Мандрагора, Макиавелли Никколо, Год: 1520

Драматургия
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Скачать в PDF

Никколо Макиавелли

Мандрагора
Комедия в пяти действиях

Перевод В. Ракинта
Комедии итальянского Возрождения
М., ‘Искусство’, 1965

КАНЦОНА,
ИСПОЛНЯЕМАЯ ХОРОМ НИМФ И ПАСТУХОВ ПЕРЕД НАЧАЛОМ КОМЕДИИ

Недолги жизни годы,
и мукам нет числа.
что смертным причиняют столько зла,
и мы по доброй воле
растрачиваем жизнь за годом год:
ведь кто во имя доли
печальной счастье у себя крадет,
не замечает тот,
что мир погряз в обмане,
и бед не видит тех,
что превращают всех в объект страданий.
От скуки бесконечной
укрывшись навсегда,
мы в праздности беспечной
приятно жизнь проводим хоть куда!
Лишь для того сюда
мы всем явились хором,
что честь воздать хотим
и торжествам самим и всем актерам.
И по другой причине
мы поспешили к вам:
о добром властелине
о вашем слава ходит здесь и там.
Спасибо небесам,
столь ваш удел удачен,
что славьте своего
владыку и того, кем он назначен!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Каллимако.
Сиро, его слуга.
Нича, законник.
Лукреция, жена Нича.
Лигурио, парасит.
Сострата, мать Лукреции.
Фра Тимотео.
Женщина.

Действие происходит во Флоренции.

ПРОЛОГ

О добрый зритель, бог тебя храни,
при том, что настроенье
твое зависит, видимо, от нас.
Узнаешь ты, какое в наши дни
случилось приключенье,—
молчи и не спускай со сцены глаз.
Флоренцию сейчас
твою тебе покажем
и случай наш расскажем.
В другой же раз тебя мы посмешим
тем, что покажем Пизу или Рим.
Вот одного законника жилье,
который, изучая
закон, Боэция осилил том.
А вот — Амура улица: ее
коварна мостовая,—
упав на ней, не встанешь нипочем.
Узнаешь и о том,
коль не уйдешь ты прежде,
кто именно в одежде
монаха — настоятель иль аббат —
во храме некий совершит обряд.
Левее юноша один живет —
Гваданьи Каллимако,
что только из Парижа прикатил.
Любезен он, достоинство блюдет,
как все его товарищи, однако.
Он девушку любил,
любил что было сил
и — станет вам известно —
с ней поступил нечестно,
но я б хотел, чтобы любой из вас
вот так обманут был хотя бы раз.
Мандрагорой историю назвать
решил ее создатель,
а почему — потом поймет любой.
Коль скоро вздумаете вы скучать,
не так уж горд писатель,
чтоб вам не поднести бокал-другой.
Любовник — никакой,
законник — плут немалый,
монах — прегрешный малый,
коварный и презренный парасит…
Вам любоваться ими предстоит.
И если глубины рассказ лишен
и не украсит имя
того, кто жаждет мудрецом прослыть,
простите автора за то, что он
сужденьями пустыми
дерзнул досуг свой горький усластить,
не вправе обратить
глаза к другим предметам:
ведь не дано при этом
ему иными свойствами блеснуть,—
труды его не ценятся ничуть.
Какой награды ждать? Исподтишка
любой, на что ни глянет,
что ни увидит, все подряд клянет.
Век нынешний — не прошлые века,
и, ясно, он не тянет
ни в коей мере до былых высот.
Прикинув наперед,
что ругань — неизбежна,
иной из нас небрежно
на голову свою рожает труд,
который ветры в клочья разорвут.
Но если б даже этого творца,
схватив за космы, в чувство
привесть надумал кто-то и от дел
отставить, я пугнул бы наглеца,
чье первое искусство —
хула. Несладок авторов удел:
ведь мир не преуспел
в сужденьях об успехе,
коль скоро пустобрехи
суют рецепты, но кому?— Тому,
кто не чета из них ни одному.
Но пусть злословят все, кому не лень.
Не будем опозданье
затягивать и действие начнем,
оценки тех, чьи мысли — набекрень,
оставив без вниманья.
На сцене — Каллимако, и при нем —
слуга. Вы обо всем
узнать довольно скоро
сумеете, коль скоро
не будете по ходу дела спать
или того, чего не будет, ждать.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Каллимако, Сиро.

Каллимако. Сиро, не уходи! Ты мне нужен.
Сиро. Я здесь.
Каллимако. Я думал, ты был удивлен моим внезапным отъездом из Парижа, а теперь дивишься, что я живу здесь целый месяц, ничего не делая.
Сиро. Что правда, то правда.
Каллимако. Если я до сих пор не сказал тебе то, что скажу сейчас, это не потому, что я не доверял тебе. Я считаю более правильным, не будучи к тому вынужденным, не говорить о вещах, которые желаешь сохранить в тайне. Но так как я думаю, что мне может понадобиться твоя помощь, я хочу сказать тебе все.
Сиро. Я ваш слуга. Слуги никогда не должны спрашивать господ и разузнавать об их делах. Но когда господа сами говорят о них, они должны служить верой и правдой. Так я всегда поступал и буду поступать впредь.
Каллимако. Знаю, знаю. Думается, ты слышал от меня уж тысячу раз — но не беда, если услышишь и в тысячу первый, — что мне было десять лет, когда после кончины отца и матери опекуны отправили меня в Париж, где я прожил двадцать лет. А так как на десятый год моего пребывания там начались, походом короля Карла, воины в Италии, опустошившие эту страну, я решил остаться в Париже и никогда не возвращаться на родину, полагая, что могу жить на чужбине в большей безопасности, чем здесь.
Сиро. И правильно рассудили.
Каллимако. Распорядившись продажей всего моего имущества, за исключением этого дома, я остался жить в Париже, где провел еще десять лет в полном довольстве.
Сиро. Я знаю.
Каллимако. Распределив время между ученьем, удовольствиями и делами, я прилежал к этим занятиям так, чтобы одно не мешало другому. Благодаря этому, как ты знаешь, я жнл в полном покое, помогая каждому и стараясь никого не обижать, так что — мне сдавалось — я был угоден в равной мере и горожанам и дворянам, чужеземцу и французу, бедному и богатому.
Сиро. Истинная правда.
Каллимако. Но Фортуна, которой показалось, что мне жилось слишком хорошо, устроила так, что в Париже очутился некий Камилло Кальфуччи.
Сиро. Я начинаю догадываться о вашей беде.
Каллимако. Его, как и других флорентийцев, я часто приглашал к себе, н раз во время беседы случилось, что мы заспорили, где женщины красивее — в Италии или во Франции, и так как я не мог судить об итальянских, будучи малышом, когда уехал, какой-то другой флорентиец, находившийся там, принял сторону француженок, а Камилло — сторону итальянок. После многих приведенных каждым из них доводов Камилло сказал, почти запальчиво, что если бы все итальянки были уродами, то все равно одна его родственница в состоянии восстановить их честь.
Сиро. Теперь уж мне ясно, что вы собираетесь поведать.
Каллимако. И он назвал мадонну Лукрецию, супругу мессера Нича Кальфуччи, которой расточил столько похвал, превознося и ее красоту и ее нрав, что все мы одурели, а во мне он пробудил такое желание видеть ее, что я оставил всякие другие помыслы и, не думая более нн о войнах, ни о мире Италии, пустился в путь. Приехав сюда, я нашел, что слава мадонны Лукреции была много ниже действительности — что случается весьма редко, — и возгорелся таким желанием обладать ею, что места себе не могу найти.
Сиро. Если бы вы сказали мне об этом в Париже, я знал бы что посоветовать вам. А теперь мне ничего не приходит на ум.
Каллимако. Я тебе рассказал это не для того, чтобы просить твоего совета, но чтобы хоть несколько облегчить себе душу и чтобы ты запасся мужеством помогать мне, если к тому появится надобность.
Сиро. На это я готов. Но какую вы имеете надежду на успех?
Каллимако. Увы, никакой, или почти никакой. Прежде всего моему умыслу противится ее нрав, честный и чуждый всяким любовным шашням, у нее богатый муж, который пляшет под ее дудку, и хоть он и не молод, но далеко еще, по-видимому, не старик, у нее нет родственников или соседей, с кем бы она могла посещать вечерники, празднества или другие увеселения, которыми обычно развлекаются молодые дамы. Из ремесленников никто в их дом не ходит, служанки и слуги трепещут перед ней, так что нечего и думать о подкупе.
Сиро. Что же, вы полагаете, можно предпринять?
Каллимако. Нет такого безнадежного дела, в котором бы не было хоть искры надежды, пусть она будет слабой и тщетной — воля человека и желание довести дело до конца не дают ей казаться таковой.
Сиро. Итак, что же вас заставляет надеяться?
Каллимако. Два обстоятельства: во-первых, глупость мессера Нича — он, хоть и доктор, самый большой олух во всей Флоренции, во-вторых, желание обоих иметь детей, ибо, будучи уже шесть лет женаты и не произведя на свет потомства, они, при своем богатстве, умирают от желания иметь детей. Ну и, пожалуй, то, что ее мать всегда была бабой свойской. Теперь она разбогатела, и я не знаю, как к ней подступиться.
Сиро. Вы еще ничего не пробовали предпринять?
Каллимако. Пробовал, да это сущая малость.
Сиро. Что же вы сделали?
Каллимако. Ты знаешь Лигурио, который постоянно ходит ко мне обедать? Он раньше промышлял сватовством, а теперь занялся выклянчиванием ужинов и обедов, так как он человек приятный, то мессер Нича с ним на короткой ноге. Лигурио же околпачивает его. И хоть мессер Нича не приглашает его к столу, зато ссужает то и дело деньгами. Я подружился с ним и поведал ему о своей любви, он обещал помогать мне руками и ногами.
Сиро. Берегитесь, как бы он вас не надул, эти блюдолизы — народ ненадежный.
Каллимако. Правда. Тем не менее, когда такому молодчику выгодно, он будет служить тебе верой и правдой. Я обещал, если дело выгорит, отблагодарить его изрядной суммой, ну а не выгорит, так он сорвет с меня обед и ужин, которые я все равно не стал бы есть в одиночестве.
Сиро. Что он обещал сделать?
Каллимако. Он обещал убедить мессера Нича поехать с женой в мае на купания.
Сиро. А вам-то какая от этого польза?
Каллимако. Какая? А то, что пребывание там могло бы изменить ее нрав, ибо в таких местах только и делают, что развлекаются. И я бы отправился туда, устраивая всевозможные увеселения, не жалея никаких денег, вошел бы к ним в дом. Почем знать! Потихоньку-помаленьку время работает на нас.
Сиро. Это я одобряю.
Каллимако. Лигурио ушел от меня утром и сказал, что будет говорить об этом деле с мессером Нича, а потом сообщит мне ответ.
Сиро. Вот они вместе идут сюда.
Каллимако. Я отойду в сторону, чтобы потом переговорить с Лигурио, когда тот отделается от доктора. А ты возвращайся домой к своей работе, если понадобишься, я дам знать.
Сиро. Иду.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Лигурио.

