Кусок хлеба, Сырокомля Владислав, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

КУСОКЪ ХЛБА.

Поэма изъ наднманскихъ полей.

(Владислава Сырокомли.)

КЪ ЧИТАТЕЛЮ.

Вотъ, опять съ поэмой свжей

Появляюсь я на свтъ!

Не допытывайтесь, гд-же

Былъ такъ долго вашъ поэтъ?

Охъ, извдалъ-же я муки!

Нын боль груди чужда:

Я встрчаю васъ съ разлуки

Хлбомъ-солью, какъ всегда.

Отъ души его примите,

Поотвдайте путемъ —

И, пожалуйста, простите,

Если горечь будетъ въ немъ!

Надъ трудомъ моимъ не мало

Я прочувствовалъ всего:

Пара слезъ на хлбъ упала

И испортила его.

Назначалъ я даръ мой скромный

Въ руки сверстниковъ моихъ,

И сбиралъ въ дали укромной

Лишь цвты полей родныхъ.

Думалъ: ‘Слушателямъ это

Я вручу по старин!’

Но волчецъ, попавшій гд-то,

Окровавилъ руки мн…

Потому и плохи вышли

Въ этой псн ритмъ и стихъ,

Но калк, ради мысли,

Не пеняйте вы за нихъ,

А покуда лучшей темы

Не найду я, въ добрый часъ —

Выбирайте изъ поэмы

Что полезне для васъ.

Дивился я не разъ, въ минуты размышленья,

Какъ могутъ господа любимцы вдохновенья,

Съ могучимъ голосомъ и бодрые умомъ,

На бдность плакаться живого содержанья:

Что не о чемъ имъ пть въ краю своемъ родномъ,

Что имъ не достаетъ ядра повствованья.

О, братья милые, ровесники мои!

За что-жь на родину вы взводите невзгоду?

Да разв вы всю глубь извдали души?

Да разв вы ужъ всю исчерпали природу?

О! если вашихъ лиръ натянутымъ струнамъ

Шумящихъ зарослей ирискучилися звуки,

Когда вы воспвать не можете безъ скуки

Родныхъ своихъ небесъ и, въ тонъ роднымъ жнецамъ,

Не въ силахъ повторять родимые мотивы —

Ни клики радости, ни стоны нашей нивы,

Ужь если вамъ ясна наука до конца,

Какъ бьются у людей несчастныя сердца,—

Такъ вы возьмите-ка, съ любовью и толково,

Подъ микроскопомъ все пересмотрите снова.

Кладите подъ него что вздумается вамъ:

Головку мотылька иль сердце человка,

Слезу, что вытекла невольно изъ-подъ вка,

Не то простой цвтокъ, растущій по полямъ,—

И дайте намъ понять, съ волшебной силой сказки,

И сердце, и слезу, и ихъ живыя краски —

Движенье атома любого подъ стекломъ.

И псня сложится у васъ сама собою,

И люди добрые сбгутся къ вамъ толпою,

Чтобъ къ ней прислушаться, вздохнуть надъ ней тайкомъ,

Когда-же слушатель почувствуетъ все это —

О, вотъ, въ то время-то и жатва для поэта!

II.

Безъ стеколъ, но съ простой и любящей душой

Смотрю, за ужиномъ, на хлбъ я скудный мой:

Быть можетъ, изъ него и повсти начало,

И псню дивную могли-бы мы извлечь.

Ничтожная кроха! когда-бъ теб да рчь —

Ты много-бы вещей печальныхъ разсказала:

О дол собсти энной, о нивушк родной,

О сяньи твоемъ, цвтеніи и рост,

Какъ пахарь трудится при жатв надъ тобой?

Какія птицы тамъ къ теб летали въ гости?

Какъ на твоемъ зерн отозвались лучи

Тепла и солнышка, роса и непогоды?

Убійственный-ли градъ, иль туча саранчи

Спадали на тебя съ небесъ во дни невзгоды?

Каковъ обиліемъ пиръ жатвы былъ твоей?

Вполн-ли господинъ порадовался ей?

За сколько мръ зерна и много-ли уплаты

Съ захавшаго въ глушь купца онъ получилъ?

Пошла-ль она въ семь на мирныя затраты,

Иль роскоши ее избытокъ поглотилъ?

И какъ теб потомъ поденщика рукою

Былъ приданъ, наконецъ, теперешній твой видъ…

О, хлбъ ты мой ржаной! недаромъ-же съ мольбою

Весь міръ твой ранній всходъ на нивахъ сторожитъ:

Какъ тсно навсегда сплелся съ твоей судьбою

И пышнаго дворца, и хижинъ жалкихъ бытъ!

III.

Святое слово — хлбъ, и на земл, и въ неб:

Богъ длится съ людьми самимъ собою въ хлб,

Предъ Хлбомъ живота и ангелы дрожатъ,

Смиренными его пріемлемъ мы устами,

Въ немъ данъ теб завтъ спасенья, гршный братъ,

Залогъ онъ твоего союза съ небесами,

А тамъ, гд ангела на землю Богъ пошлетъ,

Чтобъ къ свту пріобщить младенческій народъ, —

Тамъ сютъ тотчасъ хлбъ, и двственные всходы

Питаютъ пасынка суроваго природы.

Облагороженный питаніемъ дикарь

Сплотится, какъ и мы, въ общественныя звнья

И жертвы понесетъ на общій нашъ алтарь,

Съ лицомъ, отмченнымъ печатью искупленья.

Да! варварамъ дала любви людской завтъ

Ничтожная кроха, питающая свтъ.

IV.

О, даръ божественный небесъ — воображенье!

Какъ тло кормитъ хлбъ, такъ духъ питаешь ты,

И въ малой той крох земного насажденья

Всю будущность ея, при помощи мечты,

Могу я прослдить предъ праздною толпою,

Угадывая все то мыслью, то душою.

О, хлбъ! по запаху и вкусу твоему,

Надъ Нманомъ роднымъ поляну боровую

И съ ней часовню я въ ум себ рисую,

Мн даже слышится и звонъ ея, къ тому.

Знакомый это звукъ: онъ по лсу, бывало,

Какъ блка, прыгаетъ межь соснами сначала,

Мелькнетъ потомъ съ горы, какъ молнія, къ другой,

Не то зальетъ весь лугъ, какъ половодь весной.

Охъ, помню, помню я, какое впечатлнье

Въ душ производилъ, бывало, ранній звонъ,

Когда, въ конц работъ, ко дню Преображенья,

Изъ близкихъ селъ народъ сзывалъ молиться онъ!

Спшилъ въ часовню людъ трудящійся, суровый

Святить свои плоды — колосья жатвы новой.

И тамъ, сложивъ снопы смиренно на алтарь,

При первомъ возглас молитвы обыденной,

Взволнованный народъ, колнопреклоненный,

Впередъ ужь вровалъ, что ею освященный

Посвъ произрастетъ въ обиліи, какъ встарь.

Молотятъ хлбъ такой грядущему на долю:

Священное зерно хозяинъ въ горсть беретъ

И сыплетъ въ борозды по вспаханному іюлю,

И говоритъ въ душ: ‘Когда Господь пошлетъ —

Какъ море, зашумитъ созрвшій хлбъ надъ ними,

Привелъ-бы Богъ дожить до лта впереди,

Тогда-то отъ него богатой жатвы жди!’

Священное зерно мшая съ остальными,

Имъ поле засвалъ хозяйское мужикъ.

Привыкшій нивы т давно считать своими,

Какъ потомъ поливать ихъ собственнымъ привыкъ,—

И тмъ сердечне молился онъ открыто:

‘Пускай поднимется пышне наше жито!’

А втеръ утренній заботливо унесъ

Молитву пахаря высоко такъ… высоко…

Богъ къ нивамъ обратилъ недремлющее око,

И пышно проросла засянная рожь

Густыми всходами,— какъ-будто кто рукою

Все поле пріодлъ зеленой пеленою.

