Въ Университетской Типографіи,
у Любія, Гарія и Попова.
Съ дозволенія Московской Цензуры.
Ни умъ, ни красота, ни даже добродтель,
Отъ лютыхъ рока стрлъ ничто не защититъ!
Мартонъ получилъ хорошее воспитаніе, которое наконецъ и погубило его, сдлавъ слишкомъ чувствительнымъ. Просвщеніе разума усугубляетъ въ насъ чувствительность, а она-то въ послдствіи и есть первая губительница человка нещастнаго. Родственники Мартоновы отправляли знатной торгъ въ Англіи, онъ былъ единственный у нихъ наслдникъ, почему и могъ надяться быть щастливымъ, но щастіе многихъ непріятныхъ обстоятельствъ и непредвиднное банкрутство разрушили вс лестный надежды его, и въ короткое время изъ богатаго наслдника Мартонъ сдлался самымъ бднйшимъ гражданиномъ, Тогда сей молодой человкъ съ лишеніемъ богатства лишился и всхъ прежнихъ друзей своихъ, сталъ чуждаться ихъ сообщества, и наконецъ, не желая подвергать себя тмъ колкимъ насмшкамъ, которыя обыкновенно влечеть за собою превратность нашего щастія, ршился оставить свое отечество и перехать въ Новой Йоркъ. Тамъ разсуждая, что никакіе труды не могутъ быть предосудительны для бдности, что одна только порочная жизнь длаетъ ее презрнною — тамъ ведя себя честно, работая дни и ночи, скопилъ онъ наконецъ небольшую сумму и началъ содержать Кофейной домъ.— Не рдко и въ самыхъ величайшихъ нещастіяхъ душа наша разверзается для нжнйшихъ впечатлній любви. Мартонъ увидлъ юную Сусанну и полюбилъ ее. Она была дочь бдныхъ, но честныхъ родителей, которыхъ добродтельные примры столько же дйствовали надъ сердцемъ ея, какъ и благоразумныя ихъ наставленія, была прекрасна — а непорочность нравовъ ея равнялась прелестямъ лица, Мартонъ также былъ не противенъ ей, взаимное влеченіе сердецъ и равенство состояній вскор соединили ихъ нжнйшими узами брака. Любовь и врность были основаніемъ сего супружества — а трое милыхъ дтей плодомъ его. Трудолюбіе всегда было главнйшею ихъ добродтелію, и вс ихъ попеченія состояли въ томъ, чтобы удовлетворить заимодавцевъ своихъ, когда необходимость заставляла одолжаться ими. Иногда чувствовали они безпокойство отъ недостатка своего, но чувствовали и терпли вмст. Ахъ! ни какіе труды, ни самыя величайшія нещастія не могутъ для насъ быть столь тягостны, когда любезный предметъ раздляетъ ихъ съ нами! Съ нкотораго времени Мартонъ сдлался задумчиве обыкновеннаго. Часто съ горестною нжнастію глядлъ онъ то на супругу, то на дтей своихъ, биралъ ихъ на руки, цловалъ: — тяжкіе вздохи вылетали изъ его груди, слезы противъ воли катились изъ глазъ. Сусанна не знала прежде, что объ этомъ думать, но въ одинъ день не могла уже она преодолть себя и начала ему говорить: — ‘Ты плачешь, мой любзный другъ! ты плачешь!… Ахъ! какая неизвстная мн печаль тяготитъ душу твою? какія т мучительныя тайны, которыхъ ты не удостоиваешь меня раздлять съ тобою!.. Чмъ я заслужила недовренность твою?.. Скажи, ради Бога! скажи, что тебя сокрушаетъ столько?… Увы! могу ли я безъ страданія глядть на слезы твои, слышать твои воздыханія!…’ Сусанна! Сусанна! естьли бы знала ты, какая участь насъ ожидаетъ!… я трепещу отъ одного воображенія! — Когда я любима тобою, то нын ничего въ свтъ для меня ужаснаго! Скажи же скоре, отъ чего такое отчаяніе? — Разв не смущаютъ тебя займодавцы? Мы трудимся до изнуренія силъ своихъ, но со всмъ тмъ со стояніе наше не поправляется ни мало, и…— И только? Перестань же, мой милой другъ! съ этихъ поръ я общаюсь теб удвоить мои работы можетъ быть мы и скоро заплатимъ вс наши долги…— Мартонъ взглядываетъ на Сусанну.— ‘А знаешь ли ты, сколько мы должны всего? — Очень знаю: долгъ нашъ не неоплатной.— Нтъ, Сусанна! по этому ты не знаешь еще ничего… Ахъ! ненавидь, проклинай убійцу твоего и всего семейства!- Я не понимаю тебя, Мартонъ….