Ннча. По моему рассуждению, твои советы хороши. Я говорил вчера вечером об этом с женой: она хотела сегодня дать ответ. Но, по правде сказать, я не очень-то охотно решаюсь на это.
Лигурио. Почему?
Нича. Я не люблю расставаться с насиженным местом. Переправлять жену, служанку, весь скарб — мне все это не по нутру. К тому же я советовался вчера с различными медиками: один сказал, чтоб я ехал в Сан-Филиппо, другой — в Порретту, третий — в наше поместье, и они мне все показались порядочными дураками, по правде сказать, эти доктора медицины сами не знают, что говорят.
Лигурно. То, что вы раньше сказали, вам, должно быть, особенно не по душе: вы ведь не привыкли терять из виду купол вашего собора.
Нича. Ты ошибаешься. Когда я был помоложе, я был куда как прыток: без меня не обходилась ни одна ярмарка в Прато и во всей округе нет ни одного замка, где бы я не побывал. Более того, я был даже в Пизе и в Ливорно, вот как!
Лигурио. В Пизе вы должны были видеть carrucola.
Нича. Ты хочешь сказать, Verrucola?
Лигурио. Да-да, Verrucola. В Ливорно вы видели море?
Нича. Разумеется, я его видел.
Лигурио. На сколько оно больше, чем Арно?
Нича. Чем Арно? Оно в четыре раза больше, нет, в шесть раз… пожалуй, даже в семь, если хочешь знать, и всюду вода, вода, вода.
Лигурио. В таком случае меня удивляет, что вам так трудно собраться на какие-то жалкие воды…
Нича. У тебя еще молоко на губах не обсохло, и тебе кажется безделицей поставить все вверх дном. Впрочем, мне так хочется иметь детишек, что я готов на все. Поговори ты с этими учеными медиками, спроси, куда они мне посоветуют ехать. Я пока побуду с женой, а там снова встретимся.
Лигурио. Отлично.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Лигурио, Каллимако.

Лигурио. Не думаю, чтобы на свете сыскался другой такой болван. А как взыскала его Фортуна! Богат, жена красавица, умная, благонравная и способная править целым королевством. Мне кажется, редко сбывается в браке пословица: ровня к ровне. Часто можно видеть, как человек умный получает в жены дурочку, и, наоборот, женщина умная — глупого мужа. Но глупость нашего мессера имеет ту хорошую сторону, что Каллимако есть на что надеяться. Да вот и он! Кого ты тут подстерегаешь, Каллимако?
Каллимако. Я видел тебя с доктором и ждал, покуда ты от него отвяжешься, чтоб узнать, чего ты добился.
Лигурио. Ты же знаешь, что он за человек: в нем мало здравого смысла, еще меньше решительности, и вдобавок он неохотно покидает Флоренцию. Однако я его расшевелил, и он пообещал сделать все. Я думаю, что поездка осуществится, вот не знаю только, подвинет ли она наше дело.
Каллимако. Почему?
Лигурио. Кто знает! Тебе известно, что на купания съезжаются люди всякого состояния. Может статься, что кому-нибудь мадонна Лукреция приглянется не меньше, чем тебе, и этот кто-нибудь окажется и побогаче тебя да и пообаятельнее. Вот и получится, что наши усилия пойдут на пользу другому. Может статься и так, что обилие соискателей сделает ее непреклонной или же, став более податливой, она подарит свою благосклонность не тебе.
Каллимако. Пожалуй, ты прав. Но что же делать? Какое решение принять? Что придумать? Мне необходимо испробовать любое средство, какое бы трудное, опасное, пагубное, позорное оно ни было. Лучше умереть, чем жить так. Если б я мог спать ночью, если б я мог есть, если б я мог разговаривать, если б я мог находить в чем-либо удовольствие, я бы терпеливо дожидался благоприятного случая. Но для моего недуга нет лекарства! Если хоть какой-нибудь план не поддержит во мне надежду, не жилец я на этом свете! И поскольку все равно смерти мне не миновать, я не страшусь ничего и готов ухватиться за любое решение, пусть самое жестокое, зверское, нечестивое
Лигурио. Не говори так! Обуздай порыв своей страсти!
Каллимако. Ты хорошо видишь, что, обуздывая страсть, я лишь подогреваю ее. Потому необходимо либо убедить его поехать на воды, либо избрать иной путь, который подал бы мне надежду, если ие основательную, то по крайней мере кажущуюся, дабы я мог лелеять мысль, хотя бы немного утишающую мои жестокие страдания.
Лигурио. Я готов помочь тебе.
Каллимако. Верю, хоть н знаю, что вашему брату жизнь не в жизнь, если они не морочат людей. Однако я не думаю оказаться в нх числе! Если б ты это сделал и я бы это приметил, то я постарался бы воздать тебе сторицей и ты потерял бы доступ в мой дом и всякую надежду получить то, что обещано тебе в будущем.
Лигурио. Не сомневайся в моей верности. Если б даже тут не было пользы, к которой я так стремлюсь и на которую так надеюсь, я настолько понимаю твое желание, что жажду его исполнения почти так же сильно, как ты сам. Впрочем, чего уж тут говорить. Доктор поручил мне найти медика и узнать, на какие купания следует ехать. Я хочу, чтобы ты меня послушался и сказал, что ты изучал медицину и приобрел в Париже большую опытность. Он по глупости легко этому поверит, так как ты человек ученый и можешь задурить ему голову латынью.
Каллимако. К чему это нам послужит?
Лигурио. А к тому послужит, чтобы отправить его на те купания, на какие мы захотим, нли же к тому, чтоб выполнить некий иной план, который я измыслил и который будет короче, вернее и легче выполним, чем купание.
Каллимако. Что ты говоришь?
Лигурио. Я говорю, что, если у тебя хватит смелости и ты положишься на меня, я ручаюсь, не пройдет и суток, как дело будет сделано. И если б даже он был другим человеком, чем он есть, и стал бы доискиваться, медик ты или нет, то краткость времени и сами обстоятельства дела не позволят ему усомниться в этом, а если он даже н усомнится, то не успеет нам помешать.
Каллимако. Ты воскрешаешь меня! Это слишком большое обещание, и ты подаешь мне слишком большую надежду! Что ты придумал?
Лигурио. Ты узнаешь это в свое время. Теперь я тебе ничего не скажу — нам едва хватит времени на дело, не то что на разговоры. Ступай домой и дожидайся меня там, а я пойду к мессеру Нича, и, когда приведу его к тебе, следи внимательно за моими словами и сообразуй с ними свое поведение.
Каллимако. Я так и сделаю, хотя, боюсь, ты исполняешь меня надеждой, которая развеется как дым.
Амур напрасно всяк
из тех, кто сам любви не испытает,
определить мечтает
главнейшее среди небесных благ?
не зная, как живут и гибнут как,
бегут добра и зла не сторонятся,
и как надеются и как боятся,
как меньше, чем других,
любя себя самих,
и как не только в людях — и в богах
твое оружье порождает страх.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лигурио, Нича, Сиро.

Лигурио. Как я вам говорил, сам бог, видно, послал нам этого человека, чтоб исполнилось ваше желание. Он приобрел в Париже необыкновенный опыт, и, если он во Флоренции не занимался своим искусством, это не должно вас удивлять: причиной тому, во-первых, его богатство, а во-вторых, то, что он с часу на час собирается вернуться в Париж.
Нича. В том-то и вся беда, дорогой мой! Я бы не хотел, чтоб он заварил кашу, а потом оставил меня ни с чем.
Лигурио. Бойтесь не этого, он просто может не согласиться взяться за лечение, но уж если он возьмется, то не оставит, покуда не кончит.
Нича. В этом отношении я полагаюсь на тебя. Что же касается его учености, то стоит мне только поговорить с ним — и я скажу, действительно ли он муж науки, мне-то он не вотрет очки.
Лигурио. Именно потому, что я знаю это, я и веду вас к нему, поговорите с ним, если он не покажется вам по своей внешности, по своей учености, по своему языку заслуживающим полного доверия, вы можете сказать, что я не Лигурио.
Нича. Ну, куда ни шло, пойдем! Да где он живет?
Лигурио. На этой же площади, вы стоите как раз против его двери.
Нича. Ну, в добрый час!
Аигурио. Аминь. (Стучит.)
Сиро. Кто там?
Лигурио. Дома Каллимако?
Сиро. Дома.
Нича. Почему ты не говоришь ‘магистр Каллимако’?
Лигурио. Он не обращает внимания на подобный вздор.
Нича. Не говори так! Воздавай ему должное, если ему самому это не нравится, его дело.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Каллимако, Нича, Лигурио.

Каллимако. Кто хочет видеть меня?
Нича. Bona dies, domine magister.
Каллимако. Et vobis bona, domine doctor.
Лигурио. Как вам сдается?
Нича. Хорошо, клянусь Евангелием!
Лигурио. Если вы хотите, чтоб я оставался с вами, говорите так, чтоб я вас понимал, не то — будьте здоровы!
Каллимако. Что скажете хорошего?
Нича. Да вот подите же! Я ищу две вещи, которые другой, быть может, стал бы избегать: хлопот для себя и для других. У меня нет детей, мне хочется иметь их, и, чтобы доставить себе эти хлопоты, я прихожу досаждать вам.
Каллимако. Мне всегда будет приятно угодить вам и всем добродетельным и достохвальным людям, подобным вам, и я столько лет трудился в Париже, изучая медицину, для того, чтобы быть в состоянии служить таким людям.
Нича. Премного благодарствую! И если бы вам встретилась надобность в моем искусстве, я бы вам услужил с охотой. Но вернемся ad rem nostram. Думаете ли вы, что купания могут расположить мою жену к зачатию? Я ведь знаю, что Лигурио сказал вам то, что он вам сказал.
Каллимако. Так оно и есть. Но дабы исполнить ваше желание, необходимо знать причину бесплодия вашей супруги, ибо сему могут быть многие причины. Поелику причины бесплодия заключаются либо in semine, либо in matrice, либо in strumentis seminariis, либо in vulga, либо в причине посторонней.
Нича. Это самый достойный человек, какого только можно сыскать!
Каллимако. Помимо того, сие неплодие могло бы иметь своей причиной ваше бессилие, в таком случае не помогло бы никакое средство.
Нича. Бессилие? О, вы меня уморите со смеху! Я не думаю, чтобы во всей Флоренции нашелся мужчина более крепкий, более сильный, чем я.
Каллимако. Если дело не за этим, будьте покойны, мы уж сыщем для вас средство!
Нича. Не найдется ли какого иного средства, чем купание? Я хотел бы избежать всех этих хлопот по переезду. Да и жена не очень-то охотно согласится уехать из Флоренции.
Лигурио. Найдется. За это я вам ручаюсь. Каллимако уж чересчур осторожен. Разве ты мне не говорил, что можешь прописать некое питье, от которого женщина неукоснительно забеременеет?
Каллимако. Говорил. Но я этого средства не пускаю в ход с людьми малознакомыми: я не хотел бы прослыть шарлатаном.
Нича. Не сомневайтесь во мне. Вы так изумили меня вашими познаниями, что нет вещи, которой бы я не поверил либо не сделал по одному вашему слову.
Лигурио. Я полагаю, вам необходимо посмотреть пробу.
Каллимако. Без сомнения. Без этого никак нельзя обойтись.
Лигурио. Позови Сиро, чтоб он пошел с доктором в его дом за пробой и потом вернулся сюда, а мы подождем его дома.
Каллимако. Сиро, ступай с ним. А вы, мессер, если вам угодно, возвращайтесь поскорее, и мы уж придумаем что-нибудь.
Нича. Как — если мне угодно? Я мигом вернусь, я верю вам, как отцу родному.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Нича, Сиро.

