Мандрагора, Макиавелли Никколо, Год: 1520

Драматургия
Время на прочтение: 42 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. Макиавелли

Мандрагора

La mandragola

Комедия в пяти действиях

Перевод с итальянского А. Н. Островского

Действующие лица:
Калимакко.
Сиро.
Мессер Нича.
Лигурио.
Сострато.
Монах Тимотео.
Неизвестная донна.
Донна Лукреция.

Канцона.

Так как жизнь коротка, и много горя, живя и томясь, каждый несет, пробежим и истратим года, следуя нашим желаниям. Кто находит удовольствие жить в тоске и печали, не знает обманов света, не знает, какими бедами и какими странными случайностями подавлены почти все смертные.
Чтобы избежать уныния, мы избрали уединенную жизнь, и всегда мы, влюбленные юноши и веселые нимфы, проводим время в празднествах и радостях. Сюда пришли мы теперь с веселыми песнями, чтобы почтить этот веселый праздник и приятное общество. И еще привлекло нас сюда имя того, кто здесь управляет и в ком видны все блага, соединенные в Вечное. Пользуясь высшей милостью и таким счастливым положением, вы можете жить весело, радоваться и благодарить того, кто вам это дал.

Пролог.

Храни вас Бог, благосклонные зрители! Так как эта ваша благосклонность происходит, кажется, от того, что мы вам приятны, то, если вы не будете шуметь, мы хотим вам представить новое приключение, случившееся в этом городе. Смотрите декорацию, которая открыта перед вами. Это ваша Флоренция. В другой раз будет Рим или Пиза. Дело такое, что можно челюсти свихнуть от смеха. Дверь, которая у меня с правой руки, ведет в дом доктора, который изучил под Боецием много законов. Вот эта улица, которая там в углу, есть улица Амура, кто раз упал на ней, тот уже не поднимется. Потом, если ты не уйдешь отсюда очень скоро, можешь узнать по монашескому платью, какой приор или аббат живет в этом храме, который прямо перед тобой. Молодой человек, Каллимако Гваданьи, только что приехавший из Парижа, живет здесь, с левой стороны, за этой дверью. Он между всеми веселыми людьми по заслугам пользуется уважением и почетом за свою любезность. Одна молодая, но осторожная женщина была очень любима им и по этому самому ловко обманута, как вы увидите. Я желал бы, чтобы и вы были так же обмануты, как она. Комедия называется ‘Мандрагора’, а почему, это, я полагаю, вы сами увидите во время представления. Сочинитель ее человек не громкой известности, но, если вы не будете смеяться, он готов заплатить штраф. Несчастный любовник, нехитрый доктор, дурного поведения монах, пакостник паразит —вот ваше развлечение на этот раз. Если такое содержание, по своей легкости, не достойно автора, который хочет казаться умным и солидным, извините его за то, что он пустыми вымыслами старается усладить свои печальные дни, он не знает, куда ему обратить свои взоры: ему запрещено показывать свои способности в других работах, он не имеет никакого вознаграждения за труды свои. Одного вознаграждения он ждет, это чтобы каждый держал себя к сторонке и бормотал себе под нос, ругая то, что видит и слышит. От того и зависит, без всякого сомнения, что настоящий век утратил древние добродетели: потому что люди, видя, что всякий бранится, не прилагают стараний и усилий, чтобы, перенося тысячи неприятностей, создавать труды, которые разнесутся ветром или покроются туманом. Но если кто, ругая автора, думает задеть его за живое, испугать или сбить с дороги, я того предупреждаю и скажу тому, что и автор умеет браниться, и что это было его первым художеством, и что он во всех странах света, где звучит ‘si’ ( ‘ да’ ( ит.)), не уважил никого, что он проводит и того, кто носит плащ лучше его. Но пусть бранится, кто хочет, возвратимся к нашему делу, потому что время не ждет. Не нужно обращать внимания на слова и бояться чудовища, которое даже существует ли еще, неизвестно. Каллимако выходит из дому, за ним Сиро, его слуга, которому Каллимако расскажет, в чем дело. Будьте внимательны и уже теперь не ждите объяснений.

Действие первое.

Сцена первая.

Каллимако и Сиро.

Каллимако. Постой, Сиро, мне тебя нужно кой-зачем.
Сиро. Я здесь.
Каллимако. Ты, я думаю, удивился моему внезапному отъезду из Парижа, а теперь удивляешься тому, что я живу здесь уж месяц без всякого дела.
Сиро. Это вы правду говорите.
Каллимако. Если я до сих пор не говорил тебе того, что хочу сказать теперь, так это вышло вовсе не потому, чтоб я тебе не верил, а я рассуждал так: коли хочешь, чтоб люди не знали чего-нибудь, так и не говори никому без надобности. Теперь я полагаю, что мне нужна твоя помощь, и хочу рассказать тебе все.
Сиро. Я ваш слуга, а слуги не должны ни расспрашивать господ ни о чем, ни соваться в их дела, но когда господа сами что-нибудь поверят им, так уж должны служить верно. Так я поступал, так и впредь поступать буду.
Каллимако. Я это знаю. Уж тысячу раз, я думаю, ты слышал от меня (да нужды нет, если услышишь и в тысячу первый), как я десяти от роду лет, после смерти отца и матери, был послан опекуном в Париж, где и пробыл двадцать лет. Когда после первых десяти лет моего пребывания там, с вторжением короля Карла, начались в Италии войны, которые
разорили эту провинцию, я задумал поселиться в Париже и не возвращаться в отечество, рассудив, что там для меня безопаснее, чем здесь.
Сиро. Это так точно.
Каллимако. Приказав продать все мои имения,
исключая дома, я решился остаться там и прожил
остальные десять лет счастливейшим образом.
Сиро. Я знаю.
Каллимако. Проводя время, частью в ученье, частью в удовольствиях, и частью в делах, я так расположил свои занятия, что у меня одно другому не мешало. И потому, как ты знаешь, жил очень покойно, помогая всякому и стараясь никого не обидеть, и таким образом, кажется, угодил на всех:
на купцов, на дворян, на иностранцев, на французов, на бедных и на богатых.
Сиро. Это правда.
Каллимако. Но фортуне показалось, что мне уж очень весело, и она привела в Париж Камилло Кальфуччи.
Сиро. Я начинаю догадываться о вашем горе.
Каллимако. Его, как и других флорентинцев, я часто приглашал к себе, беседуя между собою, мы однажды заспорили о том, где женщины красивее: в Италии или во Франции. Я судить об итальянках не мог, так как выехал из Италии еще ребенком, — один флорентинец, который тут был, принял сторону француженок, а Камилло — итальянок. После многих доводов с той и с другой стороны Камилло, почти рассерженный, сказал, что хотя б и все итальянские женщины были уродами, довольно одной его родственницы, чтобы восстановить славу итальянок.
Сиро. Уж для меня теперь ясно, что вы хотите сказать.
Каллимако. Он назвал мадонну Лукрецию, жену мессера Нича Кальфуччи, и так расхвалил ее красоту и обращение, что свел с ума некоторых из нас и во мне возбудил такое желание ее видеть, что я, отложив все другие намерения и не думая ни о
войне, ни о мире в Италии, решился сюда ехать. По прибытии сюда я нашел, что слава о мадонне Лукреции много ниже действительности, что случается очень редко. И запылал я таким желанием овладеть ею, что нигде себе места не нахожу.
Сиро. Если бы вы сказали мне об этом в Париже, я бы знал, что вам посоветовать, а теперь ничего сказать не умею.
Каллимако. Я не затем говорил, чтобы спрашивать твоих советов, а чтоб облегчить душу и что б ты приготовился помогать мне, если случится надобность.
Сиро. К этому я давно готов, но какую надежду имеете вы?
Каллимако. Увы, никакой или мало! И скажу тебе, прежде всего, против меня самая ее натура честнейшая и совершенно чуждая увлечения любви. Муж у нее очень богат и во всем ей подчиняется, хотя он и не молод, но и не так стар, как с виду кажется. Она не сближается ни с родственниками, ни с соседями, не бывает на вечерах и праздниках,
не знает и других удовольствий, которыми обыкновенно развлекается молодежь. Из мастериц ни одна не ходит к ней в дом, горничные и лакеи трепещут ее, так что нет никакого средства к обольщению.
Сиро. Что же, вы думаете, можно сделать?
Каллимако. Нет такого безнадежного дела, где бы не было уж никакой надежды, положим, эта надежда слаба и неосновательна, но, при сильной воле и желании успеха, она такой не кажется.
Сиро. Наконец, какие же основания вы имеете надеяться?
Каллимако. Два. Одно, это простота мессера Ничи, который, несмотря на то, что доктор, но самый легковерный и самый глупый человек во Флоренции. Другое — желание его и ее иметь детей, живя шесть лет в супружестве, они не имеют ни одного ребенка и при своем огромном богатстве умирают от желания иметь их. Есть и третье: мать ее была женщина из веселых, но и она богата, и я не знаю, как к ней подойти.
Сиро. Что же, вы уж пробовали, пытались сделать что-нибудь?
Каллимако. Да, немножко.
Сиро. Каким образом?
Каллимако. Ты знаешь Лигурио, который постоянно ходит к нам обедать. Прежде он занимался сватовством, потом стал набиваться на обеды и ужины, а так как он забавный человек, то мессер Нича водит с ним тесную дружбу, а Лигурио его обирает, и если не обедает у него, так берет всякий раз деньгами. Я с ним подружился, открыл ему мою любовь, он обещал помогать мне руками.
Сиро. Берегитесь, как бы он вас не обманул, эти лизоблюды обыкновенно не отличаются честностью.
Каллимако. Это правда. Тем не менее, если ты ему поручишь такое дело, в котором есть интерес, то можно надеяться, что он будет служить верно. Я ему обещал изрядную сумму денег, если он успеет, а если и не успеет, он не теряет ни обеда, ни ужина, потому что я ни в каком случае один обедать не могу.
Сиро. Что же обещал покуда?
Каллимако. Он обещал уговорить мессера Ничу ехать с женой на воды в этом мае месяце.
Сиро. Вам-то что из этого?
Каллимако. Что? Мне это нужно для того, чтобы хоть сколько-нибудь изменить ее характер, потому что на водах только и дела, что праздники. Я сам поеду туда и заведу там всякого рода удовольствия, какие только возможно, я не упущу ничего, что коснется блеска и великолепия, сойдусь покороче с ней и с мужем. Да как знать. Одно ведет за собой другое, а время довершает все.
Сиро. Это, по-моему, недурно.
Каллимако. Лигурио ушел от меня сегодня утром, он обещал поговорить об этом с мессером Ничей и разговор этот передаст мне.
Сиро. Вот они оба вместе.
Каллимако. Я пойду к стороне, чтобы выждать время поговорить с Лигурио, когда он оставит доктора. Ты иди домой и делай свое дело, коли что мне нужно будет от тебя, я тебе скажу.
Сиро. Я иду.