VI.

— ‘За то, что поощрилъ ты трудъ мой явно такъ,

Благодарю тебя, Господь, въ смиреньи духа!

Пусть хлбныхъ травъ моихъ не портятъ ни червякъ,

Ни градъ, ни воды ркъ, ни втеръ, ни засуха!’

Такъ, утромъ, обходя владнія свои,

Лагода — дворянинъ и съемщикъ той земли,

Колнопреклонясь и обращая очи

Къ далекимъ небесамъ, благодарилъ Творца,

Потомъ онъ тихо всталъ, взялъ посохъ свой рабочій,

Накрылся шляпою — и съ бодростью лица

Пошелъ окраиной, немолчно восхваляя

Подателя плодовъ земныхъ и урожая.

За скромной трапезой, въ кругу своей семьи,

Старикъ, на радости, хватилъ немного меду,

Припомнилъ старину, старинную невзгоду,

Смялся весело, дурачился съ дтьми

И цлый вечеръ былъ шутливъ, не умолкая,—

Такъ тшила его надежда урожая.

VII.

Охъ! между временемъ, какъ сетъ человкъ,

И жатвы праздникомъ проходитъ годъ томленья.

Убогій откупщикъ убогаго имнья!

Минулъ уже для васъ тотъ праддовскій вкъ,

Когда вы, на пол встрчая неудачу,

Ршали иначе житейскую задачу:

То саблей дйствуя съ магнатомъ за одно,

То пробуя его бездонное вино.

Ужь слишкомъ бойко ты, веселая дружина,

Рубилась въ старину и пробовала вина:

Теперь для бдняковъ осталась муть одна,

Не пахнетъ желчь ея, какъ прежде, виноградомъ,—

И горе тмъ изъ васъ, кто свой оброкъ сполна

Не внесъ, постигнутый засухой или градомъ!

Всего не перечтешь, за что платить оброкъ:

За нивы, за луга, за воду изъ болота,

За кровъ надъ головой, за солнечный припекъ,

За воздухъ, если имъ дышать теб охота,

За полевой цвтокъ, обрызганный росой,

Откуда пчелы медъ приносятъ золотой:

За передачу правъ арендную крестьянамъ…

Такой на все расходъ, что платятся съ изъяномъ

Помщику рубли.

Теперь они въ цн:

Трудися и молись, работникъ, въ тишин!

Пускай тебя спасутъ отъ бдности позорной

Рукой твоей въ земл посянныя зерна.

VIII.

Господь хранитъ ихъ тамъ: вдь, Онъ — не кто иной —

Все поле пріодлъ зеленой пеленой.

И вотъ пришла зима,— и свжій отпрыскъ жита,

Свой крпкій стебелекъ питая съ каждымъ днемъ,

Лежитъ и нжится, какъ въ люльк, сладкимъ сномъ

Подъ снжнымъ пологомъ, морозами повитый,

А въ травк дремлетъ той, до лучшихъ вешнихъ дней,

И пища, и покой для тысячи людей.

IX.

Самъ Богъ заботится о счастіи народа,

Мы стадомъ пажити являемся его.

Однако, сбереги для сердца своего,

На всякій случай злой, ты мужество, Лагода!

Хоть хлбъ твой и повитъ молитвой и трудомъ,

Но, Богъ всть, кто еще пожнетъ его потомъ.

Богатый собственникъ сосдняго имнья,

Быть моЖетъ, ужь давно завидуетъ теб,

Замтивъ, какъ цвтутъ кругомъ твои владнья,

Какая у крестьянъ зажиточность въ изб,

Онъ, можетъ, велъ ужь рчь съ твоимъ вельможнымъ паномъ

И далъ ему за нихъ задатокъ чистоганомъ.

Не трудно подкупить холопствующихъ слугъ,

Не трудно угодить спсивому магнату,

И твой сосдъ еще придетъ къ теб, какъ другъ,

И рчи поведетъ сердечныя, какъ къ брату,

Но чуть лишь до твоей руки коснулся онъ,

Въ ум его тогда твой жребій ужь ршенъ!

И не спохватится доврчивый Лаго да,

Когда ему врасплохъ подставится нога.

Вдь, тмъ-то и умна ехидная порода,

Что когти мастерски скрываетъ отъ врага.

Да, горе простякамъ!

Тмъ временемъ, надъ нивой

Рзвится буйный вихрь со снгомъ прихотливо —

И спитъ себ въ земл, подъ пологомъ зимы,

Ржаная травушка, забытая людьми.

Морозъ ей ни-почемъ, и въ твердой колыбели

Ее не проберетъ губительная дрожь:

Съ славянскимъ холодомъ спознавшаяся рожь

Лишь крпнетъ отъ него пригодне для цли.

А солнце выше все восходитъ надъ селомъ,

И каждый лучъ его обилуетъ тепломъ.

Хоть вихорь и морозъ свирпствуютъ замтно,

Но съ каждымъ яснымъ днемъ темнютъ все снга,

А втромъ мартовскимъ согртые привтно,

Растаяли совсмъ долины и луга.

Ужь тысячи ручьевъ змятся прихотливо,

Прорвавшійся потокъ сливается съ другимъ,

Освобожденные, летятъ они бурливо,

И слышенъ бодрый шумъ весенняго разлива

Въ надбрежныхъ заросляхъ оттаявшихъ равнинъ.

Какъ молотомъ какимъ чудовищнымъ, лучами

Повсюду солнышко разламываетъ ледъ,

Покинувъ тсный гробъ, безумными прыжками

Крутится въ быстринахъ волна свободныхъ водъ,

Ужь видны рыбаки по Нману съ челнами,

И смлый кормчій въ путь направился съ плотами,

А изъ-подъ влагою упитанной земли

Клубами паръ идетъ надъ вспаханною нивой,

Весенній втерокъ скользитъ по ней игриво,

И пахарь радостно, исполненный любви,

Выходитъ съ думою весеннею о хлб

Послушать на зар пснь жаворонка въ неб.

Привтствуя прилетъ желаннаго пвца

И радуясь весн, безъ мры, безъ конца —

Подъ звуки псни той, молитвою объятый,

Уносится онъ въ высь мечтой своей крылатой.

XI.

Лагода, какъ старикъ, прожившій много лтъ,

Ужь могъ-бы, кажется, весной налюбоваться,

А каждой, между тмъ, онъ шлетъ живой привтъ

И каждою готовъ, какъ дти, восторгаться:

Ему не утерпть, чтобъ не принесть домой

Изъ вербы первую свистульку той порой,

Чтобъ всмъ не предсказать желаннаго прилета

Весеннихъ сельскихъ птицъ,— везд ему забота.

Никто не могъ врнй припомнить, чмъ старикъ,

О каждомъ праздник, будь малъ онъ иль великъ:

Святить-ли надо хлбъ, или вербу, или воду —

Спросите обо всемъ почтеннаго Лагоду.

Когда его друзья — старинные часы,

Стучавшіе въ изб у самаго порога,

Полночный часъ ему на Пасху били строго,

Вставалъ молиться онъ съ лицомъ свтлй росы:

А въ тишин утра, когда уже свтало,

Пока еще семья спала глубокимъ сномъ,—

Дрожащимъ голосомъ, что силы было въ немъ,

Затягивалъ онъ пснь пасхальную, бывало,

И былъ счастливйшимъ Лагода изъ людей,

Коль ею онъ будилъ домашнихъ и дтей,

Коль видлъ лица ихъ съ веселымъ выраженьемъ

И слышалъ, какъ они, за скромнымъ угощеньемъ,

Отъ простоты души несли ему привть:

‘Дай Боже въ радости дождаться и напредъ!’