— И не спрашивай больше, велико мое преступленіе…. О, Творецъ милосердый! не допусти, что бы добродтельная супруга и эт невинные были жертвою моего слабоумія! Сусанна! мн остается только умереть…..— ‘Умереть?.. Теб умереть? и ты могъ выговоришь это?… Но по думай, Мартонъ, что будетъ тогда со мною, съ сиротами твоими?… Теперь-то я вижу, что ты пересталъ меня любить! Можетъ-ли быть такая тайна, которой бы мы не открыли тому, кого прямо любимъ? Есть ли горесть на земл, въ которой бы соучастіе милаго человка не приносило утшенія?… Но когда уже любовь моя тебя ни мало не трогаетъ, то именемъ человчества заклинаю тебя сказать мн все…— Ты непремнно того хочешь — непремнно?.. Ну, быть такъ! — возразилъ съ горестною ршимостію Мартонъ.— Слушай, Сусанна: теб извстно мое сердце, ты знаешь, сколь оно чувствительно къ страданіямъ ближняго, измнникъ, котораго ты часто здсь видала, которой назывался моимъ другомъ — обманулъ меня. Онъ задолжалъ, его начали ловить, участь его меня тронула, и я имлъ малодушіе за него поручиться. Неблагодарной ухалъ тайно отсюда, и мы обязаны теперь платить за него. Я былъ уже у одного изъ заимодавцевъ, просилъ его сдлать намъ хоть малую отсрочку, но сей жестокосердой человкъ не сжалился ни мало надъ состояніемъ нашимъ, и непремнно веллъ готовить вс деньги къ сроку. Вотъ, Сусанна, до чего меня довела моя чувстивительность! — Правда, мой другъ, поступокъ твой неостороженъ, говорила въ утшеніе ему добродтельная его супруга: но ты не столько еще виноватъ, одно вроломство людей должно проклинать. Положеніе наше очень дурно, я это вижу сама, но какая будетъ намъ польза отъ нашего отчаянія? Станемъ лучше помышлять о средствахъ. Успокойся, Мартонъ, я теперь же пойду къ этому неумолимому заимодавцу: не льзя статься, чтобы онъ былъ столь безчеловченъ, я представлю ему всю невозможность нашу, уврю, что вс дни и часы употреблю на то, чтобы скоре его удовлетворишь, и щасталивйшею себя почту естьли сею цною, цною самой жизни моей могу возвратишь теб спокойствіе.’
Она беретъ маленькаго сына, которой сосалъ еще грудь, поспщно отходитъ въ домъ заимодавца. Сей извергъ имлъ прямо желзное сердце: ни прозьбы, ни слезы бдной Сусанны не могли его ни мало тронуть, на вс жалобы ея онъ отвчалъ двумя только словами: деньги, или тюрьма. Сусанна заклинаетъ его воззрть окомъ состраданія на бдное ихъ состояніе, но нечувствительной не хочетъ ничего слушать и высылаетъ ее вонъ.
Мартонъ нетерпливо ожидалъ ея возвращенія. Она разсказываетъ ему о маломъ успх ходьбы своей. Что имъ оставалось длать? Разпродавъ все, что они имли, и вырученныя деньги отдавъ въ уплату заимодавцу, наконецъ только и надежды имъ осталось на малой торгъ свой кофеемъ. Дни проходили, срокъ приближался и ужасная роковая минута не выходила никогда изъ ихъ памяти. Уже сія добродтельная женщина начинала изнемогать подъ бременемъ неусыпныхъ трудовъ своихъ: цлыя ночи просиживала она за шитьемъ, или за другою работою, между тмъ какъ Мартонъ отправлялъ свое ремесло, приносящее ему очень малой доходъ.—
Прекрасная Сусанна, обыкновенно какъ содержательница Кофейнаго дома, была окружена всякой день людьми, старающимися соблазнить ее, но будучи врна добродтели, она не помышляла о красот своей, а любя страстно супруга, далеко была отъ всхъ искушеній. Между сими развратителями находился одинъ, превосходящій всхъ другихъ въ семъ искусств. Іонафанъ (такъ онъ назывался) служилъ Офицеромъ въ колоніи. Худое мнніе, какое имли объ немъ вс его товарищи, давно бы принудили другаго оставить службу, но онъ былъ очень мало къ сему чувствителенъ и жилъ разными бездльническими оборотами, стараясь осторожно скрывать оные. Съ перваго взгляду онъ влюбился смертельно въ Сусанну: ея постоянство раздражало его, и тмъ боле усиливало порочный пламень страсти съ его сердц.
Сколько ни старалась Сусанна скрывать печаль свою, но не могла уже преодолвать себя боле. Пагубный срочный день приближался, она видла, что уплатить всмъ заимодавцамъ ни какъ не льзя имъ было, страшная дверь темницъ! растворялась въ ея воображеніи, и обожаемый супругъ мечтался ей умирающимъ подъ тягостію оковъ. Іонафанъ первой примтилъ ея смущеніе и слезы, которыя готовы были всегда выкатиться изъ ея глазъ. Въ одинъ день онъ нарочно выждалъ всхъ, и оставшись одинъ съ нею началъ говорить ‘Давно уже я примтилъ, сударыня о что есть у васъ въ сердц какая нибудь сильная печаль, хотя вы и стараетесь скрывать ее въ этомъ воля ваша, но я, не смя спрашивать о причинахъ, поврьте, принимаю въ ней искреннйшее участіе, и за особливое щастіе почелъ бы оказать вамъ всевозможныя мои услуги. По крайней мр позволите ли надяться….’ — Сусанна отблагодарила его равнодушно, принявъ вс слова его за обыкновенный комплименть свтской учтивости, и старалась между тмъ скоре окончать разговоръ. Но Іонафанъ настоялъ въ томъ, и посл многихъ съ обихъ сторонъ возраженіи онъ доводитъ ее до невозможности продолжать. Сердечная горесть излилась въ слезахъ ея. Лицемръ плачетъ вмст съ нею — и самъ божественнымъ знакомъ искренняго соучастія выневоливаетъ Сусанну открыться ему во всемъ. Сія любезная женщина, судя по чистот собственной своей души, не воображала, чтобы злодяніе развращеннаго сердца такъ далеко простиралось. Она почитаетъ Іонафана Ангеломъ небеснымъ, сошедшимъ для ихъ помощи, и съ свойственною всмъ добрымъ откровенностію, разсказываетъ ему все. Чувство нещастія и лучь надежды усугубляетъ прелести лица ея, и тмъ больше воспламеняетъ Іонафана. Онъ клянется пожертвовать для нее всмъ… Сусанна не престаетъ уврять его въ вчной своей благодарности, называя всми священнйшими именами: другомъ человчества, воскресителемъ погибающаго семейства.— ‘О, государь мой! продолжаетъ она, проливая источники слезъ, государь мой! познай самъ всю цну твоего благодянія: ты спасаешь жизнь отцу, матери и тремъ невиннымъ младенцамъ. Никогда, никогда не престанемъ мы благословлять тебя предъ всевидящимъ Существомъ! — оно одно и можетъ вознаградить тебя за добродтель твою! Никогда не выдетъ изъ памяти нашей, что ты для насъ сдлаешь, и чувствованія живйшей къ теб благодарности окончатся не прежде, какъ съ жизнію нашею! — ‘Перестаньте, прекрасная Сусанна, въ этомъ кошельк сто гвиней, возьмите, онъ принадлежитъ теперь вамъ, но. позвольте включишь тутъ нкоторое условіе...— ‘Условіе! прерываетъ его вдругъ Сусанна, условіе!..’ и нкое страшное предчувствіе румянцемъ непорочности покрыто лице ея. Она старается разуврить себя въ подозрніи на Іонафана.— ‘Сусанна! отъ чего такое смущеніе?…— ‘Что вы хотли сказать, государь мой?…— ‘Что я обожаю тебя, прекрасная…’ и съ сими словами бросается передъ нею на колни, хочетъ поцловать ее руку, но Сусанна отталкиваетъ его съ ужасомъ.— ‘Такъ въ этомъ-то состоитъ добродтельное твое намреніе?… Оставь, оставь лучше погибать насъ!!.. Видно нтъ истиннаго великодушія на земл!…— ‘Послушайте, сударыня: въ моей ли вол преодолть ту любовь, которую вы вдохнули въ меня? Вы говорите о состояніи вашемъ — мое во сто разъ ужасне: одна мысль не быть любиму вами, тысячею лютыхъ смертей раздираетъ мою душу! Что значатъ эт сто гвиней? вс сокровища свта, когдабъ то было въ моей власти, вс сокровища свта я повергъ бы къ ногамъ вашимъ. увряю васъ, клянусь, что никто не будетъ. знать этого…— ‘Никто не будетъ знать? прерываетъ его Сусанна съ сердечнымъ негодованіемъ никто, говоримъ мы, не будетъ знать того, что я погубила честь мою, посрамила моего супруга — ни Богъ, ни моя совсть?… Скорй, скорй удались отсюда и избавь меня твоего присутствія! Ступай и веселись тмъ, что поругался надъ бднымъ семействомъ, которое, ахъ! и безъ того страдаетъ уже много!’ — Іонафанъ хочетъ подойти къ ней.— ‘Остановись, проклятой человкъ! остановись, или…— ‘Напрасно вы отрекаетесь отъ столь выгодной жертвы, подумайте хорошенько: не всегда найти можно кошелекъ со ста гвинеями.’ — Сказавъ, онъ вышелъ сонъ.
‘Великій Боже! возопила бдная Сусанна, оставшись одна, Великій Боже! не довольно ли я нещастна? — должно ли еще было обременять меня новою горестію, уничиженіемъ? увы! радость моя была одна мечта!… Съ какимъ восхищеніемъ я понесла бы эту всть къ моему супругу! Но не цною посрамленія должна я облегчать участь его.’
