Любовь и ревность, Мюссе Альфред Де, Год: 1851 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 33 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЛЮБОВЬ И РЕВНОСТЬ.

Комедія Альфреда Мюссе.

ДЙСТВУЮЩЯ ЛИЦА.

Баронъ Штейнбергъ.

Маркизъ Стефани.

Калабръ, камердинеръ барона.

Нотаріусъ.

Слуги.

Беттина, итальянская пвица.

(Дйствіе въ Италіи.)

ЯВЛЕНЕ ПЕРВОЕ.

(Деревенская гостиная.)

Калабръ, Нотаріусъ.

Калабръ.— Пожалуйте сюда, господинъ нотаріусъ, пожалуйте, господинъ Капсучефало. Не угодно ли вамъ войдти въ павильйонъ?

Нотаріусъ.— А гд же будущіе супруги?

Калабръ.— Обождите, пожалуйста, немножко. Не прикажете ли подать чего-нибудь прохладительнаго? До города-то отсюда недалеко, но сегодня очень-жарко.

Нотаріусъ.— Да, къ-тому же и пришелъ пшкомъ, жжетъ нестерпимо. Но я не вижу будущихъ бракосочетающихся.

Калабръ.— Невста еще не вставала.

Нотаріусъ.— Невозможно! ужь за полдень.

Калабръ.— Ну, такъ она скоро встанетъ.

Нотаріусъ.— А господинъ Штейнбергъ всталъ?

Калабръ.— Онъ на охот.

Нотаріусъ.— На охот! Вотъ славная женитьба! Велятъ писать контрактъ, назначаютъ прійдти въ часъ ровно… Прихожу — невста спитъ, а женихъ рыщетъ по полямъ. Согласитесь, любезный господинъ Калабръ…

Калабръ.— Да вдь вы знаете, любезный господинъ Капсучефало, что мы не такъ живемъ, какъ вс. Невста вдь артистка.

Нотаріусъ.— Да, и великая, очень-хорошо поетъ. Мн но случалось слышать ее лично, но говорятъ…

Калабръ.— Конечно, вотъ и сегодня ночью она пла до трехъ часовъ. Вы любите музыку, господинъ Капсучефало?

Нотаріусъ.— Разумется, господинъ Калабръ, поколику дозволяютъ это мои обязанности. Такъ у васъ былъ большой вечеръ? много было гостей?

Калабръ.— Нтъ, они были только вдвоемъ, баронъ и она, и давали себ наедин концертъ. Это у насъ не новость. Она сдлала эту привычку съ-тхъ-поръ, какъ оставила театръ. Не можетъ уснуть, ненапвшись до-сыта. На разсвт она легла спать, а баронъ ушелъ съ ружьемъ.

Нотаріусъ.— Говорите вы себ, что хотите, а но мн, это странно. Пніе и музыка — дло хорошее, но ужь если жениться, господинъ Калабръ, такъ жениться. Ну, а свидтели?

Калабръ.— Баронъ приведетъ съ собою. Потерпите немножко. Что тамъ?

Слуга.— Письмо отъ княгини.

Калабръ (принимая письмо).— Хорошо. Но ты вдь знаешь, что барона нтъ дома.

Слуга.— Тамъ верховой дожидается.

Калабръ.— Вели подождать. А! вотъ и баронъ.

ЯВЛЕНЕ ВТОРОЕ.

Прежніе, Штейнбергъ.

Штейбергъ.— Еще не встала! Это ужь лность. Здравствуйте, Чефало, вы пунктуальны, и и тоже, какъ видите, а вотъ синьйора — совсмъ неаккуратна.

Нотаріусъ.— Вотъ контрактъ, господинъ баронъ, въ этомъ портфел. Не угодно ли покамстъ пробжать…

Штейнбергъ.— Сейчасъ. Что это за письмо?

Калабръ.— Отъ княгини.

Штейнбергъ (распечатываетъ письмо).— Посмотримъ.

Нотаріусъ.— Не мшаю вамъ, господинъ баронъ, я буду ожидать тамъ вашихъ приказаній.

ЯВЛЕНЕ ТРЕТЬЕ.

Штейнбергъ, Калабръ.

Калабръ (всторону).— Если это еще какое-нибудь приглашеніе, какая-нибудь прогулка, такъ ожидай бури.

Штейнбергъ (читая).— Что ты бормочешь тамъ сквозь зубы?

Калабръ.— Я-съ? ничего, ни одного слова.

Штейнбергъ.— Вы суетесь не въ свои дла, господинъ Калабръ, и важничаете подъ предлогомъ скромности, а это мн совсмъ не по вкусу, да будетъ вамъ вдомо.

Калабръ.— Если скромность — порокъ…

Штейнбергъ.— Конечно, когда она притворна, когда человкъ молчитъ съ такимъ видомъ, какъ-будто могъ бы что-то сказать.

Калабръ.— Э! о чемъ мн говорить, господинъ баронъ? Разв моя вина, что княгиня…

Штейнбергъ.— Ну? что? что ты хочешь сказать? Вчно эта княгиня! Что жь такое? Мы живемъ здсь мсяцъ. Княгиня — наша деревенская сосдка, домъ ея въ двухъ шагахъ. Что жь тутъ удивительнаго, или страннаго, если между нами есть сосдскія отношенія и даже, пожалуй, дружба? Мы не во Франціи, гд живутъ десять лтъ на одной лстниц и не кланяются при встрч, да и не въ Англіи, гд человку не скажутъ, что у него упалъ кошелекъ изъ кармана, если онъ не представленъ вамъ по форм. Мы въ Италіи, гд нравы прямы, гд нтъ этой спси, выдуманной боязливою гордостью во славу скуки, мы въ стран очаровательной, прямодушной, честной и гостепріимной, подъ этимъ прекраснымъ небомъ, гд тнь одного человка никогда не мшаетъ другому, гд находишь друзей, спрашивая дорогу, гд, наконецъ, пасмурный взглядъ также не извстенъ, какъ и пасмурная погода.

Калабръ.— Вы принимаете все очень-горячо, господинъ баронъ. Прошу у васъ извиненія, но размышленія такого бдняка, какъ я, не стоятъ вашего вниманія.

Штейнбергъ.— А что это за размышленія? Я хочу знать ихъ. Скажи, что ты думаешь, я этого требую.

Калабръ.— Боже мой! вдь это пустяки. Только когда вы уйдете вотъ-этакъ на цлый день къ княгин, такъ мн иногда кажется, что госпожа бываетъ печальна.

Штейнбергъ.— И только-то?

Калабръ.— Ничего больше, но признаюсь…

Штейнбергъ.— Что?

Калабръ.— Ничего, сударь, мн больше сказать нечего.

Штейнбергъ.— Будешь ли ты говорить, когда теб велятъ?

Калабръ.— Если угодно, сударь, то скажу вамъ всю правду, мн это больно видть. Она васъ такъ любитъ!

Штейнбергъ.— Она меня такъ любитъ!

Калабръ.— Ахъ, да, сударь! почти столько же, какъ и я. Еслибъ вы знали, когда васъ нтъ, какъ она меня разспрашиваетъ, а иногда длаетъ даже маленькіе подарки, чтобъ вывдать, что вы говорите, чти у васъ на душ, любите ли вы ее попрежнему, врны ли вы ей… Вы браните меня за болтовню… А спросите-ка у нея, какъ я отзываюсь о своемъ господин, и позволилъ ли я себ хоть малйшую нескромность… Поэтому-то смло говорю, что мн больно смотрть на нее, да, сударь, и когда она плачетъ… Ну, ужь такъ-какъ вы на ней женитесь…

Штейнбергъ.— Калабръ, бдняга старый Калабръ!

Калабръ.— Что такое, сударь?

Штейнбергъ.— Этотъ бракъ…

Калабръ.— Что-съ?

Штейнбергъ.— Да, этотъ бракъ… никогда не состоится.

Калабръ.— О, Боже милостивый!

Штейнбергъ (садясь).— Да, клянусь, онъ не состоится, это невозможно, это было бы странно. Это глупость, это было бы безуміе.

Калабръ.— И это вы говорите, когда уже призванъ нотаріусъ… Прошу извинить меня, но я ума не приложу.

Штейнбергъ.— Да, да, я понимаю хорошо, что долженъ жениться. Я не разсудилъ, я не далъ себ времени подумать, и позволилъ увлечь себя или, лучше сказать, я самъ себя обманулъ. Я уступилъ… я ослпъ, я обезумлъ отъ любви къ ней.

Калабръ.— Еще разъ прошу извиненія, сударь, но…

Штейнбергъ (вставая).— Выслушай меня. Беттина прекрасна, съ своимъ талантомъ, съ своею блистательною извстностью, посреди удовольствій, посреди всевозможныхъ искушеній, окружающихъ модную актриссу, она умла себя вести такъ, что и сама клевета не осмлилась къ ней прикоснуться. Чистота ея сердца такъ же видна, какъ и блескъ ея глазъ. Дйствительно, еслибъ ничто не мшало, она въ состояніи составить счастье мужа, но…

Калабръ.— Хорошо, сударь, если такъ… зачмъ же…

Штейнбергъ.— Ты спрашиваешь? А знаешь ли ты, что значитъ жениться на пвиц?

Калабръ.— На этотъ счетъ я-то спокоенъ. Однакожь, мн кажется…

Штейнбергъ.— Что?

Калабръ.— Что если вы женитесь на ней, въ этомъ не будетъ большой бды. Мн кажется, что много есть примровъ… Она молода и прекрасна, репутація ея, какъ вы изволили сказать, превосходна. Она богата., вы тоже…

Штейнбергъ.— Ты въ этомъ увренъ?

Калабгъ.— Вы такъ щедры!..

Штейнбергъ.— Въ томъ-то и доказательство, что я не богатъ! Я былъ богатъ, но теперь — нтъ.

Калабръ.— Что вы, сударь?

Штейнбергъ.— Да, Калабръ. Когда я искалъ только удовольствія, я не заботился и не жаллъ о томъ, чего мн стоили мои глупости, но съ того времени, какъ я люблю, любовь начала разорять меня. Ничто не стоитъ такъ дорого, какъ ничего-нестоющія вещи да еще карты…

Калабръ.— А вы все играете, сударь?

Штейнбергъ.— Да, это случилось со мной не дальше, какъ вчера.

Калабръ.— У княгини? И вы проиграли…

Штейнбергъ.— Пятьсотъ луидоровъ. Но не это меня разоряетъ, я заплачу свой долгъ завтра и отъиграюсь, но говорю теб — я разорился, у меня нтъ ни одного су, мн нечмъ жить.

Калабръ.— Если только это сбыточно и если вы, сударь, въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, у меня кое-что сбережено…

Штейнбергъ.— Благодарю тебя, я не дошелъ еще до этого. Ты не понялъ, что я хотлъ сказать. Мое состояніе, уменьшась до половины…

Калабръ.— Такъ вотъ, мн кажется, и случай…

Штейнбергъ.— Жениться, не такъ ли? Не ты бы давалъ мн такіе совты, не мн бы ихъ слушать. Такъ вотъ именно причина — нельзя сказать основаніе — почему я долженъ оставить Беттину

Калабръ.— Оставить ее! не-уже-ли это правда?

Штейнбергъ.— Что же мн длать? Я думалъ-было, женясь на ней, заставить ее отказаться отъ театра: но теперь я недовольно-богатъ для этого.

ЯВЛЕНЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Прежніе, слуга.

Слуга.— Я съ карточкой къ госпож Беттин, сударь

Штейнбергъ.— Она еще не встала.

Слуга.— Извините, сударь. (За кулисами слышно пніе.)

Штейнбергъ.— Ты правъ, покажи карточку. Маркизъ Стефани!что бъ это значило?

Слуга.— Этотъ господинъ гуляетъ въ саду, сударь.

Штейнбергъ.— Въ саду?

Слуга.— Да вотъ извольте посмотрть, вотъ онъ подл бассейна, смотритъ на красныхъ рыбокъ. Онъ говоритъ, что возвращается изъ дальняго путешествія.

Штейнбергъ.— Ну. Что же ему нужно?

Слуга.— Онъ желаетъ видть госпожу Беттину и ожидаетъ, пока она выйдетъ.

Штейнбергъ (всторону.) — Стефани! это имя я знаю. (Вслухъ) Калабръ, не тотъ ли это Стефани, о которомъ говорили такъ много во Флоренціи?

Калабръ.— Нтъ… да, сударь… я по-крайней мр такъ думаю.

Штейнбергъ.— Это онъ самый, я узналъ его. Прямой закулисный столбъ, самозванецъ-знатокъ и великій почитатель синьйоры Беттины.

Калабръ.— Богатый человкъ, сударь.

Штейнбергъ.— Да, патрицій, торгующій по старинному венеціанскому обычаю, но ему еще не внушили, что его дурь къ синьйор должна остаться въ предлахъ почтенія. Пожалуйста, Калабръ, скажи Беттин, что я прошу ее не принимать этого человка. Я ухожу и ворочусь тотчасъ.

Калабръ.— Вы опять идете играть, сударь?

Штейнбергъ.— Длай то, что теб приказано, ты меня слышалъ?

(Уходитъ).

Калабръ.— Слышалъ, сударь.

ЯВЛЕНЕ ПЯТОЕ.

Калабръ, Нотаріусъ, потомъ Беттина

Калабръ (всторону).— Плохо дло, очень-плохо. Бдная женщина! такая добрая, такая прекрасная!

Нотаріусъ.— Господинъ Калабръ, я давно уже сижу въ павильйон, а все еще не вижу будущихъ супруговъ.

Калабръ.— Сейчасъ, господинъ Капсучефало.

Нотаріусъ.— А свидтели?

Калабръ.— Я вамъ сказалъ, что баронъ ихъ приведетъ.

Беттина (выходитъ, продолжая пть).— А! ты здсь, мой любезный нотаріусъ, мой милый дружище! А писанье твое съ тобой?

Нотаріусъ.— Да, сударыня, контрактъ готовъ. Я оставилъ проблы только для суммъ, которыя входятъ въ условіе.

Беттина.— Немного теб прійдется писать въ проблахъ, хотя бы ты вздумалъ перечислять вс мои сокровища. Разв ты не видалъ Филиппо Балле, моего повреннаго? Онъ долженъ былъ сообщить теб это.

Нотаріусъ.— Вы шутите, сударыня. Баронъ слыветъ за страшнаго богача.

Беттина.— Не знаю. А гд онъ?

Калабръ.— Онъ вышелъ сейчасъ, сударыня.

Беттина.— Вышелъ, теперь? Ты бредишь, что ли?

Калабръ.— То-есть… я не знаю, точно ли…

Беттина.— Пойди же, отъищи его. Капсучефало, подождите насъ въ павильмон.

Нотаріусъ.— Слушаю, сударыня, я къ вашимъ услугамъ (Калабру). Какъ эти великіе артисты очаровательны! Замтили вы, что она мн говорила ты?

Беттина.— Она всегда это длаетъ, когда бываетъ весела.

Нотаріусъ.— Гм! Вы общали мн чего-нибудь прохладительнаго .

Беттина.— Разумется (Калабру). О чемъ же ты думаешь?

Калабръ.— Я и позабылъ о немъ, сударыня.

Беттина.— Поскоре, лимона, сахару, свжей воды или кофе, шеколада, чего онъ захочетъ. Но, можетъ-быть, онъ голоденъ, дай ему поскоре бутылку москатели и блюдо макароновъ.

Нотаріусъ.— Покорно васъ благодарю, сударыня. (Уходитъ.)

Беттина (Калабру).— Ну, что же ты тутъ длаешь? Ты похожъ на осла, котораго чистятъ скребницею. Я послала тебя искать Штейнберга. Да вотъ и онъ въ саду.

Калабръ.— Извините, сударыня, это не онъ.

Беттина.— Кто же это? Ахъ, это Стефани, мой дорогой Стефани! Давно ли онъ здсь?… Попроси его войдти скоре.

Калабръ.— Видно, онъ насъ замтилъ, сударыня, потому что ужь идетъ на балконъ, но я долженъ сказать вамъ, что баронъ…

Беттина.— Какъ я рада! Ну что! баронъ, балконъ — что ты бредишь? Не сочиняешь ли ты стиховъ?

Калабръ.— Нтъ, сударыня, я не такъ глупъ! Я говорю только, что баронъ Штейнбергъ приказалъ…

Беттина.— Да говори же.

Калабръ.— Баронъ веллъ мн просить васъ…

Беттина.— Ты уморишь меня…

Калабгъ.— Не принимать этого господина.

Беттина.— Кого? Стефани? Ты съ ума сошелъ?

Калабръ.— Нтъ, сударыня, баронъ строго мн приказалъ…

Беттина (смясь).— Ахъ, какъ ты глупъ!.. Бдный старикъ! онъ самъ не понимаетъ, что говоритъ, бредитъ, очевидно бредитъ… Не принимать Стефани, стараго друга, котораго я люблю отъ всего сердца!.. Да, вотъ и онъ… Ступай, ступай скоре отьищи Штейнберга.

Калабръ.— Что мн тутъ длать? ни чмъ не поправишь. Плохо дло, очень-плохо!

ЯВЛЕНЕ ШЕСТОЕ.

Беттина, маркизъ.

Беттина (идетъ навстрчу къ маркизу и говоpuтъ быстро) — Давно ли здсь? какими судьбами, милый маркизъ?.. Какъ ваше здоровье? что вы длаете? что съ вами длается?.. Вы очень поправились… Какъ я рада васъ видть!

Маркизъ.— И я также, и я въ восторг, но разв можно не быть въ восторг, видя васъ?

Беттина.— Комплименты! вы все тотъ же!

Маркизъ.— О васъ нельзя этого сказать: вы сдлались прелестне, нежели когда-нибудь. А вдь года два-три прошло, какъ я не видалъ васъ…

Беттина.— Милый Стефани, если бъ вы знали, въ какую минуту вы воротились!.. Я выхожу замужъ… Вы завтракали?

Маркизъ.— Разумется, вы хорошо знаете, что я не люблю пускаться въ путь не…

Беттина.— Не принявъ надлежащихъ мръ. Откуда вы?

Маркизъ.— Отъ княгини, вашей сосдки.

Беттина (серьезно).— А! вы съ нею знакомы? Говорятъ она очаровательная.

Маркизъ.— Да, если угодно. Отъ нея-то я и узналъ случайно, въ разговор, что вы здсь. И тотчасъ къ вамъ… А вы выходите замужъ.

Беттина.— Да, мой другъ, и даже сегодня.

Маркизъ.— Даже сегодня?

Беттина.— Нотаріусъ здсь.

Маркизъ.— Тмъ лучше — вотъ прекрасная новость! Съ вашей стороны это безподобно, превосходно! А не ожидалъ этого, я въ восхищеніи.

Беттина.— Вы этого не ожидали? Вотъ милый комплиментъ на этотъ случай! Не-уже-ли, маркизъ, вы только для того пришли ко мн, чтобъ говорить непріятности?

Маркизъ.— Нтъ, нтъ, сохрани меня Богъ! О, да какая въ васъ перемна! ваши прелестные глаза ужь воспламеняются. Успокойтесь, я знаю, что вы умны, очень-умны, я уважаю васъ столько же, какъ и люблю, довольно сказать, что я васъ знаю. Но у васъ голова…

Беттина.— Что голова?

Маркизъ.— Да, да, голова (смотритъ на нее), прелестная головка, полная граціи и утонченнаго вкуса, ума и воображенія, которая постигаетъ все, отъ которой ничто не ускользаетъ: доказательэтво — послдній актъ ‘Ченерентолы’…

Беттина.— Да, вы любили видть меня въ этой роли…

Маркизъ.— Въ вашей сренькой блуз, вы пли какъ ангелъ: и когда я увижу, бывало, какъ вы роетесь въ пепл, я всякій разъ хотлъ выскочить на сцену, поколотить вашего театральнаго отца и увезти васъ въ своей коляск.

Беттина.— Можно ли это, маркизъ! что за пылкость!

Маркизъ — А потомъ, когда вы надвали парадное, шитое золотомъ платье…

Беттина.— Тогда я пла еще лучше, не правда ли?

Маркизъ.— Но знаю, лучше ли, но очаровательно. Тра, тра… какъ-бишь этотъ мотивъ?

Беттина (беретъ первыя ноты изъ финала ‘Ченерентолы‘, потомъ вдругъ останавливается и говоритъ).— Ахъ! какъ все это теперь кажется мн отдаленнымъ!

Маркизъ.— Что вы говорите? вы оставляете театръ?

Беттина.— Это необходимо. Разв позволить мой мужъ (я говорю мой мужъ, потому-что онъ будетъ имъ тотчасъ) появиться на сцен? Это невозможно, маркизъ. Сами разсудите.

Маркизъ.— Смотря по вкусу и по образу мыслей каждаго. Но вы, по-крайней мр, не откажетесь отъ музыки?

Беттина.— О, я уврена! Разв я въ-состояніи отъ нея отказаться? Мы здсь и живемъ только ею, милый маркизъ, и если вамъ угодно будетъ пожаловать къ намъ ужинать, мы угостимъ васъ музыкою досыта… и даже боле.

Маркизъ.— Этого-то ужь не случится… Но все-равно, у меня разрывается сердце при мысли, что я не буду боле, посл обда, забиваться въ свой милый уголокъ, гд я привыкъ наслаждаться вашимъ пніемъ.

Беттина.— Да, вы были одинъ изъ моихъ неизмнныхъ слушателей

Маркизъ.— И горжусь этимъ. Ламповщикъ каждый вечеръ мн кланялся, взбираясь къ послднему кенкету, потому-что я всегда былъ ужь въ это время на своемъ мст. Л, можно сказать, былъ домашнимъ человкомъ.

Беттина.— Гораздо-боле, маркизъ я помню очень-хорошо, что вы были моимъ рыцаремъ.

Маркизъ.— Правда, правда. Противъ этого глупаго франта…

Беттина.— Который вздумалъ освистать меня въ ‘Танкред’.

Маркизъ.— Именно. Я вызвалъ его на дуэль и получилъ за васъ довольно-сильный ударъ шпагою… Ахъ, то было чудное время!

Беттина.— Да. Но, Боже! какъ все это давно было!

Маркизъ.— Кажется, это ваша поговорка. Что же долженъ говорить человкъ въ мои лта?

Беттина.— Въ наши лта, маркизъ? Разв вы можете такъ говорить. Викторъ Гюго разумлъ насъ, когда сказалъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, что у сердца нтъ морщинъ.

Маркизъ.— Нтъ, нтъ, это я вижу. И знаете ли почему, Беттина? Потому, что я начинаю любить свои воспоминанія больше, чмъ слдуетъ, это очень-дурно. Я далъ себ слово не впадать никогда въ эту слабость. Я столько видлъ умныхъ людей, пошатнувшихся отъ печальнаго вліянія лтъ, что поклялся оставаться равнодушнымъ ко всему новому и старому. Я не хотлъ бы принадлежать къ тмъ колоколамъ, о которыхъ Буоло сказалъ, что они ‘прославляя мертвыхъ, морятъ живыхъ’. Да, а между-тмъ теперь мн нравится больше то, что я любилъ, нежели то, что люблю теперь. Я не осуждаю нашихъ новыхъ артистовъ и навсегда останусь вренъ Россини. Передо мной вчно проходить великая Пасти съ своими античными жестами, вчно поетъ соловей, который сидлъ у Рубини въ горл, я вижу стараго Гарцію съ его гордой осанкой въ сопровожденіи длиннаго носа Пеллегрини, Лаблашъ смшитъ меня, а Малибранъ заставляетъ плакать. Эхъ! а теперь что длать мн здсь?

Беттина.— Я не нахожу, чтобъ вы такъ много потеряли. Но у меня тоже есть свои воспоминанія.

Маркизъ.— Разв вы можете имть воспоминанія въ ваши лта?

Беттина.— Отчего же нтъ, маркизъ? Если ваши воспоминанія старе моихъ, это не мшаетъ имъ походить другъ на друга.

Маркизъ.— Ба! ваши вчера только родились и растутъ какъ дти. Рано или поздно, вы возвратитесь на сцену.

Беттина.— Никогда, милый Стефани, никогда!

Маркизъ.— Но въ то время, не-уже-ли вы не были счастливы?

Беттина.— То-есть, ни о чемъ не думала. Это оттого, что я не любила

Маркизъ.— Что вы хотите этимъ сказать?

Беттина.— То, что говорю. Я была немножко-втрена, это правда, беззаботна, кокетка, если угодно. Разв мы не имемъ иногда на это права? Но ничего этого во мн нтъ съ-тхъ-поръ, какъ я почувствовала у себя въ груди сердце.

Маркизъ.— Любовь васъ остепенила? Докажите же намъ это. Но ничего нтъ глупе, какъ выздоровть такимъ образомъ. Итакъ вы очень-любите этого господина… господина… вы не сказали мн, какъ его зовугь.

Беттина.— Люблю ли я его! Ахъ, мой другъ! какъ холодны и безсмысленны слова, какъ жалка человческая рчь, когда нужно выразить ею чувство лобви! Вы не имете понятія о нашемъ блаженств, вы и подозрвать его не въ-состояніи.

Маркизъ.— Такъ, такъ, извините меня.

Беттина.— Жизнь моя — истинный романъ. Не сказали ли вы сейчасъ, что вамъ иногда хотлось увезти меня?

Маркизъ.— Да!

Беттина.— Ну, это сдлалъ онъ. Вообразите, мой другъ, что это за прелесть! Мы бросили все, мы унеслись въ почтовомъ вагон, какъ дв птицы по воздуху, ни на что неглядя, ни о чемъ недумая, директоры мои были въ-отчаяніи…

Маркизъ.— Каково! вы въ-самомъ-дл сказали правду, что любовь васъ остепенила.

Беттина.— А чего же хотите вы отъ влюбленныхъ? Мы совершили самую восхитительнуіо поздку! Вообразите только, маркизъ, что мы ничего не видли, ни одного города, ни одной горы, ни одного дворца, никакого собора, никакого памятника, ни малйшей статуи, ни самой крошечной картинки!

Маркизъ.— Вотъ новый способъ путешествовать по Италіи!

Беттина.— Не такъ ли, маркизъ, бываетъ, когда любишь? Къ чему вамъ вс эти примчательности? Если бъ вы знали, какъ онъ добръ, какъ онъ любезенъ, какъ онъ обо мн заботился! Боже! какое это было путешествіе! Я прежде скучала на желзной дорог до Сен-Дени, а теперь промчалась четыреста лье какъ во сн. Италія! пускай любуется ею кто хочетъ, а мы пролетли по ней, какъ стрла, и прямо пріхали сюда.

Маркизъ.— Зачмъ же именно сюда, въ эту провинцію?

Беттина.— Зачмъ?.. да я и сама не знаю… затмъ, что онъ этого желалъ, затмъ, что онъ хвалилъ эту деревню… Что вамъ сказать на это?.. Право, я ничего не знаю… Я также бы охотно похала всюду… на край свта… что мн за дло? Я остановилась здсь потому, что онъ, выйдя изъ кареты у ршетки, сказалъ: ‘наконецъ мы пріхали’.

Маркизъ.— Отчего жь онъ не женился на васъ въ Париж?

Беттина.— Его родные сопротивлялись. Это одно изъ ста тысячъ препятствій.

Маркизъ.— Но вы мн не сказали еще его имени.

Беттина.— Ахъ, да, въ-caмомъ-дл! Это потому, что мн кажется, будто весь свтъ его знаетъ. Его имя Штейнбергъ, баронъ Штейнбергъ.

Маркизъ.— Это, однакожь, не французское имя.

Беттина.— Да, но его родные живутъ во Франціи.

Маркизъ.— Вы уврены въ этомъ?

Беттина.— О! онъ мн говорилъ самъ.

Маркизъ.— Штейнбергъ! имя какъ-будто знакомое. Я даже припоминаю нкоторыя обстоятельства. неслишкомъ-привлекательныя… А, да, въ-самомъ дл! это его я видлъ утромъ!

Беттина.— Гд же? скажите. Не у княгини ли?

Маркизъ.— Именно, у княгини.

Беттина.— Ахъ, я несчастная! онъ до-сихъ-поръ тамъ!

Маркизъ.— Что съ нами, мой добрый другъ?

Беттина.— Онъ до-сихъ-поръ тамъ — это ясно, потому что онъ и не является. Онъ до-сихъ-поръ тамъ, въ такой день! когда все готово, когда нотаріусъ здсь, когда я ожидаю его!.. Ахъ, какое оскорбленіе!

Маркизъ.— Вы сердитесь за бездлицу

Беттина.— За бездлицу! есть ли у васъ сердце? Вы не чувствуете нанесенной мн обиды? И этотъ безсовстный лакей отвчаетъ мн не даромъ съ такимъ замшательствомъ… Калабръ! Калабръ! куда ты двался?

ЯВЛЕНЕ СЕДЬМОЕ.

Прежніе, Калабръ

Калабръ.— Я здсь, сударыня, вотъ я.

Беттина.— Отвчай мн, зачмъ ты таился, когда я спрашивала у тебя сейчасъ, гд твой господинъ?

Калабръ.— Я, сударыня?

Беттина.— Да, попробуй-ка еще солгать передо мной, тогда-какъ ты знаешь наврное, что онъ у княгини.

Калабръ.— Божусь вамъ, сударыня, я не зналъ…

Беттина.— Ты не зналъ!

Калабръ.— Извините, сударыня, я не зналъ, долженъ ли я говорить вамъ объ этомъ.

Беттина.— А! это теб запрещено? Да будешь ли ты отвчать?

Калабръ.— Такъ и быть, если вы, сударыня, этого желаете, я ничего отъ васъ не скрою. Баронъ вчера игралъ и проигралъ на-слово. Онъ общалъ заплатить ныньче утромъ. Поэтому онъ и хотлъ прежде всего исполнить свое общаніе.

Беттина.— Онъ проигралъ, мой другъ? Ахъ, Боже мой! а я ничего и не знала. Вы видите, маркизъ, вотъ его секретъ, вотъ все, что онъ скрывалъ отъ меня. Однакожь онъ сообщилъ объ этомъ Калабру! Не правда ли, это очень-дурно — не сказать мн ни слова?

Маркизъ.— Я вижу въ этомъ случа только деликатность съ его стороны.

Беттина.— Не правда-ли? О, да! мой Штейнбергъ созданъ не такъ, какъ другіе люди… Однакожь онъ могъ бы воротиться скоре.

Маркизъ.— Женщину, которая играетъ и выигрываетъ и которой выплачиваютъ долгъ въ двадцать-четыре часа, какъ гусару — поврьте, другъ мой, что такую женщину нельзя любить.

Беттина.— И я такъ думаю, я опять ошиблась. Скажи, Калабръ, зачмъ же онъ не послалъ тебя съ деньгами?

Калабръ.— Потому, сударыня, что у него ихъ не было. Ему нужно было отправиться сперва за ними въ городъ, къ его повренному.

Беттина.— Да у меня есть деньги. Ахъ, какъ это досадно! Какъ это жестоко! И значительная сумма?

Калабръ.— Не знаю, право, сударыня, но баронъ сказалъ мн, что это его не затруднитъ.

Маркизъ.— Итакъ до свиданья, баронесса и прелестный другъ мой, я продолжаю свое путешествіе. Очень-счастливъ, что вижу насъ счастливою. До свиданья.

Беттина.— Но вы у насъ еще будете? Я бы желала, чтобъ вы были нашимъ другомъ, понимаете? нашимъ общимъ другомъ! Я надюсь видть васъ у себя каждый день, по здшнему обычаю. Гд вы живете?

Маркизъ.— Въ трехъ шагахъ отсюда, въ этомъ бломъ дом, вотъ за этими деревьями

Беттина.— Это восхитительно! мы будемъ жить съ вами какъ сосди.

Маркизъ.— И я бы желалъ этою, но я завтра ду.

Беттина.— Что вы? такъ скоро! это невозможно! Мы не позволимъ вамъ этого. Куда же вы дете?

Маркизъ.— Въ Парму. Вы знаете, что тамъ мое семейство, и теперь мн необходимо быть тамъ.

Беттина.— Ахъ, Боже мой! какъ это скучно! Вамъ необходимо, говорите вы? Право, лучше бы я васъ совсмъ не видала. Вы привезли мн только сожалніе о томъ, что должна потерять васъ, и теперь Богъ знаетъ, когда я васъ увижу! Нтъ, вы злой человкъ!— Останьтесь по-крайней-мр обдать. Я хочу, чтобъ вы подписали мой контрактъ.

Маркизъ.— Не могу, я приглашенъ, но я прійду съ вами проститься. И такъ-какъ я не могу подписать вашего контракта, то я пришлю вамъ свадебный букетъ.

Беттина.— Букетъ?

Маркизъ.— Да.

Беттина.— Такъ и быть, пришлите хоть букетъ.

Маркизъ.— Куда же вы, позвольте узнать?

Беттина.— Я провожу васъ до ршетки. Я хочу продержать васъ подл себя какъ можно доле. Боже мой! какой вы скучный! какъ вы несносный человкъ!

ЯВЛЕНЕ ВОСЬМОЕ.

Калабръ одинъ, потомъ Нотаріусъ

Калабръ.— Ну, дло пошло лучше! Я думаю, баронъ меня на этотъ разъ похвалитъ. Ахъ, Боже мой! вотъ онъ идетъ, онъ встртитъ госпожу съ маркизомъ, а приказъ его! (Смотритъ.) Нтъ, нтъ! онъ поворачиваетъ въ другую аллею, онъ пошелъ по рощиц, будто нарочно, чтобъ съ ними разминуться. Возможно ли? Да, это ясно, онъ видлъ ихъ, онъ длаетъ обходъ.

Нотаріусъ.— Господинъ Калабръ, что жь, будущіе бракосочетающіеся расположены?..

Калабръ.— Нтъ, господинъ Кинсучефело, нтъ еще, черезъ минуту, черезъ минуту

Нотаріусъ.— Очень-хорошо, сударь, я совсмъ готовъ

Калабръ.— Что вы говорите?

Нотаріусъ.— Какъ?

Калабръ (продолжая смотрть).— Мн показалось, что вы что-то сказали.

Нотаріусъ.— Да, я сказалъ, что я совсмъ готовъ.

Калабръ.— Очень-хорошо. сть у васъ еще москатель?

Нотаріусъ.— Да-съ, больше, нежели мн нужно.

Калакръ.— И чудесно, сударь, и чудесно! Такъ я не буду васъ безпокоить. Я вамъ скажу, когда пріидетъ время.

Нотаріусъ.— Хорошо, сударь, я не сойду съ своего мста.

ЯВЛЕНЕ ДЕВЯТОЕ.

Калабръ, Штейнбергъ.

Штейнбергъ.— Такъ-то ты исполняешь мои приказанія!

Калабръ.— Смю уврить васъ, сударь…

Штейнбергъ.— Какъ! разв я не говорилъ теб, что но хочу видть здсь этого человка?

Калабръ.— Я исполнилъ ваше приказаніе, сударь, но госпожа не обратила на него вниманіи.

Штейнбергъ.— Не можетъ быть! Все ли ты ей передалъ?..

Калабръ.— Все, что вы изволили приказать мн. Я даже выдумалъ предлогъ, чтобъ оправдать ваше отсутствіе.

Штейнбергъ.— Какой предлогъ ты выдумалъ?

Калабръ.— Я сказалъ, сударь, что вы играли.

Штейнбергъ.— Какъ, негодяй! а ты почемъ это знаешь?

Калабръ.— Вотъ опять виноватъ я! Но что же мн было длать, сударь? вы мн изволили утромъ говорить объ этомъ, и я постарался прибавить, что вы проиграли бездлицу.

ткинбергъ.— Да, бездлицу! Это была утромъ бездлица, а теперь… будь онъ проклятъ!

Калабръ.— Такъ вы, сударь, опять играли? Боже мой! не говорилъ ли я вамъ…

Штейнбергъ.— Не говорилъ ли ты мн, животное! Повтори еще разъ! Есть ли на свт фраза глупе и нелпй этой? Случись только какая-нибудь бда — вс повторяютъ ее въ одинъ голосъ. Споткнется ли лошадь, перескакивая черезъ ровъ и человкъ упадетъ и сломаетъ ногу. Не говорили ли мы теб? кричатъ ему добрые люди, поднимая его. Какое нжное доказательство дружбы!

Калабръ.— Я уже разъ осмлился сказать вамъ, сударь, что если моя маленькая экономія…

Штейнбергъ.— Чортъ побери твою экономію! что мн съ нею длать?

Калабръ.— У меня есть пятнадцать тысячъ франковъ, сударь. Мн кажется…

Штейнбергъ.— Пятнадцать тысячъ франковъ! славный заемъ! Слушай, но подъ опасеніемъ жизни держи за зубами то, что я скажу теб: я долженъ ухать.

Калабръ.— Вы, сударь? Какъ это можно!

Штейнбергъ.— Мн не осталось другихъ средствъ. Я проигралъ, и мн нечемъ заплатить, надобно достать денегъ, а чтобъ достать ихъ, надобно хать въ Римъ или въ Неаполь. Тамъ я знакомъ съ нсколькими банкирами. Я уду тайно, подъ какимъ-нибудь предлогомъ.

Калабръ.— А госпожа Беттина, сударь, какъ же госпожа Беттина? Она умретъ съ горя.

Штейнбергъ.— Да, она будетъ страдать. Но ты думаешь, что я не страдаю? Съ отчаяньемъ въ душ я разстаюсь съ этими мстами, но мн надобно или хать, или убить себя. Чего жь ты хочешь отъ меня? Поди въ мою комнату, позови Пьетро и Джіованни, приготовь все, и ни слова боле. Потомъ ты пошлешь на почту за лошадьми на сегодняшній вечеръ.

Калабръ.— Такъ вы не хотите взять моихъ пятнадцать тысячъ франковъ, господинъ баронъ?

Штейнбергъ.— Пятнадцать тысячъ франковъ! мн нужно сто тысячъ!

ЯВЛЕНЕ ДЕСЯТОЕ.

Прежніе, Беттина.

Беттина.— Сто тысячъ франковъ, Штейнбергъ! Теб нужно сто тысячъ франковъ?

Штейнбергъ.— Кто это говоритъ, моя милая Беттина? (Онъ цалуетъ ея руку) Какъ ты себя сегодня чувствуешь? ты свжа какъ роза.

Беттина.— Не обо мн дло, а о теб. Скажи откровенно: ты игралъ въ карты?

Штейнбергъ.— Ты не такъ поняла, моя милая.

Беттина.— Не такъ поняла? Что ты на это скажешь, Калабръ?

Калабръ.— Я, сударыня! я не знаю…

Штейнбергъ.— Ступай за своимъ дломъ, Калабръ. Довольно для сегодняшняго дня ты наболталъ.

Калабръ (всторону, уходя).— Хорошо! вотъ теб еще закуска! Боже мой! что дальше, то все хуже.

ЯВЛЕНЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

Штейнбергъ, Беттина.

Беттина.— Ты со мной не откровененъ, другъ мой.

Штейнбергъ.— Я говорю теб, что ты ошибаешься. Сумма, о которой упомянулъ я, нужна мн для одной зати.

Беттина.— Для какой же?

Штейнбергъ.— Продается здсь одно имніе, съ домомъ, очень-дешево, можетъ-быть, оно теб понравится. Мы поговоримъ объ этомъ посл, если теб угодно. Мн нужно кой-о-чемъ распорядиться.

Беттина.— Штейнбергъ, ты со мной не откровененъ.

Штейнбергъ.— Почему же ты такъ думаешь?

Беттина.— Потому-что я вижу.

Штейнбергъ.— Что же я могу сказать теб, если ты мн не вришь?

Беттина.— Ты можешь сказать мн, отчего ты былъ такъ блденъ, входя въ садъ? я видла тебя издали, ты говорилъ самъ съ собою, и зачмъ ты повернулъ въ темную аллею? чтобъ не повстрчаться съ нами?

Штейнбергъ.— Я потому повернулъ въ темную аллею, что не хотлъ встртить тебя въ сообществ, которое мн не по вкусу.

Беттина.— Какъ, Стефани! Разв ты его не знаешь? Это мои старый знакомый. Какую могъ ты имть причину…?

Штейнбергъ.— Я ненавижу злословіе. Я не могу избжать чтобъ не слышать иногда, какъ другіе злословятъ, но самъ никогда не повторяю этихъ рчей.

Беттина.— Злословіе, насчетъ кого? На мои счетъ или на счетъ маркиза?— О, это было, врно, сказано въ шутку… Да! теперь я припоминаю… ты видлъ его у меня во Флоренціи… Такъ это тамъ онъ возбуждалъ злословіе?

Штейнбергъ.— Можетъ-быть и тамъ.

Беттина.— Какъ! во Флоренціи! Но Стефани бывалъ у меня, какъ вс. Вспомни, что тогда у меня были льстецы, поклонники — славный оркестръ, который такъ любилъ меня и который я такъ наградила за это… Неблагодарный! въ этой толп ты былъ для меня миле всего торжества моего, я тебя избрала изъ множества поклонниковъ, и ты, Штейнбергъ, ревнуешь меня къ злословію! ты не доволенъ посщеніемъ, которое мн сдлали случайно!.. Но это шутка — не правда ли? это просто капризъ, или, постой — не уловка ли это съ твоей стороны, чтобъ я забыла только, о чемъ спрашивала, но ты не отдлаешься такъ отъ моихъ вопросовъ.

Штейнбергъ (садясь).— Ахъ, моя милая Беттина, ты прекрасна, а я… очень-несчастливъ.

Беттина — Несчастливъ! ты! подл меня! Что это значитъ? Скажи скоре мн, въ чемъ дло?

Штейнбергъ.— Виноватъ, я худо выразился. Ты знаешь, что значитъ игрокъ. да, Беттина, это правда, я игралъ и воротился домой не въ-дух, но это ничего, не стоитъ и говорить о немъ, забудемъ объ этомъ, прости меня.

Беттина.— Ахъ! ты еще не совсмъ правду говоришь мн.

Штейнбергъ.— Я прошу у тебя, какъ милости, врить мн.

Беттина.— Ты этого желаешь?

Штейнбергъ.— Я умоляю тебя объ этомъ

Беттина.— Такъ и быть, врю, потому-что ты этого хочешь. Успокойся, брось мрачныя мысли. Мн тяжело видть тебя съ такимъ пасмурнымъ лицомъ. Помнишь ли ты эту псню? (Садится къ фортепьяно и играетъ ритурнель слдующей аріи).

Штейнбергъ (вставая),— Беттина, выбери другую псню.

Беттина.— Зачмъ это? ты сочинилъ ее для меня въ Соренто, посл морской прогулки. Не-уже-ли потому она теб не нравится, что связана съ этими воспоминаніями? А было время, когда она тебя веселила. (Поетъ).

Nina, ton sourire,

Ta voit qui soupire,

Tes yeux qui font dire

Qu’on croit au bonheur,—

Ces belles annes,

Ces douces journes,

Ces roses fanes.

Morice sur ton coeur… (*).

(*) То-есть: Нина, твоя улыбка, твой и вздыхающій голосъ, твои глаза, заставляющіе вровать въ счастье — эти прекрасные годы, эти сладостные дни, эти розы, увядшія, умершій на груди твоей…

Штейнбергъ (всторону, между-темъ, какъ Беттина играетъ ритурнель безъ пнія).— Могу ли я когда-нибудь ее оставить? и для кого? Боже великій! какой адской сил я поддался!

Беттина.— О чемъ ты думаешь? Хорошо ли это?.. Кажется, я длаю ошибки… я не могу припомнить, помоги мн .

Штейнбергъ (подходитъ къ фортепьяно и поетъ)

Второй куплетъ

Nina, ma charmante,

Pendant la lourmente,

Lа mer cumanle

Grondait nos yeux,

Riante et fertile,

La plage tranquille

Nous montrait l’asile

Qu’appelaient nus voeux!

Вмст.

Aimable Italie,

Sagesse ou folie,

Jamais, jamais ne l’oublie

Qui l’a rue un jour!

Toujours plus chrie,

Ta rive fleurie

Toujours sera la patrie

Que cherche l’amour (*).

(*) То-есть: милая мои Нина, къ то время, когда мы боялись за нашу жизнь, передъ нами ревло пнящееся море, а смющійся и плодоносный берегъ представлялъ намъ убжище, куда стремились наши желанія.

Штейнбергъ.— Другъ мой, послушай меня. Эта псня, эти задушевныя слова, эти воспоминанія оживляютъ мою душу и длаютъ меня прежнимъ… Нтъ, такая любовь никогда не можетъ быть мечтою! такая надежда на счастье не можетъ быть ложною! клянусь у твоихъ ногъ. (Становится на колни) Я ревновалъ безъ причины, и самъ часто давалъ теб поводъ…

Беттина.— Не будемъ говорить объ этомъ, Штейнбергъ. Прекрасная Италія! ни умный, ни глупецъ никогда не забудетъ тебя, разъ увидвъ. Твои цвтущіе берега становятся все миле-и-миле, и всегда будутъ они отечествомъ для тхъ, кто ищетъ любви.

Штейнбергъ.— Я хочу говорить, я усталъ притворствовать, противоречить самому-себ, чувствовать, что тебя недостоинъ. Мои отлучки къ княгин стоили теб слезъ, я это знаю…

Беттина.— Карлъ!

Штейнбергъ.— Я не хочу больше ея видть, я не хочу больше слышать о ней. Станемъ жить дома, въ самихъ себ, для самихъ себя, и пускай свтъ позабудетъ о насъ въ свою очередь. Нотаріусъ здсь вдь? Подпишемъ контрактъ, Беттина, тотчасъ. Свидтели не явились? я знаю почему, и скажу теб посл. Ты возьми въ свидтели первую встрчную сосдку, а я, чортъ возьми! я возьму Калабра. Лишь бы я былъ твоимъ мужемъ, а остальное пускай идетъ — себ своимъ порядкомъ. Я повторяю древнюю пословицу: Кто любитъ и любимъ, тотъ не боится ударовъ судьбы!

ЯВЛЕНЕ ДВНАДЦАТОЕ.

Прежніе, Калабръ.

Калабръ (входя съ письмомъ и коробочкою) — На ваше имя, сударь, письмо.

Штейнбергъ.— А, къ-чорту! не-ужь-то обождать нельзя?

Калабръ.— Посланный говорить, что просятъ отвта.

Штейнбергъ.— Подай, что тамъ такое. (Беретъ письмо).

Калабръ (отдавая Беттин коробочку).— А это прислано вамъ, сударыни.

Штейнбергъ (распечатываетъ письмо и быстро прочитываетъ).— Калабръ!

Калабръ.— Что прикажете?

Штейнбергъ.— Кто принесъ это письмо?

Калабръ.— Человкъ… оттуда…

Штейнбергъ.— Отъ княгини! Гд же онъ?

Калабръ.— Тамъ, въ передней.

Штейнбергъ.— Мн надобно переговорить съ нимъ.

ЯВЛЕНЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

Беттина, Калабръ.

Беттина.— Что тамъ еще, мой другъ? Замтилъ ли ты, какъ онъ перемнился въ лиц, взглянувъ въ письмо? Не-уже-ли опять какое-нибудь несчастье?.. Ахъ, эта женщина длаетъ намъ много зла!

Калабръ.— Письмо не отъ нея, сударыня, только ея человкъ принесъ, а почеркъ не ея.

Беттина.— Почеркъ! ахъ, кром меня, уже вс въ дом знаютъ этотъ почеркъ!

Калабръ (указывая на коробочку).— А это, сударыня, отъ маркиза.

Беттина.— Да! я и позабыла о ней. (Открываетъ коробочку). Брильянты!

Калабръ.— И записочка.

Беттинл.— Посмотримъ. (Читаетъ).

‘Вы мн позволили, прекрасная Беттина, прислать вамъ свадебный букетъ…’ Ахъ, Боже! Это голосъ Штейнберга, онъ говоритъ съ жаромъ! Слышишь, Калабръ? Онъ возвращается.. Спрячь этотъ ящикъ, сегодня онъ не долженъ его видть, и скажи мн поскорй, пока онъ не взошелъ сюда, сколько онъ проигралъ?

Калабръ.— Я не могу, сударыня…

Беттина.— Я непремнно хочу знать, говори, хоть бы ты быль связанъ сотнею клятвъ! Что жъ, тебя надобно упрашивать на колняхъ?

Калабръ.— Увы! моя добрая моя госпожа!

Беттина.— Сто тысячъ франковъ?

Балабръ немного медлитъ, потомъ говоритъ потихоньку: Да, сто! (Онъ хочетъ выйдти и встрчаетъ Штейнберга).

ЯВЛЕНЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

Прежніе, Штейнбергъ.

Штейнбергъ прохаживается нсколько времени молча, посматривая то на Бегтину, то на Калабра, потомъ говоритъ рзкимъ голосомъ: — Что ты здсь длаешь? Поди. (Калабръ уходитъ).

Беттина, робко.— Ты кажешься взволнованнымъ, Штейнбергъ: это письмо, я вижу, тебя разсердило.

Штейнбергъ.— Нисколько.. Что это за коробочку теб прислали?

Беттина.— Бездлица.— Скажи мн, другъ мой…

Штейнбергъ.— Бездлица, да какая?

Беттина.— Боже мой, это совсмъ не тайна… это подарокъ отъ Стефани.

Штейнбергъ.— А! подарокъ? по какому случаю?

Беттина.— По случаю… нашей свадьбы.

Штейнбергъ.— Свадебный подарокъ!.. Разв онъ вашъ родственникъ?

Беттина.— Нтъ, но я сказала теб, что онъ старый другъ мой.

Штейнбергъ.— А старые друзья длаютъ тоже подарки? Я не зналъ этого обычаи. Позвольте мн взглянуть на эту коробочку.

Беттина.— Ея здсь нтъ, ее унесли ко мн. Другъ мой, скажи пожалуйста мн, что это за письмо?..

Штейнбергъ.— Не прикажете ли позвать вашу горничную?

Беттина.— Зачмъ?

Штейнбергъ.— Чтобъ посмотрть подарокъ. Вы знаете, что я понимаю въ этихъ вещахъ.

Беттина.— Я ошиблась… Эта коробочка не у меня. Я думаю, ее спряталъ Калабръ.

Штейнбергъ.— А!.. если это дорогая вещь, тутъ предосторожность очень похвальна (Зоветъ). Калабръ! эй! Калабръ! да куда же ты двался?

ЯВЛЕНЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.

Прежніе, Калабръ.

Калабръ.— Что вамъ…

Штейнбергъ.— Гд ты сидишь, когда тебя зовутъ?

Калабръ.— Я былъ въ вашей комнат, сударь. Вы, безъ-сомннія изволите помнить приказанія…

Штейнбергъ.— Объ этомъ тебя не спрашиваютъ.

Беттина.— Калабръ, съ тобой ящичекъ, который я дала теб спрягать?

Кадабръ.— При мн, сударыня.

Кеттина.— Подай сюда. (Она передаетъ коробочку Штейнбергу).

Штейнбергъ (открывая коробочку).— Прекрасные брильянты. Чортъ возьми! букетъ цвтовъ изъ брильянтовъ, перемшанныхъ съ рубинами и изумрудами: это очень учтиво! И записочка.

Кеттина.— Ты можешь прочитать ее.

Штейнбергъ.— Сохрани Богъ! мое любопытство не идетъ такъ далеко.

Кеттина.— Я тебя прошу объ этомъ: я не читала ея.

Штенибергъ.— Въ-caмомъ-дл? Если вамъ угодно… (Читаетъ.)

Вы мн позволили, прекрасная Кеттина, прислать вамъ свадебный букетъ. Еслибъ я оставался здсь долго, я послалъ бы вамъ цвтовъ, которые могъ бы замнять свжими, когда они увянутъ, но, какъ моя несчастная звзда запрещаетъ мн жить подл насъ, то позвольте мн предложить вамъ — прошу у васъ этой милости — нсколько растеній боле-крпкихъ. Пускай этотъ сувениръ старой дружбы напоминаетъ намъ иногда то, что я никогда не забуду! Я буду имть честь видть васъ сегодня вечеромъ’.

Безподобно! Господинъ Калабръ, велли ли вы нанять лошадей?

Клллбръ.— Нтъ еще, баронъ, я думалъ…

Штейнбергъ.— Сколько же разъ долженъ я повторить, чтобъ меня послушались? Послать тотчасъ Пьетро на почту.

Кеттина.— Лошадей, Штейнбергъ? зачмъ это?

Штейнбергъ.— Мн нужно хать въ городъ. Поскорй, Калабръ.

Кеттина.— Еще минуту. Не можетъ ли онъ?..

Штейнбергъ.— Кому здсь повинуются? (Калабръ наклоняется, готовый выйдти.)

Беттина.— Карлъ, я знаю твою тайну! Я только не хотла говорить. Я надялась, я желала бы, чтобъ ты удостоилъ меня своей довренности. Но ты хочешь ухать… зачмъ?

Штейнбергъ.— Вы говорите, что все знаете, и спрашиваете! Здсь, кажется, учреждена, по Форм, инквизиція для вывдыванія моихъ длъ, и Калабръ также, кажется, гораздо крпче хранитъ ваши тайны, нежели исполняетъ мои приказанія.

Калабръ.— Клянусь вамъ, сударь, душою…

Штейнбергъ.— Я тебя не допрашиваю. И самъ я тоже желалъ бы хранить молчаніе, но такъ-какъ вы, сударыня, желали знать все — извольте, я васъ удовлетворю. Да, я дйствовалъ неблагоразумно, я далъ слово, мое состояніе, разъ пошатнувшееся, теперь почти уничтожено. Это письмо — отъ одного кредитора, который, подъ предлогомъ немедленнаго отъзда, требуетъ у меня денегъ, такъ точно, какъ маркизъ, подъ этимъ же предлогомъ, даетъ вамъ ихъ.

Бкттитіл,— Боже милосердый! ты сумасшествуешь?

Штейнбергъ.— Нисколько. Вы можете, если угодно, думать, что я не знаю наизусть этихъ тонкостей, этихъ комическихъ уловокъ, этихъ маленькихъ закулисныхъ хитростей! Предполагаютъ ухать для того только, чтобъ ихъ удерживали! Предлагаютъ такой подарокъ, чтобъ вы вполн почувствовали, чего лишаетесь! Это ново, это безподобно! Но не видть этого слишкомъ-ясно можетъ только тотъ, кто никогда не бывалъ за кулисами и не знавалъ подобныхъ вамъ!

Беттина.— Подобныхъ мн, Штейнбергъ? Ты хочешь оскорбить меня? Но ты никогда въ этомъ не успешь, предувдомляю тебя, потому-что это не ты говоришь. Если твои огорченія длаютъ тебя несправедливымъ, лучше всего уничтожить причину ихъ. Послушай меня: у меня, собственно говоря, нтъ ста тысячъ франковъ въ шкатулк, но Филиппо Валле, нашъ повренный, доставитъ мн эту сумму. Стоитъ только распорядиться, и она будетъ у тебя въ рукахъ черезъ часъ.

Штейнбергъ.— Не хочу, не нужно.

Беттина.— Подпишемъ контрактъ, и съ этой минуты ты — мой мужъ.

Штейнбергъ.— Никогда!

Беттина.— Ты этого самъ сейчасъ желалъ

Штейнбергъ.— Никогда, никогда за такую цну!

Беттина.— За такую цну! Ахъ, ты меня больше не любишь!

Штейнбергъ.— Что за любовь въ денежной сдлк? И что изъ этого вышло бы, еслибъ я согласился? Вы были бы странны, а я презрителенъ.

Беттина.— Эта странность заставляла бы меня смяться, а презрніе казалось бы мн жалкимъ.

Штейнбергъ.— Вы такъ же смялись бы и надъ нашимъ разореніемъ?

Беттина.— Я не боюсь его. Если ты можешь сносить бдность, то для меня она совсмъ не страшна. Если жь она тебя пугаетъ, такъ я еще не умерла, и то, чмъ занималась прежде, могу возобновить опять.

Штейнбергъ.— Воротиться ли сцену? А, понимаю: это ваше тайное желаніе, и тмъ боле сильное, что я никогда не соглашусь на это, какъ вамъ извстно.

Беттина.— Мой другъ…

Штейнбергъ.— Оставимъ это, прошу васъ. Скажу только два слова: я былъ готовь жениться, когда считалъ возможнымъ доставитъ вамъ независимое существованіе, теперь и этого сдлать не въ состояніи.

Беттина.— Отчего же? что за причина?

Штейнбергъ.— Что за причина? А мое имя? мои родные и друзья? а свтъ?..

Беттина.— А, такъ вотъ препятствіе!

Штейнбергъ.— Да, вотъ оно, поймите его наконецъ. Да, насъ разлучаетъ свтъ, свтъ, безъ котораго никто не можетъ обойдтись, который есть моя стихія, моя жизнь, отъ котораго я ничего не ожидаю, передъ которымъ я трепещу и который люблю больше всего, свтъ, безжалостный свтъ, который позволяетъ намъ длать съ собою, что угодно и смотритъ на насъ съ улыбкою, который не предупреждаетъ насъ объ опасности, но лишь-только мы сдлали противъ него преступленіе, завтра же его двери затворятся передъ нами, какъ могила.

Беттина.— Я не считаю свта такимъ злымъ.

Штейнбергъ.— Онъ вовсе не золъ, сударыня. Онъ все длаетъ по убжденію. Невроятно, что онъ вамъ прощаетъ и какъ онъ васъ поддерживаетъ, какъ защищаетъ васъ, ради собственной чести, до-тхъ-порь, пока вы сообразуетесь съ его законами, самыми кроткими, самыми легкими, самыми снисходительными, какіе только можно вообразить, но горе тому, кто преступитъ ихъ! горе тому, кто пренебрежетъ этою безнаказанностью и употребить во зло эту снисходительность! Онъ погибъ невозвратно, и эта жестокость, эта строгость, которая поражаетъ виновнаго только по необходимости, вполн справедлива.

Беттина.— Итакъ вы дете?

Штейнбергъ.— Какъ же иначе? Съ какими глазами буду я играть роль мужа, живущаго на чужой счетъ, и возить по Италіи жену, за которою мн нужно будетъ только слдовать, съ моимъ именемъ въ ея паспорт. Еще, по-крайней мр, если бъ эта женщина стоила такой жертвы!

Беттина.— Объяснитесь, что вы хотите сказать, Штейнбергъ?

Штейнбергъ.— Не-уже-ли я такъ темно выражаюсь? (Указывая на коробочку). Вотъ вамъ объясненіе! (Уходитъ.)

ЯВЛЕНЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

Беттина, Калабръ.

Беттина.— Калабръ.

Калабръ.— Сударыня.

Беттина.— Я погибла.

Калабръ.— Терпніе, сударыня. Не врьте.

Беттина.— Я погибла, навсегда погибла!

Калабръ.— Нтъ, сударыня, я повторяю вамъ, не думайте, чтобъ баронъ сказалъ вамъ теперь свое послднее слово, или даже, чтобъ онъ говорилъ отъ души, нтъ, это невозможно. Онъ перемнитъ тонъ, когда его досада успокоится: онъ раздраженъ не противъ васъ, онъ воротится, сударыня, онъ тотчасъ воротится.

Беттина (Выходя на балконъ).— Онъ покидаетъ меня, вонъ онъ!

Калабръ.— Можетъ ли это быть?

Беттина.— Разв ты не видишь? Онъ отправляется одинъ, пшкомъ. Куда идетъ онъ? Безъ-сомннія, въ городъ. Бги за нимъ, Калабръ, удержи его, умоли его… Ахъ, у меня не хватаетъ духу!

Каллбръ.— Иду, сударыня, повинуюсь… Но позвольте по-крайней-мр…

Беттина.— Нтъ, погоди! пускай идетъ, но ты отправься также въ городъ и опереди его. Чувствуешь ли ты въ себ силы пройдти туда по горной дорог? (Подходитъ къ столу и пишетъ.)

Калабръ.— Для васъ, сударыня, я взойду на Везувій.

Беттина.— Ты одинъ въ-состояніи исполнить мое порученіе. Филиппо Валле знаетъ тебя. А ты знаешь, кому баронъ проигралъ деньги?

Калабръ.— Человкъ, который приходилъ съ письмомъ, говорилъ, что графу Альфани.

Беттина.— Вотъ нсколько словъ къ Валле. У него должно быть моихъ денегъ столько, сколько на этотъ разъ нужно, пускай онъ ихъ отправитъ тотчасъ къ этому Альфани и велитъ сказать, что эту сумму ссудила Штейнбергу княгиня.

Калабръ.— Какъ, сударыня, вы хотите…

Беттина.— Онъ не любить меня теперь на столько, чтобъ принять отъ меня услугу, а отъ нея онъ не осмлится не принять. Итакъ поспши, Калабръ: время дорого.

Калабръ.— Но подумайте, сударыня, однакожь: сумма эта значительна, а вы сегодня еще говорили нотаріусу, что ваше состояніе совсмъ не…

Беттина.— Хорошо, хорошо. Не безпокойся объ этомъ.

Слуга (входитъ).— Маркизъ Стефани спрашиваетъ, угодно ли вамъ принять его?

Беттина.— Стефани! (Посл нкотораго молчанія.) Да, конечно, пускай войдетъ. Что же, Калабръ, ты еще не ушелъ?

Калабръ.— Ахъ, сударыня!

Беттина.— Не безпокойся, говорю теб. Я слышала недавно, какъ самъ ты предлагалъ, кажется, пятнадцать тысячъ франковъ барону?

Калабръ.— Да, сударыня, и еслибъ только онъ могъ…

Беттина.— У тебя еще есть деньги, кром этихъ?

Калабръ.— Нтъ, но въ подобномъ случа…

Беттина.— И ты не позволяешь мн сдлать того, что самъ хотлъ сдлать? Ступай, Калабръ, ступай, мой старый другъ. Если я разорюсь, ты мн предложишь свою жертву, и я приму ее.

Калабръ.— Я возьму старую охотничью лошадь. У нея ноги еще крпки, а я тоже не совсмъ дряхлъ, что бы ни говорили тамъ. Я тотчасъ отправлюсь и ворочусь въ минуту. Ахъ, еслибъ у барона было сердце, онъ черезъ четверть часа былъ бы у вашихъ ногъ!

Беттина.— Ступай, не напоминай мн объ этомъ.

ЯВЛЕНЕ СЕМНАДЦАТОЕ.

Беттина, Маркизъ (входитъ справа, между-тмъ, какъ Калабръ выходитъ въ противоположную дверь).

Беттина (всторону).— Я этого и ожидала!

Маркизъ.— Вотъ, мой другъ, благородный поступокъ, вполн-достойный васъ: Однакожь, и въ немъ есть своя опасность.

Беттина.— Это вы, Стефани? О чемъ вы говорите?

Маркизъ.— Да о томъ, что вы сейчасъ сдлали.

Беттина.— А вы были здсь и подслушали меня?

Маркизъ.— Нтъ, сохрани меня Богъ, но я слышалъ.

Беттина.— Маркизъ!

Маркизъ.— Не сердитесь, ради Бога, и не защищайтесь боле. Я пришелъ, по своему общанію, проститься съ вами. Въ зал никого не было, въ галере тоже. Я ожидалъ передъ вашими картинами, не пройдетъ ли кто-нибудь изъ вашихъ людей, какъ вдругъ слышу вашъ голосъ, онъ дошелъ до меня довольно-явственно. Я не все разслышалъ, но хорошо понялъ, въ чемъ дло. Вы уплачиваете небольшой долгъ и не желаете, чтобъ объ этомъ знали, вы даже скрываетесь подъ именемъ другой: это вполн васъ выражаетъ, Елизавета. Зачмъ же вамъ сердиться, если у меня теперь еще одно доказательство, сколько въ вашей душ деликатности и благородства?

Бнттина.— Но… давно ли вы здсь?

Маркизъ.— Нтъ, небольше двухъ минутъ, и, повторяю, я понялъ дло только догадкою. Когда я всходилъ на лстницу, я увидалъ вашего барона… Штейнберга, который въ это время проходилъ черезъ садъ. Онъ не отвчалъ на мой поклонъ. Разв онъ на меня сердитъ за что-нибудь?

Беттина.— Вы шутите. Онъ едва знаетъ васъ.

Маркизъ.— Вы могли бы даже сказать — совсмъ не знаетъ.

Беттина.— Онъ, безъ-сомннія, васъ не замтилъ. Онъ очень-занятъ.

Маркизъ.— Да… я понимаю хорошо… своимъ проигрышемъ, не правда ли? Этотъ молодой человкъ играетъ отчаянно.

Беттина.— Да.

Маркизъ.— Да, и не уметъ играть. (Беттина садится въ задумчивости.) Напрасно думаютъ, что ландскне, какъ оно ни глупо, зависитъ отъ одного случая. Въ эту игру можно такъ же проиграть деньги, какъ и во всякую другую. Я хорошо знаю, что она требуетъ большихъ соображеній. Со стороны глядть — кажется, дло очень просто, а спросите у игрока, что ему говорятъ карты. Эти разрисованные лоскутки бумаги въ его глазахъ представляютъ удачу или несчастье. Фортуна увивается вокругъ стола, то улыбаясь, то хмурясь, чтобъ полюбиться ей, надобно изучать не карты, или кости, а ея капризы и выходки, надобно ихъ предчувствовать, предугадывать, хватать налету, на дн стакана, въ этомъ случа, гораздо-больше науки, нежели думалъ Даламберъ.

Беттина.— Вы трактуете объ игр, какъ истинный игрокъ, маркизъ. Не-уже-ли мы когда-нибудь были игрокомъ?

Маркизъ.— И очень-счастливымъ, потому-что и игралъ отважно, когда мн везло, а когда счастье отворачивалось ко мн спиною, я тотчасъ начиналъ скучать.

Беттина.— Говорятъ, что эта страсть неизлечима.

Маркизъ.— Я заболтался однакожъ… Я хотлъ только поцаловать вашу ручку и уйдти, чтобъ не наскучить вамъ…

Беттина.— Нтъ, Стефани, останьтесь, я васъ прошу. Такъ какъ вы знаете отчасти мои тайны, то мы не станемъ говорить о нихъ. Вы меня простите, если я разсянна, горесть никогда не бываетъ любезною.

Маркизъ.— Ваша горесть выше любезности она достойна почтенія, она даетъ вамъ новую цну въ моихъ глазахъ. Я знавалъ людей, которые оказываютъ услугу съ усердіемъ медвдя въ басн. Они заставляютъ себя просить, они съ вами торгуются, и когда увидятъ, что вы полны по горло вчной благодарности, тогда доканаютъ васъ страшнымъ благодяніемъ. Вся цна удовольствія, вся прелесть добраго дла вдругъ уничтожаются. Вы не таковы, другъ мой, ваша рука свободне повинуется сердцу, нежели бгаетъ по этимъ клавишамъ, чтобъ выразить вашу мысль.

Беттина.— Садитесь же, я васъ умоляю.

Маркизъ (садясь).— Согласенъ, только съ условіемъ, чтобъ вы за минуту до того, какъ я вамъ надомъ, выпроводили меня подружески за дверь.

Беттина.— Подружески, маркизъ? Кстати, вы мн прислали прелестный цвтокъ, но такой дорогой, что я только отъ одного васъ могла принять его.

Маркизъ.— Какіе перлы, какіе алмазы стоятъ этихъ словъ въ вашихъ устахъ? Но я не могу быть спокоенъ. Позвольте мн спросить васъ объ одномъ только: неужто вы въ этомъ дл не приняли ни какихъ мръ предосторожности?

Беттина.— Я не понимаю, кчему это.

Маркизъ.— Вы сдлали худо, чортъ возьми! вы сдлали худо.

Беттина.— Въ чемъ же тутъ дло?

Маркизъ.— Это обстоятельство очень-щекотливое, и притомъ я не хочу увеличивать вашего безпокойства.

Беттина.— Ничмъ не можете вы меня такъ встревожить, какъ высказываясь вполовину.

Маркизъ.— Вы правы, я длаю худо. Итакъ, оставимъ это, забудьте, что я говорилъ вамъ (Встаетъ.)

Беттина.— Нтъ, нтъ, я понимаю ваши опасенія… Вы знаете княгиню?

Маркизъ.— О, да! я ее знаю.

Беттина.— Послушайте, вы видли сегодня, что я почти ревновала къ ней барона.

Маркизъ.— Даже и не почти.

Беттина.— Да, иногда я ревную: но вы меня поймете, другъ мой. Кого любить, того ревнуешь, осыпаешь упреками, называешь вроломнымъ, неврнымъ… а въ душ совсмъ не то думаешь, и въ то время, когда уста осуждаютъ, сердце оправдываетъ. Не правда ли?

Маркизъ.— Безъ-сомннія. Что же, милая моя Беттина?..

Беттина.— Я никогда не думала серьезно, никогда не считала возможнымъ, чтобъ онъ любилъ другую. Эта ужасная мысль приходитъ мн въ голову теперь. Вы видли его у нея, что вы объ этомъ думаете?

Маркизъ.— Боже мой! о чемъ вы меня спрашиваете, моя красавица? Вдь чужая душа — ночь. А впрочемъ, сказать откровенно, я ничего не знаю.

Беттина.— Что жь это за опасность, о которой вы говорили? Я никогда не могу думать, чтобъ Штейнбергъ…

Маркизъ.— Могъ обмануть васъ? Я съ вами согласенъ. Но если онъ васъ не обожаетъ, это меня будетъ мучить. Постойте, кажется, кто-то идетъ, это онъ, я уйду. Нтъ, это не онъ, это вашъ камердинеръ.

ЯВЛЕНЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ.

Прежніе, Калабръ.
(Маркизъ останавливается въ глубин сцены передъ маленькою дверью.)

Беттина (бжитъ на встрчу Калабру и приводитъ его съ противоположной стороны на авансцену).— Ну, Калабръ, что ты сдлалъ?

Калабръ.— Все, что вы мн приказали, сударыня.

Беттина.— Деньги заплачены?

Калабръ.— Заплачены, сударыня.

Беттина.— Видлъ ты Штейнберга?

Калабръ.— Ахъ! да, видлъ.

Беттина.— Что онъ сказалъ теб?

Калабръ.— Вотъ письмо.

Беттина (читаетъ торопливо).— А! очень-хорошо, прекрасно… чудесно! (Падаетъ безъ чувствъ въ кресла).

Калабръ.— Сударыня! сударыня!

Маркизъ (подбгаетъ).— Что такое?

Калабръ.— Поберегите ее, я побгу за водой.

Маркизъ (вынимая флакончикъ).— Этого будетъ довольно. Что ты сказалъ ей такое?

Калабръ.— Ахъ, маркизъ, ужасно выговорить!.. Онъ ухалъ.

Маркизъ.— Ухалъ! Это совершенно открываетъ мн глаза. Надобно спрятать это письмо… (Онъ хочетъ взять письмо, которое Беттина держитъ въ рукахъ).

Беттина.— Нтъ, нтъ… о, не отнимайте у меня этого… Гд это я? Я бредила. Это вы, маркизъ? Извините.

Маркизъ.— Оставайтесь такъ, не приподнимайтесь.

Беттина.— Ахъ! несчастная! я вспомнила! Онъ ухалъ, неправда ли, Калабръ? Вы это знаете, Стефани?— Онъ ухалъ. Читайте письмо, читайте вслухъ.

Маркизъ.— Я все знаю, другъ мой.

Беттина.— Въ-самомъ-дл? такъ это ужь не новость? Уже я сдлалась баснею въ город? Конечно, въ этомъ приключеніи есть смшная сторона, оно займетъ пріятно общество, но кто осмлится смяться надо мною, неузнавъ, что я съ своей стороны сдлаю? Еще не все кончено, и кажется, я также имю право сказать слово въ этой комедіи.

Маркизъ.— Никто не будетъ надъ вами смяться. Ничего нтъ смшного въ обманутой любви.

Беттина.— Я ничего не знаю, я на дн пропасти. Возьмите, Стефани, прочитайте мн это. Прочитайте вслухъ, я васъ прошу.

Маркизъ (читаетъ).— ‘Милая Беттина, хотя вы дйствовали и противъ моего желанія, однакожъ я долженъ благодарить за то, что вы для меня сдлали…

Беттина.— Долженъ благодарить меня!

Маркизъ (продолжаетъ).— ‘Но вы понимаете, что я прежде всего обязанъ искать средствъ возвратить вамъ сумму, которою вы меня одолжили такъ обязательно…

Беттина.— Лучше нельзя написать и къ дловому человку.

Маркизъ.— ‘Такъ какъ нашъ планъ не можетъ быть приведенъ въ исполненіе, то я долженъ удалиться…

Беттина.— Что вы на это скажете, Маркизъ?

Маркизъ (читаетъ).— ‘Итакъ я въ эту же минуту оставляю здшнія мста.

Беттина.— Продолжайте…

Маркизъ (продолжаетъ).— ‘Я знаю, что вы не остаетесь одн…

Беттина.— Продолжайте, продолжайте.

Маркизъ.— ‘Ворочусь ли я или нтъ, но вы можете быть уврены, милая Беттина, что получите обо мн извстія. Штейнбергъ’.

Беттина.— Штейнбергъ, пускай свтъ произносить твое имя, когда будетъ говорить о неблагодарности.

Маркизъ.— Это, право, требовало бы мести.

Беттина.— Мести! О, да, конечно! Но какъ могу я отомстить? Вы говорите, какъ мужчина, Стефани, вы чувствуете, какъ мужчина, обиду, а между-тмъ, чтобъ вы сдлали съ своимъ врагомъ? Больше поединка ничего не выдумаете. Этакъ вы понимаете месть?.. Ахъ, мой другъ, для благороднаго сердца есть бдствія страшне смерти.

Маркизъ.— Я увренъ, что это письмо не вполн принадлежитъ вашему барону.

Беттина.— О, вроломный! и это въ тотъ самый день, который онъ назначилъ для нашей свадьбы!.. Нужно было видть, какъ онъ притворствовалъ вчера вечеромъ! Онъ страдалъ отъ нетерпнія, чтобъ скоре наступилъ этотъ день. Боже, и это мною такъ играютъ! Вы меня знаете, маркизъ, да? Правда, я часто боролась съ своимъ живымъ характеромъ, я смиряла свою гордость, чтобъ только сносить то, что иногда меня возмущало, но я ничего не длала съ намреніемъ обманывать и вредить. Теперь я вижу гебя въ истинномъ твоемъ вид, вроломный, и ты разрываешь мое сердце!

Маркизъ.— Я все думаю объ одномъ мст этого письма: что разуметъ онъ полъ словами, ‘я знаю, что вы остаетесь не одн?’ Не-уже-ли онъ разуметъ Калабра?

Калабръ.— О нтъ, сударыня, это значить другое.

Беттина.— Молчи, Калабръ.

Маркизъ.— Что же такое? Не-уже-ли я поступилъ какъ нибудь неблагоразумно? (Беттина не отвчаетъ. Калабръ длаетъ маркизу знакъ и указываетъ на коробочку, которая лежитъ на стол).

Маркизъ.— Я не понимаю. Что ты хочешь сказать?

Калабръ.— Он не велятъ мн говорить.

Бегтина.— Говори, если можешь.

Маркизъ (вставъ и подходя къ столу).— Это подстрекаетъ мое любопытство. Но въ чемъ тутъ дло, Калабръ?

Калабръ.— Если мн позволено говорить, маркизъ, то я долженъ сказать, что эта коробочка отчасти виною всему, что случилось.

Маркизъ.— Ты шутишь?

Калабръ.— Какъ можно? Баронъ очень сердился на нихъ за то, что он приняли эти драгоцнности.

Маркизъ.— А, такъ вотъ оно что!

Калабръ.— И если ужь все говорить, такъ сегодня утромъ мн было приказано передать барын, чтобъ она васъ не принимала.

Маркизъ.— Понимаю! но право, какъ во сн… Правда ли это, Беттина?

Беттина.— Совершенная

Маркизъ.— Удивительно! И изъ-за этого пустая ссора? Но ему нуженъ былъ только предлогъ, чтобъ сердиться.

Калабръ.— Да! да, маркизъ, одинъ предлогъ!

Маркизъ.— Понимаю. Но какая странная идея!

Калабръ.— Вы, маркизъ, часто посщали, бывало ихъ во Флоренціи, и баронъ вообразилъ…

Маркизъ.— Какая глупость!

Калабръ.— Онъ былъ увренъ, что вы пріхали сюда не за чмъ другимъ, какъ только, чтобъ ухаживать за ними.

Маркизъ.— Ну?

Калабръ.— И это его досадовало.

Маркизъ.— Очень-жаль. Но странно, что онъ готовъ на ней жениться и предполагаетъ ее способною… Какой же глупецъ этотъ баронъ.

Беттина.— Стефани! не забывайте, что я его любила.

Маркизъ.— Это правда. Виноватъ. У меня нтъ вашихъ причинъ щадить его. Итакъ, любезный Калабръ, ты говоришь, что ко мн ревновали?

Калабръ,— Да, сударь

Маркизъ.— Въ-самомъ-дл? Да это меня радуетъ, я помолодлъ — Ко мн ревнуютъ! (Посл нкотораго молчанія). Впрочемъ, хорошо! онъ правъ. Послушайте, Беттина: вы любили, вы обмануты, вы сдлали неудачный выборъ и за это наказаны. Досадно, но это случается со многими честными людьми, или, лучше, съ ними то это и случается. И если вы хотите наказать этого обманщика, я къ вашимъ услугамъ. У меня неслишкомь-легки ноги для вальса, но он, слава Богу, еще довольно-крпки, чтобъ выдержать ударъ шпаги, и я былъ бы въ восторг, еслибъ могъ возвратить этому господину тотъ ударь, который нкогда получилъ за васъ.

Беттина.— Другъ мой…

Маркизъ.— Если же, напротивъ (что, по моему мннію, будетъ гораздо-лучше), вы въ-состояніи терпть, скажу даже, если вы будете столько благоразумны, что предоставите ваше горе попеченію всеобщаго врача — времени, то я предлагаю вамъ себя навсегда

Беттина.— Вы, Стефани?

Маркизъ.— Я, не сегодня, не завтра, и не черезъ полгода, но когда вамъ будетъ угодно, если только это когда-либо можетъ вамъ быть пріятно, когда вы успокоитесь, выздоровете, сдлаетесь самими-собою, то-есть веселою, милою, очаровательною. Если заживетъ, рана, которую нанесъ вамъ этотъ неблагодарный, повторяю — я на всю жизнь къ вашимъ услугамъ. Говорятъ, что я хочу за вами ухаживать — это правда, говорятъ, что я любилъ васъ — и это правда, что я люблю васъ до-сихъ-поръ — и это совершенная истина. Я долженъ быль бы, три года назадъ, сказать вамъ то, что говорю теперь, и буду повторять вамъ это всю жизнь.

Беттина.— Если вы говорите съ такой прямотою, то и я не уступлю вамъ въ искренности. Отвчать тотчасъ на ваше предложеніе я не могу…

Маркизъ.— Отложите на какое угодно время.

Бегтина.— Но я могу и хочу сказать вамъ въ эту же минуту, что ваши слова произвели въ моемъ сердц самое отрадное чувство посреди тоски, которая его терзаетъ. И зачмъ скрывать, Стефани? Я счастлива, что міръ не опустлъ еще совершенно для меня, и что если встрчаешь въ немъ иногда обманъ и вроломство, то на томъ же самомъ пути встрчаешь и врную дружескую руку. Я это знала, но позабыла въ ту минуту, когда мн такъ низко измнили. Вы мн напомнили объ этомъ, и я вамъ очень-благодарна.

Маркизъ.— Не-уже-ли вы можете сомнваться, что васъ любятъ?

Беттина.— Нтъ, я врю вашимъ словамъ, но вы не подумали объ одномъ обстоятельств. Знаете ли вы, съ кмъ говорите?

Маркизъ.— Съ прелестнйшею женщиною, какую только знавалъ я.

Беттина.— Подумайте вотъ о чрмъ, маркизъ: я въ отчаянномъ положеніи. Мн нанесенъ ударъ, который сперва уничтожилъ совершенно меня. Теперь я начинаю оправляться, но не знаю еще, какъ продолжать мн свою жизнь.

Маркизъ.— Не унывайте

Беттина.— Да, я не знаю еще. Хладнокровно обсудивъ все что произошло со мною — не буду васъ обманывать — я не вижу для себя ни лекарства, ни надежды. Я теряю любимаго человка. Что же мн посл этого длать? Такъ ли. Калабръ? Чмъ больше размышляю, тмъ вижу ясне, что для меня не осталось никакой жизни. Я ничего не хочу длать, хочу только плакать. И этому обломку, этому призраку моей личности, этой маск, прикрывающей слезы, вы предлагаете руку? (Плачетъ).

Маркизъ.— Да! я никогда не попрошу насъ отереть эти слезы. Я такъ уважаю вашу горесть, что никогда не ршусь развлекать васъ. Но время все перемнить, и позвольте мн окончить свою мысль, хоть она и непріятно поразитъ васъ въ эту минуту. Вы говорите, что для васъ не осталось никакой жизни? Нтъ, остался для васъ образъ жизни, и именно тотъ, который составлялъ наше наслажденіе и пашу славу!.. Вы воротитесь на театръ.

Беттина.— Вы думаете?

Маркизъ.— Отчего же нтъ? Не-уже-ли вамъ странно слышать, что я, предлагая вамъ руку, говорю о вашемъ возвращеніи на сцену? Я помню, какъ вы говорили, что, выйдя замужъ, намрены навсегда отказаться отъ сцены, и я, кажется, отвчалъ вамъ, что я съ этимъ не согласенъ и что это не въ моемъ вкус. Разв можно противиться своему таланту? Достанетъ ли у насъ на это силы, и имете ли вы. наконецъ, на это право? Не-уже-ли вы думаете, что, побывавъ въ стран музъ, такъ и сдлаетесь баронессою или маркизою? Нтъ! Природа говоритъ свое, и, волею-неволею, надобно ея слушаться Разв поэтъ сочиняетъ стихи или музыкантъ псни, какъ кандитеръ конфекты? Когда мн говорятъ, что Россини замолчалъ навсегда, я этому никогда не врю. И вы, Беттина, также никогда не умолкнете. Сила и энергія къ вамъ возвратятся, вы явитесь на сцен, и я займу свой уголокъ у своего любимаго кенкета. Вы снова увидите взволнованную, внимательную толпу, которая слдитъ за малйшими вашими движеніями и дышетъ вмст съ вами — увидите преданный вамъ оркестръ — старыхъ диллетантовъ, стучащихъ палками — молодыхъ франтовъ, которые раздираютъ, въ жару апплодисментовъ, бальныя свои перчатки — прелестныхъ дамъ, въ раззолоченныхъ ложахъ, которыя, повинуясь голосу генія, бросаютъ на сцену свои душистые букеты. Все это ждетъ васъ, сожалетъ о васъ, зоветъ васъ… Ахъ, я наслаждался нкогда вашимъ торжествомъ, потому-что ваша дружба длала меня вашимъ участникомъ. Что же будетъ со мною, когда вы будете моею?

Беттина (которой печаль мало-по-малу ослабваетъ по мр того, какъ она слушаетъ маркиза).— Ахъ, Стефани!.. Это не возможно.

Маркизъ.— Не спшите, не спшите. Объ одномъ этомъ васъ прошу. (Цалуетъ ея руку.)

Нотаріусъ (выходя изъ павильйона).— Господинъ Калабръ!

Калабръ.— Ахъ, это вы?

Нотаріусъ.— Вино все вышло, а я до-сихъ-поръ не вижу будущихъ супруговъ. Мн пора въ городъ.

Калабръ (указывая ему на Беттину, которой рука остается въ рук маркиза).— Обождите, обождите немножко.

‘Отечественные Записки’, т. 79, 1851