Манускриптъ, найденный въ бутылк.
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’
Qui n’а plus qu’un moment vivre
N’а plus rien а dissimuler.
Кому осталось жить одно мгновенье,
Тому ужь нечего скрывать.
О моей родин и о моей семь мн почти нечего сказать. Постоянныя злополучія и томительные годы отторгнули меня отъ одной, и сдлали чужимъ для другой. Родовое богатство дало мн возможность получить воспитаніе незаурядное, а созерцательный характеръ моего ума помогъ мн систематизировать запасъ знаній, который скопился у меня очень рано, благодаря неустаннымъ занятіямъ. Больше всего мн доставляли наслажденія произведенія Германскихъ философовъ, не въ силу неумстнаго преклоненія передъ ихъ краснорчивымъ безуміемъ, но въ силу той легкости, съ которой мое строгое мышленіе позволяло мн открывать ихъ ошибки. Меня часто упрекали въ сухости моего ума, недостатокъ воображенія постоянно вмнялся мн въ особенную вину, и Пирропизмъ моихъ сужденій всегда обращалъ на меня большое вниманіе. Дйствительно, сильная склонность къ физической философіи, я боюсь, отмтила мой умъ весьма распространенной ошибкой нашего вка — я разумю манеру подчинять принципамъ этой науки даже такія обстоятельства, которыя наимене дають на это право. Вообще говоря, нтъ человка мене меня способнаго выйти изъ строгихъ предловъ истины и увлечься блуждающими огнями суеврія. Я счелъ нужнымъ предпослать эти строки, потому что иначе мой невроятный разсказъ сталъ бы разсматриваться скоре какъ бредъ безумной фантазіи, нежели какъ положительный опытъ ума, для котораго игра воображенія всегда была мертвой буквой.
Посл нсколькихъ лтъ, проведенныхъ въ скитаніяхъ по чужимъ краямъ, я отплылъ въ 18— году отъ Батавіи, изъ гавани, находящейся на богатомъ и очень населенномъ остров Яв — держа путь къ Архипелагу Зондскихъ острововъ. Я отправлялся, какъ пассажиръ — не имя къ этому никакой иной побудительной причины, кром нервнаго безпокойства, которое преслдовало меня, какъ злой духъ.
Наше судно представляло изъ себя очень солидный корабль, приблизительно въ четыреста тоннъ, скрпленный мдными склепками, и выстроенный изъ Малабарскаго тика въ Бомбе. Судно было нагружено хлопчатой бумагой и масломъ, съ Лакединскихъ острововъ. Кром того, въ груз были кокосовыя охлопья, кокосовые орхи, тростниковый сахаръ, и нсколько ящиковъ съ опіумомъ. Нагрузка была сдлана неискусно, и благодаря этому корабль накренялся.
Мы отплыли подъ дуновеніемъ попутнаго втра, и въ теченіи нсколькихъ дней шли вдоль восточнаго берега Явы, причемъ единственнымъ развлеченіемъ, сколько-нибудь нарушавшимъ монотонность нашего путешествія, были случайныя встрчи съ тмъ или съ другимъ изъ небольшихъ грабовъ, плавающихъ по Архипелагу, къ которому мы были прикованы.
