Небожественная комедия, Красинский Зыгмунт, Год: 1858

Драматургия
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Скачать в PDF

З. КРАСИНСКІЙ
НЕБОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДІЯ

ПЕРЕВОДЪ А. КУРСИНСКЛГО

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ‘СКОРПІОНЪ’
МОСКВА 1906

ПРЕДИСЛОВІЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНІЮ.

Административная репрессія, которой подверглось первое изданіе предлагаемаго перевода ‘Небожественной Комедіи’, сдлала слишкомъ много въ томъ направленіи, чтобы придать ему значеніе политическаго памфлета, и теперь трудно внушить читателю художественно-критическую точку зрнія на поэму Красинскаго. Выпуская второе ея изданіе, мы теперь боле, чмъ когда-либо рискуемъ быть заподозрнными въ той или иной политической тенденціозности, хотя, быть-можетъ, мене всего въ той, въ какой заподозрилъ насъ въ свое время г. Сипягинъ, распоряженіемъ котораго въ 1902 г. было конфисковано І-е изданіе. Предупреждать сужденія мы не хотимъ, но тмъ не мене, какъ и въ предисловіи къ первому изданію, мы категорически заявляемъ, что въ драматической поэм З. Красинскаго мы видимъ одинъ изъ наиболе художественныхъ шедевровъ классической польской литературы, и намъ затмъ совершенно безразлично, въ какую сторону будетъ истолковано появленіе ея перевода тмъ или другимъ тенденціозно настроеннымъ читателемъ.

‘Скорпіонъ’.

НЕБОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДІЯ

I

Звзды надъ головой твоею, волны моря подъ ступнями твоими, радуга разскаетъ и гонитъ мглу предъ тобою… Все, что ты видишь, твое: и берега, и города, и люди принадлежатъ теб, самое небо — твое, и, мнится, ничто не равняется въ слав съ тобою.
Твоя пснь ласкаетъ слухъ несказанной усладой, ты сплетаешь сердца и расплетаешь ихъ снова, подобно внку-игрушк рукъ твоихъ, ты выжимаешь слезы, сушишь ихъ улыбкой, и улыбку снова стираешь съ устъ на мгновенье, на нсколько мгновеній, иногда на вки. Но самъ ты что чувствуешь, что творишь, что мыслишь? Сквозь тебя струится потокъ красоты, но самъ ты не есть Красота. Горе теб, горе! Ребенокъ, который плачетъ на груди няньки, полевой цвтокъ, не знающій своего аромата, боле угоденъ передъ Господомъ, нежели ты.

* * *

Откуда-жъ явился ты, суетный призракъ, который несешь откровеніе свта, а свта не знаешь, не видлъ, и ввкъ не увидишь? [(то тебя создалъ въ часъ гнва иль дикой забавы? Кто далъ теб жизнь ничтожную, и однако столь соблазнительную, что ты сумешь блеснуть ангеломъ на мгновеніе, прежде чмъ погрязнешь въ болот, станешь пресмыкаться, подобно гаду, или задохнешься въ тин?— Теб и женщин — одно начало.

* * *

Страданье — удлъ твой. И ты страдаешь, хотя страданіе твое ничего не создастъ, ничему не послужитъ. Стонъ ничтожнйшаго бдняка не пропадаетъ въ аккорд небесныхъ арфъ, а стоны твоего отчаянія упадаютъ книзу. Діаволъ собираетъ ихъ, ликуя присоединяетъ къ своимъ клеветамъ и соблазнамъ, и настанетъ день, въ который Богъ отвергнетъ ихъ, какъ они отвергли Бога.

* * *

Но не тебя корю я, Поэзія, мать Красоты и Спасенія. Несчастенъ лишь тотъ, кто въ зарождающемся или замирающемъ мір обреченъ вспоминать или предчувствовать тебя: потому что ты губишь лишь тхъ, кто отдались всецло теб, стали живыми голосами твоей славы.

* * *

Блаженъ, въ комъ живешь ты, какъ Богъ живетъ въ мір, невидимый и неслышимый, но чувствуемый въ движеніи малшаго атома,— великій Богъ, предъ Которымъ преклоняются твари и вторятъ: ‘Онъ съ нами!’ — Онъ будетъ нести тебя, какъ звзду на чел своемъ и не отдлится отъ Красоты твоей бездною слова. Онъ будетъ любить людей и будетъ мужъ среди своихъ братьевъ.— А кто не останется вренъ теб до конца, кто теб рано измнитъ и отдастъ на ненужную потху людей,— на голову тому ты бросишь нсколько цвтковъ и отвернешься прочь. Онъ тшится завядшими цвтами и всю жизнь сплетаетъ изъ нихъ гробовой свой внокъ. Ему и женщин — одно начало.
Ангелъ-хранитель. Миръ людямъ, чья мысль устремлена къ добру,— благословенъ среди тварей имющій сердце,— для него еще возможно спасеніе! Жена благочестивая и скромная да встртится на пути его, и дитя да родится въ ихъ дом!

Пролетаетъ.

Хоръ злыхъ духовъ. Въ дорогу, въ дорогу, адскіе призраки, летите, спшите къ нему! И ты впереди всхъ, ты во глав всхъ, тнь погибшей любовницы! Ты, освженная въ сырости, цвтами украшенная, два — любовь поэта, впередъ, впередъ!
Въ дорогу и ты, призракъ-слава, чучело стараго орла, набитое въ аду! Срывайся съ кола, на который повсилъ тебя осенью охотникъ! Лети, распростри свои крылья, огромныя, блестящія на солнц,— надъ головою поэта!
Выползай и ты изъ пыльнаго адскаго склепа, истлвшее изображеніе Эдема, творенье Вельзевула! Дыры залпимъ, лакомъ покроемъ, а тамъ — свивайся чародйское полотно легкою тучей, лети къ поэту, развернись вокругъ него поясомъ скалъ и заливовъ, переливайся лучами солнца, тнями ночи.— Природа! ты зачаруешь поэта!

*

Деревня Церковь. Надъ церковью медлитъ въ полет АНГЕЛЪ-ХРАНИTЕЛЬ.

Сдержи свою клятву — и ты будешь братомъ моимъ въ образ Отца небеснаго!

Исчезаетъ.

*

Внутренность церкви. Свчи въ алтар. СВЯЩЕННИКЪ совершаетъ внчальный обрядъ. Свидтели.

Помните клятвы ваши!

Брачующаяся чета отходитъ. МУЖЪ, пожавъ руку жены, передаетъ ее родственнику, вс выходятъ, онъ остается въ церкви.

Я снизошелъ до земного брака, потому что встртилъ ту, о которой мечталъ. Проклятіе на мою голову, если когда-либо перестану любить ее!

*

Залъ, полный гостей. Балъ. Музыка, огни, цвты. НОВОБРАЧНАЯ танцуетъ и посл нсколькихъ турокъ вальса отходи:ъ въ сторону, встрчаетъ въ толп МУЖА и склоняетъ голову ему на плечо.

Новобрачный. Какъ ты прекрасна въ своемъ изнеможеніи, въ безпорядк цвты и жемчугъ въ волосахъ твоихъ. Вся ты млешь отъ стыда и утомленія… О, вчно, вчно теб будетъ звучать пснь моя!
Новобрачная. Я буду твоей врной женою, какъ наставляла меня мать и какъ мн подсказываетъ сердце. Но сколько же здсь народу, какъ жарко, какъ шумно!
Новобрачный. Поди, протанцуй еще одинъ туръ, а я останусь здсь и буду смотрть на тебя, какъ часто въ мысляхъ моихъ смотрлъ я на парящихъ ангеловъ.
Новобрачная. Иду, если ты хочешь,— но у меня почти нтъ уже силъ.
Новобрачный. Пойди для меня, любовь моя!

Танцы и музыка.

*

Хмурая ночь. ЗЛОЙ ДУХЪ пролетаетъ въ двичьемъ образ.

Давно ли шаталась я по земл въ такую вотъ пору! Теперь черти гоняютъ меня и велятъ прикидываться святою.

Пролетаетъ надъ садомъ.

Цвты, оторвитесь отъ стеблей и летите въ мои волосы!

Пролетаетъ надъ кладбищемъ.

Свжесть и красота умершихъ двицъ, въ испареніяхъ разливающаяся по воздуху, парящая надъ могилами,— летите освжить ланиты мои!— Здсь разлагается трупъ черноокой брюнетки,- пусть густая тнь ея прядей повиснетъ на вискахъ моихъ! Подъ этимъ камнемъ угасла пара голубыхъ глазъ,— ко мн, ко мн, огонь, который искрился въ нихъ! За этой ршеткой теплится сотня свчей: здсь сегодня схоронили княжну. Атласное платье блй молока, оторвись отъ нея! Вотъ оно, цпляясь за ршетку, уже летитъ ко мн, трепеща, какъ огромная птица… Впередъ, впередъ!

*

Спальня. Ночная лампа на столик бросаетъ блдный свтъ на МУЖА, спящаго около ЖЕНЫ.

Мужъ во сн. Откуда же являешься ты, которую такъ давно я не видлъ, не слышалъ? Какъ плавно теченіе водъ, плавна поступь твоя,— словно дв блыхъ волны. Благоговйный покой на чел твоемъ. Все, что любилъ я, о чемъ мечталъ я,— все соединилось въ теб.

Пробуждается.

Гд я? А!— близъ жены моей. Это — жена моя.

Вглядывается въ жену.

Я думалъ, ты — воплощеніе мечты моей. Но вотъ, посл долгаго перерыва она возвращается ко мн и — она не одно съ тобою. Ты добра, ты мила, но та… О, Боже! что вижу! Она на яву…
Два. Ты измнилъ мн.

Исчезаетъ.

Мужъ. Да будетъ проклята минута, когда я взялъ жену себ и забылъ любовь юныхъ лтъ, грезу грезъ моихъ, душу души моей.
Жена пробуждаясь. Что это значитъ?— ужъ разсвло?— за нами пріхала коляска? Ахъ намъ сегодня предстоитъ столько хлопотъ и разъздовъ.
Мужъ. Нтъ, нтъ! глухая ночь. Спи! спи крпче!
Жена. Или ты чувствуешь себя плохо? Я встану, чтобы дать теб лекарство…
Мужъ. Усни!
Жена. Скажи мн, что съ тобою. Твой голосъ измнился и щеки горятъ, какъ въ огн.
Мужъ, срываясь съ постели. На воздухъ, я долженъ выйти на воздухъ!.. Нтъ, нтъ,— останься, не слдуй за мной,— не вставай, еще разъ говорю теб.

Выходитъ.

*

Садъ, освщенный луною. Вдали церковь.

Мужъ. Со дня свадьбы я спалъ сномъ одеревеннія, сномъ обжоръ, сномъ фабриканта-нмца близъ жены-нмки. Цлый міръ словно заснулъ вокругъ меня, какъ и я. Я разъзжалъ по родственникамъ, по докторамъ, по магазинамъ, и, предвидя рожденіе ребенка, выбиралъ кормилицу.

Два удара на церковной башн.

Ко мн же, мои прежнія сферы, полныя образовъ, полныя жизни, будящія мысль мою, внимающія пснямъ моего вдохновенія,— нкогда отзвукъ ночного звона былъ символомъ вашимъ.

Идетъ, заламывая руки.

Боже! ужели это Ты освятилъ связь двухъ тлъ и сказалъ, что никакая сила не разорветъ ея, даже тогда, когда души оттолкнутся одна отъ другой и пойдутъ различными путями, и тла, какъ два трупа, останутся другъ возл друга?!
Ты снова со мною — моя — моя! Возьми же меня съ собою!— А если ты лишь видніе, лишь мечта моя, если ты создалась изъ меня и теперь вотъ являешься мн,— то пусть же и я буду призракомъ, стану дымчатой тнью, лишь бы не разлучаться съ тобою.
Два. А ты пойдешь за мною, если когда-нибудь я прилечу за тобой?
Мужъ. Во всякую минуту я уже твой.
Два. Такъ помни!

Исчезаетъ.

Мужъ. О, останься! Зачмъ таешь, какъ сновидніе? Если ты — высшая красота и чистйшая греза, почему ты не хочешь помедлить дольше, чмъ возникаетъ желаніе, чмъ зарождается мысль?

Открывается окно въ дом.

Женскій голосъ. Дорогой мой! Холодъ ночи можетъ упасть на грудь твою, вернись, ненаглядный мой, мн такъ грустно одной въ этой большой, томной комнат.
Мужъ. Хорошо. Сейчасъ!
Призракъ исчезъ, но онъ общалъ вернуться. А тогда — прости, мой садикъ, прости, мой домикъ, и ты, которая создана для садика и для домика, но не для меня!
Женскій голосъ. Помилуй, ночь все холодне подъ утро.
Мужъ. А дитя мое?— о, Боже!

Уходитъ.

*

Гостиная. Дв свчи на фортепіано. Въ углу колясочка со спящимъ ребенкомъ. МУЖЪ полулежитъ въ кресл, закрывъ лицо руками, ЖЕНА у фортепіано.

Жена. Заходила къ отцу Веніамину. Назначилъ на посл-завтра.
Мужъ. Прекрасно.
Жена. Посылала къ кондитеру сказать, чтобы заготовилъ нсколько тортовъ — не мало гостей приглашено присутствовать при обряд,— знаешь, такіе шоколадные торты… съ иниціалами Георгія-Станислава.
Мужъ. Прекрасно.
Жена. Слава Богу! Наконецъ-то состоится этотъ обрядъ, и нашъ Орціо станетъ вполн христіаниномъ. Потому что, хоть онъ и крещенъ уже водою, а все мн казалось, что ему не достаетъ чего-то {Рчь идетъ о таинств мропомазанія, которое у католиковъ можетъ быть отдлено отъ таинства крещенія. Прим. пер.}. (Идетъ къ колыбели.) Спи, дитятко мое, спи, ненаглядное! Или теб уже снится что-либо, что ты отбросилъ отъ себя одяльце? Вотъ такъ, лежи такъ… Сегодня ты у меня такъ неспокоенъ, крошка моя. Спи, моя прелесть!
Мужъ въ сторону. Душно. Паритъ: собирается буря. Скоро вдали грянетъ громъ, а здсь сердце мое разорвется.
ЖЕНА возвращается къ фортепіано, начинаетъ играть, бросаетъ, слова начинаетъ и бросаетъ снова. Сегодня, вчера,— Боже!— всю недлю, и даже ужъ нсколько недль, цлый мсяцъ — ты не сказалъ мн ни слова, — вс, кто видятъ меня, увряютъ, что у меня скверный видъ.
Мужъ въ сторону. Часъ насталъ, и его ничто не отсрочитъ, вслухъ. Мн кажется, ты выглядишь прекрасно…
Жена. Теб безразлично. Ты уже и не смотришь на меня, ты отворачиваешься, когда я вхожу и закрываешь глаза, если я сижу близко. Вчера была я на исповди, припоминала вс грхи свои — и ничего не нашла, чмъ могла бы обидть тебя.
Мужъ. Ты никогда не причиняла мн обиды.
Жена. Боже мой! Господи, Боже!
Мужъ. О, я знаю, что долженъ любить тебя.
Жена. Ты добиваешь меня этимъ ‘долженъ’. Лучше встань и скажи прямо ‘не люблю больше!’ По крайней мр буду знать все, все.

Срывается съ мста и беретъ дитя изъ колыбели.

Его, его не покидай лишь, а я примирюсь съ твоимъ гнвомъ. Люби дитя мое, дитя наше, Генрихъ! Опускается предъ нимъ на колни.
Мужъ поднимаясь съ мста. Не придавай значенія словамъ. Иногда на меня находитъ дурное настроеніе,— скука!
Жена. Прошу тебя единаго слова, единаго общанія: скажи, что его ты будешь всегда любить.
Мужъ. И его, и тебя,— врь мн.

Цлуетъ ее въ лобъ, она обнимаетъ его. Въ это время слышенъ громъ, затмъ музыка: аккордъ за аккордомъ слдуютъ, странные и дикіе.

Жена. Что это значитъ?

Сжимаетъ крпче ребенка. Музыка умолкаетъ.

Два входитъ. Возлюбленный мой! Приношу теб благословеніе и радость. Иди за мной!
Возлюбленный мой! Сбрось съ себя земныя оковы, въ которыхъ заплетаются ноги твои! Я прихожу изъ свтлаго міра, которому нтъ конца и ночи. Я твоя!
Жена. О защити меня, пречистая Два! То блдный призракъ мертвеца: очи погасли, скрипъ похоронной колесницы напоминаетъ голосъ его.
Мужъ. Какъ ясно чело твое, что за чудо цвты въ волосахъ твоихъ. О, дорогая!
Жена. Саванъ лохмотьями спадаетъ съ плечъ ея.
Мужъ. Тихій свтъ разливается вкругъ тебя,— голосъ твой… еще разъ дай услышать,— потомъ пусть погибну!
Два. Она, которая удерживаетъ тебя, она — призракъ. Жизнь ея быстролетна, любовь ея — что листъ, который сохнетъ среди тысячи такихъ же. Я — не прейду.
Жена. Генрихъ, Генрихъ! Закрой меня, загороди собою, не выдавай меня! Я чувствую запахъ сры и плсень гроба…
Мужъ. Женщина, созданная изъ глины и грязи,— но завидуй, не повторяй хулы. Вотъ — первая мысль Творца о теб. Но ты вняла наущеніямъ змія и-стала тмъ, что ты есть.
Жена. Я не пущу тебя.
Мужъ. Излюбленная моя! Оставляю домъ мой и иду за тобою.

Уходитъ.

Жена. Генрихъ, Генрихъ!

Падаетъ въ обморок вмст съ ребенкомъ. Другой ударъ грома.

*

Крестины. ГОСТИ. ОТЕЦЪ ВЕНІАМИНЪ. КРЕСТНЫЙ ОТЕЦЪ. КРЕСТНАЯ МАТЬ. НЯНЬКА съ ребенкомъ. Въ сторон на диван сидитъ Жена. Въ глубин слуги.

Первый гость тихо. Гмъ, странное дло: гд графъ?
Второй. Заболтался гд-нибудь, а не то — пишетъ.
Первый. Хозяйка блдна, разстроена, слова ни къ кому не скажетъ.
Третій. Сегодняшнія крестины напоминаютъ мн что-то т званные вечера, на которыхъ хозяинъ, проигравшись наканун въ карты, принимаетъ гостей съ любезностью отчаянія.
Четвертый. Я оставилъ преинтересную княжну. Явился въ разсчет на торжественный обдъ, а вдругъ, какъ въ Писаніи сказано,— плачъ и скрежетъ зубовъ…
От. Веніаминъ. Георгій-Станиславъ, принимаешь-ли св. Помазаніе?
Отецъ и мать крестные. Принимаю.
Одинъ изъ гостей. Глядите, глядите: встала и идетъ словно во сн.
Второй. Вытянула руки впередъ и шатаясь направляется къ сыну.
Третій. Подайте руку: она сейчасъ упадетъ въ обморокъ.
От. Веніаминъ. Георгій-Станиславъ, отрицаешься-ли сатаны и гордости его?
Отецъ и мать крестные. Отрицаюсь.
Одинъ изъ гостей. Т-съ! слушайте…
Жена кладя руку на голову ребенка. Гд отецъ твой, Орціо?
От. Веніаминъ. Прошу не прерывать.
Жена. Благославляю тебя, Орціо, благословляю, дитя мое! Будь поэтомъ,— чтобы отецъ твой любилъ тебя и не отвергъ когда либо.
Мать крестная. Но позволь же, моя Маруся…
Жена. Ты угодишь отцу своему и заставишь полюбить себя. И тогда онъ проститъ твоей матери.
От. Веніаминъ. Бойтесь Бога, графиня!
Жена. Будь проклятъ, если не будешь поэтомъ!

Падаетъ. Слуги выносятъ ее.

Голоса гостей. Ужасное что-то стряслось въ этомъ дом… Идемте, идемте!

Между тмъ обрядъ кончился и плачущее дитя уносятъ въ колыбель.

Отецъ крестный надъ колыбелью. Георгій-Станиславъ! Ты сталъ теперь христіаниномъ, тмъ самымъ уже вошелъ въ общество людей. Со временемъ ты станешь гражданиномъ, а заботами родителей и милосердіемъ Бога — и славнымъ дятелемъ на пользу общественную. Помни: родину любить надо, и даже погибнуть за отчизну прекрасно!

Вс уходятъ.

*

Красивая мстность. Холмы и лсъ Вдали горы.

Мужъ. Къ этимъ высотамъ стремился я, объ этомъ молился я долгіе годы, и вотъ я близъ цли. Долины, люди, все осталось позади. Пусть тамъ мурашки тшатся каждая своей соломинкой, а когда потеряетъ ее, пусть надрывается отъ злости или умираетъ отъ сожалнія.
Голосъ двы. Выше, выше!

*

Горы и пропасти надъ моремъ. Тяжелыя тучи. Буря.
Мужъ. Куда исчезла ты? Вдругъ испарились благоуханія утра и день омрачился. Стою на вершин, пропасть подо мною, пронзительно бушуютъ втры.
Голосъ двы. Ко мн, ко мн, возлюбленный мой!
Мужъ. Ты уже такъ далеко, а я не въ силахъ преодолть эту пропасть.
Голосъ очень близко. Гд жъ твои крылья?
Мужъ. Духъ зла, зачмъ смешься надо мною: тебя я презираю.
Другой голосъ. Здсь, у отвса скалы, вотъ изнемогаетъ твоя безсмертная душа, которая все небо устремлялась перелетть однимъ взмахомъ! И бдняжка проситъ у ногъ твоихъ, чтобы не шли он дальше. Великая душа! великое сердце!
Мужъ. Покажитесь мн, примите явный образъ, чтобы я могъ согнуть его и свергнуть въ бездну. Если вы устрашите меня, пусть я никогда ея не достигну.
Два за другой сторон пропасти. Схватись за мою руку, лети!
Мужъ. Но что длается съ тобою? Цвты отрываются отъ волосъ и падаютъ на землю, и, прикасаясь къ ней, скользятъ, какъ ящеры, ползутъ какъ зми?…
Два. Возлюбленный мой!
Мужъ. …Вотъ втеръ сорвалъ платье съ плечъ твоихъ и разорвалъ его въ клочья…
Два. Зачмъ ты медлишь?
Мужъ. ..Дождь каплетъ съ головы твоей, а изъ груди глядятъ нагія ребра…
Два. Ты общалъ, ты клялся!
Мужъ. ..Молнія выжгла зрачки глазъ ея…
Хоръ злыхъ духовъ. Возвращайся въ преисподнюю, старуха! Ты смутила великое и гордое сердце, удивленіе людей и самого себя. Великое сердце, слдуй за твоею возлюбленной!
Мужъ. Господь! ужели ты осудилъ меня за мою вру, за вру въ то, что Твоя красота неизмримо превосходитъ красоту земли? Ужели за то, что я стремился къ ней и страдалъ во имя ея, я долженъ былъ стать игрушкою дьяволовъ?
Злойдухъ. Слушайте, братцы, слушайте!
Мужъ. Бьетъ послдній часъ. Буря кружитъ черными вихрями, море рвется на скалы и тянется ко мн, невидимая сила увлекаетъ меня все дальше — все ближе… Сзади — толпы людскія давятъ на меня и толкаютъ въ бездну.
Злой духъ. Радуйтесь, братцы, радуйтесь!
Мужъ. Бороться напрасно… Меня влечетъ къ себ забвеніе пропасти… Безуміемъ исполнена душа… Боже! твой врагъ побждаетъ.
Ангелъ-хранитель надъ моремъ. Миръ вамъ, волны,— успокойтесь!— Въ эту минуту на голову твоего ребенка льется святая вода. Вернись въ домъ твой и не грши боле. Вернись въ домъ твой и люби дитя твое.

*

Гостиная. Фортепіано. Входитъ МУЖЪ. ГОРНИЧНАЯ со свчей.

Мужъ. Гд графиня?
Горничная. Ея сіятельство нездоровы.
Мужъ. Я былъ въ ея комнат: тамъ никого нтъ.
Горничная. Ея сіятельства нтъ здсь.
Мужъ. Но гд же она?
Горничная. Ихъ отвезли вчера.
Мужъ. Куда?
Горничная. Въ больницу для умалишенныхъ.

Убгаетъ изъ комнаты.

Мужъ. Послушай, Маня,— быть можетъ, ты шутишь… спряталась, желая наказать меня? Отзовись! Маня! Маруся!..
Нтъ. Нтъ отвта. Да кто же тамъ? Иванъ? Катерина?— Весь домъ этотъ оглохъ и онмлъ? Ту, которой присягалъ въ врности и любви, я самъ сбросилъ въ толпу погибшихъ для этого міра. Да, я уничтожалъ все, чего ни касался въ жизни. Подъ конецъ и себя уничтожу. Такъ неужели адъ пощадилъ меня лишь для того, чтобы я дольше былъ живымъ его воплощеніемъ на земл?
Куда же она преклонитъ сегодня свою голову? Какіе звуки будутъ убаюкивать ее въ эту ночь? Ха! Завыванія и визги сумасшедшихъ! Какъ на яву вижу ее передъ собою: чело, на которомъ свтится мысль, спокойная, привтливая, ласковая,— она опустила къ земл, а чистую думу свою послала въ невдомую безбрежность,— быть можетъ, за мною. И путается въ ней, бдняжка, и плачетъ…
Голосъ откуда-то. Сочиняешь драму?
Мужъ. Ха! мой демонъ отзывается! (Поспшно раскрываетъ двери.) Осдлать Татарина. Плащъ и пистолеты!

*

Домъ умалишенныхъ въ красивой гористой мстности. Садъ кругомъ.

Жена доктора. Вы не родственникъ графини?
Мужъ. Я пріятель ея мужа, и онъ поручилъ мн…
Жена доктора. Видите ли, ужъ очень-то большихъ надеждъ относительно ея питать не приходится. Вотъ мужъ-то мой ухалъ,— онъ объяснилъ бы вамъ пообстоятельне… Привезли ее вчера, въ конвульсіяхъ… Какъ жарко!

Стираетъ лицо.

У насъ много больныхъ, но она меньше всхъ подаетъ надежды… Знаете ли, этотъ институтъ стоитъ намъ около двухсотъ тысячъ. Взгляните, какой видъ на горы. Впрочемъ, вы, видимо, торопитесь ее видть. Скажите, а это правда, будто якобинцы похитили ночью ея мужа?

*

Комната. Окно съ ршеткой, нсколько креселъ, кровать. ЖЕНА на диван.

Мужъ. Входитъ. Я хочу, чтобы вы оставили насъ вдвоемъ.
Голосъ за дверью. Мой мужъ разсердится, если…
Мужъ. Ахъ, не безпокойтесь!

Запираетъ за собою двери и направляется къ жен.

Голосъ надъ потолкомъ Бога связали цпями. Одинъ ужъ погибъ на крест. Я второй богъ и тоже среди палачей.
Голосъ изъ-подъ пола. На плаху головы королей и владыкъ! Я начало свободы народовъ.
Голосъ за стною справа. На колни предъ королемъ, владыкой вашимъ!
Голосъ за стною слва. Комета уже сверкаетъ, день Страшнаго Суда приближается.
Мужъ. Ты узнаешь меня, Марія?
Жена. Теб клялась я въ врности до гроба.
Мужъ. Дай же руку — и идемъ отсюда.
Жена. Не могу подняться: душа оставила мое тло и вошла въ голову.
Мужъ. Лишь согласись, я вынесу тебя.
Жена. Погоди лишь немного: я стану теб подходящей.
Мужъ. Какъ такъ?
Жена. Я молилась три ночи и Богъ услышалъ меня.
Мужъ. Не могу понять тебя.
Жена. Когда я утратила тебя, во мн произошла перемна. ‘Господи Боже’,— говорила я, и била себя въ грудь, и лампаду подносила къ груди моей, и каялась во грхахъ своихъ,— ‘ниспосли мн духа поэзіи!’ — и на третій день утромъ я стала поэтессой.
Мужъ. Марія!
Жена. Теперь, Генрихъ, ты не будешь презирать меня, я вся — вдохновеніе,— ты не будешь покидать меня по ночамъ.
Мужъ. Нтъ, никогда, никогда!
Жена. Смотри на меня: разв я не достигла тебя?— все пойму, все уразумю, выражу словами, игрою, пніемъ… Море, звзды, буря, битва… Да, да!.. звзды, море, буря…— ахъ, что-то еще ускользнуло изъ памяти… Битва! Ты долженъ повести меня на битву, я увижу и все опишу: трупъ, саванъ, кровь, волны, роса, могила…
Безпредльностью объята,
Я въ безбрежности, какъ пташка,
Разску эиръ крылами
И, взлетая въ высь, развюсь
Въ безпредльное Ничто.
Мужъ. Проклятье! о, проклятье!
Жена обнимая и цлуя его. Генрихъ, Генрихъ, какъ я счастлива!
Голосъ изъ-подъ пола. Трехъ королей убилъ я собственной рукою,— десять еще остается,— и сто поповъ, правящихъ обдню.
Голосъ за стною слва. Солнце утратило треть своего блеска, звзды начинаютъ сталкиваться на путяхъ своихъ. Горе, горе!
Мужъ. Для меня уже наступилъ день Суда.
Жена. Разгладь морщины. Ты.снова пугаешь меня. Зачмъ? Чего не достаетъ теб? Знаешь, что еще я скажу теб?
Мужъ. Говори, говори до конца!
Жена. Твой сынъ будетъ поэтомъ.
Мужъ. Что?
Жена. При крещеніи священникъ далъ ему первое имя — поэтъ, а потомъ ужъ, знаешь, Георгій-Станиславъ. Я такъ устроила. Благословила и закляла: онъ будетъ поэтомъ,— О, какъ я люблю тебя, Генрихъ!
Голосъ надъ потолкомъ. Прости имъ Отче,— не вдаютъ бо, что творятъ.
Жена. Не правда ли, какое странное у него помшательство?
Мужъ. Удивительное.
Жена. Только онъ самъ не смыслитъ, что говоритъ. Я скажу теб, что стало бы, если бы Богъ лишился разума. Беретъ его за руку. Вс звзды летятъ вверхъ и внизъ… Каждый человкъ, каждый червякъ вопитъ ‘азъ есмь Богъ!’ — и каждое мгновеніе умираютъ одинъ за другимъ. Гаснутъ кометы и солнца. Христосъ не спасетъ насъ вторично. Онъ взялъ свой Крестъ обими руками и бросилъ въ пропасть.— Слышишь, какъ Крестъ,— надежда милліоновъ, бьется о звзды, ломается, трещитъ, разлетается въ куски, все ниже и ниже… Туманъ великій поднялся отъ его обломковъ. Пресвятая Богоматерь одна еще творитъ молитвы, и звзды, служащія ей, еще не отступили отъ Нея… но и Она пойдетъ туда, куда идетъ міръ.
Мужъ. Ты хочешь видть сына, Марія?
Жена. Я приколола ему крылья и послала блуждать въ міровомъ пространств, чтобы онъ упился всмъ, что прекрасно, и страшно, и величественно. Нкогда онъ вернется и очаруетъ тебя… Ахъ!
Мужъ. Теб дурно?
Жена. Въ голов моей кто-то зажегъ лампаду… лампада качается невыносимо…
Мужъ. Марія, дорогая моя! Теперь ты снова можешь быть покойна, какъ прежде.
Жена. Кто живетъ поэзіей, тотъ не животъ долго.
Мужъ. О, кто тамъ?— помогите, спасите!

Вбгаютъ женщины и ЖЕНА ДОКТОРА.

Жена доктора. Пилюли… порошки.. впрочемъ, нтъ, ничего твердаго… какое-либо жидкое лекарство… Маргаритка, бги въ аптеку!— Вы сами всему причиной… мужъ узнаетъ, будетъ бранить меня…
Жена. Прощай, Генрихъ!
Жена доктора. Такъ это вы сами, ваше сіятельство?
Мужъ. Марія? Марія? прижимаетъ ее къ груди.
Жена. Мн хорошо: я умираю близъ тебя.

Закинула голову.

Жена доктора. Какая она красная… кровь бросилась въ голову.
Мужъ. Но это ей не опасно?

ДОKTОPЪ вошелъ и приблизился къ дивану. Теперь ужъ ей ничто не опасно: она мертва.

II

Дитя мое! Почему ты не скачешь верхомъ на тросточк, не ломаешь игрушекъ, мухамъ не обрываешь крылья, не сажаешь мотыльковъ на шпильки, не кувыркаешься по травк, не воруешь сластей, не смачиваешь слезами всхъ буквъ отъ А и до Z? Король мухъ и бабочекъ, старинный пріятель полишинеля, маленькій дьяволъ,— почему ты такъ похожъ на ангела? Что выражаютъ эти голубые глаза, опущенные внизъ, живые, но уже полные воспоминаній, хотя лишь нсколько весенъ про неслось надъ твоей головой? И эта головка,— почему оперта она на блыя ручки, словно ты задумался глубоко? Почему, какъ цвтокъ отягченъ росою, такъ чело твое мыслями?

* * *

А когда зарумянятся твои щечки и ты весь пылаешь, какъ столиственная роза, и, откинувъ кудри назадъ, взоромъ устремляешься въ небо,— скажи, что ты видишь, что слышишь, съ кмъ говоришь въ эти минуты? Морщинки выступаютъ тогда на твоемъ лбу, словно тонкія-тонкія нити, выходящія изъ невидимаго клубка, въ глазахъ загорается искра огня, котораго никто не можетъ разгадать. И няня твоя зоветъ тебя, и плачетъ, и думаетъ, что ты ее не любишь, а родные и знакомые окликаютъ тебя и кажется имъ, что ты не узнаешь ихъ,— одинъ лишь отецъ молчитъ, хмурый взглядъ устремляя въ пространство, медленно слеза навертывается на глаза его и медленно исчезаетъ куда-то…

* * *

Врачъ взялъ твою руку, сосчиталъ біенія пульса, заявилъ, что ты нервенъ.
Крестный отецъ принесъ теб пирожнаго, потрепалъ но плечу и предсказалъ, что будешь виднымъ гражданиномъ среди великаго народа.
Профессоръ подошелъ, ощупалъ голову твою и замтилъ, что у тебя способности къ отвлеченнымъ наукамъ.
Нищій, которому на улиц ты бросилъ грошъ въ шапку, пожелалъ теб красавицу жену на земл и внецъ въ небесахъ.
Военный подскочилъ, схватилъ тебя и подбросилъ, крикнувъ: ‘будетъ славный полковникъ!’
Цыганка долго читала на ладони твоей, и правой, и лвой,— прочесть ничего не могла, отошла со вздохомъ, принять мзду отказалась.
Магнетизеръ наложилъ пальцы на глаза твои, длинными пальцами окружилъ лицо и — отскочилъ въ испуг, почувствовавъ, что самъ засыпаетъ.
Священникъ готовилъ тебя къ первой исповди и порывался стать на колни передъ тобою, какъ передъ образомъ.
Художникъ, вошедшій въ моментъ, когда ты топалъ ножками въ гнв, набросалъ съ тебя маленькаго демона и на картин Суднаго Дня помстилъ тебя среди проклятыхъ духовъ.