Такъ шелъ за годомъ годъ для стараго Лагоды,

Благопріятствуя дламъ его и впрямь,—

И жилъ онъ въ радости, невдомой людямъ,

Стремящимся идти наперекоръ природы —

Въ той мирной радости незлобивой души,

Что травк и цвтку сочувствуетъ въ тиши,

Что придаетъ уму возвышенность простую,

А старому лицу — улыбку молодую.

Такимъ сокровищемъ не каждый надленъ,

Кому невдомъ трудъ и долгій, и усильный,

Его нельзя стяжать молитвою обильной,—

Оно дается тмъ, кто честностью силенъ,

Когда твоя душа, на годы не взирая,

Невинность бережетъ, какъ двушка иная.

Вдь, кто свернулъ хоть разъ съ открытаго пути,

Чьей совсти хоть разъ нарушена свобода,

Тому въ больной душ тотъ миръ ужь не найти,

Какимъ владлъ простой, дряхлющій Лагода.

XII.

Въ Литв обычай есть у шляхты и крестьянъ

Идти на Юрьевъ день кружкомъ семейнымъ въ поле:

Дтьми и челядью сопутствуемый панъ

Помолится сперва о лучшей хлбной дол,

Посмотритъ на поля, дадутъ-ли урожай,

Потомъ сберутся къ нимъ сосди съ ихъ семьями,

Покурятъ трубочки, подвыпьютъ черезъ край,

Опять помолятся — и съ добрыми мыслями

Идутъ, не торопясь, веселые домой,

То съ громкимъ говоромъ, то съ пснью полевой.

— ‘Смотри, Матвй, смотри! никакъ, вдь, наши это:

И старый панъ съ женой, и дточки бгутъ,

Вонъ, молятся,— и впрямь, мн помнится, что тутъ

Засвъ святымъ зерномъ по осени былъ гд-то.

Ужь тамъ и борозда!Подбросилъ горсть и я:

Видать издалека, что новая распашка,

И, значитъ, что Творца прогнвали мы тяжко,

Коль хлбъ на той земл не выростетъ съ тебя!’

Такую рчь Семенъ къ сосду велъ съ-устатку

И налилъ чарку вновь — ужь третью по порядку:

‘Ну, будь здоровъ, Матвй! Пускай идетъ къ чертямъ,

Пусть самъ провалится, кто яму роетъ намъ!’

— ‘На здравье, кумъ!’ сказалъ Матвй въ отвтъ на это,

Взявъ бережно изъ рукъ пріятеля сосудъ.

‘За здравіе господъ! Дай Богъ имъ многи лта!

Не даромъ старика Лагодою *) зовутъ:

*) Непереводимая игра словъ: lagodny значить по-польски: нжный, мягкій, кроткій, Прим. переводч.

Смиренная душа — ужь это врно, милый,

И словомъ онъ тебя боится уколоть,

Другой готовъ тянуть изъ человка жилы, —

Послушать, такъ и то не приведи Господь!

У насъ… хозяинъ нашъ… подумать только надо:

Считаетъ за людей, за братьевъ насъ своихъ,

Въ обиду не даетъ чужимъ, какъ у другихъ…

Пошли ему Господь сторицею награду!

Да радуетъ его подросточковъ судьба!

Пускай поднимутся, какъ лсъ, его хлба!’

— ‘Эхъ, жалко вотъ одно — ростутъ-то у дороги:

Не изурочилъ-бы завистливый ихъ глазъ.

Сосдъ-то, слышалъ я, ужь больно сталъ на насъ

Глазами зариться — не вышло-бы тревоги.

Владльца обойдетъ — подцпитъ онъ и насъ:

Отъ птицы, кумъ, всегда пометъ бываетъ птичій,

А въ замк вс ему мирволятъ посейчасъ —

И шельма-экономъ, и слуги, и лсничій.

Онъ денежки на столъ — аль дрогнетъ ихъ рука?

Чего-же имъ не брать, когда даютъ дороже?

А для помщика… бда не велика,

Что мы съ тобой въ одной останемся рогож,

Забора или нашъ, какъ говорится, панъ —

Не все-ль ему равно, лишь не былъ-бы изъянъ.

Кто больше денегъ дастъ — того и будетъ нива’.

— ‘Спаси насъ Господи!’ вскричалъ Матвй пугливо.

‘Семенъ, Семенъ! Смотри, не очень-то болтай:

Еще подслушаетъ лукавый невзначай,

А Богъ насъ уберегъ до сей поры отъ ссоры,

Отъ голода, огня и жадности Заборы!

Не слышишь нешто ты, какъ челядь-то его,

Голодная всегда, одтая въ лоскутья,

Когда мы въ ихъ корчму заходимъ съ перепутья,

Проклятьями валитъ, какъ градомъ, на него?

Пиши — пропали мы и наши вс достатки,

Коль въ руки заберегъ насъ этотъ человкъ.

Послушай, милый кумъ, налей-ка ужь остатки,

Да чокнемся, чтобъ жилъ хозяинъ съ нами вкъ!’

Такъ двое мужиковъ, за чаркою хмльною,

На самый Юрьевъ день болтали межь собою.

XIII.

А жито все ростетъ, какъ не запомнитъ людъ,

Завидный урожай — священныхъ зеренъ дло!

Подъ Троицу, когда хлба уже цвтутъ,

Все поле, наконецъ, замтно пожелтло,

Задвигалася рожь, съ отливомъ, какъ волна,

Отъ хлба пыль, какъ дымъ, проносится надъ нивой,

И въ сердце пахаря закралась не одна

Надежда на исходъ заманчиво-счастливый.

Апрль стоялъ хорошъ, и май богатъ дождемъ,

А ты, Лагода, сталъ неузнаваемъ нами!

Какими-жь на тебя зловщими мыслями

Повяла весна? Тоскуешь ты о чемъ?

Зачмъ твой грустный взглядъ вокругъ блуждаетъ вяло?

Куда улыбка устъ веселая пропала?

Съ чего ты нын сталъ затворникомъ порой?

Бывало, ты, свершивъ прогулку полевую,

Домашнимъ несъ то грибъ, то ягоду лсную, —

Зачмъ-же ты теперь безъ нихъ идешь домой?

Гд ласка прежняя съ шутливостью живою,

Когда ты говоришь съ дтьми или женою?

Не тшатъ ужь тебя ни урожай полей,

Ни подростающихъ дтей твоихъ забавы,

Ни псня дружная трудящихся людей,

Ни пестрая толпа у городской заставы,—

Не мило все теб, весь свтъ теб постылъ,

Сдая голова задумалась о многомъ…

О, кто живой души въ себ не заглушилъ,

Кто прожилъ цлый вкъ съ природою и Богомъ,

Тотъ замысловъ людскихъ всегда провидитъ суть,

Того предчувствіямъ уже не обмануть!

Такъ точно и старикъ Лагода, хоть не въ пору,

Душевно разгадалъ предателя Забору.

И какъ потомъ ни гналъ, въ невинной простот,

Изъ сердца онъ, какъ грхъ, тревогу подозрнья —

Все глубже проникалъ въ то сердце червь сомннья,

Все чаще злая мысль являлась въ нагот:

— ‘Смотри, утратишь ты надежды дорогія!

Смотри, всей жизни трудъ задаромъ пропадетъ!..

Сегодня у тебя набиты кладовыя,

Кой-что лежитъ въ мошн — чела кровавый потъ,

Но кто-же вдаетъ грядущую судьбину?

Гд ждетъ тебя пріютъ на старости, чудакъ?

Забора что-то зло посматриваетъ такъ,

Ужь очень сталъ ласкать господскую дружину!’

О, если выгонятъ и впрямь съ земли чужой —

Придется доживать и съ горемъ, и съ нуждой!

Куда пойдетъ старикъ за новыми трудами?

Не жадность гонитъ сонъ теперь съ его одра.