Оддажды вечеромъ, облокотясь на гакабортъ, я слдилъ за страннымъ облакомъ, одиноко виднвшимся на сверо-запад. Оно было замчательно, какъ по своему цвту, такъ и потому, что оно было первымъ облакомъ, которое мы увидали, съ тхъ поръ какъ отплыли изъ Батавіи. Я внимательно наблюдалть за нимъ до заката солнца, и тутъ оно мгновенно распространилось къ востоку и къ западу, опоясавъ горизонтъ узкой полосой тумана, и принявъ видъ длинной линіи отлогаго берега. Вниманіе мое вскор посл этого было привлечено видомъ багроваго мсяца и особеннымъ характеромъ моря. Съ этимъ послднимъ совершалась быстрая перемна, и вода представлялась боле чмъ обыкновенно прозрачной. Хотя я совершенно явственно могъ видть дно, тмъ не мене, опустивши лотъ, я нашелъ, что корабль находился на пятнадцати саженяхъ глубины. Воздухъ сдлался невыносимо удушливымъ и былъ насыщенъ спиральными испарепіями, подобными тмъ, которыя поднимаются отъ раскаленнаго желза. Съ приближеніемъ ночи самое легкое дуновеніе втра умерло, и боле невозмутимаго спокойствія невозможно было себ представить. Пламя свчи горло на корм безъ малйшаго колебанія, и длинный волосъ, будучи положенъ между большимъ пальцемъ и указательнымъ, вислъ такъ неподвижно, что нельзя было уловить даже самаго слабаго трепетанія. Однако, по словамъ капитана, ничто не предвщало опасности, и, такъ какъ мы плыли лагомъ къ берегу, онъ отдалъ приказаніе убрать паруса, и ослабить якорь. Не было поставлено ни одного часового, и весь экипажъ, состоявшій главнымъ образомъ изъ Малайцевъ, нарочно улегся на палуб. Я сошелъ внизъ — и, долженъ сказать, въ душ у меня было полное пррдчувствіе бды. На самомъ дл, все говорило мн о приближеніи самума. Я высказалъ свои опасенія капитану, но онъ не обратилъ на мои слова никакого вниманія, и даже не удостоилъ меня отвтомъ. Какъ бы то ни было, благодаря безпокойству, я не могъ снуть, и около полночи отправился на палубу. Когда я взошелъ на послднюю ступеньку трапа, находившагося возл капитанской каюты, я былъ пораженъ громкимъ и глухимъ шумомъ, подобнымъ быстрому рокоту мельничнаго колеса, и прежде чмъ я усплъ подумать, что это значитъ, я почувствовалъ, какъ корабль задрожалъ до основанія. Въ слдующее мгновеніе, бшеный валъ, покрытый барашками, опрокинулъ корабль на бокъ и, промчавшись спереди и сзади, точно гигантской метлой, мгновенно очистилъ всю палубу съ носа до кормы.
Крайнее бшенство вихря въ значительной степени обезпечило цлость корабля. Хотя онъ весь окунулся въ воду, однако, черезъ нсколько мгновеній, посл того какъ мачты опрокинулись на бортъ, онъ тяжело поднялся изъ моря и, содрогаясь подъ исполинскимъ давленіемъ бури, въ конц концовъ совершенно выпрямился.
Какимъ чудомъ я спасся отъ гибели, не могу объяснить. Оглушенный ударомъ водного потока, я тотчасъ-же очнулся, и увидлъ себя стиснутымъ между старнъ-постомъ и рулемъ. Съ великимъ затрудненіемъ я высвободилъ свои ноги, и, оглядвшись кругомъ потеряннымъ взглядомъ, былъ прежде всего пораженъ мыслью, что вокругъ насъ свирпствуетъ бурунъ,— такъ чудовищно было это невообразимое круженіе исполинскихъ пнистыхъ массъ океана, въ смятеніе которыхъ мы были втянуты. Черезъ нкоторое время, я услыхалъ голосъ старика Шведа, который слъ вмст съ нами на корабль въ ту самую минуту, когда мы оставляли гавань. Я сталъ кричать ему изо всхъ силъ, и неврными шагами онъ подошелъ ко мн сзади. Вскор намъ пришлось убдиться, что только мы двое пережили это неожиданное событіе. Исключая насъ, весь экипажъ, находившійся на палуб, былъ смытъ — капитанъ и штурманъ несомннно погибли во время сна, потому что каюты были залиты водой. Безъ какой-нибудь посторонней помощи мы врядъ ли могли сдлать что-нибудь для того, чтобы спасти корабль, и всякія усилія были сперва парализованы ежеминутнымъ ожиданіемъ гибели. Нашъ канатъ, конечно, лопнулъ, какъ тонкая бичевка, при первомъ же взрыв урагана, въ противномъ случа мы тотчась же были бы поглощены моремъ. Съ ужасающей быстротой мы мчались теперь по морю и видли, какъ вода длаетъ въ корабл трещины. Срубъ кормы былъ сильно расщепленъ, и почти повсюду мы