Щадя чувствительность Мартона, она ничего не сказала ему о гнусномъ предложеніи Іонафановомъ это усугубило бы его страданіе. Между тмъ и другіе заимодавцы присоединились къ тому безчеловчному, которой отказалъ Сусанн, и требовали также уплаты. Мартонъ находился въ самомъ ужаснйшемъ положеніи. Тщетно прибгалъ онъ къ помощи богатйшихъ жителей колоніи — вс объ нихъ жалли, желали имъ лучшаго щастія, но никто не выискивался помочь имъ. Гибель ихъ была неизбжна и страшное отчаяніе наполняло вс дни и часы.
На другой день приходитъ опять безстыдный Іонафанъ. Упреки совсти не возмущали уже развращенной души сего злодя. Не думая ни мало о вчерашнемъ своемъ поступк, онъ старался высматривать вс движенія Сусанны, и чмъ примчалъ ее печальне, тмъ полагалъ врнйшими свои надежды. Текущія слезы изъ ея глазъ были для него знакомъ, что, она покорится наконецъ необходимости и уступить извергу торжествовать надъ своею добродтелію.
До чего не доводятъ нещастія?… Сусанна ршается просить еще Іонафана, еще надется возбудить состраданіе въ томъ, которой, подобно хищному тигру, устремляющему пагубныя когти свои на растерзаніе слабой добычи, не спускаетъ съ нее глазъ. Она упадаетъ къ ногамъ его.— ‘Нтъ, государь мой! не оставлю ногъ твоихъ до тхъ поръ, пока не испрошу у тебя хотя малйшей помощи — малйшей помощи!… Я ничего уже не скрою, супругъ мой изнемогаетъ, дти при послднемъ издыханіи. Увы! я жена… я мать!…’ При семъ зрлищ какое бы сердце не облилося кровію, чья бы рука не поспшила отереть сіи драгоцнныя слезы страждущей добродтели?… Но Іонафанъ былъ не человкъ — чудовище! — ‘Я умерла бы съ радостію, продолжаетъ нещастная, омывая слезами его руки: умерла бы съ радостію, но что будетъ тогда съ супругомъ и сиротами моими?… Требуй отъ меня всего — всякая жертва готова, кром чести моей, она осталась единственнымъ сокровищемъ нашимъ’ Уже ли захочешь ты лишить насъ сего послдняго блага и покрыть вчнымъ стыдомъ и поношеніемъ нещастную мать и супругу честнйшаго человка въ свтъ? вс утшенія, вс врные друзья его заключаются во мн одной: должна ли и я измнить ему?…— Посмотрите на эт сто гвиней, и выбирайте то или другое, мн нкогда говорить съ дамы долго, черезъ дватцать четыре часа меня не будешь уже въ колоніи.— удались, безчеловчной!… Ахъ, нтъ! постойте, милостивый государь!…’ Она не успла еще договорить, и непорочныя ея руки обнимали уже колна нечестивца.— ‘Я вамъ оказалъ, что черезъ дватцать четыре часа меня здсь не будетъ, но такъ и быть: приду еще завтре въ послдніе узнать ршимость вашу. Естьлиже найду васъ опять непреклонною, то сказываю вамъ напередъ: не дожидайте отъ меня ни одного шилинга — ни одного шилинга!’ — Онъ выходитъ вонъ и оставляетъ Сусаину почти бездыханною.
Но ахъ! какое еще зрлище ожидало ее! Она находитъ супруга своего распростертымъ на полу, подлъ него лежали два старшія малютки, которыя увидвъ вошедшую мать, протягиваютъ къ ней слабыя свои ручонки, и запекшимися отъ голода устами просять покушать. Сердце ея замерло. Она кидается къ нимъ, обнимаетъ ихъ — и горячіе поцлуи были все, что она могла имъ удлить. По томъ обращается къ Мартону: слезы ихъ сливаются взаимно, рыданія усугубляютъ вопль дтей. Тутъ разсказала она все случившееся съ Іонафаномъ. — ‘Отецъ небесный! воскликнулъ нещастный, обнимая врную свою супругу, Отецъ небесный! и въ самыя минуты горести моей Ты даешь мн чувствовать сладость супружеской любви! Лобызаю руку порожающую меня!… А ты, добродтельнйшая изъ женщинъ, безподобная супруга! вмсто того, чтобы возненавидть, проклинать меня за погубленіе свое — ты столько меня еще любишь! — Другъ мой! я ничего не сдлала, кром должнаго, но естьли бы и должность меня къ тому не обязывала…— Довольно одной моей любви къ теб, чтобы преодолть всякое искушеніе!’ — Мартонъ пожимаетъ у нее руку.— ‘Завтре, говоритъ онъ, завтре тотъ ужасный срочный день, въ которой мы должны платишь заимодавцамъ, или готовиться умирать въ тюрьмъ. Умремъ, Сусанна! умремъ, когда уже опредлила намъ такъ злощастная судьба наша!…’ — Но вдругъ приходитъ ему на память Г. Варстофъ, старшій Пасторъ колоніи.— ‘Пойду къ Гну. Варстофу просить помощи, представлю ему весь ужасъ положенія нашего, скажу: когда бы не столь любили мы добродтель, мене уважали священные узы супружества… О! непремнно онъ поможетъ намъ, сама религія обязываетъ его къ тому.
Сей Г. Варстофъ былъ одинъ изъ числа тхъ богобоязливыхъ пастырей, которые непрестанно проповдуютъ намъ о добродтеляхъ, о наказаніи небесномъ за неисполненіе должностей нашихъ противу ближняго, которые, напоминая намъ о молитвахъ къ Богу, повелваютъ взирать на вс здшнія нещастія какъ на одно слабое искушеніе, ведущее насъ къ блаженной вчности, что жизнь наша есть только краткое странствіе: почему и должно уклонить себя отъ всхъ прелестй временнаго міра, и имемъ всегда обращенными очи и сердца къ истинному отечеству нашему, къ горнему Іерусалиму. — Вотъ о чемъ не умолкая проповдывали освященныя его уста, но что касалось до души его, то она очень была далека отъ исполненія сихъ Евангельскихъ истиннъ: гордость, мщеніе и притворство были главными ея свойствами. Когда онъ видлъ кого погибающимъ, то не скорую руку помощи простиралъ къ нещастному, но языкомъ пастыря увщавалъ не раздражать Провидніе, и чрезъ то ненавлечь на себя новаго наказанія. Впрочемъ онъ не отказывалъ себ ни въ чемъ, касательно до вкуса и нги, и притомъ на все это имлъ свои доказательства, на примръ: роскошной столъ и покойныя платья употреблялъ онъ, какъ говорилъ, изъ одного только повиновенія къ властямъ своимъ, которыя повелвали ему беречь себя какъ нужнйшаго члена для всей колоніи и твердйшую опору закона Христіанскаго.
Къ сему-то примру Религіи и добродтели прибгнулъ злополучный Мартонъ. Онъ разсказалъ ему вс свои обстоятельства прибавивъ къ тому и гнусное предложеніе Іонафана. Благочестивый служитель вры, возведя руки свои къ Небу, прежде всего началъ проклинать жестокосердіе людей, потомъ, обратясь къ Мартону, совтовалъ ему не отчаяваться, выхвалялъ добродтельный поступокъ Сусанны — и наконецъ, въ заключеніе умилительной своей проповди, пожелалъ Мартону лучшей участи, общаясь не забывать его въ своихъ молитвахъ.
‘Оставьте вс поученія ваши, честйшій отецъ! Я погибаю: одинъ кусокъ хлба теперь нужне для меня всхъ проповдей на свтъ!’ — Г. Варстофъ началъ опять уврять его въ искреннемъ своемъ участіи, жаллъ, что на сей разъ не можетъ ему помочь.— ‘Число бдныхъ, говорилъ онъ, приходящихъ ко мн ежедневно просить помощи, нын такъ велико стало. Ахъ! я самъ чувствую въ душъ моей сей тягостный грхъ отказать просящему, но что мн длать? доходы наши уменьшены, подаянія щедрыхъ людей совсмъ прекратились… Однако же, будь увренъ, мой другъ, что при первомъ благопріятномъ случа я о теб вспомню….’ — Пастырское благословеніе и желаніе щастливаго пути было окончаніемъ ихъ разговора.
‘Нтъ состраданія, нтъ жалости къ нещастнымъ, нтъ человчества на земл: одни дикіе зври населяютъ ее! говорилъ Мартонъ, возвратясь къ супруг своей,, — но скоро, скоро уже окончатъ ея вс наши страданія: пусть кровопійцы наслаждаются жизнію!… Сусанна! теперь все кончено…. лицемръ отказалъ намъ. — И никакой помощи? — Ни малой, кром одного притворнаго сожалнія, которымъ онъ старался прикрыть черноту своей души… — Что же онъ сказалъ теб? — Что число бдныхъ умножилось, а подаяній нтъ… Живы ли дти?’ — ‘Маленькой- чуть живъ уже. — Чуть живъ!… Видла ли ты Іонафана? — Онъ приходилъ сюда съ тмъ же, и сказалъ, что завтре непремнно детъ отсюда.— Завтре! завтре!… ‘Онъ подходитъ къ умирающему младенцу, беретъ его на руки и устремляетъ на него отеческій взоръ свой, желая наглядться въ послдніе. Бдный! бдный! и такъ должно, чтобы начало жизни прекратилось съ такимъ страданіемъ? и такъ должно, чтобы нещастной твой отецъ не имлъ куска хлба вложить теб въ уста и продлить невинные твои дни?.. Ахъ! для чего я отецъ!.. ‘ — Сильныя рыданія прерываютъ слова его.
