КТО КОГО.
КТО КОГО.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
——
Кто кого, Забытый О., Год: 1882
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Постоялый дворъ. Огромная изба, безъ всякихъ перегородокъ. Въ углу, подл окна, стоитъ большой шкафъ съ полками и ящиками. На выдающейся площадк его красуется массивный графинъ со стаканчиками и жестяными ‘крючками’, для установленнаго измренія ‘животворной влаги’. Подъ окномъ сидитъ хозяинъ, крупный черноволосый мужикъ, съ широкой длинной бородой и съ выстриженными надо лбомъ воротцами. Выраженіе лица его сердито-меланхолическое. У шкафа топчется плюгавенькій старичокъ-солдатъ. Голова у него совершенно голая, лобъ изборожденъ частыми, мелкими морщинками, маленькіе, тусклые, срые глаза, съ едва замтными бровями и вками, постоянно мигаютъ, острый стриженый подбородокъ нсколько выдался впередъ, углы тонкихъ губъ сильно сползли книзу. Поодаль сидятъ за шитьемъ дв женщины: блая, пухлая хозяйка и красная, какъ кирпичъ, молодуха, ея сноха.
— Ужь видно, Ипатъ Семенычъ, позволь еще! говоритъ солдатъ, кивая на графинъ.
— Сдлай милость… у насъ незапретно, отзывается хозяинъ и отмриваетъ гостю ‘крючокъ’.
Солдатъ выпилъ и, крякнувъ, продолжалъ:
— То и хорошо, что незапретно, потому вотъ и идешь къ теб. А теперь у меня старуха… и-и, страсть! Пробовалъ на домъ покупать, такъ что-жь ты думаешь? Увидитъ, схватитъ и въ дребезги разобьетъ. И не понюхаешь. А что, я не заслужилъ что-ль? За вру божію, да царское величество, вонъ сколько лтъ отмахалъ. На войн, и то положенье идетъ — по чарк. А тутъ , что за бабья команда? Знать ничего не хочу! Наливай еще… Расплатимся. Она думаетъ, что у ней только и деньги? У меня побол, да и то не горжусь.
Послднія слова старикъ произнесъ съ обидчивымъ крикомъ, при чемъ весьма неудачно топнулъ ногой и покачнулся. Бабы захохотали. Хозяинъ сдвинулъ брови и кашлянулъ.
— А ты бойчись, а то упадешь, замтила свекровь.
— Я-то? Небось не упаду, защищался солдатъ.— Я теб что хошь представлю… на одной ножк.
— Ну-ка, представь! вставила сноха.
— Чего лзете-то? Шалавы! ограничилъ хозяинъ.— А ты, Архипичъ, плюнь на нихъ. Говори со мной. Ты говоришь, у тебя денегъ много?
— Да деньги что… пустое! А вотъ я имъ покажу, какъ у насъ въ лагеряхъ…
Онъ засучилъ рукава, уперся кулаками въ бока, широко раздвинулъ ноги и, быстро опускаясь и поднимаясь, бойко зашепелявилъ:
Засвистали казаченьки
Въ походъ съ полуночи,
Заплакала Марусенька
Свои ясны очи — ихъ!
— Вотъ такъ, Архипычъ! Ловко! одобрила хозяйка, поддерживая хохотъ снохи.
— Пошли отсюда! брысь! Ахъ вы, непутныя! вскричалъ хозяинъ.— Архипычъ! уважь ты хоть себя-то самого, что ты для нихъ ломаешься? А еще говоришь, богатый ты человкъ.
— А то разв не богатый? рисуясь, возразилъ старикъ, принявъ солидную позу.— Только ходу мн никакого нтъ отъ этой вдьмы, а то бы я…
— То-то и есть-то. Давай-ка, лучше поговоримъ. Садись-ка. Такихъ людей я всегда почитаю… А вы, бабы, молчите, коли не ушли, прикусите языкъ.
Архипычъ слъ.
— Много у тебя денегъ-то?
— Да есть таки.
— Съ сотню будетъ?
— Хе-хе-хе!
— Нтъ, въ правду: будетъ съ сотню?
— Хе-хе-хе!..
— Да что жь ты все: ‘хе-хе’? Ты говори дломъ.
— Съ сотню… Есть чмъ тутъ хвалиться! Объ этакой пустяковин я и говорить-то не сталъ бы. У моей старухи — и то вонъ…
— Да гд же ты ихъ взялъ?
— Хе-хе-хе!..
— Ну, пошелъ опять уродничать!.. Что ты, махонькій, что-ль? Гд взялъ-то?
— Богъ далъ… за вру и отечество.
— Какъ же это такъ?
— Да такъ. Погребали… ну, и-и… Хоть и на смерть идутъ, а только и на смерть безъ денегъ невозможно! Иной, царство небесное, сколько захватитъ… точно на ярмарку!.. Охъ, Господи прости! Раздумаешься — жалко, а кого, и самъ не знаешь… А главное — ходу нтъ. На доброе дло, и то, вдьма, не даетъ. Семишникъ на свчку, и то насилу выпросишь. Тьфу! Ну-ка еще!
Архиничъ выпилъ, утерся рукавомъ и, махнувъ рукой, воскликнулъ:
— Кажись, сейчасъ бы опять въ лагери ушелъ! Тамъ, по крайности, люди… Чуть что — сейчасъ:
Засвистали каза…
Старикъ пустился въ присядку, но въ этотъ моментъ растворилась изъ сней дверь, и въ ней показалась супруга Архипыча, Климиха. Неимоврно сгорбленная, съ вытянутымъ, почернвшимъ и морщинистымъ лицомъ и съ зеленоватыми большими глазами, гостья, какъ зврь, ринулась на плясуна, вцпилась въ него длинными, тонкими, костлявыми руками и, задыхаясь и хрипя, завопила:
— Губитель! Злодй! Отрочникъ!
— Постой! Отвяжись! Послушай… Да ну тебя совсмъ! жалобно визжалъ супругъ, вырываясь.
— Н-тъ, псъ, н-тъ, не раз-з-ста-анусь! злобно хрипла Климиха, отчаянно тряся супруга.— Обманомъ выпроводилъ… Сказалъ: дома будетъ сидть, а самъ вотъ гд очутился… послднюю душу пропивать! Н-тъ, я вдь тоже не дура, из-звергъ, раз-збойникъ!..
Посл этихъ словъ, руки Климихи замерли въ фалдахъ Архипычева кафтана, и она, не зная что длать, водила трясущейся головой вправо и влво и сверкала глазами. Жалкая жертва, выбившись изъ силъ отъ энергическихъ попытокъ освободиться отъ ея когтей, стояла какъ вкопанная, и, учащенно мигая, скорбнымъ взглядомъ просила хозяина о помощи.
— Послушай, старуха, что теб надо? Поди съ Богомъ, поди домой! настойчиво проговорилъ хозяинъ, вставъ съ своего мста.
— Ну, да: что теб надо? Ну? вскрикнулъ Архипычъ, мгновенно вырвавшись изъ рукъ жены и отпрыгнувъ въ уголъ, за спину защитника.
Наступила минутная нмая сцена, не совсмъ изъ обыкновенныхъ. Горбатая злюка, низко опустивъ руки, казалась стоящею на четверенькахъ и, вертя головой, напоминала собой гіенну, дворникъ, заложивъ большіе пальцы обихъ рукъ за поясъ и нахмуривъ брови, пронизывалъ гостью угрожающимъ взглядомъ, за спиной его топтался и метался воинъ, робко выглядывая на свою госпожу то изъ за одного, то изъ за другого плеча своего защитника, бабы, невольно выпустивъ изъ рукъ шитье и вытянувъ шеи, съ разинутыми ртами и затаеннымъ дыханіемъ ждали развязки. Развязка не замедлила послдовать. Мигомъ схвативъ стоявшую возл шкафа палку, старуха бросилась съ ней на супруга. Храбрый дворникъ сдлалъ отступленіе въ сторону, и лысина беззащитнаго Архипыча ощутила звонкій ударъ. Бабы вскрикнули и вскочили съ своихъ мстъ. Архипычъ, держась обими руками за голову, бросился изъ избы. Климиха, съ палкой въ рукахъ, быстро заковыляла въ слдъ за нимъ.
— Бабъ бы этакъ лупить-то, а не этакого человка, который… внушительно проговорилъ дворникъ по удаленіи четы.
Мысль о большихъ деньгахъ, о которыхъ проговорился подъ хмлькомъ Архипычъ, сильно заинтересовала дворника. Успокоившись посл разыгравшейся предъ нимъ супружеской драмы, онъ почти не могъ больше ни о чемъ думать, какъ только объ этихъ деньгахъ. Въ голов его смутно мелькали заманчивыя мысли, для разработки которыхъ онъ почувствовалъ, наконецъ, потребность уединиться.
— Эка вдьма! и трость унесла! проговорилъ онъ, взглянувъ въ тотъ уголъ, гд обыкновенно помщался увсистый посохъ, вчный спутникъ его во время прогулокъ.
Сказавъ это, онъ слегка потянулся, почесалъ въ затылк, взялъ картузъ и вышелъ изъ избы. На двор онъ мимоходомъ обругалъ работника и потомъ черезъ заднія ворота направился къ сараю.
— Неужели и въ правду у него много денегъ? мысленно спрашивалъ Ипатъ Семенычъ, переваливаясь съ ноги на ногу.— А что жъ ему врать? Къ тому же выпивши… На его мст всякій бы набралъ. Никому вдь не нужны: бери, сколько хошъ. Только какъ же это онъ ничего не обнаружилъ? Иной на его положеніи непремнно бы сказался… А онъ ужь сколько лтъ таскается, ни къ чему не приставши. Разв вотъ ходу-то ему нтъ, какъ онъ говоритъ… Какой тутъ, правда, ходъ? Ишь вдьма-то какая… Чистый дьяволъ! Да… Не людямъ добро достается. Ну, на что имъ, бобылямъ, деньги? Куда имъ? Нынче — завтра подохнутъ… У ней у одной, вишь, сколько наготовлено… А тутъ еще онъ притащилъ. Ни дтей, ни производства какого… Такъ лежатъ, попусту. А ты бьешся, колотишься, не знаешь, гд прихватить. Вотъ объ весн у барина землишка выпадала: вс локти обкусалъ, а ничего не сдлалъ. Будь у меня на этотъ случай лишнія, земля-то была бы моя. А то вонъ лшій, Бориска, подхватилъ… за безцнокъ.
Ипатъ Семенычъ остановился, обстоятельно высморкался и, положивъ оба локтя на плетень, продолжалъ:
— По настоящему, теперь бы вотъ скота нужно закупить, да на атаву бы его… да осенью бы побить. Все бы заправку сдлалъ. А между тмъ дломъ ничего не подлаешь. Торговля плохая, а тутъ долги… Въ городъ хоть не показывайся. Супонинъ еще зимой ворчалъ: что жь ты, говоритъ, когда платить будешь?— говоритъ. Обожди, молъ: какъ-нибудь по весн заплачу. А вотъ и весна прошла. Много заплатилъ! Вотъ кому бы деньги-то! А то какой-нибудь тамъ чортъ лысый напихаетъ ихъ цлый сундукъ, да и сидитъ надъ нимъ, какъ лшій. Ни себ, ни людямъ. Какъ бы этого Архипыча въ дло употребить? Малый — рубаха, податливый малый, зайти около него можно. Только какъ бы это? Зазвать его какъ-нибудь, склонить… Ну, едва ли этакъ добьешься толку. Положимъ, поддастся, согласится. Но вдь онъ весь въ рукахъ у демона своего. Вдь денегъ-то съ нимъ никогда нтъ. Коли семишникъ на свчку выпрашиваетъ, такъ ужь что жь тутъ? Придется черезъ нее эту машину провесть. А какъ къ ней подойдешь… особливо посл давешняго? Състъ, проклятая. Эка давеча-то я… прошибся немного. Мн бы къ ней этакъ… не смекнешь сразу-то. Въ голов-то и то, и другое. Эхъ, шутъ ее побери! Вредно поступилъ, дло прошлое. Положимъ, я ея не обидлъ. Чмъ же я ее такъ ужь очень особенно обидлъ? Только не вполн обошелся съ ней, но вдь я ее не ругалъ. Да и она… что жь она? На мужа осерчала, а мн вдь она ничего.
Въ это время массивная жирная ворона, усвшись на колу, не вдалек отъ прожектра, побдоносно заорала: ка-ар-ръ, ка-арръ!
— Тьфу, провалиться теб! вздрогнувъ, заворчалъ Ипатъ Семенычъ. (Ворона продолжала каркать).— Чего пасть-то разинула, проклятая! вскрикнулъ прожектеръ и сильно взмахнулъ сдернутымъ съ головы картузомъ. (Ворона лниво снялась съ своего мста и тяжело потянула въ сторону).— Добро бы ужь настоящая птица была… размышлялъ Ипатъ Семенычъ, снова опершись на плетень.— Дармодъ проклятый. Иныя по крайности за моремъ бываютъ, поютъ забавно, а эта, чортъ ее знаетъ, хайло какое-то… точно вдьма нетсаная. Тьфу! какая-нибудь тварь, напримръ — и вдругъ смутить тебя можетъ. Даже испугала, негодная… Да-а! протянулъ дворникъ, переведя духъ:— нужно будетъ попытаться… кто ее знаетъ? Глядишь, дло-то и выгоритъ. Подъ лежачій камень вода не побжитъ. Самъ вдь никто не принесетъ, никто не скажетъ: на вотъ теб, Ипатъ, разживайся! Нужно самому… Теперь пока не время: теперь небось его на вс бока ворочаетъ, самый небось пылъ у нихъ теперь идетъ, а вотъ денька два спущу…
‘Ка-арръ, ка-арръ!..’ заорала опять ворона, тоже по близости, но уже съ другой стороны Ипата.
— Да что за пропасть такая! вскричалъ Ипатъ и бросился къ тому мсту, откуда неслись назойливые звуки. На бгу онъ схватилъ съ земли щепку и пустилъ ею въ слдъ уже улетающей компаньонки.— И создастъ же Господь этакое чучело! бормоталъ онъ, стоя среди переулка.— Сообразить ничего не дастъ… Ну, птичка, нечего сказать!.. Что бишь я такое? Да! Денька черезъ два какъ разъ будетъ въ пору. Сперва этакъ ее заманитъ чмъ-нибудь, подмаслить хорошенько, а тамъ и…
Заднія ворота заскрипли, и изъ нихъ вышелъ работникъ.
— Что нужно? крикнулъ издали Ипатъ Семенычъ.
Работникъ не отозвался, а только ускорилъ шагъ.
— Что нужно? нетерпливо и съ досадой повторилъ хозяинъ.
Работникъ кашлянулъ въ кулакъ и продолжалъ идти молча.
— Ахъ, медвдь чортовъ! выругался Ипатъ Семенычъ и самъ двинулся на встрчу работнику.— Ну что? какъ-то брезгливо произнесъ онъ, уже приблизясь къ рабу.
— Тамъ… велли сказать: обдать, изъяснилъ рабъ, почесываясь.
— Ишь вдь тайну какую нсъ! Ишь вдь съ какимъ секретомъ отъявился! воскликнулъ Ипатъ, укоризненно качая головой.— Обдать! Вамъ только бы обдать! Вы только и знаете, что обдать. Вамъ хоть трава не рости, лишь бы обдать! сердито причиталъ хозяинъ, далеко опередивъ на ходу работника.— Мо-олчи! на сво-ю те-б голову! добавилъ онъ, снова заслышавъ, крикъ вороны.— И что это такую погань не стрляютъ? Уму непостижимо!
Архипъ съ своей супругой обиталъ чуть не въ столтней избушк. Стны сильно покосились въ одну сторону. Толстая соломенная крыша, когда-то правильно наслоившаяся чрезъ опредленные періоды, представляла теперь отвердвшую черноземную массу, хмуро нависшую надъ фасадомъ. Вмсто крыльца, предъ входомъ въ сни, помщался неуклюжій, съ шероховатой поверхностью камень, боле половины вросшій въ землю. Всеобщее вниманіе обращалъ на себя толстый ставень съ тяжелымъ желзнымъ засовомъ, закупоривающій единственное закоптлое окошечко избушки нетолько ночью, но не рдко и днемъ. Идея ставня, единственнаго во всей деревн, принадлежала Климих, которая постоянно боялась воровъ и любопытствующихъ глазъ, хотя ни т, ни другіе не думали проникать въ ея окно. ‘И чего это карга боится, когда солдатъ въ дом?’ — съ недоумніемъ говорили сосди. Но не одинъ только ставень свидтельствовалъ въ жилищ карги о ея чрезвычайныхъ мрахъ къ самосохраненію. Наружная дверь запиралась у нея двойною запорою: тонкою желзною и толстою деревянною. Дверь, ведущая въ избу, тоже снабжена была своеобразною запоркою: на внутренней сторон ея была привязана къ скобк веревка, которая на ночь туго наматывалась на вбитый въ притолку деревянный гвоздь.
Внутренность избушки была поразительно жалкая. Полъ, покрытый толстымъ, бугорчатымъ слоемъ грязи, во многихъ мстахъ провалился, матица, лишенная поддержки въ прогнившей стн, сильно наклонилась въ одну сторону, вслдствіе чего весь потолокъ представлялъ наклонную плоскость, напоминая видъ каюты въ одинъ изъ моментовъ морской качки. На полк, въ переднемъ углу, стояли три иконы, лицевая сторона которыхъ представляла сплошь черную поверхность. Въ томъ же углу стоялъ, не по семь большой, столъ. Шартавую сосновую крышку его неумолимое время свело коробомъ, ходуномъ ходящія ножки его были скручены внизу веревками. Въ правомъ заднемъ углу стояла треснувшая и расползающаяся печь, своимъ видомъ внушающая благоговніе предъ геройствомъ Климихи, которая съ легкимъ сердцемъ ежедневно воспламеняла въ ней сосну и по временамъ грла на ней свои, хоть и архаическія, но все-таки довольно тяжеловсныя тлеса. Между печью и противоположной стной устроенъ былъ крошечный примостокъ, обычное мстопребываніе хозяина съ того самого времени, когда онъ возвратился со службы отечеству. На лавк, близь стола, находилось неприкосновенное дерюжное ложе Клймихи, подъ нимъ, подъ лавкой помщался завтный сундукъ, приходящійся своимъ замкомъ прямо противъ изголовья хозяйки. Впрочемъ, положеніе этого сундука, по обстоятельствамъ, измнялось. Когда Клймиха уходила изъ дома, то обращала свое казнохранилище замкомъ къ стн, когда же опять возвращалась къ своимъ пенатамъ, то сундукъ принималъ прежнее положеніе. Спала Климиха всегда на одномъ боку, лицомъ къ замку, и сонъ ея былъ довольно тревожный. То ей привидится, что ее облапилъ въ лсу медвдь, то приснится, что ее грабятъ разбойники, то почудится, что домовой душитъ. Старуха сперва замычитъ, затмъ глухо застонетъ, потомъ запищитъ тоненькимъ-тоненькимъ голоскомъ и наконецъ проснется. Пощупаетъ замокъ, скажетъ: ‘Господи исусе’, и долго потомъ лежитъ съ открытыми глазами, что-то шепчетъ и крестится. Между тмъ, ‘чуждый горя и заботъ’ Архипычъ храпитъ во всю ивановскую, покрывая своимъ храпомъ нетолько сверчковъ, но и горлащаго за стной птуха. Климиха слушаетъ-слушаетъ этотъ храпъ, и станетъ ей завидно и досадно. ‘Ишь, вдь, разливается, плюгавая муницыя, ишь разливается! ворчитъ старуха:— ему, хоть пожаромъ все подними, все едино… Ишь… ишь… Эко горло — суконное брдо!..’ Не вынося тоскливаго одиночества, Климиха, не вставая съ своего мста, начинаетъ, наконецъ, будитъ Архипыча. Но ‘муницыя’, успвшая прислушаться даже къ пушечнымъ выстрламъ, утратила способность воспринимать во сн звуки хриплаго голоса супружницы, и вопль старухи остается безотвтнымъ. Плюнетъ старуха, обругаетъ Архипыча чернымъ словомъ, еще разъ скажетъ: ‘Господи исусе’, еще нсколько разъ перекрестится, пощупаетъ замокъ, и закроетъ глаза въ терпливомъ ожиданіи сна.
Не задолго передъ необычайнымъ визитомъ Ипата Семеныча, въ хижин стариковъ происходилъ слдующій діалогъ.
— Чего не чинишь сапоги-то? шипла Клймиха.
— Какіе?
— А Трофимовы. Дня три ужь въ лоханк лежатъ — мокнутъ. Безпремнно просилъ къ воскресенью: къ обдн, говоритъ, не въ чемъ выйти.,
(Нужно замтить, что Архипычъ слылъ въ своемъ сел сапожникомъ, хотя въ своемъ искуств и не шелъ дале подкидыванія новыхъ подметокъ).
— А ты зачмъ брала?
— Какъ же не брать-то? Вдь надо же ихъ починить.
— А можетъ, я не хочу…
— Что? работать-то?! изумилась старуха.
— Работать-то! повторилъ Архипычъ, стараясь придать своему голосу тонъ спокойствія и равнодушія.
— Ай ты взбсился? окрысилась старуха.
— Хе-хе-хе! лицемрно благодушествовалъ старикъ.
— Что же ты жрать-то будешь?
— Что жралъ, то и буду жрать.
— Вдь ты издохнешь.
— А ты разв не издохнешь?
— Мучитель, вдь тебя похоронить не на что!
— Хе-хе-хе!
— Какъ псъ, поверхъ земли валяться будешь!
— Хе-хе-хе!
— Чего оскаляешься-то?.. уродина!
— Да какъ же!.. Вдь это, ей Богу, кому ни скажи… ‘Похорониться не на что?..’ Съ ума вдьма сходитъ. Куда же ты деньги-то дла, свои-то… да мои-то? Ай любовнику отдала?.. хе-хе-хе!
— Тьфу, лысая собака! Господи исуее… тьфу! Какъ вотъ возьму ухватъ, да какъ начну… Чини, что-ль, сапоги!
— Чего я буду чинить? Не стану. Работникъ, что-ль, я у тебя? Работнику, и то, напримръ, платятъ, а я, выходитъ, копейки не вижу. Берешь деньга, такъ сама и чини. А я плюну, да и… да и наплюю! заговариваясь горячился старикъ.
— Варваръ, да для кого я берегу-то?
— А шутъ тебя знаетъ. Для сатаны, должно быть.
— Тьфу ты, сквернословецъ старый! Ну, какъ же посл этого…
Не успла старуха докончить фразы, какъ дверь изъ сней отворилась и въ избу шагнулъ, низко пригнувъ голову, Ипатъ Семеновъ. Климиха вздрогнула и, кашлянувъ, безпокойно зашевелилась на лавк. Архипычъ быстро вскочилъ на ноги и по военной привычк вытянулся во фрунтъ.
— Добраго здоровья! привтливо проговорилъ Ипатъ, раза два перекрестясь въ темный передній уголъ.
— Здравія желаемъ! отчеканилъ Архипычъ, точно на парадномъ смотру.
— Все ли здорова ты, Климовна? продолжалъ гость, подсаживаясь въ хозяйк.
Климиха, уставясь въ полъ, молчала и тяжело дышала.
— Слава Богу, Ипатъ Семенычъ, въ лучшемъ вид, отвтилъ за жену Архипычъ.
— ‘Слава Богу’ лучше всего, сказалъ гость, съ улыбкой взглянувъ на старуху.
Въ этотъ моментъ и Климиха взглянула на него. Въ той улыбк Ипата, которая, по его разсчетамъ, должна была изображать нжное участіе и любовь, старуха усмотрла нчто совсмъ иное и совершенно неожиданно спросила:
— Сманивать пришелъ?
— Кого? съ удивленіемъ спросилъ Ипатъ.
— Извстно кого: вонъ лодарь-то стоитъ, облизывается. Ты думалъ, меня дома нтъ? Ошибся. Не подошло.
— Что ты, Климовна! Богъ съ тобой. Зачмъ онъ мн? тревожно возражалъ Ипатъ.
— Зачмъ?.. Душу свою пропивать — вотъ зачмъ! строго проговорила Климиха и закашлялась.
Обвиняемый Архипычъ молча покачалъ головой, смыгнулъ подъ носомъ рукавомъ и, махнувъ рукой, прислъ на примостъ.
— Да разв онъ у тебя пьяница какой? началъ Ипатъ, выждавъ прекращенія кашля собесдницы.— Зачмъ обижать человка? Ну, выпьетъ иной разъ, что-жь тутъ такого? Ради труда — отчего же?..
— Да, ради труда… Вонъ сапоги-то который день мокнутъ въ лаханк, а онъ и думать забылъ… и чинить не хочетъ.
— Не все же и работать: тоже вдь человкъ есть.
— Такъ, такъ. Вамъ-то и на руку, чтобъ побол отъ дла лытали да къ вамъ послдній крестъ съ шеи несли, язвила старуха.
— Климовна, къ чему же такая обида? Крестъ!.. Ай ужь мы не православные? Не меньше другихъ думаемъ, какъ бы по Божьему. Всякому своей души жалко. А что у насъ это самое вино, такъ вдь это по закону. Патентъ отъ начальства имемъ, въ казну пошлину вносимъ. Не темное какое-нибудь дло, дло прямое, правое. Вдь мы по домамъ не разносимъ, силомъ не навязываемъ, а, извстно, приходятъ которые православные и утшаются… по своему состоянію. Вотъ и все. Это зависимо по занятію… кто чмъ занимается. Торговля… А торговля всякая бываетъ, и вся она повелнная и законная. Вотъ хоть бы ты. Ты вкъ свой продаешь то грибы, то мохъ, то лыки. Вдь это тоже торговля. Что-жь тутъ такого? Всякъ своимъ питается: ты своимъ, я своимъ. Только мы за свое производство подать большую несемъ, а ты такъ, на свобод да можетъ еще побол настоящаго торговца откладываешь. Такъ-то, Климовна.
— Чтобы теб вкъ свой столько-то откладывать! злобно проворчала старуха, сверкнувъ глазами, и отодвинулась отъ гостя.
— Что ты рычишь, какъ собака? встрялъ Архипычъ.— Добрый человкъ зашелъ безо всякаго, напримръ, зла, а она вонъ какъ его подчуетъ! Эка зврь лютый, Господи Боже мой! Хуже всякаго турка.
— А ты молчи! Заступникъ! Что-то вы больно заступаетесь другъ за друга. Видно другъ другу дороги.
— Да какъ же: за что ты этакого человка обижаешь? запальчиво вскричалъ Архипычъ, брызжа слюнями.
— Кто его обижаетъ? возражала Климиха.— Онъ самъ измывается. Нищему позавидовалъ! Откладываетъ!.. Чтобъ твоимъ внукамъ столько бы откладывать!
— Ну, полно серчать-то, успокоивалъ Ипатъ.— Ты видишь, я вдь не серчаю и не ругаюсь, а говорю по человчеству, любя… и съ уваженіемъ. Чего тутъ тревожиться? Ты не тревожься. Правду ли я сказалъ, не правду ли, твое все при теб останется.
Климиха немножко-было успокоилась, но послднія слова гостя снова взбудоражили ее.
— Что это при мн останется? что такое останется? волновалась она — Одинъ свтъ Божій… да и тотъ плохо ужь вижу. Съ рукой при своей старости ходить — вотъ, что скоро останется. И давно бы ужь ходила, еслибы не совсть.
— Старуха, докуда ты будешь Бога гнвить? энергично произнесъ Архипычъ, соскочивъ съ примоста.— Каждый Божій день ты зудишь этакую… этакую, напримръ, хулу. Ужь я слушалслушалъ, терплъ-терплъ, наконецъ, пришло, нтъ моей мочи! И сама себя, какъ жидъ, измучила, и мн пришло, хоть въ петлю ползай. Гд у тебя твои деньги? Гд у тебя мои, напримръ, деньги? Вдь ихъ вонъ сколько… а вдь ихъ не шутъ сълъ!
— Какія? Перекрестись! Что ты? Въ своемъ ли ты ум? зашипла старуха, затрясшись всмъ тломъ и испуганно вертя глазами.
— Какія… эхъ ты!.. Разв бы намъ съ тобой такъ жить-то, упрекалъ Архипычъ.
— Будетъ, Архипычъ, будетъ! унималъ Ипатъ, длая видъ, что не замчаетъ страшнаго смущенія Климихи.— Зачмъ лишнее говорить? Ты лишняго не говори… Я зашелъ не затмъ, чтобы слушать ваши счеты да перекоры. Это дло ваше, домашнее.
Наступило минутное молчаніе. Клймиха крестилась и жевала губами. Ипатъ, прислонясь затылкомъ къ стн, наблюдательно косился на сосдку. Архипычъ прошелся по изб и, усвшись снова на примост, безучастно посматривалъ то на старуху, то на гостя. Физіономія его приняла столь спокойное выраженіе, какъ будто вовсе не онъ говорилъ, за полминуты назадъ, т необычайныя рчи, которыя такъ ошеломили старуху. Наконецъ, Ипатъ, выждавъ, какъ ему казалось, удобный моментъ, заговорилъ:
— Хоть Климовна и понимаетъ меня за плохого человка, который будто бы пришелъ за тмъ, чтобы заманить Архипыча въ кабакъ, но я о ней понимаю совсмъ напротивъ и безъ всякихъ сердцовъ. Да. Она вотъ всякое зло срекала мн и внукамъ моимъ, а я радъ ей всякое добро длать. Да.
— Спа-си-бо, прошептала старуха.
— Да я не ‘спасибо’, я такъ. А тамъ скажешь спасибо или нтъ, это твоей души дло. Я вдь вотъ какой, а не то что… Вотъ Архипычъ сказалъ, что вамъ не такъ бы надо жить. Не зря же онъ, въ самомъ дл, сказалъ. Стало быть, и въ правду можно бы жить получше. И дай Богъ.
— Знай самъ себя, проговорила Климиха нсколько громче прежняго.— Архипычъ! Онъ т наболтаетъ на свою голову. Вкъ свой не человкомъ прожилъ.
— Вотъ то-то и есть, подхватилъ Ипатъ.— Когда-нибудь нужно и человкомъ пожить. Вишь, ему и самому хочется. Гд онъ, тутъ и ты. Ему будетъ хорошо, и теб хорошо. Одни не съумете, можно общими силами… состояніе свое скрасить. Я вотъ для васъ первый готовъ… Я желаю всякому, чтобы жилъ, да Бога хвалилъ… особенно который самъ не съуметъ. Ныньче только съобча и можно жить. Вотъ у васъ есть кое-какіе грошики-то (Ипатъ ударилъ на слов ‘грошики’), а вы съ ними бдствуете и горюете. А скажемъ теперь такъ: положимъ, вы свои грошики присоединили… такъ къ примру… присоединили бы… хоть скажемъ — къ моимъ рублямъ или тамъ къ сотнямъ, тогда бы…
— Поди! поди, поди, поди! закипятилась Климиха, съерзнувъ съ лавки.
— Нтъ, да ты выслушай! упрашивалъ Ипатъ, поднявшись съ мста.— Вдь мы торговали-то бы съобща: что было бы мое, то было бы и ваше.
— Иди-иди-иди! Съ Богомъ! волновалась старуха, махая руками и наступая на гостя.
— Климовна, да ты вникни! продолжалъ Ипатъ, приложивъ ладонь къ груди.
— Убирайся, убирайся! И слушать не хочу! настаивала Климиха, уже толкая гостя въ бокъ.
— Н-ну, сама пожалешь! произнесъ гость, понизивъ голосъ и направляясь къ двери. Старуха двигалась за нимъ по пятамъ.
Гость, нахлобучивъ картузъ, уже толкнулъ дверь и пригнулся, чтобы пройти въ нее, какъ вдругъ послышался голосъ Архипыча:
— Что ты, дура, бсишься-то? Дай ему договорить-то. Вдь онъ знатную штуку-то надумалъ.
Ипатъ выпрямился и, обертываясь назадъ, наступилъ Климих на ногу. Старуха взвизгнула и плюхнула на конецъ лавки.
— Прости, матушка, я нечаянно, извинился Ипатъ.— Это ничего, это пройдетъ… пустое! А ты вотъ послушай-ка, въ самомъ дл…
— Да отвяжись ты, пропасть тебя возьми совсмъ! завопила старуха, замахиваясь на гостя кулакомъ.
— Ну, Архипычъ, выходитъ, прощай! обратился Ипатъ къ хозяину.— Желалъ добра, а тамъ какъ хотите.
— Ну, что-жь теперь?.. отозвался Архипычъ, разводя руками.
— Прощай, Климовна и ты, адресовался гость къ хозяйк, продолжавшей стонать отъ боли.— Можетъ, одумаешься, потолкуемъ.
— Охъ, батюшки мои, да уйдешь ли ты, врагъ этакой!.. отозвалась старуха.
Ипатъ, махнувъ рукой, шагнулъ въ сни, а Климиха послала ему въ слдъ ‘разбойника’, ‘кровопійцу’, ‘змя’. Архипычъ почесалъ лысину, бросился было изъ избы, но старуха строго остановила его.
У крыльца Ипата Семенова дома уже часа два стоялъ вороной жеребецъ, запряженный въ легонькій тарантасикъ. Отъ скуки онъ усплъ изгрызть колонку, къ которой былъ привязанъ, и вырыть копытами изрядную яму. Конъ сей принадлежалъ мстному, не очень крупному лсопромышленнику, Трофиму Зотычу, стоящему въ довольно близкихъ отношеніяхъ къ Ипату Семенову.
Зотычъ принадлежалъ къ числу немногихъ въ узд купцовъ-выскочекъ. Отецъ и ддъ его, еще на памяти всхъ окрестныхъ современниковъ, жили на краю глухой деревушки, и жили сро и убого. Но когда посл 19-го февраля, князья, графы и другіе боле или мене именитые владтели окрестныхъ деревень, земель, лсовъ и т. п. благъ, принуждены были вступить въ невдомую имъ дотол борьбу за существованіе, то эти срые оказались вооруженными такими орудіями для борьбы, какія и не снились ихъ мягкотлымъ противникамъ. И вотъ они положили начало въ сред своихъ деревенскихъ собратій новому типу, такъ сказать, новому виду homo sapiens. Однимъ изъ наиболе опредлившихся представителей этого вида и былъ Трофимъ Зотычъ, хотя по другимъ признакамъ, онъ и не совсмъ еще рзко выдлялся изъ прежней среды.
Это былъ цвтущій блондинъ, лтъ тридцати семи. Шелковистые вьющіеся волосы его, не чуждые знакомства съ помадой, затйливыми косичками падали на высокій выпуклый лобъ. Маленькіе, точно прячущіеся подъ нависшими, припухлыми рсницами, глазки смотрли всегда весело, плутовато и немножко насмшливо. Кончикъ крючковатаго носа слегка оттягивался книзу, когда Зотычъ говорилъ много и оживленно. Замчательны были его зубы: частые и кривые, какъ бы сидящіе другъ на друг, они не закруглялись напереди дугой, какъ обыкновенно, а сходились подъ угломъ. Вслдствіе этого физіономія его, въ моментъ улыбки, принимала какой-то хищническій видъ: посмотрть на него въ это время, такъ и кажется, что вотъ-вотъ онъ укуситъ… Довольно нжный цвтъ кожи, блыя руки, предохраняемыя отъ вліянія стихій замшей, опрятный штатскій костюмъ, щегольская обувь, золотая цпь при таковыхъ же часахъ — все это полагало цлую пропасть между Зотычемъ и его ближайшими предками и ставило его въ рядъ людей культурныхъ. Но въ тоже время его рчь, испещренная выраженіями въ род: ‘ефтотъ’, ‘оттедовыхъ’, клала на него неизгладимую печать той самой деревенщины, надъ которой онъ такъ силился возвыситься. Не уничтожали въ немъ этой примты и многія иностранныя слова, которыя онъ тщательно подслушивалъ, гд только могъ, и заботливо включалъ въ свой небогатый лексиконъ, потому что слова эти, въ невоздланной гортани Зотыча совершенно измняли свой морфологическій составъ и получали физіономію, однородную съ ‘эфтотъ’ и ‘оттедовыхъ’, или же пріобртали въ его голов иной смыслъ.
Такъ вотъ какой гость сидлъ у Ипата Семеныча. Сосди Ипата, видя у его крыльца знакомаго ‘вороного’, совершенно врно умозаключили, что у Ипата сидитъ Зотычъ, но только недоумвали, почему онъ на этотъ разъ такъ засидлся. А засидлся онъ потому, что пріятельская бесда съ хозяиномъ за чаемъ представляла для него на этотъ разъ особенный интересъ, какъ потому, что щекотала его самолюбіе, такъ и потому, что раздражала въ немъ стяжательный аппетитъ.
— Ну-ко стаканчикъ! потчивалъ Ипатъ гостя, лично завдуя чаеразлитіемъ.
— Нтъ, пожалуйста, уволь, отрекался Зотычъ.
— Вдь не хмльное.
— Положимъ, но… Ты по себ судишь. Васъ бы вотъ съ моимъ батенькой покойникомъ посадить. Бывало, сколько въ самовар, столько и въ него войдетъ, а самоваръ семейный. Бывало, при хорошихъ людяхъ ажь совстно, на него глядя. Такъ вотъ и ты…
— Ну-у… А ты разв не такой же человкъ?
— Конечно, съ руками, съ ногами, да вдь изъ одного дерева и икона, и лопата. Я теперь какъ лишній стаканъ перелилъ, такъ сейчасъ въ живот ‘рзимпантизмъ’.
— Гм… Изнжился ты, посмотрю я… Господи! А давно ли — а? Зотычъ! Царица небесная!.. Родитель-то твой!.. А ддъ ужь и толковать нечего… Въ зипунахъ ходили! А давно ли это — а? Вдь вотъ-вотъ… Отецъ-то ужь при теб жилъ въ новыхъ хоромахъ, и то по смерть остался мужикъ-мужикомъ. А ты-то теперь баринъ! Куда — баринъ! Что ныньче баринъ? Тебя и назвать-то ужь не знаешь какъ!
Нужно замтить, что между привычками, унаслдованными Зотычемъ отъ родителя, особенно выдавалась привычка въ извстныхъ случаяхъ тереть ладонь объ ладонь. Растираніе ладоней, доведенное Зотычемъ до высокаго искуства, служило для него однимъ изъ средствъ къ выраженію различныхъ чувствъ. По высот, на которой онъ держалъ ладони, по степени вытянутости рукъ, по скорости движеній и по характеру звука, издаваемаго ладонями, хорошо изучившій его человкъ могъ бы издали подмтить различные оттнки его настроенія. Напримръ, Зотычъ держитъ руки передъ грудью, ладони сдлалъ желобками, движетъ ими медленно, извлекаетъ изъ нихъ звуки, напоминающіе процессъ точенія топора — это значитъ онъ говоритъ о чемъ-либо серьзномъ и обдумываетъ каждое слово. Зотычъ держитъ руки вытянутыми между колнъ и продлываетъ свое точеніе съ среднею скоростью и почти беззвучно — это значитъ, онъ даетъ отповдь на нчто непріятное. Плотно сжатыя ладони съ неимоврною быстротою скользятъ одна о другую передъ самымъ носомъ или передъ ухомъ Зотыча, издавая легкій свистъ — это значитъ, онъ услышалъ нчто весьма пріятное или самъ только что разсказалъ о какомъ-либо своемъ подвиг, или же отпустилъ неожиданную остроту. Въ изображаемомъ случа Зотычъ совершалъ свое точеніе именно по послдней метод, что служило несомнннымъ признакомъ его крайне благодушнаго настроенія.
— Что значитъ, Зотычъ, времена-то… а? продолжалъ Ипатъ.— Попробуй-ка, сличи теперь тебя съ мужикомъ — и не сличишь! Скажи я теперь своимъ внукамъ, которые будутъ, что де у Зотыча родитель былъ вонъ какой — и не новрятъ… ни въ жизнь не поврятъ, хоть ты имъ что хошь говори! И какъ это случилось, Зотычъ-а? Скажи ты мн на милость. Отчего это родитель твой выплылъ, а вотъ я не выплылъ? Вдь онъ не много постар меня, а но своей линіи даже ниже меня стоялъ. Какъ это такъ? А?
— Я ужь сказалъ: изъ одного дерева и икона, и лопата. Такъ оно и есть. Лопата ты и выходишь. Да и лопаты-то разныя бываютъ: одна зерна загребаетъ, а другая мусоръ. Такъ ты вотъ эта самая мусорная и есть.
Ипатъ нахмурился и началъ водить пальцемъ по луж разлитаго на стол чаю. Зотычъ насмшливо обвелъ глазами вс части его физіономіи и продолжалъ:
— Я теб, другъ любезный, рацею скажу… Впрочемъ налей полстаканчика, пусть стоитъ: какъ-то веселй. Да, такъ я теб рацею… Течетъ, напримръ, рка…
— Разв подогрть? Вопьемся еще, перебилъ Ипатъ.
— Нтъ, не надо, это я такъ, для скуки… Такъ ты слушай.
— Ну, ну.
— Течетъ, напримръ, рка. А въ ней всякая рыба. Вотъ ефту самую рыбу — кто неводомъ, кто вершами, кто острогой, кто чмъ. И дятъ потомъ ефту рыбку, да другихъ ею снабжаютъ, да денежки забираютъ. Другой же во время ефтихъ кондицій сидитъ себ на берегу да маційономъ занимается. А посл и завидуетъ другимъ, что они съ рыбой. Понялъ?
— Что-жь ‘понялъ’… Не всякій же рыболовъ!
— А-а, то-то и есть. А ты будь рыболовъ. Знаешь, что есть рка, знаешь, что въ ней есть рыба — вотъ и тяни. Не поймалъ — снова закидывай. Да еще нужно знать мста. Если зацпишь, такъ ужь по крайности рыбину, а не чортъ знаетъ что. Такъ и въ жизни. Запускай и тяни — вотъ сила. А главное, чтобы страху никакого, ни-ни… ни Боже мой! Со страхомъ ты нетолько сома, даже пискаря не поймаешь. Настоящій рыболовъ никогда не боится, что утонетъ. Чего бояться? Подъ судъ?.. Пустое. Въ случа чего:— ‘чье имущество?’ — Женино… Самого на скамейку посадятъ? Ну, что-жь! Либо осудятъ, либо нтъ, это еще бабушка надвое сказала. Знаемъ мы эти дла. Мало ли на скамейк-то сиживало? Иной вдь сколько зацпилъ-то — страсть! Ну, думаешь, пропалъ. Глядь — ‘нтъ, невиновенъ!’ И все какъ рукой сняло. Да по моему, за крупное дло и попасть куда-нибудь не стыдно. По крайности пожилъ, будетъ чмъ вспомнить… Да и роду-племени по вкъ на прожитіе останется. А то — страхъ! Это самый поганый предметъ. Съ нимъ никогда ни до чего не дойдешь… Такъ-то, братъ любезный! Тяни, тяни смло, тяни ежеминутно, и старайся, чтобы покрупнй. Вотъ и будешь человкъ. А то что ты теперь? Дрянь! Ты извини, пожалуйста: вдь это я по антипатіи, любя.
— Ну, вотъ… Разв это не справедливо?
— То-то и есть. Въ самомъ дл, въ чемъ теперь твоя коммерція? Что ты на мрк овса возьмешь лишній семишникъ, да на пудъ сна копейку? Эка вдь страсть какая! По моему, это тьфу — и больше ничего.
Зотычъ прихлебнулъ холоднаго чаю.
— Ахъ, Зотычъ, какъ это ты разсуждаешь! Разв я не вижу, что мое дло мелкое. У меня постоянно въ голов-то роится…
— Роится, а пчельника не заведешь и меду не шь! Ха-ха-ха!
— Я весь измучился, продолжалъ Ипатъ, игнорируя шутку гостя.— Послушаешь: тотъ рощу купилъ, тотъ земли подцпилъ. Сердце такъ и рвется. Подумаешь: Господи! вдь это все нашъ же братъ. Какъ бы это мн? Думаешь-думаешь, иной разъ ночь не спишь, а ничего не сдлаешь. И вотъ что диковинно: было время, когда я и хуже жилъ, и много хуже, а никогда не думалъ о томъ, о чемъ вотъ теперь въ голову приходить. Иной разъ одумаешься, особливо когда станешь на ночь Богу молиться, думаешь: благодарю тя, Господи… Живъ я, здоровъ, сынъ у меня слесаремъ въ Москв, одты мы, обуты, все у насъ есть… Должишки?— небольшіе! И заснешь себ, будто ничего… А поутру встанешь — и опять постарому. Нтъ моей мочи, горитъ мое нутро. Такъ и стоитъ въ голов: Бориска землю отхватилъ! Панкратка рощу отцпилъ! И все это наши. Обидно! Такое зло на всхъ возьметъ! Цлый день ругаешься, кажись, избилъ бы всхъ. А что тутъ подлаешь? Я бы и не хуже кого другого отцпилъ, да…
Ипатъ наклонилъ голову и развелъ руками.
— Да что-жь? Въ чемъ же дло-то? допрашивалъ Зотычъ.
— А въ томъ, что силы нтъ. На порядочный задатокъ не наберешь, не то что… Я вотъ сколько разъ думалъ… Теперь кстати зашла рчь… Человкъ ты къ тому же свой… силу забралъ большую… Помоги мн, сдлай милость, поставь меня на корень!
— Гм-гм… промычалъ Зотычъ и вытянулъ ладони между колнъ.— Что-жь, это можно… это изволь!
— Вотъ покорнйше благодаримъ. Я давно мекалъ. Мн лишь бы…
— Изволь, изволь, повторилъ Зотычъ.— Бери вотъ лсу. Дашь вексель — я его сейчасъ въ банкъ. И теб и мн хорошо.
— Да на что же мн лсъ? Что ты, помилуй! произнесъ Ипатъ, вытаращивъ глаза.— Мн строить нечего. Мн собственно…
— Ужь не денегъ ли? перебилъ Зотычъ.
— Извстно. А то что же еще? Безъ нихъ-то мн и больно.
— Ну, нтъ, другъ любезный, при всей моей антипатіи къ теб, не могу.
— Что-о ты, Зотычъ! Жалобно протянулъ Ипатъ.— Какъ-таки не можешь? Ужь ты не можешь, такъ кто же можетъ? Этакое состояніе! этакой капиталъ! Ну, чего теб стоитъ ссудить… пока хоть тысячу?
— Ого! воскликнулъ Зотычъ.— Да знаешь ли ты, что такихъ денегъ у меня и въ рукахъ почти не бываетъ?
— Ну, полно. Кто же повритъ…
— Честью теб говорю. Все въ ходу. Круговоротъ. Иной разъ самому недостаетъ. Теперь вотъ въ виду одна статейка… Эхъ, кабы удалось!..
— Теб-то удастся, а вотъ мн… Э-эх-ма! Какъ надялся, уповалъ, думалъ: вотъ Зотычъ выручитъ!
— Да ежели я не могу — чудакъ ты эдакой! Разв мн жалко?
— Такъ какъ же ты говоришь: цпляй, тяни, лови… да еще покрупнй?.. какого чорта тутъ зацпишь?— И съ досадой толкнувъ отъ себя стаканъ, такъ что тотъ перекувырнулся, Ипатъ вскочилъ изъ-за стола.
— Да ты постой, ты не сердись! успокоивалъ Зотычъ, оставаясь на своемъ мст. (Ипатъ молча прошелся по изб). Присядь-ка, что я теб скажу… Сейчасъ ужь и впалъ въ емблему… Поди-ка сюда.
— Ну? мрачно произнесъ Ипатъ, усвшись на прежнее мсто.
— Разв ты, кром меня, ужь не можешь?
— Да гд-жь тутъ? Кругомъ голь. Самимъ жрать нечего. А такіе, какъ Бориска, и льду объ крещенье не дадутъ… Намедни мелькнула было одна статья… какъ было обрадовался! Сунулся, а тамъ велли на лто объ этой пор приходить.
— Какая же это статья? полюбопытствовалъ Зотычъ.
— Да тутъ вотъ… гд даже и не чаялъ, капиталы открылись… и пропадаютъ зря!
— Гд же это? едва слышно спросилъ гость, глотая слюнки.
— У солдата… у этого у Архипыча.
— У Архипыча? Не можетъ быть!
— Врно, это ужь доподлинно. Да какія вдь деньги-то! Никто и думать не могъ. Самъ разсказалъ…
Ипатъ подробно сообщилъ гостю вс обстоятельства, относящіяся къ данному вопросу, и въ заключеніи воскликнулъ:
— Къ этой вдьм съ крестнымъ ходомъ, и то не подойдешь!.. А кому? Ни себ, ни людямъ, добавилъ онъ, вставая изъ-за стола.
Пока Ипатъ задумчиво шагалъ по изб, Зотычъ, прищурясь, медленно потачивалъ ладони передъ грудью.
— И большія, говоришь, деньги? спросилъ наконецъ гость, поднимаясь съ мста.
— Большія… да не наши, пробурчалъ хозяинъ.— Куда-жь ты? Мы еще выпьемъ, закусимъ… Я такъ что-то разстроился.
— Нтъ, спасибо. Я и такъ съ ума сошелъ — замшкался, изъяснилъ Зотычъ, подавая Ипату руку.
— Такъ не можешь? А то помоги… будь другъ! умолялъ хозяинъ, прижимая руку гостя къ своему сердцу.
— Теперь, ей-богу, не могу! уврялъ Зотычъ, склонивъ голову на бокъ.
— А когда-жь?
— А такъ… этакъ… съ теченіемъ времени.
— Ты хоть къ примру скажи.
— Не могу. Это судя по конструкціи обстоятельствъ.
— Эхма! съ горечью произнесъ Ипатъ и выпустилъ руку Зотыча.
— А солдатъ этотъ, должно быть, вретъ. Ты бы еще гдъ-нибудь… утшалъ гость, подходя къ двери въ сопровожденіи хозяина.
Ипатъ молчалъ. Захлопнувъ за Зотычемъ дверь, онъ разразился монологомъ:
— Чортъ тебя приносилъ! Выхолился… молокососъ! Онъ ли, не онъ ли… Болталъ, болталъ: ‘зацпи’, да ‘потяни’, да ‘не пужайся’. А ничего не разсказалъ, какъ самъ цплялъ… ‘Не пужайся’!.. А къ чему дло пришло — попросилъ тысячу рублей, такъ самъ первый испужался. И шутъ ихъ знаетъ, какъ это люди, напримръ, богатютъ!..
Посл сцены съ Ипатомъ въ настроеніи обоихъ членовъ старческой четы произошла нкоторая перемна.
Архипычъ скоро почувствовалъ себя виноватымъ. Хотя въ точности онъ не могъ уяснить себ собственной вины, тмъ не мене почувствовалъ потребность чмъ-нибудь загладить ее. Эта потребность появилась прежде всего въ томъ, что онъ на нсколько дней сразу безвыходно заслъ дома. Но этого мало: онъ взялся за работу, и притомъ безъ всякаго видимаго стимула. Вроятно для того, чтобы боле соотвтствовать идеалу сапожника, онъ натянулъ на свой голый черепъ совершенно ненужный ременный ободокъ и по цлымъ часамъ безъ разгиба ковырялъ невообразимо искалеченные и монструознйшіе сапоги, пыхтя, покашливая и по временамъ утирая осмолнными кулаками слезы, навертывавшіяся отъ чрезмрнаго напряженія инвалиднаго зрнія. Въ короткое сравнительно время онъ усплъ починить нетолько Трофимовы, но и Захаровы, Селиверстовы и Терентьевы сапоги, къ несказанному восторгу ихъ обладателей.
Климиха, къ величайшему удивленію супруга, ожидавшаго, посл посщенія Ипата, потока брани и нанесенія оскорбленія дйствіемъ, вдругъ какъ-то присмирла. Сидитъ, вздыхаетъ и крестится. Архипычъ взглянетъ на нее украдкой — и ничего понять не можетъ. ‘Когда же это она начнетъ ругаться?’ — не разъ мелькало у него въ голов. Взглядывалъ онъ и на рогачъ, и на другіе тому подобные проводники супружеской любви, но врагъ загадочно бездйствовалъ. Нсколько дней супруга безмолвствовала. Только разъ, на другой день посл ‘событія’, утромъ, Климиха промолвила — и то безъ всякаго раздраженія:
— Предатель, къ чему ты меня подводишь?
‘Началось’! подумалъ Архипычъ, и промолчалъ.
— Добро бы ужь съ ‘человкомъ’ связался…
— Будетъ, старуха, будетъ… одно слово — будетъ! кротко отозвался Архипычъ.
— Охъ, Господи, помилуй насъ гршныхъ! со вздохомъ произнесла старуха.
И разговоръ прекратился.
Нсколько дней спустя, Климиха, соскучась бездятельностью, поршила, не безъ нкоторой впрочемъ борьбы, отправиться въ лсъ за добычей. Вслдствіе непривычно долгаго сиднья дома, она чувствовала себя на этотъ разъ нсколько бодре, и аппетитъ къ любимымъ занятіямъ ощущался въ ней сильне. Съ довольно большой плетушкой на ше она пробралась въ боле отдаленную часть лса и прослонялась тамъ часа четыре, страстно выискивая и жадно собирая разнаго рода грибы. Теплая, ясная и тихая погода, живительная влага лсной атмосферы и расправившіеся мускулы привели Клймиху въ благодушное настроеніе. Были моменты, когда она чувствовала себя совершенно по-дтски. Тихо потрескивая сучками и зорко озираясь во вс стороны, она иной разъ безсознательно напваетъ сквозь зубы, почти шопотомъ: ‘я гри-боч-ковъ на-а-бе-ру и саа-ма домой пойду’. Потомъ точно спохватится, улыбнется, покачаетъ головой и вздохнетъ. Черезъ нсколько минутъ въ ея голов мелькнетъ стихъ церковной псни, и она, тоже безсознательно, нсколько разъ подрядъ вытягиваетъ: ‘о-от-ло-жимъ по-пе-че-е-е-ніе». Потомъ снова: ‘я грибочковъ наберу’, и тутъ же: аллилуія, и т. д. А то вступитъ въ разговоръ съ найденнымъ грибомъ.— Ишь вдь, шельмецъ, спрятаться хотлъ… листикомъ прикрылся. А что пользы? Сгнилъ бы дуромъ… либо раздавилъ бы кто-нибудь. А я тебя ишь какъ: очистила, съ товарищами уложила. Такъ-то, шельмецъ этакой’… Но вотъ плетушка, наполняясь тяжелымъ сырьемъ, начала рзать шею старухи, въ ногахъ путешественницы почувствовалась усталость. Старуха нсколько разъ перемщала ношу съ одного бока на другой, прилаживала ее почереди, но непріятное впечатлніе отъ неудобства и тяжести не уменьшалось. Измнилось и настроеніе старухи. Она сдлалась мрачною и ворчливою: ругала сучья, на которые спотыкалась, ругала грибы, которые долго ей не попадались, ругала птицъ, которыя особенно рзко кричали и т. п. Наконецъ, когда грибовъ стало некуда уже класть, она прикрыла плетушку свжими втвями (отъ ‘глазу’ встрчныхъ) и, выбравъ удобный пнышекъ, присла отдохнуть. Цль путешествія была достигнута, лсъ потерялъ для своей гостьи значеніе, и она сосредоточилась мыслію на своемъ жить-быть, особенно на послднемъ событіи въ немъ.
— Дома ли теперь лысый? думала она.— Какъ бы не выскочилъ… ему что? Забжитъ, выпроситъ за починку — и къ Ипатк. Эка, не сказала я Захару, чтобы безъ меня не отдавалъ!.. А вдь за нимъ гривенъ шесть съ прежними то… Лысый песъ! проживать только гораздъ, а нтъ — чтобы постараться… Объявилъ богачество свое. Такъ я теб и выложила сейчасъ… держи! Этотъ идолъ еще присталъ, Ипатка… Стакнулись. Да нтъ, не подойдетъ. ‘Торговать будемъ’… Чмъ торговать то? Добро бы купецъ какой былъ. На шильце — мыльце исхитряется… Ежели бы у меня сынъ былъ, я бы тогда сама распорядилась, либо какой купецъ бы хорошій, добрый… А гд его возьмешь? Да и какъ къ нему приступить? Настоящій купецъ дло большое иметъ, на что я ему? И вниманія не обратитъ. Остается одно: беречь, крпче беречь… Охъ, что-то тамъ теперь лысый! заключила старуха и поднялась съ пня.
Повсивъ на шею плетуху, она вглянула на солнце, сообразила, въ какую сторону ей нужно идти и направилась изъ лсу. Долго мелькала она между деревьями, пока не очутилась въ такой чащ молодого березняка, что съ величайшимъ усиліемъ длала каждый шагъ, жмурясь, отплевываясь и сердито ворча. ‘Пропасть те возьми совсмъ! бормотала она… Куда это я залзла? Господи помилуй! Ой-ой-ой! Охъ, провалъ те поглоти! У-у-у, да что же это такое? Царица небесная’… и т. д. Наконецъ, ей удалось кое-какъ выбраться на пролегавшую по лсу дорогу, прорзанную глубокими колеями и заросшую травою. Сбросивъ на земь свою ношу, Клймиха ухватилась обими руками за грудь и залилась протяжнымъ удушливымъ кашлемъ. ‘Охъ, Царь ты мой небесный! Ой, смерть моя’! воскликнула она въ антрактахъ между подступами кашля, развая ротъ, какъ рыба, трепещущая на берегу. Вдругъ ей послышался позади стукъ колесъ. Она вздрогнула и, продолжая кашлять, поспшно схватила плетушку. Не успла она сдлать и шагу, какъ ее кто-то окликнулъ:
— Бабушка! здравствуй, касатка!
Климиха оглянулась: къ ней подъзжалъ, придерживая лошадь, извстный намъ Трофимъ Зотычъ. Онъ халъ на томъ же кон и въ томъ же тарантасик, которые нсколько дней назадъ такъ долго стояли у дома Ипата Семенова. Старуха остановилась и стала всматриваться въ прозжаго.
— Что, не узнаешь? ласково произнесъ Зотычъ, поровнявшись съ Климихой и туго натянувъ возжи. Вороной круто согнулъ шею и, раздымая ноздри, всталъ, какъ вкопанный.
— Зотычъ… Трофимъ Зотычъ! прошамшила Климиха и снова закашлялась.
— Уморилась? садись, подвезу! сострадательно предложилъ Зотычъ.
Старуха продолжала кашлять.