получили значительныя поврежденія, но къ крайней нашей радости насосы не были повреждены, и въ балласт не произошло значительныхъ передвиженій. Главное бшенство бури уже миновало, и со стороны втра намъ не угрожало особенной опасности, но мы съ ужасомъ думали, что порывы вихря могутъ совсмъ прекратиться, такъ какъ не могли не видть, что тогда корабль, въ своемъ полуразрушенномъ состояніи, неминуемо погибнетъ подъ напоромъ ужасающихъ валовъ. Однако, такое справедливое опасеніе, повидимому, не должно было скоро оправдаться. Цлые пять дней и пять ночей — въ теченіи которыхъ нашимъ единственнымъ пропитаніемъ было небольшое количество тростниковаго сахару, съ трудомъ добытаго изъ бака — корпусъ корабля устремлялся съ невообразимой поспшностью, подъ дуновеніемъ быстро смнявшихся порывомъ вихря, который, не будучи равенъ по сил первому взрыву самума, все же былъ настолько страшенъ, что подобнаго смятенія воздуха до тхъ поръ я никогда не видалъ. Первые четыре дня мы плыли, съ небольшимъ уклономъ, къ юго-востоку и къ югу, должно быть, мы направлялись къ берегу Новой Голландіи. На пятый день стало чрезвычайно холодно, хотя втеръ передвинулся на одинъ градусъ къ сверу. Встало солнце, съ болзненно-желтымъ сіяніемъ, оно едва поднялось надъ горизонтомъ, не распространяя настоящаго свта. На неб не виднлось облаковъ, но втеръ возросталъ, и дулъ съ какимъ-то тревожнымъ непостояннымъ бшенствомъ. Около полудня, насколько мы могли судить о времени, вниманіе наше было снова привлечено видомъ солнца. Отъ него не исходило свта въ собственномъ смысл жтого слова, но оно было исполнено мертваго и пасмурнаго блеска безъ отраженія, какъ будто лучи его были поляризованы. Передъ тмъ какъ оно должно было опуститься за поверхность вздутаго моря, его центральные огни внезапно исчезли, какъ бы мгновенно погашенные какою-то непостижимой силой, и только туманное серебристое кольцо ринулось въ бездонный океанъ.
Мы напрасно дожидались разсвта, который возвстилъ бы намъ о пришествіи шестого дня — этотъ день для меня не насталъ — для Шведа онъ не наступилъ никогда. Мы погрузились съ тхъ поръ въ непроглядный мракъ, такъ что намъ ничего не было видно на разстояніи десяти футовъ отъ корабля. Часы проходили, а насъ продолжала окутывать безпрерывная ночь, не озаренная даже тмъ фосфорическимъ блескомъ моря, къ которому мы привыкли подъ тропиками. Мы замтили, кром того, что, хотя буря продолжала неистовствовать, мы не могли больше замтить обычныхъ особенностей буруна, или пны, которая насъ до сихъ поръ сопровождала. Кругомъ былъ только ужасъ, и непроницаемая тьма, и, наводящая отчаяніе, пустыня черноты. Суеврный страхъ мало-по-малу овладлъ умомъ старика-Шведа, и моя собственная душа была охвачена безмолвнылъ изумленіемъ. Мы оставили всякія заботы о корабл, какъ безполезныя, и, уцпившись, насколько возможно крпко, за обломокъ бизань-мачты, горестно смотрли въ безбрежность океана. У насъ не было возможности считать время, у насъ не было возможности составить какое-нибудь представленіе о томъ, гд мы находимся. Мы, однако, ясно сознавали, что мы ушли на югъ дальше, чмъ кто-либо изъ предшествующихъ мореплавателей, и испытывали крайнее изулленіе, не встрчая обычныхъ препятствій, въ вид ледяныхъ глыбъ. Между тмъ каждое мгновенье грозило намъ гибелью — каждый исполинскій валъ стремился поглотить насъ. Морское волненіе превосходило вс представленія моей фантазіи, и только чудо могло насъ спасать отъ угрозъ каждаго губительнаго мига. Мой товарищъ говорилъ о легкости нашего груза, напоминалъ мн о превосходныхъ качествахъ нашего корабля, но я не могъ не чувствовать безнадежности самой надежды, и мрачно приготовился къ смерти, полагая, что она послдуетъ не позже какъ черезъ часъ, ибо съ каждымъ пройденнымъ узломъ подъятіе черныхъ ужасающихъ волнъ становилось все страшне и чудовищне. Временами мы задыхались на высот большей, чмъ высота полета альбатросовъ — временами мы чувствовали головокруженіе отъ быстроты нашего нисхожденья въ морскую преисподнюю, гд воздухъ становился недвижнымъ, и ни одинъ звукъ не возмущалъ дремоту кракена!
Мы находились на дн одной изъ такихъ пропастей, когда быстрый крикъ моего товарища страшно прозвучалъ въ безмолвіи ночи. ‘Смотрите! смотрите!’ вскричалъ онъ, выкликая прямо въ мои уши, ‘Господи Боже мой! смотрите! смотрите!’ Пока онъ говорилъ, я увидалъ мрачный, пасмурный отблескъ краснаго свта, струившагося по стнамъ обширной бездны, гд мы находились, и бросавшаго неровное мерцанье на нашу палубу. Устремивъ глаза вверхъ, я увидалъ зрлище, заморозившее кровь въ моихъ жилахъ. На страшной высот, прямо надъ нами, на самомъ краю чудовищнаго обрыва, качался гигантскій корабль, быть можетъ, въ четыре тысячи тоннъ. Хотя онъ находился на вершин вала, боле чмъ въ сто разъ превосходившаго его собственную высоту, видимыя его очертанія все же оставляли за собой всякій линейный корабль, и всякое судно Восточной Индійской Компаніи. Его громадный корпусъ угрюмо чернлся, не будучи нисколько смягченъ какимъ-либо изъ обычныхъ украшеній. Шеренга мдныхъ пушекъ выдвигалась изъ открытыхъ люковъ, и отбрасывала отъ своихъ полированныхъ поверхностей огни безчисленныхъ боевыхъ фонарей, которые качались тамъ и сямъ на снастяхъ. Но что боле всего исполнило насъ ужасомъ и изумленіемъ, это то, что рнъ шелъ на всхъ парусахъ по этому сверхъестественному морю, и несмотря на этотъ неукротимый ураганъ. Въ первое мгновенье виднлись только корабельныя скулы, между тмъ какъ весь исполинъ медленно вставалъ изъ неясной и чудовщиной пучины, находившейся за нимъ. На одинъ мигъ — мигъ напряженнаго ужаса — онъ взвился на самую вершину этого головокружительнаго вала, помедлилъ, какъ бы опьяненный собственнымъ взмахомъ, и дрогнулъ и заколебался, и — устремился внизъ.
Не знаю, откуда у меня взялось самообладаніе въ эту минуту. Откинувшись назадъ, какъ только я могъ, я безтрепетно ждалъ катастрофы. Корабль нашъ, наконецъ, пересталъ бороться съ моремъ, и началъ погружаться съ носовой стороны въ воду. Толчокъ стремительной водной массы, сбгавшей сверху, поразилъ его въ ту часть сруба, которая уже находилась подъ водой, и, въ неизбжномъ результат, съ непобдимой силой швырнулъ меня на снасти чужого корабля.
Когда я падалъ, корабль поднимался на штаг, и повертывался на другой галсъ, замшательство, происшедшее благодаря этому, и было, повидимому, причиной того, что судовая команда не обратила на меня никакого вниманія. Безъ особенныхъ затрудненій я прошелъ, незамченный, къ главному люку, который былъ полуоткрытъ, и вскор нашелъ удобный случай скрыться въ трюмъ. Почему я такъ сдлалъ, затрудняюсь сказать. Быть можетъ, неопредленное чувство страха, овладвшее мной сперва при вид этихъ мореплавателей, обусловило мое желаніе скрыться. Я совсмъ не былъ расположенъ довряться людямъ, въ которыхъ, при самомъ бгломъ взгляд, замтилъ столько чертъ новизны, чего-то возбуждающаго сомнніе и предчувствіе. Я счелъ поэтому за лучшее устроить себ вътрюм тайникъ, удаливъ съ этой цлью часть передвижныхъ обшивныхъ досокъ такимъ образомъ, что он давали мн достаточное убжище среди огромныхъ реберъ корабля.