Сцена вторая.

Мессер Нича и Лигурио.

Нича. Я думаю, что твои советы хороши, я говорил об этом вчера вечером с женой. Она сказала, что даст ответ сегодня, но, сказать тебе по правде, меня
туда не очень тянет.
Лигурио. Отчего?
Нича. Потому что я с насиженного места не очень легко подымаюсь. Потом перетаскивать жену, прислугу, все хозяйство — это мне не по нутру. Да, кроме того, я говорил вчера вечером со многими лекарями: один говорит, чтобы я ехал в Сан-Филиппо, другой в Порретту, третий на Виллу: точно глупые сычи. И сказать тебе по правде, эти доктора медицины сами не знают, что делают.
Лигурио. Вас, должно быть, печалит то первое, что вы мне сказали, потому что вы не имеете привычки терять из виду свою церковь.
Нича. Ошибаешься. Когда я был помоложе, я был большой шатун, не было ни одной ярмарки в Прато, чтоб я там не побывал, нет ни одного замка в окрестности, чтоб я в нем не побывал, я тебе лучше скажу: я был в Пизе и Ливорно. Ух! Что?
Лигурио. Так вы должны видеть пизанскую Карруколу?
Нича. Ты хочешь сказать Верруколу?
Лигурио. Ах, да, Верруколу. А в Ливорно видели море?
Нича. Сам знаешь, что видел.
Лигурио. А во сколько раз оно больше, чем Арно?
Нича. Во сколько раз?.. В четыре раза, да больше, чем в шесть, больше, чем в семь, так надо сказать: ничего и не видать, только вода, вода и вода.
Лигурио. Однако, я удивляюсь: столько вы снегу
подмочили, а. затрудняетесь ехать на воды.
Нича. У тебя еще молоко на губах не обсохло! Ты думаешь, это шутка — взбудоражить весь дом? Но мне так хочется иметь детей, что я готов на все. Поговори-ка ты с этими лекарями, узнай, куда они советуют мне ехать. Я покуда пойду к жене, мы с тобой еще здесь увидимся.
Лигурио. Хорошо.

Сцена третья.

Лигурио и Каллимако.

Лигурио. Я не верю, чтоб был еще на свете человек глупее этого, а между тем как счастие ему благоприятствует! Он богат, жена у него красавица, умная, благородная, такая, что целым государством правит. Мне кажется, что в браке редко сбывается эта пословица: ‘ Муж да жена, одна сатана’. Потому что часто видим человека с достоинствами женатого
на дуре, и, наоборот, умную жену за глупым мужем. Но глупость его хоть тем хороша, что для Каллимако есть кой-какая надежда. Да вот он! Кого ты тут караулишь, Каллимако?
Каллимако. Я видел тебя с доктором и дожидался, когда он уйдет, чтобы узнать от тебя, что ты сделал.
Лигурио. Ты знаешь, что это за человек, мало у него смысла, еще меньше решимости, ему трудно расстаться с Флоренцией. Однако я его подбил, и он мне сказал наконец, что готов на все. Я уверен, что если тебе эта поездка нравится, так мы его утащим, но я не знаю, удастся ли там наше дело.
Каллимако. Отчего же?
Лигурио. Что сказать тебе? Ты знаешь, что на воды ездят люди всякого сорта, может случиться, что туда приедет человек, которому мадонна Лукреция понравится так же, как и тебе, который богаче тебя, да и приятнее тебя. Таким образом выходит дело опасное: как бы так же нам не потрудиться для других. А что будет, если от большого количества
искателей она сделается еще неприступнее, или, напротив, слишком развязавшись, возьмется за кого-нибудь другого, а не за тебя?
Каллимако. Я сознаю, что ты говоришь правду. Но как мне быть? Что предпринять? Куда мне броситься? Мне непременно нужно отважиться на какую-нибудь попытку, хотя бы самую решительную, даже опасную, даже преступную, даже бесславную. Лучше умереть, чем жить таким образом. Если б я мог спать по ночам, если б я мог есть, если б
я мог разговаривать, если б я мог находить для себя какое-нибудь удовольствие, я был бы терпеливее и стал бы выжидать время. А теперь уж нет средств, и если какой-нибудь замысел не поманит меня надеждой, я умру во всяком случае. А видя, что мне
остается только умирать, я уж не побоюсь ничего, а решусь на какое-нибудь дело гадкое, дикое и бесчестное.
Лигурио. Не говори таких слов, обуздывай свои бешеные порывы.
Каллимако. Ты сам видишь, могу ли я обуздывать их, питая подобные мысли, поэтому необходимо нам отправить доктора на воды или найти какое-нибудь другое средство, чтобы поддержать во мне надежду, хотя бы несбыточную, все-таки она заняла бы мои мысли и умягчила мои душевные страдания.
Лигурио. Ты прав, и я готов хлопотать.
Каллимако. Я этому верю, хотя и знаю, что ваши братья только тем и живут, что людям ловушки ставят. Впрочем, я не думаю быть в числе обманутых, потому что если ты это сделаешь, а я замечу, тогда уж я сам возьмусь за дело, и ты сейчас же потеряешь вход в мой дом, а в будущем надежду получить то, что я тебе обещал.
Лигурио. В моей верности ты не сомневайся, хотя бы в том, о чем я думаю и на что надеюсь, и не было выгоды для меня, но я так сроднился с тобой, что
не менее тебя самого желаю исполнения твоего желания. Но оставим это. Доктор поручил мне найти медика и узнать, на какие воды ему лучше ехать. Я хочу, чтоб ты меня слушался, а именно, ты скажи, что учился медицине и имел практику в Париже. Он легко поверит как по простоте своей, так и потому, что ты человек ученый и сумеешь сказать
кое-что по-латыни.
Каллимако. Но к чему это послужит?
Лигурио. Послужит к тому, чтоб отправить его на воды, на какие нам будет угодно, и к тому еще, чтоб попробовать другое средство, об котором уж я думал, которое будет гораздо короче, вернее и успешнее, чем воды.
Каллимако. Что говоришь ты?
Лигурио. Говорю, что если у тебя хватит смелости и доверия ко мне, то я тебе обделаю это дело менее, чем в сутки. И если б он был не таков, как есть, и захотел разузнать, медик ты или нет, то краткость времени и сущность самого дела не дадут ему одуматься, или он не успеет помешать нашему замыслу, хотя бы и одумался.
Каллимако. Ты меня воскрешаешь, ты уж очень много обещал и слишком большую надежду поселяешь во мне. Как ты это сделаешь?
Лигурио. Придет время, узнаешь, теперь некогда с тобой разговаривать, у нас и для дела-то мало времени, а не то что для разговоров. Ты ступай домой и дожидайся меня там, я пойду к доктору, и если приведу его к тебе, ты поступай по моим словам и приноравливайся к ним.
Каллимако. Так и сделаю, хотя боюсь, что надежда, которой ты меня обольщаешь, разлетится как дым.

Канцона.

О, Амур, кто не испытал твоего могущества, тот напрасно будет надеяться определить, какая в тебе высшая сила, тот не знает, как живут и умирают вместе, как гоняются за убытком и от добра убегают, как любят себя самого менее, чем других, как часто
страх и надежда леденят и расплавляют сердца, не знает, как люди и боги одинаково боятся стрел, которыми ты вооружен.

Действие второе.

Сцена первая.

Лигурио, мессер Нича, Сиро за дверью.

Лигурио. Уж я говорил вам, я уверен, что сам Бог послал его нам, чтобы исполнить ваше желание. Он производил в Париже великолепные опыты, и вы не удивляйтесь, что он не имеет практики во Флоренции, это потому только, что, во-первых, он богат, а во-вторых, он с часу на час собирается воротиться в Париж.
Нича. Ну, брат, это дело неподходящее, я не хочу, что б он заварил кашу, да и оставил меня, как рака на мели.
Лигурио. В этом не сомневайтесь, одного только бойтесь, что он не захочет взяться за лечение, а уж если возьмется, так он вас не оставит, пока не доведет дело до конца.
Нича. В этом я тебе, пожалуй, поверю, но на счет знания… я только тогда тебе скажу, ученый ли он человек, когда сам с ним поговорю. Меня на бобах не проведешь.
Лигурио. Вас-то я знаю, потому и веду к нему, чтоб с ним поговорили. И вот, когда вы с ним поговорите, и по его виду, учености и разговору, не убедитесь, что он такой человек, которому можно довериться с руками и ногами, ну, тогда скажите, что я не я.
Нича. Ну, так с Богом! Пойдем. Где он живет?
Лигурио. На этой площади, вот вход к нему, прямо против вас.
Нича. Ну, в час добрый.
Лигурио. Вот и готово.
Сиро (за дверью). Кто там?
Лигурио. Каллимако здесь?
Сиро. Здесь.
Нича. Что ж ты не называешь его ‘ господин магистр Каллимако’?
Лигурио. Он на подобные мелочи не смотрит.
Нича. Не говори так. Исполняй свое должное, если ему и не нравится, ты не виноват.

Сцена вторая.

Каллимако, мессер Нича и Лигурио.