Не жаль ему избы, не жаль ему добра,

Хоть къ нимъ и приросла душа его съ годами,

Не жаль ему и жатвъ воздланныхъ полей, —

Иная мысль гнететъ его воображенье:

Семья, вонъ, подросла — а гд-же доля ей?

Состарлся и онъ — а гд-жь успокоенье?

Пошелъ-бы съ топоромъ, пошелъ-бы за сохой,

Да нуженъ навыкъ къ нимъ,— а если нтъ такого?

Тому ужь не мечтать, что жить начнетъ онъ снова,

Надъ кмъ виситъ ярмо покрышки гробовой.

XIV.

Въ дни лучшіе мои — въ дни юности счастливой —

Я тоже заправлялъ наднманскою нивой.

Я знаю, какъ идутъ на жатву тамъ гурьбой,

Я знаю тамъ людей, ихъ общество, ихъ хату,

По вкусу отличу ихъ воду отъ чужой,

Могу я ихъ луга узнать по аромату,

Напвъ не нашихъ птицъ меня не проведетъ:

Я знаю, какъ изъ нихъ любая тамъ поетъ,

По шуму различитъ мой слухъ листву родную,

И втеръ тамошній я легкими почую,

Затмъ, что къ той стран моя пылаетъ грудь

Любовью двушки — не страстію случайной:

Она меня влечетъ плнительною тайной,

Ее чужимъ ушамъ не выдамъ я отнюдь.

Вдь, было-бы смшно вымаливать участье

У боровой сосны, у сорныхъ травъ, песковъ,

Или разсчитывать на радости и счастье

Среди пустынныхъ скалъ, подъ дикій вой втровъ.

Но та любовь къ стран, тотъ миръ затишья сладкій

Сроднили братски такъ съ природою мой духъ,

Что для меня ничто тамъ не было загадкой,

И самая трава росла, казалось, вслухъ.

Закрывъ рукой глаза, и нын, черезъ годы,

Когда я мысленно въ ту сторону гляжу,

Во-очію могу представить я Лагоду,

Какъ онъ спшитъ пройти знакомую межу.

И мысленно, но въ-явь, какъ прежними годами,

Я слышу на лугу равнины, надъ ркой,

Какъ весело звенятъ работники косами,

И какъ трещитъ въ трав кузнечикъ полевой,

Какъ сплый хлбъ шумитъ, гд гуще рожь мстами,

И какъ онъ захруститъ у жницъ подъ ихъ серпами,

Какъ жены сельскія и двушки толпой

Кричатъ, хихикаютъ и тянутъ среди нивы

Т псни грустныя, т старые мотивы,

Что съ доброй сотней лтъ знакомы не одной

И перешли изъ устъ прабабки престарлой

Въ уста красавицы румяной и дебелой:

То псни про Дунай, про горе въ тишин,

Про удаль казака, что гибнетъ на войн.

Когда-жь порою въ грудь растроганной пвицы

Надежда сладкая невольно западетъ,

Она о суженомъ задумчиво поетъ,

И смхомъ вторятъ ей подруженьки-двицы.

Увлекшись пснею, пвица не ршитъ,

Смяться-ль ей, иль нтъ, иль сдлать гнвный видъ.

Я вижу, солнышко садится за лсами,

И бодрымъ холодкомъ повяло съ рки,

Пронзительно скрипятъ телги со снопами,

Мычатъ вдали луговъ коровы и быки,

А тамъ вонъ, на пол, торопятся, потя,

Двицы полосу хозяйскую дожать.

Въ томъ мст, гд Семенъ предсказывалъ Матвю,

Что будетъ урожай — прямая благодать —

Не даромъ освятилъ священникъ эти зерна!

Не даромъ, сятель, молился ты упорно!

Мольба услышана, оправданъ трудъ сполна:

Колосья стелются подъ тяжестью зерна.

Дожните-жь полосу веселою толпою,

Двицы красныя, подъ говоръ межь собою!

Внокъ изъ лучшей ржи сплетите вы потомъ,

Съ калиной-ягодой и синимъ василькомъ,

Чтобъ онъ собой глаза хозяина потшилъ:

До жатвы дожилъ здравъ — такъ пусть-же будетъ веселъ!

XV.

Невеселъ, нездоровъ Лагода что-то сталъ —

Какъ-будто и не радъ попраздновать съ толпою.

Бывало, онъ внокъ обычный принималъ,

Сіяя радостью предъ жницей молодою,

Теперь не то совсмъ: дивится сельскій людъ,

О чемъ старикъ груститъ, съ чего онъ сталъ такъ худъ,

И спрашиваютъ вс съ тревогой другъ у друга:

Кто въ сердце скорбь ему вселить такую могъ?

Вдь, нын принялъ онъ такъ холодно внокъ,

Съ такой безжизненной улыбкою недуга,

Когда-же стали пть: живи, молъ, безъ обидъ —

Старикъ заплакалъ вдругъ… да какъ еще — навзрыдъ!

Крестьяне иногда въ слезахъ его видали,

Но все-же поняли и эти простяки,

Что разнится слеза горячая печали

Отъ той, что съ радости струится вдоль щеки,

Играя на лиц взволнованномъ при этомъ

Какимъ-то неземнымъ, какимъ-то чуднымъ свтомъ.

Во время праздника дожинокъ иногда

Случалось, что пай дотъ на старца умиленье,

Но нын горькихъ слезъ темно происхожденье —

Хотя-бы угадать, въ чемъ дло, въ чемъ бда?

Зловщее лицо Лагоды созерцая,

Свидтельница думъ вседневныхъ старика,

Не смя ни о чемъ спросить его пока,

Печальна и она — семья его родная.

Не зная, чмъ прогнать съ ихъ лицъ унылыхъ мглу,

Несмло жмется людъ къ господскому столу.

Но вдругъ опомнился старикъ отъ нелюдимства —

Вдь гости у него — и просіялъ, какъ день:

Священный на Литв законъ гостепріимства

Прогналъ съ его чела непрошеную тнь.

Накрыли длинный столъ, на скатерти съ узоромъ,

Наставили плодовъ и всякаго добра,

Костеръ смолистыхъ дровъ зажгли среди двора,

И скрипка сельская пилить пошла съ задоромъ.

Усердствуетъ скрипачъ, отеръ рукою потъ,

Подстроилъ инструментъ, приладился щекою —

И скрипка вновь пилить. Душа веселья — медъ

Гуляетъ по рукамъ, а шумъ растетъ горою:

Молодка робкая и парень посмирнй,

И двушки, что шагъ, становятся смлй.

Подходитъ гость любой — и старъ, и младъ — къ Лагод,

И съ каждымъ онъ, смясь, толкуетъ на свобод.

Крестьяне у него, какъ-будто сыновья,

А старцы сельскіе родни ему миле.

Онъ проситъ: ‘пейте-ка, да кушайте, друзья’,—

И пиръ идетъ горой — чмъ дальше, тмъ шумне:

То псней въ воздух онъ дремлющемъ гудитъ,

То пляской носится во мрак ночи лтней.

Но какъ ни шуменъ пиръ, и онъ не заглушить

Крестьянскій разговоръ, идущій все привтнй:

— Отецъ ты нашъ родной! Дай, Боже, долги дни!

Пусть дточки тебя порадуютъ съ годами,

Пускай на сей земл останутся они

Господствовать, какъ ты, надъ нашими сынами!’

XVI.

— ‘Ой, плохо, кумъ Семенъ! сосдушки, бда!

Молите Господа, чтобъ сжалился надъ нами:

Вчера кормилъ насъ панъ — попраздновали, да!

А нын хлопоты съ прізжими гостями.

Помщикъ, баютъ, нашъ, какъ за-море катилъ,

Такой махнулъ приказъ, на наше, видно, горе:

Лагоду, молъ, прогнать — плохой хозяинъ былъ,

А землю отвести въ аренду, слышь, Забор’.