Не усплъ я кончить свою работу, какъ шаги, раздавшіеся въ трюм, принудили меня скрыться. Около моего убжища неврными и слабыми шагами прошелъ какой-то человкъ. Лица его я не могъ различить, но обстоятельства нозволили мн замтить общій его видъ. На немъ лежала несомннная печать дряхлости и преклонности. Колни его дрожали, и все тло колебалось подъ бременемъ долгихъ лтъ. Обращаясь къ самому себ, онъ бормоталъ глухимъ и прерывающимся голосомъ какія-то слова, на язык, котораго я понять не могъ, и сталъ копошиться въ углу среди безпорядочной груды какихъ-то, необычайнаго вида, инструментовъ, и обветшавшихъ морскихъ картъ. Вс его манеры представляли изъ себя странную смсь, это была ворчливость вторичнаго дтства и, исполненная достоинства, величавость бога. Въ конц концовъ онъ отправился на палубу, и я его больше не видалъ.
Душой моей овладло чувство, для котораго я не нахожу названія — ощущеніе, которое не поддается анализу, поученія минувшихъ временъ для него недостаточны, и я боюсь, что даже будущее не дастъ мн къ нему никакого ключа. Для ума, подобнаго моему, послднее соображеніе является пагубой. Никогда — я знаю, что никогда — мн не удастся узнать ничего относительно самой природы моихъ представленій. И все же нтъ ничего удивительнаго, если эти представленія неопредленны, ибо они имють свое начало въ источникахъ совершенно новыхъ. Новое чувство возникло — новая сущность присоединилась къ моей душ.
Уже много времени прошло съ тхъ поръ, какъ я впервые ступилъ на палубу этого страшнаго корабля, и лучи моей судьбы, какъ я думаю, собрались въ одну точку. Непостижимые люди! Погруженные въ размышленія, самую природу которыхъ я разгадать не въ состояніи, они проходятъ предо мною, не замчая меня. Скрываться отъ нихъ — крайнее безуміе съ моей стороны, ибо они не хотятъ видть. Я только что прошелъ передъ самыми глазами штурмана, не такъ давно я рискнулъ пробраться въ собственную каюту Капитана, и досталъ оттуда матеріалъ, съ помощью котораго я пишу теперь, и записалъ все предъидущее. Время отъ времени я буду продолжать свой дневникъ. Это правда, у меня нтъ никакихъ средствъ передать его міру, но я попытаюсь какъ-нибудь устроиться. Въ послднюю минуту я положу манускриптъ въ бутылку, и брошу ее въ море.
Произошло событіе, которое дало мн пищу для новыхъ размышленій. Являются ли такія вещи дйствіемъ непостижимой случайности? Я рискнулъ выйти на палубу и, не обративъ на себя ничьего вниманія, улегся среди груды выбленокъ и старыхъ парусовъ, на дн ялика. Размышляя о странностяхъ моей судьбы, я совершенно безсознательно взялъ находившуюся здсь мазилку для смолы и сталъ мазать края только что сложеннаго лиселя, лежавшаго около меня на боченк. Лисель теперь выгнутъ и красуется на корабл, а случайные мазки сложились въ слово Открытіе.
За послднее время я сдлалъ много наблюденій относительно структуры судна. Хотя оно и хорошо вооружено, оно, какъ я думаю, не представляетъ изъ себя военнаго корабля. Его снасти, конструкція, и общее снаряженіе, являются живымъ отрицаніелъ военныхъ предпріятій. Что корабль изъ себя не представляетъ, мн легко понять, но что онъ изъ себя представляетъ,— это, я боюсь, невозможно сказать. Не знаю, какимъ образомъ, но, внимательно разсматривая его необычайную форму и странный характеръ его мачтъ, его гигантскій ростъ и чрезмрный запасъ парусинъ, его носъ, отличающійся строгой простотой, и старинную обветшавшую корму, я чувствую, что въ моемъ ум возникаютъ вспышки смутныхъ ощущеній, говорящихъ мн о знакомыхъ вещахъ, и съ этими неявственными тнями прошлаго всегда смшиваются необъяснимыя воспоминанія о древнихъ чужеземныхъ лтописяхъ и давнопрошедшихъ вкахъ.