Каллимако. Кто меня спрашивает?
Нича. Bona dies, domine magister ( Добрый день, господин магистр ( лат.)).
Каллимако. Et vobis, domine doctor ( И вам так же, господин доктор ( лат.)).
Лигурио ( мессеру Ниче). Ну как вы находите?
Нича. Хорошо, ей-богу, хорошо!
Лигурио. Если вы хотите, чтоб я остался с вами, говорите так, чтоб я вас понимал: иначе мы ‘кто в лес, кто по дрова’.
Каллимако. Что за дела у вас?
Нича. Как сказать? Я ищу таких двух вещей, от которых другие нередко бегают: а именно, я ищу заботы себе и другим. У меня нет детей, а иметь их хочется, и вот, чтобы иметь эту заботу, я прихожу вас беспокоить.
Каллимако. Для меня не составит большого труда сделать удовольствие вам и всем подобным вам, умным и добродетельным людям, я только затем и трудился в Париже многие годы над изучением этой науки, чтобы иметь возможность служить таким людям, как вы.
Нича. Покорно благодарю. Когда вы будете иметь надобность в моем знании, я тоже готов служить вам. Но возвратимся ad rem nostram ( к нашим делам (лат.)). Как вы полагаете, купанье может ли послужить жене моей к тому, чтобы она забеременела? Я знаю, что Лигурио уж говорил вам, в чем дело.
Каллимако. Да, правда. Но чтобы приступить к удовлетворению вашего желания, нужно знать причину бесплодия вашей супруги, потому что причин может быть много. Nam causae sterilitatis sunt: aut in semine, aut in matrice, aut in strumentis seminariis, aut in virga, aut in causa extrinseca ( ибо причины бесплодия заключаются либо в семени, либо в матке,
либо в семенном аппарате, либо в мужском органе, либо во внешних причинах (лат.)).
Нича (к Лигурио). Это самый достойнейший человек, какого только можно найти.
Каллимако. Кроме того, может быть, причина бесплодия в вас, в вашей импотенции, и если это так, тут уж нет никакого средства.
Нича. Импотенция! У меня-то! Вы меня смешите. Да я не думаю, чтобы во Флорепции нашелся человек более железный и более здоровый, чем я.
Каллимако. Если этого нет, то будьте покойны, мы найдем какое-нибудь средство.
Нича. Нельзя ли не воды, а что-нибудь другое? Мне не желалось бы лишнего беспокойства, да и жена не любит выезжать из Флоренции.
Лигурио. Так и будет, за это я отвечаю. Каллимако обязателен уж даже слишком. (Обращается к Каллимако). Вы, кажется, говорили мне, что знаете рецепт одной микстуры, которая несомненно производит беременность?
Каллимако. Да, я знаю, но я веду себя осторожно с людьми незнакомыми, потому что не хочу прослыть шарлатаном.
Нича. Во мне не сомневайтесь, вы меня привели в такое удивление, что я всему поверю и все исполню, что вы прикажете.
Лигурио (к Каллимако). Я думаю, вам нужно посмотреть мочу.
Каллимако. Без сомнения, без этого нельзя, это первое дело.
Лигурио (к Каллимако). Позовите Сиро, чтоб он сходил с доктором за этим и возвращался сюда, а мы подождем дома.
Каллимако (в дверь). Сиро, иди с доктором. (Доктору.) И вы, мессер, если вам угодно, возвращайтесь уже поскорей, и мы придумаем что-нибудь хорошее.
Нича. Как, если мне угодно? Да я вернусь в одну минуту, я верю в вас больше, чем венгры в свои шпаги.

Сцена третья.

Мессер Нича и Сиро.

Нича. Твой господин очень ученый человек.
Сиро. Он ученей, чем вы думаете.
Нича. Король французский должен очень дорожить им.
Сиро. Да, порядочно.
Нича. По этому случаю ему жить-то во Франции и нравится.
Сиро. Конечно, там.
Нича. Да и хорошее это дело. В нашей стране только
и народу, что скряги: никакое достоинство не ценится. Если бы он жил здесь, к нему бы никто и не заглянул. Я об этом судить могу, я тоже покряхтел над наукой, а если б мне пришлось только этим жить, я бы тяпнул горя, вот что я тебе скажу.
Сиро. Вы в год сто дукатов достанете?
Нича. Ни ста лир, ни ста грошей. Тьфу!.. И выходит, что здесь, если у нашего брата нет своего хорошего состояния, так ни одна собака и знать тебя не хочет, и годны мы только на то, чтобы ходить на похороны да на свадьбы или для развлечения толочься целый
день на скамье проконсула. Но мне плевать на это, я ни в ком не нуждаюсь. Так перебиваются те, кто бедней меня. Я даже не хочу, чтоб ко мне и обращались, пожалуй, накачаешь на себя взыскание, если такой горб взвалишь на плечи, что потом и потей с ним.
Сиро. Не бойтесь.
Нича. Ну, вот мы и дома, подожди здесь, я сейчас ворочусь.
Сиро. Идите.

Сцена четвёртая.

Сиро (один). Если все доктора такого же покроя, так нам остается вовсе с ума сходить. Плут Лигурио да мой сумасшедший господин чуть ли не тянут его
в какое-то срамное дело!.. Я, конечно, был бы доволен, если б только знать, что это дело не огласится, потому что, если дознаются, так я могу поплатиться жизнью, а мой господин и жизнью и имуществом. Вот уж он лекарем прикинулся, какие у них замыслы, и к чему клонится этот обман — не знаю. Но вот доктор с урильником в руке. Ну, кто ж не
рассмеется на этого простофилю?

Сцена пятая.

Мессер Нича и Сиро.

Нича (в дверь). Я все делал по-твоему, а теперь хочу, чтоб ты делала по-моему. Если б я знал, что у меня не будет детей, так я лучше женился бы на крестьянке, чем… (К Сиро.) Ты здесь, Сиро?.. Иди за мной!.. Сколько труда мне стоило заставить мою дуру жену дать мне эту мочу. И нельзя сказать, чтоб она не хотела иметь детей, она больше меня заботится об этом, но как только я хочу заставить ее что-нибудь сделать, так и история.
Сиро. Имейте терпение. У женщин уж так заведено, что заставить их сделать что-нибудь можно только лаской.
Нича. Какой еще лаской!.. Она меня измучила. Поди скорей, скажи магистру и Лигурио, что я здесь.
Сиро. Вот они, из дома выходят.

Сцена шестая.

Лигурио, Каллимако и мессер Нича.

Лигурио (к Каллимако). Доктора убедить легко, затруднения будут со стороны жены, но и тут найдутся средства.
Каллимако (к Ниче). С вами моча?
Нича. Она у Сиро.
Каллимако. Дай сюда!.. О!., эта моча показывает слабость почек.
Нича. И мне кажется, очень мутна, а между тем она свежая, только что сейчас.
Каллимако. Не удивляйтесь. Nam mulieris urinae sunt semper majoris gros siticii, et albedinis, et minoris pulchri tudinis, quam vivirorum. Hujusautem, inter caetera, causa est amplitudo canalium, mixtio eorum quae ex matrice exeunt cum urina ( Ибо женская моча всегда гуще и мутнее мужской и менее прозрачна. Причина этого заключается, между прочим, в ширине каналов и смешении мочи с выделениями из матки ( лат.)).
Нича. Ох, уж!.. Ах ты, святой Пуччий!.. Ну, доехал он меня. Смотри, как он рассуждает об этих вещах!
Каллимако. Я боюсь, что ваша жена легко покрывается по ночам, оттого у ней и моча груба.
Нича. У ней одеяло хорошее, но она по четыре часа стоит на коленях и прибирает отче наши, прежде чем ляжет на постель, она с дуру-то очень терпелива к холоду.
Каллимако. Наконец, доктор, или вы верите мне, или нет, судя по тому, и мое лекарство или непременно подействует, или нет. Что касается меня, я лекарство вам дам, коли верите мне, возьмите его, и если через год ваша супруга не будет нянчить на руках своего ребенка, я готов заплатить вам две тысячи дукатов.
Нича. Говорите, я отдаю вам полное уважение и верю вам больше, чем своему духовнику.
Каллимако. Надо вам знать, что для того, чтобы женщина забеременела, нет ничего вернее, как известное питье, приготовленное из мандрагоры. Это средство я пробовал несколько раз, и всегда оно оказывалось верным, если б не так, королева Франции оставалась бы бесплодной, да и бесчисленное количество знатных дам этого королевства.
Нича. Возможно ли это?
Каллимако. Это так точно, как я вам говорю. И какое вам счастье!.. Я захватил сюда с собой все составные части, которые входят в это питье, и вы можете его получить, как только пожелаете.
Нича. Когда же бы принять его?
Каллимако. Сегодня вечером, после ужина, потому что и луна благоприятствует, и более удобного времени быть не может.
Нича. Все это в наших руках. Вы, во всяком случае, приготовьте лекарство, а принять я ее заставлю.
Каллимако. Теперь надо вам подумать вот о чем, первый, кто будет иметь сообщение с женщиной, принявшей это лекарство, умрет в продолжение восьми дней, и ничто на свете не спасет его.
Нича. Ах, дуйте горой!.. Не хочу я этого снадобья, нет уж ты не навяжешь мне его!.. Ишь, с чем подъехали.
Каллимако. Вы постойте, и тут есть средство.
Нича. Какое?
Каллимако. Заставить сейчас же кого-нибудь другого ночевать с ней, он, в продолжение ночи, отвлечет на себя всю заразу мандрагоры, потом вы можете почивать с ней без опасности.
Нича. Не хочу я этого.
Каллимако. Почему?
Нича. Оттого что я не желаю, чтоб моя жена была распутной, а я рогоносцем.
Каллимако. Что вы говорите, доктор!.. Нет, вы не так умны, как я думал. Как вы затрудняетесь сделать то, что сделал король французский и самые знаменитые сеньоры во Франции?
Нича. Да где ж я найду человека, который бы решился на подобную глупость?.. Если я объясню жене это дело, она не захочет, а если не объясню, будет предательство. Притом это дело касается ‘Восьми’, а я не хочу попасть в беду.
Каллимако. Если только это вас беспокоит, то представьте дело мне.
Нича. Что же вы сделаете?..
Каллимако. Я вам скажу. Я вам сегодня после ужина дам лекарство, вы заставите жену принять и сейчас уложите ее в постель, это будет около четырех часов ночи. Потом перерядимся вы, Лигурио, Сиро и я и отправимся на поиски на Новый рынок и на Старый,
с разных сторон. Первому негодяю, который там шатается, мы накроем голову и, под звуки палочных ударов, загоним в ваш дом и впотьмах проведем в спальню, потом положим его на постель, скажем, что нужно делать, — тут уж затруднения не будет
никакого. Потом завтра, перед рассветом, вы его прогоните, заставите вымыться вашу супругу и можете наслаждаться безопасно.
Нича. Ну, я согласен, ведь ты говоришь, что и король, и принцы, и сеньоры так поступали, но пуще всего, чтоб никто не знал, чтобы не дошло до ‘Восьми’.
Каллимако. Кому нужно об этом рассказывать?..
Нича. Еще хлопоты остаются, и важные.
Каллимако. Какие?
Нича. Уговорить мою жену: я не думаю, чтоб она послушалась.
Каллимако. Вы правду говорите, но, по-моему, уж лучше совсем не жениться, коли не уметь заставить жену повиноваться.
Лигурио. Я придумал средство.
Нича. Как?
Лигурио. Через духовника.
Каллимако. А кто убедит духовника?
Лигурио. Ты, я, деньги, безнравственность наша, их безнравственность.
Нича. Я боюсь, что она не пойдет к духовнику из-за того только, чтобы меня не послушаться.
Лигурио. И на это есть средство.
Каллимако. Говори!
Лигурио. Сделать так, чтобы мать заставила ее идти к духовнику.
Нича. Матери она верит.
Лигурио. А мать ее смотрит на дело одинаково с
нами, это я знаю. Однако, поторопимся, уж вечереет. Ты, Каллимако, поди погуляй! Но в два часа жди ты, жди нас дома, и чтоб лекарство было готово. Мы с доктором пойдем к его теще, чтоб ее расположить в нашу пользу, она мне знакома, потом мы пойдем к монаху и расскажем тебе все, что мы сделали.
Каллимако. Ах, не оставляйте меня!
Лигурио. Ты точно в воду опущенный.
Каллимако. Куда ж мне идти теперь?
Лигурио. Туда, сюда, в ту сторону, в другую. Флоренция-то велика.
Каллимако. Я умираю.

