ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
НАШИ ПИТЕРСКІЕ.
XII.
КУХАРКА.
——
——
——
——
——
——
Кухарка, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Въ кухн пахло варенымъ цикоріемъ и тряпками, сушившимися недалеко отъ плиты. У благо сосноваго стола, уставленнаго горшками, кусками говядины, солонкой и рванымъ ситомъ съ какою-то жижицей, сидлъ худенькій небольшаго роста солдатъ съ щетинистыми усами и пилъ кофей. У плиты стояла кухарка — женщина лтъ тридцати и ковыряла вилкой жарившуюся на сковород какую-то рыбу.
Солдатъ выпилъ кофей, обернулъ чашку кверху донышкомъ, положилъ на него огрызокъ сахару и всталъ съ мста.
— Дай-ка, Аксинья, уголька, я выду на лстницу трубочки покурить, проговорилъ онъ и вытащилъ изъ кармана штановъ засаленый ситцевый кисетъ, изъ котораго торчалъ кончикъ чубука.
— Ну ужъ полно, что за трубка!.. Ступай домой, коли собрался.
— Эхъ ты какая, право… пробормоталъ солдатъ и спряталъ кисетъ.— Прощай, коли такъ!
— Прощай, отвчала Аксинья, не отходя отъ плиты и стоя къ солдату спиною.
Солдатъ взялъ фуражку и ушолъ.
— Чортъ эдакой! обругалась Аксинья. Пихнула ногой попавшагося котенка и вышла на лстницу. На лстниц еще были слышны шаги солдата.
— Прохоръ Иванычъ? крикнула она.
— Ну? откликнулся солдатъ.
— Подь-ка сюда!
Солдатъ поднялся наверхъ.
Слышишь, Прохоръ Иванычъ, ты женись на мн.
Солдатъ переминался съ ноги на ногу и чесалъ затылокъ.
— Женись, женись! передразнилъ онъ:— а было бы на что. Надо свадьбу съиграть, товарищей угостить.
— Съиграемъ какъ нибудь. У меня тридцать рублей есть принакоплено. Перья на перину есть, на чердак лежатъ.
— Что мн въ перьяхъ-то! Тоже жить надо. Прощай!
— Ахъ ты пьяная рожа, пьяная! разразилась Аксинья.— Небось, какъ штыкъ потерялъ, пьянствовавши, такъ ко мн же прибжалъ, у меня же пять четвертаковъ выманилъ. Безстыжіе твои глаза!
— Прощай, проговорилъ онъ и началъ сходить съ лстницы.
— Такъ вотъ что, не смй ты ко мн посл этого и рожи своей поганой показывать! Придешь, такъ выгоню! Возьму кочергу, и кочергою тебя подлеца!
Солдатъ ушолъ.
Прошла недля. Аксинья чистила картофель и тихонько пла:
‘Собачка врная моя залаетъ у воротъ’.
На кровл филинъ просвистлъ’…
и установилась. Въ кухню вошелъ Прохоръ Иванычъ.
— Ну что пришолъ? обратилась къ нему Аксинья.— Говорила вдь я теб, чтобъ ты не смлъ мн и на глаза показываться. Пошолъ вонъ, подлые твои глаза!
— Ты не очень, что ты…
— Пропился врно, такъ опять за деньгами пришолъ. А вотъ теб Богъ, и вотъ теб двери!
Аксинья указала на образъ и потомъ на двери. Прохоръ Иванычъ не трогался съ мста.
— Ты погоди, ты вотъ что… Ты прежде выслушай, говорилъ онъ.
— Нечего и слушать тебя, подлеца. Ступай — откуда пришелъ. А нтъ, я хозяйк нажалуюсь, что отъ тебя отбою нтъ, такъ она велитъ тебя дворнику выпихать.
— Эхъ ты какая, Аксинья! Выслушай прежде, а потомъ и гони!
— Ну говори и ступай вонъ отъ грха.
— Слышишь, вотъ что: я говорю, повнчаемся.
Гнвъ у Аксиньи сталъ проходить.
— Дуракъ, право, а еще солдатомъ называешься, все еще ругала она его, но ужь такъ, не сердясь.
— Да ты что же ругаешься-то? Не любо, такъ разойдемся.
— Да какъ же тебя не ругать! Садись, что ли.
Черезъ полчаса Прохоръ Иванычъ усплъ еще напиться кофею и покурить на лстниц трубочку.
— Ты говоришь, что у тебя тридцать рублевъ есть? говорилъ онъ Аксинь.
— Есть.
— А гд они у тебя?
— Гд!.. Извстно гд,— въ сундук.
— Вотъ этотъ, что подъ кроватью-то?
— А то въ какомъ же? У меня одинъ сундукъ.
— Все, мелкими или крупными?
— Да что теб до этого? Крупными.
— Такъ, къ слову. Будто ужь и спросить нельзя?.. Покажи ихъ, какія такія.
— Ахъ ты Фома неврный! Ну не безстыжіе ли твои глаза посл этого?
Аксинья выдвинула изъ-подъ кровати сундукъ, порылась въ немъ и вытащила оттуда ситцевый мшечекъ.
— Вотъ они, гляди на нихъ.
— Да ты вынь.
Аксинья вынула изъ мшечка три красненькія бумажки. Прохоръ Иванычъ осклабился.
— Вдь это на ассигнаціи-то больше ста рублей будетъ… проговорилъ онъ.
— Да еще восемь рублей за хозяйкой есть. Ну что, уврился? Платьишки мои теперь будешь смотрть, что ли? Сунься и сюда съ своимъ рыломъ.
— Что мн въ платьяхъ-то?.. Прощай.
— Когда же зайдешь? Теперь ужъ мясоду-то не много осталось, такъ надо думать.
— Забгу какъ нибудь, проговорилъ Прохоръ Иванычъ и ушелъ.
Черезъ дв недли была свадьба Аксиньи съ Прохоромъ Иванычемъ. Хозяйка дала ей свою чистую комнату для свадебнаго пиршества и подарила тюлю на вуаль, надванныя блыя перчатки и помятый, но еще годный къ употребленію чепецъ для визитовъ на второй день.
Поутру въ день свадьбы, Аксинья еще только успла встать и наливала свой желудокъ кофеишкомъ, какъ уже пришелъ женихъ и принесъ ведерную бутыль водки и дв бутылки наливки.
— Куда это столько? встртила его Аксинья,— обопьетесь.
— Ничего не обопьемся. А я думаю, чтобъ не мало было.
Хоть я и звалъ всего человкъ пять, а народу-то наберется. Ужь наши ежели пронюхаютъ, что гд есть угощеніе, такъ придутъ. Не гнать же ихъ… Ты-окорокъ-то купила?
— Купила. Вотъ сейчасъ истоплю печь да сажать его стану. Два пирога испеку: съ рисомъ да съ вареньемъ. Что же еще, какого угощенія надо? Ты, Прохоръ Иванычъ, не больно зови гостей-то.
— Да я никого не звалъ. Ефрейторъ съ женой будетъ, Федоровъ,— онъ шаферъ, да еще человка три, четыре.
— То-то, смотри же! Ли то ужь, ничего не видя, на свадьбу двнадцать рублей издержала. А что купила?— ничего.
Въ шесть часовъ вечера женихъ прислалъ шафера и карету. Шаферъ вошелъ въ комнату. Невста въ темномъ шерстяномъ плать и въ бломъ вуал съ цвтами сидла въ чистой комнат на диван и плакала. Около нея помщались три двушки — знакомыя ей горничныя и тоже, глядя на нее, слезились. Поодаль сидли: съ окладистой черной бородой мужчина въ ватной чуйк — кучеръ и его жена. Около ихъ вертлся ихъ сынъ — мальчишка лтъ семи въ розовой ситцевой рубашк и новыхъ сапогахъ со скрипомъ и стукомъ.
— Прохоръ Иванычъ за вами прислали, они въ церкви ждутъ съ, проговорилъ подойдя къ невст шаферъ, бравый солдатъ съ розовымъ бантомъ на рукав.
— Ну! въ часъ добрый! сказала кучерова жена я встала съ мста.— Вставай, Аксиньюшка. Петръ Филимонычъ, благословимъ ее, обратилась она къ мужу.
Благословеніе кончилось. Мальчишк въ сапогахъ со скрипомъ и стукомъ вручили образъ, завернутый въ блый платокъ, и процессія тронулась.
Начали сходить съ лстницы. Впереди шелъ шаферъ, освщалъ стеариновымъ огаркомъ путь и на ходу накидывалъ на себя шинель, которая поминутно сваливалась съ плечъ. За шаферомъ шли: мальчишка съ образомъ и невста съ гостями.
— Крестись, Аксиньюшка, говорила на каждомъ перекрестк кучерова жена невст. И невста крестилась.— Мшечекъ съ мыломъ, денежкой и хлбомъ положила въ карманъ.
— Положила.
— То-то, отъ этого жизнь лучше будетъ.
Сошли внизъ.
— Теперь подумай о вин и плюнь,— черезъ это мужъ пьяницей не будетъ, напвала кучерова жена.
Невста исполнила и это.
У подъзда стояли кухарки и горничныя почти со всего двора и смотрли на церемонію.
Шаферъ отворилъ дверцы кареты. Первая вошла въ карету невста, за ней кучерова жена, потомъ кучеръ. Мальчишка съ образомъ помстился на колняхъ отца, противъ невсты. За мальчишкой влзли дв двушки горничныя. Третьей не было мста.
— Куда же Груша-то сядетъ? Не идти же ей одной… говорила невста.
— Петръ Филимонычъ, да ты выдь изъ кареты-то. Ты мужчина, пшкомъ дойдешь, сказала кучеру жена.
— Нтъ ужь, Петръ Филимонычъ пусть сидитъ. Лучше мы вотъ что сдлаемъ: пусть Груша сядетъ, а я къ ней на колни… или пусть она ко мн и къ вамъ на колни садится. Далеко ли здсь!
Въ карету сла и Груша. Шаферъ захлопнулъ дверцы кареты, вскочилъ на козлы и карета тронулась.
На стол горлъ огарокъ, вставленный въ мдный подсвчникъ, стоялъ пустой штофъ, рюмка, и лежала вуаль съ блыми цвтами. На брачной постели сидла Аксинья и горько плакала. Напротивъ ея, упираясь затылкомъ въ перегородки коморки, полу-лежалъ, полу-сидлъ на стул пьяный Прохоръ Иванычъ и ругался. За перегородкой слышалось храпнье и сапнье другихъ обитателей комнаты.
Это была первая ночь новобрачныхъ посл свадебнаго пиршества.
— И зачмъ ты это пилъ столько? Выпили ведро и довольно, не нужно было посылать, а ты послалъ опять за винищемъ. А здсь зачмъ было пить? Ну, пускай бы ужь провожатые трескали, т рады до чужаго, а то и ты съ ними туда же!
— Шкура ты эдакая, право шкура! Какъ же не веселиться, не пить въ такой день? Вдь эдакой день разъ въ жизнь у человка бываетъ… Ну, молчи!
— Не стану молчать, не стану. Ругать тебя надо, вотъ что. На чьи ты деньги пилъ, скажи мн? Разв на свои деньги?
— На свои. Ты моя, и деньги мои, а не твои. Какъ ты меня смешь упрекать?
— Смю, потому что ты на мои пилъ. Ты и женился-то на мн только потому, что у меня деньги были. Теб только и хотлось попьянствовать да товарищей угостить.
— Ну да, хотлось, а ты молчи, а, нтъ встану, да и пришибу!
— Подлецъ ты, подлецъ, посл этого!
— А вотъ я тебя пну, такъ ты и будешь молчать!
— Никогда передъ тобой не буду молчать.
— Такъ постой же, я тебя поучу!
Прохоръ Иванычъ всталъ съ мста и, шатаясь, направился къ Аксинь.
— Батюшки, помогите, онъ меня бить хочетъ! закричала она.
На крикъ ея пришли въ ихъ комнату проснувшіеся сосди и стали уговаривать Прохора Иваныча.
— Господи! наказалъ ты меня этимъ человкомъ! проговорила Аксинья, и, зарыдавъ, уткнулась въ подушку. Такъ, не раздваясь, и проспала она остатокъ ночи. Прохоръ Иванычъ спалъ на стул, опершись руками на столъ и положивъ на нихъ голову.
На другой день, когда проснулась Аксинья, Прохора Иваныча уже не было въ коморк. Она встала и отправилась въ печк варить кофей.
— Что у тебя вчера съ самимъ-то было? спрашивали ее сосдки.
— И не говорите, родныя, наказаніе, да и только!
— Побилъ, больно побилъ?
— Побить-то не побилъ, а хотлъ, да ужь люди остановили.
— Вишь грхъ какой, право. И въ какую ночь!
— Видно ужь судьба моя такая! Наказалъ меня Богъ этимъ человкомъ! проговорила Аксинья, прослезилась и отерла глаза кулакомъ.
— А теперь-то онъ гд?
— Да кто-жь его знаетъ. Я проснулась, такъ ужь его не было.
— Не въ кабакъ ли похмляться ушолъ? Хочешь, такъ пошлю моего, онъ съищетъ.
Но посылать не пришлось. Прохоръ Иванычъ пришелъ самъ. Встртившись съ женой, онъ отвернулся.
— Что-жь ты, Прохоръ Иванычъ, не здороваешься? сказала ему Аксинья.
— Здравствуй!
— Что это ты вчера-то набдокурилъ! Вспомни-ка, начала она.
— Ну, ужь молчи, полно. Не поминай. Скверно!
— То-то, скверно! Садись, давай пить кофей.
И они начали пить кофей.
Въ двнадцатомъ часу Прохоръ Иванычъ и Аксинья собрались идти въ гости съ визитами. Хотла Аксинья надть другое платье,— глядь на стну, а платья нтъ.
— Прохоръ Иванычъ, гд-жь платье-то мое?
— Какое платье?
— Да сренькое, красными цвточками? Я его третьяго дня прислала сюда съ Анной Федоровной.
— Вотъ что, Аксинья, ты ужь не ругайся, проговорилъ Прохоръ Иванычъ: я его заложилъ.
— Какъ заложилъ?!
— Да такъ. Заложилъ одному нашему солдатику, еврею.
— Да какъ же ты смлъ?
— Какъ же быть-то иначе,— нужно было. Нужно было искупить всего. Ты разсуди сама: ведро водки простой, дв бутылки сладкой, карета, да за внчанье. А у меня только три рубля и было. Дай семь рублей, такъ я выкуплю. Сейчасъ же можно выкупить.,
Аксинья дала семь рублей.
Черезъ четыре мсяца посл свадьбы у Аксиньи родилась дочь.
— По рукамъ и по ногамъ связала меня эта двчонка, жаловалась Аксинья сосдкамъ.— Безъ нея я хоть блье стирать ходила, такъ зарабатывала, а теперь что? иголкой-то не много наковыряешь. За рубашку-то вонъ по гривеннику даютъ, а скоро ли ее сошьешь? Знала бы, что Прохоръ Иванычъ такой непутный, такъ ни за какія бы, кажется, блага не вышла за него. Жила бы себ на мст да жила. Ну, родилась двчонка, въ воспитательный бы отдала.
— Да ты посылай его на работу, что, въ самомъ дл, онъ такъ болтается. Наши же мужья ходятъ.
— Онъ какой-то неимущій, ни къ какой работ неспособенъ.
— Да тутъ способности и не нужно. Наши вонъ ходятъ стну каменную разбирать, мусоръ носить,— у подрядчика нанимаются… По полтин въ день зарабатываютъ.
Большихъ усилій стоило Аксинь уговорить мужа ходить на работу. Онъ все отговаривался, что у него силы нтъ, однако созналъ свое безпутство и сталъ ходить.
Въ город ходили слухи, что упавшею стною какого-то стараго сгорвшаго зданія убило рабочихъ, занимавшихся расчисткою мстности. Одни говорили, что убило десять человкъ, другіе — пятнадцать, а третьи — видимо невидимо! Винили домохозяина, винили архитектора. Говорили, что между ними была стачка: потому что стну эту валить было нельзя, а нужно было разбирать по кирпичу, но это стоило бы втрое дороже. Первый день поговорили, второй день поговорили объ этомъ происшествіи, и забыли его, а на третій день по Волковскому кладбищу ходила Аксинья съ какою-то женщиною и искала могилу мужа, спрашивая сторожей ‘гд похоронены т, что стною-то убило’!’
— А вотъ пройдешь прямо, потомъ повернешь налво, потомъ направо, перейдешь рчку, упрешься въ заборъ, тутъ у забора и будетъ, говорилъ сторожъ.
Женщины искали, но найдти не могли.
— Господи, что я за несчастная такая, говорила Аксинья: — жила я на мст и никакого горя не знала, вышла замужъ — было горе, мужъ былъ пьяница, да все-таки при немъ-то хоть квартиру имла, а теперь что? Куда я днусь съ ребенкомъ-то? По рукамъ, по ногамъ связала меня эта двчонка, просто хоть руку протягивай! За грхи меня Богъ наказалъ этимъ Прохоромъ Иванычемъ!
И Аксинья плакала.