Я внимательно освидтельствовалъ ребра корабля. Онъ выстроенъ изъ матеріала мн неизвстнаго. Въ характер дерева есть какія-то поразительныя особенности, длающія его, какъ мн думается, негоднымъ для цлей, къ которымъ онъ былъ предназначенъ. Я разумю его крайнюю ноздреттость, причемъ беру ее независимо отъ тхъ червоточинъ, которыя неразрывны съ плаваньемъ по этимъ морямъ, и независимо отъ гнилости, которую нужно отнести на счетъ его возраста. Быть можетъ, мои слова покажутся замчаніемъ слишкомъ утонченнымъ, но мн хочется сказать, что это дерево имло бы вс отличительныя особенности Испанскаго дуба, если бы Испанскій дубъ могъ быть растянутъ какими0нибудь неестественными средствами.
Перечитывая предъидущія строки, я невольно припоминаю остроумное изреченіе одного Голландскаго мореплавателя, стараго бывалаго моряка. ‘Это врно’, имлъ онъ обыкновеніе говорить, когда кто-нибудь высказывалъ сомнніе въ правд его словъ, ‘это такъ же врно, какъ то, что есть море, гд самый корабль увеличивается въ рост, какъ живое тло моряковъ’.
Около часа тому назадъ я дерзнулъ войти въ толпу матросовъ, находившихся на палуб. Они не обратили на меня никакого вниманія, и, хотя я стоялъ среди нихъ, въ самой середин, они, казалось, совершснно не сознавали моего присутствія. Подобно тому старику, котораго я впервые увидалъ въ трюм, вс они носятъ на себ печать сдой старости. Ихъ слабыя колна дрожатъ, ихъ согбенныя плечи свидтельствуютъ о престарлости, ихъ сморщенная кожа шуршитъ подъ втромъ, ихъ голоса глухи, неврны, и прерывисты, въ ихъ глазахъ искрится слезливость годовъ, и сдые ихъ волосы страшно развваются подъ бурей. Вкругъ нихъ, на палуб, везд разбросаны математическіе инструменты самой причудливой архаической формы.
Я упомянулъ нсколько времени тому назадъ, что лисель былъ водруженъ на корабл. Съ этого времени корабль, какъ бы насмхаясь надъ враждебнымъ втромъ, продолжаетъ свое страшное шествіе къ югу, нагромоздивъ на себя вс паруса, онъ увшанъ ими съ клотовъ до нижнихъ багровъ, и ежемиутно устремляетъ свои брамъ-реи въ самую чудовищную преисподнюю морскихъ водъ, какую только можетъ вообразить себ человческій умъ. Я только что оставилъ палубу, я не могъ тамъ держаться на ногахъ, хотя судовая команда, повидимому, не ощущаетъ ни малйшихъ неудобствъ. Мн представляется чудомъ изъ чудесъ, что вся эта громадная масса нашего корабля не поглощена водою сразу и безвозвратно. Нтъ сомннія, мы присуждены безпрерывно колебаться на краю вчности, не погружаясь окончательно въ ея пучины. Съ волны на волну, изъ которыхъ каждая въ тысячу разъ боле чудовищна, чмъ вс гигантскія волны, когда-либо виднныя мной, мы скользимъ съ быстрой легкостью морской чайки, и исполинскія воды вздымаютъ свои головы, подобно демонамъ глубинъ, но подобно демонамъ, которымъ дозволено только угрожать, и воспрещено разрушать. То обстоятельство, что мы постоянно ускользаемъ отъ гибели, я могу приписать лишь одной естественной причин, способной обусловить такое явленіе. Я долженъ предположить, что корабль находится въ полос какого-нибудь сильнаго потока, или могучаго подводнаго буксира.