Канцона.

Всякий может видеть, как счастлив тот человек, который родился глупым и всему верит, его не тревожит честолюбие и не трогает страх, которые, обыкновенно, бывают причиною скуки и горя. Этот наш доктор при своем сильном желании иметь детей, пожалуй, поверит, что осел летает, он предал забвению всякое другое благо и единственно в этом полагает свою надежду.

Действие третье.

Сцена первая.

Сострата, мессер Нича, Лигурио.

Сострата. Я всегда слыхала, что из двух зол умный человек должен выбирать меньшее. Если у вас нет другого средства, чтоб иметь детей, надо взяться за это, коли совесть не зазрит.
Нича. Это так.
Лигурио. Вы пойдете к дочери, а мессер и я пойдем к брату Тимотео, ее духовнику, и расскажем ему, в чем дело, чтобы уж вам не нужно было объясняться. Вот вы увидите, что он вам скажет.
Сострата. Хорошо, так и будет. Вам дорога туда, а я пойду к Лукреции и, во всяком случае, приведу ее поговорить с монахом.

Сцена вторая.

Мессер Нича и Лигурио.

Нича. Ты, может быть, удивляешься, Лигурио, зачем нужна тут целая история, чтобы уломать мою жену, но если б ты знал все дело, ты бы не удивлялся.
Лигурио. Я думаю, это оттого, что все вообще женщины подозрительны.
Нича. Нет, не то. Она была самое милое и самое уступчивое существо в мире, но поверила она одной соседке, что забеременеет непременно, если даст обет ходить сорок дней к ранней обедне. Она и дала обет и была у обедни уж, может быть, раз двадцать. Только видишь ты, один монашешко и стал кругом нее увиваться, да так, что она уж и не захотела идти к ним больше. Как это нехорошо, им бы пример подать, а они вот что! Неправду я говорю?
Лигурио. Кой черт, конечно, правду.
Нича. С тех пор она насторожила уши, как заяц, и что ты ей ни скажи, найдет тысячу отговорок.
Лигурио. Да, уж после этого я не удивляюсь, но как она исполнила свой обет?
Нича. Просила разрешения.
Лигурио. Это хорошо. Дайте-ка мне, если есть с вами, двадцать пять дукатов. И монаха надо закупить поскорее и еще ему посулить.
Нича. На, бери! Это мне нипочем, я натяну на другом.
Лигурио. Эти монахи пройдохи и плуты, да так и должно быть, потому что им известны и наши грехи и свои. Кто с ними мало обращался, тот может очень обмануться, если думает, что сумеет заставить их плясать по своей дудке. Поэтому лучше вы с ним и не разговаривайте, чтоб не испортить всего дела! Ваш брат целый день за наукой, корпит над книгами, а в делах житейских толку не знает. (Про себя.) Он такой дурак, что я боюсь, пожалуй, все дело испортит.
Нича. Что же мне делать, скажи?
Лигурио. Представьте разговаривать мне, а вы не разговаривайте, пока я вам не подам знака.
Нича. Я согласен. Какой знак ты подашь?
Лигурио. Я прищурю один глаз и закушу губу. Уж вы делайте по-моему. Давно ли вы не говорили с этим монахом?
Нича. Больше десяти лет.
Лигурио. Это хорошо. Я ему скажу, что вы оглохли, а вы не отвечайте и не говорите ничего, пока мы не заговорим громко.
Нича. Так и будет.
Лигурио. Вы не беспокойтесь, если я заведу разговор совсем не о том, чего мы желаем, все это пригодится для нашего дела.
Нича. Ну, в час добрый!

Сцена третья.

Монах Тимотео и донна.

Тимотео. Если вы хотите исповедоваться, я к вашим услугам.
Донна. Нет, не сегодня: меня ждут. С меня будет довольно и того, если я так немножко по душе вам выскажусь. Отслужили вы те акафисты Богородице?
Тимотео. Да, мадонна.
Донна. Возьмите вот флорин и служите два месяца по понедельникам заупокойные обедни по моему мужу. Вот тоже был чадо-то, уж очень его плоть одолевала: я никак не могу удержаться от волнения, как только его вспомню. Но вы думаете, что он находится в
чистилище?
Тимотео. Без сомнения.
Донна. Ну, уж не знаю. Вам известно, что он со мной делал иногда. Сколько раз я вам за это жаловалась на него. Я уклонялась, сколько могла, но он был такой безответный. Ах, господи боже мой!
Тимотео. Не тревожьтесь, милосердье Божие велико. Была бы только добрая воля, а покаяться всегда есть время.
Донна. Как вы думаете, придет турка в этом году в
Италию?
Тимотео. Да, если не будете Богу молиться, так несомненно придёт.
Донна. Ах, Господи сохрани! Эти дьяволы, как я их боюсь, ведь они на кол сажают. Но я вижу в церкви женщину, у которой есть полотно для меня: я пойду к ней. Прощайте.
Тимотео. Будьте здоровы.

Сцена четвёртая.

Тимотео, Лигурио и мессер Нича.

Тимотео. Конечно, женщины самые милостивые существа, но зато и самые скучные. Бегать от них, так скуки не будет, но и доходу тоже, а кто с ними водится, так хоть и скучно, но зато польза есть. Да, это правда: нет худа без добра. (Увидев Ничу и
Лигурио.) Что вы здесь поделывате, добрые люди?.. Вас ли вижу, мессер Нича?..
Лигурио. Говорите громче, он так оглох, что ничего уж не слышит.
Тимотео. Добро пожаловать.
Лигурио. Громче.
Тимотео. Добро пожаловать.
Нича. Рад вас видеть.
Тимотео. Какие дела у вас?..
Лигурио. Говорите со мной, отец, если вы захотите говорить так, чтоб он слышал, так вы наделаете тревоги на всю площадь.
Тимотео. Что вам угодно от меня?..
Лигурио. Мессер Нича и еще один хороший человек, о котором вы после узнаете, желают пожертвовать на подаяние несколько сот дукатов.
Нича. О, чтоб тебя разорвало!..
Лигурио. Молчание, черт возьми!.. Этих сотен будет не много. (К Тимотео.) Не удивляйтесь, отец, тому, что он говорит. Он ничего не слышит, покажется
ему что-нибудь, он и отвечает некстати.
Тимотео. Продолжайте, и пусть он говорит, что хочет.
Лигурио. Часть этих денег со мной, решено вручить их вам, чтоб вы их раздавали по вашему усмотрению.
Тимотео.С большим удовольствием.
Лигурио. Но необходимо, чтобы, прежде чем вы получите эту милостыню, вы помогли нам в одной неприятной истории, которая случилась с доктором. Только вы одни и можете помочь, тут дело идет о чести его дома.
Тимотео. Что такое?..
Лигурио. Я не знаю, известен ли вам Камилло Кальфучи, племянник доктора?
Тимотео. Я его знаю.
Лигурио. Он год тому назад уехал по своим делам во Францию, а так как жены у него нет, она умерла, он, чтобы дочь его, уж невеста, не осталась без надзора, поместил ее в монастырь. Название этого монастыря вам пока знать не нужно.
Тимотео. Что же далее?..
Лигурио. А далее вот что: по небрежности ли монахинь, или по собственной ветрености, она уж четыре месяца беременна: и если не поправить это дело умненько, — доктор, монашенки, девушка, Камилло, вся фамилия Кальфуччи будут обесчещены. Доктор
так боится этого стыда, что дал обет: если это дело не огласится, дать триста дукатов на милостыню.
Нича. Что за болтовня!..
Лигурио (к Ниче). Молчите. (Монаху.) И сдать эти деньги вам на руки. Вы только и аббатиса можете помочь в этом деле.
Тимотео. Как?..
Лигурио. Уговорите аббатису дать девушке лекарство, чтобы произвести выкидыш.
Тимотео. Об этом надо подумать.
Лигурио. Посмотрите, сколько добра выйдет, если сделаете это дело. Вы сохраните честность монастыря, девушки и ее родных, возвратите отцу дочь, угодите вот (указывая на Ничу) доктору и всем его родственникам, раздадите столько милостыни, сколько можно раздать из трех сот дукатов, а с другой стороны, вы сделаете обиду только куску мяса, еще
не рожденному, ничего не чувствующему, который
и без того тысячу раз может погибнуть. Я убежден,
что такое дело, которое многим полезно и которое
многих удовлетворяет, есть доброе дело.
Т и м о т е о. Ну, господи благослови, будь по-вашему,
будет сделано все, что вы желаете, для бога и из
любви к ближнему всякое дело сделать можно. Скажите мне название монастыря, дайте лекарство и, если угодно, эти деньги, чтобы я мог начать добрые дела.
Лигурио. Теперь я вижу, что вы именно такой святой отец, как я предполагал. Вот возьмите часть денег. А монастырь называется… Подождите, вот одна женщина в церкви меня манит, я возвращусь сейчас. Не оставляйте мессера Ничу, я только на два слова.

Сцена пятая.

Тимотео и мессер Нича.

Тимотео. Давно ли беременна эта девушка?..
Нича. Удивительно это для меня.
Тимотео. Я говорю, давно ли беременна девушка?
Нича. Чёрт бы его побрал.
Тимотео. Ну, кажется, я попал, как черт в вершу. Связался я с дураком да с глухим. Один убежал, другой не слышит. Но если эти дукаты не бронзовые, так я ими распоряжусь лучше, чем эти господа. Вот и Лигурио возвращается.

Сцена шестая.

Лигурио, Тимотео, мессер Нича.

Лигурио (к Ниче). Молчите, мессер. (Монаху.) Новости, отец.
Тимотео. Какие?..
Лигурио. Эта женщина, с которой я разговаривал, сказала мне, что девушка выкинула сама собой.
Тимотео (про себя). Вот тебе раз! Не видать мне этой милостыни как ушей своих.
Лигурио. Что вы говорите?..
Тимотео. Я говорю, что на вас теперь тем более лежит обязанность раздать эту милостыню.
Лигурио. Милостыню вы получите, когда вам угодно,
но нужно, чтоб вы сделали кой-что другое в угождение доктору.
Тимотео. Какое же это другое дело?..
Лигурио. Дело менее ответственное, менее скандальное, но более приятное для нас и более полезное для вас.
Тимотео. Что такое?.. Я с вами уж сошел в соглашение, и мне кажется, между нами установилась такая короткость, что нет такого дела, которого бы я не сделал для вас!
Лигурио. Я вам объясню это дело в церкви с глазу на глаз, а доктор пусть изволит подождать нас здесь. Мы сейчас возвратимся.
Нича. Как сказала жаба вороне.
Тимотео. Идем.

Сцена седьмая.