Нича. Твой господни — человек большого ума.
Сиро. Большего, чем вы думаете.
Нича. Он у французского короля в почете?
Сиро. Еще бы!
Нича. Потому-то он и живет охотно во Франции.
Сиро. Я полагаю.
Нича. И хорошо делает. В нашем городе скряга на скряге. Здесь не ценят способных. Если б он жил здесь, никто бы и не взглянул на него. Уж я-то это знаю, я, который в поте лица вызубрил свое право! Если б я был вынужден жить им хорош бы я был, скажу тебе!
Сиро. Зарабатываете вы в год сто дукатов?
Нича. Куда там, ни ста лир, ни ста гроссо! В этом городе, у кого из нашего брата нет своего состояния, на того и собака не взглянет, мы годны только на то, чтобы бегать по похоронам да помолвкам либо околачиваться день-деньской у проконсула. А мне и горюшка мало. Я ни в ком не нуждаюсь! Всем бы так жилось, как мне! Я, впрочем, помалкиваю, а то на твою же шею новый налог или другая какая докука, от которой пот прошибает.
Сиро. Не сомневайтесь во мне.
Нича. Мы у моего дома. Подожди меня здесь, я вернусь тотчас.
Сиро. Ступайте.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сиро, один.

Если б другие законники были таковы, натворили бы мы славных дел! Этот пройдоха Лигурио и мой сумасшедший господин, как пить дать, околпачат да еще и осрамят его. По правде сказать, я ничего против этого не имею, если бы только знать, что все останется шито-крыто. Ибо если все откроется, мне грозит расстаться с жизнью, а моему господину и с жизнью и со своим добром. Извольте видеть, он уже стал медиком! Не знаю, какой у них умысел и куда клонится их обман. Но вот идет доктор со склянкой в руке. Кого не рассмешил бы этот олух?

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Нича, Сиро.

Нича (обернувшись к дому). Я во всем поступал по-твоему, а тут я хочу, чтоб ты раз сделала по-моему. Если б я мог думать, что у меня не будет от тебя детей, я бы лучше женился на крестьянке. Ты здесь, Сиро? Подойди ко мне. Сколько труда стоило мне получить от моей дурочки жены эту пробу. И не то чтоб она не хотела иметь детей — она думает о них еще больше моего,— но стоит мне попросить ее сделать какую-нибудь малость, начинается целая история.
Снро. Имейте терпение: женщин можно добрым словом заставить сделать все, что угодно.
Нича. Добрым словом! Надоели мне добрые слова. Ступай живо, скажи магистру и Лигурио, что я здесь.
Сиро. Да вот они сами выходят из дома.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лигурио, Каллимако, Нича.

Лигурио (к Каллимако). Доктора легко будет убедить, трудновато будет с женой, но и тут сыщется средство.
Каллимако. Принесли вы пробу?
Нича. Она у Сиро под полой.
Каллимако. Дай-ка сюда. О! Эта проба показывает слабость почек.
Нича. И мне она кажется мутноватой, однако она совсем свежая.
Каллимако. Не удивляйтесь сему. Ибо mulieris urinae отличаются всегда большей густотой и белизной и меньшей красотой, чем у мужчин. Причина же сего, между прочим есть amplitudo canallum и смешение cum uriha eorum que ex matrice exeunt.
Нича. Ах, прах тебя побери! Мне за ним не угнаться! Посмотрите, как он рассуждает об этой материи!
Каллимако. Я боюсь, что она плохо укрывается ночью, посему жидкость и имеет грубый состав.
Нича. Однако у нее славное одеяльце. Но она по четыре часа простаивает на коленях, перебирая четки, прежде чем улечься в постель. Вольно ей мерзнуть!
Каллимако. Слушайте, доктор! Или вы имеете ко мне доверие, или нет, или я могу научить вас верному средству, или нет. Что до меня, я готов дать вам это средство. Если вы доверяете мне, вы возьмете его, и, если от сегодняшнего дня через год ваша жена не будет качать на руках малютку, я обязуюсь уплатить вам две тысячи дукатов.
Нича. Говорите же! Я готов служить вам во всем и верю вам больше, чем моему духовнику.
Каллимако. Вам должно быть известно, что нет более верного средства против женского бесплодия, чем питье, приготовленное из мандрагоры. Это средство, испытанное мною не один раз н всегда с успехом. Не будь его, королева Франции осталась бы бесплодной, как и бесчисленные другие принцессы этой страны.
Нича. Возможно ли?
Каллимако. Это так, как я вам говорю. И Фортуна к вам столь благосклонна, что я привез с собой все специи, которые кладутся в это питье, и вы можете получить его, когда захотите.
Нича. Когда она должна принять его?
Каллимако. Сегодня вечером, после ужина, ибо луна находится в благоприятном аспекте, это время самое подходящее.
Нича. За этим дело не станет. Пропишите питье. Во всяком случае, я уж заставлю ее принять его.
Каллимако. Но имейте только в виду, что первый мужчина, который будет иметь с ней дело после того, как она примет это питье, умрет в течение восьми дней, и ничто на свете не сможет его спасти.
Нича. Тьфу, пропасть! Я не хочу такого угощения! Держи карман! В хорошее дело вы меня втравили!
Каллимако. Успокойтесь: и от этого есть противоядие.
Нича. Какое?
Каллимако. Немедленно положить к ней другого мужчину, который, проведя с ней ночь, привлек бы на себя всю заразу от мандрагоры. А потом вы будете спать с ней безопасно.
Нича. Я этого не хочу!
Каллимако. Почему?
Нича. Потому что я не желаю, чтобы моя жена стала девкой, а я — рогачом.
Каллимако. Что вы говорите, доктор? Я вас считал более разумным человеком. Вы колеблетесь сделать то, на что решились король Франции и столько вельмож, сколько их там ни на есть!
Нича. Где я найду человека, который согласится на подобное безумие? Если я скажу ему это, он не захочет, если я ему не скажу, я его предам, а это дело уголовное. Я не хочу попасть в беду!
Каллимако. Если вас только это тревожит, предоставьте всю заботу мне.
Нича. Как вы это сделаете?
Каллимако. Я вам скажу. Я дам вам питье сегодня вечером после ужина. Вы ей дадите выпить его и сейчас же уложите ее в постель, этак часов около десяти. Затем мы все переоденемся — вы, Лигурио, Сиро и я — пойдем по Новому Рынку, по Старому Рынку, и первому же праздношатающемуся молодчику, которого встретим, мы заткнем рот, отведем его под звуки палочных ударов в дом, в вашу спальню, в темноте положим его в постель, растолкуем, что ему нужно сделать,— ручаюсь вам, затруднений не будет. Потом, на рассвете, вы его вытолкаете за дверь, и велите вымыть вашу жену и будете себе жить с ней на здоровье, без всякой помехи.
Нача. Я согласен, раз ты говоришь, что король, принцы и вельможи прибегали к тому же способу. Но главное,— чтобы никто о том не проведал. Подумай, дело ведь уголовное!
Каллимако. Кто станет болтать про это?
Нича. Остается одно затруднение, и самое крупное.
Каллимако. Какое?
Нича. Добиться согласия моей жены. Я думаю, она никогда не решится на это.
Каллимако. Вы правы. Но я предпочел бы никогда не быть женатым, если не могу заставить свою жену слушаться меня.
Лигурио. Мне пришло в голову одно средство
Нича. Какое?
Лигурио. Действовать через ее духовника.
Каллимако. Кто склонит к тому духовника?
Лигурио. Ты, я, деньги, наша испорченность, испорченность монахов.
Нича. Я боюсь только, по моему настоянию она не захочет пойти к духовнику.
Лигурио. И для этого есть средство.
Нича. Скажи мне!
Лигурио. Пошлите ее к матери.
Нича. Ей она доверяет.
Лигурио. Я уверен, что ее мать станет на нашу сторону. Не будем терять время — уж скоро вечер. Ступай, Каллимако, прогуляться и в восемь часов жди нас дома с готовым питьем. Мы с доктором пойдем к матери убеждать ее, я ведь с ней знаком. Потом мы отправимся к монаху и сообщим вам, что нам удалось сделать.
Каллимако. Ах! Не оставляй меня одного!
Лигурио. Ты спятил.
Каллимако. Куда мне идти теперь?
Лигурио. Пошляйся по Флоренции. Флоренция велика.
Каллимако. Да я еле на ногах стою.
О, сколь же счастлив тот, кто
глуп не в меру,
а также принимает все на веру!
Чужд честолюбья он
и страха чужд тем боле
и потому лишен
семян тоски и боли.
Сей доктор ради роли
отца поверить рад,
что и осел крылат.
Все остальное он забыл на свете,
мечтая, чтобы в доме были дети.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Сострата, Нича, Лигурио.

Сострата. Я не раз слыхала, что разумный человек должен выбирать из двух зол меньшее. Если, чтобы иметь деток, у вас нет иного средства, то приходится применить это, раз в нем нет греха.
Нича. Ну разумеется!
Лигурио. Ступайте к вашей дочери, а мы с мессером пойдем к фра Тимотео, ее духовнику, и поведаем ему, в чем дело, так что вам ничего и говорить не нужно. Вы увидите сами, что он вам скажет.
Сострата. Так будет лучше всего. Вам идти в ту сторону, а я пойду к Лукреции и уговорю ее, во всяком случае, посоветоваться с монахом.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Лигурио.