Сусанна не знаетъ что ей длать: отчаянный супругъ, умирающій сынъ, другіе два требующіе пищи, бдность, ея чувствительное сердце!… Наконецъ собравшись нсколько съ силами, она ршается итти и упасть къ ногамъ перваго, кто покажется ей. Выходитъ изъ своего дому — отчаяніе заводитъ ее въ ближній перелсокъ — тамъ первой предметъ, встртившійся глазамъ ея, былъ… Іонафанъ. И разверзающійся адъ не могъ бы устрашить ее боле! вся внутренность затрепетала въ ней отъ ужаса. Она упадаетъ безъ чувствъ подлъ одного дерева. Тогда сей неистовый человкъ, не видя никого вокругъ себя, не страшась нбеснаго мщенія, забываетъ вс права природы…
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Ахъ! какое перо можетъ описать чувствованія сей добродтельной женщины, когда она пришла въ самое себя. Первое ея движеніе было отбросишь гнусный кошелекъ, оставленный подл нее Іонафаномъ. По томъ закрываетъ глаза свои съ твердою ршимостію не открывать ихъ во вки, дабы не видть своего посрамленія, но обожаемый супругъ, милыя, дти приходятъ на память ей — она позволяетъ себ еще разъ увидть ихъ и по томъ умереть непремнно. Кошелекъ лежалъ передъ нею. Добродтель и любовь супруга и матери долго сражали ее самое съ собою, брать ли сей знакъ пагубы своей непорочности, — но природа одержала верхъ.
Тихими шагами возвращается она къ своему жилищу, каждой предметъ, встрчающійся на пути, напоминалъ ей о прежней ея невинности,— неуже ли она виновна теперь предъ всевидящимъ Существомъ, и слезы, столь драгоцнныя слезы, ахъ! не омываютъ ли предъ Нимъ и самыя умышленныя преступленія? — Не доходя до дому она садится на камень — встаетъ — опять садится: ей слышится какой-то жалобной вопль, — идешь дале — и каждый приближающій шагъ боле возмущаетъ ея душу. Съ потупленнымъ взоромъ отворяетъ она дверь въ сво. комнату.— ‘Вотъ плоды невиннаго моего преступленія!’ восклицаетъ нещастная, бросивъ кошелекъ на полъ, но отзыва нтъ — все тихо… Ей попадается въ глаза развернутая записка, она узнаетъ почеркъ Мартона — и читаетъ слдующее:
‘Маленькой нашъ сынъ скончался — другіе скоро за нимъ послдуютъ — преступленіе могло спасти насъ, но я гнушался бы тогда моею жизнію.— Нтъ силъ боле переживать мои нещастія — не могу видть умирающими дтей моихъ и я дожидаться конца твоего, возлюбленная супруга! Ахъ! ты знаешь, какъ я любилъ тебя!… Суди же о моемъ страданіи! Оставляя тебя одну безъ помощи, трепещу, что будетъ съ тобою!.. Уже ли Всевышній не проститъ мн того, что я нсколькими часами ускоряю ходъ горестнаго моего бытія? — Прости, единственный другъ души моей! будь щастлива! или… прости!’ —
Бумага выпадаетъ у нее изъ рукъ. Въ безпамятств бгаетъ она по всему дому, ищетъ, кличетъ Мартона — и наконецъ находитъ его въ углу той же комнаты, гд прежде въ отчаяніи своемъ не могла примтить. Онъ плавалъ въ крови своей, мертвое дитя было въ его объятіяхъ. Сусанна бросается скоре зажать рану. Рокъ не хотлъ окончать дней Мартоновыхъ, не давъ почувствовать ему новыхъ бдствій: ударъ былъ не смертеленъ, онъ отворяетъ глаза, подобно человку пробуждающемуся отъ крпкаго сна.— ‘За чмъ не допускаете меня умереть? Кто возвращаетъ меня къ страданіямъ моимъ?… Ахъ! это ты, Сусанна! оказываешь мн сію жестокую услугу!…’ — Глаза его встрчаются съ кошелькомъ.— ‘Что я вижу! безчестіе мое совершено!’ — и въ изступленіи своемъ срываетъ платокъ, которымъ перевязана его рана.— ‘Удались, удалсь отъ меня слабая женщина! за чмъ ты остановила эту текущую кровь? я бы спокойно умеръ, не видавъ лютйшей изъ всхъ моихъ нещастій!’ — ‘Я заслуживаю гнвъ твой, любезный супругъ! естьли смю еще назвать тебя, я его заслуживаю, но позволь — хотя не изъ любви уже ко мн — изъ любви къ бднымъ дтямъ нашимъ, позволь перевязать твою рану, жизнь твоя необходима для нихъ.’ — Говоря это, она перевязываетъ его по прежнему рану. Мартонъ встаетъ, поддерживаемый Сусанною, и съ сердечнымъ содроганіемъ смотритъ на кошелекъ.— ‘Вотъ, до чего довела насъ наконецъ участь наша! но что длать, надобно поспшить помочь этмъ невиннымъ твореніямъ он умираютъ съ голоду. О дти! дти! много вы стоите сердцу родительскому!’ — Сусанна старается оправдать себя въ душ супруга своего.— ‘Я чувствую весь стыдъ мой, говоритъ она, испустивъ тяжелый вздохъ: чувствую, что не достойна больше называться твоею супругою, хотя преступленіе мое не есть произвольные, ибо Іонафанъ воспользовался минутою безпамятства моего, но довольно! — Честь моя посрамлена отнын нещастная Сусанна не иметъ уже права на твою любовь — и съ дражайшимъ именемъ супруга изчезло для меня все на свт…. Я ршилась!.. Объ одной только милости прошу тебя, объ одной милости: ахъ! не ненавидь меня по смерти моей!’ — Мартонъ подаетъ ей руку.— ‘Остановись и не приближайся къ той, которая гнушается уже сама собою!… О! естьли бы въ самую эту минуту разверзлась земля подъ ногами моими и поглотила бдную!… Боже мой! Боже мой!…—‘
Между тмъ родтельское сердце помнитъ нужду дтей. Мартонъ беретъ кошелекъ съ гвинеями, и при всей слабости, отъ множества вытекшей крови, идетъ купить имъ пищи. Въ отсутствіе его Сусанна омыла тло маленькаго покойника, и сидя подл него, обливалася горкими слезами. — Икупивъ, что нужно было въ тогдашнемъ ихъ положеніи, и будучи честнйшимъ изъ людей, Мартонъ за первое счелъ зайти къ заимодавцамъ и уплатить имъ сколько могъ.— О злой рокъ! еще ли не насытился ты гоненіемъ сихъ нещастныхъ! еще ли готовить для нихъ новые ковы и веселишься, тиранствуя надъ страждущею добродтелію! — Едва усплъ онъ по приход своемъ одлишь пищею дтей, едва хотлъ только проглотить кусокъ хлба, орошенный слезами, для подкрпленія своего, какъ вдругъ услышалъ шумъ около дому. Входятъ стражи, надваютъ оковы на Мартона и Сусанну, и отводятъ ихъ въ тюрьму.— Плачущія дти бгутъ за матерью и заключаются вмст съ нею. И такъ жилище зла и преступленія стало теперь удломъ непорочности и добродтели! Сусанна озирается вокругъ себя. Какой ужасъ! слабый свтъ отъ лампады, прикрпленной къ сводамъ, не освщалъ, но еще боле увеличивалъ мракъ подземельной сей пропасти, тяжелыя цпи звучали на рукахъ и ногахъ, сырость и духота останавливали ея дыханіе — дти лежали на солом подл нее.
Мартонъ заключенъ былъ также въ особливой тюрьм. Онъ въ горести сердца своего часто взиралъ на оковы свои, и глубокіе вздохи были единственнымъ изъясненіемъ состоянія его души. На другой день поутру приводятъ ихъ въ залу совта. Между прочими, бывшими тамъ, Мартонъ примтилъ тхъ заимодавцевъ, которымъ онъ уплачивалъ наканун того дня. Судьи велли подойти Мартону и Сусанн. Одинъ изъ судей, показывая ему гвинеи спросилъ: т ли это, которыя онъ платилъ вчера заимодавцамъ? — ‘Ты конечно узнаешь ихъ, продолжалъ Судья обвиненіе ваше не требуетъ дальнихъ доказательствъ, остается только узнать о другихъ сообщникахъ вашихъ….’ — ‘О нашихъ сообщникахъ? прерываешь его Мартонъ, о сообщникахъ?… Государь мой! я совсмъ не понимаю, о чемъ вы изволите меня спрашивать.’ — ‘Я спрашиваю тебя, чтобы ты открылъ скоре другихъ сообщниковъ своихъ въ томъ ремесл, и сколько было всхъ васъ длателей фальшивой монеты? — Фальшивой монеты! вскричалъ въ изступленіи Мартонъ фальшивой монеты!… Да будетъ проклятъ губитель мой, толикократно меня поражающій!… Звукъ цпей его раздался по всей зал. Сусанна упадаетъ безъ памяти, но важность сего обвиненія скоро приводитъ ее въ самое себя. Она ршается открыть все, собственный стыдъ ничего уже для нее, оправданіе супруга почитаетъ она, драгоцнне самой жизни — чести своей. Благородная ршимость заблистала въ ея глазахъ, грудь ея поднималася сильне обыкновеннаго, и терпніе великой, непобдимой душой, изъявляла каждая черта ея лица. Казалось не человчество, но сама божественная непорочность хотла вщать оправданіе свое ея устами. Она проситъ позволенія говорить. Въ зал все утихло. Взоры и сердца всхъ устремились на сію гонимую добродтель. Сусанна начинаетъ.
‘И такъ когда уже нещастія довели меня до того, что я должна открыть тайну, которуюбы желала со крыть вчно отъ самой себя — покаряюсь моей участи. Здсь стоятъ передъ нами двое нещастныхъ, коимъ подобные въ злополучіи едва ли когда существовали на земл… Взаимная любовь соединила сердца наши, взаимныя страданія еще боле укрпили сей союзъ. Мы были бдны, но трудолюбіемъ всегда старались замнить недостатокъ свой: и Богу извстно, съ какимъ тщаніемъ, съ какимъ изнуреніемъ самыхъ силъ нашихъ старались мы о воспитаніи дтей своихъ. Супругъ мой имлъ слишкомъ чувствительное сердце — вотъ что и погубило его. Нещастія ближняго трогали его боле своихъ собственныхъ. Онъ сжалился надъ однимъ недостойнымъ и поручился за него во всхъ долгахъ, хотя долги его превышали все наше имущество, но супругъ веселился тмъ, что сдлалъ добро человку. Неблагодарной ухалъ отсюда тайно, и мы обязаны стали за него платить. Сей тигръ, она указала на одного изъ заимодавцевъ — не хотлъ сдлать намъ ни малой отсрочки. Сколько я ни просила его, сколько ни представляла ему невозможность нашу заплатить скоро, но сей жестокосердый человкъ ни чмъ не былъ тронутъ. Въ это время другой варваръ, проклятое чудовище, взоръ Человчества и Природы, Іонафанъ имя его, открылъ мн любовь свою и предлагалъ кошелекъ со ста гвинеями, естьли я соглашусь на его гнусное желаніе. Я любила честь свою, обожала супруга моего, ему одному посвящены были вс чувства души моей — и такъ не колебаясь ни мало отвергла такое предложеніе. Между тмъ бдность наша увеличивалась день ото дня. Ахъ! безъ сомннія есть между вами, которые имютъ у себя дтей: къ нимъ, я обращаю теперь рчь мою, да возчувствуютъ они тогдашнее страданіе наше! Часто недоставало и пищи дтямъ нашимъ, ихъ вопль раздиралъ сердца родительскія. Что намъ оставалось длать? Мы прибгли къ подаянію, но везд отказывали. Рокъ захотлъ довершить гибель нашу. Я выхожу изъ моего дому, отчаяніе вело меня не знаю сама куда, Іонафанъ явился вдругъ передо мною — ужасъ овладлъ всми моими чувствами, и я упала тутъ же безъ памяти. Извергъ, позабывъ все въ неистовств своемъ, воспользовался минутою моего безпамятства…. Пришедъ въ себя я увидела кошелекъ.— Я умерла бы тогдаже, смерть не имла уже для меня ничего ужаснаго, но я хотла пережить самый стыдъ мой, чтобъ оказать хотя малую услугу моему семейству. Вижу теперь, что все тщетно!… Не довольно ли было того, чтобы эта лютая тайна одна терзала мою душу, должно ли еще и посрамленію моему быть извстнымъ цлому свту?… Судіи! народъ! душа моя обнаженна передъ вами: вотъ вс преступленія наши! клянусь что это т самыя гвинеи, которыя оставилъ подлъ меня Іонафанъ. Судите теперь супруга моего и оправдайте его, пока я жива. Я чувствую уже приближеніе смерти моей… Скоро, скоро прекратятся вс мои страданія… Ахъ! позвольте мн имть послднее утшеніе — утшеніе умереть на рукахъ своего возлюбленнаго… Я изнемогаю… Прости, Мартонъ!… Дти мой, любезные дти!…’ —
Судьи немедленно велли снять съ нее оковы, Сусанна блдная, умирающая, упала на руки милаго своего супруга и послднее слово слабо-вылетвшее изъ устъ ея было…. Мартонъ.
Порядокъ требовалъ сдлать, очную ставку Мартону съ Іонафаномъ, котораго тогда же послано везд искать и остановить, гд бы онъ ни былъ. На другой день приносятъ въ собраніе слдующую записку:
‘Нещастія мои превзошли всю мру терпнія. — Нтъ больше силъ превозмогать ихъ! Такое стеченіе злополучій я принимаю непосредственно за небесный законъ, повелвающій мн прервать нить бдственныхъ моихъ дней, почто и медлить — почто?… я умираю съ радостію, надясь, что тамъ, за гробомъ, соединюсь съ тою, которой не было ничего миле мн въ жизни!… Объ одной только милости прошу васъ: бдное тло мое погребите вмст съ тломъ Сусанны, а дтей моихъ препоручаю…. Богу!— да будутъ онъ щастливе своихъ родителей!
Выпитый ядъ окончалъ дни его.
Вскор по томъ поиманъ Іонафанъ. Онъ признался въ дланіи фальшивой монеты, и во всхъ другихъ своихъ злодяніяхъ. Опредленную казнь почиталъ онъ для себя великимъ благомъ, ибо съ самой той минуты, говорилъ онъ, какъ посрамилъ нещастную, совсть терзала его непрестанно. Тнь Сусанны и ея супруга мечталися ему и упрекали за свое погубленіе: Наконецъ надялся онъ еще, что сіи послднія минуты раскаянія ослабятъ хоть мало его преступленія, и что Всевышнее, благое Существо не совсмъ отринетъ пороками омраченную его душу.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