Мессер Нича (один.) День теперь или ночь?.. На яву я или во сне?.. Уж не пьян ли ( а я еще сегодня ничего не пил), что слушаю эту бестолочь. Мы согласились говорить монаху одно, а он говорит другое, да еще хочет, чтоб я притворился глухим. И мне бы сделать то же, что сделал Данезе, то есть залепить себе варом уши, чтобы не слышать глупости, которые он говорил и, Бог его знает, с какой стати. У меня двадцати пяти дукатов как не бывало, а об деле еще и не подумали, и вот и оставили меня здесь как кол торчать. Вот они возвращаются, и пропадай они пропадом, если они еще не обдумали моего дела.

Сцена восьмая.

Тимотео, Лигурио, мессер Нича.

Тимотео. Пусть донны выйдут сюда! Я знаю, что мне делать, и если моя власть имеет силу, мы заключим этот союз сегодня вечером.
Лигурио. Мессер Нича, брат Тимотео готов для вас на все. Теперь нужно только, чтобы вышли донны.
Нича. Ты меня воскрешаешь. Кто у меня будет, мальчик?
Лигурио. Мальчик.
Нича. Мне это чувствительно до слез.
Тимотео (к Лигурио). Идите в церковь, я подожду донн. Станьте к стороне, чтоб они вас не видели, когда они уйдут, я вам скажу, что они говорили.

Сцена девятая.

Тимотео (один). Я не знаю, кто из нас кого обманул? Пусть Лигурио подъехал ко мне с первой сказкой, чтобы только попытать меня, так что, если б я не согласился, он не сказал бы мне настоящего дела, чтоб без пользы не разглашать своих замыслов, а до первой истории ему и дела нет, потому что это выдумка. Оно правда, что меня одурачили, но от этого дураченья для меня барыш. Мессер Нича и Каллимако богаты, и от каждого из них под разными предлогами я вытяну довольно. Это дело надо беречь в тайне, огласка его заденет как их, так и меня. Будь что будет, я не раскаиваюсь. Это верно, что дело не обойдется без затруднений, потому что мадонна Лукреция и умна, и добродетельна. Но за добродетель-то ее я и возьмусь, а мозгу-то вообще у всех женщин мало, так что коли умеет сказать два слова складно, так уж ее и превозносят: потому что между слепыми и кривой царь. Вот она с матерью, а мать-то дура порядочная, она много поможет мне подчинить донну Лукрецию моей воле.

Сцена десятая.

Сострата и Лукреция.

Сострата. Я думаю, ты уверена, дочка, что я дорожу твоей честью, как никто в мире, и не посоветую тебе ничего дурного. Я уж тебе говорила и еще повторяю, что если отец Тимотео не найдет тут ничего противного совести, так делай, не думая ни о чем.
Лукреция. Я всегда опасалась, чтобы желание мессера Ничи иметь детей не довело нас до беды, и потому, как только он заговорит со мной об этом, у меня рождается подозрение и опасение, и особенно после того, что, как вам известно, случилось со мной, когда я ходила в монастырь Серви. Но из всего того, что он придумывал, это мне кажется самым
диким, подвергнуть свое тело поруганию и еще быть виновницей в смерти того человека, который меня обесчестит. Нет, если б я осталась только одна на человеческий, я не думаю, чтоб даже и тогда я решилась
на подобное дело.
Сострата. Ну, я так много разговаривать не умею.
Ты поговори с монахом, увидишь, что он тебе скажет, и исполни то, что будут тебе советовать он,
мы и все, кто тебе желает добра.
Лукреция. Меня в холодный пот бросает, так я страдаю.

Сцена одиннадцатая.

Тимотео, Лукреция, Сострата.

Тимотео. Добро пожаловать! Я знаю, что вам нужно от меня, мессер Нича мне сказывал. Поистине вам говорю, я более двух часов сидел над книгами и изучал это дело и, после долгого исследования, нашел многое, что, как в частности, так и вообще, подходит к нам.
Лукреция. Да вы говорите серьезно или шутите?
Тимотео. Ах, мадонна Лукреция, разве этим шутят? Разве вы меня первый день знаете?
Лукреция. Нет, отец, но это дело мне кажется самым диким и неслыханным.
Тимотео. Мадонна, я вам верю, но я не желал бы, чтобы вы так говорили. Есть много вещей, которые издали кажутся ужасными, невыполнимыми, дикими, но когда ты подойдешь к ним, они делаются легкими, сносными, обыкновенными. Правду говорят, что у страха глаза велики. Вот и наше дело такое же.
Лукреция. Дай-то Бог!
Тимотео. Я хочу возвратиться к прежнему разговору. В делах совести вы должны руководствоваться следующим общим правилом: где добро верное, а зло не верное, там не нужно упускать этого добра из боязни этого зла. В нашем деле добро верное в
том, что вы забеременеете и доставите новую душу Господу Богу. Не верное зло в том, что тот, кто будет почивать с вами после принятия вами лекарства, умрет, но ведь бывают и такие, что и не умирают. Но так как это дело сомнительно, поэтому лучше, что б мессер Нича не подвергал себя опасности. А что до того, будто самое это дело есть грех, так это басня, потому что грешит воля, а не тело: сущность греха неприятности, а вы доставите мужу удовольствие, он находит в этом удовольствие, а вам это не нравится. Кроме того, во всех делах нужно обращать внимание на конечную цель. Ваша цель занять место в раю и доставлять удовольствие мужу. Библия говорит, что дочери Лота, думая, что они остались одни на свете, имели связь с отцом, а так как их намерение было доброе, они не согрешили.
Лукреция. Чему вы меня учите!
Сострата. И пусть учит, дочка! Разве ты не знаешь, что у женщины, у которой нет детей, нет и дома: умрет муж, и останется она, как зверь, без пристанища, покинутая всеми.
Тимотео. Я клянусь вам, мадонна, этим святым сердцем, что исполнить в этом случае желание вашего мужа будет такой же грех, как есть мясное в среду, то есть весь грех тут до святой воды.
Лукреция. До чего вы меня, отец, доводите!
Тимотео. Довожу до того, что вы всю жизнь будете за меня богу молить и в будущем году будете гораздо веселее, чем теперь.
Сострата. Она сделает то, что вам угодно. Сегодня вечером я сама уложу ее в постель. Чего ты боишься, дурочка? Да у нас здесь найдется пятьдесят женщин, которые возблагодарили бы небо за это.
Лукреция. Я согласна, но я не думаю, что доживу до утра.
Тимотео. Не бойся, дочь моя, я помолюсь Богу за тебя: я прочту молитву ангелу Рафаэлю, что б Он тебя охранял. Идите в час добрый и готовьтесь к таинству, потому что уже вечереет.
Сострата. Мир вам, отче.
Лукреция. Боже, сохрани меня с Богородицей от всякой напасти!

Сцена двенадцатая.

Тимотео, Лигурио, мессер Нича.

Тимотео. Лигурио, выходите!
Лигурио. Как дела?
Тимотео. Хороши. Они ушли домой, дав согласие все исполнить, теперь затруднений не будет, мать останется у нее и хочет сама уложить ее в постель.
Нича. Да вы правду говорите?
Тимотео. Вот чудесно! Вы уже исцелились от глухоты?
Лигурио. Святой Климентий его помиловал.
Тимотео. Не хотите ли пожертвовать его образ, чтобы возбудить толки в народе, это было бы выгодно мне и вам.
Нича. Не будем уклоняться в сторону. Будет ли мне жена сопротивляться?
Тимотео. Говорю вам, нет.
Нича. Я самый счастливый человек в свете.
Тимотео. Я этому верю. Вы вот воспитаете мальчика, а у других нет как нет.
Лигурио. Идите, отец, принимайтесь за свои молитвы, если что еще понадобится, мы вас сыщем. Вы, мессер, идите домой и поддерживайте решимость вашей жены, я пойду к магистру Каллимако и скажу, чтоб он прислал вам лекарство, а в час ночи вы выходите, мне нужно вас видеть, чтобы распорядиться, как нам поступать в четыре часа.
Нича. Ты говоришь дело, прощайте!
Тимотео. Идите с Богом.

Канцона.

Как приятен обман, доведенный до желанного и дорогого конца, он освобождает от беспокойства и делает сладким все горькое. Возвышенное и редкое средство, ты показываешь прямой путь блуждающим душам, ты своим могуществом, счастливя человека, обогащаешь Амура, ты один своими святыми советами побеждаешь камни, яды и очарования.

Действие четвёртое.

Сцена первая.

Каллимако (один). Я бы очень желал знать, что они тут сделали. Может ли быть, чтобы я не увидел Лигурио, еще нет двадцати трех часов… Нет, уж двадцать четыре. В каком жалком положении я находился и теперь нахожусь. Это правда, что счастье и природа держат нас в равновесии: она никогда не дает тебе хорошего, чтобы не подбавить и худого. Насколько вырастает во мне надежда, настолько же вырастает и страх. Ах, я несчастный! Возможно ли далее жить в таких беспокойствах, беспрестанно
волнуясь то страхом, то надеждой. Я корабль, обуреваемый двумя противоположными ветрами, чем ближе пристань, тем страшнее. Глупость мессера Ничи дает мне надежду, ум и твердость Лукреции населяют во мне страх. Ах, нигде-то я себе покоя не нахожу! Сколько раз я хотел пересилить себя! Опомнюсь от своего безумия да и говорю себе: что
ты делаешь? Не с ума ли ты сошел? Когда ты достигнешь цели, что будет потом? Тогда ты сознаешься в своем заблуждении и раскаешься, что потратил столько усилий и трудов. Разве ты не знаешь, как мало хорошего человек находит при исполнении своих желаний, сравнительно с тем, что он мечтал там найти? С другой стороны, самое худшее, что
тебе предстоит,— это умереть и попасть в ад. Уж довольно народу померло, и много порядочных людей в аду: ужли тебе не стыдно идти туда же? Укрепись против судьбы, беги от беды или, если не можешь бежать, стерпи ее, как мужчина. Не унижайся, не ослабевай, как женщина. Я от всего сердца старался поступать таким образом, но не мог, потому что, охваченный со всех сторон желанием обладать ею хоть час, я чувствую себя потерянным от головы до ног, ноги дрожат, внутренности поворачиваются, сердце колотит в грудь, руки опускаются, язык немеет, в глазах мутится, в мозгу мешается. Если б по крайней мере встретить Лигурио, я бы облегчил свою душу. Вот он бежит ко мне,
его слова или несколько оживят меня, или совсем убьют.

Сцена вторая.

Лигурио, Каллимако.