Нича. Ты, быть может, удивлен, Лигурио, что нужно столько уловок, чтобы склонить мою жену. Но если бы ты знал все, ты бы не удивлялся.
Лигурио. Я думаю, это происходит оттого, что все женщины подозрительны.
Нича. Не в том дело. Она была самым кротким и покладистым существом на свете. Но после того как одна соседка сказала ей, что если она обещается простоять сорок ранних обеден у сервитов, то она понесет, она дала обет и ходила в монастырь раз двадцать. Что же вы думаете? Один из этих жирных монахов начал обхаживать ее, так что она больше не пожелала туда ходить. Как ужасно, что те, кому следовало бы подавать нам добрые примеры, на самом деле такие распутники. Правду я говорю?
Лигурио. Еще бы, черт побери!
Нича. С тех пор у ней ушки на макушке, и хоть она молчит, но упорство ее сломить невозможно.
Лигурио. Еще бы! Но обет, о котором вы говорили, так и не был выполнен?
Нича. Ее освободили от него.
Лигурио. Хорошо. Кстати, если вы при деньгах, дайте мне двадцать пять дукатов: в подобных случаях скупиться не надо. Необходимо заручиться сейчас же дружбой монаха и подать ему надежду на большее.
Нича. Бери, бери! Мне не жалко. Я выгадаю на другом.
Лигурио. Эти монахи народ продувной, оно и понятно: им ведомы и наши грехи и их собственные. Кто их не знает насквозь, мог бы легко попасть впросак и не сумел бы склонить их на свою сторону. Поэтому я не хотел бы, чтобы вы, разговаривая с ними, испортили дело: ведь ваш брат проводит весь день в ученых занятиях и понимает толк в книгах, а в делах житейских ничего ие смыслит. (В сторону.) Он так глуп, что я боюсь, как бы он не испортил всего дела.
Нича. Скажи мне, что я, по-твоему, должен делать?
Лигурио. Не мешать мне и молчать, покуда я не подам вам знак.
Нича. Отлично. Какой же ты сделаешь знак?
Лигурио. Я закрою один глаз и прикушу губу. Стойте! Мы устроим иначе. Когда вы последний раз разговаривали с монахом?
Нича. Лет десять тому назад.
Лигурио. Прекрасно. Я скажу, что за это время вы оглохли, вы не отвечайте ни на одни его вопрос и молчите, пока мы не заговорим громко.
Нича. Ладно.
Лигурио. Не обращайте внимания, если я скажу такое что вам покажется противным нашим желаниям: все обратится в нашу пользу.
Нича. В добрый час!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фра Тимотео, женщина.

Фра Тимотео. Если вы хотите исповедаться, я готов исполнить ваше желание.
Женщина. Не сегодня. Меня ждут, и с меня довольно было хоть немного облегчить душу. Отслужили вы мессы пресвятой богородице, о которых я вас просила?
Фра Тимотео. Как же, как же, мадонна.
Женщина. Вот вам флорин, и каждый понедельник в течение двух месяцев служите обедню за упокой души моего мужа. И хоть был он грубый человек, а все же плоть дает себя знать и я не могу не пожалеть, когда вспоминаю о нем. А как вы думаете, он в чистилище?
Фра Тимотео. Без сомнения.
Женщина. Уж, право, не знаю. Вам ведь известно, что он со мной иногда вытворял. Сколько раз я вам жаловалась на него. Я избегала его, как могла, но он был так назойлив. О господи боже!
Фра Тимотео. Не сомневайтесь. Милосердие божье велико. Если у человека нет недостатка в добром намерении, всегда есть время покаяться.
Женщина. А как вы думаете, придет в этом году турок в Италию?
Фра Тимотео. Если не будете молиться — придет.
Женщина. Боже милостивый, помоги нам! Я страсть боюсь, как бы эти дьяволы не посадили меня на кол. Но я вижу тут знакомую. Пойду к ней. Всего вам доброго.
Фра Тимотео. Ступайте с миром.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича.

Фра Тимотео. Правду говорят, что женщины — самые милосердные существа на свете, но зато и самые надоедливые. Кто их избегает, гонит и докуку и пользу: кто с ними водится, имеет и пользу и скуку. Да и то правда, нет меда без мух. Что вы поделываете, люди добрые? Да не мессер ли это Нича?
Лигурио. Говорите громче: он так оглох, что как есть ничего не слышит.
Фра Тимотео. Добро пожаловать, мессер.
Лигурио. Громче!
Фра Тимотео. Добро пожаловать!
Нича. Рад вас видеть, отец.
Фра Тимотео. Что поделываете?
Нича. Все в порядке, благодарствую.
Лигурио. Обращайтесь ко мне, отец. А то, если будете стараться, чтобы ои вас услышал, наделаете шуму на всю площадь.
Фра Тимотео. Что вам нужно от меня?
Лигурио. Вот этот мессер Нича и другой почтенный человек, о котором вы еще услышите, хотят раздать на бедных несколько сот дукатов.
Нича. Тьфу, пропасть!
Лигурио. Молчите, чтоб вас! Это ведь не так много. Не удивляйтесь, отец, тому, что он говорит: он не слышит, а ему иногда кажется, что он слышит, вот он и отвечает невпопад.
Фра Тимотео. Продолжай, пусть его говорит что хочет.
Лигурио. Часть денег у меня с собой. Они хотят, чтобы вы распределили их.
Фра Тимотео. Весьма охотно.
Лигурио. Но прежде чем деньги эти будут даны, нужно, чтобы вы помогли нам в одном необычном случае, происшедшем с мессером. Вы одни можете помочь там, где замешана честь всего его дома.
Фра Тимотео. В чем дело?
Лигурио. Я не знаю, был ли вам знаком Камилло Кальфуччи, племянник этого мессера?
Фра Тимотео. Да, я знаю его.
Лигурио. Год назад он уехал по делам во Францию, и, так как жена его умерла, он оставил взрослую дочку на попечении в одном монастыре, название которого я вам пока не могу назвать.
Фоа Тимотео, Что же случилось?
Лигурио. Случилось то, что либо по оплошности монахинь, либо по ветренности девицы она оказалась беременной на пятом месяце, так что если не пособить беде благоразумием, то доктор, монахини, девица Камилло, дом Кальфуччи будут опозорены. А доктор так близко принимает это к сердцу, что, если дело удастся скрыть, он дал обет пожертвовать на богоугодные дела триста дукатов.
Нича. Что ты мелешь?!
Лигурио. Молчите! И он сделает пожертвование через вас. Вы один да еще аббатиса можете нам помочь.
Фра Тимотео. Каким образом?
Лигурио. Убедите аббатису дать девице питье, от которого она выкинет.
Фра Тимотео. Об этом еще нужно подумать.
Лигурио. Судите сами, сколько отсюда проистекает добра: вы спасаете честь монастыря, честь девицы, честь ее родителей, вы возвращаете отцу дочь, вы делаете приятное мессеру и всем его родственникам, раздаете столько милостыни, сколько можно раздать из этих трехсот дукатов. А с другой стороны, вы не вредите никому, кроме кусочка нерожденного, бесчувственного мяса, которое и без того может погибнуть тысячами способов. И по-моему, хорошо то. что причиняет добро наибольшему числу людей и чем наибольшее число людей довольно.
Фра Тимотео. Ну, во имя божье, будь по-вашему! Ради создателя и милосердия пусть будет все сделано, как вы хотите. Назовите мне монастырь, дайте мне питье, а если можно, то и денежки, чтобы я мог начать творить благостыню.
Лигурио. Теперь я вижу, что вы тот монах, за которого я вас почитал. Возьмите эти двадцать пять дукатов. Монастырь зовется… Погодите, я вижу в церкви женщину, которая делает мне знаки, я сию минуту вернусь. Не оставляйте мессера Нича, я ей должен сказать всего два слова.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Фра Тимотео, Нича.

Фра Тимотео. На каком бишь месяце эта девица, сказали вы?
Нича. У меня голова идет кругом.
Фра Тимотео. Я говорю, на каком месяце эта девица?
Нича. Чтоб ему пусто было!
Фра Тимотео. Почему?
Нича. Потому!
Фра Тимотео. Ну и попал я в передрягу! Навязались мне сумасшедший да глухой. Одни удирает, другой не слышит. Но если только эти дукаты не из меди, я распоряжусь ими лучше, чем они. Но вот возвращается Лигурио.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лигурио, фра Тимотео, Нича.

Лигурио. Успокойтесь, мессер. У меня большая новость, отец!
Фра Тимотео. Какая?
Лигурио. Женщина, с которой я только что говорил, сообщила, что та девица выкинула без посторонней помощи.
Фра Тимотео. Прекрасно, но милостыня в ваш карман уже не вернется.
Лигурио. Что вы этим разумеете?
Фра Тимотео. Я разумею, что у вас тем более оснований сделать это пожертвование.
Лигурио. Пожертвование будет сделано, если вы хотите, но только нужно, чтобы вы помогли доктору в другом деле.
Фра Тимотео. В каком деле?
Лигурио. В деле менее важном, менее соблазнительном, более приятном для нас, более выгодном для вас.
Фра Тимотео. В чем же оно состоит? Я уж связан с вами и, сдается мне, так тесно сдружился, что нет вещи, которой бы я не сделал для вас.
Лигурио. Я вам это скажу в церкви, с глазу на глаз, а доктор будет так милостив подождать нас здесь. Мы скоро вернемся.
Нича. Как сказал воробей кошке.
Фра Тимотео. Идем.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Нича, один.

— День или ночь? Наяву это или во сие? Неужели я пьян? А у меня сегодня росинки во рту не было, так натощак н погнался за этой чепухой. Мы сговаривались сказать монаху одно, а он сказал совсем другое. Потом он потребовал, чтобы я притворился глухим. Я должен был бы законопатить себе уши, как тот датчанин, чтоб только не слышать вздора, который он молол — и бог знает с какой целью! Мой кошелек облегчился на двадцать пять дукатов, а о деле моем и речь не заходила. Теперь дожидайся их здесь как дурак! Но вот они идут, худо им будет, если они еще не переговорили о моем деле!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича

Фра Тимотео. Позовите сюда женщин. Я знаю, что мне нужно делать, и, если мой голос что-нибудь да значит, мы сведем кого нужно сегодня же вечером.
Лигурио. Мессер Нича, фра Тимотео готов на все. Теперь надо позаботиться, чтобы женщины пришли сюда.
Нича. Ты воскресил меня. Мальчик будет?
Лигурио. Конечно, мальчик.
Нича. Я плачу от умиления.
Фра Тимотео. Ступайте покамест в церковь, а я подожду женщин здесь. Станьте в сторонке, чтоб они вас не увидали, и, как только они уйдут, я сообщу вам их ответ.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Фра Тимотео, один.