Такъ, трубочки куря, крестьяне межь собой

Галдли, идучи хозяйскою межой.

— ‘Прогнать? Лагоду-то? Поди ты съ пустяками!’

Откликнулся другой.— ‘Да какъ-же? Да за что?’

— ‘Къ чему-жь у писарей и голова съ мозгами?

Придирку-то найдутъ — вдь платятъ имъ за то.

Поддайся-ка ты имъ — распишутъ такъ наврно,

Что ты, братъ, не найдешь и кровнаго угла.

Я слышалъ, что за то, что крыша протекла,

Съ хозяина сдерутъ до тысячи, примрно.

Старикъ… встимо ужь… изъ кожи лзъ для всхъ,

Онъ врилъ всякому, не лъ съ нимъ пуда соли,

Такъ вотъ и подвели… не видите вы, что-ли?..

Теперь и оберутъ до нитки, какъ на смхъ…

И намъ не сдобровать — ужь это такъ, безъ фальши:

У злого ястреба такой-же злой и глазъ,

Помщикъ далеко, а Богъ еще подальше, —

Не очень-то теперь подумаютъ о насъ.

Съ своимъ-то старикомъ намъ горя было мало,

А богъ-всть тамъ еще, какъ дальше-то пойдетъ —

Таковъ-ли будетъ нашъ избытокъ и впередъ?

Старуха на-двое — ой, на-двое сказала!

Бывало такъ, что міръ заробить кое-что.

Какъ наши лсъ сплавлять наймутся бурлаками,

А при Забор… нтъ, шалишь! уже не то:

Погонитъ онъ ихъ плыть съ хозяйскими плотами.

Да… да… сосдушки!..’

Кивнули головой

Крестьяне-старики, потупились уныло,

И замолчалъ Семенъ, какъ-будто самъ не свой,

Да такъ задумался — и трубка-то остыла.

Онъ выскъ вновь огня, курнулъ ужь за одно

И дальше продолжалъ.

— ‘Плохи у насъ послдки!

Къ Лагод старому привыкли вс давно,

А мы-то, братцы, съ нимъ — выходитъ — однолтки:

Коль вку Богъ продлитъ до ныншней зимы —

Въ Семеновъ день шестой десятокъ кончимъ мы.

Кажись, ужь тридцать лтъ, какъ Господа мы просимъ

О здравіи его,— не больше-ли, друзья?

Вдь, церковь здшнюю святили, помню я,

Тому назадъ годовъ — не меньше — тридцать восемь.

Хорошій господинъ — не то, что этотъ зврь!’

Взгрустнули старики и разошлися скоро.

У каждаго въ устахъ Лагода былъ теперь,

У каждаго въ душ, какъ ножъ, сидлъ Забора.

XVII.

Мартынъ былъ правъ вполн, сосдямъ говоря,

Что возится ихъ панъ съ прізжими гостями:

Явился экономъ, теперь среди двора

Объ этомъ толки шли тревожно межь слугами.

Прізжій — ласковый, какъ выхоленный котъ,—

Съ улыбкой на устахъ, какъ-будто ангелъ съ неба,

Подробный сталъ сводить имнію разсчетъ.

Лагода, цлый вкъ ходившій возл хлба,

Не зналъ пословицы — ‘не дашь, такъ не возьмешь’,

Не понялъ-бы и словъ — ‘ты совсть продаешь’.

Оно и хорошо! У папа-эконома

Толпа съ собой писцовъ, такъ все съумютъ счесть:

Голодной сволочи везд пожива есть —

Въ амбар, на-пол, внутри жилого дома,

А взглядъ у всхъ такой, какъ-будто хочетъ ткнуть.

Одинъ лишь экономъ, не измнивъ улыбк,

Владльца именемъ — не собственнымъ отнюдь —

Читаетъ выговоръ Лагод за ошибки:

Что сдлалъ житницы на старый онъ манеръ,

Что мохомъ заросла вся крыша у амбара,

Что противъ мельницы не принято имъ мръ, —

А это хоть кому, такъ денежная кара,

Что мало на лугу подлано канавъ —

И т проведены небрежно, вдоль окраинъ,

Что поле на пару — подъ кучей сорныхъ травъ,—

Откуда явствуетъ, что плохъ и самъ хозяинъ.

Какъ вихорь, носится привычное перо,

Ввряя т грхи терпнію бумаги,

Какъ лсъ, ростутъ рубли, десятки и сотняги,

За каждымъ промахомъ уходитъ серебро.

Да! тысячи ростутъ въ чудовищномъ расход,

И надо ихъ платить наличными Лагод.

А тамъ еще оброкъ — ужь то само собой,

Да, можетъ, изъ крестьянъ обиженъ кто-другой.

Какъ это все разсчесть, вс цифры эти взвсить —

Глядишь, и выгоритъ въ итог тысячъ десять.

— ‘Да, молвилъ экономъ,— хозяинъ вы плохой!

Могли-бы вы и дворъ, и домъ поправить въ пору.

Смотрите, какъ ведетъ дла свои другой!

Вы взяли-бы въ примръ того-же хоть Забору:

Онъ почву улучшилъ, провелъ повсюду рвы,

Дорогу обсадилъ деревьями, кустами,

Земля у васъ одна — равны и онъ, и вы,

А у него сноповъ не вывезешь возами,—

Такъ силенъ урожай!— скажите: а у васъ?

Все травы сорныя, все куколь да каменья.

Извольте заплатить, что требуется,, да-съ!

И выхать потомъ безъ шуму изъ имнья.

Помщикъ нашъ ршилъ, что доле ему

Держать свое добро въ рукахъ подобныхъ — горе,

Онъ, зная, что сосдъ надежнй по всему,

Участокъ этотъ сдалъ почтенному Забор.

Касаясь-же меня… душевно я скорблю,

Что долженъ былъ придти съ недобрыми встями…

За то, поврьте, я весь умъ употреблю,

Чтобъ только облегчить разсчеты ваши съ нами,

Какъ заповдь велитъ, для ближняго всегда

Готовъ я сдлать все, что можно, господа!

Такъ десять тысячъ — да! Нельзя сказать, что мало:

По счету, именно вы столько и должны,

Но вы не жмитеся во что-бы то ни стало,—

Быть можетъ, нтъ у васъ теперь такой казны,

Такъ мы и тутъ ужо подлаемся съ вами.

По-моему, для насъ, кратчайшій способъ вотъ:

Кой-что наличными, кой-что возьмемъ хлбами:

Я слышалъ, что у васъ недурны кони, скотъ, —

Давайте намъ и ихъ, потомъ ужь можно скоро

Свести всему разсчетъ — и квиты будемъ мы.

Вы въ дом можете остаться до зимы:

Его для старосты готовитъ панъ Забора.

А ужь зимой-то вамъ везд найдется кровъ,

Пробьетесь какъ-нибудь съ малютками своими,

На свт водятся мста для бдняковъ,

А на неб есть Тотъ, кто бодрствуетъ надъ ними’.

Ведя такую рчь, разбойникъ-дипломатъ

Улыбкой подслащалъ ея зминый ядъ.

XVIII.

Лагода понялъ все при этомъ злобномъ яд,

Онъ стиснулъ кулаки, дрожа отъ гнва самъ,

Огонь презрнія сверкнулъ въ потухшемъ взгляд,

А кровь горячая, приливъ къ его вискамъ,

Казалось, на лиц, изъ каждой брызнетъ поры —

И гнвъ былъ на чел, и гнвъ метали взоры.

Но тутъ предъ старикомъ мелькнули, какъ на зло,

Его убожество и силъ былыхъ утрата,

Коварство недруга, могущество магната —

Все то, что до тхъ поръ на умъ ему не шло.