Лигурио. Никогда мне так не хотелось видеть Каллимако, и никогда я так не старался искать его. Вот если бы я нес ему дурные новости, так сейчас бы встретил. Я был у него дома, на площади, на рынке, у скамьи Спини, в ложах Торнаквинчи и не нашел нигде. У этих влюбленных ртуть в подошвах: они не могут постоять на месте.
Каллимако. Лигурио идет сюда и смотрит по сторонам, не меня ли он ищет? Что же я стою, что не кличу его? Он, кажется, весел. Лигурио, Лигурио!
Лигурио. Каллимако, где ты был?
Каллимако. Какие новости?
Лигурио. Хорошие.
Каллимако. Вправду хорошие?
Лигурио. Отличные.
Каллимако. Лукреция согласна?
Лигурио. Да.
Каллимако. Монах свое дело сделал?
Лигурио. Сделал.
Каллимако. О, честный отец! Я буду вечно молить Бога за него.
Лигурио. Вот хорошо! Как будет Бог одинаково награждать своей милостью, как за доброе, так и за худое. Да монаху не молитвы и нужны, а кой-что другое.
Каллимако. Что же ему нужно?
Лигурио. Деньги.
Каллимако. Дадим. Сколько ты ему обещал?
Лигурио. Триста дукатов.
Каллимако. И хорошо.
Лигурио. Доктор уже уплатил двадцать пять.
Каллимако. Каким образом?
Лигурио. Уплатил, и довольно с тебя.
Каллимако. Что сделала мать Лукреции?
Лигурио. Почти все. Как только она поняла, что ее дочь может провести эту приятную ночь без греха, она не переставала просить, приказывать, ободрять Лукрецию, так что и к монаху ее свела, и там так старались, что уговорили ее.
Каллимако. О, боже! За какие мои заслуги такое мне счастье! Я умру от радости.
Лигурио. Что это за народ! С радости ли, с горя ли ему во всяком случае умереть хочется. Лекарство у тебя готово?
Каллимако. Готово.
Лигурио. Что же такое ты пошлешь?
Каллимако. Бокал ‘инокрасу’ — это укрепляет желудок и веселит мозг. Ай, ай, ай, я погиб!
Лигурио. Что ты? Что еще?
Каллимако. И уж тут средств нет.
Лигурио. Да что за дьявольщина?
Каллимако. И ничего сделать нельзя, я сам себя зарезал.
Лигурио. Да чем? Что ж ты не говоришь? Да отними руки-то от лица!
Каллимако. Ах, разве ты не знаешь, ведь я сказал мессеру Ниче, что ты, он, Сиро и я будем ловить кого-нибудь, чтоб уложить на постель с его женой?
Лигурио. Ну, так что же?
Каллимако. Как ‘что же’? Если я буду с вами, я уж не могу быть тем, кого вы ловите, если же я не буду с вами, он догадается, что его обманывают.
Лигурио. Да, ты говоришь правду, но нет ли какого средства?
Каллимако. Нет, я думаю.
Лигурио. Есть, найдем.
Каллимако. Какое?
Лигурио. Дай немного подумать.
Каллимако. Вот чем утешил! Я погиб, если ты целый час продумаешь.
Лигурио. Я нашел.
Каллимако. Что?
Лигурио. Я устрою так, что монах, который нам помогал до сих пор, поможет и в этом последнем случае.
Каллимако. Каким образом?
Лигурио. Мы все будем переодеваться, я заставлю и монаха переодеться, изменить голос, лицо, манеры, и скажу доктору, что это ты. Он поверит.
Каллимако. Это хорошо. А мне что делать?
Лигурио. Вот что сделай: накинь плащ и с лютней в руках иди туда, в противоположную сторону от своего дома, да напевай песенку.
Каллимако. С открытым лицом?
Лигурио. Да, если ты наденешь маску, ему покажется подозрительным.
Каллимако. Он меня узнает.
Лигурио. Не узнает, по-моему, тебе следует перекосить лицо, открыть рот, сузить или оттопырить губы, зажмурить один глаз. Попробуй немного.
Каллимако. Так, что ли?
Лигурио. Нет.
Каллимако. Ну, так?
Лигурио. Не совсем.
Каллимако. Ну, так вот?
Лигурио. Так, так, вот это и запомни. У меня дома есть нос, вот бы ты наклеил его.
Каллимако. Да, это хорошо. А потом что?
Лигурио. Как ты покажешься с той стороны, мы будем здесь, отнимем у тебя лютню, схватим тебя, закружим, проводим тебя в дом, положим на постель, остальное уж ты сам должен.
Каллимако. Все дело в том, чтоб войти.
Лигурио. Войти-то туда ты войдешь, но устроить так, чтоб ты мог и опять туда приходить, зависит уж от тебя, а не от нас.
Каллимако. Как же это сделать?
Лигурио. Постарайся в эту ночь приобрести ее расположение, и прежде чем уйти, ты должен ей открыться, объясни ей нашу хитрость, покажи всю свою любовь к ней, скажи, что ты желаешь ей всякого блага, объясни ей, что она избегнет бесславия, оставаясь в дружбе с тобой, и как она подвергнется ему непременно, если отнесется к тебе враждебно. Невозможно, чтоб она не сошлась с тобой и чтоб не пожелала повторения этой ночи.
Каллимако. Ты думаешь?
Лигурио. Я уверен. Но не будем терять времени, уж два часа. Покличь Сиро, пошли лекарство к мессеру Ниче и жди меня дома. Я пойду за монахом, заставлю его переодеться и приведу сюда, позовем доктора и сделаем остальное.
Каллимако. Хорошо, иди.

Сцена третья.

Каллимако, Сиро.

Каллимако. Эй, Сиро.
Сиро. Что угодно?
Каллимако. Выйди сюда.
Сиро. Я здесь.
Каллимако. Возьми серебряный бокал, который стоит в спальне в шкафу, покрой его тафтой и принеси сюда, да смотри, не пролей дорогой.
Сиро. Сейчас будет готово.
Каллимако. Он уж десять лет у меня и всегда служил верно. Я думаю, что и в этом случае можно ему до вериться, и хотя я ему ничего не говорил о нашем замысле, но он догадывается, потому что он плут, и я замечаю, что ведет себя, приноравливаясь к делу.
Сиро. Вот бокал.
Каллимако. Хорошо. Поди сейчас в дом к мессеру
Нича и скажи ему, что вот лекарство, которое должна принять его жена сейчас после ужина, и чем раньше она поужинает, тем лучше. И скажи ему, что мы будем здесь на углу улицы в условленное время, чтобы выходил и он. Ступай скорей.
Сиро. Иду.
Каллимако. Стой, послушай! Если он захочет, чтоб ты подождал его, жди и приходи с ним вместе, если же нет, возвращайся сюда ко мне, как только отдашь ему это и исполнишь все, что тебе поручено.
Сиро. Слушаю, мессер.

Сцена четвёртая.

Каллимако (один). Я подожду, когда Лигурио возвратится с монахом. Кто сказал, что ждать очень неприятно, тот сказал правду. Я в минуту худею на десять фунтов, как только вздумаю, где я теперь и где могу быть через два часа и что может возникнуть какое-нибудь обстоятельство, которое разрушит мой замысел. И если так случится, эта ночь
будет последняя в моей жизни, я или брошусь в Арно, или повешусь, или выброшусь за окно, или заколю себя кинжалом у ее дверей, что-нибудь да сделаю, только бы не жить более на свете. Вот Лигурио, это он. С ним еще кто-то, какой-то хромой, это, должно быть, переодетый монах. О, отцы! Узнай одного, так узнаешь всех. Кто ж это еще
подходит к ним? Это, кажется, Сиро, он уж, видно, исполнил свое поручение, да, это он. Я подожду их здесь, чтоб условиться с ними.

Сцена пятая.

Сиро, Лигурио, Тимотео (переодетый), Каллимако.

Сиро. Кто это с тобой, Лигурио?
Лигурио. Хороший человек.
Сиро. Он хромой — или притворяется?
Лигурио. Не твое дело.
Сиро. Ох! Он смотрит большим негодяем.
Лигурио. Замолчи, ты нам мешаешь! Где Каллимако?
Каллимако. Я здесь. Добро пожаловать.
Лигурио. Каллимако, дай ты наставление этому дурачине, Сиро: он уж наговорил пропасть глупостей!
Каллимако. Сиро, слушай! Сегодня вечером ты должен исполнять все, что тебе скажет Лигурио, и исполняй так, как будто я сам тебе приказал, и все, что ты увидишь, прочуешь или услышишь, держи в глубокой тайне, если только ты ценишь во что-нибудь состояние, честь и жизнь мою и свое собственное благополучие.
Сиро. Так и будет.
Каллимако. Отдал ты доктору бокал?
Сиро. Да, мессер.
Каллимако. Что он сказал?
Сиро. Что все будет исполнено, как сказано.
Тимотео (к Лигурио). Это Каллимако?
Каллимако. Я к вашим услугам. Условие между нами сделано, вы можете располагать мною и всем моим добром, как самим собой.
Тимотео. Да, я слышал и верю, я и сам готов сделать для тебя то, чего не сделал бы ни для кого на свете.
Каллимако. Ваши труды не пропадут даром.
Тимотео. С меня довольно твоего расположения.
Лигурио. Оставим церемонии. Мы пойдем переодеваться, я и Сиро. Ты, Каллимако, тоже поди с нами и приготовься идти — делать свое дело. Отец подождет нас здесь, мы вернемся скоро и пойдем к мессеру Нича.
Каллимако. Хорошо, пойдемте.
Тимотео. Я вас буду ждать.

Сцена шестая.

Тимотео ( один). Правду говорят, что дурное общество доводит людей до виселицы, часто одинаково попадешь в беду, то как за то, что ты ласков и добр, так и за то, что ты мошенник. Богу известно, что я никогда не помышлял обидеть кого-нибудь: сидел в своей келье, читал требник, беседовал с своими духовными детьми. Попался я этому дьяволу Лигурио и заставил он меня опустить палец в грех, потом я опустил
руку да и весь влез, и не знаю теперь, как я
оттуда вылезу. Впрочем, я утешаюсь тем, что в
это дело замешано много лиц, значит, о нем и хлопотать будут многие. Но вот возвращаются Лигурио и слуга.

Сцена седьмая.

Тимотео, Лигурио и Сиро (переодетые).

Тимотео. Ну, вот вы и вернулись.
Лигурио. Хорошо ли так-то?
Тимотео. Превосходно.
Лигурио. Теперь не хватает только доктора, пойдем к его дому. Уж три часа с лишком, пойдем скорее.
Сиро. Кто-то отворяет дверь, он либо слуга его?
Лигурио. Нет, это он. Ха, ха, ха!
Сиро. Ты смеешься.
Лигурио. Да кто ж не засмеется? Он надел какой-то коротенький кафтанчик, который не закрывает задницы. Что за чертовщина у него на голове? Словно как меховой капюшон монашеский, и шпажонка еще. Ха, ха. И не знаю, что-то бормочет. Отойдем к стороне и услышим пожелание ему горя от жены…

Сцена восьмая.

Мессер Нича (переодетый). Какие нежности выделывала моя дура-то! Послала горничную к своей матери, слугу в деревню. За это, пожалуй, я ее хвалю, но вот за это уж не похвалю: прежде чем она решилась идти в спальню, она столько гримас настроила. ‘Я не хочу… да как это можно… да что вы заставляете меня делать… Ох, да ах… да мамочка моя!’ И если б мать не пугнула ее, она бы не пошла на постель. Лихорадка ее затряси! Я люблю женщин строгих, но уж не так: она мне голову свернула — кошачьи ее мозги! Вот если бы кто сказал: ‘ Надо повесить самую умную женщину во Флоренции’! Я знаю, что дело будет сделано, но, прежде чем покинуть спальню, я должен во всем убедиться собственными глазами. Ведь она откликнется, скажет: ‘ Что я тебе сделала?’ А ведь я одет очень хорошо. Как меня узнаешь? Я кажусь больше, моложе, проворнее, и не
найдется такой женщины, которая бы попросила с меня денег за ночь. Но где же наши?

Сцена девятая.

Мессер Нича, Каллимако, Лигурио, Тимотео и Сиро.

Лигурио. Добрый вечер, мессер.
Нича (испугавшись). Ой, ай!
Лигурио. Не бойтесь, это мы.
Нича. А, вы все здесь. Ну, если бы я вас не узнал сразу, я бы вас пырнул этой шпагой в самом лучшем виде. Ты Лигурио? Ты Сиро? А это магистр? А, что?
Лигурио. Да, мессер.
Нича(к Лигурио, указывая на Каллимако). Смотри! О, как он подделал себя, ни за что не узнаешь.
Лигурио. Я велел ему положить два ореха в рот, чтобы его не узнали по голосу.
Нича. Ты невежа.
Лигурио. Почему так?
Нича. Что ж ты мне этого прежде не сказал? И я бы положил себе два. Ведь ты знаешь, что это нужно для того, чтоб не узнали по голосу.
Лигурио. Возьмите положите в рот вот это.
Нича. Что это такое?
Лигурио. Восковой шарик.
Нича. Давай сюда! Ха, ну, ха, ха, ну, ну, хну! Чтоб тебе издохнуть, подлый бродяга.
Лигурио. Извините меня, я вам дал не то, я перемешал, это по недосмотру.
Нича. Ха, ха, ну, ну! Что, что, что это такое?
Лигурио. Это алоэ.
Нича. Провалиться бы тебе! сну, сну! Магистр, что вы ничего не говорите?
Тимотео. Меня очень рассердил Лигурио.
Нича. О, как вы изменили голос.
Лигурио. Нечего нам здесь мешкать! Я буду капитаном и построю войско в боевой порядок. Каллимако командует правым крылом, левым я, в середине между крыльями станет доктор, Сиро будет ариергардом, чтобы подать помощь тому отряду, который
станет ослабевать. Ну, во имя святой кукушки.
Нича. Какая это такая святая кукушка?
Лигурио. Это самая уважаемая святая во Франции. Пойдем скорее! Пустим разъезд в этот угол. Стойте, внимание! Я слышу лютню.
Нича. Это так. Что ж будем делать?
Лигурио. Надо послать вперед шпиона узнать, что это, и сообразно его донесениям будем действовать.
Нича. Кто пойдет?
Лигурио. Иди, Сиро! Ты знаешь, что делать: рассмотри, исследуй, возвращайся скорей и донеси.
Сиро. Иду.
Нича. Как бы нам не промахнуться, не захватить дряхлого старика или какого расслабленного, чтоб не понадобилось завтра вечером начинать это же представление.
Лигурио. Не сомневайтесь, Сиро человек опытный. Вот он возвращается. Что ты там нашел, Сиро?
Сиро. Такого красивого молодчину, что вы и не видывали. Ему и двадцати пяти лет нет еще. Гуляет один, закутанный плащом, наигрывая на лютне.
Нича. Его-то нам и нужно, коли ты правду говоришь. Но смотри, тебе за то отвечать придется.
Сиро. Да уж точно так, как я вам говорю.
Лигурио. Подождем, пока он завернет за угол, сейчас накинемся на него.
Нича. Подвигайтесь сюда, магистр: вы точно как деревянный. Вот он.
Каллимако
(поет)
Пусть сам черт с тобой ложится,
А я к тебе уж не пойду.
Лигурио. Стой! Давай лютню.
Каллимако. Ай, ай! Что я вам сделал?
Нича. А вот увидишь! Закройте ему голову, закутайте его.
Лигурио. Верти его.
Нича. Ну-ка, еще раз, еще раз, толкай его в дом.
Тимотео. Мессер Нича, я пойду отдохнуть, у меня смертельно болит голова. И если не будет надобности, я завтра утром не приду к вам.
Нича. Не приходите, магистр, все остальное мы можем сделать сами.

Сцена десятая.

Тимотео (один). Они вошли в дом, и я пойду в монастырь. А вы, зрители, этого не осуждайте, потому что в эту ночь спать никто не будет, так что между действиями перерыва времени не будет. Я буду читать правило, Лигурио и Сиро будут ужинать,
потому что они еще ничего не ели сегодня. Доктор уйдет из спальни в столовую, чтобы ужин был приличный. Каллимако и Лукреция спать не будут, потому что я знаю, что если б я был на его месте, а вы на ее, так мы бы не уснули.

Канцона.

О, сладостная ночь, о, блаженные и тихие часы ночные, которые сводите страстных любовников, в вас соединено столько отрад, что вы одни способны сделать души блаженными: вы даете справедливые награды любовникам за долгие беспокойства, вы,
счастливые часы, заставляете пылать любовью всякое ледяное сердце.

Действие пятое.

Сцена первая.

Тимотео (один). Я всю ночь не мог сомкнуть глаз: так сильно было во мне желание узнать, как Каллимако и другие окончили это дело, чтоб убить время, я занимался разными делами. Проговорил утренние молитвы, прочел житие святого, ходил в церковь и засветил лампаду, которая погасла, переменил покров на чудотворной Мадонне. Сколько раз я говорил братии, чтобы держали его опрятнее. И удивляются еще, что благочестия так мало. Я помню, бывало по пятисот приношений, а теперь и двадцати нет. Это все мы виноваты: мы не умели поддержать хорошего мнения о ней. Мы бывало каждый вечер после вечерен устраивали процессии и каждую субботу пели ей акафисты! Мы постоянно
сами делали приношения, для того чтоб украшения и подвески на ней были свежие, и убеждали на исповеди, как мужчин, так и женщин, делать приношения. Теперь ничего этого не делается, и мы еще удивляемся, что дела идут плохо. Ох, как мало мозгу
у нашей братии! Но я слышу большой шум в доме мессера Ничи. Ей-богу, это они. Они выгоняют пленника. Я пришел вовремя. Однако они забавлялись до света, вот уж заря. Я хочу послушать, что они говорят, не показываясь им.

Сцена вторая.

Мессер Нича, Каллимако, Лигурио, Сиро.

Нича. Хватай его с этой стороны, а я с этой, а ты, Сиро, держи его за плащ сзади.
Каллимако. Не обижайте меня.
Лигурио. Не бойся, иди скорей.
Нича. Дальше не пойдем.
Лигурио. Хорошо, пусть его бежит. Перевернем его два раза, чтоб он не знал, откуда он вышел. Верти его, Сиро!
Сиро. Вот ему.
Нича. Верти в другой раз.
Сиро. Вот еще.
Каллимако. А моя лютня?
Лигурио. Беги, мошенник, убирайся! Если ты будешь разглагольствовать, так я тебе сверну шею.
Нича. Ну, убежал. Пойдемте переодеваться, нам нужно сегодня выйти из дому пораньше, чтобы не подать виду, что мы не спали всю ночь.
Лигурио. Да, вы говорите правду.
Нича. Идите вы с Сиро к магистру Каллимако и скажите ему, что дело кончилось благополучно.
Лигурио. Что ж можем мы ему сказать? Мы ничего не знаем. Вам известно, что как только мы вошли в дом, мы сейчас же и ушли в подвал вино пить. Вы с тещей возились с ним, а мы и не видали вас до самого того времени, как вы позвали нас, чтоб его выгнать.
Нича. Да, это правда. О, я вам расскажу отличные вещи. Жена лежала на постели впотьмах. Сострата ждала меня перед камином. Я вышел с этим здоровенным негодяем, и чтобы в чем-нибудь не промахнуться, я ввел его в чулан, который подле столовой, где был прикрытый ночник, который давал мало свету, так что он не мог видеть моего лица.
Лигурио. Умно.
Нича. Я велел ему раздеться. Он было заупрямился, я бросился на него, как собака, да так, что уж он рад бы хоть век без платья ходить, ну и разделся донага. Он дурен лицом. У него большой нос, кривой рот, но такое тело, что ты лучше никогда и не видывал.
Белый, белый, гибкий, полный, об остальном и спрашивать нечего.
Лигурио. Ну, это вы не так рассуждаете, надо рассматривать все.
Нича. Да ты шутишь, что ли? Уж коль месить квашню, так месить до дна: потом я осмотрел, здоров ли он. Будь-ка у него какая болезнь, так со мной-то что же
будет? Ну-ка, скажи.
Лигурио. Да, вы справедливо рассуждаете.
Нича. Когда я убедился, что он здоров, я вывел его и провел в спальню. Положил его на постель и, прежде чем уйти, пощупал рукой, как дела, я не так глуп, меня на мякине не обманешь.
Лигурио. Как умно вели вы все это дело.
Нича. Убедившись осязательно, что все дело в порядке, я вышел из спальни, запер дверь и пошел к теще, которая была у камина, всю ночь мы с ней рассуждали.
Лигурио. Какие же рассуждения были у вас?
Нича. О глупости Лукреции и о том, что гораздо лучше было бы, кабы она, без всякого вилянья, уступила сразу. Потом рассуждали о ребенке, мне все так и кажется, что я нянчу на руках эту крошку. Когда я услыхал, что пробило тринадцать часов, и, боясь, чтоб день нас не застал, пошел в спальню. И каково вам покажется, я насилу поднял этого разбойника.
Лигурио. Я верю.
Нича. Он охотник до скоромного. Но я его поднял, позвал вас, и мы его прогнали.
Лигурио. Все дело сделали в порядке.
Нича. А как ты скажешь, кого мне жаль в этом деле?
Лигурио. Кого?
Нича. Этого бедного малого, ведь он умрет скоро, как дорого стоила ему эта ночь!
Лигурио. Ах, о каких пустяках вы думаете, пусть он сам о себе беспокоится.
Нича. Да, ты правду говоришь. Я жду не дождусь увидеть магистра Каллимако и порадоваться вместе с ним.
Лигурио. Он выйдет через час. Однако уж белый день. Мы пойдем переоденемся, вы что будете делать?
Нича. Я тоже пойду домой, оденусь в хорошее платье. Заставлю жену встать, вымыться и идти в церковь взять молитву. Мне хотелось бы, чтобы вы там были с Каллимако, нужно поблагодарить монаха и вознаградить его за добро, которое он для нас сделал.
Лигурио. Хорошо, мы так и сделаем.