— Я не знаю, кто кого провел. Этот плут Лигурио подъехал ко мне с первой небылицей, чтобы испытать меня. Не дай я ему тогда своего согласия, он не сказал бы мне про их нужду, чтоб не открыть без пользы их замысла, а о том, что он мне наплел, им мало было заботы. Правда, меня надули, но этот обман к моей же выгоде. Мессер Нича и Каллимако богаты, и я с каждого — по разным основаниям — могу сорвать хороший куш. Дело это должно остаться в тайне: им так же невыгодно болтать, как и мне. Будь что будет, я не раскаиваюсь. Правда, я боюсь, что не обойдется без затруднений, ибо мадонна Лукреция — женщина разумная и добронравная. Но я поддену ее ее же добротой. У всех женщин мало мозгу, и если сыщется одна, которая в состоянии сказать пару умных слов, то об ней уже трубят на всех перекрестках: в царстве слепых кривой — король. Вот она идет сюда вместе с матерью, а эта баба продувная и будет мне хорошей помощницей.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Сострата, Лукреция

Сострата. Я надеюсь, ты не сомневаешься, дочь моя, я ценю твою честь больше, чем кто-либо на свете, и что я не посоветовала бы тебе ничего дурного. Я уже говорила и повторяю еще раз: если фра Тимотео не найдет в том никакого греха, ты соглашайся, и будет тебе благо.
Лукреция. Я всегда опасалась, как бы желание мессера Нича иметь детей не заставило вас решиться на какой-нибудь ложный шаг, и потому всякий раз, когда он мне говорил о чем-либо подобном, я была настороже и в сомнении, в особенности после той истории, что случилась со мной при посещении монастыря сервитов. Но из всего, что до сих пор было испробовано, это мне кажется самым чудовищным. Как! Отдать свое тело на поругание, стать причиной смерти другого человека, хотя он и опозорит меня перед тем,— да если бы я осталась одна во всем мире и от меня бы зависело восстановить род человеческий, то и тогда, думаю, не решилась бы на подобное дело.
Сострата. Я не спорю с тобой, дочка. Поговори с фрате, послушай, что он тебе скажет, и сделай то, что тебе посоветуют — он, мы и всякий, кто желает тебе добра.
Лукреция. Меня прямо в жар бросило от этаких страстей.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Фра Тимотео, Лукреция, Сострата.

Фра Тимотео. Добро пожаловать. Я знаю, о чем вы хотите меня спросить, ибо мессер Нича меня уже уведомил. Я провел более двух часов над писанием, исследуя этот случай, и после внимательного изучения я нахожу многое, и в частностях и в общем, что может быть истолковано в нашу пользу.
Лукреция. Говорите вы правду или насмехаетесь?
Фра Тимотео. Ах, мадонна Лукреция! Такое ли это дело, чтоб насмехаться? Ведь вы же меня знаете не первый день!
Лукреция. Да, отец. Но мне это кажется самым невероятным делом из всех когда-либо бывших.
Фра Тимотео. Верю, мадонна. Но я не хочу, чтобы вы продолжали так думать. Есть много вещей, которые издали кажутся страшными, невыносимыми, необыкновенными, а подойдешь к ним поближе — они оказываются человеческими, сносными, привычными. Поэтому и говорится: у страха глаза велики. Таково и наше дело.
Лукреция. Бог его знает!
Фра Тимотео. Я хочу вернуться к тому, что говорил вначале. Касательно греха вы должны усвоить себе то общее положение, что там, где имеется налицо верное благо и возможное зло, никогда не следует упускать благо из боязни зла. Верное благо — это то, что вы забеременеете, и верное зло — это то, что человек, который разделит с вами ложе после приема питья, умрет: впрочем, бывают и такие, которые от этого не умирают. Но раз дело сомнительное, мессер Нича не должен подвергать свою жизнь опасности. Что же касается самого действия, то сущая басня, будто это грех, ибо воля наша согрешает, а не плоть, жена грешит, если причиняет неудовольствие мужу, а вы угождаете ему, грех — в наслаждении, а для вас это только неприятность. Кроме того, во всех обстоятельствах надлежит обращать внимание на цель. Ваша цель — обрести для рая новую душу и ублаготворить вашего супруга. В писании сказано, что дочери Лота, думая, что они одни остались на свете, переспали с отцом, и, так как их намерение было благим, они не согрешили.
Лукреция. В чем вы хотите меня убедить?
Сострата. Дай себя убедить, дочка. Не видишь ты, что женщина, которая не имеет детей, не имеет дома? Умрет муж — и она останется без призора, покинутая всеми.
Фра Тимотео. Клянусь своим саном, мадонна, что не больше греха для вас повиноваться в этом случае мужу, чем оскоромиться в среду — грех, который снимается святой водой.
Лукреция. К чему вы меня склоняете, отец!
Фри Тимотео. Я склоняю вас к тому, за что вы вечно будете иметь причину молить за меня бога, и будущий год доставит вам еще больше сладости, чем этот.
Сострата. Она сделает то, что вы хотите. Я сама сегодня же уложу ее в постель. Чего ты боишься, дурочка? Столько женщин в этом городе благодарили бы небо с воздетыми руками!
Лукреция. Я согласна, но думаю, что не переживу эту ночь.
Фра Тимотео. Не бойся, дочь моя. Я буду молиться за тебя богу, буду читать молитву архангелу Рафаилу, дабы он сопутствовал тебе. Ступайте в добрый час и приготовьтесь к таинству, которое свершится сегодня ночью, ибо уже вечереет.
Сострата. Оставайтесь с миром, отец.
Лукреция. Боже, помоги мне! Пресвятая дева, сохрани меня от зла!

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича.

Фра Тимотео. Эй, Лигурио! Выходите!
Лигурио. Как дела?
Фра Тимотео. Отлично. Они пошли домой, готовые выполнить все, что требуется. Препятствий никаких не будет, так как мать останется при ней и хочет сама уложить ее.
Нича. Правду вы говорите?
Фра Тимотео. Ба! Вы излечились от глухоты!
Лигурио. Святой Кимент помог ему.
Фра Тимотео. Надо поставить статую святому Клименту, и народ повеселится и мне перепадет.
Нича. Мы удаляемся от предмета. Будет моя жена противиться тому, чего я желаю?
Фра Тимотео. Нет, говорю вам.
Нича. Я самый счастливый человек на свете.
Фра Тимотео. Верю вам. Вы будете нянчить сынишку, а кто не верит, пусть тому будет хуже.
Лигурио. Возвращайтесь, отец, к вашим молитвам, и, если еще что понадобится, мы к вам зайдем. Вы, мессер, ступайте к жене, чтоб укрепить ее в ее решении, а я отправлюсь к магистру Каллимако сказать, чтобы он послал вам питье. Устройте так, чтобы я мог вас повидать вскоре после захода солнца: нам нужно еще о многом подумать до условленного часа.
Нича. Ты прав. Прощайте!
Фра Тимотео. Идите с богом.
Приятно жить обманом
и верить в то, что сбудутся мечты,
и сладостным дурманом
лечить себя от горькой пустоты.
О зелье, правый ты
заблудшим указуешь путь недаром!
Достоинства твои
обогащают божество любви.
Тебя не пересилить средствам старым:
камням, отраве, чарам.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Каллимако, один

— Хотел бы я знать, что им удалось сделать. Неужели я не увижу Лигурио? Уж целый час прошел после условленного срока! В какой тревоге я все время нахожусь! Правда, что Фортуна и Природа всегда уравнивают свой счет. Они никогда не делают добра без того, чтобы взамен не сделать зла. Насколько возросла моя надежда, настолько увеличился и страх. Увы! Возможно ли жить в подобных волнениях, терзаясь то опасениями, то надеждами? Я — корабль, гонимый двумя противоположными ветрами, который тем сильнее трепещет за свою участь, чем ближе он к гавани. Глупость мессера Нича подает мне надежду, благоразумие и суровость Лукреции повергают меня в страх. Горе мне! Я нигде не нахожу покоя. Иногда я пытаюсь побороть себя самого, браню себя за сумасбродство и говорю себе: что ты делаешь? Ты сошел с ума? Если даже ты добьешься своего, что тогда? Ты познаешь свое заблуждение, пожалеешь стольких трудов и раскаешься в своих помыслах. Не знаешь ты разве, как мало находит человек блага в том, к чему он стремился м чего достиг, по сравнению с тем, что предполагал найти! С другой стороны, худшее, что может приключиться, — это то, что ты умрешь и отправишься в ад! Ну что ж! Столько умерло других, и в аду сидит столько достойных людей, что вовсе не стыдно к ним присоединиться. Иди навстречу своей судьбе, старайся избежать зла, а если не можешь — сноси его как мужчина, не падай духом, не унижайся, как женщина. Так я внушаю себе мужество, но ненадолго: вновь обуревает меня такое неистовое желание хоть один раз обладать ею, что я становлюсь сам не свой: ноги дрожат, кровь холодеет, сердце хочет выпрыгнуть из груди, руки отказываются служить, язык немеет, глаза мутнеют, голова кружится. Если бы я нашел Лигурио, чтоб отвести душу! Да вот и он спешит сюда. То, что он мне скажет, либо продлит еще немного мою жизнь, либо же сразит меня совсем.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лигурио, Каллимако.

