Овальный портрет, По Эдгар Аллан, Год: 1842

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Эдгаръ По

Овальный портретъ.

Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта

Томъ первый

Поэмы, сказки

Москва, 1901

Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’

Egli &egrave, vivo e parlerebbe se non osservasse la rigola del silentio *).

Надпись подъ однимъ итальянскимъ портретомъ св. Бруно.

*) Онъ живъ, и онъ заговорилъ бы, если бы не соблюдалъ правило молчанія.

Лихорадка моя была упорна и продолжительна. Вс средства, какія только можно было достать въ этой дикой мстности близь Аппенинъ, были исчерпаны, но безъ какихъ-либо результатовъ. Мой слуга и единственный мой сотоварищъ въ уединенномъ замк былъ слишкомъ взволнованъ и слишкомъ неискусенъ, чтобы ршиться пустить мн кровь, которой, правда, я уже слишкомъ достаточно потерялъ въ схватк съ бандитами. Я не могъ также съ спокойнымъ сердцемъ отпустить его поискать гд-нибудь помощи. Наконецъ, неожиданно я вспомнилъ о маленькомъ свертк опіума, который лежалъ вмст съ табакомъ въ деревянномъ ящичк: въ Константинопол я пріобрлъ привычку курить табакъ вмст съ такой лкарственной примсью. Педро подалъ мн ящичекъ. Порывшись, я нашелъ желанное наркотическое средство. Но когда дло дошло до необходимости отдлить должную часть, мной овладло раздумье. При куреніи было почти безразлично, какое количество употреблялось. Обыкновенно я наполнялъ трубку до половины опіумомъ и табакомъ, и перемшивалъ то и другое — половина на половину. Иногда, выкуривъ всю эту смсь, я не испытывалъ никакого особеннаго дйствія, иногда же, еле выкуривъ дв трети, я замчалъ симптомы мозгового разстройства, которые бывали даже угрожающими и предостерегали меня, дабы я воздержался. Правда, эффектъ, производимый опіумомъ, при легкомъ измненіи въ количеств, совершенно былъ чуждъ какой-либо опасности. Тутъ, однако, дло обстояло совершенно иначе. Никогда раньше я не принималъ опіума внутрь. У меня бывали случаи, когда мн приходилось принимать лауданумъ и морфій, и относительно этихъ наркотиковъ я не имлъ бы основаній колебаться. Но опіумъ въ чистомъ вид былъ мн неизвстенъ. Педро зналъ объ этомъ не больше меня, и такимъ образомъ, находясь въ подобныхъ критическихъ обстоятельствахъ, я пребывалъ въ полной нершительности. Тмъ не мене я не былъ особенно огорченъ этимъ и, разсудивъ, ршилъ принимать опіумъ постепенно. Первая доза должна быть очень ограниченной. Если она окажется недйствительной, размышлялъ я, можно будетъ ее повторить, и такъ можно будетъ продолжать, пока лихорадка не утихнетъ, или пока ко мн не придетъ благодтельный сонъ, не посщавшій меня почти уже цлую недлю. Сонъ былъ необходимостью, чувства мои находились въ состояніи какого-то опьяненія. Именно это смутное состояніе души, это тупое опьяненіе, несомннно, помшало мн замтить безсвязность моихъ мыслей, которая была такъ велика, что я сталъ разсуждать о большихъ и малыхъ дозахъ, не имя предварительно какого-либо опредленнаго масштаба для сравненія. Въ ту минуту я совершенно не представлялъ себ, что доза опіума, казавшаяся мн необычайно малой, на самомъ дл могла быть необычайно большой. Напротивъ, я хорошо помшо, что съ самой невозмутимой самоувренностью я опредлилъ количество, необходимое для пріема, по его отношенію къ цлому куску, находившемуся въ моемъ распоряженіи. Порція, которую я, наконецъ, проглотилъ, и проглотилъ безстрашно, была несомннно весьма малой частью всего количветва, находившагося въ моихъ рукахъ.