Я встртился съ капитанолъ лицомъ къ лицу, въ его собственной кают — но, какъ я ожидалъ, онъ не обратилъ на меня никакого вниманія. Хотя для случайнаго наблюдателя въ его наружности не было ничего, что могло бы свидтельствовать о немъ больше или меньше, чмъ о человк, однако я не могъ не смотрть на него иначе какъ съ чувствомъ непобдимой почтительности, и страха, смшаннаго съ изумленіемъ. Онъ почти одинаковаго со мной роста, т. е., около пяти футовъ и восьми дюймовъ. Онъ хорошо сложенъ, не очень коренастъ, и вообще ничмъ особеннымъ не отличается. Но въ выраженіи его лица господствуетъ что-то своеобразное, это — неотрицаемая, поразительная, заставляющая дрогнуть, очевидность преклоннаго возраста, такого глубокаго, такого исключительнаго, что въ моей душ возникаетъ чувство — ощущеніе несказанное. На лбу у него мало морщинъ, но на немъ лежитъ печать, указывающая на миріады лтъ. Его сдыя волосы — лтописи прошлаго, его бловато-срые глаза — сибиллы будущаго. Весь полъ каюты былъ заваленъ странными фоліантами, заключенными въ желзные переплеты, запыленными научными инструментали, и архаическими картами давно забытыхъ временъ. Онъ сидлъ, склонивь свою голову на руки, и безпокойнымъ огнистымъ взоромъ впивался въ бумагу, которую я принялъ за государственное повелніе, и на которой, во всякомъ случа, была подпись монарха. Онъ бормоталъ про себя — какъ это длалъ первый морякъ, котораго я видлъ въ трюм — какія-то глухія ворчливыя слова на чужомъ язык, и, хотя онъ былъ со мною рядомъ, его голосъ достигалъ моего слуха какъ бы на разстояніи мили.
Корабль, вмст со всмъ, что есть на немъ, напоенъ духомъ Древности. Матросы проскользаютъ туда и сюда, подобно призракамъ погибшихъ столтій, въ ихъ глазахъ свтится безпокойное нетерпливое выраженіе, и когда, проходя, я вижу ихъ лица подъ дикимъ блескомъ военныхъ фонарей, я чувствую то, чего не чувствовалъ никогда, хотя всю жизнь свою я изучалъ міръ древностей, и впиталъ въ себя тни поверженныхъ колоннъ Бальбека, и Тадмора, и Персеполиса, пока, наконецъ, моя собственная душа не стала руиной.
Когда я смотрю вокругъ себя, мн стыдно за свои прежнія предчувствія. Если я трепеталъ при вид бури, которая донын сопровождала насъ, не долженъ ли я приходить теперь въ ужасъ при вид борьбы океана и втра, по отношенію къ которой слова шквалъ и самумъ кажутся пошлыми и безцвтными? Въ непосредственной близости отъ корабля виситъ мракъ черной ночи, и безумствуетъ хаосъ безпнныхъ водъ, но, приблизительно на разстояніи одной лиги отъ насъ, съ той и съ другой стороны, виднются, неясно и на разномъ разстояніи, огромные оплоты изо льда, возносящіеся въ высь безутшнаго неба, и кажущіеся стнами вселенной.
Какъ я предполагалъ, корабль находится въ полос теченія — если только это названіе можетъ быть примнсно къ могучему морскому приливу, который, съ ревомъ и съ грохотомъ, отражаемымъ блыми льдами, мчится къ югу, съ поспшностью, подобной безумному порыву водопада.
Постичь ужасъ моихъ ощущеній, я утверждаю, невозможно, но жадное желаніе проникнуть въ тайны этихъ страшныхъ областей перевшиваетъ во мн даже отчаяніе, и можетъ примирить меня съ самымъ отвратительнымъ видомъ смерти. Вполн очевидно, что мы бшено стремимся къ какому-то волнующему знанію — къ какой то тайн, которой никогда не суждено быть переданной, и достиженіе которой есть смерть. Быть можетъ, это теченіе влечетъ насъ къ южному полюсу. Я долженъ признаться, что это предположеніе, повидимому такое безумное, иметь въ свою пользу вс вроятія.
Судовая команда бродитъ по палуб безпокойными неврными шагами, но въ выраженіи этихъ лицъ больше безпокойства надежды, нежели равнодушія отчаянія.
Между тмъ втеръ все еще бьется въ нашу корму, и такъ какъ разввается цлая масса парусовъ, корабль временами приподнимается изъ моря! О, ужасъ ужасовъ!— ледъ внезапно открывается справа и слва, и мы съ головокружительной быстротой начинаемъ вращаться по гигантскимъ концентрическимъ кругамъ, все кругомъ и кругомъ по окраинамъ исполинскаго ледяного полукруга, стны котораго вверху поглощены мракомъ и пространствомъ. Но у меня нтъ времени размышлять о моей участи! Круги быстро суживаются — съ бшенымъ порывомъ мы погружаемся въ тиски водоворота — и среди завываній океана, среди рева и грохота бури, корабль содрогается, и — Боже мой! — онъ идетъ ко дну!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