Лигурио. Никогда я так сильно не желал встретить Каллимако. и никогда мне не было так трудно его сыскать. Если бы я нес ему печальные вести, я нашел бы его тотчас же. Я был в его доме, на площади, на рынке, у палаццо Спини, в лоджии Торнаквинчи, и нигде его нет. У этих влюбленных ртуть под ногами, они не в состоянии усидеть на одном месте.
Каллимако. Что ж я стою и не окликну его? У него, кажется, довольный вид. Эй, Лигурио, Лигурио?
Лигурио. Каллимако, где же ты был?
Каллимако. Какие новости?
Лигурио. Хорошие.
Каллимако. Хорошие, правда?
Лигурио. Превосходные.
Каллимако. Лукреция согласна?
Лигурио. Согласна.
Каллимако. Фрате сделал, что обещал?
Лигурио. Сделал.
Каллимако. О благословенный фрате! Я вечно за него буду молить бога.
Лигурио. Хорош ты! Как будто бог воздает за зло, как за добро. Монах потребует не молитв, а совсем другого.
Каллимако. Чего же?
Лигурио. Денег.
Каллимако. Дадим ему денег. Сколько ты обещал?
Лигурио. Триста дукатов.
Каллимако. Хорошо сделал.
Лигурио. Из них доктор выложил двадцать пять.
Каллимако. Каким образом?
Лигурио. Довольно тебе, что он их выложил.
Каллимако. А мать Лукреции, что она сделала?
Лигурио. Почти все. Когда она узнала, что ее дочери позволено приятно провести эту ночку и притом без греха, она стала неотступно просить, приказывать, ободрять, покуда не привела Лукрецию к монаху, а затем уже сделала так, что та согласилась.
Каллимако. Боже, за какие заслуги даруется мне столько счастья? Я готов умереть от радости!
Лигурио. Извольте видеть, что это за народ! Коль не от горя, так от радости, а умереть хочет обязательно. Приготовил ты питье?
Каллимако. Как же!
Лигурио, Что ты ей пошлешь?
Каллимако. Бокал горячего вина с пряностями, которое укрепляет желудок и веселит голову. — Увы! Увы! Горе мне, я погиб!
Лигурио. Что такое? Что случилось?
Каллимако. Ничего не поможет мне!
Лигурио. Что за дьявол?
Каллимако. Все пошло прахом. Я попал в тупик.
Лигурио. Почему? В чем дело? Отними руку от лица.
Каллимако. Не знаешь ты разве, ведь я сказал мессеру Нича, что ты, он, Сиро и я схватим кого попало и положим рядом с его женой?
Лигурио. Что ж из того?
Каллимако. Как — что из того? Если я буду с вами, я не смогу быть тем, кого схватят, если меня не будет с вами, он догадается об обмане.
Лигурио. Ты прав. Но разве нет средства помочь беде?
Каллимако. Не думаю.
Лигурио. Найдется.
Каллимако. Какое?
Лигурио. Дай подумать.
Каллимако. Нечего сказать, помог ты мне… если теперь должен еще размышлять!
Лигурио. Нашел!
Каллимако. Что?
Лигурио. Я устрою так, что монах, который помогал нам до сих пор, поможет и в остальном.
Каллимако. Каким образом?
Лигурио. Мы все переоденемся, я заставлю переодеться и монаха, тот изменит голос, лицо, одежду, и я скажу доктору, что он — это ты, и он поверит.
Каллимако. Прекрасно! А я что буду делать?
Лигурио. Ты? Ты накинешь на плечи худой плащ и с лютней в руке выйдешь в нужную минуту из-за угла его дома, напевая песенку.
Каллимако. С открытым лицом?
Лигурио. Ну да. Если ты будешь в маске, у него может зародиться подозрение.
Каллимако. Он меня узнает.
Лигурио. Не узнает. Ты сделай вот что: скриви на сторону лицо, раскрой, выпять или оскаль рот, зажмурь один глаз. Попробуй-ка!
Каллимако. Так хорошо?
Лигурио. Нет.
Каллимако. Так?
Лигурио. Недостаточно.
Каллимако. Вот этак?
Лигурио. Теперь хорошо, заучи эту гримасу. У меня дома есть приставной иос, можешь его нацепить.
Каллимако. Что же будет дальше?
Лигурио. Когда ты покажешься на углу, мы бросимся к тебе, выбьем из рук лютню, схватим тебя, завертим на месте, отведем в дом, положим в постель, остальное ты уж должен выполнить сам.
Каллимако. Лишь бы только попасть!
Лигурио. Попасть-то ты попадешь. Но вот суметь являться туда еще будет зависеть от тебя, а не от нас.
Каллимако. Каким образом?
Лигурио. Расположи ее к себе в эту ночь и, прежде чем уйти, откройся ей. Признайся в хитрости, выкажи любовь, которую питаешь к ней в сердце, скажи ей, как она тебе дорога и как она, не боясь огласки, может стать твоей подругой, а подвергнув себя величайшему сраму — твоим врагом. Немыслимо, чтобы она не спелась с тобой и захотела, чтобы эта ночь осталась единственной.
Каллимако. Веришь ты в это?
Лигурио. Я в этом убежден. Но не будем больше терять времени. И без того уже поздно. Позови Сиро, пошли питье мессеру Нича и жди меня дома. Я пойду за монахом, мы его переоденем и приведем сюда, разыщем доктора, а там сделаем и все остальное.
Каллимако. Хорошо! Ступай!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Каллимако, Сиро.

Каллимако. Эй, Сиро!
Сиро. Мессер!
Каллимако. Подойди поближе.
Сиро. Вот я.
Каллимако. Возьми серебряный бокал, что стоит в шкафу в моей спальне, покрой его куском шелка и принеси сюда, да смотри не пролей дорогой!
Сиро. Будет сделано. (У ходит.)
Каллимако. Сиро у меня уже десять лет и всегда служил мне верой и правдой. Думаю, и в этом случае я могу на него положиться, и, хоть я не предупредил его об этой уловке, он, верно, уже пронюхал о ней — он плут изрядный! — и мне сдается, игра ему по сердцу.
Сиро (возвращается). Вот бокал.
Каллимако. Хорошо. Ступай живо в дом мессера Нича и скажи ему, что это лекарство, которое госпожа должна принять сейчас же после ужина, и, чем раньше она поужинает, тем лучше. Передай ему, что мы будем на углу в десять часов, как условились, и пусть он тоже придет туда. Ступай мигом.
Сиро, Иду.
Каллимако. Слушай! Если он захочет, чтобы ты подождал его, жди и приходи сюда с ним. Если нет, возвращайся сюда, после того как отдашь ему бокал и выполнишь, что сказано.
Сиро. Слушаю, мессер.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Каллимако, один.

— Я жду, чтоб Лигурио вернулся с монахом, н тот, кто говорит, что ждать невесело, говорит правду. Я худею каждый час на десять фунтов, думая, где я теперь и где могу быть через два часа, трепеща, как бы не произошло чего-либо, что смешает мои расчеты. Если это случится, эта ночь будет последнее в моей жизни: я или брошусь в Арно, или повешусь, или выброшусь из окна, или, наконец, заколю себя на ее пороге. Что-нибудь да уж учиню над собой: не жилец я больше на свете!.. Но я вижу Лигурио?.. Так и есть, это он. А с ним какой-то горбатый и хромой, наверно, это переодетый монах. О монахи! Узнав одного из них — и ты узнаешь всех. Кто этот другой, что присоединился к ним? Мне сдается, это Сиро, который уже выполнил поручение к доктору, — он самый! Я подожду их здесь, чтоб столковаться окончательно.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сиро, Лигурио, фра Тимотео, переодетый, Каллимако.

Сиро. Кто это с тобой, Лигурио?
Лигурио. Один добрый человек.
Сиро. Хром он или только притворяется?
Лигурио. Не суйся не в свое дело.
Сиро. Рожа у него разбойничья!
Лигурио. Отвяжись, пожалуйста. Надоел ты нам! Где Каллимако?
Каллимако. Я здесь.
Лигурио. Послушай, Каллимако, предупреди этого болвана Сиро, он уже наговорил кучу глупостей.
Каллимако. Слушай, Сиро! Ты должен сегодня вечером исполнять все, что тебе скажет Лигурио, и, когда он тебе будет приказывать, повинуйся ему, как мне самому. И что бы ты не увидел, ни приметил и ни услышал, держи язык за зубами, если ты сколько-нибудь дорожишь моим добром, моей честью, моей жизнью и твоим собственным благополучием.
Сиро. Будет исполнено.
Каллимако. Отдал ты доктору бокал?
Сиро. Отдал мессеру.
Каллимако. И что же он ответил?
Сиро. Что все будет исполнено в точности.
Фра Тимотео. Это — Каллимако?
Каллимако. К вашим услугам. Уговор ясен: можете располагать мною и моим имуществом, как самим собой.
Фра Тимотео. Слышал сие и верю. Я взялся сделать для тебя то, чего не сделал бы ни для кого на свете.
Каллимако. Ваши труды не пропадут даром.
Фра Тимотео. С меня довольно твоего расположения.
Лигурио. Бросьте эти любезности! Мы пойдем переодеваться — Сиро и я. Ты, Каллимако, ступай пока с нами, а потом иди и делай свое дело. Фрате подождет нас здесь, мы обернемся одним духом и тогда уж отправимся за мессером Ничей.
Каллимако. Хорошо. Пойдем!
Фра Тимотео. Я жду вас.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Фра Тимотео, один.

— Прав тот, кто утверждает, что дурное общество доводит человека до виселицы, и человек столь же часто кончает плохо из-за того, что слишком податлив и добр, как и из-за того, что слишком порочен. Бог ведает, я никому не хотел зла, сидел себе в своей келье, творил молитвы, поучал свою паству — не попадись мне этот дьявол Лигурио, сперва я дал ему палец, потом всю руку, теперь уж я влез по уши во грех и не знаю, куда еще влопаюсь. Впрочем, меня успокаивает то, что, когда какое-нибудь дело касается многих, многие и должны заботиться о нем. Но вот возвращаются Лигурио и слуга.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Сиро, переодетые.

Фра Тимотео. В добрый час вам вернуться.
Лигурио. Хороши мы?
Фра Тимотео. Да уж куда лучше.
Лигурио. Не хватает только доктора. Пойдем к его дому. Уже десятый час, надо спешить.
Сиро. Кто это отпирает его дверь? Слуга?
Лигурио. Нет, он сам. Ха-ха-ха-ха!
Сиро. Ты смеешься?
Лигурио. Как же тут не смеяться! Напялил на себя камзольчик, который не закрывает ему зада! Что за чертовщина у него на голове! Сукфья какая-то! И шпажонка на боку! Ха-ха-ха-ха! Бормочет себе что-то под нос! Отойдем в сторону, послушаем, как он будет сетовать на жену.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Нича, переодетый.

— И чего только не вытворяла эта дура! Служанок она отослала к матери, слугу на мызу. За это я ее хвалю, но уж не похвалю за то, что. прежде чем соблаговолить лечь в постель, она так долго жеманничала: ‘Я не хочу… Как я на это решусь?.. Что вы меня заставляете делать?.. Ах, мама, мама!..’ И если бы мать не намылила ей как следует голову, она так бы и не улеглась. Чтоб ее лихорадка трясла! Я одобряю в женщинах стыдливость, но не в такой же мере. Совсем нам заморочила голову, куриные ее мозги! А скажи кто-нибудь при ней: ‘Надо повесить самую умную женщину во Флоренции!’ — она бы сейчас отозвалась: ‘Что я тебе сделала?’ Теперь я знаю, дело пойдет на лад, и, прежде чем я выйду из игры, я смогу сказать: ‘Вложил персты свои’. Однако этот наряд мне к лицу! Кто бы узнал меня в нем? Я кажусь выше ростом, моложе, стройнее, и не нашлось бы женщины, которая потребовала бы с меня постельных денег. Но где мне найти остальных?

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лигурио, Нича, фра Тимотео, Сиро.