* * *

Межъ тмъ ты растешь и лицо твое становится все прекрасне,— не дтской свжестью румяной земляники, но красотою чудныхъ, непонятныхъ мыслей, которыя словно изъ иного міра приплываютъ къ теб. Пусть часто меркнетъ блескъ твоихъ глазъ, а лицо становится угрюмымъ и грудь впалой,— всякій, кто увидитъ тебя, остановится хоть на минуту и скажетъ:’Что за чудный ребенокъ!’ — Если бы цвтокъ, увядающій, имлъ душу изъ огня и вдохновеніе съ неба, если бы на каждомъ поникшемъ лепестк его тяготла ангельская мысль вмсто капли росы,— этотъ цвтокъ былъ бы подобенъ теб, дитя мое! Выть можетъ такіе и были до паденія Адама.

Кладбище. МУЖЪ и ОРЦIО передъ склепомъ съ готической колоннадой и башенками.

Мужъ. Сними шляпочку и помолись за душу мамы.
Орціо. Богородице — Дво, радуйся!— благословенна ты въ женахъ!— Царица неба — Владычица красотъ, цвтущихъ по земл, на нивахъ, на лугахъ, и…
Мужъ. Зачмъ измняешь слова молитвы? Молись, какъ тебя учили,— за маму, которая десять лтъ тому назадъ скончалась въ этотъ самый часъ.
Орціо. Богородице-Дво, радуйся, благодатная Марія, Господь съ тобою! Благословенна Ты въ сонм ангеловъ, изъ коихъ каждый на пути твоемъ бросаетъ лучезарное перо своихъ крылъ подъ стопы Твои, и какъ по волнамъ…
Мужъ. Орціо!
Орціо. Но эти слова невольно врываются въ голову мн и давятъ мозгъ мой: мн нельзя ихъ не высказать.
Мужъ. Такая молитва не доходитъ до Господа. Не помнишь матери, любить ее не можешь.
Орціо. Я часто вижу маму.
Мужъ. Гд, моя крошка?
Орціо. Во сн, т.-е. не совсмъ во сн, но вотъ когда засыпать начинаю… вотъ, напримръ, вчера.
Мужъ. Дитя, что ты болтаешь?
Орціо. Была такая блдная, худая…
Мужъ. И говорила что-нибудь теб? Орціо. Казалось мн, что шла она въ глубокомъ, обширномъ мрак, сама вся блая, и говорила:
Въ волнахъ простора и свта
Бродитъ усталый мой взоръ…
Стройно плыветъ за планетой планета,
Слышится ангельскій хоръ:
Здсь я блуждаю, сбирая,
Для тебя мой младенецъ родной,
Нжные отзвуки рая,
Чудныхъ образовъ рой.
Отъ духовъ райскихъ,
Отъ демоновъ скорби и зла
Вс созвучья и краски,
И лучи собрала,
И теб изъ нихъ ясный
Я сплетаю внецъ,
Чтобъ тебя, мой далекій, прекрасный,
Полюбилъ твой отецъ.
Видишь, я помню все отъ слова до слова, и врь мн: я не выдумалъ.
Мужъ. Марія! Ужели народное дитя не пощадишь ты, и меня поразишь второю утратой. Что говорю я! Она гд-то тамъ, въ неб, тихая и спокойная, какой была при жизни…— грезится этому несчастному мальчугану!
Орціо. Вотъ и сейчасъ слышу голосъ ея — только не вижу.
Мужъ. Откуда? съ какой стороны?
Орціо. Какъ-будто отъ этихъ двухъ лиственницъ, на которыя падаютъ лучи заходящаго солнца:
Я напою твои уста
Могучей силой пснопній,
Твое чело украшу я
Повязкой яркихъ сновидній,
Моя любовь въ твоей душ
Пробудитъ чувство неземное,—
Любовь къ тому, что на земл
Назвали люди Красотою,—
Чтобъ твой отецъ,
Мое дитя,
Любилъ тебя!
Мужъ. Неужели послдняя мысль человка при кончин сопутствуетъ душ его въ самое небо? Неужели духъ можетъ быть чистымъ, святымъ и несчастнымъ вмст?
Орціо. Голосъ мамы слабетъ… вотъ ужъ совсмъ замираетъ за стной часовни… вотъ, вотъ, слышишь, еще повторяетъ:
Чтобъ твой отецъ,
Мое дитя,
Любилъ тебя!
Мужъ. Боже, сжалься надъ этимъ ребенкомъ, котораго, мнится, въ гнв Своемъ, Ты обрекъ безумію и ранней смерти! Господи, не отнимай разума у созданій Твоихъ, не отвергай алтарей, которые Самъ Ты воздвигъ Себ! Склони взоръ Твой къ страданіямъ моимъ, не предавай мукамъ ада этого херувима. Мн хоть далъ Ты силу выдержать натискъ мыслей, страстей и чувствъ,— а ему что?— Далъ тло подобное паутин, которое разорвется подъ напоромъ первой серіозной мысли. О, Господи Боже, о Боже!
Отъ дтскихъ лтъ не зналъ я дня покоя. Ты окружилъ меня толпой людей, которые говорили о моемъ счастіи, завидовали или выражали пожеланія,-ти послалъ на меня море страданій, мимолетныхъ видній, смутныхъ предчувствій и грезъ. Благоволеніе Твое снизошло на разумъ мой, и ничего на сердце. Дай же мн спокойно любить дитя мое, и да будетъ миръ между Творцомъ и Его тварью.
Перекрестись, сынъ мой, и пойдемъ. Вчная память!

Уходятъ.

*

Гулянье. Дамы и кавалеры. ФИЛОСОФЪ и МУЖЪ.

Философъ. Повторяю — и въ этомъ мое непоколебимое убжденіе — наступаетъ время освобожденія женщинъ и чернокожихъ.
Мужъ. Вы правы.
Философъ. А вслдствіе этого и время великихъ перемнъ въ стро общественной жизни, какъ въ его общемъ, такъ и въ частностяхъ. Изъ этого я заключаю о неизбжномъ перерожденіи человчества кровью и объ уничтоженіи всхъ старыхъ формъ.
Мужъ. Вы думаете?
Философъ. И подобно тому, какъ шаръ земной, то выпрямляется, то наклоняется на своей оси подъ вліяніемъ внезапныхъ революцій…
Мужъ. Видите это прогнившее дерево?
Философъ. Съ молодыми листиками на нижнихъ вткахъ?
Мужъ. Вотъ именно. Какъ думаете, сколько лтъ оно простоитъ еще?
Философъ. Кто знаетъ?— Годъ,— можетъ, два…
Мужъ. Сегодня оно выпустило изъ себя нсколько свжихъ листковъ, но корни гніютъ все боле и боле.
Философъ. И что-жъ изъ этого?
Мужъ. Ничего. Только то, что оно свалится и пойдетъ на угли и пепелъ, потому что даже столяру ни на что пригодиться не можетъ.
Философъ. Но вдь рчь не объ этомъ?
Мужъ. И тмъ не мене, это — символъ всхъ вамъ подобныхъ, вашего вка и вашей теоріи.

Проходятъ.

*

Ущелье въ горахъ.

Мужъ. Много лтъ трудился я надъ тмъ, чтобы найти предлъ всякаго познанія, чувства и мысли, и вотъ — нашелъ могильную пустоту въ своемъ сердц. Вс чувства знакомы мн но имени, и ни единой страсти, никакой вры и любви нтъ въ душ моей. И однако нсколько предчувствій кружится въ этой пустын: относительно сына,— что онъ ослпнетъ, относительно общества, въ которомъ я выросъ,— что оно исчезнетъ. И ношу я все это, какъ Богъ свое блаженство,— самъ въ себ, самъ для себя.
Голосъ ангела-хранителя. Полюби страждущихъ, алчущихъ, скорбящихъ ближнихъ твоихъ, несчастныхъ ближнихъ твоихъ, да спасенъ будешь.
Мужъ. Кто говоритъ ко мн?
Мефисто проходя мимо. Поклонъ нижайшій! Люблю иногда удивить прохожаго даромъ, которымъ наградила меня природа: обладаю способностью чревовщанія.
Мужъ прикладывая руку къ шляп. Это лицо видлъ я на какой-то гравюр…
Мефисто въ сторону. У графа отличная память, вслухъ. Слава и нын и присно…
Мужъ. И во-вки вковъ, аминь.
Мефисто входя въ горы. Теб и твоей глупости!
Мужъ. Бдный ребенокъ, за грхи отца за безуміе матери, обреченный вчной слпот, недоразвившійся, не знающій желаній, живущій одними грезами,— тнь летящаго ангела, брошенная на землю и блуждающая по ней, пока не угасла…
Что за огромный орелъ поднялся надъ мстомъ, гд скрылся этотъ человкъ?
Орелъ. Привтъ теб, привтъ!
Мужъ. Летитъ ко мн, весь черный…свистъ его подобенъ свисту тысячи пуль въ бою…
Орелъ. Саблей отцовъ твоихъ бейся за честь ихъ и власть!
Мужъ. Распростеръ крылья надо мною и сосетъ глаза мои взоромъ гремучей зми.— Ха! понимаю тебя!
Орелъ. Не уступай, не уступи никогда! И падутъ во прахъ враги твои, жалкіе враги твои.
Мужъ. Привтствую тебя среди этихъ скалъ, за которыми ты исчезаешь. Будь что будетъ, обманъ или истина, побда или погибель, я врю теб, встникъ славы. Прошедшее да будетъ мн поддержкой! А если духъ, который жилъ въ немъ, вернулся въ лоно Бога,— пусть снова отступитъ отъ него, вселится въ грудь мою, станетъ моею мыслью, моею силой, моимъ подвигомъ.

Сбрасываетъ змю.

Прочь, подлая гадина! Какъ сбросилъ я тебя, и нтъ по теб печали въ природ, такъ и они будутъ сброшены и не будетъ печали по нихъ,— имени не останется даже,— ни одна тучка не обернется на пути своемъ, чтобы взглянуть на гибель столькихъ дтей земли. Они впередъ, я посл.— Бездонная глубина голубого эира! Ты окружаешь собою землю, землю, которая, какъ младенецъ, стонетъ и плачетъ,— но ты не содрагаешься отъ этихъ стоновъ, ты не слышишь земли, ты плывешь въ свою безпредльность.
Природа,— прости! Оставляю тебя, чтобы стать человкомъ. Иду бороться съ братьями моими.

*

Комната. МУЖЪ. ВРАЧЪ. ОРЦІО.

Мужъ. Ничто не помогаетъ. Послдняя надежда — на Господа.
Врачъ. Мн очень лестно, что…
Мужъ. Говори доктору, что ты чувствуешь.
Орціо. Уже не могу распознать ни тебя, отецъ, ни этого господина. Искры и черныя нити носятся передъ моими глазами: то сплываются въ одну тонкую змйку, то образуютъ желтое пятно, пятно это то опускается внизъ, то поднимается вверхъ, то вдругъ вспыхиваетъ, какъ радуга. При всемъ этомъ боли никакой не ощущаю.
Врачъ. Станьте-ка вотъ здсь, въ тни.. Сколько вамъ лтъ?
Мужъ. Кончилъ четырнадцать.
Врачъ. Теперь отвернитесь отъ окна.
Мужъ. Ну, какъ?
Врачъ. Вки превосходны, блки вполн чисты, нервы въ порядк, мускулы въ сил, къ Орціо. Пустяки, не обращайте вниманія: будете здоровы, какъ я. (Мужу.) Не можетъ быть надежды, присмотритесь-ка сами къ зрачкамъ: они нечувствительны къ свту. Полнйшее ослабленіе зрительнаго нерва.
Орціо. Мракомъ заволакивается все, все!..
Мужъ. Да, правда!— открытые, темные, безъ жизни.
Орціо. Когда закрою глаза, вижу больше.
Врачъ. Мысль пересилила въ немъ тло. Слдуетъ опасаться каталепсіи.
Мужъ отводя врача въ сторону. Все, что хотите! Половину того, что имю.
Врачъ. Творить чудеса не въ нашихъ силахъ! (Беретъ трость и шляпу.) Слуга покорный! Долженъ поспшить: снять катарактъ одной дам.
Мужъ. Но пощадите, не покидайте насъ такъ скоро.
Врачъ. Хотите знать названіе болзни?
Мужъ. И никакой, никакой надежды?
Врачъ. По-гречески называется amavrosis.

Уходитъ.

Мужъ прижимая къ себ сына. Но ты еще видишь что-нибудь?
Орціо. Слышу твой голосъ.
Мужъ. Взгляни въ окно: тамъ солнце, чудный день.
Орціо. Образы толпами проплываютъ между моими зрачками и вками. Вижу знакомыя лица, мста знакомыя, страницы прочитанныхъ книжекъ.
Мужъ. Такъ все же видишь?
Ордіо. Да,— духовными глазами, а эти — погасли.
Мужъ падаетъ на колни. Минута молчанія. Предъ кмъ? Кому повдаю обиду моего ребенка? (Встаетъ.) Будемъ молчать: Богъ надъ молитвами, дьяволъ надъ проклятьями смются.
Голосъ откуда-то. Твой сынъ — поэтъ. Чего еще ты хочешь?

*

ВРАЧЪ. ОТЕЦЪ-К РЕСТНЫЙ.

Крестный отецъ. Да, великое несчастіе — слпота…
Врачъ. И весьма необыкновенное въ столь раннемъ возраст.
Крестный отецъ. Онъ всегда былъ слабаго сложенія, да и мать-то его умерла какъ-то такъ…
Врачъ. То есть?
Крестный отецъ. Какъ вамъ сказать?.. Тутъ, знаете, чего-то не хватало…

Входитъ МУЖЪ.

Мужъ. Простите, что обезпокоилъ васъ докторъ, въ столь позднюю пору, но вотъ ужъ нсколько дней, какъ мой бдный мальчикъ пробуждается по ночамъ, всегда около двнадцати, встаетъ и говоритъ во сн. Прошу за мною!
Врачъ. Идемте, очень интересно видть…

*

Спальня. НЯНЬКА. ПРИСЛУГА. РОДСТВЕННИКИ. ОТЕЦЪ-КРЕСТНЫЙ. ВРАЧЪ. МУЖЪ.

1-й родственникъ. Тише!
Второй. Проснулся, но насъ не слышитъ.
Врачъ. Прошу, господа, не разговаривать.
Крестный отецъ. Дло архипрестранное.
Орцiо. О, Боже, Боже!

Встаетъ.

1-й родственникъ. Какъ медленно ступаетъ…
Второй. Какъ скрестилъ руки на груди…
Третій. Не моргнетъ глазомъ. Губами едва шевелитъ, а голосъ тмъ не мене рзкій и протяжный…
Орціо. Прочь отъ меня, тни ночи! Я рожденъ сыномъ свта и псни. Что нужно вамъ отъ меня, чего хотите? Я не поддамся вамъ хоть взоръ мой улетлъ съ вихрями и мчится гд-то въ далекомъ пространств. Да, онъ вернется когда-нибудь, обогащенный звздными лучами и зажжетъ мои очи огнемъ.
Крестный отецъ. Точь-въ-точь какъ покойница: плететъ, невдомо что. Интересное зрлище.
Врачъ. Согласенъ съ вами.
Нянька. Пресвятая Богородица, Матушка Ченстоховская! Возьми глаза мои и дай ихъ ему.
Орціо. Мать моя! Молю тебя, теперь навй на меня образовъ и мыслей, чтобы я могъ жить внутреннею жизнью, могъ создать другой свтъ въ себ самомъ, равный тому, который утратилъ.
l-й родственникъ. Что думаешь?— не обойдется безъ фамильнаго совта.
Второй. Погоди — тише…
Орціо. Ты не отвчаешь мн,— о мать не покидай меня!
Врачъ мужу. Долгъ мой говорить правду.
Крестный отецъ. Да,— это долгъ и достоинство врача, господинъ докторъ.
Врачъ. У вашего сына разстройство всхъ органовъ чувствъ въ связи съ крайней раздражительностью нервовъ, что иногда бываетъ причиной особаго состоянія, такъ сказать,— сна на яву, въ род того, какое мы сейчасъ наблюдаемъ.
Мужъ въ сторону. Ты слышишь, Господи, онъ объясняетъ мн Твое наказаніе.
Врачъ. Прошу перо и чернилъ. Ceraris lauгеі два грана и пр. и пр.
Мужъ. Найдете въ той комнат. Прошу всхъ выйти.
Голоса. Доброй ночи! доброй ночи! до завтра… Уходятъ.
Орціо пробуждаясь. Желаютъ доброй ночи… Говорите о долгой ночи, о вчной ночи, а не о доброй, не о счастливой…
Мужъ. Обопрись на меня, я отведу тебя въ постель.
Орціо. Отецъ?— Что это значитъ?
Мужъ. Укройся хорошенько и засни спокойно. Докторъ говоритъ, что къ теб возвращается зрніе.
Орціо. Какъ обидно: чьи-то голоса прервали мой сонъ.
Мужъ. Мое благословеніе да будетъ съ тобою. Ничего боле не могу дать теб: ни счастія, ни солнца, ни славы. Вьетъ часъ, который зоветъ меня на борьбу, на борьбу одного и нсколькихъ противъ многихъ людей. Какъ будешь жить ты одинъ, среди столькихъ опасностей, слпой и слабый, дитя и поэтъ вмст, несчастный пвецъ безъ слушателей, душою живущій за рубежомъ земли, а тломъ прикованный къ земл,— о ты, несчастный, несчастнйшій изъ ангеловъ, ты,— сынъ мой!
Нянька въ дверяхъ. Докторъ проситъ васъ на минуту.
Мужъ. Побудь съ ребенкомъ, добрая моя Катерина.

III.

Къ псн — къ псн!
Кто начнетъ ее, кто ее кончитъ?— Дайте мн прошлое, закованное въ сталь, разввающее рыцарскія перья!— Готическія башни я представлю глазамъ вашимъ, брошу на голову вамъ тнь каедральныхъ соборовъ… Не то, не то!— этого ужъ никогда не будетъ.

* * *

Кто бы ты ни былъ, скажи мн, во что ты вруешь?— Ты легче лишишься жизни, чмъ найдешь свою вру, чмъ возбудишь ее къ себ! Стыдитесь, стыдитесь вс, отъ мала до велика! Но пусть вы умренны и ничтожны, пусть вы безъ сердца и мозга,— міръ неуклонно идетъ къ своимъ цлямъ и влечетъ васъ за собою, гонитъ предъ собою, играетъ вами, отбрасываетъ, выбрасываетъ васъ,— все въ мір кружится, какъ въ танц: пары исчезаютъ, и вновь появляются, и совсмъ пропадаютъ. Потому что ужъ близко, потому что крови много, кровь всюду. Крови много, говорю я вамъ.

* * *

Ты видишь эти толпы, ставшія подъ городскими воротами, среди пригорковъ и посадки тополей? Разбиты палатки, сколочены длинныя доски, уставлены мясомъ и напитками, подперты обрубками, полньями. Кубокъ быстро переходитъ изъ рукъ въ руки, а гд прикоснется къ устамъ, тамъ слышится голосъ, угроза, клятва, проклятіе. Кубокъ летаетъ, кружитъ, танцуетъ и, всегда полный, пнясь, блеститъ среди тысячъ народа.
Да здравствуетъ кубокъ опьяненія и утхи!

* * *

Ты видишь, какъ нетерпливо ждутъ они — и ропщутъ межъ собой, и готовятся кричать, вс жалкіе, въ потными лбами, съ растрепанными волосами, въ лохмотьяхъ, съ загорлыми лицами, съ мозолистыми отъ работы руками? Т принесли съ собой косы, другіе потрясаютъ молотами и стругами. Гляди: тотъ, высокій, держитъ опущенный топоръ, а этотъ желзнымъ пестомъ размахиваетъ надъ головою. А тамъ, въ сторон, умстившись подъ вербой, мальчишка алчно глотаетъ вишни, а сверстникъ его сжимаетъ шило правой рукою. Женщины тоже пришли сюда,— ихъ матери, ихъ жены,— голодныя, нищія, какъ они сами, увядшія раньше времени, безъ признаковъ женственности и красоты. На волосахъ ихъ пыль столбовой дороги, на бедрахъ обрывки одежды, въ глазахъ что-то гаснущее, угрюмое,— насмшка надъ взоромъ. Но и он быстро оживляются, кубокъ пробгаетъ всюду, кружитъ всюду.
Да здравствуетъ кубокъ опьяненія и утхи:

* * *

Но вотъ страшный шумъ пронесся средь толпы… Что это?— восторгъ или отчаяніе? Кто распознаетъ, какія чувства звучатъ въ голосахъ тысячъ?— Тотъ, который подошелъ и, вскочивъ на столъ, сталъ на стул, господствуетъ надъ ними, говоритъ къ нимъ. Голосъ его протяженъ, рзокъ, выразителенъ, каждое слово разслышишь, поймешь. Движенія его, свободныя и легкія, аккомпанируютъ словамъ, какъ музыка псн. Лобъ высокій, широкій, ни волоска на череп,— выпали, изсушенные мыслями,— кожа присохла къ костямъ на голов и на щекахъ, желтоватыми полосами врзалась межъ мускуловъ, а отъ висковъ черная борода внкомъ опоясываетъ лицо. Никогда ни кровинки, ни измненія цвта въ лиц: взглядъ неподвижно впился въ толпу, ни на мигъ не уловишь смущенія или замшательства. Когда же подниметъ онъ руку, протянетъ, простретъ ее надъ ними, они склоняютъ головы, кажется, вотъ-вотъ падутъ на колни предъ этимъ благословеніемъ великаго ума,— не сердца: прочь съ сердцемъ, съ предразсудками. Да звучитъ слово утхи и убійства!

* * *

Онъ — ихъ вдохновеніе, ихъ любовь, онъ властитель ихъ духа и пыла. Онъ общаетъ имъ хлбъ и хорошій заработокъ. Поднялись крики, пронеслись среди массъ, отдались въ сторонахъ, ‘Да здравствуетъ Панкратій! Хлба намъ, хлба намъ, хлба!’ — А у ногъ витіи на столъ оперся не то другъ его, не то товарищъ, не то слуга…

* * *

Глаза восточные, черные, оттненные длинными рсницами, плечи повисли, ноги подкошены, разслабленное тло покосилось на бокъ, на губахъ улыбка любострастія и злобы, на пальцахъ золотые перстни. Онъ тоже хриплымъ голосомъ кричитъ: ‘да здравствуетъ Панкратій!’ — Витія на мгновеніе обратилъ къ нему взоръ свой: ‘подними платокъ мой, гражданинъ-выкрестъ!’ А вокругъ все растутъ и растутъ рукоплесканія и вопли: ‘Хлба намъ, хлба намъ, хлба!— Смерть барамъ, смерть купцамъ,— хлба, хлба!’

Баракъ. Нсколько лампъ. Раскрытая книга на стол. ВЫКРЕСТЫ.

Выкрестъ. Братья мои униженные, братья мои мстительные, братья возлюбленные,— припадемъ къ страницамъ Талмуда, какъ къ груди, молокомъ обильной, груди, жизнь подающей, изъ которой сила и сладость истекаетъ для насъ, горечь и отрава для нихъ.
Хоръ выкрестовъ. Іегова — Господь нашъ и никто же кром Него. Онъ разбросалъ насъ повсюду, Онъ нами, какъ кольцами безконечной зми, сдавилъ міръ почитателей Креста, спесивыхъ и глупыхъ, господъ нашихъ, не знающихъ ученія. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятіе имъ!
Выкрестъ. Радуйтесь братья, мои!Крестъ, врагъ нашъ, подрубленный, подгнившій, стоить нын надъ лужею крови, а разъ онъ падетъ,— не поднимется боле. Нын еще аристократы охраняютъ его.
Хоръ. Впередъ подвигается работа вковъ, работа наша кропотливая, тяжелая, упорная. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятіе имъ!
Выкрестъ. На свобод безъ порядка, на рзн безъ конца, на раздорахъ и злоб, на ихъ глупости и спеси воздвигнемъ могущество Израиля. Только кучку этихъ аристократовъ — только эту кучку свергнуть,— и засыплются трупы ихъ обломками Креста.
Хоръ. ‘Крестъ — знамя наше святое, вода креста связала насъ съ людьми’,— поврили презирающіе любви презираемыхъ!— ‘Свобода народа — знамя наше, благо народа — цль наша’,— поврили сыны христіанъ сынамъ Каіафы! Нкогда отцы наши замучили Врага — нын мы снова мучимъ Его, и Онъ боле не возстанетъ изъ мертвыхъ.
Выкрестъ. Еще немного мгновеніе, еще немного капель яду,— и свтъ нашъ, нашъ, братья мои!
Хоръ. Іегова — Господь Израиля и никто же кром Него. Трижды плюнемъ на гибель народу, трижды проклятіе имъ! Слышенъ стукъ.
Выкрестъ. За работу!— а ты, святая книга, прочь отсюда, чтобы взглядъ проклятаго не осквернилъ страницъ твоихъ. Прячетъ Талмудъ. Кто тамъ?
Голосъ за дверью. Свой! Именемъ свободы,— отоприте!
Выкрестъ. Братья, за веревки! опираетъ.
Леонардъ входя. Добро, граждане, что вы заботитесь о завтрашнемъ и точите кинжалы. Подходитъ къ одному. А ты что длаешь здсь, въ углу?
Одинъ изъ выкрестовъ. Заготовляю веревки, гражданинъ.
Леонардъ. Умно, братъ мой, кто не погибнетъ отъ меча, пусть на суку повиснетъ.
Выкрестъ. Любезный гражданинъ,— такъ дло окончательно назначено на завтра?
Леонардъ. Тотъ, кто мыслитъ и чувствуетъ сильне насъ всхъ, приглашаетъ тебя къ себ: онъ самъ теб и отвтитъ на этотъ вопросъ.
Выкрестъ. Иду! А вы не уставайте въ работ. Янкель, смотри за ними хорошенько!

Выходитъ съ Леонардомъ.

Хоръ выкрестовъ. Веревки и кинжалы, дубины и ножи,— дло рукъ нашихъ,— идите на гибель имъ! Они будутъ избивать баръ на ноляхъ, вшать ихъ въ садахъ и рощахъ, а мы потомъ ихъ самихъ убьемъ и повсимъ. Презрнные возстанутъ въ гнв своемъ, воспрянутъ во славу Іеговы. Въ слов Его, въ спасеніи и любви къ намъ — уничтоженіе всмъ, кто не нашъ. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятіе имъ!

*

Шалашъ. Разбросаны бутылки и стаканы.

Панкратій. Полсотни ихъ кутили здсь минуту назадъ, и за каждымъ моимъ словомъ кричали: ‘виватъ!’ — Понялъ ли хоть одинъ мои мысли? Провидлъ ли хоть одинъ конецъ той дороги, стону начала которой они шумли?— А!— fervido imitatorum pecus!

Входятъ Леопардъ и Выкрестъ.

Ты знаешь графа Генриха?
Выкрестъ. Великій гражданинъ — боле по виду, нежели по рчи. Разъ только, помню, проходя въ церковь въ праздникъ Божія Тла, крикнулъ онъ мн: ‘посторонись!’ и окинулъ меня взоромъ господина, за что въ душ я посулилъ ему веревку…
Панкратій. Завтра, чмъ свтъ, отправишься къ нему и скажешь, что я хочу съ нимъ видться частнымъ образомъ, тайно,— послзавтра ночью.
Выкрестъ. А сколько дашь мн людей для конвоя? Неосторожно было бы итти одному.
Панкратій. Отправляйся одинъ: имя мое — твоя охрана, вислица, на которой вчера повсили барона,— твоя поддержка.
Выкрестъ. Ай-вай!
Панкратій. Скажешь, что я приду къ нему въ полночь послзавтра.
Выкрестъ. А если велитъ засадить меня или побить палками?
Панкратій. Будешь мученикомъ за свободу народа.
Выкрестъ. Все, все за свободу народа! Въ сторону. Ай-вай!
Панкратій. Доброй ночи, гражданинъ!

Выкрестъ выходить.

Леонардъ. Къ чему эта проволочка, полумры, сдлки, разговоры?— Когда я клялся повиноваться теб и славить твое имя,— я считалъ тебя исполиномъ ршительности, орломъ, летящимъ прямо къ дли, человкомъ, который себя и всхъ ставитъ на одну карту.
Панкратій. Молчи, ребенокъ!
Леонардъ. Вс ждутъ, готовы… выкресты наковали оружія, наплели веревокъ… толпы шумятъ, требуютъ приказаній. Скажи слово, и оно полетитъ какъ искра, вспыхнетъ какъ молнія, смнится громомъ, разршится пожаромъ.
Панкратій. Кровь бьетъ теб въ голову! Это говоритъ въ теб молодость, а ты не умешь совладать съ нею и называешь это воодушевленіемъ.
Леонардъ. Взвсь, что длаешь! Аристократы въ своемъ безсиліи заперлись въ замк Св. Троицы и ждутъ нашего нападенія, какъ ножа гильотины. Впередъ, вождь народа, впередъ и, не медля, на нихъ!
Панкратій. Не все ли равно? Они утратили мощь тла въ нг, мощь духа — въ бездль: завтра или послзавтра они должны пасть.
Леонардъ. Кого же боишься? Кто удерживаетъ тебя?
Панкратій. Никто,— только моя воля.
Леонардъ. А я слпо долженъ доврять ей?
Панкратій. Слпо,— говорю я.
Леонардъ. Ты намъ измняешь.
Панкратій. Какъ припвъ у псни, такъ ‘измна’ въ конц каждой твоей фразы!— Не кричи! Потому что, если бы кто-нибудь подслушалъ насъ…
Леонардъ. Здсь нтъ шпіоновъ… А что бы было?
Панкратій. Ничего… только пять пуль въ твоей груди за то, что смлъ ты однимъ тономъ выше говорить въ моемъ присутствіи.

Приближаясь къ нему.

Мн врь и — успокойся!
Леонардъ. Забылся, сознаюсь. Но не боюсь наказанія: если моя смерть должна послужить примромъ, придать крпость и силу нашему длу,— рази!
Панкратій. Ты полонъ жизни, полонъ надеждъ и глубокой вры. Счастливйшій изъ людей,— не хочу лишать тебя жизни.
Леонардъ. Что говоришь ты?
Панкратій. Думай больше, говори меньше… Когда-нибудь поймешь меня. Послалъ ли въ складъ за двумя тысячами патроновъ?
Леонардъ. Послалъ Дейца съ отрядомъ.
Панкратій. А складчина портныхъ сдана ли въ кассу?
Леонардъ. Въ восторженномъ и искреннемъ порыв сложились вс до одного и принесли сто тысячъ.
Панкратій. Завтра я приглашу ихъ на ужинъ. Что-нибудь новаго слышалъ о граф Генрих?
Леонардъ. Я слишкомъ презираю господъ, чтобы врить тому, что говорятъ о немъ. Вымирающія расы не имютъ энергіи, не должны имть, не могутъ.
Панкратій. Однако, онъ собираетъ своихъ поселянъ и, увренный въ ихъ преданности, готовится итти на выручку св. Троицы.
Леонардъ. Кто устоитъ передъ нами? Въ насъ выражается идея нашего вка.
Панкратій. Хочу его видть, взглянуть въ глаза ему, проникнуть въ глубь сердца и затмъ — перетянуть на нашу сторону.
Леонардъ. Аристократъ заклятый.
Панкратій. Но и поэтъ вмст.— Теперь оставь меня одного.
ЛЕонардъ. Ты прощаешь меня, гражданинъ?
Панкратій. Усни спокойно. Если бы я не простилъ тебя, ты уже спалъ бы сномъ вчнымъ.
Леонардъ. Такъ завтра не будетъ…?
Панкратій. Доброй ночи и пріятныхъ сновидній!

Леонардъ выходитъ.

Гей, Леонардъ!
Лeонардъ возвращается. Вождь гражданъ?
Панкратій. Послзавтра въ ночь пойдешь со мною къ графу Генриху.
Леонардъ возвращается. Слушаю, выходитъ.
Панкратій. Почему же мн, вождю тысячъ, этотъ одинъ человкъ кажется препятствіемъ? Силы его ничтожны въ сравненіи съ моими: нсколько сотъ мужиковъ, слпо врящихъ его слову, привязанныхъ къ нему привязанностью домашнихъ животныхъ. Отребье, ничтожество! Почему же я такъ стремлюсь его видть, соблазнить его? Или духъ мой встртилъ равнаго себ и замедлилъ на минуту? Но это послдняя преграда на этихъ равнинахъ, надо ее обрушить, а тамъ… Мысль моя! ужели ты не въ силахъ обольстить себя, какъ обольщаешь другихъ? Стыдись! ты знаешь цль свою, ты — мысль, владычица людей, въ теб сосредоточилась воля и сила всхъ, и въ чемъ лишь раздоръ для иныхъ, въ томъ твоя слава. Ты дала имена людямъ, безвстнымъ и низкимъ, дала вру людямъ лишеннымъ сердца,— свтъ по образу своему, свтъ новый создала вокругъ себя. А сама блуждаешь и не знаешь, что ты. Нтъ, нтъ, нтъ, ты — велика…

Падаетъ въ кресло и задумывается.

*

Лсъ. Разбиты палатки. Посредин полянка, на ней вислица. Бараки, огни, бочки. Толпы народа.

МУЖЪ переодтый въ черный плащъ, въ красной ‘шляп свободы’ на голов, входитъ, держа ВЫКРЕСТА подъ руку. Помни!
Выкрестъ тихо. Ваша свтлость, я проведу васъ, не выдамъ, честное слово.
Мужъ. Моргни лишь глазомъ, шевельни пальцемъ,— и я пущу въ лобъ теб пулю. Суди, во что я ставлю твою жизнь, если рискую своею.
Выкрестъ. Ай-вай! Вы стискиваете мн руку желзными клещами,— но что же мн длать?
Мужъ. Разговаривай со мною просто, какъ съ хорошимъ знакомымъ, какъ съ пріятелемъ, вновь прибывшимъ. Что это за танцы?
Выкрестъ. Это танецъ свободныхъ людей.

Мужчины и женщины тапнуютъ вокругъ вислицы и поютъ.

Хлба, работы, дровъ зимою, отдыха лтомъ. Ура, ура!
Богъ не зналъ состраданія къ намъ. Ура, ура!
Короли не знали состраданія къ намъ. Ура, ура!
Господа не знали состраданія къ намъ. Ура, ура!
И Богу, и королямъ, и господамъ нын воздадимъ благодарность за милость. Ура, ура!
Мужъ одной изъ двушекъ. Какъ пріятно мн видть тебя такой румяной и веселой.
Двушка. Давненько мы ждали этого дня. Довольно ужъ я мыла тарелки да чистила вилки! Ласковаго слова никогда не слыхала,— а теперь время, время самой пость, самой потанцовать. Ура!
Мужъ. Танцуй же, гражданка! Выкрестъ тихо. Пощадите, кто-нибудь можетъ узнать васъ. Уйдемте!
Мужъ. Если кто-нибудь узнаетъ меня, прощайся съ жизнью. Идемъ дальше.
Выкрестъ. Здсь подъ дубомъ расположился клубъ лакеевъ.
Мужъ. Подойдемъ ближе.
1-й лакей. Я уже спровадилъ моего прежняго барина.
2-й лакей. А я все еще ищу своего барона. Твое здоровье!
Камердинеръ. Граждане, мы, которые въ поту, въ униженіи склонялись подъ ярмомъ, чистя сапоги и брея бороды,— теперь мы почувствовали права свои. Здоровье всего клуба!
Хоръ лакеевъ. Здоровье президента! Онъ поведетъ насъ дорогой почета.
Камердинеръ. Спасибо, граждане!
Хоръ лакеевъ. Изъ переднихъ, темницъ нашихъ, дружно вышли мы однимъ натискомъ. Виватъ! Знаемъ мы все смшное, все порочное, что творится въ салонахъ! Виватъ! виватъ!
Мужъ. Что за голоса, еще боле грубые и дикіе, доносятся изъ этой чащи налво?
Выкрестъ. Это хоръ мясниковъ, ваша свтлость.
Хоръ мясниковъ. Топоръ и ножъ — оружіе наше, бойня — жизнь наша. Намъ все равно — рзать быковъ или рзать господъ.
Дти силы и крови, мы равнодушно смотримъ на тхъ, кто послабе и почище насъ, кто позоветъ насъ, тому мы и служимъ: для господъ бьемъ быковъ, для народа господъ.
Топоръ и ноясъ — оружіе наше, бойня — жизнь наша, бойня, бойня, бойня!
Мужъ. Они мн нравятся: по крайней мр не поминаютъ о чести, о философіи.— Добрый вечеръ, сударыня!
Выкрестъ тихо. Ваша свтлость, говорите ‘гражданка’ или ‘свободная женщина’.
Женщина. Что за обращеніе? Откуда ты откопалъ его? Фи, фи! отъ тебя отдаетъ стариною.
Мужъ. Языкъ заплелся.
Женщина. Я свободна, какъ и ты, я — вольная женщина. Обществу, которое признало права мои, раздаю любовь свою.
Мужъ. А общество взамнъ дало теб эти кольца, эту аметистовую цпь? О, вдвойн добродтельное общество!
Женщина. Нтъ,— эту мелочь я сорвала въ моментъ освобожденія съ мужа, врага моего, врага свободы, который держалъ меня въ заключеніи.
Мужъ. Желаю гражданк пріятной прогулки! проходитъ. А кто этотъ странный воинъ, что оперся на обоюдоострую саблю, съ изображеніемъ мертвой головы на шляп, на груди и портупе? Не славный ли Бланкетти, современный кондотьери на служб у толпы, какъ нкогдабылъ на служб у правительствъ и князей?
Выкрестъ. Онъ самый. Всего недля, какъ прибылъ.
Мужъ. О чемъ такъ задумался генералъ?
Бланкетти. А видите, вонъ тамъ, въ просвт между группами кленовъ… смотрите хорошенько: распознаете замокъ на гор? Въ мой бинокль его видать превосходно, окопы, стны, четыре бастіона…
Мужъ. Трудненько овладть имъ.
Бланкетти. Ха! сто чертей! но можно обойти лощиной, подкопаться и…
Выкрестъ моргая. Гражданинъ-генералъ…
Мужъ тихо. Слышишь, какъ щелкаетъ курокъ у меня подъ плащемъ?…
Выкрестъ въ сторону. Ай вай! громко. Каковъ же вашъ планъ, гражданинъ-генералъ?
Бланкетти. Хоть вы и братья мн по свобод,— не братья по генію. Посл побды вс узнаете о моихъ планахъ. Отходитъ.
Мужъ. Совтую вамъ убить его: такъ начинается всегда аристократія.
Ремесленникъ. Проклятіе, проклятіе!
Мужъ. Что ты длаешь здсь подъ деревомъ? Почему глядишь такъ дико и уныло?
Ремесленникъ. Проклятіе купцамъ, проклятіе фабрикантамъ. Лучшіе годы, когда другіе любятъ женщинъ, бьются въ открытомъ пол, странствуютъ въ далекомъ мор, я загубилъ въ тсной каморк за тканьемъ шелка.
Мужъ. Такъ осушай же чарку, что держишь въ рукахъ!
Ремесленникъ. Нтъ силъ,— не могу поднести ее къ губамъ. Вотъ… кое-какъ приползъ еще сюда, но для меня не загорится день свободы. Проклятіе купцамъ, которые продаютъ шелкъ, проклятіе господамъ, которые его носятъ!

Умираетъ.

Выкрестъ. Какой отвратительный трупъ!
Мужъ. Трусъ свободы, гражданинъ-выкрестъ! Гляди на эту безжизненную голову, плавающую въ кровавомъ свт заходящаго солнца: что теперь ваши рчи, ваши общанія равенства и счастія людей?
Выкрестъ въ сторону. Чтобъ ты самъ околлъ поскоре, и псы разнесли по кускамъ твое тло! (Громко.) Пустите меня: я долженъ сдать отчетъ въ моемъ порученіи.
Мужъ. Скажешь, что я задержалъ тебя, принявъ за шпіона. (Озирается вокругъ.) Отголоски разговоровъ замираютъ за нами, впереди только сосны да ели, залитыя вечерними лучами.
Выкрестъ. На неб скопляются тучи, не вернутся ли вамъ къ своимъ, что ждутъ васъ давно ужъ въ овраг св. Игнатія.
Мужъ. Благодарю за твою заботливость, почтенный жидъ. Назадъ! Хочу еще разъ взглянуть на свободныхъ гражданъ въ сумеркахъ.
Голосъ за деревьями. Потомокъ Хама желаетъ доброй ночи старому солнышку!
Справа голосъ. За твое здоровье, старый врагъ нашъ, что гналъ насъ на трудъ въ поту. Взойдешь завтра,— застанешь твоихъ рабовъ за мясомъ и водкой. А теперь — чарка къ чорту!
Выкрестъ. Сюда валитъ толпа крестьянъ.
Мужъ. Не вырвешься! Стой здсь за пнемъ и ни слова!
Голоса мужиковъ.Впередъ, впередъ!— подъ палатки, къ братцамъ нашимъ! Впередъ, впередъ,— подъ навсы кленовъ, поспать, поболтать вечеринку! Тамъ ждутъ насъ двушки, тамъ быковъ набили,— ждутъ насъ товарищи по плугу.
1-й голосъ. Тяну, волоку — нейдетъ, упирается! Иди, иди въ солдаты! Иди!
Голосъ помщика. Дти мои, сжальтесь, сжальтесь…
2-й голосъ. Верни мн вс дни барщины!
3-й голосъ. Воскреси моего сына изъ-подъ батаговъ гайдуцкихъ!
4-й голосъ. Хамы пьютъ за твое здоровье, баринъ! Ты ужъ извини насъ.
Хоръ мужиковъ. Вампиръ сосалъ кровь нашу,— поймали вампира! Не выпустимъ вампира!— Убрать его, дьявола, убрать!— Ты покончишь на высот, какъ и подобаетъ барину, высоко вознесенъ будешь надъ нами. — Барамъ-тиранамъ смерть, намъ голоднымъ, намъ усталымъ — сть, пить, спать! Какъ снопы въ пол — будутъ ихъ трупы, какъ мякина въ молотилк — прахъ ихъ замковъ нашими топорами, нашими косами, нашими цпами,— братцы, впередъ!
Мужъ. Не удалось разглядть лица за стволами…
Выкрестъ. Возможно, что другъ, а то и родственникъ вашей свтлости.
Мужъ. Его презираю, а васъ ненавижу. Поэзія все позолотитъ со временемъ, но… Дальше, жидъ, дальше!

Углубляется въ чащу.

*

Другая часть лса. Пригорокъ, костры, толпа, народа съ факелами.

Мужъ изъ-за деревьевъ показывается съ Выкрестомъ у подножія пригорка. Втви въ клочья порвали мою ‘шляпу свободы’ . А это что за адъ рыжеватыхъ огней, что пылаютъ межъ двухъ стнъ лса, двухъ обваловъ мрака?
Выкрестъ. Мы сбились съ пути, ища выхода къ оврагу св. Игнатія. Скоре спрячемся въ кусты: здсь Леонардъ правитъ обрядъ новой вры.
Мужъ сопротивляясь. Нтъ, нтъ, ради Бога впередъ: это-то особенно меня и интересовало. Не бойся, никто насъ не узнаетъ.
Выкрестъ, Здсь осторожне, не торопитесь.
Мужъ. Повсюду развалины какой-то громады, которая вка, должно быть, простояла, прежде чмъ рухнуть… колонны, пьедесталы, капители… побитыя статуи… разбросаны куски мозаики, какою въ старину украшали своды храмовъ… вотъ подъ ногой блеститъ разбитое окно… словно ликъ Богоматери мелькнулъ во мрак, и вновь темно… Смотри: здсь цлая повалена аркада, а вотъ чугунная ршетка, засыпанная щебнемъ… Сверху блескъ факела на мгновеніе освтилъ темноту: вижу половину каменнаго рыцаря на половин могильной плиты… Гд я, проводникъ?
Выкрестъ. Наши усердно поработали за эти сорокъ дней и ночей — и вотъ, наконецъ, снесли послднюю церковь на здшнихъ равнинахъ. Мы идемъ какъ разъ черезъ кладбище.
Мужъ. Горько отдаются въ ушахъ моихъ ваши псни, новые люди!
Черныя тни людей тснятся съ боковъ, и спереди, и сзади, а развваемые втромъ огни проходятъ надъ толпой, какъ живые духи…
Прохожій. Именемъ свободы привтствую васъ обоихъ.
Другой. Смертью господъ привтствую васъ обоихъ.
Третій. Что жъ медлите?— ужъ тамъ поютъ жрецы свободы.
Выкрестъ. Куда тутъ!— отовсюду напираютъ.
Мужъ. Кто этотъ юноша, стоящій на груд развалинъ? Подъ нимъ горятъ три костра, въ дыму и зарев пылаетъ лицо его, а голосъ звучитъ безуміемъ.
Выкрестъ. Это — Леонардъ, вдохновенный пророкъ свободы. Вокругъ него наши жрецы, философы, поэты, артисты, ихъ дочери и любовницы.
Мужъ. Ха! ваша аристократія. Ну, покажи мн того, который тебя послалъ ко мн.
Выкрестъ. Не вижу его здсь.
Леонардъ. Дайте мн прижать ее къ устамъ, къ груди моей! дайте мн мою прекрасную, независимую, вольную, свободную отъ покрововъ и отъ предразсудковъ вмст, избранницу среди дочерей свободы, возлюбленную мою!
Двичій голосъ. Лечу къ теб, возлюбленный мой!
Другой голосъ. Взгляни: къ теб протягиваю руки, но падаю отъ изнеможенія, ползу къ теб по пепелищу.
Третій голосъ. Я опередила ее! По зол и углямъ, сквозь огонь и дымъ иду къ теб, возлюбленный мой!
Мужъ. Съ распущенными волосами, вздымающеюся грудью взбирается на развалины страстными порывами…
Выкрестъ. Такъ бываетъ каждую ночь!
Леонардъ. Ко мн, отрада моя, дочь свободы! Ты дрожишь въ священномъ изступленьи,— вдохновеніе да охватитъ душу мою.— Внемлите вс, пророчествовать буду.
Мужъ… опускаетъ голову, изнемогаетъ…
Леонардъ. Мы оба являемъ образъ человчества, освобожденнаго, воскресшаго изъ мертвыхъ, и вотъ стоимъ на развалинахъ старыхъ формъ, стараго Бога. Слава намъ: мы порвали Его тло,— теперь пыль и прахъ оно,— а Духъ Его побдили своимъ духомъ. Духъ Его нын — ничто.
Хоръ двушекъ. Счастливая, счастливая избранница пророка! Мы здсь внизу стоимъ, завидуя слав ея.
Леонардъ. Свтъ новый провозглашаю. Отдайте небо новому богу! Богъ свободы и радости, владыка народа,— каждая жертва мести, каждый трупъ мучителя да будетъ алтаремъ твоимъ! Въ мор крови да потонутъ старыя слезы и страданія человчества. Отнын жизнь его — счастіе, законъ его — равноправность, кто противъ,— тому петля и проклятіе.
Хоръ мужчинъ. Рухнуло зданіе гнета и спеси, кто подниметъ хоть одинъ камень его — тому смерть и проклятіе!
Выкрестъ въ сторону. Хулители Іеговы,— трижды плюю на гибель вамъ!
Мужъ. Орелъ, сдержи общаніе,— и здсь на ихъ трупахъ я воздвигну новый храмъ Іисусу.
Смшанные голоса. Свобода!счастье! ура! ура! ура!
Хоръ жрецовъ. Гд бары, гд короли, что проходили недавно по земл со скипетрами и въ коронахъ, надменно и гнвно?
1-й убійца. Я убилъ Оттона!
2-й убійца. Я убилъ Генриха!
3-й убійца. Я убилъ Эммануэля!
Леонардъ. Идите, не зная тревоги, и убивайте, не зная колебаній! Вы избранные среди избранныхъ, святые среди святйшихъ, потому что вы мученики, богатыри Свободы.
Хоръ предателей. Мы двинемся въ глухую ночь, стиснувъ украдкой кинжалы, мы двинемся, двинемся въ путь!
Леонардъ. Приди въ себя, красавица моя!
Ударъ грома. Отвтьте же Богу живому, вознесите псни ваши! За мною идите, вс, вс за мной! Обойдемъ еще разъ и потопчемъ святыни умершаго Бога. А ты подними лицо, встань, пробудися!
Двушка. Къ теб и Богу твоему горю любовью,— всему міру отдамъ любовь мою,— горю, горю!..
Мужъ. Кто это подбжалъ къ нему, упалъ на колни и, словно въ борьб съ самимъ собою, бормочетъ что-то, чего-то проситъ?
Выкрестъ. Вижу, вижу: это сынъ великаго философа.
Леонардъ. Чего ты хочешь, Германъ?
Германъ. Верховный жрецъ! молю о посвященьи на убійства.
Леонардъ. Подайте елей, кинжалъ и отраву. (Герману.) Елеемъ, коимъ нкогда помазали королей, помазую тебя нын на гибель королямъ. Оружіе былыхъ рыцарей и господъ влагаю въ длань твою на смерть господамъ. На груди твоей вшаю этотъ медальонъ, наполненный отравой: тамъ, куда не проникнетъ твоя сталь, пусть жжетъ она огнемъ утробы тирановъ. Иди и уничтожай старое поколніе во всхъ концахъ свта.
Мужъ. Вотъ онъ двинулся и во глав толпы спускается съ пригорка.
Выкрестъ. Сойдемте съ дороги.
Мужъ. Нтъ, хочу доглядть этотъ сонъ до конца.
Выкрестъ въ сторону. Трижды плюю на тебя, громко. Леонардъ можетъ узнать меня, ваша свтлость, видите, какой ножъ у бедра его!
Мужъ. Закройся плащемъ моимъ. А что это за женщины, что танцуютъ передъ нами.
Выкрестъ. Это жены графовъ и князей, которые оставили мужей своихъ и перешли въ нашу вру.
Мужъ. Когда-то кумиры мои!— Толпа охватила его со всхъ сторонъ, исчезъ изъ глазъ въ общей давк. По ихъ пнію можно понять что онъ удаляется отъ насъ. Иди за мной, оттуда видне.

Взбирается на обломокъ стны.

Выкрестъ. Ай вай-вай! Насъ тутъ всякій замтитъ.
Мужъ. Вотъ теперь снова вижу его. Другія женщины тснятся къ нему, блдныя, изступленныя, въ судорогахъ… сынъ философа яростно потрясаетъ кинжаломъ… вотъ подошли къ развалинамъ сверной башни… стали… пляшутъ на развалинахъ, разрушаютъ уцлвшіе остатки стны… сыплютъ искры на поверженные алтари и кресты,— пламя разгорается и гонитъ столбы дыма передъ собою. Горе вамъ — горе!
Леонардъ. Горе людямъ, которые поклоняются еще умершему Богу.
Мужъ. Черныя волны поворачиваютъ и устремляются къ намъ.
Выкрестъ. О, Аврааме!
Мужъ. Орелъ! мой часъ вдь не насталъ еще?
Выкрестъ. Уже подходятъ къ намъ.
Леонардъ проходя, останавливается. А ты кто, братъ мой, съ задумчивымъ лицомъ? Почему не присоединяешься къ намъ?
Мужъ. Издалека я поспшилъ на отголосокъ вашего возстанія. Я — членъ испанскаго клуба убійцъ и прибылъ только сегодня.
Леонардъ. А этотъ другой? Зачмъ онъ прячетъ лицо въ складкахъ твоего плаща?
Мужъ. Мой младшій братъ. Далъ обтъ не показывать лица людямъ, пока не убьетъ по меньшей мр барона.
Леонардъ. Чьей же смертью ты самъ можешь гордиться?
Мужъ. Лишь за два дня до отъзда старшіе братья дали мн посвященіе.
Леонардъ. А кого имешь на примт?
Мужъ. Хотя-бъ тебя, если ты намъ измнишь.
Леонардъ вынувъ кинжалъ. Братъ, вотъ мой кинжалъ теб для этой цли.
Мужъ вынувъ свой. Братъ, мн достаточно своего для этой цли.
Голоса. Да здравствуетъ Леонардъ, да здравствуетъ убійца испанскій!
Леонардъ. Завтра остановись у шатра гражданина-предводителя.
Хоръ жрецовъ. Именемъ свободы привтствуемъ гостя. Въ твоей рук доля нашего избавленія. Кто борется безъ устали, кто разитъ безъ колебаній, кто день и ночь вритъ въ побду — тотъ побдитъ подъ конецъ.

Проходитъ.

Хоръ философовъ. Мы родъ людской направляемъ въ путяхъ его отъ колыбели. Мы вывели истину изъ тьмы на свтъ. Ты же борись за права ея, губи и погибай.

Проходитъ.

Сынъ философа. Товарищъ! чашу стариннаго священнаго вина пью за твое здоровье,— до свиданья!

Бросаетъ чашу.

Двушка. Убей для меня князя Ивана!
Другая. Для меня графа Генриха!
Дти. Пожалуйста,— для насъ аристократа!
Другіе. Удачи твоему мечу!
Xоръ художниковъ. На руинахъ готическихъ. храмовъ воздвигнемъ иныя святыни: не будетъ иконъ въ нихъ и статуй! Своды воздвигнемъ изъ длинныхъ кинжаловъ, людскія головы сложимъ въ колонны, колонны украсимъ вверху капителью: волосы, съ которыхъ каплетъ кровь, одинъ блый алтарь, одинъ на немъ символъ — шляпа свободы. Ура!
Другіе. Дальше, дальше! ужъ брезжитъ заря.
Выкрестъ. Когда же насъ, наконецъ, повсятъ?
Мужъ. Молчи, жидъ! Они стремятся за Леонардомъ и ужо не глядятъ на насъ. Послдній разъ окидываю взоромъ, ловлю мыслью этотъ хаосъ, вырывающійся изъ глубины временъ, изъ лона тьмы на гибель мн и моимъ братьямъ. Гонимыя безумнымъ порывомъ, охваченныя отчаяніемъ, мысли мои мчатся во всей своей сил. Боже, дай мн ту мощь, въ которой ты никогда не отказывалъ мн, и я въ одномъ слов замкну весь этотъ міръ, новый, огромный,— онъ самъ себя не понимаетъ. Но это слово должно быть поэтическимъ выраженіемъ всего минувшаго.
Голосъ въ воздух. Сочиняешь драму?
Мужъ. Спасибо за напоминаніе!— Месть за поруганный прахъ отцовъ моихъ!— Проклятіе новымъ людямъ!— Водоворотъ ихъ меня восхищаетъ, но не увлечетъ за собою.
А теперь спустимся внизъ и къ оврагу св. Игнатія.
Выкрестъ. Уже свтаетъ. Я не пойду дальше.
Мужъ. Выведи меня на дорогу, а тамъ я отпущу тебя.
Выкрестъ. Куда вы тащите меня среди тьмы, развалинъ, кустовъ и пепла? Пустите, оставьте меня.
Мужъ. Впередъ, впередъ,— иди внизъ со мною… Послдняя псня замолкаетъ сзади насъ, кое-гд чуть мерцаетъ факелъ. А среди этихъ блдныхъ испареній, среди деревьевъ, вырванныхъ съ корнемъ, видишь ли ты тни минувшаго, слышишь ли жалобные голоса ихъ?
Выкрестъ. Все гуще мгла, мы спускаемся въ долину.
Хоръ духовъ изъ лсу. Плачьте о Христ, о Христ изгнанномъ, о Христ замученномъ. Гд Богъ нашъ, гд храмъ Бога нашего?
Мужъ. Ужъ недалекъ день битвы и меча,— я возвращу Его вамъ. На тысяч крестовъ распну враговъ Его.
Духи. Мы хранили алтари и священные памятники, мы несли врующимъ отголоски колоколовъ на крыльяхъ нашихъ, въ звукахъ органовъ звучали голоса наши, въ переливахъ лучей на окнахъ церковныхъ, въ полумрак колоннъ, въ блеск сосудовъ, въ благословеніи св. Даровъ — была жизнь наша. Куда же мы днемся нын?
Мужъ. Свтаетъ все больше,— ихъ образы растопляются въ лучахъ зари…
Выкрестъ. Вотъ дорога ваша,— тамъ начало оврага
Мужъ. Гей! Христосъ и моя сабля!

Снимая ‘шляпу свободы’ и заворачивая въ нее деньги:

Возьми на память вещь и символъ вмст.
Выкрестъ. Итакъ, вы ручаетесь мн, ваша свтлость, за неприкосновенность того, кто сегодня въ полночь…
Мужъ. Старинный дворянинъ не повторяетъ слова дважды. Христосъ и моя сабля!
Голоса въ кустахъ. Марія и сабли наши! Да здравствуетъ господинъ нашъ!
Мужъ. Ко мн! Будь здоровъ, гражданинъ. Ко мн! Христосъ и Марія!

*

Ночь. Кусты и деревья.

Панкратій своей охран. Ложитесь лицомъ въ траву. Лежите молча. Огня не выскайте даже для трубки,— и по первому выстрлу спшите ко мн. Если выстрла не послдуетъ, не шевелитесь до утра.
Леонардъ. Гражданинъ, еще разъ молю тебя…
Панкратій. Ты прислонись къ этой сосн и думай.
Леонардъ. Хоть одного меня возьми съ собою. Вдь онъ — дворянинъ, аристократъ, лжецъ.
Панкратій длая ему знакъ остаться. Старинные дворяне иногда сдерживаютъ слово.

*

Продолговатая комната. Изображеніе рыцарей и дамъ по стнамъ. Въ глубин колонна съ геральдическимъ щитомъ. МУЖЪ сидитъ на мраморнымъ столомъ, на которомъ лампа, пара пистолетовъ, сабля и часы. Напротивъ — другой столикъ, на немъ серебряные ковши и чаши.

Мужъ. Нкогда, въ такой же часъ, среди грозныхъ опасностей и грозныхъ раздумій, Бруту явился геній Цезаря… И я сегодня жду такого же виднья. Еще минута — и предо мной будетъ стоять человкъ безъ имени, безъ предковъ, безъ ангела-хранителя,— человкъ, который вышелъ изъ ничего и теперь быть можетъ, начнетъ собою новую эру, если я не сброшу его назадъ, не возвращу въ ничто.
Предки мои! вдохновите же меня той силой, которая сдлала васъ владыками міра, вс ваши львиныя сердца вложите въ грудь мою, пусть гордость, украшавшая чела ваши, прольется на мое чело! Вра во Христа и Его Церковь, слпая, непоколебимая, горячая,— вдохновеніе подвигами вашими на земл, жажда безсмертной славы за гробомъ, пусть осняетъ меня, и я буду убивать и жечь враговъ, я — сынъ ста поколній, послдній преемникъ вашихъ мыслей и трудовъ, вашихъ добродтелей И заблужденій. Бьетъ двнадцать.
Я готовъ!

Встаетъ съ мста.

Слуга вооруженный входитъ. Ваша свтлость,— человкъ, который долженъ былъ явиться, пришелъ и ждетъ.
Мужъ. Пусть входитъ!

Слуга выходитъ.

Панкратій входитъ. Привтъ графу Генриху!— Какъ дико это слово ‘графъ’ звучитъ въ моемъ горл.

Садится, сбрасывая плащъ и ‘шляпу свободы’, и вперяетъ взоръ въ колонну, на которой виситъ гербъ.

Мужъ. Благодарю за довріе къ моему дому. По старому обычаю — пью за твое здоровье. (Беретъ кубокъ, пьетъ и подноситъ Панкратію.) Гость,— въ твою руку!
Панкратій. Если не ошибаюсь, эти красные и голубые символы зовутся гербами на язык умершихъ. Все меньше и меньше этихъ значковъ по земл!
Мужъ. Съ помощью Божіей, скоро ты увидишь ихъ тысячи.
Панкратій отнимая кубокъ отъ устъ. Вотъ она старинная аристократія! Всегда увренная въ побд, спесивая, упрямая, цвтущая надеждой, а сама безъ денегъ, безъ оружія, безъ войска. Грозитъ, какъ мертвецъ гробовщику у воротъ кладбища-въ сказк,— вритъ, или притворяется, что вритъ, въ Бога, потому что въ себя ужъ трудно врить. Покажите же мн эти молніи, ниспосланныя въ защиту вамъ, эти легіоны ангеловъ, слетвшихъ съ неба!

Пьетъ.

Мужъ. Смйся надъ собственными словами! Атеизмъ — устарвшая формула, ждалъ чего-нибудь понове отъ тебя.
Панкратій. Смйся надъ собственными словами! Моя вра сильне и выше твоей. Стонъ, вырванный муками и отчаяніемъ изъ тысячи тысячъ грудей, голодъ ремесленниковъ, нищета крестьянъ, позоръ ихъ женъ и дочерей, униженіе человчества подъ ярмомъ суеврій, сомнній, стадныхъ привычекъ,— вотъ моя вра, а Богъ мой на сегодня — это мысль моя, это мощь моя, что дастъ имъ и хлбъ, и честь навсегда.

Пьетъ и бросаетъ кубокъ.

Мужъ. Я полагаю силу мою въ Бог, Который предкамъ моимъ далъ господство на земл.
Панкратій. А самъ всю жизнь былъ игрушкою дьявола! Но оставимъ этотъ вопросъ: пусть ршаютъ его богословы, если еще хоть одинъ изъ мастеровъ этого дла остался живъ въ здшнихъ краяхъ,— къ длу!
Мужъ. Чего же ты хочешь отъ меня, избавитель людей, гражданинъ божій?
Панкратій. Я пришелъ сюда потому, что хотлъ во-первыхъ узнать тебя, а во-вторыхъ — спасти.
Мужъ. За первое спасибо, второе предоставь моей сабл.
Панкратій. Сабля твоя, Богъ твой — мечта. Ты заглушенъ тысячами голосовъ, ты охваченъ тысячами рукъ,— нсколько морговъ земли осталось за вами, и ея едва хватитъ для могилъ вашихъ,— двадцати дней вы не выдержите осады.— Гд у васъ пушки, снаряды, провіантъ, а главное — гд мужество? Будь я на твоемъ мст, я зналъ бы что длать.
Мужъ. Слушаю: я терпливъ.
Панкратій. Такъ вотъ я, графъ Генрихъ, сказалъ бы Панкратію: ‘миръ!— я распускаю свой отрядъ, единственный отрядъ, не иду на выручку св. Троицы, но за то остаюсь при своемъ имени, при своемъ имніи, за цлость которыхъ ты мн ручаешься своимъ словомъ’.— Ты сколько лтъ прожилъ, графъ?
Мужъ. Тридцать шесть, гражданинъ.
Панкратій. Остается пятнадцать, не боле: такіе люди не живутъ долго. Сынъ твой ближе къ могил, чмъ къ юности. Одно исключеніе не испортитъ нашего дла. Оставайся себ послднимъ графомъ на этихъ равнинахъ, будь господиномъ въ дом праддовъ, малюй ихъ портреты и гербы, а объ этихъ несчастныхъ не думай боле: пусть судъ народа свершится надъ ничтожными!

Наливаетъ другой бокалъ.

Твое здоровье, послдній графъ!
Мужъ. Ты оскорбляешь меня каждымъ словомъ, точно пытаешь, можно ли будетъ обратить меня въ раба въ день твоего тріумфа. Перестань, потому что я не могу заплатить теб: тебя охраняетъ мое слово.
Панкратій. Святое понятіе чести, рыцарской чести, выступаетъ на сцену. Выцвтшій это лоскутъ въ знамени человчества. О, знаю я тебя, проникъ всего насквозь! Ты полонъ жизни, а идешь объ руку съ умирающими, потому что хочешь еще врить въ касту, въ праддовскую кость, въ слово ‘отчизна’ и прочія, а въ глубин души ты сознаешь, что братьямъ твоимъ должна быть суждена кара, а затмъ — забвеніе.
Мужъ. А теб и твоимъ что-иное?
Панкратій. Побда и жизнь. Въ одну только истину врю и предъ ней преклоняюсь. Эта истина, въ силу которой жизнь міра достигаетъ высшихъ предловъ,— въ гибели вашей. Нын она гласитъ моими устами: ‘Дряхлые, источенные червями, пресыщенные питьемъ и дой,— дайте мсто молодымъ, голоднымъ и сильнымъ!’ — Но я хочу спасти тебя, тебя одного.
Мужъ. Гибель зову на голову твою за эту жалость ко мн!— И я знаю твоихъ и тебя: глядлъ въ тняхъ ночи на пляски сброда, по выямъ котораго ты карабкаешься вверхъ, вс старыя, какъ міръ, смуты міра видлъ одтыми въ новыя одежды, кружащимися въ новомъ танц,— но корень ихъ тотъ же, что тысячи лтъ назадъ,— развратъ, злоба, жажда крови. А тебя не было съ ними, ты не захотлъ сойти къ дтямъ своимъ, потому что въ глубин души ты презираешь ихъ и,— подожди немного,— если разумъ не оставитъ тебя совсмъ, себя самого презирать будешь. Не терзай меня боле.

Садится подъ гербомъ сбоямъ.

Панкратій. Народъ мой еще не расправилъ крылья,— согласенъ,— но выросъ еще въ гиганта, еще жаждетъ хлба и выгодъ, но придетъ время… (Подходитъ къ Мужу и опирается о колонну съ гербомъ.) Придетъ время, когда онъ пойметъ себя и скажетъ о себ: ‘я существую!’ — и тогда но будетъ другого голоса въ мір, что могъ бы также сказать: ‘я существую!’
Мужъ. А дальше?
Панкратій. Изъ поколнія, которое воспитываю я, силой воли моей народится племя послднее, высшее, дальнйшее. Земля не видала мужей такихъ. Они будутъ вольные люди, владыки ея отъ полюса до полюса, а земля — она станетъ одинъ цвтущій садъ, одинъ счастливый очагъ, одна мастерская богатствъ и промысла.
Мужъ. Слова твои лгутъ, но спокойное блдное лицо твое не уметъ изобразить вдохновеніе.
Панкратій. Но прерывай… многіе на колняхъ просили у меня этихъ словъ, и для нихъ я жаллъ ихъ.— Тогда воскреснетъ Богъ, которому уже не будетъ смерти, Богъ трудомъ и страданіемъ освобожденный отъ завсъ, открытый въ неб дтьми Его, которыхъ нкогда Онъ разбросалъ по земл, но которые прозрли и добыли Истину.— Богъ человческаго открылся имъ.
Мужъ. Намъ ужъ давно онъ открылся: человчество спасено имъ много вковъ назадъ.
Панкратій. Утшай себя, кто можетъ, такимъ спасеніемъ,— страданіями двухъ тысячелтій, протекшихъ отъ Его смерти на крест.
Мужъ. Я видлъ этотъ крестъ въ старомъ Рим, соблазнитель. У ногъ Его лежали массы силъ, мощнйшихъ, чмъ твои, сотни боговъ, подобныхъ твоему, валялись въ пыли, не смя поднять къ Нему своихъ разбитыхъ главъ, а Онъ стоялъ высоко надъ ними, святыя руки простирая къ востоку и западу, святое чело купая въ солнечныхъ лучахъ. Видно было, что Онъ — Владыка міра.
Панкратій. Сказка старая и пустая, какъ звукъ твоего герба!

Ударяетъ въ щитъ.

Но когда-то я читалъ твои мысли! Такъ, если ты дйствительно умешь уноситься въ безпредльность, если любишь истину и искалъ ее серьезно, если ты человкъ изъ тхъ, какихъ отмчаетъ человчество, а не на подобіе нянькиныхъ сказокъ,— слушай, не отбрасывай эту минуту спасенія, отъ крови, которую мы прольемъ сегодня, завтра не останется слда,— послдній разъ говорю теб: если ты тотъ, какимъ казался мн,— встань, оставь домъ свой и иди за мною.
Мужъ. Ты — младшій братъ сатаны, (Встаетъ и ходитъ медленно вдоль комнаты.) Напрасныя мечты, кто осуществитъ ихъ! Адамъ умеръ въ пустын, мы не вернемся въ рай.
Панкратій. Въ сторону. Я запустилъ ему палецъ подъ сердце и попалъ въ нервъ поэзіи.
Мужъ. Прогрессъ! счастіе человчества!— да, и я врилъ когда-то… Вотъ вамъ, берите жизнь мою, если только… Но, свершилось!— Сто, двсти лтъ назадъ полюбовное соглашеніе могло бы еще… но теперь,— знаю — теперь мы должны взаимно уничтожать другъ друга: дло идетъ о смн расы.
Панкратій. Горе побжденнымъ!— Отбрось сомннія, повтори лишь это слово ‘горе!’ и побждай съ нами.
Мужъ. Что же, ты изслдовалъ вс пути. Предопредленія, или подъ видимой формой ночью предстало оно теб на порог твоей палатки и благословило тебя своей гигантской рукою? Или при свт солнца ты слышалъ голоса его въ полдень, когда вс спали въ зно, а ты размышлялъ въ одиночеств, что такъ увренно грозишь мн побдой?— ты, человкъ изъ глины, какъ и я, невольникъ первой мткой пули, перваго ловкаго удара мечемъ?
Панкратій. Не ласкай себя тщетной надеждой: не царапнетъ меня пуля, не коснется желзо, пока хоть одинъ изъ васъ сопротивляется моему длу, а что будетъ посл,— вамъ уже не будетъ ДО ЭТОГО Дла. Бьютъ часы. Время смется надъ нами! Если ты усталъ жить, спаси хоть сына.
Мужъ. Его чистая душа уже спасена въ неб, а на земл его ждетъ участь отца.

Стоитъ, закрывъ лицо руками.

Панкратій, Итакъ, ты отклонилъ? молчаніе. Молчишь?— думаешь?— прекрасно!— пусть же раздумываетъ тотъ, кто стоитъ на краю могилы!
Мужъ. Не смй касаться тайнъ, которыя за предлами твоихъ мыслей нын свершаются въ глубин души моей. Міръ тла принадлежитъ теб,— утучняй же его пищей, питай виномъ и кровью, но не иди дале и прочь, прочь отъ меня!
Панкратій. Рабъ одной идеи и ея образовъ, рыцарь-поэтъ, стыдися! Гляди на меня: идеи и образы — воскъ въ моихъ пальцахъ!
Мужъ. Напрасно!— Ты никогда не поймешь меня,— потому что каждый изъ предковъ твоихъ былъ сброшенъ въ яму за одно со всякимъ сбродомъ, какъ мертвая вещь, а не какъ человкъ мощи и духа.

Протягиваетъ руку къ картинамъ.

Взгляни на эти образы! Идея отечества, дома, родины, враждебная теб идея, морщинами написана на ихъ челахъ, а что жило въ нихъ и прошло, то нын живетъ во мн. А ты, человкъ, скажи мн, гд земля твоя. Вечеромъ ты разбиваешь палатку на развалинахъ чужого дома, съ разсвтомъ свертываешь ее и передвигаешься дальше,-донын но нашелъ своего очага,— и не найдешь его, пока хоть сотня людей захочетъ повторить со мною ‘слава предкамъ нашимъ!’
Панкратій. Да, слава предкамъ твоимъ на земл и на неб! Въ самомъ дл, есть на что посмотрть. Этотъ, съ печатью въ рук и съ подписью — канцлеръ,— поддлывалъ акты, сжегъ архивъ, подкупалъ судей, при помощи отравы ускорялъ полученіе наслдствъ. Отсюда твои земли, доходы, власть. -тотъ, черноватый съ блестящимъ взоромъ, позорилъ ложа друзей своихъ. Этотъ, въ итальянской кольчуг, съ орденомъ Золотого Рука, очевидно, служилъ чужеземцамъ. Эта блдная дама, съ темными буклями, замарала честь свою со слугою. Та читаетъ письмо любовника и улыбается, потому что ночь ужъ близка. Та, съ собачкой у шлейфа, въ роброн, была наложницей королей. Отсюда ваши родословныя безъ перерыва, безъ пятна! Нравится мн и этотъ въ зеленомъ кафтан: пьянствовалъ и охотился съ пріятелями — шляхтой, а мужиковъ разсылалъ съ собаками загонять оленей. Глупая забава, бдствіе цлой страны. И это-то умъ и сила ваша! Но день суда близокъ, и въ этотъ денъ общаю вамъ не забыть ни объ одномъ изъ васъ, ни объ одномъ изъ предковъ вашихъ, ни объ одномъ изъ подвиговъ вашихъ.
Мужъ. Ты ошибаешься, сынъ мщанки! Ни ты, и никто изъ твоихъ но могъ бы существовать, еслибы васъ не вскормила милость, не защитила сила моихъ предковъ. Во время голода они раздавали вамъ хлбъ, во время заразы ставили лазареты, а когда изъ состоянія звринаго вы перешли въ младенческій возрастъ людей, они построили вамъ церкви и школы. Только во время войны оставляли васъ дома, такъ какъ знали, что вы не для боя. Слова твои ломаются о ихъ подвиги, какъ нкогда языческія стрлы ломились объ ихъ панцыри,— они даже не потревожатъ ихъ праха, они заглохнутъ, какъ завываніе деревенской собаки, что бжитъ съ пной у рта и издыхаетъ гд-нибудь при дорог. А теперь — время уйти теб изъ моего дома. Гость мой, я отпускаю тебя.
Панкратій. До свиданія на окопахъ св. Троицы! А когда у васъ не хватитъ пороху и снарядовъ…
Мужъ. Тогда сблизимся на длину сабель нашихъ. До свиданья.
Панкратій. Мы оба орлы, но гнздо твое разбито грозою.

Беретъ плащъ и ‘шляпу свободы’.

Переходя порогъ этотъ, бросаю на немъ проклятіе, надлежащее старому. Тебя и сына твоего обрекаю на уничтоженіе.
Мужъ. Гей, Яковъ! (Яковъ входитъ.) Проводить этого человка до послднихъ постовъ моихъ на пригорк.
Яковъ. Благослови, Господи!

Выходитъ.

IV.

Отъ башенъ св. Троицы до вершинъ окружныхъ скалъ справа и слва, и спереди и съ тыла легла блоснжная мгла, блдная, непоколебимая, молчащая,— призракъ океана, который нкогда имлъ берега свои тамъ, гд эти высоты, черныя, порванныя, острыя, а глубины свои, гд долина, которой еще не видно, гд солнце, которое еще не взошло.
На гранитномъ голомъ остров высятся башни замка, вбитыя въ скалы трудами прежнихъ людей и сросшіяся со скалою, какъ человческая грудь съ грудью коня у центавра. Надъ ними вздымается штандартъ, одиноко ветъ въ сроватомъ неб выше всего, что вокругъ.
Постепенно начинаютъ пробуждаться спящія пространства, вверху проносится шумъ втра, снизу протискиваются первые лучи, льдина изъ тучъ проплываютъ по этому морю тумановъ.
Тогда иные голоса, голоса людскіе, примшиваются къ этой преходящей бур и, несомые волнами мглы, разбиваются у подножія замка.
Ужъ прояснилась бездна подъ прозрачной гладью, что разорвалась надъ нею.
Черно тамъ, въ глубин ея, черно отъ людскихъ головъ,— вся долина усяна людскими головами, какъ дно моря камнями.
Солнце съ холмовъ поднимается на скалы, въ золот уносятся, въ золот расплываются тучи, и, по мр того, какъ исчезаютъ он, все явственне слышны крики, все ясне можно разглядть полчища, наплывающія снизу.
Выше горъ поднялись туманы и вотъ ужъ умираютъ въ пустотахъ синевы. Долина св. Троицы обсыпана блескомъ мигающей стали и народъ отовсюду тянетъ въ нее, словно въ долину послдняго Суда.

Соборъ въ замк св. Троицы. Аристократія, сенаторы, сановники сидятъ по об стороны, каждый подъ статуей какого-нибудь короля или рыцаря. За рядомъ статуй, толпы мелкаго дворянства. Передъ большимъ алтаремъ АРXIЕПИСКОПЪ на золоченомъ троп съ мечемъ на колняхъ. За алтаремъ ХОРЪ СВЯЩЕННИКОВЪ. МУЖЪ стоитъ нкоторое время въ дверяхъ, затмъ медленно приближается къ архіепископу со знаменемъ въ рук.

Хоръ священниковъ. Мы, послдніе слуги Твои, въ послднемъ храм Сына Твоего славословимъ Тебя съ благоговніемъ отцовъ нашихъ. Избави отъ враговъ насъ, Господи!
1-й графъ. Смотри, какъ гордо глядитъ на всхъ.
2-й графъ. Словно завоевалъ весь міръ.
3-й графъ. А подвигъ весь въ томъ, что, благодаря ночи, пробился черезъ лагерь мужиковъ.
1-й графъ. Перебилъ сто человкъ, а двсти своихъ положилъ на мст.
2-й графъ. Не допустимъ выбрать его предводителемъ.
МУЖЪ опускаясь на колни передъ архіепископомъ. У ногъ твоихъ слагаю трофей мой.
Архіепископъ. Опояшь себя этимъ мечемъ, нкогда благословеннымъ десницею св. Флоріана…
Голоса. Да здравствуетъ графъ Генрихъ, да здравствуетъ!
Архіепископъ.И прими съ благословеніемъ св. Креста начальствованіе въ этомъ замк, послднемъ владніи нашемъ,— волею всхъ именую тебя предводителемъ.
Голоса. Да здравствуетъ, да здравствуетъ!
Одинъ голосъ. Не позволяю!
Голоса. Вонъ его! вонъ отсюда!— да здравствуетъ Генрихъ!
Мужъ. Если кто иметъ въ чемъ упрекнуть меня, пусть выйдетъ, не кроется въ толп. Молчаніе. Отче, принимаю мечъ этотъ и пусть Богъ судитъ мн скорую, преждевременную смерть, если съ его помощью не буду въ силахъ спасти васъ.
Хоръ священниковъ. Подаждь ему силу, подаждь ему Духа Твоего Святаго, Господи! Избави отъ враговъ насъ, Господи!
Мужъ. Теперь клянитесь вс, что вы хотите защищать вру и честь предковъ вашихъ, что голодъ и жажда доведутъ васъ до смерти, но не до позора, не до сдачи, не до уступки хоть одного изъ правъ Бога вашего, или вашихъ.
Голоса. Клянемся!

АРХІЕПИСКОПЪ опускается на колни и поднимаетъ крестъ. Вс опускаются на колни.

Хоръ священниковъ. Клятвопреступникъ гнвомъ Твоимъ пораженъ да будетъ!— Трусъ гнвомъ Твоимъ пораженъ да будетъ!— Измнившій гнвомъ Твоимъ пораженъ да будетъ!
Голоса. Клянемся!
Мужъ извлекая мечъ. Теперь я общаю вамъ славу, у Бога вымолите побду.

Окруженный толпою выходитъ.

*

Одинъ изъ дворцовъ въ заик св. Троицы, МУЖЪ. ГРАФЫ. КНЯЗЬЯ, ДВОРЯНЕ.

Графъ отводя мужа въ сторону. Что жъ,— все погибло?
Мужъ. Не все,— разв только у васъ не хватитъ силы духа въ послднюю минуту. Графъ. Какъ въ послднюю?
Мужъ. Когда умирать надо!
Баронъ отводя его въ другую сторону. Графъ!
Вы, кажется, имли свиданіе съ этимъ ужаснымъ человкомъ… Способенъ ли онъ сколько-нибудь на великодушіе къ намъ, когда мы попадемъ въ его руки?
Мужъ. Сказать правду, изъ предковъ твоихъ никто не слыхалъ о такомъ великодушіи: называется плахой.
Баронъ. Значитъ надо защищаться до крайности.

Отходитъ.

Мужъ. Что вы говорите, князь?
Князь. Два слова по секрету! отходятъ. Все это прекрасно для черни, но между нами — явное дло: мы устоять не можемъ.
Мужъ. Что жъ остается?
Князь. Вы избраны вождемъ нашимъ: значитъ, вамъ и слдуетъ вступить въ переговоры.
Мужъ. Тише, тише!
Князь. Но почему же?
Мужъ. Потому что, ваше сіятельство, вы уже заслужили смерть. (Оборачиваясь къ толп.) кто помянетъ о сдач, будетъ наказанъ смертью.
Баронъ, графъ и князь вмст. Кто помянетъ о сдач будетъ наказанъ смертью.
Вс. Смертью, смертью! Ура! выходятъ,

*

Площадка на вершин. МУЖЪ и ЯКОВЪ.

Мужъ. Гд сынъ мой?
Яковъ. Въ сверной башн, услся на порог старой темницы и поетъ пророчества.
Мужъ. Какъ можно сильне укрпи бастіонъ Элеоноры, самъ не уходи оттуда и то-и-дло смотри въ трубу на лагерь бунтовщиковъ.
Яковъ. Не лишне бы, благослови Господи, раздать нашимъ по чарк водки для поощренія.
Мужъ. Если находишь нужнымъ, прикажи открыть даже погреба графовъ и князей нашихъ.

Яковъ уходитъ.

Поднимается на нсколько ступеней выше, подъ самый флагъ.

Всей силой моихъ глазъ, всей ненавистью сердца обнимаю васъ, враги! Теперь уже не пустыми словами, не безсильнымъ вдохновеніемъ буду бороться съ вами, но силой желза и тхъ людей, которые подчинились мн.
Какъ хорошо здсь чувствовать себя господиномъ, быть владыкой,— хоть съ ложа смерти озирать чужія воли, собранныя вокругъ тебя, и васъ, враговъ моихъ, копошащихся тамъ въ пропасти, кричащихъ мн изъ глубины ея, подобно утопающимъ, когда они взываютъ къ небу.
Еще не много дней и, можетъ быть, ни меня, ни всхъ этихъ несчастныхъ, которые забыли о своихъ великихъ предкахъ, не станетъ,— но, будь что будетъ,— нсколько дней остается: воспользуюсь, какъ хочу, ихъ блаженствомъ, буду властвовать, буду бороться, буду жить. Въ этомъ моя послдняя псня.
Надъ скалами опускается солнце въ длинномъ черномъ саван облаковъ. Лучистая кровь отовсюду льется въ долину. Вщіе признаки моей гибели, привтствую васъ сердцемъ боле искреннимъ и полнымъ, чмъ когда-либо раньше привтствовалъ я встниковъ радости, веселія и любви.
Потому что не цною жалкаго труда, не цною хитростей и козней достигъ я предла моихъ желаній, но внезапно, вдругъ, какъ и мечталъ всегда.
И вотъ я здсь, на рубеж вчнаго сна, стою вождемъ всхъ этихъ, которые вчера еще мн были равны.

*

Комната въ замк, освщенная факеломъ. ОРЦIО сидитъ на кровати. МУЖЪ входитъ и, снимая оружіе, кладетъ его на столъ.

Мужъ. Сто человкъ поставить на окопахъ, остальные пусть отдыхаютъ посл такого долгаго боя.
Голоса за дверью. Благослови.Господи!
Мужъ. Ты, конечно, слышалъ выстрлы, отголоски нашей вылазки?— Не бойся, дитя мое, мы еще не погибнемъ ни сегодня, ни завтра.
Орціо. Да, слышалъ. Но это не коснулось моего сердца: звукъ пролетлъ,— и нтъ его боле. Что-то другое заставляетъ меня дрожать, отецъ.
Мужъ. Ты за меня боялся?
Орціо. Нтъ,— знаю, что твой часъ не пришелъ еще.
Мужъ. Мы одни: на сегодня съ груди моей спалъ камень,— тамъ, въ долин, валяются трупы убитыхъ враговъ,— повдай мн вс твои думы. Я буду слушать ихъ, какъ бывало слушалъ у насъ, дома.
Орціо. За мной, за мной, отецъ! Тамъ каждую ночь свершается Страшный Судъ.

Идетъ къ двери, скрытой въ стн, и отворяетъ ее.

Мужъ. Куда идешь ты? Кто показалъ теб этотъ ходъ? Тамъ вчнотемные погреба, тамъ гніютъ кости давнишнихъ жертвъ.
Орціо. Гд твой обыкновенный взоръ не видитъ солнца, тамъ уметъ ступать духъ мой.— Темнота, иди въ темноту!

Сходятъ внизъ.

*

Подземелье. Поломанныя желзныя ршетки, оковы, орудія пытки валяются по земл. МУЖЪ съ факеломъ у подножія каменной глыбы, на которой стоитъ ОРЦIО.

Мужъ. Сойди, умоляю тебя, сойди внизъ.
Орціо. Или не слышишь голосовъ ихъ, но видишь ихъ образовъ?
Мужъ, Молчаніе могилъ,— а свтъ факела освщаетъ лишь на нсколько шаговъ вокругъ насъ.
Орціо. Все ближе, все ясне: идутъ изъ-подъ тсныхъ сводовъ, одинъ за другимъ, и тамъ садятся въ глубин.
Мужъ. Въ твоемъ безуміи моя гибель. Ты безумствуешь, дитя, и уничтожаешь тмъ мои силы, когда он мн такъ нужны.
Орціо. Вижу духомъ ихъ блдные образы, строгіе, что собрались на страшный судъ. Обвиненный уже приближается и плыветъ, какъ туманъ.
Хоръ голосовъ. Властью, данной намъ за наши муки, мы, т, которыхъ нкогда сковали, пытали, мучили, терзали желзомъ, кормили ядомъ, засыпали пескомъ и каменьемъ, мы, давайте судить, пытать, осуждать, а дьяволъ возьмется за казнь.
Мужъ. Что видишь?
Орціо. Обвиненный… обвиненный… вотъ онъ заломилъ руки,
Мужъ. Но кто же онъ?
Орціо. Отче, отче!
Одинъ голосъ. Тобою кончится проклятый родъ, въ теб послднемъ собралъ онъ вс свои силы, весь пылъ свой, всю гордость, чтобъ погибнуть.
Хоръ голосовъ. За то, что ты ничего не любилъ, ничего не чтилъ, кром себя и грезъ своихъ, ты осужденъ, ты осужденъ на вки.
Мужъ. Ничего не могу разглядть, но слышу отовсюду, изъ-подъ земли, и сверху, и съ боковъ стоны и жалобы, упреки и угрозы.
Орціо. Теперь онъ поднялъ голову, отецъ, какъ ты, когда бываешь въ гнв, и отвтилъ гордымъ словомъ, какъ ты, когда презираешь.
Хоръ голосовъ. Напрасно, напрасно! Нтъ ему спасенья ни на земл, ни на неб.
Одинъ голосъ.Еще нсколько дней земной славы, преходящей,— которой меня и братьевъ моихъ лишили твои прадды, а потомъ ты сгинешь, и сгинутъ твои братья,— и погребеніе ваше будетъ безъ жалобнаго звона, безъ слезъ друзей и родныхъ, какимъ было наше когда-то на этой же скал горя.
Мужъ. Я знаю васъ, низкіе духи, блуждающіе огоньки, летающіе средь сонмовъ ангеловъ!

Длаетъ нсколько шаговъ впередъ.

Орціо. Отецъ, не уходи въ глубь — отецъ заклинаю тебя именемъ Христа!
Мужъ возвращаясь. Скажи, скажи, кого ты видишь.
Орціо. Это образъ…
Мужъ. Чей?
Орціо. Это другой ты, блдный, въ оковахъ, они теперь мучаютъ тебя, слышу стоны твои… (Падаетъ на колни.) Прости мн, отецъ! Мать среди ночи пришла и приказала… (Падаетъ въ обморокъ.)
Мужъ подхватывая его. Еще только этого не доставало! Ха! Родное дитя приводитъ меня на порогъ ада. Марія! Неумолимый духъ! Боже и Ты, другая Марія, Которой я столько молился!…
Тамъ начинается безконечность мрака и мученій… назадъ!— я долженъ еще бороться съ людьми, а потомъ Вчная борьба.

Убгаетъ съ сыномъ.

Хоръ голосовъ въ отдаленіи. За то, что ты ничего не любилъ, ничего не чтилъ, кром себя и грезъ своихъ, ты осужденъ, ты осужденъ навки.

*

Зала въ замк св. Троицы. МУЖЪ. ЖЕНЩИНЫ, ДТ И, нсколько стариковъ и графовъ на колняхъ передъ нимъ. ОТЕЦЪ-КPЕСTНЫЙ стоитъ посреди зала. Толпа въ глубин. По стнамъ развшено оружіе, готическія колоны, украшенія, окна.

Мужъ. Нтъ!— во имя моего сына, во имя покойной жены моей: нтъ!— еще разъ повторяю — нтъ!
Голоса женщинъ. Сжалься!— голодъ жжетъ внутренности наши и дтей нашихъ,— днемъ и ночью гложетъ насъ ужасъ.
Голоса мужчинъ. Еще есть время, выслушай посла, не отсылай посла.
Крестный отецъ. Вся жизнь моя была жизнью гражданина, и не мн обращать вниманіе на упреки твои, Генрихъ. Если я взялъ на себя роль посла, которую сейчасъ исполняю, то лишь потому, что знаю вкъ нашъ и умю понять его значеніе: Панкратій — это представитель гражданственности, если такъ можно выразиться.
Мужъ. Прочь съ глазъ моихъ! въ сторон Якову. Введи отрядъ нашихъ.

Яковъ выходитъ. Женщины поднимаются, продолжая плакать. Мужчины отдаляются на нсколько шаговъ.

Баронъ. Ты губишь насъ, графъ.
Другой. Мы отказываемся теб повиноваться.
Третій. Безъ тебя переговоримъ съ этимъ почтеннымъ гражданиномъ объ условіяхъ сдачи.
Крестный отецъ. Великій мужъ, который прислалъ меня, общаетъ вамъ жизнь, если вы примкнете къ нему, понявъ смыслъ нашего времени.
Нсколько голосовъ. Понимаемъ, понимаемъ!
Мужъ. Когда вы избрали меня вождемъ, я поклялся погибнуть на этихъ стнахъ. Я сдержу слово, и вы вс погибнете со мною.
Ха! вамъ хочется жить еще!
Ха! такъ спросите у предковъ вашихъ, зачмъ они притсняли и властвовали.
къ графу. Зачмъ ты давилъ свой народъ?
Къ другому. Ты зачмъ растратилъ молодость за картами, да въ дальнихъ странствованіяхъ, забывъ про родину?
Еще къ одному. А ты — подличалъ передъ высшими и презиралъ низшихъ?
Къ одной изъ женщинъ. Ты почему въ дтяхъ не воспитала себ защитниковъ-рыцарей?— Пригодились бы сегодня.— Нтъ, ты любила жидовъ, адвокатовъ! Проси же ихъ теперь за жизнь твою.

Останавливается и протягиваетъ руки къ толп.

Зачмъ вы такъ спшите на позоръ?— Что побуждаетъ васъ оподлить свои послднія минуты?— Впередъ лучше, дворяне, за мной, впередъ,— туда, гд пули и штыки, а не туда гд вислица, гд молчаливый палачъ съ веревкой въ рукахъ, предназначенной вамъ на шею,
Нсколько голосовъ. Хорошо говорить,— въ штыки!
Другіе голоса. Куска хлба ужъ нтъ.
Голоса женщинъ. Дти наши, дти ваши!
Многіе голоса. Надо сдаться! условія! условія!
Крестный отецъ. Общаю вамъ невредимость, такъ сказать, неприкосновенность личности и тла.
Мужъ подходя къ Отцу-крестному, схватываетъ его за грудь. Священная особа посла,— иди укрыть свою сдую голову подъ шатрами выкрестовъ и портныхъ, чтобы я не замаралъ ее твоей собственной кровью.

Входитъ отрядъ солдатъ съ Яковомъ.

Возьмите себ цлью этотъ лобъ, изрзанный морщинами ничтожной науки, эту ‘шляпу свободы’, что дрожитъ отъ дыханія словъ моихъ на этой голов безъ мозгу.

Отецъ крестный незамтно выскользаетъ.

Вс вмст. Связать его,— выдать Панкратію!
Мужъ. Минуту еще, господа! переходитъ отъ одного солдата къ другому. Съ тобою, кажется, взбирался я на горы за дикимъ вепремъ,— помнишь, я вырвалъ тебя изъ пропасти?
Другимъ. Съ вами я потерплъ крушеніе у дунайскихъ скалъ. Іеронимъ, Христофоръ, вы были со мною на Черномъ мор…
Другимъ. Вамъ я вновь отстроилъ погорвшія избы.
Другимъ. Вы убжали ко мн отъ злого господина. Что же, говорите,— теперь пойдете вы за мною, или оставите меня одного, смясь, что среди столькихъ людей я не нашелъ ни одного человка?
Вс. Да здравствуетъ графъ Генрихъ, да здравствуетъ!
Мужъ. Раздать имъ остатки мяса и водки, а потомъ на стны.
Вс солдаты. Водки, мяса, а потомъ на стны!
Мужъ. Иди съ ними, а черезъ часъ будь готовъ къ бою.
Яковъ. Благослови Господи!
Женщины. Проклинаемъ тебя за дтей нашихъ!
Другіе голоса. За отцовъ нашихъ!
Еще голоса. За женъ нашихъ!
Мужъ. А я васъ за подлость вашу!

*

Окопы св. Троицы Трупы, подбитыя пушки, оружіе разбросаны по земл. Здсь и тамъ бгутъ солдаты. МУЖЪ у окопа. ЯКОВЪ при немъ.

Мужъ вкладывая саблю въ ножны. Нтъ выше наслажденія, какъ вести опасную игру и всегда срывать,— а когда придетъ время проиграть, то проиграть лишь разъ.
Яковъ. Осыпанные послдними нашими залпами, они отступили, но тамъ внизу ужъ собираются снова и видно, скоро повторятъ нападенье. Да, все напрасно: какъ свтъ стоитъ, никто не избгалъ опредленій судьбы.
Мужъ. Что, больше нтъ картечи?
Яковъ. Ни пуль, ни ядеръ, ни пороху — всему конецъ бываетъ.
Мужъ. Такъ приведи ко мн сына,— хочу еще разъ обнять его. яковъ уходитъ.
Дымъ битвы застилаетъ мн глаза — кажется, мн, будто долина то поднимается, то опускается снова,— скалы ломятся въ сотни кусковъ и скрещиваются другъ съ другомъ. Такимъ же удивительнымъ порядкомъ сплетаются мои мысли.

Садится на стн.

Быть человкомъ — не стоитъ, ангеломъ — не стоитъ. Первый изъ архангеловъ, спустя нсколько вковъ бытія, словно мы, спустя нсколько лтъ жизни, почувствовалъ скуку въ сердц своемъ и взалкалъ большей силы. Надо быть богомъ или — ничтожествомъ.

Яковъ приводитъ Орціо.

Возьми нсколько человкъ солдатъ, обойди вс залы и гони на стны всхъ, кого ни встртишь.
Яковъ. Банкировъ, графовъ, князей? Уходитъ.
Мужъ. Подойди ко мн, сынъ мой,— дай руку сюда, въ мою руку,— приблизь лобъ твой къ губамъ моимъ — лобъ твоей матери былъ такой же блый, нжный когда-то.
Орціо. Слышалъ голосъ ея сегодня предъ тмъ, какъ твои бросились къ оружію. Ея слова плыли легко, какъ ароматы, и она говорила: ‘Сегодня вечеромъ будешь со мною’.
Мужъ. Вспомнила ли она хоть мое имя?
Орціо. Говорила: ‘Сегодня вечеромъ буду ждать сына моего’.
Мужъ въ сторону. У конца пути ужель меня оставитъ сила?— Не допусти этого. Боже! За этотъ мигъ отваги пусть буду узникомъ Твоимъ на всю вчность. Сыну. Сынъ мой, прости, что я далъ теб жизнь,— разстаемся, а знаешь на сколько?..
Орціо. Возьми меня и не оставляй,— не оставляй меня: я повлеку тебя за собою.
Мужъ. Наши пути различны. Ты забудешь обо мн среди ангельскихъ хоровъ, ты не пошлешь мн капли росы съ высоты.— О, Георгій, Георгій,— о, сынъ мой!
Орціо. Что за крики?..— Я весь дрожу…— все грозне… все ближе… слышенъ гулъ пушекъ и ружей… Послдній, предсказанный часъ отсчитываетъ послдніе удары.
Мужъ. Спши, Яковъ, спши!

Толпа графовъ и князой проходитъ нижнимъ дворомъ. За ними Яковъ съ солдатами.

Одинъ голосъ. Дали обломокъ оружія и велятъ драться.
Другой. Генрихъ, смилуйся!
Третій. Не веди насъ, слабыхъ и голодныхъ, на стны!
Голоса. Куда насъ гонятъ, куда?
Мужъ имъ. На смерть! сыну. Въ этомъ объятіи хотлъ бы соединиться съ тобою навсегда. Но мн надо въ другую сторону.

Орціо падаетъ, пораженный пулей.

Голосъ въ вышин. Ко мн, ко мн, чистый духъ, ко мн, сынъ мой.
Мужъ. Гей, ко мн, мои люди, со мною.
Прикладываетъ саблю къ устамъ падшаго.
Клинокъ блеститъ, какъ прежде… дыханіе отлетло вмст съ жизнью…
Гей, сюда!— впередъ!— А! вы взобрались на длину моей сабли — назадъ!— въ пропасть, сыны свободы! Замшательство и битва.

*

На другомъ конц окоповъ. Слышны отголоски битвы. ЯКОВЪ распростертъ на стн. МУЖЪ подбгаетъ, обливаясь кровью.

Мужъ. Что съ тобою, мой врный, мой старый слуга?
Яковъ. Пусть дьяволъ отплатитъ теб въ аду за твое упрямство и за мои муки. Благослови, Господи! Умираетъ.
Мужъ бросаетъ саблю. Но нужна ты мн больше. Мои погибли до единаго, а т — на колняхъ протягиваютъ руки къ побдителю и лепечутъ о милосердіи.

Озирается вокругъ.

Еще не подходятъ сюда,— есть время,— отдохнемъ немного.— Га! уже взобрались на Сверную башню,— новые люди взобрались на Сверную башню,— смотрятъ, нтъ ли тамъ графа Генриха.— Здсь я, здсь,— но вы судить меня не будете.— Я уже приготовился въ путь, уже иду на судъ Господа!
Становится на обломк стны, висящемъ надъ пропастью.
Вижу ее всю черную, ширью темноты подплывающую ко мн, мою вчность, безъ береговъ, безъ острововъ, безъ края,— а среди ея Богъ, какъ солнце, что вчно пылаетъ, вчно сіяетъ, НО ничего не освщаетъ. Подвигается на шагъ впередъ.
Бгутъ, увидли меня — Христосъ и Пречистая Два!— Поэзія, будь проклята мною, какъ и самъ я буду проклятъ на вки. Разскай же, грудь моя, эти волны!

Бросается въ пропасть.

*

Дворъ замка. ПАНКРАТІЙ, ЛЕОНАРДЪ, БЛАНКЕТТИ,— по глав толпы. Передъ ними проходятъ ГРАФЫ, КНЯЗЬЯ и проч. съ женами и дтьми въ цпяхъ.

Панкратій. Твое имя?
Графъ. Христофоръ изъ Вольсагуна.
Панкратій. Послдній разъ произнесъ его.— Твое?
Князь. Владиславъ, владтель Чернолсья.
Панкратiй. Послдній разъ произнесъ его.— Твое?
Баронъ. Александръ изъ рода Годальберговъ.
Панкратій, Вычеркнутъ изъ списка живущихъ,— иди!
Бланкетти леонарду. Продержали насъ два мсяца, а какой жалкій запасъ орудій, какія ничтожныя укрпленія.
Леонардъ. Много ихъ тамъ еще?
Панкратій. Поручаю теб ихъ всхъ. Пусть кровь ихъ льется для примра всему свту. А кто изъ васъ скажетъ мн, гд Генрихъ, тому дарую жизнь.
Разные голоса. Пропалъ передъ самымъ концомъ.
Крестный отецъ. Теперь я выступаю посредникомъ между тобой и твоими плнниками, этими гражданами великихъ родовъ, которые, великій человкъ, передали въ твои руки ключи замка св. Троицы.
Панкратій. Не знаю посредниковъ гамъ, гд одоллъ я собственной силой. Самъ позаботишься о ихъ смерти.
Крестный отецъ. Вся жизнь моя была жизнью гражданина, чему не мало доказательствъ, и если я соединился съ вами, то не затмъ, чтобы своихъ братьевъ дворянъ…
Панкратій. Убрать стараго болтуна,— прочь! въ одну дорогу съ ними.

Солдаты окружаютъ отца крестнаго и плнныхъ.

Гд Генрихъ? Не видлъ ли его кто-нибудь живымъ или мертвымъ? Полный мшокъ золота за Генриха, даже за трупъ его.

Отрядъ солдатъ сходитъ со стны.

Вы не видали Генриха?
Начальникъ отряда. Гражданинъ-предводитель! По приказанію генерала Бланкетти я направился къ западной сторон окоповъ, тотчасъ, едва вошли мы, на третьемъ поворот бастіона замтилъ я раненаго человка, стоявшаго надъ трупомъ другого. Я приказалъ ускорить шагъ, чтобы схватить его, но раньше, чмъ успли мы спуститься, этотъ человкъ сошелъ ниже, сталъ на висящей глыб, съ минуту посмотрлъ безумнымъ взглядомъ, потомъ вытянулъ руки, какъ пловецъ, когда готовится нырнуть, и бросился изъ всхъ силъ впередъ. Мы только слышали, какъ билось тло, падая съ уступа на уступъ,— а вотъ сабля, найденная въ нсколькихъ шагахъ отъ того мста.
Панкратій. Слды крови на рукоятк… ниже — гербъ его дома. Это сабля графа Генриха. Онъ одинъ среди васъ былъ вренъ слову. За то ему слава, вамъ — гильотина.
Генералъ Бланкетти, озаботьтесь разрушеніемъ укрпленій и исполненіемъ приговора. Леонардъ!

Входитъ на бастіонъ съ Леопардомъ.

Леонардъ. Теб слдовало бы отдохнуть, наставникъ, посл столькихъ безсонныхъ ночей, видно утомленіе на лиц твоемъ.
Панкратій. Не пришло еще время отдыхать мн, дитя мое, потому что только половина дла увидитъ конецъ съ ихъ казнью.— Смотри на эту ширь, на эти громады, что стоятъ между мною и моей мыслью. Надо заселить эти пустыни, прорзать эти скалы, соединить озера, каждому выдлить землю,— чтобы вдвое жизней родилось на этихъ равнинахъ, нежели смертей лежитъ на нихъ теперь. Иначе дло разрушенія не искуплено.
Леонардъ. Богъ свободы подастъ намъ силъ.
Панкратій. Что говоришь ты о Бог — здсь скользко отъ человческой крови.— Чья жъ это кровь? Сзади насъ дворы замка — мы одни здсь, а мн кажется, какъ будто здсь есть кто-то третій.
Леонардъ. Разв только вотъ это прострленное тло.
Панкратій. Тло его слуги,— мертвое тло,-но здсь господствуетъ чей-то духъ… а эта шляпа — и тотъ же гербъ на ней.— Гляди сюда, вотъ глыба, выступающая надъ бездной… На этомъ мст разорвалось его сердце.
Леонардъ. Ты блднешь наставникъ?
Панкратій. Ты видишь тамъ — высоко, высоко?
Леонардъ. Надъ острой вершиной вижу понурую тучу, на которой догораютъ лучи солнца.
Панкратій. Страшный знакъ горитъ на ней.
Леонардъ. Тебя обманываетъ зрніе.
Панкратій. Милліонъ людей повиновался мн минуту назадъ — гд народъ мой?
Леонардъ. Слышишь голоса ихъ — они зовутъ тебя, они ждутъ тебя.
Панкратій. Болтали женщины и дти, что такъ долженъ явиться, но лишь въ послдній день.
Леонардъ. Кто?
Панкратій. Какъ столпъ снжной близны, стоитъ Онъ надъ пропастями, обими руками опершись на крестъ, какъ мститель на саблю. Изъ переплетшихся молній Его терновый внецъ.
Леонардъ. Что творится съ тобою, что ты?
Панкратій. Отъ зарницъ Его взора кто не умретъ изъ живыхъ?
Леонардъ. Румянецъ все боле сбгаетъ съ твоего лица,— идемъ отсюда, идемъ — ты слышишь?
Панкратій. Положи мн руки на глаза, задави мн зрачки кулаками, отдли меня отъ этого взгляда, который обращаетъ меня въ прахъ.
Леонардъ. Такъ хорошо?
Панкратій. Ничтожны твои руки, какъ у духа, безъ кости и плоти — прозрачны, какъ вода, прозрачны, какъ стекло, прозрачны, какъ воздухъ.— Я вижу, вижу!
Леонардъ. Обопрись на меня.
Панкратій. Дай мн хоть немного мрака
Леонардъ. Наставникъ!
Панкратій. Мрака, мрака! Леонардъ. Гей! граждане — гей! Братья-демократы, на помощь!— Гей! спасите, помогите,— спасите!
Панкратій. Galillaee, vicisti!

Падаетъ въ объятья Леонарда и умираетъ.

Красинский Зыгмунт
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Ослы, Плавт, Год: 1933
  2. Репетиция, Мопассан Ги_Де, Год: 1876
  3. Царь Эдип, Софокл, Год: 1913
  4. Чистилище святого Патрика, Кальдерон Педро, Год: 1643
  5. Свекровь, Теренций, Год: 1934
  6. Саламейский алькальд, Кальдерон Педро, Год: 1645
  7. Шут Тантрис, Хардт Эрнст, Год: 1907
  8. Из трагедии ‘Аттила’, Вернер Захария, Год: 1812
Электронная библиотека