Сцена третья.

Тимотео (один). Ну, я слышал весь этот разговор, и
что касается до глупости доктора, так это очень занимательно. Но последние его слова мне более всего нравятся, и так как они должны прийти ко мне, я не хочу здесь оставаться, а буду ждать их в церкви, там мое ремесло доставит мне больше выгоды. Вот кто-то выходит из этого дома. Это, кажется, Лигурио, а с ним, должно быть, и Каллимако. По сказанным причинам я не хочу, чтобы они меня видели. Если бы даже они и не пришли ко мне, так я всегда могу прийти к ним сам.

Сцена четвёртая.

Каллимако, Лигурио.

Каллимако. Как уж я говорил тебе, любезный Лигурио, до девяти часов я был в дурном расположении духа, и хотя я имел много удовольствия, но не находил его настоящим. Но потом, когда я ей открылся, высказал ей всю любовь свою и дал понять, как благодаря глупости ее мужа жить счастливо и без огласки, и обещал, когда Бог приберет ее мужа, жениться на ней, и когда она, помимо моих объяснений, поняла разницу спать со мной и с мессером и какая разница между поцелуями молодого любовника и поцелуями старого мужа, она, после нескольких вздохов, сказала: ‘так как твоя хитрость и глупость моего мужа, простота моей матери и плутовство моего духовника довели меня до того, чего сама я никогда бы не сделала, то я желаю думать, что это было определено свыше, и не считаю своей обязанностью отказываться от того, что мне посылает судьба. Поэтому я считаю тебя своим владыкой, господином и руководителем. Ты мой отец, мой защитник, и я желаю, чтобы ты был моим единственным благом, и то, что муж желал на один вечер, я желаю, чтоб было постоянно. Сделайся его кумом и приходи сегодня обедать, уходить от нас и оставаться у нас это твоя воля, мы можем всегда и без подозрения быть с тобой вместе’. Слушая эти слова, я чуть не умер от радости. Я не находил слов, чтобы выразить ей то, что хотел. Таким образом, я считаю себя самым счастливым и довольным человеком в мире, и если бы моему счастию не грозила ни смерть, ни время, я был бы счастливее всех блаженных и святых.
Лигурио. Я очень рад всякому твоему благополучию: все случилось так, как я тебе предсказывал, что мы будем делать теперь?
Каллимако. Пойдем в церковь, я обещал ей быть там, там увидим ее, мать ее и доктора.
Лигурио. Я слышу стук у их дверей. Это они, они выходят, и доктор с ними.
Каллимако. Пойдем в церковь и подождем их.

Сцена пятая.

Мессер Нича, Лукреция, Сострата.

Нича. Лукреция, я думаю, надо вести себя со страхом Божиим, а не по-дурацки.
Лукреция. Что вам нужно от меня?
Нича. Смотри-ка, как она отвечает! Как петух.
Сострата. Не удивляйтесь, она немножко сердится.
Лукреция. Что вы хотите сказать?
Нича. Я говорю, что лучше будет, если я пойду вперед предупредить монаха и сказать ему, чтобы он вышел встретить тебя в дверях и дал тебе молитву, потому что с сегодняшнего утра ты как бы вновь возрождаешься.
Лукреция. Что ж вы не идёте?
Нича. Ты сегодня очень сердита. А вчера была точно полумертвая.
Лукреция. И все по милости вашей.
Сострата. Идите к монаху! Да уж незачем: он вышел из церкви.
Нича. Да, правда ваша.

Сцена шестая.

Тимотео, мессер Нича, Лукреция, Каллимако, Лигурио и Сострата.

Тимотео. Я вышел, потому что Каллимако и Лигурио мне сказали, что доктор и донны идут в церковь.
Нича. Bona dies, отче.
Tимотeо. Добро пожаловать! Благое дело вы сделали, мадонна, да пошлет вам Бог потомка мужского пола.
Лукреция. Дай Бог!
Тимотео. И даст непременно.
Нича. Я вижу в церкви Лигурио и магистра Каллимако.
Тимотео. Да, это они.
Нича. Позовите их.
Тимотео. Идите сюда.
Каллимако. Храни вас Господь!
Нича. Магистр, возьмите руку жены моей.
Каллимако. С удовольствием.
Нича. Лукреция, вот человек, которому мы обязаны тем, что будем иметь опору в старости.
Лукреция. Это для меня очень приятно, желательно бы иметь его кумом.
Нича. Благослови тебя Бог за эту мысль. Я хочу пригласить его и Лигурио сегодня обедать с нами.
Лукреция. Непременно.
Нича. Я хочу дать им ключ от нижней комнаты, которая над галереей, чтобы они могли приходить туда, когда им угодно: холостые, женщин у них в доме нет, живут как твари.
Каллимако. Я ключ возьму и воспользуюсь им при случае.
Тимотео. Получу я деньги на милостыню?
Нича. Вы это знаете, domine, сегодня мы вам пришлем.
Лигурио. Неужели никто не вспомнит о Сиро?
Нича. Да только он попроси, ничего не пожалею. Ты, Лукреция, сколько гроесов ( гроес, гроссо — то же, что и грош, средневековая итальянская золотая монета) хочешь дать отцу за молитву?
Лукреция. Дайте десять.
Нича. Фу ты, пропасть!
Тимотео. Вы, мадонна Сострата, на мои глаза помолодели даже.
Сострата. Да кто ж бы не обрадовался?
Тимотео. Пойдемте все в церковь и скажем обычную молитву: потом после службы отправляйтесь домой кушать, если вам будет угодно. Вы, зрители, не дожидайтесь нас, мы не вернемся: служба длинная, я и останусь в церкви, а они пойдут домой через боковую дверь. Прощайте.

Конец.

1519 г.
(Пер. 1884 г).

Примечание:

Перевод комедии Макиавелли впервые опубликован профессором Д. К. Петровым в сборнике ‘Памяти А. Н. Островского’, Пг., 1923. В основу публикации легли карандашный черновик и перебеленная авторская рукопись (Пушкинский дом). Настоящий текст перевода в основном повторяет публикацию 1923 года с учетом правки А. Н. Островского.
В черновике к заголовку ‘Мандрагора’ комедия Никколо Макиавелли Флорентинского. Перевел с итальянского А. Островский’ Островский сделал такое примечание: ‘написана около 1504 года’. Он ошибался. К 1504 году приурочено действие комедии, а написана она между 1513 и 1520 годами (вероятнее всего, в 1518 — 1519 гг.). Первое представление ее на сцене в декорациях Андреа дель Сарто и Бастиано де Сан-Галло состоялось во Флоренции с 1520 году, а затем — в Риме и Венеции. Первое издание — в 1524 году.
Перевод ‘Мандрагоры’ выполнен, по всей вероятности, по изданию: Machiavelli N., ‘Commedie’, 1769 г.
Обращение А. Н. Островского к знаменитейшей итальянской комедии XVI века вряд ли можно считать случайным. Итальянская драматургия постоянно привлекала его внимание. Об этом свидетельствуют и многочисленные переводы Островского с итальянского, да и самый состав его личной библиотеки.
Работу над переводом ‘Мандрагоры’ Островский завершил зимой 1883/84 года. Так, в письме к жене, М. В. Островской, от 15 марта 1884 года Островский пишет: ‘Феоктистов сделал распоряжение, чтобы пропустили мой перевод ‘Мандрагоры’ — это отлично, я уж не надеялся и думать об этом перестал. Значит, труд не пропал, этот перевод принесет, по крайней мере, тысячу рублей. Вейнберг обещал принести деньги, да опять скрывается, но я его настигну’. Судя по словам ‘я и думать об этом перестал’, можно предположить, что Островский уже давно отослал свой перевод в цензурный комитет, то есть где-нибудь в январе — начале февраля 1884 года. Однако тянула не только цензура, медлили издатели. Через шесть дней он снова пишет жене: ‘С Сувориным я так или иначе кончу относительно издания сочинений и относительно печатания ‘Мандрагоры’. А спустя два дня Суворину: ‘Мне обещают пропустить перевод ‘Мандрагоры’, хочется напечатать ее поизящнее, как того заслуживает имя автора’.
Перевод предполагался, видимо, для печати, а не для сцены. Во всяком случае, нам ничего неизвестно о переговорах с театрами. Но при жизни Островского ничего не вышло и с изданием перевода. Суворин тянул, дело расстроилось. Однако, как бы там ни было,
самый выбор пьесы свидетельствует о сценической прозорливости Островского. Живой театральный интерес к пьесе Макиавелли (как и вообще к итальянской комедиографии XVI в.) возник повсеместно уже много лет спустя после смерти Островского. В России один за другим появляются новые переводы ‘Мандрагоры’ (Амфитеатрова, Ракинта, Габричевского). Комедия все чаще и чаще появляется на подмостках мировой сцены.
Очевидно, впрочем, и то, что перевод этот никак нельзя считать завершенным. Д. К. Петров совершенно прав, когда говорит, что разница между карандашным черновиком и перебеленной рукописью ‘не слишком значительна’ и что Островский, ‘переписывая
свою работу, исправил ее и усовершенствовал’. Однако он решительно не прав, утверждая, будто ‘…уже черновик дает нам удовлетворительный и изящный перевод’. Островский не был бы Островским, приняв такой комплимент. Воспроизводимая здесь перебеленная рукопись — всего лишь одна из стадий работы над переводом. Не подлежит сомнению, что, подготавливая его к печати (сдержи А. С. Суворин свое обещание!),
Островский внес бы еще много уточнений и изменений. Об этом свидетельствуют именно варианты, привнесенные автором в перебеленную рукопись. Это лишь возможные исправления, ‘заметки для себя’, дающие направление еще предстоящей, но далеко не
завершенной работе.
Однако и в таком виде перевод А. Н. Островского для нас чрезвычайно поучителен. Внимательный читатель легко обнаружит в нем основные требования, которые великий знаток слова предъявлял к сценическому языку: построение реплик, словесный ‘ подхват’, забота о произносительном удобстве для актера.

———————————————————-

Источник текста: Островский А. Н. ‘ Полное собрание сочинений в 12-ти томах’. Т. 9. Переводы и переделки, М., ‘Искусство’ 1978 г. Стр. 402 — 445.
Макиавелли Никколо
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мандрагора, Макиавелли Никколо, Год: 1520
  2. Из трагедии ‘Мария Стюарт’, Шиллер Фридрих, Год: 1800
  3. Прометей и Сизиф, Конопницкая Мария, Год: 1892
  4. Венецианский купец, Шекспир Вильям, Год: 1596
  5. Просперо и Ариель, Шекспир Вильям, Год: 1837
  6. Ион, Еврипид, Год: 1906
  7. Эрнани, Гюго Виктор, Год: 1830
  8. Сарданапал, Байрон Джордж Гордон, Год: 1821
Электронная библиотека