Лигурио. Добрый вечер, мессер,
Нича. Ан-ай-ай!
Лигурио. Не бойтесь, мы это, мы.
Нича. О, да вы все здесь! Если бы я вас тотчас не признал, я бы всех до одного пронзил этой шпагой! Это ты, Лигурио? Ты, Сиро? А тот — магистр, а?
Лигурио. Да, мессер.
Нича. Здорово! Ловко он вырядился! Сам дьявол его бы не узнал,
Лигурио. Я заставил его положить в рот два ореха, чтобы его не признали по голосу.
Нича. Ну и болван ты!
Лигурио. Почему?
Нича. Зачем ты мне раньше этого не сказал? Я бы себе тоже положил в рот два ореха. Ты ведь знаешь, как важно не быть узнанным по голосу.
Лигурио. Возьмите это, положите себе в рот.
Нича. Что это?
Лигурио, Шарик воску.
Нича. Дай-ка. Ка-пу-ка-ко-ку-ку-тьфу ъ! Чтоб тебе провалиться, негодяй!
Лигурио, Простите, я вам дал по ошибке другой шарик, я не заметил.
Нича. Ка-ка-пу-пу. Ч-ч-ч-что это было?
Лигурио. Алоэ.
Нича. Черт тебя побери! Тьфу, тьфу! Магистр, почему вы молчите?
Фра Тимотео. Лигурио рассердил меня.
Нича. О, вы славно меняете голос!
Лигурио. Не будем больше терять время. Я беру на себя обязанности полководца и выстраиваю войско в боевом порядке. Правым флангом будет командовать Каллимако, левым — я, между двумя флангами, здесь, расположится доктор. Сиро составит прикрытие, чтобы оказать поддержку той части, которая дрогнула бы в бою. Паролем будет: ‘Святой Рогач’.
Нича. Кто это святой Рогач?
Лигурио. Самый чтимый святой во Франции. В поход! Устроим засаду на этом углу. Смирно! Я слышу звуки лютии.
Нича. Это — он. Что мы станем делать?
Лигурио. Надо выслать вперед разведчика, чтоб обнаружить, кто он. И, сообразуясь с тем, что он донесет, мы и будем действовать.
Нича. Кто пойдет?
Лигурио, Ступай ты, Сиро. Ты знаешь, что тебе надо делать. Посмотри, разведай, донеси нам.
Сиро. Иду.
Нича. Я не хотел бы, чтобы мы дали маху: еще, чего доброго, окажется какой-нибудь хилый старикашка, или же больной, и нам придется завтра вечером начинать игру сначала!
Лигурио. Не бойтесь, Сиро — малый расторопный. Вот он уже возвращается. Нут что ты увидел, Сиро?
Сиро. Такого красивого молодчика вы еще не видывали. Ему нет и двадцати пяти лет, он один, на нем короткий плащ, в руках лютня.
Нича. Вот это удача! Но берегись: если ты соврал, тебе несдобровать.
Сиро. Он таков, как я вам сказал.
Лигурио. Подождем, пока он завернет за угол, и тогда сразу ринемся на него.
Нича. Подвиньтесь поближе, магистр, вы мне кажетесь парнем дюжим. Вот он!
Каллимако (поет).
Пускай сам черт к тебе приходит в гости,
Раз мне прийти к тебе не удается!
Лигурио. Стой! Давай сюда лютню!
Каллимако. Ой-ой! Что я вам сделал?
Нича. Сейчас увидишь. Накрой ему голову, заткни рот.
Лигурио. Верти его.
Нича. Еще раз, еще разок! Ну, теперь в дом его!
Фра Тимотео. Мессер Нича, я пойду отдохнуть, у меня голова болит до смерти. Если не будет надобности, я не приду до завтрашнего утра.
Нича. Да-да, магистр, не приходите, обойдемся без вас.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Фра Тимотео, один.

— Они вошли в дом, а я пойду в монастырь. А вы, зрители, не браните нас, если в эту ночь никто не уснет, так что действие будет течь без перерыва. Я буду читать молитвы. Лигурио и Сиро будут ужинать, ибо они сегодня еще ничего не ели. Доктор будет прохаживаться из комнаты в комнату. Каллимако и мадонна Лукреция не будут спать, потому что, я знаю, будь я им, а вы ею, мы бы тоже не спали.
О сладостный покой,
о тишина ночная,
при вас тому, кто любит, не до сна!
Ты радости с собой
несешь, пора святая,
и души ублажаешь ты одна.
Ты воздаешь сполна
за долгие невзгоды
влюбленным, и в груди
ты зажигаешь хладной,
волшебница, огонь любви отрадный.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Фра Тимотео, один.

— Я глаз не мог сомкнуть в эту ночь, так обуревает меня желание узнать, как это Каллимако и другие обделали дельце. Я старался убить время всяческими способами: молился, читал Жития святых, сходил в церковь и зажег погашенную лампаду, сменил покрывало на чудотворной мадонне. Сколько раз толковал я этим братьям, чтоб они содержали ее в чистоте! А еще потом удивляются, что убывает благочестие. Или вот еще: когда-то у нас было пятьсот статуй святых, а теперь не осталось и двадцати, это мы сами повинны в том, что теряем доброе имя. Прежде мы каждый вечер ходили процессией к каждую субботу распевались хвалы пресвятой деве. Пожертвования на церковь не оскудевали, на исповеди мы уговаривали мужчин и женщин жертвовать на новые иконы и статуи. Теперь ничего этого не делается, и мы еще удивляемся, если дела идут плохо. О, как мало мозгов у моей братии. Но я слышу сильный шум в доме мессера Нича. Вот они, клянусь создателем, они выпроваживают пленника. Я пришел как раз вовремя, хотя они порядком замешкались и уже светает. Спрячусь и подслушаю, что они будут говорить.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Каллимако, Лигурио. Сиро.

Нича. Хватай его с той стороны, а я с этой, а ты, Сиро, держи его сзади за плащ.
Каллимако. Не делайте мне больно!
Лигурио. Не бойся. Ну, пошевеливайся!
Нича. Дальше не пойдем.
Лигурио. Ладно, отпустим его тут. Повернем его раза два, чтоб он не знал, откуда вышел. Верти его, Сиро.
Сиро. Верчу.
Нича. Поверни еще раз.
Сиро. Сделано.
Каллимако. А моя лютня!
Лигурио. Убирайся, бездельник, проваливай! Если я еще услышу твои бредни, я тебе глотку перережу.
Нича. Удрал. Пойдем теперь переодеваться. Нужно выбраться из дома как можно раньше, дабы не было видно, что мы не спали эту ночь.
Лигурио. Правда.
Нича. Вы и Сиро ступайте к магистру Каллимако и скажите, что все сложилось как нельзя лучше.
Лигурио. Что мы можем ему сказать? Мы ничего не знаем. Вам ведь известно, что, придя в дом, мы отправились в погреб выпить винца. Вы с тещей оставались одни с этим типом, и мы вас больше не видели до той поры, пока вы нас не позвали, чтобы выпроводить его.
Нича. Правда. От мне есть что порассказать вам! Супруга моя была в постели впотьмах, а Сострата ожидала меня у огня. Я пришел с этим молодчиком и, чтобы показать товар лицом, я повел его в горницу, что рядом с залой, она освещалась одним ночником, который едва мерцал, так что он не мог различить моего лица.
Лигурио. Разумно.
Нича. Я заставляю его раздеться, а он-то упирается! Я его верчу, тормошу, покуда он не высвобождается из одежды и не остается в чем мать родила. Он безобразен лицом: с огромным носом, рот на сторону, но я никогда не видел более красивого тела — белое, нежное… А о других вещах лучше не спрашивайте!
Лигурио. И не следует о них говорить. К чему тебе понадобилось видеть его нагишом?
Нича. Ты что, смеешься? Раз уж я запустил руку в квашню, я хотел нащупать и дно. А потом надо было убедиться, здоров ли он, будь у него язвы, хорош бы я был! И вздор же ты мелешь!
Лигурио. Вы правы.
Нича. Когда я убедился, что он здоров, я потащил его за собой, привел впотьмах в спальню и положил на кровать. Но прежде чем уйти, я решил удостовериться на ощупь, как двигается дело: я ведь не привык, чтобы мне очки втирали!
Лигурио. С какой предусмотрительностью довели вы это предприятие до успешного конца!
Нича. Убедившись, что дело идет как по маслу, я вышел из спальни, запер за собой дверь и пошел к теще, ожидавшей меня у огня, и всю ночь мы с ней протолковали!
Лигурио. О чем же вы толковали?
Нича. О глупости Лукреции, о том, насколько было бы лучше, если бы она без стольких околичностей уступила сразу. Потом мы беседовали о ребеночке, и мне уже представлялось, будто я держу бутузика на руках, покуда я не услышал, как пробило семь. Опасаясь, как бы нас не застал день, я отправился в спальню. Что вы скажете — я не мог заставить подняться с постели этого бездельника!
Лигурио. Охотно верю!
Нича. Сало кошке пришлось по вкусу. Все же он поднялся, я кликнул вас, и мы его выпроводили из дома.
Лигурио. Ловко обделано!
Нича. А знаешь, мне его жаль!
Лигурио. Кого?
Нича. Этого бедного малого: он должен умереть. Подумай, как дорого должна обойтись ему эта ночь!
Лигурио. Мало у нас других забот! Предоставьте ему самому тужить о том.
Нича. Но я не дождусь магистра Каллимако, чтобы мы могли поздравить друг друга.
Лигурио. И часу не пройдет, как он выйдет из дому. Но уже совсем светло, пойдем переодеваться. А вы что будете делать?
Нича. Я тоже пойду домой приодеться. Подниму с постели жену, велю ей вымыться и сходить в церковь — совершить очищение. Я хочу, чтобы вы и Каллимако также были там, затем нам надо повидать фрате, поблагодарить его и вознаградить за то добро, которое он для нас сделал.
Лигурио. Все будет исполнено по вашему желанию.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фра Тимотео, один.

— Я слышал эту беседу, и она пришлась мне по вкусу, принимая в рассуждение, сколь велика глупость этого доктора. Но последние слова Нича утешили меня особенно. Итак, все они должны прийти ко мне. Ну что ж, лучше пойду н буду дожидаться их в церкви, где мой товар оценится дороже. Но кто это выходит из того дома? Мне сдается, что это Лигурио, а с ним и Каллимако. Я не хочу, чтобы они меня видели, по вышеизложенным причинам, тем паче, что если они не придут ко мне, у меня всегда будет достаточно времени прийти к ним.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Каллимако, Лигурио.

Каллимако. Как я уже тебе сказал, мой Лигурио, мне было порядком не по себе до середины ночи, и хоть я испытывал большое наслаждение, все же дело казалось мне неладным. Но после того, как я ей открылся, изъяснил любовь, которую к ней питаю, убедил, сколь легко мы можем благодаря простоте ее мужа жить в счастье без всякой огласки, обещал, лишь только бог приберет его, взять ее в жены — как она смягчилась. Она же со своей стороны помимо этих доводов испробовала, какова разница между моими объятиями и объятиями Нича, между поцелуями молодого любовника и поцелуями старого мужа. Повздыхав немного, она сказала: ‘Раз уж твоя хитрость, глупость мужа, простота моей матери и низость духовника заставили меня сделать то, чего я никогда бы не сделала по доброй воле, я готова признать, что это случилось по соизволению неба и что я не вправе отвергнуть то, что небо повелевает мне принять. Поэтому я делаю тебя моим господином, защитником и руководителем, ты — мой отец, ты — мой заступник, и я хочу, чтобы ты был моим единственным благом, и то, чего мой муж желал на один вечер, пусть продолжается вечно. Итак ты покумишься с ним и пойдешь с нами сегодня утром в церковь, ты будешь обедать с нами, наш дом всегда будет открыт для тебя, и мы сможем в любой час видеться с тобой, не возбуждая подозрения’. Услыхав эти слова, я едва не умер от восторга и даже не мог высказать ей в ответ хотя бы малой частицы того, что хотел. Одним словом, я самый счастливый человек, какой когда-либо жил на свете, и, если это счастье не отнимет у меня либо смерть, либо время, я буду блаженнее блаженных и праведнее праведников.
Лигурио. Я радуюсь твоему благополучию, все, что я тебе сказал, сбылось точь-в-точь. Но что мы будем делать сейчас?
Каллимако. Пойдем в церковь, где я увижу ее, ее мать и доктора.
Лигурио. Я слышу, как отворяется его дверь, да вот и женщины выходят, а за ними доктор.
Каллимако. Направимся в церковь и будем ждать там.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Нича, Лукреция, Сострата.

Нича. Лукреция, я полагаю, к такому делу надлежит приступить со страхом божьим, а не легкомысленно.
Лукреция. Что еще надо делать?
Нича. Посмотрите, как она отвечает! Как петушится!
Сострата. Не удивляйтесь, она несколько взволнована.
Лукреция (к Нича). Что вы хотите сказать?
Нича. Я говорю, что хорошо бы, если б я пошел вперед — поговорить с фрате и попросить его, чтобы он вышел тебе навстречу к церковным дверям и повел тебя к обедне. Ибо сегодня ты все равно что снова родилась на свет.
Лукреция. Что же вы не идете?
Нича. Ты что-то больно смела сегодня! Вчера она казалась полумертвой.
Лукреция. Это — по вашей милости, Сострата. Ступайте за фрате. Впрочем, нет надобности: он вышел из церкви.
Нича. Правда.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Фра Тимотео. Нича, Лигурио, Каллимако, Лукреция, Сострата.

Фра Тимотео. Я вышел к вам, ибо Лигурио и Каллимако сказали, что доктор и дамы идут в церковь.
Нича. Bona dies, отец.
Фра Тимотео. Добро пожаловать. А вам, мадонна, да пошлет господь хорошенького мальчугана!
Лукреция. Дай-то бог!
Фра Тимотео. Бог даст, непременно.
Нича. Это я Лигурио и магистра Каллимако вижу в церкви?
Фра Тимотео. Да, мессер.
Нича. Позовите-ка их.
Фра Тимотео. Эй, сюда!
Каллимако. Спаси вас бог!
Нича. Магистр, подайте сейчас же руку моей жене.
Каллимако. Охотно.
Нича. Лукреция, вот этого человека мы должны благодарить за то, что у нас будет посох, который поддержит нашу старость.
Лукреция. Я ему очень признательна и хотела бы, чтобы он был нашим кумом.
Нича. Вот теперь я хвалю тебя! А я хочу, чтобы он и Лигурио пришли сегодня отобедать с нами.
Лукреция. Непременно.
Нича. Я дам им ключ от нижнего покоя, что рядом с лоджией, чтобы они были вхожи к нам в любое время, а то женщин у них в доме нет и живут они не по-людски.
Каллимако. Я принимаю этот ключ, чтобы воспользоваться им, когда в том встретится надобность.
Фра Тимотео. А я получу денежки для благостыни?
Нича. Вы хорошо знаете, domine, что они сегодня же будут вам посланы.
Лигурио. А о бедняге Сиро никто и не вспомнит!
Нича. Пусть только попросит — ни в чем ему не будет отказа. Лукреция, сколько гросси дашь ты фрате за свое очищение?
Лукреция. Дайте ему десять.
Нича. Ишь ты!
Фра Тимотео. Вы, мадонна Сострата, кажется, даже помолодели!
Сострата. Как тут не радоваться?
Фра Тимотео. Идемте все в церковь и вознесем моления, а потом, после службы, вы отправитесь домой обедать. Вы же, зрители, не ждите, что мы еще к вам выйдем: служба длится долго, и я останусь в церкви, а они через боковую дверь, отправятся домой. Прощайте!

Занавес

НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
NICCOLO MACHIAVELLI
(1469—1527)

Никколо Макиавелли родился во Флоренции. По своему происхождению он принадлежал к одному из древнейших родов Тосканы, к тому времени значительно обедневшему. Отец его был юристом. Мать обладала поэтическим дарованием, сочиняла стихи на религиозные темы и привила Макиавелли любовь к литературе. Детство и юность Макиавелли проходили в накаленной общественной атмосфере. С ранних лет он был захвачен политическими интересами. В период бегства Медичи из Флоренции становится секретарем Совета Десяти, ведавшего политическими и военными делами Флорентийской республики. В 1512 году во Флоренции пал республиканский режим, к власти вернулись Медичи, Макиавелли был отстранен от должности, обвинен в заговоре, подвергнут тюремному заключению и пытке и выслан в свое имение. Там в сочинениях ‘Государь’ (1513), ‘Рассуждения по поводу первой декады Тита Ливия’ (1513—1521) Макиавелли подвел итог своей политической деятельности. В годы с 1520-го по 1525-й Макиавелли написал восемь книг ‘Истории Флоренции’. Помимо политических и исторических сочинений Макиавелли пишет две веселые и остросатирические комедии: ‘Мандрагора’ (‘Mandragora’) и ‘Клиция’ (‘Clizia’, 1525).

‘МАНДРАГОРА’
(‘Mandragora’)

Эта комедия была написана, по-видимому, между 1513 и 1520 годами. Она явилась иллюстрацией политического учения Макиавелли на бытовом материале. О ней кто-то сказал, что ‘Мандрагора’ явилась комедией того общества, трагедия которого — ‘Государь’, где Макиавелли высказал мысль, что цель оправдывает используемые для ее достижения средства. Эта же идея положена и в основу комедии. Макиавелли утверждает материальную основу и пропагандирует свой взгляд на религию. Он вступает в полемику с христианской философией, отстаивающей святость католических догматов и непогрешимость служителей церкви
‘Мандрагора’ была представлена во Флоренции, затем в Риме (1520), при дворе папы Льва X, и имела большой успех. Наиболее старое, известное нам издание комедии относится к 1524 году (Рим). В XIX веке А. Н. Островский перевел ‘Мандрагору’ на русский язык.
Стр. 271. Боэций.— Боэций Аниций (480—525) — римский писатель философ и государственный деятель эпохи господства остготов в Италии. Переводил и комментировал сочинения Аристотеля и Цицерона, написал книги по логике, математике, музыке. Особенно большой популярностью пользовалось его сочинение ‘Об утешении философией’, написанное в тюрьме, куда Боэций был заключен остготским царем Теодорихом Великим. Вплоть до XVI века произведения Боэция продолжали изучаться и комментироваться.
Стр. 275. Походом французского короля Карла VIII в Италию (1494) начался период длительных войн между Францией и Испанией из-за господства над Италией. В результате этой борьбы под власть Испании подпадают Неаполитанское королевство, Сицилия, Сардиния и Миланское герцогство, другие государства Италии оказываются в фактической зависимости от Испании.
Стр. 279. Сан-Филиппо, Порретта — лечебные курорты недалеко от Флоренции.
‘…терять из ‘виду купол вашего собора’.— Имеется в виду купол знаменитого собора Санта Мария дель Фьоре, построенный архитектором Ф. Брунеллески (купол этот строился с 1420 по 1436 год). Эта пословица родилась во Флоренции, а затем распространилась по всей Италии. Ее обращают обычно к тяжелому на подъем человеку.
Веррукола (бородавочка) — обыденное название небольшой горы возле Пизы, напоминающей по своей форме бородавку. Лигурио сбивается и называет ее каррукола, что значит ворот колодца.
Стр. 284. ‘Bona dies, domine magister’ (логин.) — добрый день, господин магистр.
‘Et vobie bona, domine doctor’ (логин.) — и вам также, господин доктор.
‘…ad rem nos iram’ (латин.) — к нашему делу.
Стр. 285. ‘..an se mine’ (латин.) — в семени.
‘..in matrice’ (латин.)— матке.
‘…in strumentis seminariie’ (латин.) — в семенном аппарате.
‘…in virga’ (латин.) — в мужском органе.
Стр. 286. Дукат — золотая монета венецианского происхождения, получившая широкое распространение и за пределами Венеции, стоимость ее равнялась 11,83 лиры.
Лира — денежная единица Северной Италии, стоимость ее колебалась в разных итальянских государствах. Тосканская лира стоила 84 чентезнмо (1 чентезимо равняется 0,01 лиры).
Гроссо — серебряная монета стоимостью в 28 чентезимо.
Стр. 287. ‘Milieris urihae…’ (логин.) — женская моча.
‘…a mplitudo canallum’ (латин.) — ширина каналов.
‘…cum uriha eoum que ex matrice exeunt…’ (логин.) — смешение мочи с выделением из матки.
Стр. 288. Часы, которые у Макиавелли, естественно, идут по флорентийскому счету, в переводе даются по счету, принятому теперь.
Мандрагора — растение, которое называется также мужской корень, адамова голова, сонное зелье, покрин, растет в Южной Европе. Корень мандрагоры напоминает человеческую фигуру, так как имеет четыре разветвления наподобие рук и ног человека. Этот корень обладает сильным наркотическим свойством. Мандрагора была известна еще в Древней Греции, где ее применяли как лечебное средство. Уже в древности с мандрагорой было связано много суеверий, особенно это касалось добывания корня. Существовало поверье, что первый прикоснувшийся к вырытому из земли корню умирает. Это поверье, комически переосмыслив его, Макиавелли использует в своей комедии. Считалось также, что корень мандрагоры дарует вечную молодость, любовь, счастье, излечивает женщин от бесплодия, оберегает от дурного глаза и колдовства. Этот корень был предметом специальной торговли и ценился очень дорого. Из него делали фигурки, которые почитались как святыня.
Стр. 289. Новый Рынок и Старый Рынок — людные торговые места Флоренции во времена Макиавелли.
Стр. 292. Сервиты (слуги девы Марии) — нищенствующий монашеский орден, основанный в 1233 году для прославления девы Марии аскетическими подвигами.
Стр. 293. Флорин — флорентийская золотая монета XIII века с изображением лилии (‘герб Флоренции), получившая распространение во многих европейских странах. Флорин имел приблизительно стоимость дуката.
‘…придет в этом году турок в Италию?’ — После захвата турками Константинополя (1453) над Италией нависла угроза турецкого нашествия. Эта угроза особенно возросла после 1480 года, когда туркам на некоторое время удалось захватить на юге Италии город Отранто.
Стр. 301. Святой Кимент — такого святого никогда не существовало. Лигурио хочет сказать, что мессера Нича излечил от глухоты обычный процесс пищеварения. Кимо (chimo) — пища, превращенная в кашицу под действием желудочного сока.
Стр. 303. Палаццо Спини, лоджия Торнаквинчи — людные места для прогулок во времена Макиавелли.
Стр. 310. Шарик воску — восковые фигурки были самым дешевым приношением по обету. Богатые люди делали более дорогие приношения: серебряные и золотые фигурки.
Из алоэ приготовляли слабительное. Шарики Лигурио были, по-видимому, еще худшего свойства.
Макиавелли Никколо
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мандрагора, Макиавелли Никколо, Год: 1520
  2. Небожественная комедия, Красинский Зыгмунт, Год: 1858
  3. Эрнани, Гюго Виктор, Год: 1830
  4. Сарданапал, Байрон Джордж Гордон, Год: 1821
  5. Дон Гарсиа Наваррский, или Ревнивый принц, Мольер Жан-Батист, Год: 1661
  6. Нелепый наследник, или Корыстолюбивая девица, Скаррон Поль, Год: 1649
  7. Жизнь есть сон, Кальдерон Педро, Год: 1635
  8. Овечий ключ, Вега Лопе Де, Год: 1614
Электронная библиотека