А. П.
‘Современникъ’, No 1, 1913
Марк Криницкий. Рассказы, т. III. Изд. ‘Шиповник’. 1912, А. П., Год: 1913
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Маркъ Криницкій. Разсказы, т. III. Изд. ‘Шиповникъ’. 1912.
Первый разсказъ книги озаглавленъ ‘Предсмертныя мысли Гуляева’,— Гуляевъ — это Иванъ Ильичъ Льва Толстого, профессоръ ‘Скучной исторіи’ Чехова, Иванъ Ивановичъ изъ повсти Арцыбашева ‘У послдней черты’,— хорошо знакомый ‘литературный’ обыватель, назначеніе котораго состоитъ въ томъ, чтобъ являться предъ русскимъ читателемъ во дни усталости, унынія и возбуждать вопросъ о смысл жизни, о Бог, мір, человчеств. Личность жалкая, назойливая и совершенно лишенная сознанія человческаго достоинства. Умирая, Гуляевъ размышляетъ въ поученіе читателю:
‘Можетъ быть нтъ ни Бога, ни міра, а есть что-нибудь третье. И что значитъ слово ‘есть’? Что значитъ, что онъ, Гуляевъ, какъ-то ‘есть’, и то или другое вообще ‘есть’?
Въ слдующемъ разсказ Криницкаго ‘Тамъ, за стною’ тридцатилтняя двушка-учительница, которой — какъ ‘Учительниц’, героин Маріи Яницекъ — хочется любить, быть женщиной, думаетъ:
‘Живетъ человкъ, но его на самомъ дл нтъ. То-есть, онъ есть, но это такъ что-то, какъ говорится, вншнія черты. Тотъ или другой носъ. Блондинъ или брюнетъ. Та или другая кофточка. Ужасъ, ужасъ’.
Въ третьемъ разсказ описывается запой, сумасшествіе я самоубійство ‘Учителя Живарева’. Пьяный учитель идетъ но улиц деревни, мужикъ спрашиваетъ pro: ‘Что, небось, Иванъ Саввичъ, все равно’? Мальчишки дразнятъ: ‘Все равно, все равно’! ‘Они не могли понять, отчего и какъ можетъ сдлаться, что человку вдругъ станетъ все равно’.
Какъ видите, авторъ объясняетъ запой учителя причинами глубоко-философскими. Это, конечно, очень любезно по отношекію въ учителю, но едва-ли правдиво въ бытовомъ отношеніи, и невольно напоминаетъ давніе стихи Мережковскаго:
‘Будь что будетъ,— все равно!
…Все наскучило давно,
Тремъ богинямъ вщимъ пряхамъ,
Было прахомъ,— будетъ прахомъ’…
Сколько разъ уже эти стишки отразились въ нашей литератур, указывая на бдность современной русской мысли и ‘книжность’ нашихъ писателей! въ разсказ ‘Неопалимая купина’ акцизный Федоровъ бесдуетъ съ попомъ: ‘батюшка какъ-то странно обходится безъ фактовъ, даже явно и безсмысленно противорча имъ’. Федоровъ спрашиваетъ: ‘Какъ вы можете врить, что была неопалимая купина… кустъ, который горитъ и не сгораетъ?’ ‘Ну, такъ что-же?’ ‘Не понятно это’. ‘А остальное вы понимаете’?— спрашиваетъ попъ. ‘А Америку вы видли? Можетъ быть никакой Америки вовсе нтъ? А вы — врите, а въ другое — нтъ’.
У Чехова Пимфовъ разсуждаетъ на эти темы значительно остроумне и свжй. Въ разсказ ‘Гуськовъ’ — внучка статскаго совтника Гуськова говоритъ дду:— ‘Прочныя убжденія иметъ только тотъ, кто иметъ спокойствія для себя’. Изъ чего ясно, что внучка читала афоризмы Льва Пестова въ приложеніи къ ‘Биржевымъ Вдомостямъ’, а ддушка, очевидно, не знакомъ съ модной философіей современности, ибо онъ говоритъ:— ‘Жило, Жило, значитъ, человчество и все напрасно. Вся культура, вс. науки, искусства — все зря? Такъ, что-ли?’ Де знаю, ддушка. можетъ и есть что-нибудь не зря. да я не знаю’.
Вс обыватели Криницкаго ущемлены незнаніемъ жизни и міра, по это отнюдь не мшаетъ имъ препротивно и прескучно болтать о ‘міровыхъ’ вопросахъ, уже достаточно истрепанныхъ и опошленныхъ литературной улицей. Акцизные и гимназисты, учителя и просто люди, вс они — по Криницкому -прячутъ свою никчемность въ туманахъ метафизики, и каждый напоминаетъ краткій діалогъ изъ ‘Однодума’ Лскова:
— ‘Библіи начитался’. ‘Ишь это, дурака, угораздило!’
Нчто подобное есть въ разсказ ‘Неопалимая купина’: акцизный Федоровъ сообщаетъ учителю Калинину:— ‘Вчера я говорилъ съ однимъ философомъ!’ ‘Съ философомъ?’ ‘Какъ это васъ угораздило?’ — искренно удивился разумный Калининъ. Ото искреннее удивленіе позволяетъ надяться, что и Маркъ Криницкій, прочитавъ однажды свои разсказы, тоже удивится — какъ однообразны, скучны и ничтожны его герои. Впрочемъ, ему, видимо, понятна горестная никчемность этихъ людей, и, кажется, онъ чувствуетъ глубину ихъ душевной пустоты. Онъ относится къ нимъ достаточно объективно, и лично въ немъ не замтно свойственной его героямъ склонности ощупывать импотентной мыслью великія тайны жизни.
Пристрастіе россійскаго обывателя ‘сыскать начало всхъ началъ’ отмчено еще Хемницеромъ почти сто лтъ тому назадъ, но, какъ это доказываетъ Криницкій своей книгой, оно не изжито до сего дня. Сидя въ грязной ям всяческаго неустройства, связанный по рукамъ и по ногамъ, россіянинъ все еще вопрошаетъ: ‘Веревка,— что такое?’ Уже нсколько лтъ къ ряду ему настойчиво и цинично доказываютъ, что веревка отнюдь не есть ‘вервіе простое’, а онъ все еще, ‘вс свои слова строитъ самъ изъ себя’, ‘какъ-то странно обходится безъ фактовъ, даже явно безсмысленно противореча имъ’ и все еще не ршилъ — есть въ мір что-нибудь не зря’ или нтъ? И очень вроятно, что ко времени, когда, онъ ршитъ, наконецъ, этотъ хорошо ршенный сосдями вопросъ,— сосди догадаются, что онъ самъ весь со своими пристрастіями къ бездарной болтовн о роковыхъ проблемахъ бытія совершенно зря занимаетъ столь обширное и разнообразно-богатое мсто.