Замокъ, куда мой слуга ршился скоре проникнуть силой, нежели допустить, чтобы я, измученный и раненый, провелъ всю ночь на открытомъ воздух, былъ однимъ изъ тхъ мрачныхъ и величественныхъ зданій громадъ, которыя такъ давно хмурятся среди Аппенинъ, не только въ фантазіи Мистрисъ Радклиффъ, но и въ дйствительности. По всей видимости онъ былъ покинутъ на время и совсмъ еще недавно. Мы устроились въ одной изъ самыхъ небольшихъ и наимене роскошно обставленныхъ комнатъ. Она находилась въ уединенной башенк. Обстановка въ ней была богатая, но износившаяся и старинная. Стны были покрыты обивкой и увшаны разнаго рода военными доспхами, а также цлымъ множествомъ очень стильныхъ современныхъ картинъ въ богатыхъ золотыхъ рамахъ съ арабесками. Они висли не только на главныхъ частяхъ стны, но и въ многочисленныхъ уголкахъ, которыя странная архитектура зданія длала необходимыми — и я сталъ смотрть на эти картины съ чувствомъ глубокаго интереса, быть-можетъ обусловленнаго моимъ начинавшимся бредомъ, такъ я приказалъ Педро закрыть тяжелыя ставни — ибо была уже ночь — зажечь свчи въ высокомъ канделябр, стоявшемъ у кровати близь подушекъ, и совершенно отдернуть черныя бархатныя занавси съ бахромой, окутывавшія самую постель. Я ршилъ, что если ужь мн не уснуть, такъ я, по крайней мр, буду поочерсдно смотрть на эти картины, и читать маленькій томикъ, который ложалъ на подушк и содержалъ въ себ критичсское ихъ описаніе.
Долго, долго я читалъ — и глядлъ на созданія искусства съ преклоненіемъ, съ благоговніемъ. Быстро убгали чудесныя мгновенья, и подкрался глубокій часъ полночи. Положеніе канделябра показалось мн неудобнымъ, и, съ трудомъ протянувши руку, я избжалъ нежелательной для меня необходимости будить моего слугу, и самъ переставилъ его такимъ образомъ, чтобы снопъ лучей полне падалъ на книгу.
Но движеніе мое произвело эффектъ совершенно неожиданный. Лучи многочисленныхъ свчей (ибо ихъ дйствительно было много) упали теперь въ нишу, которая была до этого окутана глубокой тнью, падавшей отъ одного изъ столбовъ кровати. Я увидалъ такимъ образомъ при самомъ яркомъ освщеніи картину, которой раньше совершенно не замчалъ. Это былъ портретъ молодой двушки, только что развившейся до полной женственности. Я стремительно взглянулъ на картину — и закрылъ глаза. Почему я такъ сдлалъ, это въ первую минуту было непонятно мн самому. Но пока рсницы мои оставались закрытыми, я сталъ лихорадочно думать, почему я закрылъ ихъ. Это было инстинктивнымъ движеніемъ, съ цлью выиграть время — удостовриться, что зрніе не обмануло меня — успокоить и подчинить свою фантазію боле трезвому и точному наблюденію. Черезъ нсколько мгновеній я опять устремилъ на картину пристальный взглядъ.
Теперь не было ни малйшаго сомннія, что я вижу ясно и правильно, ибо первая яркая вспышка свчей, озарившая это полотно, повидимому, разсяла то дремотное оцпенніе, которое завладло всми моими чувствами, и сразу вернула меня къ реальной жизни.
Какъ я уже сказалъ, это былъ портреть молодой двушки. Только голова и плечи — въ стил виньетки, говоря языкомъ техничеекимъ, многіе штрихи напоминали манеру Сёлли въ его излюбленныхъ головкахъ. Руки, грудь, и даже концы лучезарныхъ волосъ, незамтно сливались съ неопредленной глубокой тнью, составлявшей задній фонъ всей картины. Рама была овальная, роскошно позолоченная и филигранная, въ Мавританскомъ вкус. Разсматривая картину какъ созданіе искусства, я находилъ, что ничего не могло быть прекрасне ея. Но не самымъ исполненіемъ и не безсмертной красотой лица я былъ пораженъ такъ внезапно и такъ сильно. Конечно я никакъ не могъ думать, что фантазія моя, вызванная изъ состоянія полудремоты, была слишкомъ живо настроена, и что я принялъ портретъ за голову живого человка. Я сразу увидлъ, что особенности рисунка, его виньеточный характеръ, и качества рамы, должны были съ перваго взгляда уничтожить подобную мысль — должны были предохранить меня даже отъ мгновенной иллюзіи. Упорно размышляя объ этомъ, я оставался, быть можетъ, цлый часъ, полусидя, полулежа, устремивъ на портретъ пристальный взглядъ. Наконецъ, насытившись скрытой тайной художественнаго эффекта, я откинулся на постель. Я понялъ, что очарованіе картины заключалось въ необычайной жизненности выраженія, которая, сперва поразивъ меня, потомъ смутила, покорила, и ужаснула. Съ чувствомъ глубокаго и почтительнаго страха я передвинулъ канделябръ на его прежнее мсто. Устранивъ такимъ образомъ отъ взоровъ причину моего глубокаго волненія, я съ нетернніемъ отыскалъ томикъ, гд обсуждались картнны я описывалась исторія ихъ возникновенія. Открывъ его на страниц, гд описывался овальный портретъ, я прочелъ смутный и причудливый разсказъ: ‘Она была двушкой самой рдкостной красоты, и была столько же прекрасна, сколько весела. И злополученъ былъ тотъ часъ, когда она увидала, и полюбила художника, и сдлалась его женой. Страстный, весь отдавшіпся занятіямъ, и строгій, онъ уже почти имлъ невсту въ своемъ искусств, она же была двушкой самой рдкостной красоты, и была столько же прекрасна, сколько весела: вся — смхъ, вся — лучезарная улыбка, она была рзва и шаловлива, какъ молодая лань: она любила и леляла все, къ чему ни прикасалась: ненавидла только Искусство, которое соперничало съ ней: пугалась только палитры и кисти и другихъ несносныхъ инструментовъ, отнимавшихъ у нея ея возлюбленнаго. Ужасной встью было для этой женщины услышать, что художникъ хочетъ написать портретъ и самой новобрачной. Но она была смиренна и послушна, и безропотно сидла она цлыя недли въ высокой и темной комнат, помщавшейся въ башн, гд свтъ, скользя, струился только сверху на полотно. Но онъ, художникъ, вложилъ весь свой геній въ работу, которая росла и создавалась, съ часу на часъ, со дня на день. И онъ былъ страстный, и причудливый, безумный человкъ, терявшійся душой въ своихъ мечтаніяхъ, и не хотлъ онъ видть, что блдный свтъ, струившіися такъ мрачно и угрюмо въ эту башню, сндалъ веселость и здоровье новобрачной, и вс видли, что она угасаетъ, только не онъ. A она все улыбалась и улыбалась, и не проронила ни слова жалобы, ибо видла, что художникъ (слава котораго была велика) находилъ пламенное и жгучее наслажденіе въ своей работ, и дни и ночи старался возсоздать на полотн лицо той, которая его такъ любила, которая изо дня въ день все боле томилась и блднла. И правда, т, что видли портретъ, говорили тихимъ голосомъ о сходств, какъ о могущественномъ чуд, и какъ о доказательств не только творческой силы художника, но и его глубокой любви къ той, которую онъ возсоздавалъ такъ чудесно. Но, наконецъ, когда работа стала близиться къ концу, никто не находилъ боле доступа въ башню, потому что художникъ, съ самозабвеніемъ безумія отдавшійся работ, почти не отрывалъ своихъ глазъ отъ полотна, почти не глядлъ даже на лицо жены. И не хотлъ онъ видть, что краски, которыя онъ раскинулъ по полотну, были совлечены съ лица той, что сидла близь него. И когда минули долгія недли, и лишь немногое осталось довершить, одинъ штрихъ около рта, одну блестку на глазъ, душа этой женщины вновь вспыхнула, какъ угасающій свтильникъ, догорвшій до конца. И вотъ, положенъ штрихъ, и вотъ, положена блестка, и на мгновеніе художникъ остановился, охваченный восторгомъ, передъ работой, которую онъ создалъ самъ, но тотчасъ же, еще не отрывая глазъ, онъ задрожалъ и поблднлъ, и, полный ужаса, воскликнувъ громко: ‘Да вдь это сама Жизнь!’, онъ быстро обернулся, чтобы взглянуть на возлюбленную:— ‘Она была мертва!’
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека