Leit-motiv.
Leit-motiv.
Роберто Бракко.
Съ итальянскаго.
Перев. О. Грантъ.
‘Современникъ’, кн.III, 1914
Leit-motiv, Бракко Роберто, Год: 1914
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Опираясь на руку Сильвіо, она послушно позволяла ему вести себя. Оба медленно шатались, освщенные безмятежнымъ сіяніемъ полной луны, казалось, они оставались неподвижными въ тихомъ воздух сверкающей ночи, и земля сама подъ ихъ ногами незамтно уходила назадъ, чтобы дать восхищенной парочк иллюзію движенія. Передъ ними улица Караччіоло, блая и пустынная, постепенно укорачивалась, между тмъ, какъ море все расширялось но направленію къ Позилиппо, переливаясь тысячами лунныхъ блестокъ вплоть до самаго горизонта, гд оно въ своей слав соединялось съ небомъ. И только эти двое были единственными избранными зрителями дивнаго торжества.
На покатыхъ склонахъ и извилистыхъ гребняхъ холмовъ, на камнямъ, поросшихъ морской травой, на домахъ, разсянныхъ группами и въ одиночку по обширному партенопейскому {Неаполитанскому.} амфитеатру, на стволахъ и втвяхъ молодыхъ дубовъ, сплетающихся между собой вдоль аллей около виллъ, въ причудливыхъ позахъ нимфъ, оцпенвшихъ въ моментъ танца, на арабескахъ частаго кружева листьевъ — лежалъ молочно-блый вуаль, очень прозрачный и въ то же время тяжелый на взглядъ, какъ бы видимое воплощеніе всеобъемлющей дремы. Факелы нсколькихъ рыбацкихъ лодокъ блднли передъ побдоноснымъ блескомъ луны, и пламя ихъ выглядло тусклымъ и неживымъ. Робкій шопотъ волнъ среди великой тишины казался дыханіемъ всего, что въ этотъ часъ покоилось мирнымъ сномъ.
— Странно, что кто-нибудь можетъ спать вмсто того, чтобы гулять, какъ длаемъ мы,— замтила она снисходительнымъ тономъ того, кто изъ любезности съ уваженіемъ относится къ чужому отдыху.
— Да, это странно,— такъ же мягко подтвердилъ Сильвіо.
— Въ эту чудную ночь тутъ должны были бы прогуливаться рука объ руку вс влюбленные.
— Да, вс.
— Почему же ихъ здсь нтъ? Или вы, неаполитанцы, уже перестали влюбляться?
— Нтъ, влюбляемся.
— Не при лунномъ свт?
Сильвіо слегка улыбнулся. Она прибавила съ оттнкомъ изящнаго и милаго юмора:
— И сказать только, что если бы кто-нибудь увидалъ насъ, то принялъ бы за влюбленныхъ!
— Да!— отвтилъ онъ неопредленнымъ тономъ.
Наступило молчаніе. Черезъ нсколько минутъ она снова заговорила. Въ ея голос звучала та самая размренная и вкрадчивая пвучесть, благодаря которой ея удивительная декламація производила со сцены такое волшебное впечатлніе, даже если произносимыя слова бывали совсмъ незначительны.
— Бдный Сильвіо! Бдный другъ мой! Вамъ очень скучно гулять со мной? Вы находитесь въ моемъ обществ уже нсколько часовъ! Уже нсколько часовъ я надодаю вамъ моей тоской женщины… Желающей влюбиться второй разъ. Я такъ устала быть благоразумной! И я жду отъ васъ помощи въ поискахъ любви. Надюсь на васъ, потому что вы привязаны ко мн, какъ къ сестр, но не будучи въ дйствительности моимъ братомъ, можете обойтись безъ присущей братьямъ заботливой строгости. Ну же, Сильвіо, помогите мн!.. Не думаете ли вы серьезно, что я пріхала въ Неаполь для того, чтобы дышать морскимъ воздухомъ и лечиться купаньями. Правда, я сказала это вамъ, какъ говорила и себ самой: но, въ сущности, я выбрала Неаполь, потому что это край любви. Когда тло посл перенесенной тяжелой болзни набирается силъ, душа вступаетъ въ новую фазу существованія. Я возвращаюсь къ старому, Сильвіо: я хочу, хочу влюбиться еще разъ! Если этого не будетъ въ Неапол,— я пропала!
Сильвіо, боясь выдать въ звукахъ своихъ словъ избытокъ волненія, въ которое приводила его дивная тишина кругомъ, и этотъ милый, пвучій голосъ, предпочиталъ молчать, ему удалось даже, какъ никогда раньше, отдлаться отъ несноснаго сопоставленія этой пвучести съ такой же музыкальной, но уже искусственной, декламаціей на сцен, во время игры. Артистка же, наоборотъ, какъ будто съ удовольствіемъ поддаваясь этой необычной для нея болтливости, продолжала говорить, говорить… Съ легкой примсью сентиментальной шутки, она разсказывала ему о предстоящей задач — найти того, кто подошелъ бы ей, какъ перчатка къ рук, и о невозможности такого приспособленія, которое казалось ей тмъ мене осуществимымъ, чмъ больше и горяче становилось ея желаніе любить и быть любимой. И объясняла, что для нея однимъ изъ неизбжныхъ условій совершенной, неразрывной связи было довріе: довріе неизмнное, безусловное, непоколебимое, которое никогда, не обязывало бы ее оправдываться и защищаться и, главнымъ образомъ, избавляло бы отъ жестокаго обвиненія въ неискренности.
— Трудно, дорогой мой Сильвіо, трудно мн найти человка, который не сомнвался бы въ моей искренности. Это мой крестъ. Много любви было предложено мн, да, сознаюсь въ этомъ. Много любви! Цлая симфонія страсти! Но недовріе было ея leit-motiv онъ и длало ее для меня оскорбительной, тоскливой, мучительной, навязчивой! Доврчивый возлюбленный! Какая радость! И какъ я любила бы его! Мн казалось бы, что я сплю и наконецъ-то… Живу!
‘La vie est un sommeil… l’amour en est le rve… Et vous avez vcu si vous avez aim’.
Она потянула его за собой къ небольшому фонтану около рощи, окружавшей одну изъ виллъ.
— Отдохнемъ тутъ,— промолвила она со вздохомъ.— Я слишкомъ долго гуляла.
Они присли на низкій край фонтана. Передъ ними, озаренными серебрянымъ свтомъ, разстилалось спокойное море, усянное мелькающими и имющимися лунными бликами. Позади нихъ тоненькая струйка воды поднималась надъ маленькимъ бассейномъ и, падая, разсыпалась мельчайшей пылью.
— Это зрлище кажется вамъ веселымъ или грустнымъ?— спросила она, закутывая себ голову, на которую попадали водяныя брызги, легкой темной косынкой, такъ какъ въ этотъ вечеръ изъ желанія простоты она не взяла съ собой шляпы.
— Не знаю… скоре грустнымъ,— отвтилъ Сильвіо, оправляя на ней импровизированный уборъ.
— Почему?
— Потому что оно дивно прекрасно.
— Большая красота приводитъ васъ въ грустное настроеніе?
— Не всегда. Сегодня вечеромъ, да.
— Грусть можетъ быть также замаскированной учтивой скукой.
— Но, вдь, вы же не думаете, синьора Анита, что я скучаю!
— Клянусь вамъ, что думаю. По крайней мр, вы кажетесь недовольнымъ. Вамъ хочется, чтобы я поменьше говорила? Моя болтовня раздражаетъ васъ?.. Ну, хорошо, я буду такъ же молчалива, какъ и вы.
На этотъ разъ молчаніе длилось долго. Она откинула назадъ головку, наполовину спрятанную въ складкахъ мантильи, придававшей ей скромное очарованіе полу-монашенки, полу-крестьянки, и подставляла яркому сіянію луны свое блдное личико, искаженное выраженіемъ душевной муки съ примсью страсти, какое бывало у нея на сцен. Онъ же, любуясь ею, испытывалъ смшанное чувство, то потружаясь въ сладкое забытье врующаго, созерцающаго икону святой, то съ непобдимымъ скептицизмомъ подмчая все, что было живописнаго въ поз этой женщины, и не могъ отдлаться отъ мысли, что во всемъ этомъ есть доля рисовки. Но его двойственное наблюденіе было прервано ея вопросомъ, который она неожиданно, шопотомъ предложила ему, не отрывая въ то же время глазъ отъ неба, какъ будто оно въ полусн подсказало ей эти слова:
— Скажите: умеръ ли онъ, ненавидя меня?
Сильвіо вздрогнулъ. Но черезъ минуту собрался съ воспоминаніями и спокойно, съ братской лаской, отвтилъ:
— Я не думаю, Анита, чтобы Ламберто ненавидлъ васъ въ моментъ смерти. Я, наоборотъ, убжденъ,— хотя онъ никогда открыто не говорилъ со мной о васъ,— что онъ умеръ, сильно любя васъ, любя слишкомъ. Дружба, связывающая насъ съ Ламберто, была съ его стороны похожа скоре на отеческую привязанность. Онъ любилъ меня, протежировалъ, былъ моимъ учителемъ, воспитывая мою душу по образцу своей, но своихъ любовныхъ тайнъ онъ не поврялъ мн. Но я думаю, что онъ, любя васъ, считалъ васъ… неврной!
— Я знаю это,— сказала она, кивнувъ головой.— Не было никакой возможности убдить его въ моей врности. Онъ не умлъ отличить женщину отъ актрисы. Я оказывалась притворщицей, фигляркой! Это я-то! Въ моемъ лиц, словахъ, оттнкахъ голоса, жестахъ, въ моихъ слезахъ онъ всегда усматривалъ мое проклятое искусство! И не врилъ. Чтобы я всегда намренно притворялась, этого онъ, пожалуй, не думалъ. Но, несомннно, былъ убжденъ, что моя искренность — только мимолетный отголосокъ сценическаго искусства. Онъ полагалъ, что мое настроеніе могло и въ жизни мняться такъ же, какъ на сцен. И когда работа вынуждала меня жить далеко отъ него, онъ подозрвалъ измну! Для меня это было несказанное мученіе. Какъ я страдала! И какъ долженъ былъ терзаться онъ самъ! Недовріе неуклонно разрушало нашу любовь и, въ конц концовъ, разлучило насъ.
Сильвіо задумчиво спросилъ:
— А вы, дйствительно, всегда оставались врны ему?
Артистк удалось скрытъ сердитое пожатіе плечъ, но она напрасно подыскивала слова, чтобы скрыть также и свою горечь.
— А если я скажу, что дйствительно была всегда врна ему, разв вы перестанете сомнваться?
Сильвіо не посмлъ отвтить. Она устало подняла голову, лицо ея было залито слезами, и, плотне закутавъ голову и плечи накидкой, какъ будто ей было холодно, она встала.
— Пора домой,— промолвила она.
— Если вы чувствуете себя нехорошо, мы можемъ нанять извозчика,— предложилъ Сильвіо.
— Да, мерси.
— Мы найдемъ его у Ривьеры ли Кіайя.
— Да, мерси.
Немного спустя покосившаяся пролетка ночного извозчика медленно тащила ихъ по Ривьера ли Кіайя. Толчки заставляли сдоковъ ударяться другъ о друга, и они взаимно старались оберечь себя отъ нихъ. Сильвіо просунулъ свою руку подъ ея и нжно прижималъ ея къ себ, а она, проникнутая его лаской, опустила голову къ нему на плечо и оставила въ его рукахъ свою маленькую, тонкую, худую ручку. Сначала онъ держалъ ее робко и нершительно. Потомъ началъ нервно сжимать ее. Потомъ поцловалъ ея пальцы и почувствовалъ, какъ они задрожали.
— Сильвіо,— шепнула она мелодичнымъ голосомъ,— не будемъ ребячиться, прошу васъ…
— Простите,— молвилъ онъ, но снова поднесъ къ губамъ холодную, дрожащую ручку, и во время перезда, вплоть до самаго дома, они больше не разговаривали и не глядли другъ на друга, и ручка осталась прижатой къ губамъ.
Когда пролетка остановилась, оба на минуту почувствовали замшательство. Они слзли, обмниваясь незначительными словами, какъ будто чувствуя себя обязанными замаскироваться въ безразличіе передъ какимъ-то нескромнымъ и опаснымъ свидтелемъ. Она простилась съ нимъ простымъ: ‘Спокойной ночи!’, но онъ медлилъ, и, когда сонный дворникъ пріоткрылъ немного изнутри ворота, Сильвіо глухимъ отъ волненія голосомъ спросилъ:
— Вы такъ прогоняете меня?!
Она, остановившись между воротами, почти скрывавшими ее отъ него, вмсто отвта произнесла тихимъ и робкимъ голосомъ:
— Вы любите меня.
Онъ затрепеталъ отъ радости быть понятымъ и отъ страха, что его прогонятъ. Задыхаясь отъ волненія, онъ спросилъ:
— А вы?
Она мгновенно колебалась, потомъ прошептала:
— Да.
Въ эту минуту воспоминаніе о такомъ ‘да’, произнесенномъ ею на сцен, съ той же очаровательной простотой, съ такимъ же предварительнымъ колебаніемъ, пронеслось у него въ голов. И хотя никогда еще подобное опьяненіе страсти не владло всмъ его существомъ, онъ не смогъ удержаться отъ восклицанія:
— Нтъ, неправда, что вы меня любите!
— Вотъ. И вы, какъ и онъ!— съ горькимъ разочарованіемъ промолвила она и исчезла.
Ворота захлопнулись, и Сильвіо понялъ, что потерялъ ее.