Борьба неравная!— и онъ склонилъ чело

На старческую грудь, а мысль какъ-бы заснула,

И на глазахъ слеза минутная блеснула:

‘О, дти!’ простоналъ болзненно старикъ.

Но торжество враговъ продлилось лишь на мигъ,

Имъ разъ лишь удалось взглянуть на эти слезы,

Поднявши голову, Лагода просвтллъ,

Презрньемъ отвчалъ старикъ на ихъ угрозы:

Оцпенлъ-ли онъ отъ яда вражьихъ стрлъ,

Иль вра въ немъ зажгла свтильникъ утшенья,—

Онъ холодно смотрлъ, какъ грабили его,

И, несмотря на плачъ семейства, у него

Не вырвалось изъ устъ ни слова сожалнья,

Когда послдній грошъ былъ отнятъ у дтей,

Съ улыбкой онъ давалъ разбойничьему люду

Печать помщика накладывать повсюду.

Но было для него гораздо тяжелй,

При голод семьи, смотрть изъ оконъ дома,

Какъ дворня иногда удой его коровъ

Локать давала псамъ того-же эконома,

Какъ въ плугъ, совсмъ чужой, безъ всякихъ дальнихъ словъ,

Впрягали двухъ его любимйшихъ воловъ,

И даже, какъ-то разъ, одинъ изъ слугъ Заборы

Высказывалъ ему, съ ругательствомъ, укоры.

Однакожь, и такой надъ чувствами погромъ

Старикъ переносилъ стоически-спокойно,

Безсильный, сгорбленный, подавленный врагомъ,

Онъ несъ тяжелый крестъ, какъ мученикъ, достойно.

Холодный блескъ очей, безоблачность чела —

Ничто не выдало глубокаго несчастья,

И если онъ страдалъ, то скорбь его была

Недосягаема для празднаго участья.

Когда нахальство слугъ превыше было силъ,

Старикъ ласкалъ дтей, жену свою бодрилъ,

Онъ уврялъ ее, что всмъ займется снова,

Казался молодымъ и бодрымъ той порой,—

И гд-то далеко отъ Нмана родного

Снялъ хату старую съ грошевою землей.

Взглянувъ на старика, сказать не могъ никто-бы,

Что это мученикъ, что это жертва злобы.

Катаясь въ город, какъ пышенъ, какъ хорошъ

Казался экономъ въ коляск межь толпою!

Но имъ ограбленный былъ боле пригожъ

Съ безоблачнымъ челомъ и нищенской сумою,

Хоть странно-бы, кажись, и сравнивать ихъ такъ:

Одинъ — вельможный панъ, другой — сдой бднякъ.

XIX.

Лагода не хотлъ по милости Заборы

Остаться у себя на мст до зимы,

Съ рублемъ-другимъ въ мошн, съ женою и дтьми,

Пошелъ онъ у чужихъ искать себ опоры.

Мартынъ ихъ проводилъ, рыдая, до воротъ

И сталъ прощаться здсь съ своими господами,

Сошелся и другой, служившій имъ народъ,

Сосди съ женами и малыми дтями.

Припоминали вс добро былое ихъ

И плакали опять, и обнимались снова,

Благодаря въ словахъ сердечныхъ и простыхъ

За хлбъ-соль ихнюю, за ласковое слово.

И каждый что-нибудь принесъ имъ со двора

Въ знакъ памяти за ихъ старинную помогу:

Одинъ — орховъ горсть ребяткамъ на дорогу,

Другой — медовый сотъ, подобранный вчера,

А многіе пришли съ краюхою ржаною,

Желая, чтобъ во вкъ не знаться имъ съ нуждою.

Хотя и не легко мужицкимъ языкомъ

Понятно выражать душевныя движенья,

Но слезы на глазахъ докажутъ и молчкомъ,

Что въ искренности ихъ не можетъ быть сомннья.

Лагода въ-очію теперь увидлъ самъ,

Какъ жаль его всему убогому народу —

И вотъ, прощаясь съ нимъ, нахлынувшимъ слезамъ

Онъ такъ-же, какъ и вс, далъ полную свободу.

И точно камень снялъ убогій этотъ людъ

Съ души его въ моментъ напутственнаго хора…

Хитеръ ты разумомъ, почтенный панъ Забора,

Но ты не доживешь до этакихъ минутъ,

Затмъ, что не всегда, не каждому такое

Дается на земл величіе души,

Съ какимъ теперь старикъ гнздо свое родное

Убого покидалъ, на кровные гроши.

Онъ принялъ на краю зіяющей могилы

Отъ ближнихъ приговоръ, что трудъ его свершенъ,

Что не безслдно здсь, на свт, прожилъ онъ,

Не на втеръ свои потратилъ жизнь и силы,

Печатью высшею наивные умы

Отмтили его передъ Богомъ и людьми.

Съ величіемъ души, при мысли о народ,

Взглянулъ онъ разъ еще на милый сердцу домъ —

И скрылась за горой телга съ старикомъ,

И не слыхать нигд съ тхъ поръ ужь о Лагод.

XX.

Да не подумаетъ читатель дорогой,

Что я его веду безъ толку, безъ разбору,

Что въ сторону сошли съ дороги мы прямой,

На сцену выводя Лагоду и Забору,

Что, хлба взявъ кусокъ вначал за сюжетъ,

Забылся я совсмъ, Богъ всть, о чемъ болтая.

Для большей ясности представилъ вамъ поэтъ

Тотъ дальній уголокъ наднманскаго края:

Вы знаете теперь, какъ сютъ хлбъ сперва,

Какъ жнутъ его потомъ на нив колосистой.

Не гнвайтесь, что намъ попался грунтъ нечистый,

Что съ хлбомъ выросла и сорная трава.

Но это ничего, изъ той вернувшись дали,

Мы уподобимся заботливымъ жнецамъ:

Отдлимъ чистый хлбъ отъ куколя, и вамъ

Покажемъ вмст ихъ, чтобъ вы ихъ различали —

А то, не отличивъ отъ хлбушка травы,

Еще растопчете и рожь, пожалуй, вы.

Святое слово — хлбъ, и на земл, и въ неб:

Богъ длится съ людьми самимъ собою въ хлб,

Предъ Хлбомъ живота и ангелы дрожатъ,

Смиренными его пріемлемъ мы устами.

А хлбъ земной для насъ поддерживаетъ рядъ

Измнчивыхъ судебъ, зовущихся годами,

И этимъ хлбомъ мы, отъ крошекъ до краюхъ,

Спасаемъ нашу плоть, а съ плотію — и духъ.

XXI.

Но горе всякому, кто шутитъ покаяньемъ,

Кто святотатственно Хлбъ жизни воспріялъ!

Отравленный въ душ спасительнымъ питаньемъ

Онъ пропасть подъ собой незримую вскопалъ.

Вотъ такъ и хлбъ земной для насъ бываетъ ядомъ,

Когда не вришь ты, пришлецъ издалека —

Зайди дорогою хоть въ дв деревни рядомъ

И въ каждой разспроси любого мужика.

Покажутъ тамъ теб съ наглядностью живою

И спорый хлбъ, и тотъ, что въ прокъ нейдетъ людямъ,

Одинъ питателенъ, другимъ-же, какъ травою,

Нельзя насытиться — онъ вредъ приноситъ намъ.

Должно быть, что одинъ отравленъ злакомъ низкимъ,

Другой-же чистъ совсмъ,— но кто ихъ разберетъ?

Вдь, кажется, они росли въ сосдств близкомъ,

Всходили хорошо, давали равный плодъ,

Кропилъ ихъ тотъ-же дождь, и жгла засуха та-же,

Въ одинъ и тотъ-же день ихъ убрали съ полей,

И равной близны была мука ихъ даже,—

А дйствуютъ они различно на людей.

Въ одномъ, должно быть, злакъ попалъ дурного вида,

Сиротская слеза, иль чья-нибудь обида:

Такого хлба ты, спознавшись ближе съ нимъ,

И самъ не покупай, и не давай другимъ,

Не шь его отнюдь,— на немъ проклятье неба,

Геенною разитъ кусокъ такого хлба.

Забору ты спроси,— и если въ потъ и дрожь

Не кинетъ гршника,— сказалъ я, значитъ, ложь.

XXII.

Однажды, подъ-вечеръ осеннею порою,

Я халъ, проливнымъ застигнутый дождемъ,

Холодная вода текла съ меня ручьемъ

По платью, по лицу,— какъ вдругъ передо мною

Мелькнулъ вдали огонь, и уловилъ мой взоръ

Какую-то избу — то былъ зазжій дворъ.

Зазжіе дворы у насъ, какъ всмъ извстно,

Соломой крытые, съ бревенчатымъ ребромъ —

Невзрачные на видъ: и дымно въ нихъ, и тсно,

И путникъ миновать старается ихъ днемъ —

Но позднимъ вечеромъ и темными ночами

Они бодрятъ его привтными огнями,

Становится въ душ какъ-будто веселй,

Какъ-будто санъ себя нашелъ ты гд-то снова,

Вдь, право, иногда, соскучась безъ людей,

Хотлось-бы сказать кому-нибудь хоть слово,—

Такъ что-же если вы подъ бурей, подъ дождемъ?

А тутъ васъ ждетъ пріютъ съ сердечной прямотою,

Собравшійся народъ толкуетъ межь собою,

Пылаетъ комелекъ привтливымъ огнемъ.

Невольно какъ-то вамъ взбредетъ на умъ дорогой

Остаться ночевать подъ крышею убогой.

Въ такой вотъ точно дворъ, хоть домъ былъ недалекъ,

Захалъ ночевать и я на огонекъ.

Чтобъ скуки не нажить съ удобствомъ помщенья,

Забрался я въ избу, гд было пошумнй,

За медомъ рчь вели тамъ нсколько людей —

Крестьяне-пахари изъ дальняго селенья.

Подсвши къ огоньку, съ ногами на просторъ,

Услышалъ я такой межь ними разговоръ:

XXIII.

— ‘Ну, будь здоровъ, Семенъ!’

— ‘За здравіе Мартына!

Да… да… ужь такъ-то мы жалемъ старика!

И гд-то онъ теперь, нашъ добрый старичина?

Господь лишь вдаетъ — на всемъ Его рука.

Гляди!.. ограбили бднягу до остатка

И нищимъ выгнали — подумать страшно, кумъ!

Ну, что ему земля оброчная да хатка?

Валандаться съ сохой — его-ли это умъ?

Да если-бъ и умлъ, такъ силы недостача:

Ужь гд за ней ходить со стонами да плача.

И слыхано-ли жить въ мужицкой худоб,

Когда въ теб сидитъ шляхетская порода?

А въ тестьдесятъ-то лтъ — ребенокъ, вдь, Лагода!—

Я знаю это, кумъ… сужу я по себ.’

— ‘Да ну тебя, Семенъ! Богъ милостивъ — и ладно!

Онъ должное воздастъ обидчику за насъ.

Спасибо, старику хоть съ дтками повадно,

Немного подросли — такъ выручатъ подчасъ.

Ужь только-бы везло, а трудъ-то не задача,

Дай Боже, чтобъ везд была ему удача’.

— ‘Пускай-бы на часокъ пожаловалъ онъ къ намъ,’—

Сказалъ одинъ мужикъ оглядывая стны:—

‘Ему-бы не узнать, хоть вкъ онъ прожилъ тамъ,

Теперь своей избы — такія перемны!..

Оно, дйствительно, тугонько намъ подчасъ,

За то и барыши канальски лзутъ въ гору,

Мастакъ хозяйничать — скажу я про Забору.

Теперь заводитъ вновь онъ житницы у насъ,

Домъ заново покрытъ — не прежній ужь, дырявый,

Межуются поля, проводятся канавы.

А будущей весной, на умолотъ зерна,

И втеръ пустятъ въ ходъ — развдалъ я случайно,

Строенье выведутъ для выкурки вина,

Да приведутъ воловъ большущихъ изъ Украйны:

Пахать при нихъ легко — и трудъ теб не въ трудъ,

А на зиму продай — такъ золотомъ дадутъ’.

— ‘Я былъ,’ сказалъ другой,— ‘недавно во двор-то:

Отъ службы отлынить хотлъ сторожевой.

Забора вышелъ, слышь, такой веселый это —

Дньай-же, братцы, онъ хвалиться мн собой:

— А что? спросилъ, смясь,— хозяйничать умю?

Пускай-себ тамъ голь кричитъ противъ меня,

Ужь не попрежнему — Лагод ротозю

И въ умъ, поди, не шло, что дворъ его — казна.

Бывало, возится, какъ нянька, съ мужиками,

А много-ли ему крестьяне помогли?

Заробилъ много-ли онъ въ тридцать лтъ-то съ вами?

Березовый костыль, суму изъ конопли!

И въ этомъ, вотъ, году скопилось у Лагоды

Не больше сотни копъ. А ну-ка, погляди,

Какъ буду я сбирать на будущіе годы,

Безъ всякихъ тамъ молитвъ и безъ святой воды!

Онъ, по старинному обычаю да взгляду,

Колосья все святилъ, а пашни-то не зналъ,

На солнц жарился при жатв до упаду,

А продавалъ за грошъ — потомъ и голодалъ.

Немного думая о вашей божьей вол,

Надюсь только я на свой хозяйскій глазъ:

Ужь лучше я пять разъ подъ рожь вспахаю поле,

А хлба у нея родится въ десять разъ!’

— ‘Ой, Богъ съ нимъ, этотъ хлбъ — не приведи Создатель!

Хозяйство экое — лети оно въ трубу!

Дв мрки со двора я жита взялъ, пріятель,

Такъ ужь и тутъ болзнь закралася въ избу —

Не видлъ и конца я этакому лиху!’

Вступился въ рчь Семенъ и дальше молвилъ тихо:

‘Сначала занемогъ ребенокъ у меня,

Потомъ батракъ — да тотъ отгрызся какъ-то спячкой,

А нын старшій сынъ — здорове кремня —

Ужь дв недли вотъ, какъ мается горячкой.

Я къ лекарю сейчасъ — да что тамъ лекаря!

Замучилъ только онъ парнишку порошками,

Спасибо, въ умъ пришло спросить у знахаря,—

Такъ тотъ мн всю болзнь, какъ выложилъ, словами!

— Не съ втру-ль, молъ, оно? у дда я спросилъ,—

Не злой-ли глазъ застигъ?— Поди ты! говоритъ онъ:

Забора, видно, всхъ васъ хлбомъ накормилъ,

А хлбъ его, какъ есть, чертями весь пропитанъ!

Подайте мн кусокъ — не выйдетъ дьяволъ цлъ.

Какъ сталъ его крестить да донимать словами,

Такъ,— что. вы скажете,— какъ сажа, почернлъ,

И весь, какъ есть, тотъ хлбъ покрылся червяками!

— У, знаю я тебя, нечистый! Провались!

Семенъ, сказалъ мн ддъ,— ужь тутъ не безъ занозы:

Вдь это кто-нибудь ограбленъ былъ, кажись,

А эти червяки — людскія, значитъ, слезы.

Не бойся, говоритъ — поправится твой сынъ!

Но хлбъ сожгите весь, до крошки самой малой,

Иначе цлъ изъ васъ не будетъ ни одинъ,

Не то опутаетъ нечистый васъ, пожалуй.

Похалъ, значитъ, я и въ город купилъ

Другую рожь себ вначал той недли,

На новомъ хлб вс опять поздоровли,

И сыну прибыло какъ-будто больше силъ.’

Такъ велъ Семенъ свою о чудесахъ бесду

И чарку осушилъ во здравіе сосду.

— ‘И я’, сказалъ сосдъ,— ‘слыхалъ о знахар

И тоже приводилъ жен резоны эти,

Она толкуетъ: хлбъ везд одинъ на свт,

А гд-же я возьму, когда не во двор?

Отъ понедльника до самой вплоть суботы

На барской полос работаетъ народъ —

Ужь тутъ не до своей приходится работы,

А свой-то въ пол хлбъ, глядишь, и пропадетъ.

Коль совсть есть въ людяхъ, тогда безъ разговора

Пускай-же кормитъ насъ, по крайности, Забора!

Ботъ такъ-то баба мн отвтила тогда,

Пошла и мрку ржи достала изъ имнья,—

Сейчасъ-же къ намъ потомъ припуталась бда:

Содомъ пошелъ въ дому, Господне попущенье,—

И старъ, и малъ у насъ, и даже съ братомъ я,

Богъ всть изъ-за чего, затяли раздоры,

Нечистый тшился,— ужь, истинно, друзья,

Не видть намъ добра у этого Заборы!

Я брату говорю:— Послушай-ка, Иванъ!

Горячку не пори, не лайся ты обидно,

Какая намъ корысть хозяйничать въ-изъянъ?

И передъ Богомъ грхъ, да и людей-то стыдно.

Давай раздлимся.— Давай, промолвилъ онъ,—

Вдь все-же мы родня, а не враги какіе.

Пошелъ и выпросилъ я пустоши загонъ,

И ну длиться съ нимъ — сильны, вдь, бсы злые.

Запасецъ кой-какой у насъ былъ до того,

А на двое пошло — не стало ничего!

Когда-же мы съ нимъ хлбъ (ужъ вотъ-то очумли!),

Какъ водится у насъ, сломали при раздл,

Нашептывая такъ:— какъ этимъ двумъ кускамъ

Въ излом не сростись — не съхаться и намъ…

Такъ, врите-ли вы? Отъ этого излому

Все черви поползли какіе-то по дому!

Что дло наше дрянь — смекнулъ ужь тутъ и я,

Оно и вышло такъ, доподлинно, друзья:

При дружескомъ труд, безъ шуму да безъ ссоры,

Жилося намъ легко, за брата братъ радлъ,—

Теперь мы бдняки,— а это хлбъ Заборы

Занесъ въ мою избу и смуту, и раздлъ’.

XXV.

— ‘Ей-ей-же это такъ!’ замтилъ кто-то снова:

‘Заборинъ хлбъ везд надлаетъ бду.

Примрно, случай былъ… да въ ныншнемъ году:

Анютку помните? Совсмъ была здорова,

Шестнадцати годовъ, въ то зремя замужъ шла,

Красавица собой, веселая такая:

Муки ей подарилъ нашъ панъ для коровая,—

Такъ что же? Въ самый день внчанья померла.

А нищій-то безъ ногъ, калка-то убогій?

Здоровый былъ такой, хоть ставь его въ наборъ,—

Пошелъ онъ (помните?) за хлбушкомъ во дворъ,

Полъ его, бднякъ — и околлъ дорогой’.

XXVI.

— ‘Заборинъ хлбъ кругомъ извстенъ ужь друзья’,—

Опять сказалъ Семенъ, склонясь надъ чаркой низко:

‘Теперь онъ шлетъ его въ чужіе все края,

А тутъ ему но ходъ, въ особенности близко,

Дурная слава здсь везд о немъ идетъ,

А тамъ, въ чужихъ краяхъ, другой совсмъ народъ,

Вдь, тамъ промежъ людей вражда идетъ сильне,

Болзней — тамъ не счесть, и умеръ — все одно.

Народъ мудрене, а вра ихъ слабе,

И не поврятъ тамъ въ заклятое зерно.

Другое дло, другъ, у насъ въ сел торговомъ!

На-дняхъ я повстрчалъ знакомаго купца,

Давай мы толковать о томъ, о семъ — да словомъ,

Про урожай зерна, соломушки, снца.

— Ну, братецъ, говоритъ, издохни я на мст,

Чудного вы теперь хозяина народъ:

Подбрось его зерна хоть горсточку на плотъ,—

Сейчасъ пойдетъ ко дну — могу сказать по чести.

Заправскій онъ, кажись, хозяинъ съ давнихъ поръ,

Но дла съ нимъ вести не дамъ совтъ и вору:

Рука тяжелая, а деньги хуже сору*—

Должно быть, сажею онъ душу-то натеръ!

Ой — ой! И у жидовъ башка подчасъ бываетъ:

Вдь, кажется, простякъ — а тонко понимаетъ!’

XXVII.

Такой-то вотъ разсказъ тогда я слышалъ тамъ —

И думалъ, позабывъ дорожнія невзгоды,

Но почему-же хлбъ ограбленный Лагоды

Нейдетъ во-здравіе и счастіе людямъ?

Зачмъ несетъ онъ смерть, болзни или ссору

Въ тотъ домъ, куда его заносятъ безъ разбору?

За что страдаютъ т, кому-бы благодать,

За добрыя дла, прямая надлежала?

Иль собственныхъ грховъ у каждаго такъ мало,

Что слдуетъ еще чужіе искупать?

Забора почему-жь живетъ, не унывая,

И нива у него даетъ роскошный всходъ,

А пахарь-труженикъ, плоды ея вкушая,

Въ поденщичьей изб несчастіе несотъ?

Напрасно въ голов ищу я мысли ясной…

Разсказъ останется… не боле, какъ басней!

XXVIII.

Я видлъ въ город, какъ съ жадностью не разъ

Купцы Заборинъ хлбъ на рынк обступали,

И думалъ: неужли отъ этого у насъ

Прибавится невзгодъ, болзней и печали?

Но изволеніемъ таинственной руки

Сосдній пекарь возъ купилъ такой муки

И выпекъ свжій хлбъ. Купилъ и я ковригу,

И лъ проклятый хлбъ за ужиномъ при всхъ.

А Богъ, сердца людей читающій, какъ книгу,

Мн ложе немощи послалъ за этотъ грхъ,

А другъ, съ которымъ я длился всмъ годами,

Оклеветалъ меня предъ праздною толпой,—

И хлбъ, испорченный обидою людской,

Пришлося мн облить кровавыми слезами.

XXIX.

Какъ дивны Промысла незримые пути,

Ведущіе людей во имя искупленья!

А намъ безъ ропота и шагу не пройти,

Страдая за отцовъ и ближнихъ преступленья.

Быть можетъ, міру данъ спасительный удлъ

Нести за насъ ярмо и нашихъ темныхъ длъ,

Чтобъ длинный рядъ грховъ, содянныхъ людями,

Загладить общими хорошими длами,

Иль, можетъ быть, терпя за ближнихъ нашихъ зло,

Мы собственныхъ заслугъ пополнили число,—

Господь то вдаетъ — но горе непреложно:

Вдь, ношу общую на плечи принялъ тотъ,

Кто дружбу за столомъ съ обидчикомъ ведетъ,

Кто хлбъ изъ рукъ его беретъ неосторожно —

Затмъ, что тутъ грозитъ малйшая кроха

Болзнію тлесъ иль мерзостью грха.

Спокойно-ли теперь Забора спитъ ночами,

Иль сну его чужда забвенья благодать?

У ангела его хранителя вы сами

Развдайте про то — не намъ объ этомъ знать.

Но Боже васъ храни отъ крохъ чужой невзгоды,

Не трогайте богатствъ, добытыхъ грабежомъ:

На вашу голову, невинную ни въ чемъ,

Свинцомъ падетъ слеза горючая Лагоды!

Омулевскій.

‘Дло’, No 12, 1878

КУСОКЪ ХЛБА.

Читайте также: