Лжедимитрий, Шишков Александр Ардалионович, Год: 1828 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Шишков Александр Ардалионович.

Лжедимитрий.

Трагедия.

Вотще стенал терзаемый народ,
По игом хищника склонивший выю:
В младенце рушился его оплот,
И позабыл Господь свою Россию.

Действующие лица:

Годунов Фёдор Борисович, наследник российского престола.

Григорий Отрепьев, он же Лжедимитрий, или Самозванец.

Его братья:

Василий.

Пётр.

Пётр Иванович Ростовский, князь.

Клавдий Рангони, папский нунций.

Иван Андреевич Татев.

Лончинский Станислав, посланец Самозванца, воевода.

Басманов Пётр Фёдорович, мятежник.

Плещеев Наум Михайлович, то же.

Ксёндз.

Атаман козаков.

Монахи:

Мефодий.

Афиноген.

Мария Григорьевна Годунова, вдовствующая царица.

Ксения Борисовна, дочь её.

Варвара, мать самозванца Григория.

Марина Мнишек, невеста Григория, дочь воеводы Сандомирского.

Изабелла, её камеристка.

Ляхи, польские панны, козаки, воины московские и народ.

Действие — около 1606 года.

Действие 1.

Сцена 1.

Замок Вишневецкого.

Самозванец (Григорий) на постели, ксёндз.

Григорий

(лёжа)

Не утешай меня, святой отец!

Без ропота прощаюсь с жизнью бренной,

Игралище судьбы ожесточенной, —

Приемлю я страдальческий венец.

Ксендз

Мой сын, не знаю я, какою мерой

Господь излил страданья на тебя,

Но, Господа взыскав и возлюбя,

Блажен, кто с тёплою отходит верой.

Григорий

Так, верю я! Незримая рука

Мне чудный путь предначертала в жизни…

Неузнанный, лишившийся Отчизны,

Ничтожный раб во власти поляка,

Я лобызал карателя десницу,

На жребий мой безумно не роптал,

Один лишь сон душе напоминал

Про бармы царские и багряницу!

Ксендз

Болезни огнь кипит в твоей крови,

Но, грешными тревожимый мечтами,

Не забывай, что к Господу Любви

Готовишься предстать.

Григорий

Его судьбами

Таинственно хранимый с юных дней,

Я притупил секиры палачей,

Я уцелел под острыми ножами.

Чудесное свершилось вдруг со мной!

Но не испытывай глубокой тайны,

Игралище судьбы необычайной,

Я не рождён с ничтожною душой.

Понять меня, жалеть никто не может:

Я свыше мести и любви людей:

И грусть, которая меня тревожит,

Навек погребена в душе моей.

Но если горд, в молчанье неизменном

Безвестный всем, я умереть хочу,

Но если я врагам моим презренным

При жизни тяжкой местью не плачу,

Знай, не окован я цепями страха

И не рождён для бесполезных слёз.

Но смертному ль, возникшему из праха,

Предупреждать правдивый гнев небес?

Исчезнем мы, настанет суд потомства,

Губительный, неумолимый суд.

Века сорвут личину вероломства,

Они покров деяний совлекут:

Тогда и я из мрака гробового

Восстану на судилище веков,

И глас живых, глас мёртвых из гробов

Обременят проклятьем Годунова!

(Передавая вынутую из-за пазухи хартию).

Отец, возьми сей свиток, он хранит

Моей судьбы чудесной начертанье:

Но не вскрывай, доколь не воспарит

Душа моя в обитель воздаянья,

Тогда раскрой его, отец, прочти,

Благоговей пред Вечного судьбою,

Возрадуйся над чистою душою

И тёплою мольбой её почти.

Ксендз выходит.

* * *

Сцена 3.

Самбор.

Ставка Лжедимитрия.

Григорий один.

Григорий

О, смелый шаг, о слабый Сигизмунд!

Глава земли, тебе ль управить ею?

Когда монах, безвестный и гонимый,

Так скоро овладел твоим умом?

Орудие моей кичливой воли!

До времени ты будешь нужен мне,

Как грудь кормилицы нужна младенцу,

Как крылья матери орлу — птенцу.

Когда ж птенец свою узнает силу

И к небесам направит свой полёт,

Тогда, плывя по высоте воздушной,

С презреньем смотрит на гнездо родное,

Не знает матери, а часто с ней

Пускается на битву за добычу.

Так я питал от первых детства дней

Высокие в груди моей желанья,

Не трогали меня отца лобзанья,

И матери чуждался я своей…

Душа моя в предел стремилась новый

И созидал в душе я мир иной,

И вольнодумной разрывал мечтой

Тяжёлые безвестности оковы.

В чертогах царских, на брегах Днепра,

За трапезой монахов в темной келье,

Простертый без моленья пред иконой

И на коне, в пылу кровавых сеч,

Все обнимал я славы призрак дивный,

Все слышался миг глас её призывный.

Настанешь ли давно желанный час?

Исполнится ль высокая надежда?

Я, как ловец, подстерегал добычу,

Как тать ночной, прокрался в Божий храм,

И дерзкою рукой моей исхищу

Желанное возмездие трудам!

Входит граф Рангони, папский нунций.

Рангони

Правдивый суд Всевышнего свершился,

Приветствую тебя, России царь,

От имени наместника Христова.

Его мольбы угодны небесам,

Могущее его благословенье

Победу полную тебе пошлёт,

И как весной от солнца тает лёд,

Так грешников исчезнет дерзновенье

Перед лицом Подателя побед.

Григорий

Сбылось души любимое желанье,

Коль милостив ко мне святой отец,

Я говорю: и трон мой, и венец,

И мощь моя — всё церкви достоянье.

Рангони

Прости, Димитрий, коль сочтёшь речь смелой,

Правдив душой служитель алтарей,

Не станет муж, во правде поседелый,

Речами лестными ласкать царей.

Великое ты начинаешь дело,

Но не свершишь, доколь в твоей стране,

Народ в предубежденьях закоснелый

Останется в своем преступном сне.

Раскрой дела веков сокрытых тьмою:

Глава земли, могуч, непобедим

Возносится угодный Богу Рим

Как гордый кедр над низкою травою,

Меж тем, как в ереси погрязший грек,

Измученный, безгласный, раб султана,

И Греция, как остов великана

Разбросанный, не оживёт вовек.

И от рабы ль ты ждешь себе подпоры?

Еще Борис России властелин,

Еще народ колеблется сомненьем,

Против бояр восстанешь ли один?

На Сигизмунда ты надеешься, Димитрий?

Но Сигизмунд, как в бурю легкий лист,

Трепещет грозного Климента взора,

Не в нем ищи: нет, исполнитель он —

Могучего Климента приговора.

Григорий

Я чувствую всю благосклонность папы

Ко мне, смиренному, я знаю мощь,

Вложенную в его десницу Богом,

Но раздражить осмелюсь ли народ

Толь страшною для черни переменой?

Закон отцов, властителей оплот…

Разрушу ли плотину ярых вод?

Вооружу ль бояр моих изменой?

Рангони

В твоей руке сердца твоих людей,

И счастье их устроит за корону

Священный твой с Всевышним договор

Но как не прозябает злак без солнца,

Без веры так — нет счастья на земле!

Народный дух во власти венценосца,

Больных овец от стада отдели,

И с благодарностью народ покорной

Отложится от ереси позорной.

Григорий

Постигнул я полезный твой совет,

Народное предпочитая благо

Спокойствию и счастью моему,

Лобзанием креста клянусь, Рангони,

Что первый шаг на трон моих отцов

Великим подвигом ознаменую

И в церковь Божию введу святую

Блуждающих во мгле моих сынов,

Да подвиг мой, столь смелый и великий,

Благословит содействие владыки!

Рангони

Благословит тебя из рода в род,

Подвигнет тысячи и тьмы с тобою,

Второй Давид, избавит твой народ,

Над гибельной восторжествует тьмою

Да подкрепит Господь десницею святою

Тебя в намеренье благом.

(Уходит).

Григорий

(смотря ему вслед)

Смирением прикрытое коварство!

Для смелых замыслов подвигни тьмы,

Спеши погань моим повергнуть царство,

Но робкие не раздражу умы!

Лжесвятости постыдно угождая,

Не погублю плода моих трудов,

И злость твою и милость презирая,

От Рима не приму оков.

Сцена 4.

Лагерь.

Лагерь при Самборе.

Толпы поляков: одни играют в шахматы, другие пьют.

1-ый воин

Шах королю!

2-ой.

A пешка—то на что?

Заступится.

3-тий

(передавая кружку соседу)

Товарищ! Пей досуха!

4-вёртый

Да, пан Твердинский, пить — так пить. Даст Бог,

Воротим денежки, как заберемся

С Димитрием в Москву.

1-ый

И шах, и мат!

3-тий

Не даром же мы на коней садились!

Не даром я, прощался же с женою,

Усами клялся привезти в подарок

Богатый жемчуг. Шляхтич не солжёт.

2-ой

Товарищи, не знаю вам, a мне

Поход теперешний пришелся кстати.

Не то чтоб в деньгах я нуждался, нет,

Мой дед и прадед были страх богаты,

Кто первый голос в Сейме подавал?

Бывало, вскрикнет: ‘Не позволям, пане’!

Да и за саблю! А куды востра!

Вот эта мне осталась после деда,

Он сам рассказывал, как ею в рубке

Одним ударом трём москалям вдруг

Снёс головы.

1-ой

Убитым?

2-ой

Как убитым?

Живым! Баторий похвалил его

И перед всеми обнимал, как брата!

А что в деньгах нуждаться не могу,

Вот доказательство: я три процесса

Взял за женой.

1-ый

Находка!

2-ой

Выиграть только,

Так заживу не хуже Мнишка, да!

И Сандомир его куплю тогда!

3-тий.

А, говорят, Москва полнее чаши.

1-ый

Узнаем, доберемся.

4-й

Неужели

Без пользы головы подставим наши?

‘Димитрий царь! Димитрий жив’! — так что ж,

Пусть будешь истина, пусть будешь ложь,

Нам что за дело? Кто заплатишь больше,

Тот и владей. А нам тепло и в Польше.

2-ой

Москва по праву нам принадлежит.

1-ый

Раскольники! Не верят даже папе!

3-тий

Димитрий слово Сигизмунду дал,

Что истребит раскол в своей России

И сверх того отдаст Марине Псков

И Новгород.

1-ый

Смоленск уступит тестю.

4-вёртый

(наливая кубок)

Виват! За Родину!

Многие

Виват, Димитрий!

3-тий

Не ожидают дорогих гостей!

5-ый

Послушай, Юзеф, мы с тобой друзья,

Условимся ж в Москве не разлучаться

И станем вместе: c длинной бородой

Хозяин встретит нас, поклон отвесит

А дочь его, дородна и красна,

Потупив глазки, поднесёт вина,

Чур, не зевать, товарищ, ты за чарку,

А я за дочь!

3-тий

Неправда! Я за дочь,

А ты за чарку.

5-ый

Не согласен, будет,

Как сказано.

3-й

Поставлю на своем!

5-ый

Ты что за пан? Бедняк! Тебе нужнее

Красивой девки, серебра кусок!

3-тий

Ты знатен, ты? Родился в панской кухне!

5-ый

Ты лжешь!

3-тий

Не лгу, и доказать готов!

4-вёртый

Паны, помилуйте! Ведь мы в Самборе,

А не в Москве.

5-ый

Благодари его,

Не то б узнал ты, как шутишь со мною.

3-тий

Клянусь я честью, первой русский вмиг

Расплатится за это бородою!

Все расходятся.

Сцена 5.

У Марины Мнишек.

Тот же лагерь. Ставка Марины Мнишек.

Ночь. Марина сидит в задумчивости.

Марина

Умолкнешь ли в груди моей усталой,

Раскаянья неумолимый глас?

Не внемлю я, уж близок славный час,

Я довершу прекрасное начало!

Но когда в прохладе ночи

Он груди меня прижмёт,

Жадно в девственные очи

Целовать меня начнёт,

Я пойму ль его желанья?

Разделю ль его любовь?

Нет! Не вспыхнет девы кровь

От немилого лобзанья,

Не вздохнёт младая грудь,

Задрожав от упоенья,

И на ложе наслажденья

Можно тяжко воздохнуть!

Стыдись, Марина! Не тебе от Бога

Ничтожество назначено в удел:

Широкая ведёт тебя дорога,

Прославится тобою Сандомир,

Отечество возвысится тобою!

Под бармами, под багрецом порфиры.

Твоих детей увидит мир

Венчаемых короной золотою.

Для Польши новая взойдёт заря,

Пред ней москаль смирится дерзновенный,

И склонится во прах, борец презренный,

От рук моих и русского царя!

(Подходит к окну).

Как грустно мне! Давно такой печали

Томительной, не знала я в душе,

Какая ночь! Как ярко блещут звёзды

В безоблачной небесной высоте!

Все спит, лишь там отец, уединенный,

Таинственной, высокой думы полн,

Перед огнём мерцающей лампады,

Заботится о дочери своей.

Вчера, когда он мне сказал: ‘Марина!

Димитрий требует твоей руки,

Скажи, в царе я обниму ли сына’? —

Сквозь облако заботливой тоски,

Которая чело его одела

С непамятных, но давних, давних пор,

Надежда светлая горела,

И радостен был старца гордый взор.

Я признаюсь: от слов его нежданных,

Мне в душу вдруг повеял чудный страх

И сладкая, высокая надежда,

II тайная, невольная тоска.

Отечества я не увижу больше!

Среди снегов, среди холодных душ

Грустить по милой стану Польше.

В мечтах я посещу её луга,

Прислушаюсь к журчанью ручейка,

К знакомому присяду водопаду,

Склонюсь на дерна, уставшей головой,

И ветерок страны родной

Навьёт на сердце мне прохладу.

Мечты!.. А завтра, на рассвете дня,

Я в златоглавую лечу столицу:

Там почести, там слава ждут меня!

Там облекаюсь я и в багряницу,

Там весь народ, колена преклоня,

Приветствует прекрасную царицу.

Занавес.

Сцена 6.

Сечь.

Запорожская Сечь.

Казаки сидят под деревьями, вдали видны пасущиеся кони.

1-ый козак

Не знаешь ли, зачем созвал нас гетман?

Здесь удальцы из дальних куреней,

А гетман их сзывать не станет даром.

2-ой

Что б ни было, мне все равно, я рад,

Бездействие мне душу притупило,

Конь застоялся и ружье остыло,

И ржавчиной подернулся булат.

5-ый

Не крымцы ли идут на русских снова?

2-ой

Слух носится, поляки что хотят

Помериться с стрельцами Годунова.

1-ый

И, верно, побегут назад.

3-тий

Не побегут, когда им хан поможет,

И с ханом мы.

5-ый

Не хан, не мы страшны,

Но говорят, что совесть сердце гложет

Борисово, a совесть лютый враг,

Острей она булата запорожца,

Неутомимей крымского коня,

С ней худо ведаться.

2-ой

Нет, не меня

Встревожила б мучительная совесть.

Любезна мне, близка моей душе,

Убийств моих заманчивая повесть.

Попировал заветный мой булат

Над польскими, над русскими костями,

Тогда живал еще Григорий с нами,

Товарищ по копью, по сердцу брат:

Бывало чуть ночные вспыхнуть звезды,

Он весело пускается в наезды,

Бесстрашен быль Григорий на коне,

Неутомим и грозен был он в сечи,

Все удальца боялись взгляда, встречи,

Он отдавал всегда добычу мне.

1-й.

Я не застал Григорья удалого,

Но он тебе товарищ был и друг:

Скажи, зачем он, не сказав ни слова,

Оставил нас и удалился вдруг.

Не знаешь ли?

2-ой

Задумчив и угрюмый,

Он занят быль какой-то тайной думой,

Я разгадать души его не мог,

Откуда он пришел на Днепр, не знаю,

Но он говаривал, что гневный Бог

Наслал беду его родному краю,

И, помню, часто, стиснув злобно меч,

Он заводил таинственную речь

Про медленный, но грозный суд небесный,

Про царский трон, про лютых кровопийц,

Про отрока, спасен наго чудесно

Из под ножа подкупленных убийц,

И каждый раз глаза его пылали

Каким-то чудным, гробовым огнем,

И, мрачные, вращались всё кругом,

Казалось, жертвы для себя искали.

1-ой

Он русским был, а русский не один,

Игралище мучительств Годунова,

Скитается без пищи и без крова,

Как волк, среди лесов, среди пустынь.

Быть может, он был жертвою опалы,

Осгпавил Русь и удалился к нам,

Но не взлюбил, и к дальним берегам

Под удальцом помчался конь удалый.

4-вёртый

Да, чёрные для русских времена,

И по делам их гневный Бог карает,

Когда они признали государем

Убийцу их законного царя.

Кровь отрока горит на багрянице.

Бог знает, верить ли глухой молве,

Но говорят, что не погиб младенец,

Избавленный чудесно от убийц,

И что Борис, предчувствием томимый,

Уже не тот что прежде: как свинец

Лежит боязнь на сердце душегубца,

Что, подозрительный, забыл он милость,

Казнит бояр и ближних, как врагов,

В душе готовящих ему погибель.

3-тий

Таков всегда мучителей конец!

5-ый

К нам атаман идёт, и с ним гонец

Из Кракова.

Входят атаман и Лончинский.

Атаман

Пред ними, пан вельможный,

Мы грамоты раскроем, но без них

Не властен я в решительном ответе.

Лончинский

Не в первый раз столица Польши, Краков.

Республика, король и все чины

Приветствуют друзей своих, козаков,

Храня святой обычай старины,

Привыкли мы делить, как братья, с вами

И славу, и опасности войны.

Грозили ль нам враждебные ханы,

Мы звали вас, вставала ль Русь войною,

Вы первые предупреждали зов,

И мощные стремились вмиг грозою

Губительной, с днепровских берегов,

Но свет пристрастный, славных дел свидетель,

Завистливый, коварный судия,

Назвал бы в вас свирепством добродетель,

Когда б сирот и страждущих друзья

Не ополчались вы, грозою мощной,

Для доблести и правды беспомощной.

Так и теперь, посланник двух царей,

Пред вами я, не для войны неправой

Молю, исторгните булат кровавый:

Вам предстоит защита алтарей!

Хвала в веках и подвиг величавый.

Бессмертные дела свои забыв,

И мучимый ехидной подозренья

Царь Иоанн, жесток, несправедлив,

Упорно напрягал бразды правленья.

Везде дымилась кровь невинных жертв,

Под игом бед, безгласный от страданий

Народ безмолвствовал, и, духом мертв,

Он трепетал с смирителем Казани.

Один, в толпе бесчувственных бояр,

Не задремал Борис честолюбивый,

Коварный друг, слуга лукаво лживый,

Он медленный приготовлял удар:

И сын царя погиб от рук убийцы,

И Годунов под блеском багряницы

Схватил венец преступною рукой,

И поняла Россия жребий свой,

Одеждою облёкшись вдруг вдовицы.

Вотще стенал терзаемый народ,

По игом хищника склонивший выю:

В младенце рушился его оплот,

И позабыл Господь свою Россию.

Так думал свет, так мыслил Годунов,

Но ошрок, высшим промыслом спасённый,

Не пал от рук подкупленных рабов:

Среди лесов Украины отдалённой

В нем зрела гибель для его врагов,

Спасение гнетомого народа,

Злодея смерть, отечества свобода!

Скажу ль еще? Сей отрок вам знакомь,

Он с вами жил, друзья, он здесь впервые

Учился бурным управлять конем

И полюбил наезды удалые.

Теперь, когда пробил желанный час,

Когда вся Польша за него восстала,

Сын Иоаннов призывает вас,

В поборники Россия вас избрала,

Повергнем хищника с престола ниц,

Исторгнем скипетр из руки презренной

Венчанного начальника убийц!

Да царствует Творцом благословенный

Григорий ваш, Димитрий, сын царя!

Козаки

Война, война за праведное дело!

Седлай коней! Веди нас, атаман!

Атаман

Вельможный пан! Такой порыв всеобщий

Влагает мне в уста мои ответ,

Скажи Димитрию, что мы готовы

За ним на смерть, что на рассвете дня

Вспылим конями Кракова дорогу.

(Указывая на саблю).

Мы все сокровища с собой берём,

С детьми и женами нам не прощаться.

Все расходятся.

Сцена 7.

Ночь после Добрыничевской битвы.

Григорий лежит на ковре: кругом видны потухающие огни — около них спят воины, по временам слышен оклик часовых.

Григорий

Спокойным сном уставшие объяты,

Лишь я не сплю: отрадный сон бежит

Очей моих, и если на мгновенье

Усталые сомкнутся, предо мной

Кровавое мелькаешь привиденье,

Мне слышится какой-то стон глухой,

Протяжные внимаю я проклятья,

То мне грозят оставленные братья,

То мать мне дряхлою грозит рукой.

Оставь меня, докучное мечтанье.

Перед тобой не затрепещет муж,

К великому лишь первый шаг ужасен,

Но преступив за грозную черту,

Делящую раба с душой ничтожной

От обречённого бессмертию в веках

Огромного душою исполина,

Великий муж позабывает страх,

Он весь живешь в грядущих временах,

Он думает о доблести единой.

Он думает! Но мне ль о ней мечтать?

Вот здесь она, вот спить моя вся рать,

От грозных полчищ лишь остаток бедный,

Опора замыслов и дел моих.

Едва раздался клик врагов победный,

Бежали все, и, срам! В средине их,

Я видел, Мнишек сам, отец Марины,

Наемные собрав свои полки,

Бежал, за ним подняли пыль с долины

Нестройными толпами козаки.

Нет, малодушные! На поле брани

Не слава манит вас, но блеск добыч,

Вы шли сбирать с земли богатой дани,

Готовили ярмо и тяжкий бич,

И робкие, и легкие, как лани

Побегли вспять, услышав брани клич!

Какая мне надежда улыбалась!

Когда король, царя во мне признав,

Восстал войной, и на защиту прав

Изгнанника вся Польша ополчалась,

Когда мечи исторглись из ножен

В подпору замыслов моих кичливых,

И тысячи вельмож честолюбивых

Стекались все к древкам моих знамен.

Уже я нес России тяжкий плен,

Устлал костьми Трубчевские долины,

Противных мне врагов увидев тыл,

И, как поток, срывающий плотины,

Преграды все к престолу сокрушил,

И здесь исчезло все, как сон коварный!

Нет, нет, не все, пусть чести изменя,

Отложится мой тесть неблагодарный,

И мир, и ад восстанут на меня,

Я новую в душе воздвигну силу,

Восстану, грозен, в зареве градов,

Паду, но счастье и покой врагов

Зарою глубоко с собой в могилу.

Татев подходит к нему.

И ты не спишь?

Татев

Не телу, государь,

Дремать тогда, когда душа не дремлет,

Когда она заботами полна.

Григорий

Ты ль обошёл передовую стражу,

Всем пристально смотрел ли ты в глаза?

Что? Может быть и остальные слуги

Готовятся оставить нас? Скажи

Мне правду сущую, или измену

Ты прочитал в презренных их чертах?

Открыл их заговор? Во мраке ночи

Они острят убийственный кинжал?

А? И хотят купить Бориса милость,

Предав меня свирепому врагу?

Бледнеешь ты? Трепещешь? Стой, изменник!

Коль смеешь, прямо мне смотри в глаза,

Злодей! И ты мне изменить решился?

Так говори ж, когда, и где и как

Условились вы совершить злодейство?

Не скроешь истины, узнаю все,

Я душу вырву из твоей груди

И силою из ней всю тайну выжму,

Прочту в ней мысли и низрину в ад!

Татев

Спокойно, государь, молю, спокойно,

Когда у нас промчалась вдруг молва,

Что ты спасен чудесно Богом был,

Не я ли первый радостно оставил

Жену, детей, и меч мой обнажил

На хищника твоей законной власти?

Не я ль в бою, как щит, тебя хранил?

Взгляни на грудь мою, взгляни на раны,

На белизну седых моих волос

И, государь, не оскорбляй напрасно

Безвинного, усердного слугу.

Григорий

Пусть так, невинен ты, но яд измены

Не кроется ль в других? Между поляков

Не слышал ли ты шепотных речей,

Не подстерег ли сумрачных их взглядов,

Так алчущих погибели моей?

Татев

Спокойно всё: лишь бдительная стража

Одна не спит и охраняет стан.

Григорий

Так сядь и выслушай: не блеск венца

Исторг меня из жизни неизвестной,

Но воля Бога, Он подвиг на брань,

Он сам предстал мне в лепоте чудесной,

Он сам мою вооружаешь длань,

Но, испытующий, меня карает:

Ты видел сам позор моих дружин,

Бежали все, осталась горсть поляков,

Остался ты. Меж тем, со всех сторон

Враждебные на нас стремятся силы,

Как тучи, облегают нас враги.

Но не во мне ль хранится участь царства,

И не во мне ль надежда россиян?

Так, я решился: на рассвете дня

Оставлю стан и удалюсь я в Краков,

Строптивые разгорячу умы

И с новой силою, с надеждой

Предстану здесь Борисовым рабам.

Ты, верный друг, останься, словом грозным

И лаской хитрой, и моей казной

Удерживай полки в повиновенье,

Я возвращусь, и тучей громовой

На рабское обрушусь ополченье,

И грозен бой, и страшно будет мщенье:

Я раздавлю врага моей пятой!

Татев

Опасное намеренье приемлешь

Ты, государь: когда узнают в стане,

Что илот, за коего кипит война,

Кто взором воинов одушевляет

И льет в сердца надежду н отвагу,

Оставил нас, — потухнет бранный пламень,

Расстроятся наемные полки,

И скажут все: ‘Не понесем голов

Мы за царя, который нас покинул

В земле чужой, добычею врагов’.

Григорий

Ты думаешь? Чего же медлить доле,

Чего здесь ждать?

Татев

Еще надежда есть:

Донцы спешат примкнуть к твоим знаменам,

Весь Сандомир вооружен на брань,

И наконец, в пылу кровавой сечи

Ты видел ли, как робко шли враги

Против тебя ? Как их умы мятутся

Сомненьем тягостным? Читал ли в их очах

И ненависть к злодействам Годунова,

И жажду зреть законного царя?

Так, государь, поверь мне: зреет жатва,

Меж тем ь запремся в Севск: там крепки стены

И крепок дух благих его граждан.

Сотник входит.

Сотник

Три воина с поста передового

Ведут к тебе Борисова слугу,

Он сам подъехал к ним, обезоружен,

И требует упасть к твоим стопам.

Григорий

Введи его.

(Татеву, который хочет удалиться).

Останься, ты мне нужен.

Входит стрелецкий тысяцкий.

Тысяцкий.

Дозволь мне, государь, склонить колена!

Доступен Бог раскаянью людей,

Доступен будь и ты моим моленьям:

Се пред тобой виновная глава,

Рази ее, о государь! Но прежде,

Потоком слёз скропив твои стопы,

Да приготовлюсь я предстать пред Богом

С очищенной раскаяньем душой.

Григорий

Встань, говори, кто ты, чего желаешь?

Тысячник

Обманщика орудие слепое,

Я долго был в рядах твоих врагов,

Нас ослепил коварный Годунов,

Но как прозрел Христа прикосновеньем

Несчастный, в тьме блуждающий слепец,

Так я прозрел. Со мной моя дружина,

Она за станом. Я ж к твоим стопам

Повергнуться пришёл, молить прощенья,

Помилованья нам! Да наша кровь

Докажет к родине, к тебе любовь!

Григорий

Отец детей карает, но не губит:

Встань, воин доблестный! Прощенье всем!

Да в первой битве кровью и мечом

Твой верный полк, вины свои искупит.

Что Годунов? Ещё ль не видит он

Взнесенную карателя десницу?

Ещё ль народ, безумно ослеплён,

Колеблется сорвать с его рамен

Им обесчещенную багряницу?

Иль ждут мои отпадшие сыны,

Да я на них моё низрину мщенье?

Раскаянье загладит их вины,

Пусть извлекут из уст моих они

Давно в душе созревшее прощенье.

Тысяцкий

Народ кипит, как бурей волны в море,

Между вождей свирепствует раздор,

И общин глас, и общий приговор,

Что хищнику престола будет горе!

И сам уж он предвидит свой конец,

Отчаянье и страх его колеблют,

Он горестно преступный свой венец

Кровавою десницею объемлет.

Веди нас, государь, веди в Москву,

Её врата принять тебя готовы,

Явись, и змию сокрушишь главу,

С России тяжкие сорвешь оковы.

Григорий

Я брошу страх в сердца моих врагов.

О Господи! Сильна твоя десница,

Меня зовет престол моих отцов,

И мрачная отверзлась уж гробница

Тебе, коварный, дерзкий Годунов!

Все уходят.

Действие 2.

Сцена 1.

Галич.

Бедная хижина.

Варвара прядёт, входит Пётр.

Пётр

Родная, тяжкое пришло нам время:

Всё дорого, а денег нет как нет…

В дому всё пусто, а за домом страшно,

Войти не хочется, и выйти то ж.

Варвара

Не сетуй, не грусти, мой друг, поможет

Господь в нужде, Он не покинет нас,

Лишь был бы хлеб насущный, а гроза

Надь нашей низкою промчится кровлей,

Убогого не тронет шалаша.

Пётр

Дай Бог! Но сам в себе не понимаю

Теснящихся в душе моей я дум:

Какое-то предчувствие тревожит,

Какая-то печаль меня грызёт.

Вчера, окончивши свою работу,

Пошел на площадь я и много там

Наслушался речей и толкований.

Все говорят, и все одно твердят,

Что русскому беда грозит народу,

Что царь наш… Господи меня прости!

Не царь законный, но убийца злобный,

Что жив Димитрий, Иоаннов сыпь,

Что пламенник войны междоусобной

Горит в полках Борисовых дружин,

Ну, право, слушать их мне было страшно!

Да если б были то одни слова,

А то и лавки заперли, и войско

Готовится в поход, и брать на брата,

И на детей своих восстал отец,

Везде раздор, всё дышит бранью лютой,

Все говорят: ‘Погибнет Годунов,

От хищника Димитрий нас избавит’.

Варвара

Димитрий ли, Борис ли нами правит,

Нам всё равно: высок небесный свод,

Далек престол царей от наших хижин

Для нас, живущих в бедности сирот,

Он так же, как и Солнце, недостижен.

Пётр

В войне народной все приемлют часть,

Готовясь или к славе, иль к несчастью,

По мне вот так: иль нож медведю в пасть,

Иль он тебя своей раздавит властью.

Варвара

Раздуй огонь, голубчик, день сырой,

По небу черные гуляют тучи,

Милей всего на старости покой,

Любовь детей и огонёк трескучий.

Пётр

(поправляя дрова)

Да Бог лишь ведает, что будет впредь!

За честное, за праведное дело

Кто не готовь бесстрашно умереть?

Хоть и не воин я, но стану смело

За Родину и белого царя,

Но как понять нам, слабым, сильных виды?

Орудие в могучих их руках,

Мы сами на себя куем оковы,

Их замыслов обширных не обняв.

Варвара

Ах, дети! Я стара, и всю надежду

На вас одних я в жизни положила,

Теперь вас двое лишь со мной: меньшой

Ваш третий брать давно меня покинул,

И вот прошло почти уж девять лет,

О нем ни весточек, ни слуха нет.

Пётр

Не плачь, родимая, быть может, счастлив

Григорий наш, обширен белый свет,

И не везде небесный свод ненастлив.

Варвара

Боюсь, мои друг, он с буйной головой

Так рано брошен быль в пучину света,

Соблазнов много в нем, и в наши лета

Упасть легко, а путник молодой

Без опыта, без дружного совета,

Легко собьется со стези прямой,

Когда соблазн глаза ему завяжет.

Я всякий день Создателя молю,

Да честному Григорию укажет

Обратный путь на Родину свою,

Преступный же да не придёт, но ляжет

В чужбине дальней, в Мать-Сыру-Землю!

В дни бурные, хоть ты, мой сын любимый,

Не покидай на старости родимой.

Слышен стук в двери.

Стучат.

(Отворяет дверь).

Входит Василий.

Василий

Брат! Матушка!

Варвара

Постой, постой!

Дай поглядеть, натешиться тобой.

Как ты измок, погрейся, дай мне руку,

Садись к огню: ах, сын мой, милый сын!

Мне без тебя был адом день один,

И горько я оплакала разлуку!

Полгода! Шутка ли? Нет, нет, мой друг,

Вперед не отпущу тебя далеко:

Бог с нею, с прибылью, лишь будьте вы

Здесь все со мной, близ сердца моего!

Ты, чай, устал? Измучился дорогой?

Василий

Нет, матушка, душа устала, много

Я на пути моем видал чудесь,

Но что недавно я увидел в Туле,

Того язык не выскажет никак,

И описать перо того не может.

Варвара

Что ж? Златоверхие бояр палаты?

Василий

Родная! Нет, не то.

Варвара

Иль пир богатый,

Где серебро да золото одно,

Где, как вода, гостям рекою льется

Душистое, заморское вино?

Да, я сама, с покойным вашим дедом

За двадцать лет пред сим была в Москве,

И привелось мне видеть пир боярский,

Что не забыть по гроб.

Василий

Ох, нет, родная!

Уж я к концу привел мои дела,

И радостной, отрадной мысли полный,

Что дни твои под старость успокоил,

Сбирался весело в обратной путь.

Вдруг слышу вопль, смотрю: народ толпится,

Все улицы наполнились людьми,

И я за ними, выхожу на площадь

И вижу там: доспехами покрыт,

Величествен, приветлив, сановитый

Боярин с грамотой в руке стоит.

Вокруг него семь отроков с мечами

И с белыми знаменами в руках.

Народ умолк, и начал так боярин:

‘Внемлите, граждане, вещаю нам:

На вас идет России царь законный,

Дмитрий казнь несет врагам,

И огнь, и меч крамоле непокорной.

Кто ж, каясь, упадёт к его стопам

II прежнее оплачет заблужденье,

Тому дарит он милость и прощенье.

Усердием к Димитрию горя

И осудив на гибель Годунова,

Россия в нем приветствует царя,

Ему врата Москва отверзть готова,

Средины нет: прощенье или казнь,

С несметными, бесстрашными полками,

Димитрий ждет ответа за вратами’.

И на народ повеяла боязнь,

Толпы к вратам, запоры с скрипом пали,

И панцири в долине засверкали.

Пётр

Что ж далее?

Василий

И вот одна дружина

Прошла врата, явился строй за ней

Под всадниками пышущих коней,

Ещё, ещё, и Иоанна сына

Повеяла хоругвь, среди бояр,

Блестящими мечами огражденный,

Явился царь, на нём горел, как жар,

Его шелом и панцирь драгоценный,

Здесь перешла в глаза моя душа,

Не двигаясь и медленно дыша,

Трепещущий, безмолвный, удивлённый,

Смотрю, и что ж? Небесный Властелин!

Димитрий, царь, — Григорий, брат, твой сын.

Пётр

Брат? Так шутить и низко, и безбожно,

Взгляни на мать, она без чувств, стыдись!

Василий

Нет, надо мной гром Божий разразись,

Когда хоть слово произнес я ложно,

Я видел брата, видел, слышал глас,

Знакомый, братский глас, когда народу

Приветствуя, он обещал свободу,

Я слышал, видел: свет бежал от глаз,

Без памяти из города я вышел.

Пётр

Опомнись, матушка, опомнись.

Варвара

Слышал?

Димитрий, сын мой! Мой Григорий — царь,

Григорий мой обманщик богомерзкий!

Презренный раб, рукою хочет дерзкой

Сорвать венец он с царского чела?

Нет, быть не может, нет, я жизнь дала

Ему, я грудью сей его вскормила,

Не верю, нет! Давно б мне не дышать!

Еще в утробе он убил бы мать,

Меня б его дыханье отправило!

О! Как ужасно! Что со мною, дети?

Я видела какой-то страшный сон,

Так, сонь, не правда ли? Молчите? Что же!

Так это все сбылось и наяву?

Так гром небес ужасным злодеяньем

Оп на преступную зовет главу?

Несчастная! Ты жизнь дала злодею!

На старости молю я, дети, вас,

О, сжальтесь вы над горестью моею!

Я чувствую, мой смертный близок час,

Ах! Дайте мне несчастного увидеть,

В преступной славе изверга проклясть,

Вздохнуть о нём, презреть, возненавидеть,

И мертвою к ногам его упасть!

(Убегает вон).

Сыновья бегут за ней, надеясь удержать.

Сцена 2.

Москва.

Кремль.

Дворец Годунова.

Фёдор, Мария и Ксения.

Фёдор

Мир, мир тебе, нечастный мой отец!

Безвременна была твоя кончина,

И на чело неопытного сына

Ты рано царственный сложил венец.

По хлябям вод плывущий без кормила,

Игралище безвестных, ярых волн,

Я проведу ль сквозь бурю ушлый чёлн,

На пристани сверну ль его ветрила?

Зову отца, сомненья, скорби полн,

Но хладная молчит его могила.

Мария

Царь, не забудь, что у царя в руках

Его земли и счастье, и отрада,

Сын, не скорби: в предвечных небесах

Великому готовится награда.

Ксения

Не сетуй, брат, оставь для слабых дев,

Оставь для жён бесплодные стенанья

И не забудь, что часто Божий гнев

Не гнев Его, но вестник испытанья.

Фёдор

Сестра любимая! Твоя душа

Чиста как день, как ангел хороша.

Взращённая средь отческого дома,

Ты счастлива, ты с миром незнакома,

В кругу подруг, беспечное дитя,

Ты жизнь твою приветствуешь, шутя,

Но я, неопытный властитель царства,

В дни бурные слуга моих рабов,

Игралище постыдного коварства,

Я тень царя, я цель моих врагов.

Москва! Сколь гражданин, наверно, счастлив бедный,

Спокойно дремлющий в твоих стенах

Среди семьи, под кровлею наследной,

И бедны те цари, которым страх

Соцарствует в их пышных теремах!

Мир, мир тебе, отец! Твой подвиг славный

Бессмертием в веках тебя облёк,

Но твой венец и скипетр самодержавный

На участь тяжкую меня обрёк.

Входит князь Ростовский.

Ростовский

Царь, испытует Бог твоё терпенье!

Спасай себя и кровных: вся Москва

И весь твой стан наполнились изменой.

Фёдор

Изменою? Пошлёт Господь им казнь.

Душе невинного чужда боязнь.

Но ты зачем оставил стан?

Ростовский

Басманов

Явился в Кромы, честолюбивый вождь,

Он променял на злато Сигизмунда

И долг, и честь. Когда весь стан дремал,

Он бодрствовал для замыслов лукавых,

В сердцах бояр воспламенял мятеж,

Подстерегал их тайные желанья,

Ласкал, дарил, бесстыдной клеветой

Позорил славное Бориса имя,

И вдруг, сорвав презренную личину,

Голицыны, Басманов, Салтыков,

Торжественно признали Самозванца

Наследственным царём твоей земли

И гибели весь род твой обрекли.

Всё вспыхнуло, один с моей дружиной,

Пробился я сквозь буйные толпы,

И, злобные, они за мной гнались всё,

Мы бились так, как лютые враги.

Князь Телятевский

(вбегая)

Спасайся, царь, народ в ожесточенье,

Плещеева коварным вняв речам,

По площади, как бурный плёс, разлился

И, вторгшись во священный Божий храм,

Совлёк, сорвал одежду с патриарха,

Я слышал вопль, ужасный, грозный вопль,

Молю тебя, спасайся, буря близко!

Фёдор

О кровь Романовых! На юную главу,

На грудь мою струись потоком мщенья,

И, чуждые карая преступленья,

Я на себя небесный гром зову.

Рожденному к ничтожной, скромной доле,

Мне ль восседать на царственном престоле?

Мне ль жизнь любить? Но ты, отец сирот,

От горних мест внемли молящий голос,

Велишь, и раздадутся хляби вод,

Не повелишь, то не спадет и волос.

Мать злополучная! Забудь о сыне,

Есть дочь с тобой, храни ее отныне,

Сестра, приблизься, да в последний раз,

Прощальное приму твое лобзанье!

Утешьтесь, ведь разлука — краткий час,

И вечно для страдальцев воздаяние!

Шум становится все ближе и ближе, Фёдор обнимает сестру и мать, Плещеев с толпами мятежников вламывается в двери.

Плещеев

Рыдай, лжецарь! Плачь, отрок ненавистный,

И, как жена, приветствуй твой конец!

1-ый мятежник

Что медлить нам? Сорвем с него венец!

Фёдор

Всех дел моих свидетель правосудный,

Прими его, небесный мой Отец!

(Снимает царскую шапку).

2-ой мятежник

Сложил, сложил!

3-тй мятежник

Да гибнут Годуновы!

4-вёртый мятежник

В оковы всех! Сестру и мать в оковы!

5-ый мятежник

Не медлите, закуйте!

Фёдор

Кто из нас

В младенчестве слыхал родимой глас?

Кто, матерью заботливо хранимый,

Опорой был её преклонных дней?

Кто ласки знал сестры своей любимой,

Не взложит тот на слабых жён цепей!

Молю, не троньте их! Пусть надо мною,

Ваш мстительный, ваш грозный будет гнев,

Не троньте их! Господь за сирых дев,

За слабых жён Он восстаёт грозою!

1-ый мятежник

Ещё грозит!

Плещеев

Сын хищника! В цепях

Погибнешь ты, твой злобный род погибнет,

И на разбросанных твоих костях

Спокойствие отечества возникнет!

Пощады нет!

Фёдор

Бояре! Сколько раз,

Обласканных отцом, я видел вас!

Ущедренных даяньями царицы!

Плещеев, помнишь ли? Однажды он

Призвал тебя, и гневом воспалён,

Готовился низринуть в мрак темницы,

Ты трепетал, как вдруг к его стопам

Поверглась Ксения. Он внял её мольбам,

Простил, облобызал тебя, как брата,

Я помню, плакал ты — и вот награда!..

Плещеев

Стыжусь слёз моих: тиранов месть

Не так тяжка, как их благодеянье.

Забыл я то! Во мне проснулась честь,

Преступное умолкло состраданье! Закуйте их.

Фёдора, Марию и Ксению оковывают.

Сцена 3.

Площадь.

Народ толпится перед кремлём.

1-ый из народа

Уж полдень, а царя еще не видно,

И заперты кремлёвские врата.

2-ой

И день сырой! Царя бы ждать не стыдно,

Да холодно.

3-тий

Смотри, вон кто-то там

Выходит из Кремля.

4-тый

Кто? Лях поганый

С ватагою.

1-ый

Да, их довольно к нам

Наехало, как бы на праздник званый.

3-тий

Что до того? Не проедят они

Хлеб-соль московскую, да то обидно,

Что в них какое-то презренье видно

К народу русскому. Чего? В святые дни

Все крик да шум, да песни, да веселье.

Вон царская невеста, грех сказать,

Сидит себе, постится в темной келье,

Уж то-то русскому народу мать!

Лях

(расталкивая народ)

Раздайся чернь, раздайся! Место пану!

1-ый

Вот пан какой! Нет братцы, нет, друзья,

Я доле наглости терпеть не стану,

С иным и сам пересчитаюсь я!

Входят Варвара и Василий.

Варвара

О, Боже мой! Что я терплю под старость!

Дай руку, сын! печаль, боязнь, усталость

Все чувства отняли!

1-ый

Старушка, сядь,

Куда тебе? В народе страшно тесно.

Варвара

Да наградит тебя Отец небесный!

Григорий выходит из Кремля, окруженный боярами , ляхами и телохранителями. Народ разделяется на обе стороны.

Варвара и Василий остаются впереди сцены, с правой стороны.

Григорий

Торжественный, благословенный день!

Счастлив отец, из ссылки возвращённый,

К семье своей, под отческую сень,

Счастлив пловец, волною разъярённой

Безвредно брошенный на брег родной,

Я счастливей! Я вижу храм святой,

Где я, дитя, невинными устами,

О подданных молил Творца миров,

Я вижу Кремль: почиющих отцов ,

Я окружен священными гробами!

Бояре, граждане! Клянусь в сей час

Торжественный — и тень отца свидетель —

Друг нищего и сирых благодетель,

Я успокою вас.

Народ

Да здравствует, да здравствует Димитрий!

Варвара

Свершилось! Ах!

Григорий

Растерзанный на части

Народ давно страдал под игом бед,

И тяготел на нем чрез много лет

Железный скипетр богопротивной власти,

Но все прошло. Отец покорных чад,

За доброе добром воздам стократ,

И милость — первое да будет слово,

В моих устах! Для всех правдивый суд,

Защита, кров, казна моя готова,

Кто беден, сир , приблизься , да поют,

Да хвалят Господа в сей день священный

И в тереме, и в хижине смиренной.

Варвара

Царь! Повергаюсь я к стопам твоим!

Григорий

Чего ты требуешь?

Варвара

Молю, да суд правдивый

Ты изречешь над злобой нечестивой.

Григорий

Вещай!

Варвара

Вдова , в убогом шалаше,

Взрастила я в любви и Божьем страхе

Двух сыновей, спокойная в душе,

Я думала: хоть жизнь моя убога,

Но я детьми богата, вдруг один ,

Безжалостный, меньшой мой, злобный сын,

Кровавое свершить задумал дело,

Тая в душе преступный замысел свой,

Он думал так: про то не знают люди,

И в небесах не сведают про то!

Григорий

Мать ? Гибели его ты ищешь?

Варвара

Гибнет

Россия от его преступных дел!

Он сын мой, так, но изверга чуждаюсь

И предаюсь правдивому суду.

Григорий

Что ж сделал сын твой?

Варвара

Вдохновлённый адом

Задумал погубить свою страну,

Обременить народ постыдным игом,

Предать бояр неистовству врагов,

Низвергнуть храмы, осквернить святыню .

Григорий

Кто ты, жена? Кто, злобный изверг сей?

Варвара

Узнаешь всё. Священный прах царей

Встревожил он постыдной клеветою,

Забыл Творца, предался духу тьмы,

Поработил, сковал, затмил умы,

Венца коснулся дерзкою рукою

И, низкий раб, воссел на трон царей.

Григорий

Кто ты, жена?

Варвара

Я мать твоя, злодей .

Ты изверг сей, ты сей обманщик смелый,

Стыд матери, позор природы целой,

Ты ада раб! Ты бич родной земли!

Внемлите , граждане, народ, внемли:

Обманщик он! Не слушайте злодея ,

Вам предает его родная мать,

Чего ж еще?

1-ый из народа

Что скажет царь?

2-ой

Он в гневе, побледнел,

Затрясся весь.

3-тий

И должен трепетать!

Варвара

Молчит Григорий? Сын! Узнал меня ты?

На замыслы коварные богатый,

Пред дряхлою трепещешь ты женой?

То суд небес! Ужасен суд небесной,

Покайся, сын.

(Окружающим).

Граждане! Он злодей. Но он мой сын,

Он кается, простите же, простите,

Простите юного!

Григорий

Железом палачей

Из уст язык проклятый извлеките,

На казнь ее.

Варвара

Какая казнь страшней

Несчастия быть матерью твоей?!

Григорий

Влеките прочь.

Варвара

Покровом вечной ночи

Закройтесь, о страдальческие очи,

Вы много видели! Ты, дряхлая глава,

В сырой земле сокрой твой стыд и горе!

Рыдай народ, плачь, сирая Москва!

Се казни час! Ужасный час! Но вскоре

Десницу Господа узрит злодей,

Господень гнев над ним нависнет тучей,

И замыслы, и прах его летучий

Развеются над радостной землёй.

(Падает без чувств).

Стрельцы уносят ее. Григорий в ярости удаляется в кремль, народ расходится.

Сцена 4.

Другая площадь в Москве.

Длительное время спустя.

1-ый из народа

Дождались мы за ропот страшной кары,

От грешников, знать, отложился Бог,

И тяжелы карателя удары!

2-ой

Нас супостат коварством превозмог,

Мы преданы во власть и злобу ляхам,

Злодеям торжество, а честным плаха.

3-тий

Ваш ропот грех: Димитрий — царь,

Его помазала рука Господня,

Он защитишь народ свой и алтарь.

1-ый

Что ж не казнил поляка он сегодня,

Когда злодей, с беспутною толпой

Ворвавшись, словно волк, в семью честную,

Бесчинствовал до утренней зари.

2-ой

Царям дана на то и власть, и сила,

Чтоб бдительный не задремал закон.

3-тий

Послушайте, я правду говорю,

И всякому, без ропота и страха,

Пусть гром небес разит мою главу,

Когда хоть на волос солгу душою.

Димитрий ляхов пригласил в Москву

И церковью ругается святою,

На пришлецов он русских променял,

Немецкими он окружен мечами,

Он ересь ввел, он нас сковал

Чугунными насилия цепями.

Но русский дух в бедах не задремал.

5-ый

Умолкните друзья, его клевреты

Подслушают.

1-ый

Я презираю все,

И злость его, и милость, и наветы.

Молчать ли нам, когда в цепях Москва?

Когда ужасная о нем молва

Ужасными подкреплена делами?

Так, верю я: бродяга он, ‘пришлец ,

На кару нам оп послан небесами,

Он осквернил, презренными руками

Владимира божественный венец.

5-ый

Терпели много мы, друзья, поверьте,

Терпение вознаграждает, Бог,

И верному отверзть Его чертог,

Ему венец на небесах по смерти.

2-ой

Так говори! Тебя не тронул лях ,

Лицо твое не носит знак кровавый,

Но посмотри: я старец в сединах,

Свидетель Грозного трудов и славы,

Отец трех воинов, сам воин, так,

И на челе моём позорный знак

Позорной пришлецов ношу забавы.

3-тий

Неслыханных свидетели чудес,

Два трона мы в палате Грановитой

Увидели, и на одном из них

Неверная сидела иноземка,

А на другом наш царь, но не в приличной

Обычью русскому он был одежде,

Он говорил не русским языком.

Дивились мы, и Господа молили,

Да на невинных нас не бросит гром.

2-ой

И памятен день въезда : все спешили

На площадь Красную, и ехал царь

Спокойный, радостный среди народа,

Был жарок день, и ясно было небо.

Вдруг тучи налетели , загремел

На небесах глухой, протяжный гром,

Ревел удар, сменяясь вновь ударом,

И от земли взвилась вдруг пыль столбом,

А над таким великим торжеством

Гром Божий не прогрянет даром.

Слышен звон колокола.

5-ый

Друзья и братья! К пламенным мольбам

Доступен Бог во дни своих караний ,

Оставим ропот и пойдём во храм

Молить у Господа конца страданий.

Народ

Во храм! Во храм!

Все расходятся.

Сцена 5.

Марина.

Палаты в Девичьем монастыре.

Марина, панны, среди которых Изабелла.

Mарина

Подруги милые , вы только мне

Отрадою в печальной стороне,

Я весело родные звуки внемлю,

Я не одна меж Сандомирских дев,

Мне тешит слух приятный ваш напев,

Запойте же про отческую землю.

Панны поют и пляшут.

Благодарю: мне грустно, ваша радость

Развеселить души моей не может,

На миг один расстанемся теперь:

Останься, Изабелла!

Прочие уходят.

Что мой друг?

Не узнаешь твоей подруги прежней?

Твоей Марины резвой и живой?

Не говори, что я все та же, нет,

В глазах моих потух огонь, румянец

Бледнеет на щеках, и вздох за вздохом

Приподнимает девственную грудь.

Изабелла

Пересади цветок с земли родной

На землю чуждую, и на мгновенье

Затмится блеск его роскошных красок,

Но опытной садовника рукой

Ему отдастся прежний блеск и свежесть.

Марина

Цветку, не мне: ему довольно капли

Воды прохладной в жаркий лВтпій день,

А мне, мой друг, душе моей кипящей,

Что возвратит мне жизнь и радость жизни?

Изабелла

Любовь.

Марина

Любовь? Знакома ль мне она?

Вздохнула ль грудь моя, когда-нибудь

Довольным, Изабелла, полным вздохом?

Нет, только вздох желанья мне знаком,

Печальный, сиротствующий. Так, верь мне,

Природы голос говорить в душ,

И говорит тем громче и сильнее,

Чем крепче в узах скованна она.

Изабелла

Я не могу понять тебя: так близко

К желанной цели ты грустишь?

Марина

Мой друг,

Что Мнишка дочь с восторгом принимает,

Марина тем гнушается в душе,

Сама природа в нас влагает сердце

Кипящее, оно подвластно ей

Одной, я женщиной родилась в свет,

Не гордою, тщеславною Мариной,

Когда прошли младенческие лета,

И грудь моя под дымкою прозрачной

Свободнее, полнее биться стала,

Какое первое родилось чувство

В моей душе? Невнятно и темно

Передо мной мелькал какой-то призрак,

Прекрасный, светлый, полный сил и жизни,

В шуму пиров, в тиши уединенья,

К нему стремилась детскою душой

И в шуме дня, и в тишине ночной

Искала я любимого виденья,

Меня невольно всё к нему влекло:

Мне виделось прекрасное чело

И лёгкий стань, и очи голубые,

И часто, часто, поцелуй любви,

Мечтательный, но жаркий, полный неги,

На пламенных устах моих горел!

Так день за днем, за годом год летел.

Холодной пышностью окружена,

Желанья знала я, любви не знала

И только призрак жадно обнимала.

Вдруг, — этот миг я не забуду век, —

Задумчивый и мрачный мой отец

Вошел ко мне, лицо его горело

Надеждой, радостью, вздрогнуло сердце

В моей груди. Меня он нежно обнял,

С улыбкою поцеловал в уста

И, наконец, горящей нетерпеньем,

Мне объявил, что новый блеск и славу

Я Сандомиру принесу собой,

Что за Димитрия восстала Польша,

Что ждет его наследный троп царей,

И я должна… Ты остальное знаешь.

Изабелла

Димитрий молод, царь! В короне царской

Кто не казался богом красоты?

Марина

Корона? Да!.. Как хороша корона!

Вчера мне показал ее Димитрий,

От радости затрепетала я

И на себя, резвясь, ее надела,

Ах, милый друг, как хороша Марина

В короне царской!

Изабелла

Близок славный день,

В который ты перед лицом народа

Украсишь ею гордое чело.

Марина

Как медленно катится час за часом!

Изабелла

В народе носится молва, что царь

Внезапную тебе готовит радость,

Что для тебя воздвигнут пышный трон

В палате Грановитой, там возложит

Он на тебя и бармы, и венец.

Марина

Но для чего так долго медлить? Всё

Покорствует его могучей воле,

Меня увлек он из Отчизны милой

Не для того, чтоб изнывала я,

Как узница, в стенах монастыря,

Мне нужен блеск, он мне обещан им!

Слышен топот лошадей.

Димитрия я слышу приближенье,

На миг один он оживить собой

Печальное моё уединенье,

Но не наполнит сердца пустоты.

Как тяжело притворствовать Марине!

Занавес.

Сцена 6.

Монастырь.

Келья.

Мефодий, затем Афиноген.

Мефодий

(читает письмо, потом говорит)

Так Бог карает в справедливом гневе!

Не трус земли, не град, губитель нив,

Не быстрых рек мгновенные разливы, —

Орудия разгневанного Бога,

Но торжество безверия и злобы, —

Вот знаменье Небесного суда!

Отечество! Могучая Россия!

Ужель тебя вконец оставил Бог?

Предаст ли Он свой дом на поруганье

И, милосердный, с выспреннего свода

Не обратит к нам светлого лица?

Входит Афиноген.

Сын, подойди. Не радостные вести

Нам шлёт Москва: забыл её Творец, —

Так пишут нам, бесчинствует властитель,

Безмолвствует терзаемый народ,

Бояре раболепствуют, дом Бога

Весь осквернён пришельцевым безумством.

Престольный град имеет вид Гоморры,

И носится в народе слух, что царь,

Признав в душе раскол и ересь папы,

С ним заключил позорный договор,

Что хочет он булатом хитрых ляхов

России новый начертать закон,

И, мощную, её склонить под иго Рима.

Афиноген

Поверить ли рассказам буйной черни?

Народ всегдашний, тайный враг царей,

Он любит мстить их власти клеветою.

Mефодий

Поверь, глас Господа — народа глас.

Ты молод, сын, плода трудов и бдений

Печального ты не стяжал пока.

Но я, сих стен сорокалетней житель,

Я поседел от дорассветных дум,

Меня укрыла от страстей обитель,

И дел мирских спокойный, строгий зритель,

Я в тишине образовал мой ум.

В часы, когда кругом дремала братья,

Я раскрывал минувших лет скрижаль,

И предо мной из векового праха

Протекшие являлись вдруг века.

Я проникал ума бесстрашным оком

В причины тайные бессмертных дел,

Величья царств, их славы, их паденья,

И — верь мне, сын, — краеугольный камень,

На нём же царств блаженство, и царей

Спокойствие, есть вера. Горе! Горе,

Когда народ порочит свой закон!

Но троекратное монарху горе,

Коли презрит он святую предков веру!

Афиноген

Так, горе им! Но, может быть, молва,

До нас дошедшая, несправедлива.

Mефодий

Горе

Властителю, коль мог его народ

Преступные предполагать в нём мысли.

Как древо не родится без зерна,

Так нет молвы без правды и причины.

Афиноген

Но сонм бояр, блюститель древних прав,

Посредник сей меж власти и народа,

Димитрию преиовой станет.

Mефодий

Нет!

Когда Господь, безумьем властелина

Казнит народ, тогда и сонм бояр,

Презренный раб богопротивной власти,

Содействует падению страны.

Афиноген

Ужели страсти всех вдруг обуяли?

Пускай из них восстанет муж один,

Пусть усыплённые раскроет очи,

Пусть задремавшую разбудит честь,

И встрепенётся бодрою душою.

Mефодий

Коль в страшный час неумолимой казни

Господь на милость преклоняет гнев,

Не грешника руке вручает Он

Спасения таинственный сосуд.

Не им, рабам житейских заблуждений

Благовестить Великого дела!

Нет, — чистая, безгрешная рука

Небесным громом управлять достойна!

Афиноген

Отшельнику в его смиренной келье

Оружие — всенощные мольбы,

Иного нет.

Мефодий

Мольбам доступен Бог,

Но, пастыри вручённого нам стада

Его, от злобы вторгшихся волков

Не охраним смиренною молитвой!

Когда наступит грозный день ответа,

Не спросит ли Господь, зачем, беспечны,

Овец его не сохранили мы?

Афиноген

Что ж делать нам? Кинжал — свершитель мести,

Не изощрён для рук монаха.

Мефодий

Кинжал? — Господь отринул тот народ,

Который сам, судья своекорыстный,

Елеем умащённого главу

Зовёт на суд. Народ — младенец слабый,

Ему нужна опора и лоза,

И меры нет его желаньям детским.

Его ничтожный ум не постигает

Намерений обширных, на веках

Основанных. Живёт он для сегодня,

A завтра в мраке скрыто от него.

И горе, горе, если он дерзнёт

Расторгнуть дел священную завесу!

Внезапным, ярким светом ослеплён,

Глаза невольно вновь закроет он

И головой ударится о камень!

Кто ж ангельским облёкся саном, тот

Властителя блюдёт из недр пустыни

И если он, властитель, разорвёт

Густую ткань таинственной святыни,

Тогда отшельник грозно восстаёт,

Высоко знамя веры поднимает,

И мощный, грозный, силою креста

Святую кровь Спасителя Христа

Он нечестивой кровью выкупает.

Афиноген

Но растворит ли та врата небес

Убийством оскверненного рукою?

Mефодий

Бог справедливый ей укажет путь

В безбожием наполненную грудь.

Я дряхл и сед, рука моя не может

Поднять меча, но возврати мне силу

Давно минувших, юношеских лет,

И сокрушенный Голиаф падёт. —

Я ж, слабый старец.

Афиноген

Отче, юн и свеж

Я, не причастен робости и страха.

Душа моя не знает светских уз,

Чиста, как чист младенец в колыбели,

Сильна, как муж! — Моя отчизна — келья,

Иной не знаю! — Слава, — в небесах,

Награда сладкая, — венец страдальца!..

Благослови стяжать его.

Mефодий

Мой сын,

Из уст твоих вещает Божий глас!

Но испытай себя, тяжёл и труден

Твой будет путь.

Афиноген

Благослови, отец!

Mефодий

Господь Израиля на брань святую

Давида нового благословит,

Не я. — Иди, молитвою и бденьем

На славный подвиг укрепи себя,

Потом, мой сын, в моей смиренной келье

Услышишь старца дряхлого совет.

Сам Бог тебе из уст моих вещает, —

И да узнают поздние века,

Что не убийцы дерзкая рука,

Но Божий гнев отступника карает!

1828 г.

Популярный в начале XIX века сюжет о Смутном времени, о воцарении Лжедимитрия I А. А. Шишков трактует в романтической манере, его Лжедимитрий — герой байронический. Вместе с тем в этой поэме появляется один очень важный мотив, который сам автор еще не вполне понял и который реализован в трагедии Пушкина ‘Борис Годунов’. Крестьяне говорят: ‘Димитрий ли, Борис ли нами правит, нам все равно’ (Соч.— Вып. 2.— С. 35). Это безразличие народа, эта неотличимость ‘законного’ Бориса от ‘незаконного’ Димитрия означает, в сущности, остановку в развитии, в самой жизни. Проблема по-настоящему была понята только А. С. Пушкиным, и заключается она в необходимости для нового царя не только сохранить прежний порядок вещей, но и внести в него нечто новое, одушевить свое правление некоей новой, современной идеей, встать на уровень века. Разумеется, сам Шишков не осознавал в полной мере этой проблемы.

В 1835 г. в Типографии Императорской Российской Академии наук были напечатаны ‘Сочинения и переводы капитана А. А. Шишкова’. Трагедия была включена во вторую (2, II) часть этого издания. Трагическая гибель помешала автору завершить и отделать свой поэтический труд, который, отличаясь оригинальностью общей концепции и отдельных характеров, мог бы занять достойное место в ряду лучших российских поэтических и драматических творений первой трети XIX века, посвящённых этому историческому периоду.

Как и всё творчество Шишкова, поэма окрашена романтическими красками. Ха именем царевича у Шишкова стоит Григорий Отрепьев, причём ‘отрепьевская’ сюжетная линия получила в поэме неожиданное развитие, чего мы не встретили у других авторов, за исключением А. Н. Островского, писавших о событиях Смуты в XIX веке.

В Шишковском Лжедимитрии всё неясно, всё смутно. Он — злодей, но в то же время им движет высокая (по его собственному убеждению) идея освобождения Отечества. Формально — от тирании Бориса Годунова, но порой кажется, что Самозванец сам не до конца понимает, во имя чего (или кого) он действует. Скорее всего, как романтический герой, он просто снедаем острым чувством неустроенности мира и собственной неустроенности. При этом он убеждён, что им руководит Провидение (см. сц. I). В какой-то мере пророчество Лжедимитрия оправдалось: потомки и века пытаются совлечь ‘покров с деяний’ Самозванца, оживших, говоря байроновскими словами, ‘в эхе многократном’ (пер. В. Левика). А. А. Шишков начинает драматическую поэму сценой в замке Вишневецкого, где находящийся при смерти Григорий открывает священнику своей ‘судьбы чудесной начертанье’. К сожалению, в рукописи не хватает одного явления, поэтому остаётся неизвестным, как, по мнению Шишкова, Григорий превращается в Лжедимитрия и каким образом поляки признали его московским царевичем.

Следующее явление (Самбор. Ставка Лжедимитрия) содержит важный материал для построения характера героя. Прежде всего, мы понимаем, что он — сознательный самозванец:

Вольнодумной разрывал мечтой

Тяжёлые безвестности оковы.

Или:

И дерзкою рукой моей исхищу

Желанное возмездие трудам!

Позднее он подтвердит это:

Мечи исторглись из ножен

В подпору замыслов моих кичливых.

Более того, Шишков предлагает оригинальную концепцию поступков Лжедимитрия, согласно которой не он является орудием в руках различных политических сил (польской знати, московских бояр, Римской церкви), наоборот — он сам, по своему усмотрению вершит историю. Самозванец тайно смеётся и над польским королём:

О слабый Сигизмунд!

… До времени ты будешь нужен мне…

и над папским нунцием Рангони:

Спеши к ногам моим повернуть царство…

И злость твою, и милость презирая,

От Рима не приму оков.

Лжедимитрий ни в коей мере не руководствуется ни патриотическими, ни религиозными соображениями, — исключительно индивидуалистическими мотивами. О том, что он не религиозен, свидетельствует, в частности, фрагмент внутреннего монолога:

Простёртый без моленья пред иконой.

События прежней жизни Самозванца покрыты тайной, его собственное упоминание о пребывании ‘в чертогах царских, на брегах Днепра, / За трапезой монахов в тёмной келье’ в действительности может оказаться как правдой, так и намеренным вымыслом. Его рассказы, запечатлевшиеся в памяти запорожцев, сходны с народными сказаниями или песнями:

Он заводил таинственную речь

Про медленный, но грозный суд небесный,

Про царский трон, про лютых кровопийц,

Про отрока, спасённого чудесно

Из под ножа подкупленных убийц…

Запорожские воины не могут постичь загадочной души своего предводителя, но подмечают, что ‘задумчив, и угрюмой / Он занят был какой-то тайной думой… Глаза его пылали / Каким-то чудным, гробовым огнём’.

Лишь то, что он бывал ‘на коне, в пылу кровавых сеч’, подтверждается в дальнейшем в обращении к казакам посланца лжецаревича, Лончинского, и словами одного из былых товарищей Григория:

Бесстрашен был Григорий на коне,

Неутомим и грозен был он в сечи,

Все удальца боялись взгляда, встречи,

Он отдавал всегда добычу мне.

Здесь явное свидетельство того, что для Лжедимитрия в войне нет ни прямой корысти, ни цели, это своего рода игра, спор с судьбой.

Не власти и богатств добивается мнимый царевич:

… не блеск венца

Исторг меня из жизни неизвестной,

Но воля Бога…

И здесь он искренен. Он чувствует, что наделён некоей миссией:

Но не во мне ль хранится участь царства,

И не во мне ль надежда россиян?

Пытаясь осуществить своё высокое предназначение, он, словно персонаж романа Ф. М. Достоевского ‘Преступление и наказание’, Р. Р. Раскольников, проверяет себя, сумеет ли зайти так далеко. Особенно чётко это прослеживается в его монологе в сцене ‘Ночь после Добрыничевской битвы’:

К великому лишь первый шаг ужасен,

Но преступив за грозную черту,

Делящую раба с душой ничтожной

От обречённого бессмертию в веках

Огромного душою исполина,

Великий муж позабывает страх,

Он весь живёт в грядущих временах,

Он думает о доблести единой.

Однако недобрые деяния или помыслы, по мнению автора поэмы, не могут оставаться абсолютно безнаказанными, злодеи, если и не терзаемы совестью, то, по крайней мере, мучимы беспокойством и ‘ехидной подозрения’, и ‘как свинец / Лежит боязнь на сердце душегуба’. Эта мысль появляется в поэме трижды: по отношению к Иоанну Грозному, Борису Годунову и главному герою (круг замыкается!). Последнему всюду мерещатся предатели, которые на него ‘острят убийственный кинжал’. Кроме того, тени прошлых грехов являются ему во снах (почти так же, как Борису у А. С. Пушкина, за затем и у М. Е. Лобанова):

Отрадный сон бежит с очей моих,

И если на мгновение

Усталые сомкнутся, предо мной

Кровавое мелькает привидение,

Мне слышится какой-то стон глухой,

Протяжные внимаю я проклятья.

Интересное сплетение опыта писателей-предшественников находим мы в следующих словах поляка из войска Самозванца:

Димитрий — царь? Димитрий — жив? Так что ж?

Пусть будет истина, пусть будет ложь,

Нам что за дело? Кто больше даст, тот нами и владей.

Здесь развитая Ф. В. Булгариным идея Н. М. Карамзина о том, что царевича окружал сброд, ищущий лёгкой наживы, облечена в форму близкую пушкинским словам ‘Димитрий я, иль нет — что им за дело, / Но я предлог раздоров и войны’. Содержание у Шишкова и Пушкина различно, поскольку, как уже упоминалось, в поэме Шишкова Лжедимитрий действует по собственной воле, подчиняя других своим интересам.

А. А. Шишков оригинален в трактовке практически всех своих персонажей. Так, его Марина Мнишек совсем не похожа не жестокую красавицу у Пушкина или рассудительную героиню романа Булгарина. Хотя любовная линия в поэме отсутствует и отношение Лжедимитрия к невесте остаётся за рамками действия, следует обратить внимание на характер будущей царицы и её отношение к предстоящему браку. Перед нами юная мечтательница, не любимая и не влюблённая, но страстно желающая полюбить и быть любимой. Два её романтических монолога полны печали несбывшихся надежд. Почтительная и преданная дочь и своего отца, и Польского королевства, она принимает как данность приятое помимо её воли решение о браке с царевичем: ‘Я должна’. Душа её протестует: ‘Нет! Не вспыхнет девы кровь / От немилого лобзанья’… Юное сердце щемит от скорой разлуки с родными людьми и местами:

Отечества я не увижу больше!

Среди снегов, среди холодных душ

Грустить по милой стану Польше.

Подобно пушкинской Татьяне Лариной из романа в стихах ‘Евгений Онегин’ Марина взамен любви получает статус. Она тщетно пытается найти некоторое утешение в грядущих переменах, старается разбудить в себе честолюбие и благоразумие:

Стыдись, Марина! Не тебе от Бога

Ничтожество назначено в удел:

Отечество возвысится тобою!

Природное кокетство пробивает броню тоски:

‘Как хороша Марина

В короне царской’!

‘Мне нужен блеск’, — и финальной фразе: ‘Как тяжело притворствовать Марине’!

Во втором действии драматической поэмы автор развивает ещё более оригинальную ‘отрепьевскую’ линию. Таким образом, замысел произведения построен так, что бы у читателя не осталось сомнений в том, что главный герой, Самозванец, и есть Григорий Отрепьев. В действие включается мать назвавшегося царевичем Григория — Варвара Отрепьева и его старшие братья Пётр и Василий. Несмотря на некоторую историческую недостоверность, эта часть поэмы является наиболее сильной в поэтическом и смысловом планах. Шишков — едва ли не единственный писатель, при разработке темы Смуты обративший внимание на взаимоотношения Самозванца-Отрепьева с родной матерью, в то время как большинство авторов обращались (и обращаются) к теме отношений Лжедмитрия с царицей-инокиней Марфой (Марией Нагой), матерью настоящего царевича Димитрия (исключение составляют лишь драмы К. Ф. Хеббеля ‘Димитрий’ (1864 г.) и Д. Г. Александера ‘Дмитрий’ (1874 г.).

Уже в самом начале драматического действия Лжедимитрий упоминает о своей духовной оторванности от родных. Это отчуждение автор поэмы раскрывает в полной мере, показывая личностный крах Отрепьева.

Образ Варвары в поэме А. А. Шишкова несёт двойную смысловую нагрузку. Как простая жительница маленького провинциального Галича, она выражает мысли народа:

Димитрий ли, Борис ли нами правит,

Нам всё равно: высок небесный свод,

Далёк престол царей от наших хижин,

Для нас, живущих в бедности сирот,

Он так же, как и Солнце, непостижим.

(Здесь ‘непостижим’ означает так же и ‘неприкасаем’).

Неслучайно бедная женщина лишается покоя:

Григорий мой — обманщик богомерзкий!

Презренный раб, рукою хочет дерзкой

Сорвать венец он с царского чела?..

Несчастная! Ты жизнь дала злодею!

Как мать злодея она выносит ему приговор:

Ах! Дайте мне несчастного увидеть,

В преступной славе изверга проклясть,

Вздохнуть о нём, презреть, возненавидеть

И мёртвою к ногам его упасть!

(Такова, например, участь Калерии, разоблачающей лжецаря в романе Булгарина).

Варвара отправляется из Галича в Москву в сопровождении сына Василия. В столице они становятся свидетелями торжественной клятвы Самозванца на площади перед народом:

И ‘милость’ — первое да будет слово

В моих устах! Для всех правдивый суд…

Варвара Отрепьева немедленно взывает к справедливости и требует суда над сыном — ‘злобным извергом’. Но тот, не узнав своей матери и ни о чём не догадываясь, старательно играет роль мудрого правителя до тех пор, пока не звучит приговор:

Я мать твоя, злодей!

Ты — изверг сей, ты сей обманщик смелый,

Стыд матери, позор природы целой,

Ты ада раб! Ты бич родной земли!

Внемлите, граждане, народ, внемли:

Обманщик он! Не слушайте злодея,

Вам предаёт его родная мать…

Но материнское сердце не в силах проклясть окончательно, и Варвара продолжает:

Граждане! Он злодей. Но он мой сын,

Он кается, простите же, простите,

Простите юного!

Подобный эпизод можно обнаружить в повести Марка Твена (С. Клеменса) ‘Принц и нищий’ (1882 г.). Но прямых аналогий здесь, разумеется, нет.

Лжедимитрий Шишкова совершает самый свой страшный поступок: он отрекается от матери и отправляет её на казнь. Но не буквальная смерть страшна для Варвары:

Какая казнь страшней

Несчастия быть матерью твоей?!

Последние слова её звучат, как пророчество:

Вскоре

Господень гнев над ним нависнет тучей,

И замыслы, и прах его летучий

Развеются над радостной землёй.

В предпоследнем явлении второго действия драматической поэмы чувствуется, как пророчество начинает сбываться: народ на площади говорит о царе Димитрии, всё больше склоняясь к тому, что он ‘на кару послан Небесами’. Однако недоверие народа не приводит к возмущению:

Оставим ропот, и пойдём во храм,

Молить у Господа конца страданий.

Поэма осталась незавершённой, и дальнейшая судьба героев не была прояснена Шишковым. Очевидно, автор полагал, что причина злодейства Лжедимитрия скрыта в нём самом, в его характере, и, следовательно, покарает он себя сам, то есть своими собственными деяниями ускорит своё падение и гибель (см. сцену ‘Монастырь’).

В заключение нужно отметить, что в соответствии с поэтическим стилем своего времени и героическим духом поэмы Шишков широко пользуется романтическими штампами, — образными сравнениями: ‘как грудь кормилицы нужна младенцу’, ‘как весной от солнца тает лёд’, ‘как не прозябнет злак без солнца’, поэтическими сочетаниями: ‘с буйной головой, ‘на ложе наслажденья’, ‘булат кровавый’, ‘убийственный кинжал’, однако в поэме есть и варианты иных стилистических направлений, например: ‘И поняла Россия жребий свой, одеждою облёкшись вдруг вдовицы и т. п.

Подготавливая первое издание ‘Лжедимитрия’, составители Собрания сочинений, особо отметив новизну подхода автора и выразительность встречи заглавного героя с матерью, выразили сожаление по поводу того, что А. А. Шишков так и не успел завершить столь успешно начатой поэмы.

Источники текста:

‘Московский вестник’. 1830 г. Ч 2. No 7. С.213 — 219.

Сочинения и переводы капитана A.A. Шишкова. Часть II. СПб., Тип. Имп. Российской Академии, 1835 г.

Шишков Александр Ардалионович.

Лжедимитрий.

Читайте также: