Круглицкие, Скабичевский Александр Михайлович, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 66 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

КРУГЛИЦКІЕ

ДРАМА ВЪ ПЯТИ ДЙСТВІЯХЪ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Петръ Степановичъ Круглицкій, чиновникъ, завдующій казенными суммами, пятидесяти-пяти лтъ.

Дарья Ивановна, жена его, подъ пятьдесятъ лтъ.

Иванъ Петровичъ — двадцати-пяти лтъ, Лизавета Петровна — восемьнадцати лтъ, Маша — двнадцати лтъ. Дти ихъ.

Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ, племянникъ директора департамента, начальникъ отдленія, двадцати-восьми лтъ.

Михаилъ Михайловичъ Веревочкинъ, сослуживецъ Круглицкаго, тридцатинити лтъ.

Марья Ивановна Пташкина, двоюродная сестра Веревочкина, вдова, двадцативосьми лтъ.

Иванъ, слуга Салерина.

Мара, кухарка Пташкиной.

Квартальный надзиратель.

Дйствіе происходитъ въ Петербург.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Квартира Пташкиной. Комната представляетъ гостинную, убранную съ претензіею на нкоторую роскошь. Мебель очень пестра.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Пташкина и Веревочкинъ.

Веревочнинъ.— Такъ вотъ какъ ты, сестрица, ершей-то на свою удочку ловишь?

Пташкина.— Никого я не ловлю, что ты пришелъ ревизовать меня, что-ли? Вдь я — не чиновникъ какой, жалованья отъ казны не получаю.

Веревочкинъ.— А, можетъ быть, и получаешь? Вопросъ еще. Я такъ пришелъ спровдать сестрицу, какъ она живетъ, какъ длишки свои маракуетъ.

Пташкина.— Какія мои длишки? Живу себ скромною вдовою въ глуши: никто и не заглянетъ въ мою келью бдную. Позабыли меня вс, живу, какъ отшельница.

Веревочкинъ (Вздыхаетъ).— Да!… Благочестивая жизнь твоя, инокиня святая!… Молись, молись, сестра, о спасеніи души своей многогршной… А какая мебель у тебя, сестрица, завелась!… Часы столовые какіе, скажите пожалуйста.

Пташкина.— Своими трудами наживаю.

Веревочкинъ.— Да, тяжкими трудами — не чужихъ ли только рукъ?

Пташкина (.Прищуривая глаза).— Чужихъ? Это что такое?

Веревочкинъ.— Эхъ, сестрица, сестрица!… Послушай, по дружб братской скажи хоть на ушко, по секрету, откуда все это?

Пташкина.— Вотъ еще новости!… сказать ему откуда!… Конечно, изъ Гостиннаго.

Веревочкинъ.— Гостинная изъ Гостиннаго. Я это и безъ тебя вижу. Вдь не Богъ знаетъ, чмъ пахнетъ. Ну, да все-таки пестренькихъ четыре тутъ убито.

Пташкина.— Что ты, въ гробъ что-ли меня спозаранку кладешь? Пришелъ мои вещи оцнивать? Ужь не думаешь ли ты, что я теб ихъ завщаю?

Веревочкинъ.— Ну, а кому же?

Пташкина.— Да ты лучше скажи, что у тебя-то про сестрицу припасено? Стулъ безъ ножекъ, да зеркало въ лишаяхъ?

Веревочкинъ.— Есть и получше вещи, да про другихъ, а про тебя… (Стучатся).— А а! Кого Богъ несетъ?

Пташкина. Кто тамъ? (Прислушивается у двери) — такъ и есть! Вотъ принесла-то нелегкая!… пьяный какой-то…

Веревочкинъ.— Кто тамъ такой? Ужь не Петръ ли Степанычъ? легокъ на помин!… Ха!… ха!… ха!… Ну, сестрица, теперь ты отъ меня не отвернешься!

Пташкина.— Мара, не пускай, гони вонъ его, пьянаго!

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ (Входитъ, пошатываясь).

Петръ Степановичъ.— Не пускать!… Какъ же это меня непускать-то? Сокола-то яснаго? Миленькихъ разв не пускаютъ?

Пташкина.— Что вамъ надо? Вы не туда зашли.

Петръ Степановичъ.— Нтъ, я туда зашелъ!… Я къ Марь Ивановн зашелъ!… Понимаешь ты, Марья Ивановна… чортъ тебя побери!…

Пташкина.— Что вамъ надо? Убирайтесь! Кто вы такіе?

Петръ Степановичъ.— Я — Петръ Степанычъ… Понимаешь ты? Петръ Степанычъ…

Пташкина.— А голову-то въ которомъ кабак заложили?

Петръ Стенановичъ.— Нтъ, врешь!… Я головы не зак…ладывалъ… У меня голова… на плечахъ… На, возьми… пощупай ее..- Видишь, какая голова у меня?…

Пташкина.— Вижу, вижу!… Смотрите, держите ее покрпче, а то упадетъ…

Петръ Степановичъ.— Нтъ, не упадетъ. Я головы своей не дамъ, чортъ возьми, на отс…че…ніе… Нтъ!…

Пташкина.— Не дадите! ха, ха, ха!

Петръ Степановичъ.— Не дамъ… Я — Петръ Степановичъ… не знаешь меня, что ли?

Пташкина.— Дла мн до васъ нтъ. Я васъ не знаю, да и знать не хочу.

Петръ Степановичъ.— Нтъ, ты меня знаешь!… Ты не говори, что ты меня не знаешь!… Тутъ все мое!… И мебель моя, и часы мои, и ты — моя, миленькая Марья Ивановна, сокровище ты мое неописанное!… дай я тебя поцалую!…

Пташкина.— Убирайтесь вы вонъ!… Вотъ пьяный какой-то ворвался съ дерзостями!… Мара, гони вонъ!… Зачмъ ты пустила? Его надо въ полицію отправить!…

Петръ Степановичъ.— Меня въ полицію? Нтъ, меня нельзя въ полицію… я — восьмаго класса чиновникъ… да!… у меня пряжка за двадцать-пять лтъ… самъ государь всемилостивйше пожаловалъ: на, молъ, Петръ Степанычъ, носи! Понимаешь ты это? (Обращается къ Веревочкину).— Что глаза-то пялишь? На, любуйся (Показываетъ на пряжку).

Веревочкинъ.— Ну, что жь, получилъ — и носи, радуйся и этому. Больше пряжки ничего не получишь.

Петръ Степановичъ.— Да, ты подрадешь — поневол не получу ничего!… А старое-то небось забылъ? Какъ отца-то не стало, съ голоду бы умеръ… Никто и смотрть не хотлъ на тебя.

Веревочкинъ.— Мало-ли что было, да и прошло, а ты къ тому идешь.

Петръ Степановичъ.— По твоей милости иду!… Да!… Въ благодарность за то, что отъ голоду спасъ, корку хлба далъ, опредлилъ и одлъ даже, виц-мундиръ подарилъ.

Веревочкинъ.— Никогда ты мн виц-мундиришки своего не дарилъ. Сталъ бы я еще носить-то его!…

Петръ Степановичъ.— Да, ты забылъ, ты все забылъ… возвысился надо мной, зачванился и кланяться не хочешь! Гадина ты, вотъ что!…

Веревочкинъ (Отворачивается отъ нею съ презрительною улыбкою и становится къ нему спиною).— Пропащій человкъ!… пьянчужка!… Стоитъ съ пьянымъ разговаривать!…

Петръ Степановичъ.— Ты думаешь, что вертишь, какъ вздумается, Салеринымъ, заправляешь длами всми, такъ ужь и не всть что изъ тебя за важная особа стала? А мн плевать на тебя!… Я теб въ глаза при всхъ буду говорить, что ты такое, да!… Не поклонюсь теб, не дождешься, не сдлаю ничего но твоему повелнію, но своему буду длать все, какъ я хочу, а не ты… Да!…

Пташкина.— Вишь, какой грозный!…

Петръ Степановичъ.— Да!… Меня дома и жена боится, и дти трепещутъ…

Пташкина.— Ну, и пусть ихъ трепещутъ. Убирайтесь къ своей благоврной, пусть она полюбуется на своего пьянаго кавалера.

Петръ Степановичъ (Хочетъ у переться, но длаетъ мыслете, и его мало по малу выталкиваютъ въ переднюю).— Нтъ, ты постой, погоди, чортъ тебя побери… Погоди!… Дай я тебя поцалую!… анаема!…

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Веревочкинъ (одинъ).

Веревочкинъ.— Выпроводили!… Пьяная рожа!… Какой благодтель явился! скажите, пожалуйста!… Ай да сестрица, исполать теб!— Такъ вышло, значитъ, недаромъ толки-то пошли!… Погоди, голубчикъ, недолго теб благодтеля-то разыгрывать, да комнаты меблировать на казенныя деньги скромнымъ сердобольнымъ вдовушкамъ, душеспасительнаго усердія ради. Перестанешь голову подымать высоко передъ Михаиломъ Михайлычемъ, увидишь, что и онъ не низкаго полета дался теб… узнаешь, узнаешь меня, писаришку ничтожнаго, которому ты виц-мундиришки свои дырявые дарилъ, да попрекалъ потомъ ими каждый день… узнаешь!…

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Пташкина и Веревочкинъ.

Пташкина (Запыхавшись).— Насилу выпроводили!… Пьянъ, а силенъ!…

Вереи очки въ.— Два угодья въ немъ!… Молодецъ во всхъ отношеніяхъ!… Кавалеръ двадцати-пятилтней безпорочной службы, однимъ словомъ!… Все, молъ, мое: и мебель моя, и часы мои, и ты — моя, миленькая Марья Ивановна, дай я тебя поцалую (Хочетъ поцаловать ее).

Пташкина (Кокетливо).— Убирайся вонъ, шалунъ эдакій!… Вотъ что значитъ жить одной вдов беззащитной: сколько обидъ натерпишься!… Всякій пьянчужка ворвется къ теб, будто въ кабакъ какой!…

Веревочкинъ.— Ха!… ха!… ха!… Полно представляться-то овечкою кроткою!…

Пташкина.— Нечего смяться-то!… Я вотъ и тебя вытолкаю сейчасъ-же, какъ и того!…

Веревочкинъ.— Я и санъ уйду. Мн здсь нечего больше длать, когда гонишь!… Что жь длать? Не заслужилъ я милости твоей, какъ Петръ Степанычъ. Я — человкъ бдный: куда мн квартиры вамъ тутъ еще меблировать: у самого-то нтъ ни стула.

Пташкина.— Никто моей квартиры и не думалъ меблировать!… Вотъ присталъ человкъ!… Заведи только что нибудь хорошее, сейчасъ цлую исторію выведутъ. Слушай его, что онъ наговоритъ: все здсь его, и я, видите, его…

Веревочкинъ.— А чья же ты? вдь не моя же!

Пташкина.— Завтра я буду твоя! Терпнья нтъ больше!

Веревочкинъ.— Что длать, что длать! Прощай, авось въ другой разъ когда въ милость войду.

Пташкина.— Пойдетъ теперь разглашать повсюду…

Веревочкинъ.— Да чего разглашать-то тутъ? Вс давно знаютъ…

Пташкина.— Что знаютъ?

Веревочкинъ.— Ничего, ничего. Прощай (уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Пташкина (одна).

Пташкина.— И какъ это онъ пронюхалъ, братецъ мой любезный? Эдакій вдь пройдоха! (уходитъ)

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Квартира Круглицкаго. Маленькая комната, съ обихъ сторонъ двери. Мебель ветхая. Матерія на стульяхъ полиняла до неопредленнаго цвта.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Дарья Ивановна и Степанида Аанасьевна (Выходятъ изъ лвой двери).

Дарья Ивановна.— А вдь мн словно голосъ какой шепталъ объ этомъ.

Степанида Аанасьевна.— Врь, голубушка, всегда врь этому голосу: онъ не обманываетъ, нтъ, голубушка, нтъ! Не даромъ данъ онъ человку. Врь, что теб душа говоритъ.

Дарья Ивановна.— Я просто голову потеряла, сообразить не могу!… Мало ли и безъ того горя-то было?… Ахъ, зачмъ вы мн и сказали? Лучше бы не знать мн ничего!

Степанида Аанасьевна.— Я и сама, голубушка, не рада. Думала извстить тебя, чтобъ ты въ извстности была насчетъ этого: что жь онъ тебя, какъ дуру, оплетаетъ.

Дарья Ивановна.— Да вы это наврно ли говорите-то? Можетъ быть, сосдка-то ваша, Анна Артамоновна, и обозналась?

Степанида Аанасьевна.— Какъ же ей обознаться? возьми ты это въ толкъ. Вдь это не одинъ разъ какой. Вдь Анна-то Артамоновна каждый день у дьяконихи бываетъ. Сидимъ, говоритъ, да кофеишко распиваемъ, а онъ и пробирается въ домъ-отъ тотъ. А тамъ живетъ привередница эта, Маша-то Птанікина, вдова, чиновница, гулящая такая, вся Петербургская ее знаетъ… Вдь онъ ей, говорятъ, мебели всякой накупилъ, да такой, что хошь въ любыя палаты, разодлъ ее въ пухъ.

Дарья Ивановна.— Боже мой, Боже мой! На какія же это деньги? А дома сидимъ мы чуть не безъ хлба (Плачетъ)… Въ лавочк забрались, дровъ ни полшка, о свчахъ такъ и помину нтъ, въ темнот сидимъ, спать раньше ложимся. Вотъ до чего мы дожили!… Такъ ли мы прежде-то жили!…

Степанида Аанасьевна.— И что это съ нимъ такое сдлалось?

Дарья Ивановна.— Не знаю, сама не знаю!… Словно, что оборвалось.

Степанида Аанасьевна.— Наказаніе божіе постило вашъ домъ.

Дарья Ивановна.— Правда, истинная правда, что наказаніе божіе.

Степанида Аанасьевна.— А я теб вотъ что еще, голубушка, скажу: тутъ напущено.

Дарья Ивановна.— Мн и самой кажется такъ. Вдь если бы онъ и всегда такой былъ, а то что за человкъ былъ изъ него: работящій какой, изъ дому ни шагу, только разв въ должность, да въ церковь, да въ баню… въ святые годился.

Степанида Аанасьевна.— Ужъ эти мн голубушки!… Он вдь нарочно приманятъ къ себ человка, да и дадутъ ему что-то въ вин, въ кофе, а не то въ папиросу положатъ. Приворожатъ къ себ человка, да и давай вытягивать изъ него денежки.

Дарья Ивановна.— Да, да!… Тутъ наврно дано!…

Степанида Аанасьевна.— Какже!… Вдь, говорятъ, кому дано бываетъ, тотъ и за рюмочку берется.

Дарья Ивановна.— Да, да, и это тоже!… Прежде, бывало, такъ и въ ротъ не беретъ, брезгаетъ виномъ. А теперь-то!…

Степанида Аанасьевна.— А теб бы, голубушка, подумать, какъ бы пособить этому горю.

Дарья Ивановна.— Какъ я тутъ пособлю? Сами посудите, что мн тутъ длать?

Степанида Аанасьевна.— Видишь ли? есть у меня старушка знакомая, лтъ ей, поди-ка, и счету нтъ. Она отъ всего лечитъ, травы всякія знаетъ, и заговариваетъ — какъ хорошо заговариваетъ! Я тебя, пожалуй, свожу къ ней.

Дарья Ивановна.— Сводите, сводите. Я хочу сначала разузнать обо всемъ объ этомъ, чтобъ знать наврное.

Степанида Аанасьевна.— Да, да, это надо разузнать. Въ дом-то, гд Пташкина-то живетъ, и лавочка есть: все можно узнать.

Дарья Ивановна.— Я теперь слдомъ ходить за нимъ буду, все на чистую воду выведу.

Степанида Аанасьевна.— Да, да, это надо вывести на чистую воду. Однако, пора мн, зашла на минуточку, а просидла часъ цлый. Такъ ты приходи, приходи когда, поутру-то, я думаю, теб послободне будетъ?

Дарья Ивановна.— Да я приду, увижу тамъ, когда.

Степанида Аанасьевна.— Прощай, голубушка.

Дарья Ивановна.— Прощайте, ттушка. Благодарю васъ, что извстили меня. Лучше, когда бы и вовсе не извщали.

Степанида Аанасьевна.— Что длать, что длать, голубушка! Надо все сносить, божья власть на то. (Уходитъ, Дарья Ивановна провожаетъ ее).

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Лиза (входитъ и садится къ окну за шитье). Дарья Ивановна (возвращается).

Дарья Ивановна.— Ахъ, Боже мой, Боже мой!… (Плачетъ) Что такое длается!… Ума не приложу!… Несчастіе какое!… Слышала ты, Лиза? Отецъ-то? На старости-то лтъ?

Лиза.— То-то, маменька, я замтила: онъ разъ спалъ посл обда, помните еще, хмльной такой пришелъ, Машу выскъ еще за то, что она ножикъ уронила за обдомъ, я вошла тихонько въ спальню, а онъ во сн и шепчетъ: все — какая-то Марья Ивановна, да Марья Ивановна.

Дарья Ивановна.— Что жь ты мн ничего не сказала?

Лиза.— Что жь было говорить? Я не думала ничего про него, думала, мало ли что во сн снится.

Дарья Ивановна.— Ай, ай, ай!… Мало и такъ горя-то было у насъ!… Мало слезъ-то я лила!… несчастная я, несчастная!… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Лиза (одна).

Лиза.— Что день, то у насъ хуже и хуже. Люди живутъ, какъ живутъ — у насъ все идетъ копромъ!… Богъ знаетъ, что будетъ!… Работа, работа, да брань, да ссоры матери и отца — гд жь и когда отдохнешь отъ всего этого? А!… Лучше и не думать объ этомъ!… (Отворяетъ потихоньку окно и смотритъ въ него). Половина третьяго уже, а онъ общался въ два, странно!… А что, если онъ былъ, и я просмотрла? (Садится за столъ и раскладываетъ карты).

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Лиза, Маша (вбгаетъ и садится къ столу возл Лизы).

Маша.— Сестрица все гадаетъ, и ей все ничего не выходитъ.

Лиза.— Нтъ, выходитъ. Какъ ни загадаю, все выходитъ бубновый король на сердц, красныя масти, марьяжъ, дорога…

Маша.— Удетъ отъ насъ сестрица.

Лиза.— Ахъ, ужъ и въ самомъ дл-то ухать мн изъ этого омута.

Маша.— Тогда ты ужь и меня возьми съ собою.

Лиза.— Теб все не такъ терпть приходится, какъ мн, ты — еще маленькая… Посмотри, Маша, кажется, какъ будто онъ, у тебя глазки-то получше.

Маша (высовывается изъ окна).— Да, онъ, онъ!…

Лиза.— Пойди, посмотри, что длаетъ маменька (Маша уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Лиза (одна).

Лиза (отходитъ отъ окна).— Боже мой, что со мной длается!… Голова кругомъ идетъ!… Нтъ, я не должна… Богъ съ нимъ!… Къ чему это поведетъ?… Безстыдница, зачмъ я довела до этого?

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Лиза и Маша (вбгаетъ).

Маша.— Маменька сидитъ и плачетъ.

Лиза.— Пойди туда. Чуть маменька — сюда, и кашляни сейчасъ.

Маша.— Хорошо (убгаетъ).

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Лиза (одна).

Лиза.— Нтъ, пора кончиться всему этому. Я не подойду къ окну!… Онъ походитъ мимо и уйдетъ… и никогда не придетъ больше, и забудетъ обо мн!… Какъ скучно будетъ тогда!… Взглянуть на него въ послдній разокъ. Меня отсюда не будетъ видно. (Высматриваетъ изъ-за косяка) Идетъ!… Ахъ, какъ онъ въ окно пристально смотритъ!… Хорошо, что здсь нтъ никого. Ахъ, остановился!… (Прячась за косякомъ, тоненькимъ голосомъ) Здравствуйте!…

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Лиза, Салеринъ (подходитъ къ окну съ улицы).

Салеринъ.— А-а, шалунья!… Зачмъ вы прячетесь?

Лиза.— Здравствуйте!… А я хотла совсмъ не подходить къ окну.

Салеринъ.— Почему же такъ?

Лиза.— Вы бы походили, походили, да и ушли. Вдь вы бы никогда потомъ не пришли?

Салеринъ.— Я бы вчно ходилъ подъ вашими окнами. Вы бы сжалились и подошли.

Лиза.— Вы думаете?

Салеринъ.— Вдь у васъ доброе сердце.

Лиза.— Нтъ, злое, такое же, какъ и у васъ.

Салеринъ.— А разв у меня злое?

Лиза.— Очень!

Салеринъ.— Ну, хорошо, Богъ съ вами. Скажите лучше, что вы подлываете?

Лиза.— Что я подлываю? Къ чему вы это спрашиваете каждый разъ? Чтобы посмяться надо мной?

Салеринъ.— Чтобы пожалть васъ.

Лиза.— Богъ васъ знаетъ! Мужчинъ такъ трудно разгадать, особенно богатыхъ.

Салеринъ.— Что же такое богатые? Разв они кусаются?

Лиза.— Я не знаю, но мн васъ страшно.

Салеринъ.— Что же во мн страшнаго, скажите?

Лиза.— Для чего вы меня преслдуете?

Салеринъ.— Какъ же я васъ преслдую?

Лиза.— Что вамъ нужно отъ меня? Я — бдная, не училась ничему. А за вами княжны ухаживаютъ. Он и но-французски говорятъ, и танцуютъ. Какая я вамъ пара?

Салеринъ.— Что мн княжны? Замнятъ ли вс он одно ваше сердечко?

Лиза.— Оставьте меня, ради Бога, вы меня и такъ погубили ни за что, ни про что.

Салеринъ.— Чмъ же я васъ погубилъ?

Лиза (дрожащимъ отъ волненія голосомъ).— Да, вы меня погубили!… Что вы сдлали со мною?… Я и сна теперь не знаю!… Мста себ не нахожу (шопотомъ) безъ васъ… Что вы со мной сдлали? (Изъ глазъ ея каплютъ слезы).

Салеринъ.— Чего жь вы плачете? Чмъ же я виноватъ? Зачмъ все это такъ устроилось, что мы встртились съ вами? И я бы не зналъ васъ, и вы бы меня никогда не видали.

Лиза.— Жизни своей не рада!… Знала бы я — ни за что не пошла бы шить къ ттушк вашей.

Салеринъ.— Что жь длать? Видно, судьба нарочно устроила это все для нашего счастія, а вы хотите идти противъ судьбы.

Лиза.— Не знаю, къ счастью или къ несчастью Богъ послалъ мн васъ.

Салеринъ.— Конечно, къ счастью. Когда же любовь ведетъ къ несчастью, подумайте? Неужели я — обманщикъ? Когда же вы будете врить мн?

Лиза.— Я и не врю, да врю… Нтъ, вы не такой, какъ другіе, вы такой добрый… добрый… (Плачетъ).

Сал еринъ.— Какъ же такъ? Вдь вы сами сейчасъ говорили, что у меня злое сердпе?

Лиза,— Нтъ, вы добрый… вы мн счастье принесли… (Посл минутнаго молчанія) Скоро ли только кончатся мои мученья?

Салеринъ.— Теперь очень скоро. Дядюшка узжаетъ заграницу мсяца на три, тогда мы обдлаемъ безъ него все это дльце. Пожалуйста только, чтобы до того времени никто этого не зналъ. Скажите мн лучше вотъ что: гд мы будемъ видться до того блаженнаго времени?

Лиза.— Какъ, гд?

Салеринъ.— Да такъ, наступаетъ осень: вы будете рже выходить изъ дому, у ттушки вы, кажется, кончили работу? Не пойдете ужь къ ней въ будущую среду?

Лиза.— Нтъ.

Салеринъ.— Гд же мы будемъ видться?

Лиза.— Авось гд нибудь и будемъ встрчаться.

Салеринъ.— Да какъ же это, гд нибудь?

Лиза.— Изрдка, мелькомъ.

Салеринъ.— Мелькомъ!… Не надоло вамъ видться мелькомъ?

Лиза.— Придетъ время, будемъ и все видться.

Салеринъ.— А что же мшаетъ намъ видться, какъ слдуетъ, до той поры?

Лиза.— Все.

Салеринъ.— А разв нельзя отстранить это все?

Лиза.— Ну, что жь, отстраните.

Салеринъ.— Хотите показать на дл хоть немного доврія КО мн? щ

Лиза (красня).— Какъ такъ?

Салеринъ.— Знаете, посл-завтра день моего рожденія. Какой подарокъ можете вы мн сдлать, если вы меня хоть немножко любите.

Лиза (въ смущеніи).— Какой?

Салеринъ.— Провести со мной хоть два-три часа.

Лиза.— Какимъ о бр аз о мъ?

Салеринъ.— А такимъ: вы отпроситесь куда нибудь. За угломъ будетъ ждать васъ мой экипажъ. Вы и прідете ко мн…

Лиза.— Къ вамъ? Съ какой стати? Ни за какіе мильйоны!…

Салеринъ.— Вотъ видите, какъ вы мн довряете? А у меня никого въ этотъ день не будетъ: не велю никого принимать. Мы отобдали бы вдвоемъ.

Лиза.— Нтъ, нтъ, это ужасно. Я и слушать не хочу, видите, и уши закрыла.

Салеринъ.— Да что же тутъ, подумайте? Мы бы только отобдали, а потомъ я самъ отвезъ бы васъ домой. Мы похали бы въ прекрасной карет, покатались бы по городу.

Лиза (зажимая уши).— Я и слушать не хочу, что вы говорите.

Салеринъ.— Мы были бы постоянно вмст, наговорились бы вдоволь. Я бы никогда не забылъ этого дня.

Лиза.— Нтъ, нтъ, это нельзя.

Салеринъ.— Подумайте, для дня моего рожденія?

Лиза (смотря изъ окна въ сторону, въ смущеніи).— Нтъ, нтъ!…

Салеринъ.— И это-то ваше довріе ко мн?

Лиза (откидываясь отъ окна).— Ахъ, уходите скорй. Изъ-за угла сейчасъ повернулъ братъ мой. Онъ замтитъ васъ, онъ сюда идетъ.

Салеринъ.— Да или нтъ?

Лиза.— Нтъ, нтъ!… Отстаньте, скорй пожалуйста!… Уходите!

Салеринъ.— Такъ вотъ какъ цните вы меня? Богъ съ вами, Лизавета Петровна. Это будетъ послднее испытаніе: послзавтра за угломъ будетъ ждать васъ мой экипажъ. Не прідете — все будетъ кончено!… Прощайте, прощайте!… Богъ съ вами!… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Лиза (одна).

Лиза.— Я огорчила его. Онъ такой скучный ушелъ. Онъ въ самомъ дл любитъ меня, а я его такъ огорчаю, не довряю ему. Что, какъ онъ разсердится да и броситъ меня?… Что я буду длать тогда въ этой стран?… (Стучатся)

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Лиза и Маша (выбгаетъ).

Маша.— Стучатся. Никакъ отецъ. Окно-то затвори скорй. (Уходитъ въ другую дверь въ кухню).

ЯВЛЕНІЕ ОДИНАДЦАТОЕ.

Лиза (одна).

Лиза (запираетъ поспшно окно и потомъ возвращается на середину комнаты).— Нтъ, это счастье мое! Я не должна отталкивать отъ себя счастье! Поду къ нему, покажу, что я врю ему, какъ себ самой! Да… я врю ему, врю, люблю, люблю его (закрываетъ лицо руками)!

ЯВЛЕНІЕ ДВНАДЦАТОЕ.

Лиза, Иванъ Петровичъ (входитъ, и за нимъ) Маша.

Иванъ Петровичъ (грозитъ ей пальцемъ).— Смотри, сестра.

Лиза (красня).— Что такое? Я — ничего!…

Иванъ Петровичъ.— То-то ничего!… Будто я не видлъ!… Мн, впрочемъ, мало нужды!… (бросаетъ шапку на стулъ). Скоро отецъ придетъ?

Лиза.— Нестыдно ли теб выдумывать на меня? Что ты видалъ такое? Ко мн подходилъ статскій какой-то, спрашивалъ, не отдается ли здсь квартира.

Иванъ Петровичъ.— Знаемъ, какія тутъ квартиры спрашиваются.

Лиза (со слезами).— Братъ, я тебя прошу не выдумывать. И безъ того шагу нельзя сдлать, чтобы не подозрвали въ чемъ.

Иванъ Петровичъ.— Безъ нужды подозрвать не станутъ.

Лиза.— И безъ тебя-то довольно у меня обидъ всякихъ.

Иванъ Петровичъ.— Работать заставляютъ, небось, такъ — лнь.

Лиза.— И зачмъ приходишь ты къ намъ? На отца еще натолкнешься. Ты-то уйдешь — и былъ таковъ, а намъ изъ-за тебя достанется.

Иванъ Петровичъ.— А мать гд?

Лиза.— Въ спальн.

Иванъ Петровичъ (садится небрежно).— Позови ее.

Лиза (садится къ столу и принимается за шитье, во всхъ ея движеніяхъ — гнвъ).— Зови самъ!…

Иванъ Петровичъ.— Дура!…

Лиза.— Ты самъ не лучше. Отецъ проклялъ, изъ дому выгналъ.

Иванъ Петровичъ.— Доживешь и ты до этого. (Лиза отворачивается къ окну).

ЯВЛЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

Т же и Дарья Ивановна.

Иванъ Петровичъ (не вставая).— Здравствуйте.

Дарья Ивановна.— А, Ваня, здравствуй!… Что у васъ тутъ опять за размолвка? Лиза, чего надулась? Какъ только сойдетесь, такъ сейчасъ и повздорите!… (обращаясь къ сыну) Чего она дуется?

Иванъ Петровичъ.— А спросите. Я вотъ только сказалъ ей, что не слдъ въ окошко высовываться, да съ франтишками тамъ всякими разговаривать, шуры-муры строить.

Лиза.— Съ кмъ я разговаривала? какія тутъ шуры-муры? У меня просто спросилъ кто-то, не отдается ли квартира въ этомъ дом.

Дарья Ивановна (мягко).— А зачмъ было отвчать? Какое твое дло? Для этого на воротахъ билетики приклеиваютъ. А другой нарочно спрашиваетъ, чтобы заговорить только.

Лиза.— Чмъ же я виновата? подошелъ, и спрашиваетъ, поневол отвчала.

Дарья Ивановна.— Сидла бы да шила, какъ-будто ничего не замчаешь, какъ-будто до тебя вовсе и не касается. Я тебя шить посадила, а не дворничихой быть, изъ окошка высовываться, да съ прохожими тары-бары водить.

Лиза (плачетъ).— Что жь я сдлала? Чмъ я виновата?

Дарья Ивановна.— Вотъ и слезы. Начнешь правду говорить, сейчасъ и въ слезы. Изъ рукъ выбивается просто. Что съ нею длается только? Не узнаю просто двушку. Нечего плакать-то! Богу молиться должна, что мать жива — да добру всякому научаетъ. А ты этого ничего не чувствуешь, Богъ съ тобой, Лиза!… Ну, что ты, Ваня, что давно не былъ у насъ?

Иванъ Петровичъ.— А!… Не до васъ было!…

Дарья Ивановна.— Какъ-такъ не до насъ? А я-то ждала, ждала его, думала о немъ. А ему и горюшка мало, что мать о немъ думаетъ. Приходитъ и отвчаетъ еще такъ.

Иванъ Петровичъ.— Какіе тутъ отвты!…

Дарья Ивановна.— Стыдно вамъ, дти, огорчать меня такъ на старости лтъ. Вдь если бы знали вы, что вы заботъ-то мн стоили, какъ маленькіе были. Ночь, бываю: отецъ-то завалится, хранитъ, заботушки ни капельки, а я сижу надъ колыбелькой, глазъ не спускаю. Сколько слезъ пролила я на люлечку вашу, вы этого ничего не чувствуете!…

Иванъ Петровичъ.— Не до вашихъ слезъ мн теперь!… Своего горя накопилось вдоволь.

Дарья Ивановна.— Какого горя?

Иванъ Петровичъ.— Поздравьте: больше не служу.

Дарья Ивановна.— Какъ-такъ?

Иванъ Петровичъ.— Отставили.

Дарья Ивановна.— За что?

Иванъ Петровичъ.— Я раньше зналъ, что мн съ этимъ Салеришкой не ужиться. А правовдніе еще кончилъ!

Дарья Ивановна.— Что жь онъ теб?

Иванъ Петровичъ.— Что!… Да у насъ съ нимъ контры-то переставали разв когда нибудь? ‘Вы, молъ, Круглицкій, хотите служить у меня — прошу не являться въ департаментъ оборванцемъ, здсь — не кабакъ… Отъ васъ виномъ разитъ… вы неглижируете перепиской, прошу писать тщательне… прошу не опаздывать въ департаментъ’… Выскочка проклятая!…

Дарья Ивановна.— Что жь что онъ говорилъ? И не то еще говоритъ начальство, да на все отвту свой имть? Ты долженъ былъ смолчать, и сошло бы.

Иванъ Петровичъ.— Да!… Онъ привыкъ ораторствовать да выговоры всмъ читать, благо молчатъ вс, а я не таковъ: онъ — слово, а я — двадцать, да такихъ забористыхъ, что поблднетъ, губы затрясутся, я думаю, ему и во сн и на яву слова мои мерещатся.

Дарья Ивановна.— Ну, и что же изъ этого добра-то вышло?

Иванъ Петровичъ.— А вышло, что я чуть не отдубасилъ Салеришку: до того онъ меня довелъ.

Дарья Ивановна.— Боже мой!… Въ кого ты такой азартный? Маленькій-то былъ, что за спокойное дитя было изъ тебя!…

Иванъ Петровичъ.— И отдубасилъ бы!… Такую бы оплеуху закатилъ, съ могъ бы онъ слетлъ, кабы не Мишка подскочилъ съ челядью своею, заслонилъ, какже вдь!…

Дарья Ивановна.— Такъ тебя и выключили?

Иванъ Петровичъ.— И аттестатъ еще замарали.

Дарья Ивановна (Всплескиваетъ руками).— И аттестатъ замарали? Боже мой, что за несчастье!… (Смотритъ на сына въ сокрушеньи, онъ ходитъ взадъ и впередъ по комнат).— Что жь ты теперь длать станешь?

Иванъ Петровичъ.— Что длать?… Повшусь!

Дарья Ивановна.— Этого еще недоставало. Неужели до этого еще доживу я? Думала ли я?

Иванъ Петровичъ.— А что жь вы думали?

Дарья Ивановна.— Думала кормильца выростить себ на старости лтъ.

Иванъ Петровичъ.— Кабы вы съ отцомъ да кормильца думали выростить, длали-бы, какъ и вс добрые люди: выучилибы, какъ слдуетъ.

Дарья Ивановна.— Не учили мы тебя, что ли?

Иванъ Петровичъ.— У чили вы, какъ же!… Отдали въ гимназію — и рукой махнули!…

Дарья Ивановна.— Самъ ты не учился тамъ. Водился со’ всякою сволочью, да пакостями всякими занимался.

Иванъ Петровичъ.— А вы чего глядли?

Дарья Ивановна.— Мало тебя билъ отецъ?

Иванъ Петровичъ.— Билъ да безъ пути только: вотъ что!…. А добру не научилъ! Товарищи пошли въ университетъ: чиновъ, поди-ка тамъ нахватаются, а мн и гимназіи-то кончить не дали — посадили въ канцеляристы!…

Дарья Ивановна.— Ну что жь? И служилъ бы, хлбъ приносилъ бы намъ за вс попеченія наши.

Иванъ Петровичъ.— Да!… хлбъ приносилъ!… Вамъ былъ бы только хлбъ, да были бы вы сыты, а тутъ распинайся!… Засадили съ утра до ночи: пиши, пиши!… Пока руки не отсохли, не сдлались щенками, все пиши!… Околешь, и тутъ еще, пожалуй, писать заставятъ.

Дарья Ивановна.— Что жь длать, что жь длать? такая доля наша горькая! (Плачетъ)

Иванъ Петровичъ.— Не такая доля моя!… Довольно били меня, ногами-то топтали. Не таковскій я, чтобы помыкать мною — дудки!…

Дарья Ивановна.— Что жь ты выигралъ этимъ? Лучше теперь?

Иванъ Петровичъ.— Съ голоду умру, какъ собака, да ужъ не будетъ по-ихнему!… (Ходитъ взадъ и впередъ, подходитъ къ матери посл нкотораго молчанія, мрачно).— Нтъ ли у васъ трехъ рублей?

Дарья Ивановна.— Трехъ рублей? Откуда же, самъ посуди?

Иванъ Петровичъ.— Дайте хоть рубль. Отдамъ въ скорости. Денегъ ни гроша, взять неоткуда, съ квартиры выгнали… Не заставьте зарзать кого, не то самому зарзаться.

Дарья Ивановна.— Что за рчи такія гршныя? Надо на Бога уповать. Зачмъ въ такое отчаянье приходить? Никто, какъ Богъ. Ты можешь приходить къ намъ по утрамъ. Пока есть у насъ хоть какая крошка — и той подлимся. А дать я ничего не могу. Послднее готова была бы снять съ себя, продать — ничего нтъ: все ухнуло!…

Иванъ Петровичъ.— Что жь батюшка-то почтеннйшій нашъ не поправляется?

Дарья Ивановна.— Съ каждымъ днемъ хуже и хуже. Шлюху какую-то завелъ, Марью Ивановну!… (Плачетъ).

Иванъ Петровичъ.— Чего добраго, а этого надо-было ожидать отъ батюшки (Стучатся)

Лиза (вскакиваетъ).— Ахъ, отецъ!…

Дарья Ивановна.— Досидлъ ты до грха… Выходу-то нтъ другаго: все съ нимъ встртишься. (Стукъ усиливается, Лиза бжитъ отворятъ). Послушай, ты бы черезъ окно.

Иванъ Петровичъ.— Вотъ новости, стану я изъ окошекъ прыгать!… Что онъ мн такое? Прошли страхи.

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ.

Петръ Степановичъ (снимаетъ шинель и бросаетъ на полъ, на нее фуражку).— Чортъ васъ всхъ побери!… Стучишься часъ цлый!… Я когда нибудь двери сломаю. Возьму и сломаю!… (Обращается къ Лиз) Ты что тутъ такое, а? Ты что длала? Гд была? Ты что мн такъ долго не отворяла, а? Говори, говори!… (Приступаетъ къ ней, Лиза въ испуг&#1123, отступаетъ въ самый уголъ къ окошку, Маша ускользаетъ въ другую комнату). Ты не хотла отцу отворить?

Лиза.— Какъ же, вдь я отворила. Я не слыхала.

Дарья Ивановна (махаетъ ей рукой).— Молчи. Что тутъ отвчать еще, хуже будетъ.

Петръ Степановичъ.— А, ты не слыхала? Ты не хотла совсмъ пустить меня? Отецъ тамъ хоть съ голоду помирай, дрогни на холод у дверей, какъ собаченка голодная. Жди, когда смилуются, отворятъ! Завтра отворятъ. Чортъ побери васъ всхъ!… Со свту сживаете меня, проклятые!… На жизнь мою замышляете!… Богу молитесь, чтобъ я околлъ!… Да не будетъ по вашему!… Нтъ!… Самъ Богъ меня свыше охраняетъ, Господь-Создатель!…

Дарья Ивановна (подбираетъ шинель и фуражку).— Боже мой, опять еле на ногахъ держится.

Иванъ Петровичъ (берется за фуражку).— Пришла орать, пьяная образина!…

Петръ Степановичъ (замчая сына).— Это что? Ты зачмъ здсь?

Иванъ Петровичъ.— У тебя не спросилъ.

Петръ Степановичъ.— У меня не спросилъ? Да!… Ты у меня не спросилъ? Я теб разъ сказалъ: изувчу тебя, какъ увижу здсь, знаешь ты это?

Иванъ Петровичъ.— Ну, кто еще кого изувчитъ. Довольно увчилъ-то меня, прошли т времена.

Петръ Степановичъ.— Развратникъ!… Теб только бы еще убійцей стать, на большихъ дорогахъ народъ грабить… Чортъ тебя побери!

Иванъ Петровичъ (надваетъ фуражку).— Не твоя теперь забота обо мн, за собою-то смотри лучше: сдина въ голов, дочь — невста, семья на рукахъ, а самъ по кабакамъ шляется да мамзелей заводитъ!… Стыдился бы лтъ-то своихъ, да званія, коли людей ужь не стыдно. (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.

Т же, кром Ивана Петровича.

Петръ Степановичъ.— Анаема… Ушелъ небось поскоре… А ужь я бы задалъ ему феферу.

Дарья Ивановна.— Стыдно-то, стыдно-то какъ! Не ты дтей учишь, дти въ глаза стыдятъ тебя.

Петръ Степановичъ.— А мн плевать!…

Дарья Ивановна.— Да и взаправду, что теб такое? Для тебя все — нипочемъ. Послдній стыдъ заложилъ у Марьи Ивановны своей.

Петръ Степановичъ.— Что? У какой Марьи Ивановны? Откуда взяла ты Марью Ивановну? (.Приступаетъ къ ней).

Дарья Ивановна.— Да ты самъ ею по ночамъ бредишь.

Петръ Степановичъ.— Я теб зажму ротъ Марьею Ивановною… Чортъ тебя побери. (Толкаетъ ее).

Дарья Ивановна.— Нечего толкаться-то!… Стыдился бы, стыдился бы!…

Петръ Степановичъ.— Молчать!… Чортъ тебя побери!… Я тебя такъ оттаскаю!…

Дарья Ивановна.— Теб теперь только и таскать насъ, взамсто, чтобы хлбомъ кормить. Врно, жалованье все пропилъ, а дома хоть стны грызи.

Петръ Степановичъ.— Жалованье!… Теб только бы жалованье брать, чортъ тебя побери!… Высасываютъ изъ меня кровь послднюю, піявицы!… Вотъ, на, шь ее! (Выбрасываетъ на полъ десятирублевую бумажку).

Дарья Ивановна.— Тутъ всего десять рублей. Гд же остальные?

Петръ Степановичъ.— Будетъ съ тебя. Проживешь и съ этимъ!

Дарья Ивановна.— Какъ же такъ проживу: шесть рублей надо за квартиру, останется четыре. Цлый мсяцъ жить на четыре рубли? А у меня долгъ еще въ лавочк есть. Лавочникъ врить больше не хочетъ, въ должность счетъ подать грозится.

Петръ Степановичъ.— Пусть подаетъ. И этого тогда теб не будетъ.

Дарья Ивановна (плачетъ навзрыдъ).— Что я буду длать, что я буду длать?…

Петръ Степановичъ.— Обдать давай!… Что ты меня голодомъ хочешь заморить?

Дарья Ивановна.— Будемъ скоро голодомъ сидть. Пойдемъ, обдъ на стол давно тебя ждетъ. (Уходятъ).

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

Лиза (одна).

Лиза.— Силъ не хватаетъ!… Это — каторга какая-то!… И все на меня, и все на меня!… Во всемъ я одна виновата. Отецъ нападаетъ, братъ нападаетъ, мать тоже нападаетъ, слушаетъ Ваню, что бы онъ ни сказалъ на меня!… (Плачетъ). За что я такая несчастная? Я бы, кажется… я не знаю, что бы сдлала, чтобы выйти изъ этой муки!… (Уходитъ за отцомъ и матерью).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Квартира Салерина. Пріемная комната, убранная со вкусомъ.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Веревочкинъ и Иванъ.

Веревочкинъ.— Неужели и карету усплъ ужь послать?

Иванъ.— Да что ему!… Долго не прохлаждается, у него вдь дла-то только и есть, что посылаетъ кареты да самъ разъзжаетъ, посылаетъ да разъзжаетъ — въ этомъ и весь день-деньской проходитъ.

Веревочкинъ.— Да, можетъ, онъ за другой какою послалъ?

Иванъ.— Какой за другою!… Она самая и есть. Намедни, третьяго-дня, самъ туда здилъ, кучеръ подтверждаетъ. И сегодня послалъ туда же.

Веревочкинъ.— Въ Барматееву улицу?

Иванъ.— Да такъ-съ, такъ-съ, Бармалееву-съ. Кучеръ подтверждаетъ. Экъ его, говоритъ, понесла нелегкая въ трущобу какую, мало здсь-то ему прибыли, тамошнихъ захотлось, хе, хе, хе!…

Веревочкинъ.— Да та ли это самая, что у ттки его шила?

Иванъ.— Та самая, какъ же… кучеръ подтверждаетъ. Разъ, какъ ей домой идти отъ ттки-то отъ его, она, значитъ, вышла изъ двери, а баринъ и подъзжаетъ на ту пору на дрожкахъ, значитъ, ну, и сажаетъ ее, а она вдругъ на попятный дворъ, а онъ съ дрожекъ-то всталъ, да и пошелъ съ нею, а дрожки все сзади хали.

Веревочкинъ.— Проказникъ твой баринъ!… Ноди-ка, однакожь, доложи обо мн.

Иванъ.— Сейчасъ!…

(Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Веревочкинъ (одинъ).

Веревочкинъ.— Такъ вотъ какія тутъ штуки творятся!… Я этого не зналъ!… Такъ вотъ зачмъ приносило ее въ департаментъ!… ‘Папенька бумагу дома забылъ’ — скажите, пожалуйста!… И надо же, чтобъ онъ въ тотъ самый день и забылъ, когда Аркашенька-то нашъ въ департамент бываетъ!… А какіе она ему глазки строила!… Ха, ха, ха!… О, хитрая лисица этотъ Круглицкій! Пронюхалъ, что начальникъ до двушекъ падокъ, съумлъ представиться бднякомъ, швею подставилъ для ттушки, дочку свою возлюбленную. Ужь не на его ли счетъ и кутитъ онъ такъ? Такъ вотъ какія ты штуки отмачиваешь, Петръ Степанычъ: дочерьми вздумалъ торговать? Этому стоитъ дать огласку, вывести на чистую воду… Аркадій Аполлопычъ и не подозрваетъ, въ какую ловушку попался. Надо его предупредить непремнно.

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Веревочкинъ и Салеринъ (Входитъ).

Салеринъ.— Здравствуйте!… Что, съ бумагами? Много ихъ у васъ сегодня?

Веревочкинъ.— Мое почтеніе, Арнадій Аполлонычъ! До пятнадцати наберется.

Салеринъ.— Боже ты мой, сколько ихъ!… Скоро ихъ надо?

Веревочкинъ.— Когда угодно-съ.

Салеринъ.— Я сегодня не успю. Вечеромъ просмотрю. Приходите за ними завтра.

Веревочкинъ (кланяясь).— Слушаюсь!… (Принимая серьзный и нсколько таинственный тонъ). А вотъ кстати, Аркадій Аполлонычъ, мн бы нужно было сообщить вамъ кое-что объ одномъ господин.

Салеринъ.— О какомъ господин?

Веревочкинъ.— О Круглицкомъ именно-съ.

Салеринъ.— Что такое?

Веревочкинъ.— Да вотъ извольте видть, Аркадій Аполлонычъ, какъ бы вамъ это сказать-то? Извините меня, а дло-то несовсмъ хорошее: едва ли онъ не запутался.

Салеринъ.— Запутался? Какъ такъ?

Веревочкинъ.— Да что-то больно не по средствамъ жить началъ-съ.

Салеринъ.— Не по средствамъ? Объяснитесь, какъ же это?

Веревочкинъ.— Человкъ онъ семейный, жалованье получаетъ не Богъ знаетъ какое, и вдругъ — что же? мамзель себ завелъ!

Салеринъ.— Такъ что же такое? До насъ-то какое это отношеніе иметъ?

Веревочкинъ.— А то, что онъ тратитъ на нее такія деньги, какія далеко не по средствамъ ему.

Салеринъ.— Да что же наконецъ? Задолжалъ онъ, что ли?

Веревочкинъ.— Въ томъ-то и дло, Аркадіи Аполлонычъ, что не задолжалъ. Горе все въ томъ, что не попользовался ли онъ на счетъ казны-съ?

Салеринъ.— Какимъ образомъ?

Веревочкинъ.— У него вдь подъ руками суммы, Аркадій

Аполлонычъ. И кто бы подумать могъ, что дойдетъ до этого? Круглицкаго прежде вс считали за примрнаго чиновника, поступали истинно жалючи его, думали: бдный человкъ, семействомъ обремененъ, почемъ кто знаетъ? Вотъ на дняхъ только, какъ пронеслись слухи, я нарочно справки навелъ, до того и я-то не зналъ его близко, а тутъ и открылось, что этотъ человкъ ни малйшей жалости не стоитъ: такой грязный, пропащій человкъ. Да и все семейство-то его пользуется въ околодк такой доброй славой, что вс подальше обходятъ и улицу, гд онъ живетъ.

Салеринъ.— Почему же такъ?

Веревочкинъ.— И разсказывать-то это все, извините меня, противно-съ. Да и можетъ ли быть тутъ что хорошее? Женился Круглицкій на какой-то мщанк, темная исторія всей этой женитьбы… Да вотъ я вамъ разскажу, что со свояченицей его было, сестрой жениной. Представьте себ: связалась она, говорятъ, съ какимъ-то чиновникомъ, говорятъ, будто Круглицкій подпоилъ его, да и заставилъ подписать формальное общаніе жениться, а потомъ они судились, судились, несчастнаго лишили и мста, и званія, сослали куда-то…

Салеринъ.— Признаюсь!

Веревочкинъ.— Сынъ его… вы знаете, каковъ онъ — кандидатъ въ мазурики, можно сказать. Есть у него еще дочь взрослая, вертушка такая, говорятъ, также всмъ на шею вшается. Опять выйдетъ какая нибудь исторія, какъ со свояченицей…

Салеринъ (въ замшательств).— Такъ намъ-то что же длать?

Веревочкинъ.— А ужь не знаю, Аркадій Аполлонычъ, какъ вы опредлите? По моему мннію, вамъ не мшало бы сообщить объ этомъ его превосходительству, вашему дядюшк, чтобъ онъ обратилъ на это вниманіе.

Салеринъ (скороговоркой, все еще въ смущеніи, которое не покидаетъ его до конца сцены).— Да… я ужь не знаю, какъ…

Веревочкинъ.— Можетъ быть, его превосходительству угодно будетъ обревизовать суммы, чтобы убдиться. Вдь я, право, наврно сказать не могу, можетъ быть, Круглицкій и изъ другихъ источниковъ беретъ деньги. Достоврно только то, что не изъ своихъ бдныхъ средствъ. Все-таки убдиться не мшаетъ въ сохранности суммы казенной, чтобы не было потомъ бды какой, вдь и его превосходительству можетъ быть непріятность изъ-за этого.

Салеринъ.— Да, да… Вотъ только скверность: мои деньги пропадутъ, пустыя, впрочемъ.

Веревочкинъ.— Какія же-съ? Извините за нескромный вопросъ.

Салеринъ.— Пустыя, пустыя — семьдесятъ рублей. Онъ былъ у меня утромъ, жена, говоритъ, умираетъ, я и далъ.

Веревочкинъ.— Какова дерзость!… И я увренъ, здорова лучше насъ съ вами. А кром того онъ не занималъ у васъ?

Салеринъ.— Нтъ, не занималъ. А что же?

Веревочкинъ.— Извините меня, пожалуйста, я такъ спросилъ. Онъ, какъ запутался, такъ у всхъ теперь готовъ безъ совсти просить.

Салеринъ.— Да, мои деньги пропали, пустыя, впрочемъ. Такъ вы завтра приходите, мы еще потолкуемъ объ этомъ, а теперь мн некогда.

Веревочкинъ.— Слушаю-съ, часовъ въ двнадцать?

Салеринъ.— Да такъ, къ этому времени, а теперь мн очень некогда.

Веревочкинъ.— Извините меня, задержалъ васъ.

Салеринъ.— Ничего, ничего!… Да ступайте черезъ заднее крыльцо. Здсь, кажется, дверь чинятъ.

Веревочкинъ.— Я давеча проходилъ, не чинили.

Салеринъ.— Только-что начали, кажется. Все равно вдь, извините, пожалуйста!

Веревочкинъ.— Ничего-съ, помилуйте: мн все равно. Прощайте, Аркадій Аполлонычъ.

Салеринъ.— До свиданья, до свиданья!…

Веревочкинъ (Уходя, про себя).— Кажется, дло зашло не такъ еще далеко, вернуть назадъ успемъ (уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Салеринъ (одинъ).

Салеринъ (все еще въ замшательств).— Вотъ было бы мило, встртилъ бы ее въ сняхъ!… Какъ я глупо распорядился, не веллъ провести ее черезъ заднее крыльцо!… Чортъ знаетъ, что я длаю!… Глуплю ужасно!… Связался съ какими-то подозрительными людьми, ворами… фи, какая грязь!… Скапдала еще наживешь съ ними!… (Ходитъ по комнат, посл нкотораго раздумья). А она все-таки завлекательна!… Страстная, должно быть, какая!… Неужели оставить теперь, когда она вотъ-вотъ прідетъ? Э!… Что тутъ думать!… Меня не такъ легко провести. Приму ее сегодня, да и закаюсь, да и съ плечъ долой!… Пусть тамъ, какъ знаетъ. Сама къ тому идетъ. Какъ она долго не детъ, однако, я давно послалъ (звонятъ). Она!…

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Салеринъ и Иванъ (Входитъ).

Иванъ.— Иванъ Петровичъ Круглицкій, прикажете принять?

Салеринъ.— Это еще что за посщенье? Они никакъ дали слово вс побывать у меня сегодня? Скажи, что я боленъ. Никогда впередъ не принимать этого человка. Вдь я, кажется, наказывалъ теб: никого отнюдь не принимать сегодня. Пьянъ ты, что ли, опять?

Иванъ.— Никакъ нтъ, Аркадій Аполлонычъ. Я только думалъ: тогда не принимать, когда он прідутъ.

Салеринъ.— Нечего тутъ думать, болванъ!… пошелъ!…

(Иванъ уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Салеринъ (одинъ).

Салеринъ.— Вотъ неожиданный гость!… Видть его не могу… Кровь бросается въ голову при одномъ его имени!… Во время, нечего сказать!… Съ сестрою еще встртится — вотъ будетъ комиссія!… Ахъ, какъ я глуплю, немилосердно глуплю!… Къ чему я связался со всмъ этимъ!…

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Салеринъ, Иванъ (Вб&#1123,гаетъ).

Иванъ.— Не идутъ, больно сильно просятся.

Салеринъ.— Сказалъ я теб русскимъ языкомъ: не принимать!

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Т же и Иванъ Петровичъ (Входитъ).

Иванъ Петровичъ.— Здравствуйте!… Извините, что помшалъ.

Иванъ (съ досадою махая рукою).— Что жь мн было длать!… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Салеринъ и Иванъ Петровичъ.

Салеринъ (сухо).— Что вамъ угодно?

Иванъ Петровичъ.— Я пришелъ съ повинной головой.

Салеринъ.— Какъ такъ?

Иванъ Петровичъ (смотря внизъ и ломая фуражку).— Просить у васъ прощенья.

Салеринъ.— И только?

Иванъ Петровичъ (подымая на Салерина злобные глаза).— А что же еще вамъ нужно?

Салеринъ.— Стоило приходить!… Ну, какое дло теперь вамъ до меня или мн до васъ, что намъ считаться обидами? Все, что было, прошло. Мы вроятно никакихъ отношеній имть не будемъ, никогда въ жизни не сойдемся на одной дорог. Между нами все кончено.

Иванъ Петровичъ.— Для васъ оно кончено, а для меня только-что начинается.

Салеринъ.— Я васъ не понимаю.

Иванъ Петровичъ.— Сытому голоднаго трудно понять. Войдите въ мое положеніе, что вы сдлали со мною?

Салеринъ.— Сдлалъ то, чего вы стоили.

Иванъ Петровичъ.— За что жь это стоилъ? Что я ночи просиживалъ надъ работой, да терплъ обиды всякія?

Салеринъ.— Вотъ, вы пришли подымать старыя дрязги!… Какія обиды терпли вы?

Иванъ Петровичъ.— Не вамъ бы да говорить это.

Салеринъ.— Отчего, кром васъ, никто на меня не жалуется? Спросите у всхъ чиновниковъ.

Иванъ Петровичъ.— Нечего спрашивать-то! Всякій скажетъ, что Веревочкинъ-то на поводахъ васъ держитъ, вотъ что!…

Салеринъ.— На поводахъ держитъ? Это еще что?

Иванъ Петровичъ.— Да такъ. Что онъ вамъ ни наговоритъ, вы его и слушаете, а сами ни во что не входите, а Веревочкинъ-то — первый плутъ и мошенникъ.

Салеринъ.— Что вы меня учить пришли? Показывать, какъ мальчику, что мн надо длать?

Иванъ Петровичъ.— Не учить пришелъ, а чтобы вы подумали, что вы сдлали со мной. Куда мн дться? На службу не примутъ — аттестатъ замаранъ, ни въ лакеи, ни въ дворники. Чмъ же мн питаться?

Салеринъ.— А мн какое дло?

Иванъ Петровичъ.— Какъ, какое дло? Отъ васъ зависитъ все, вы погубили, вы и спасти должны. Помогите.

Салеринъ.— Долженъ!… Что, вы шутить пришли?

Иванъ Петровичъ.— Какія тутъ шутки, когда человкъ помощи проситъ. Врите вы въ мое раскаянье?

Салеринъ.— Что мн до вашего раскаянья? Я — не священникъ.

Иванъ Петровичъ (задыхаясь отъ волненія).— Пить брошу, буду все молчать передъ вами, слова напротивъ не скажу.

Салеринъ.— Вс вы такъ говорите, когда васъ… приструнятъ.

Иванъ Петровичъ.— Не погубите человка!… Возвратите на службу!.. Ночи просиживать буду надъ работой. Учиться начну, ей-богу!… Экзаменъ на чинъ буду держать, въ университетъ пойду.

Салеринъ.— Въ университетъ!… ха-ха-ха!…

Иванъ Петровичъ.— Чего жь вы сметесь? Возьму да и пойду. Вы думаете, только вамъ и можно кончать университеты-то!

Салеринъ.— Однако, у меня нтъ времени долго съ вами разговаривать, можете уходить.

Иванъ Петровичъ.— Какъ, уходить? Чмъ же мы поршимъ?

Салеринъ.— Мы поршили давно и покончили. Я поступилъ, съ вами по всей справедливости. Такъ требовалъ долгъ службы, и я ему не измню. Ступайте.

Иванъ Петровичъ (блдный, дрожащій отъ волненія и злости).— По всей справедливости? Ну, а какъ вы меня негодяемъ назвали: это — также справедливость была?

Салеринъ.— Да!… Вы сами себя довели до того, чтобы васъ… разбранили. И не такъ еще надо было!… Вы отвратительны!…

Иванъ Петровичъ (лицо его подергивается).— Отвратителенъ?

Салеринъ.— И принять опять его на службу!… Да я радърадъ, что отдлался!… Это будетъ поблаяша другимъ. Всякій на меня тогда съ кулаками ползетъ…

Иванъ Петровичъ (вн себя).— И ползетъ!…

Салеринъ.— Держать вдругъ такихъ оборванцевъ, грязныхъ неучей, отъ которыхъ виномъ пахнетъ, которые слова не скажутъ безъ какой нибудь площадной грубости…

Иванъ Петровичъ (въ ярости ударяетъ кулакомъ по столу).— Молчать, камень бездушный, безъ жалости человкъ!… Я теб заткну глотку!… (Бросается на Балерина, но тотъ быстро ускользаетъ въ другую комнату и затворяетъ за собою дверь).

Салеринъ (кричитъ изъ-за двери).— Вонъ, сейчасъ вонъ!… Я въ полицію отправлю, если будешь забываться.

Иванъ Петровичъ.— Попробуй, отправь, трусъ подлйшій!… А отъ меня не уйдешь! Попадись мн гд, бока-то теб начешу!…

(Салеринъ прихлопываетъ сердито дверь и запираетъ на замокъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Иванъ Петровичъ (одинъ).

Иванъ Петровичъ.— Принесъ меня дьяволъ сюда!… Зналъ я, что не доберусь толку. Попутала нелегкая!… Поневол тутъ къ сатан самому ползешь, какъ припретъ тебя, какъ съ ножомъ къ горлу!… (Махаетъ рукой). Пропалъ не за грошъ!… (Уходитъ, бормоча). Извергъ проклятый… гадина…

ЯВЛЕНІЕ ОДИНАДЦАТОЕ.

Салеринъ одинъ (выходитъ снова).

Салеринъ.— Это — чудовище!… Ему бы только разбойникомъ быть!… Что за необузданность!… Что за ухватки дикія!… Съ нимъ и въ самомъ дл встртиться въ темномъ закоулк, такъ того и гляди, что ограбитъ!… (Ходитъ по комнат). Ахъ, какъ онъ меня раздосадовалъ!… (Звонокъ, Салолинъ подбгаетъ къ окну). Она!… пріхала!… (Уходитъ въ переднюю).

ЯВЛЕНІЕ ДВНАДЦАТОЕ.

Салеринъ (все еще раздосадованный) и Лиза (въ шляпк).

Салеринъ.— Вы не заглядывали изъ кареты, какъ подъзжали?

Лиза.— Нтъ, я глядла, но его не было нигд. Встрться онъ, я не пропустила бы, да и онъ бы замтилъ, подошелъ бы сейчасъ: такъ бы не оставилъ.

Салеринъ.— Онъ только-что передъ вами вышелъ. Я боялся, чтобы вы на лстниц не встртились.

Лиза.— Ахъ, я такъ боюсь теперь!… Что, если онъ видлъ меня? Вдь онъ тогда сейчасъ же пойдетъ маменьк разскажетъ, а маменька папеньк. Я и сама не рада, зачмъ я пріхала.

Салеринъ (съ досадой).— Поврьте, онъ васъ не замтилъ, пошелъ, должно быть, въ другую сторону. До того ли ему теперь? Я его порядкомъ приструнилъ.

Лиза.— И зачмъ вы пускаете его къ себ?

Салеринъ.— Что длать? Силою почти ворвался.

Лиза.— Пожалуйста, вы его не пускайте. Ахъ, еслибы вы знали, какъ мн жалко сдлалось, когда я услыхала третьягодня, что онъ чуть васъ не ударилъ. Я тогда всю ночь проплакала.

Салеринъ.— Да, вотъ служба-то наша какова!… Всякій неучъ слово теб скажетъ самое непріятное… Дрязги всякія… На каждаго умй угодить… Чуть не такъ — неудовольствіе, потомъ…

Лиза.— И какъ это вы позволяете имъ говорить? Вы слишкомъ добры. Вы — начальникъ ихъ, топнули бы ногою — и вс передъ вами молчали бы.

Салеринъ.— Ха!… ха!… ха!… Какой вы еще ребнокъ!… Подробуйте-ка, топните!… Я, впрочемъ, махнулъ на нихъ рукою. Я не созданъ для этого. Когда бы не дядюшка, я давно бы ухалъ за-границу — подальше отъ такихъ господъ, извините меня, какъ вашъ братецъ.

Лиза.— Ахъ, онъ ужасный. Онъ такой ужь и родился. И товарищей выбиралъ себ такихъ же страшныхъ. Только, бывало, и дла имъ, что съ палками, со стрлами бгаютъ по улицамъ… воробьевъ, голубей имъ ничего не стоило убить, и хвастаются еще, что имъ не жалко. А не то что еще: птичку живую поймаютъ, ощиплютъ перья ей, пустятъ, а сами такъ со смху и помираютъ, какъ она мучится, несчастная.

Салеринъ.— Скажите, пожалуйста!… Маленькіе Пугачевы!… Какіе вы мн ужасы разсказываете!…

Лиза.— Нтъ, безъ шутокъ. Сколько я отъ него терпла!… Отецъ его счетъ, счетъ, бывало, а онъ все молчитъ, хоть бы пикнулъ. Говорятъ, кто молчитъ, когда скутъ, въ томъ проку не будетъ. Выскутъ, онъ трясется весь отъ злости, глаза вытаращитъ, блдный, побжитъ и накинется на кого нибудь вымещать. Больше всего мн доставалось. Разъ, такъ онъ кинулся на маменьку, да все платье ей такъ и разорвалъ.

Салеринъ.— Богъ съ нимъ!… Снимайте-ка вашу шляпку.

Лиза.— Ахъ, право!… Я такъ боюсь, что онъ меня замтилъ!… Что тогда будетъ?

Салеринъ (выходитъ изъ терпнія).— Да не замтилъ, наврно! Я и самъ не радъ, что сказалъ вамъ. Полноте!… Ну какъ же ему замтить? Да ему и въ голову-то придти не могло, что вы дете въ карет.

Лиза (снимаетъ нершительно шляпку).— Ахъ, я сама не рада, зачмъ я пріхала… Что я сдлала?

Салеринъ.— Да что же такое вы сдлали? Перестаньте, пожалуйста! Выкиньте изъ головы пустые страхи, не думайте ни о чемъ. Вообразите просто, что вы дома…

Лиза (улыбаясь и качая головой съ оттнкомъ грусти).— Нтъ, я у васъ въ гостяхъ.

Салеринъ (беретъ се за руки).— Забудьте это. Вообразите, что вы дома, что вы здсь полная хозяйка, можете приказывать, распоряжаться, какъ вамъ угодлло.

Лиза.— Все это впереди!… Богъ знаетъ, когда это будетъ!… (поникаетъ головою) Мн какъ-то не врится. Зачмъ вы меня привели сюда? (Плачетъ).

Салеринъ.— Вотъ опять слезы… Чего жь тутъ плакать, лле понимаю? Это несносно!… Я позвалъ васъ веселиться, а не плакать.

Лиза.— Для меня нтъ веселья, нтъ радости — одно горе!… И тогда горе, когда веселятся вс!… Я такая несчастная, боюсь всего на свт.

Салеринъ.— Я знаю, къ чему все это идетъ. Вы мн все-таки не довряете. Ну, что жъ? подемте назадъ, если такъ.

Лиза. Вы сердитесь?

Салеринъ.— Я не сержусь, но судите сами, это непріятно, очень непріятно.

Лиза.— Простите меня, я ничего не думала про васъ… Это такъ… Я подумала, что-то маменька длаетъ теперь… дома… и мн… такъ… вдругъ… сдлалось горько… (плачетъ навзрыдъ).

Салеринъ (ходитъ быстрыми шагами въ волненіи).— Господи, какъ все это нестерпимо!… Богъ съ ней!… (Обращается къ Лиз). Ну, что жь, подемте? что ли скорй.

Лиза.— Вы гоните меня?

Салеринъ.— Надо хать!… Подумайте, что жь мы будемъ стоять здсь да плакать. Вдь это нестерпимо!…

Лиза.— Подемте (беретъ шляпку).

Салеринъ.— И къ чему вы прізжали посл того? Неужели раньше не могли обдумать, какъ слдуетъ, хать вамъ или не хать?

Лиза.— Что жь, когда вы гоните меня…

Салеринъ.— Кто жь васъ гонитъ? Вы сами хотите хать, плачете, богъ-знаетъ изъ-за чего. Я ожидалъ васъ веселенькою, смющеюся, какъ вы всегда были. У меня и безъ вашихъ слезъ досады много. Вы не поврите, какъ меня сейчасъ раздосадовали, а тутъ вы еще со слезами. (Беретъ у нея изъ рукъ шляпку и кладетъ на прежнее мсто). Вытрите-ка ваши хорошенькіе глазки: они испортятся отъ слезъ, и притомъ такихъ глупыхъ.

Лиза.— Я глупая, простите меня, я ужасно какая необразованная!… Пришла къ вамъ и плачу, какъ ребнокъ, и сама не знаю, о чемъ. Я не буду больше плакать, даю вамъ слово. Видите, я перестала плакать. Я буду смяться, веселиться, попрежнему. Вдь вы перестанете сердиться? Не разлюбите меня за это?

Салеринъ.— Можно ли васъ разлюбить! Вы перестали плакать, улыбнулись, у меня и досада вся прошла, видите ли? значитъ, не надо плакать.

Лиза.— Да? Вы не разлюбите меня?… Дорогой мой! (припадаетъ головою къ его плечу и обвиваетъ руками его шею) Я огорчила тебя, прости меня!… Я больше не буду! Я тебя такъ люблю, такъ люблю, больше жизни своей! Я ничего не боюсь съ тобою!… Пусть ихъ теперь узнаютъ, что я была у тебя, пусть тамъ, что хотятъ, говорятъ… Чуть что нибудь — я брошу ихъ всхъ и приду къ теб подъ защиту… На край свта пойду за тобою!… Спаситель мой, защитникъ мой!…

Салеринъ (цалуетъ ее въ голову).— Давно бы такъ надо, а не плакать попустому.

Лиза.— Вдь ты не выгонишь меня, если я приду къ теб, какъ выйдетъ что-нибудь такое?

Салеринъ.— А за то, чтобъ ты этого не говорила, надо тебя выдрать за уши (деретъ ее слегка за ухо). Какія у тебя дурныя сержки. Дай, я сниму.

Лиза (нсколько обиженнымъ тономъ).— Зачмъ это?

Салеринъ.— Потому, что он нехорошія. Я надну теб другія, которыя будутъ больше достойны твоихъ хорошенькихъ ушекъ. (Вынимаетъ изъ кармана ящичекъ съ брильянтовыми серьгами).

Лиза.— Что это такое? Я не возьму.

Салеринъ.— Позволь, я теб надну.

Лиза.— Нтъ, зачмъ это? Я ни за что не возьму. Такая дорогая вещь!… Нтъ, нтъ!… Да какъ же я и домой-то приду въ этихъ сержкахъ?

Салеринъ.— А домой пойдешь, ты можешь надть опять старыя, эти спрячешь. Я хочу, чтобъ ты со мной сегодня была въ этихъ. Он къ теб очень будутъ идти.

Лиза.— Нтъ, я ршительно не надну!… Что это? Подарки принимать отъ тебя!…

Салеринъ.— А то отъ кого же? Опять жеманство!… Вдь ты — моя невста, а женихи-то всегда дарятъ невстамъ.

Лиза (улыбаясь и нжно смотря на Салерина).— Да?… Ну, наднь.

(Салеринъ надваетъ ей серьги)

Салеринъ.— Теперь посмотримъ, хорошо ли? (Подводитъ ее къ зеркалу). Не правда ли, какъ он къ теб пристали?

Лиза.— Ахъ, чудо!… Дорогой мой!… Я не знаю, какъ и благодарить тебя!… (Бросается къ нему на шею и цалуетъ).

Салеринъ.— Такъ ли я тебя еще разодну, погоди.

Лиза.— Что ждать!… Я, кажется, никогда не дождусь!!.. Я и теперь такъ счастлива!…

Салеринъ.— Мы оба счастливы, да? Ну, такъ пойдемъ запивать счастіе шампанскимъ. Иванъ!…

ЯВЛЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

Т же и Иванъ (входитъ).

Салеринъ.— Готовъ обдъ?

Иванъ.— Готовъ, пожалуйте кушать.

Салеринъ.— Да смотри, шампанскаго не вынимать изо льду до конца обда, а то ты опять сдлаешь, какъ тогда.

Иванъ.— Нтъ, теперь ужь не выну.

Салеринъ.— То-то!… Ну, пойдемъ!… (Беретъ Живу подъ руку, уходятъ).

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

Иванъ (одинъ).

Иванъ (смотритъ имъ во слдъ, ухмыляясь).— Экую вдь птичку подхватилъ какую! Хе, хе, хе!… (Махнувъ рукой, уходитъ)

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Квартира Пташкиной.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Пташкина и потомъ Мара.

Пташкина.— Мара!… (Входитъ Мара) Давай скорй кофе, готовъ?

Мара.— Готовъ, готовъ, давно готовъ. Сейчасъ и подамъ.

Пташкина.— Даты смотри, никого сегодня не пускай, кром Круглицкаго, слышишь?

Мара.— Никого не пущу и дверей не отворю.

Пташкина.— То-то, смотри!…

(Мара уходитъ, приноситъ кофе, вынимаетъ чашки изъ шкапа и ставитъ ихъ на столъ).

Пташкина (ходитъ взадъ и впередъ по комнат).— Ничего: длишки идутъ, какъ идутъ. Даромъ, что мужъ-то умеръ, съумла прожить и безъ мужа, съ голоду не умерла: еще лучше живу, чмъ прежде, иной и мужчина-то такъ достать не уметъ, какъ я, женщина слабая. А все — Богъ, милостивъ Создатель: вдовъ и сиротъ безъ куска хлба никогда не оставитъ, съ неба пошлетъ, коли люди отвернутся. Отъ меня, слава-богу, люди не отворачиваются. На всю жизнь обезпечена и подъ старость хватитъ.. (Стучатся) Врно, Крутлицкій! Мара, пойди, посмотри. (Мара бжитъ и возвращается).

Пташкина.— Кто тамъ?

Мара.— Петръ Степанычъ.

Пташкина.— Что жь онъ такъ долго копается тамъ?

Мара (со смхомъ).— Больно пристращали видно давеча, не идетъ. Поди, говоритъ, доложи барын-то, удостоитъ ли еще она принять-то меня. Такъ и стоитъ въ шинели и Фуражк. Въ рукахъ что-то завернутое держитъ.

Пташкина.— Что еще за комедію вздумалъ разъигрывать? Скажи ему, чтобъ въ комнату шелъ.

(Мара уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Пташкина и Петръ Степановичъ (со сверткомъ въ рук).

Петръ Степановичъ.— Я не зналъ, удостоите ли вы меня счастіемъ лицезрть ваше сіятельное превосходительство.

Пташкина.— Что ты, съ ума сошелъ, или пьянъ опять?

Петръ Степановичъ.— Нтъ, я не пьянъ. Дв рюмочки выпилъ — и пьянъ!… Съ двухъ рюмочекъ пьяны не бываютъ, съ двухъ рюмочекъ веселье на душ.

Пташкина.— Такъ вотъ ты и представляешь шута.

Петръ Степановичъ.— Нтъ, я шута не представляю. Я не зналъ, пріятенъ ли приходъ мой, чтобъ опять безъ церемоніи на дверь не показали. Вдь у васъ теперь другой въ милость вошелъ — лучше меня, такъ меня, старика, пора въ отставку.

Пташкина.— Что это, ты меня ревновать вздумалъ? Ха, ха, ха!…

Петръ Степановичъ.— Онъ, можетъ быть, побогаче меня, ну, и щедре, а потому и миле.

Пташкина.— И нашелъ вдь къ кому ревновать-то! къ брату!… Скажите, пожалуйста!… Да ты кажись и послдній-то умишко свой проронилъ, и такъ ужь невеликъ былъ.

Петръ Степановичъ.— Смйся надо мною!…

Пташкина.— Брата засталъ у меня, и богъ-всть, что подумалъ сейчасъ! Какъ вы вс мужчины скоры на мысли всякія скверныя. Онъ — мой родной, всегда ходилъ ко мн. Нечего глупости-то выдумывать.

Петръ Степановичъ.— Ладно, ладно!…

Пташкина.— А что я тебя выгнала тогда, ты стоилъ того. Пришелъ, еле на ногахъ держится, и вздумалъ при немъ все разбалтывать. И меня-то осрамилъ, да и себя-то выдалъ.

Петръ Степановичъ.— Ну, полно, полно!… Виноватъ, виноватъ!… Чувствую, что виноватъ.

Пташкина.— Tи-то виноватъ. Мн теперь на брата и смотрть-то стыдно. Вотъ, что ты со мною сдлалъ. Не рада и подаркамъ-то всмъ твоимъ.

Петръ Степановичъ.— Ну, прости же, прости, сказалъ, что виноватъ. Перестань, полно. За то я сегодня достоинъ.

Пташкина.— Чмъ ты достоинъ? Тмъ, что съ комедіями своими явился, да съ мыслями всякими глупыми?

Петръ Степановичъ.— Нтъ, ты постой, я докажу, что я достоинъ. Зашелъ я утромъ въ трактиръ, дернулъ стаканчикъ хереску — весело стало!…

Пташкина.— Удивительное достоинство!…

Петръ Степановичъ.— Нтъ, ты погоди. Я и думаю: была не была — дай, пойду къ начальнику, попрошу денегъ. А начальникъ у насъ добрый такой: всмъ денегъ даетъ, умй только попросить. Прихожу и говорю: жена умираетъ, а какой чортъ умираетъ: здорова, какъ корова!

Пташкина.— И не стыдно начальниковъ такъ обманывать?

Петръ Степановичъ.— Да что!… Вдь у нихъ денегъ и куры не клюютъ. Что я,ь, ты думаешь, разжалобилъ: далъ мн семьдесятъ-пять рублей… хе-хе-хе!…

Пташкина.— Молодецъ, нечего сказать!…

Петръ Степановичъ.— Вышелъ отъ него, чуть въ присядку не дернулъ, ей-богу!… Иду и думаю: вотъ я взялъ изъ казны рублей ужь до восьмисотъ, а теперь и положу туда хоть семьдесятъ. Иду мимо гостинаго двора, а чортъ и толкаетъ подъ бокъ: купи да купи чего нибудь Марь Ивановн, какъ она рада будетъ!… А что, говорю, Чортъ Иванычъ, ты и правду вдь говоришь!… Что казну наполнять? Вдь все равно: понадобятся — милостивъ Богъ, выплачу кое-какъ, Марья же Ивановна поможетъ! Была не была!… Вотъ и пошелъ я размнивать бумажки. Купилъ теб на платье шелковъ-то какихъ, да браслетъ золотой — червоннаго золота. Носи, моя голубушка, въ пухъ тебя разодну. Э, чортъ возьми, дай я тебя поцалую… (цалуетъ ее).

Пташкина.— Надо теб уши выдрать, что ты меня такъ балуешь. Смотри, потомъ теб же придется съ казной раздлываться.

Петръ Степановичъ.— Ты — моя золотая казна!… (развязываетъ свертокъ). Вотъ это — шелкъ. А хорошъ шелкъ?

Пташкина.— Чудно!… Совершенно по моему вкусу!… Вотъ потрафилъ!… Какъ же я поношу затвое здоровье!… (цалуетъ его).

Петръ Степановичъ.— А вотъ это — браслетъ золотой. Дай я теб надну.

Пташкина.— Покажи-ка? (надваетъ). Чудно!… Превосходно!… (обнимаетъ и цалуетъ его нсколько разъ).

Петръ Степановичъ.— То-то!… Вишь, какой Петръ-то Степанычъ? А ты его гонишь отъ себя, да при другихъ еще людяхъ.

Пташкина.— А дорого теб стоило все это?

Петръ Степановичъ.— Шестьдесятъ ухнулъ.

Пташкина.— Ахъ, какой ты транжирникъ!

Петръ Степановичъ.— Мн ничего для тебя не жалко, я не въ тебя.

Пташкина.— Ты все-таки поминаешь?

Петръ Степановичъ.— Поневол поминаю.

Пташкина.— Ну, полно, перестань!… Ну, виновата — и кончено. Оба мы виноваты, миръ — и по рукамъ!… Дай, я тебя поцалую (цалуетъ).— Только впередъ, пожалуйста, не трать такъ много денегъ, надо быть умренне.

Петръ Степановичъ (садится къ столу, Пташкина подставляетъ ему стаканъ съ кофе).— Что тутъ умренность еще!… Ставь ребромъ копейку послднюю, лишь бы повеселе было, ей-богу!… Жизнь-то наша, что въ ней добраго? Работаешь, какъ волъ, коптишь-коптишь день цлый на служб-то, а тутъ послдняго писаришку возвысятъ надъ тобою, а ты же его и въ люди-то вывелъ, пригрлъ на груди змю подколодную…

Пташкина.— О комъ это ты говоришь?

Петръ Степановичъ.— А о комъ бы ни было!… Богъ съ ними, со всми разговорами этими!… И безъ нихъ радости-то мало!… Давай лучше веселиться, размыкаемъ горе!… Кататься подемъ за городъ, на минералку… куда душ твоей угодно!… Я и коляску нанялъ на весь день.

Пташкина.— Ахъ, какой ты только мотъ!…

Петръ Степановичъ.— Молчи — не твоя забота!… Ты только пользуйся. Куда же мы демъ?

Пташкина.— Куда хочешь, пожалуй…

(Стучатся).

Петръ Степановичъ.— Постой, кто-то стучится.

Пташкина.— Пусть стучатся. Мара не пуститъ. Подемъ въ Красный Кабачокъ. Какъ сильно стучатся! Кого тамъ несетъ?

(Стукъ усиливается).

Голосъ Мары изъ передней.— Кого тамъ несетъ? Не пущу, барыни дома нтъ… (стукъ усиливается) Что? Дверь сломаешь? Завтра сломаешь!… Вишь какая особа сильная!… Мужъ? Какой тутъ мужъ! Барыни дома нтъ!… Убирайся къ чорту съ мужемъ-то со своимъ!… (стукъ продолжаетъ усиливаться).

Пташкина (выходитъ въ переднюю).— Кто такъ ломится? Мара, отвори.

(Мара отворяетъ).

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Т же и Дарья Ивановна.

Дарья Ивановна (въ передней).— Онъ здсь!… Онъ здсь!… Я сама видла, какъ онъ вошелъ сюда!… Онъ здсь!… Я все у дворника, у лавочника узнала!… Онъ здсь!… Вы не обманете меня!… (врывается въ комнату).

Петръ Степановичъ.— Что теб надо?

Дарья Ивановна.— Что надо мн, что надо?…

Пташкина.— Что за дерзость врываться такъ въ чужія квартиры?

Дарья Ивановна.— Здсь мужъ мой!… Я за мужемъ пришла!… А ты — развратница!… У тебя Бога нтъ!… Совсть продала свою и стыдъ!… Мужей чужихъ, отцовъ заманиваешь къ себ!…

Птанікина.— Вотъ пришла, мужичка эдакая, нотаціи мн читать. Рада должна быть, что вышла-то за благороднаго, изъ помойной ямы взяли.

Дарья Ивановна.— Я хоть и мщанка, да почище благородной иной, особенно такой, какъ ты, безстыдница… Я-ли не заслужила ему за то, что онъ меня облагородилъ? Я-ли не работала на него съ утра до ночи? Я-ли не заботилась о немъ больше, чмъ мать родная? И вдругъ обманулъ меня подло такъ, промнялъ на сволочь какую-то!… (рыдаетъ).

Петръ Степановичъ.— Вонъ, я задушу тебя, слово только пикни противъ нея. Ты ей въ подметки не годишься!…

Дарья Ивановна.— Она мн въ подметки не годится… Подумай, я-ли не жена теб? Гулящая, что ли я? злая, что ли? Не старалась ли я угодить теб всмъ, кажется? Не сносила я, молча, вс обиды твои, вс побои?…

Петръ Степановичъ.— Молчи и убирайся!

Дарья Ивановна.— Не стыдно теб! вдь ты — не мальчикъ: теб пятьдесятъ-пять стукнуло!… У тебя дти взрослыя!… У тебя семейство чуть голодомъ не сидитъ, а ты рубашку послднюю снимаешь со своихъ и несешь къ этой пакостниц… А она рада, странница, она беретъ… Вдь она смется надъ тобой въ глаза, давай ей побольше… И на кого промнялъ ты меня!… Несчастная я, горемычная!… Зачмъ я на свтъ родилась!… (рыдаетъ).

Пташкина.— Вотъ каково съ женатыми знаться!… Не разъ закаешься!… Всякая мужичка ворвется къ теб на квартиру и тебя, благородную, поносить всячески станетъ!… (падаетъ на стулъ и рыдаетъ истерически). Ахъ, какъ я обижена, какъ я обижена!…

Петръ Степановичъ.— Видишь, какъ ты ее обидла?… а?… становись на колна и проси у нея прощенія… Сейчасъ становись!…

Дарья Ивановна.— Чтобъ я, да встала передъ нею на колна? Она должна въ ногахъ у меня валяться!… Она обкрадываетъ насъ кругомъ!… Не отъ обиды, поврь, отъ стыда она реветъ. Проняло ее небось, какъ ей въ глаза правду сказала честная женщина. Отроду, небось, она этой правды не слыхивала… Нтъ!… Убей меня тутъ же на мст, а ужь я не встану!…

Пташкина (всхлипывая).— Ахъ, какія оскорбленія!… Какія оскорбленія!…

Петръ Степановичъ.— Не встанешь? Такъ — вонъ!… Чтобъ и духу твоего здсь не было!… Мара, помоги!… Съ лстницы ее, чтобъ она не шлялась сюда въ другой разъ, не знала дороги!… Вонъ, вонъ!… (толкаетъ ее, Мара помогаетъ).

Дарья Ивановна.— Голубчикъ, Петя, опомнись!… Что ты длаешь? Петя, вспомни жену, дтей!… Петя, пойдемъ домой!… Боже мой, Боже мой, какое несчастіе!…

(Петръ Степановичъ и Мара растворяютъ наружную дверь въ передней и сталкиваютъ Дарью Ивановну съ лстницы, раздаются отдаленные стоны).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Квартира Круглицкаго. Вечеръ. Смеркаетъ.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Дарья Ивановна и Степанида Аанасьевна.

Дарья Ивановна.— Вотъ до чего дошла я: съ лстницы спихнулъ!… Вдь я не молоденькая какая, чтобъ мн съ этого ничего не было. Вс кости болятъ у меня, насилу ноги волочу.

Степанида Аанасьевна.— Безпутный, безпутный!… Я говорила теб, когда ты замужъ только-что шла, что не будетъ пути никакого.

Дарья Ивановна.— Думала ли я!… Добрымъ-то какимъ представлялся, несчастнымъ такимъ.

Степанида Аанасьевна.— Да кто несчастнаго-то корчитъ, тому и не врь, дло извстное, матушка.

Дарья Ивановна.— Вотъ, выходи за благороднаго, чиновницей сдлаетъ тебя, да всю жизнь и будетъ теб этимъ въ зубы тыкать. Вышла бы я за нашего брата, угождала бы ему во всемъ, какъ этому угождаю, на рукахъ носилъ бы жену такую, а отъ этого только и добра дождалась, что ругни, да побоевъ, да увчья на старости лтъ.

Степанида Аанасьевна.— Да, голубушка, да!… (Вздыхаетъ и качаетъ головою).

Дарья Ивановна.— Я ужь и не знаю теперь, что мн длать!… Голову потеряла совсмъ!

Степанида Аанасьевна.— Добра ты очень, голубушка, за то вотъ и терпишь. Былъ бы у меня мужъ, да вздумалъ бы меня съ лстницы спихнуть, да я сейчасъ бы къ начальству. Развели бы, въ смирительный домъ засадили бы!… Да я его туда упекла бы, куда воронъ и костей не заносилъ. Я бы съ нимъ, голубчикомъ, раздлалась!…

Дарья Ивановна.— Много лтъ мы жили вмст, чтобъ на старости да вдругъ разводиться. Какъ можно? Позору только надлаешь, да стыда. Да и грхъ-то какой!… Что Богъ свелъ, не людямъ то разводить. Сама виновата: захотла быть чиновницей, Богъ-то и наказалъ: узнай же, молъ, какова жизнь-то чиновничья, терпи, я и должна сносить терпливо волю господню.

Степанида Аанасьевна.— Да что жь терпть-то понапрасну?

Дарья Ивановна.— Чмъ же и онъ виноватъ, такъ сказать, что его люди злые испортили? И со всякимъ могло это быть. А вдь какъ она его приворожила! Вдь таетъ, просто-таки, какъ свчка таетъ, испитой такой сталъ, блдный, страшный, сила крестная съ нимъ.

Степанида Аанасьевна.— А пива такъ-таки и не сталъ нить?

Дарья Ивановна.— Сейчасъ узналъ. Дома, говоритъ, ни гроша, а ты вздумала пиво покупать! привораживать что ли хочешь? съ колдуньями погаными дло завела, пей сама, коли хочешь. Такъ и не хлебнулъ даже.

Степанида Аанасьевна.— Догадки у тебя не хватило!… Какъ можно было такъ давать ему пива!… Конечно, не возьметъ. А ты бы попробовала въ кушанье положить.

Дарья Ивановна.— Я и то потомъ въ кофе ему налила. Подозрительный такой сталъ, обнюхиваетъ каждый кусокъ. Словно боится, чтобы ему отравы какой не дали. Пронюхалъ, что пиво въ кофе, напустился на меня и кофе изъ стакана выплеснулъ.

Степанида Аанасьевна.— Плохо, плохо!… А пиво-то помогло бы, наврное бы помогло. Старушка — не обманщица какая. Она всхъ вылечиваетъ, это всего.

Дарья Ивановна.— Нельзя ли надъ другимъ чмъ сдлать наговоръ, только не надъ пивомъ?

Степанида Аанасьевна.— А вотъ я схожу завтра къ ней, поговорю еще. Приходи ко мн, пойдемъ вмст.

Дарья Ивановна.— Хорошо, пойдемте, ттушка, я приду, непремнно приду къ вамъ утромъ.

Степанида Аанасьевна.— Приходи, приходи. А вотъ что еще, голубушка… (Озирается).

Дарья Ивановна.— Что такое?

Степанида Аанасьевна.— Ты хорошо ли за дочкою-то смотришь?

Дарья Ивановна.— Да, я гляжу за нею. Двушка, кажется, скромная. Я ничего не замчала никогда. А что?

Степанида Аанасьевна.— Ну, когда не замчала, значитъ, не правда.

Дагья Ивановна.— Вы скажите мн, что такое?

Степанида Аанасьевна.— Да мало ли, что говорятъ, языки-то чешутъ. На кого ныньче не говорятъ? Слушать-то всхъ…

Дарья Ивановна.— Нтъ, ттушка, вы мн, пожалуйста, скажите, не утаивайте отъ меня, что такое говорятъ? Боже мой, что еще такое? У меня.просто сердце замерло. Вы меня простотаки безъ души оставите, какъ не скажете. Гд же мн, старух, усмотрть за всмъ. Мало ли, что можетъ длаться за глазами.

Степанида Аанасьевна.— И то правда: гд намъ, старикамъ, усмотрть за молодыми. Захотятъ, хоть кого проведутъ. А ты дочь-то свою отпускаешь куда?

Дарья Ивановна.— Рдко, нельзя же вдь не отпустить иной разъ. Тутъ у насъ неподалеку Стрешневы живутъ — хорошее семейство, дв дочки у нихъ, она съ ними въ церкви познакомилась, такъ ее полюбили. Нельзя же не отпустить двочку,’ все вдь дома сидитъ, за работой, отпустишь иной разъ тихонько отъ мужа.

Степанида Аанасьевна.— А вотъ то-то и есть. Ты ее отпустишь къ Стршнымъ, а она пойдетъ къ поперепшымъ. Знаешь Анну едоровну, старушку?

Дарья Ивановна.— Что въ Золотовомъ-то дом живетъ? Степанида Аанасьевна.— Да, большой еще такой, за уголъ выходитъ. Я была у ней какъ-то намедни, а она мн, только-что вошла я, и порога-то переступить не успла, и говоритъ: что это за внучкой-то твоей карета, говоритъ, прізжала?

Дарья Ивановна.— Карета?

Степанида Аанасьевна.— Да, говоритъ, карета, знатная такая, долго ее за угломъ дожидалась. Я, говоритъ, думала: что за притча такая — пріхала карета, остановилась возл забора и стоитъ. А внучка, говоритъ, твоя вышла, сла въ карету, да и похала.

Дарья Ивановна.— Что вы, ттушка!

Степанида Аанасьевна.— Право! Я ей не поврила-было. Да что ужь тутъ: шила, видно, въ мшк не утаишь. И лавочникъ видлъ, и попадья шла мимо, замтила, по всему околотку распустили.

Дарья Ивановна.— По всему околотку распустили! Одна я ничего не знала.

Степанида Аанасьевна.— Да какъ и узнать-то теб? Живешь святошей, не касаешься ни до чего, что на свт длается, словно у Христа за пазухой.

Дарья Ивановна.— Боже мой, что это еще за наказаніе!… (Стоитъ нсколько минутъ пораженная).— Лиза, Лиза!… Неужели ты?… Старая голова моя, этого еще безчестья не было на теб!

Степанида Аанасьевна.— А вдь какою скромницей представлялась!…

Дарья Ивановна.— Лиза, Лиза!… Нтъ… нтъ… она не въ состояніи, не въ состояніи… Неправда все это…

Степанида Аанасьевна.— Вотъ, ныньче усмотри за дочерьми!… Ты ее пошлешь къ подружк, къ ттушк, а она очутится у милаго дружка. Хе-хе-хе!

Дарья Ивановна.— Вамъ смшно это? Была бы у васъ дочь, такими ли еще слезами заплакали!…

Степанида Аанасьевна.— Оттаскала бы ее за вс косы, показала бы, какъ обезчестить себя.

Дарья Ивановна.— Что вы знаете!… Придете, насплетничаете, и дла вамъ мало.

Степанида Аанасьевна.— Да когда же я сплетничала?

Дарья Ивановна.— Это вы всю эту исторію выдумали. Это все — неправда, враки одни, сплетни. Разнесли по всему околотку!… Весь околотокъ знаетъ!… Боже мой, Боже мой!…

Степанида Аанасьевна.— Очень мн нужда большая разсказывать про свою же внучку!

Дарья Ивановна.— Да у васъ такая ужь привычка. Вы про всхъ дурное говорите, отъ роду ничего добраго ни про кого не сказали.

Степанида Аанасьевна.— Чмъ же я виновата? Я же забочусь, думаю о своей племянниц. Вдь сама бы ты ничего не знала, и тебя бы кругомъ оплели.

Дарья Ивановна.— Богъ съ вами, ттушка!… Какъ вы приходите, я такъ ужь и знаю, что не къ добру. Вы тогда только и приходите, когда есть у васъ что дурное сказать. Горя да слезъ только приносите, а сами потомъ сметесь.

Степанида Аанасьевна.— Ну, я и вовсе ходить не буду, коли такъ, никогда больше не приду. Богъ съ тобой, коли за все добро мое упрековъ однихъ дождалась.

Дарья Ивановна.— Лучше вовсе не ходите, чмъ приходить, да смуту только наводить. Пусть вовсе я буду въ неизвстности.

Степанида Аанасьевна.— Ну, и прекрасно. Пусть тебя за носъ водятъ. Я отступлюсь отъ всего, никогда больше не приду. Что и буду знать, за зубами держать буду.

Дарья Ивановна.— Лучше будетъ.

Степанида Аанасьевна.— Ну, и прекрасно, прощай! Не набралась ты ума, старуха, что тебя на старости лтъ твоимъ, же добромъ попрекаютъ. Прощай.

Дарья Ивановна.— Богъ съ вами, ттушка, прощайте.

Степанида Аанасьевна.— Прощай, прощай!…

(Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Дарья Ивановна и Петръ Степановичъ (выходитъ съ сонными глазами, въ халат, полурастворяетъ въ спальн дверь и стоитъ въ дверяхъ).

Петръ Степановичъ (про себя).— Ушла!… А ужь я бы пырнулъ ее!… Это она все до свднія доводитъ!…

Дарья Ивановна (не замчая Петра Степановича).— Лиза, Лиза!… Что ты сдлала, что ты сдлала со мной!… На мою голову все падетъ. Хороша мать, скажутъ, у которой дочь ведетъ себя такъ!… До чего дожила я!… Лиза, Лиза!… Нтъ, она не въ состояніи, не въ состояніи!… Она не изъ такихъ… Я никогда не поврю, никогда… Чтобъ дочь моя… нтъ, нтъ… (Зоветъ) Лиза, Лиза!… (Лиза входитъ. Петръ Степановичъ уходитъ снова въ спальню и слушаетъ черезъ дверь).

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Дарья Ивановна и Лиза.

Дарья Ивановна.— Лиза, вдь ты никогда не обманывала меня?

Лиза (въ сильномъ смущеніи).— Я? какъ?

Дарья Ивановна.— Вдь ты никогда не длала ничего тихонько отъ меня?

Лиза.— Я? тихонько? Что?…

Дарья Ивановна.— Вдь я теб съ самаго малолтства толковала, какъ дурно бываетъ, когда женщина въ грхъ впадетъ?

Лиза.— Да я… маменька… вы…

Дарья Ивановна.— Лиза, Лиза!… Неужели ты въ свою ттку пошла? Неужели ты забыла вс мои слова? Хоть бы ты съ меня примръ взяла. Я всю жизнь сохранила себя. Вотъ Богъ пусть насъ обихъ на этомъ же мст положитъ, чтобъ я когда нибудь, что нибудь…

Лиза.— А я, маменька… разв я…

Дарья Ивановна.— Ты поблднла? Чего ты поблднла? Неужели?… Лиза?… Ты должна мн во всемъ признаться, слышишь? Во всемъ откровенно… матери родной… другу своему. Если есть что — нечего скрывать.

Лиза (плачетъ) — Маменька… я… ничего…

Дарья Ивановна.— Говори, во всемъ признавайся. Прізжала за тобой карета? Ни къ кому ты не здила? Вотъ образъ (снимаетъ образъ со стны), цалуй его и говори… Что же? цалуй!…

Лиза (плачетъ навзрыдъ).— Маменька!…

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ (Выходитъ изъ спальни).

Петръ Степановичъ.— Расплись!… Гд бы пугнуть хорошенько, страху задать, чтобъ правда-то вся такъ и выскочила наружу, а она тутъ разжалобить хочетъ, тряпка…

Дарья Ивановна.— Что съ тобой? Что ты? Мы — ничего, такъ, промежъ собой разговоръ имли.

Петръ Степановичъ.— Не слыхалъ я, что ли? Скрыть отъ меня хочешь, заступница?…

Лиза.— Я, ей-богу, ничего!… Клянусь Богомъ, ни въ чемъ невиновата!… Все это — одни наговоры. Не знаютъ, что сказать такое!

Петръ Степановичъ.— Пойте вы басню, знаемъ мы васъ!… (Обращается къ жен) Вотъ оно — баловство-то твое да потворство капризамъ всякимъ!… Теперь на твою голову все падетъ!

Дарья Ивановна.— Нтъ, это твои пинки да побои безъ пути.

Петръ Степановичъ.— Мало имъ еще доставалось, больше надо было!

Дарья Ивановна.— Ты ихъ испортилъ, забилъ, съ пути свернулъ.

Петръ Степановичъ.— Не ты ли леденцами закормила?

Дарья Ивановна.— Ни ласки отъ тебя, ни добраго слова никто не слыхалъ: одни ругательства да побои.

Петръ Степановичъ.— Не того еще стоили.

Дарья Ивановна.— Ты ихъ на мать вооружалъ: говорилъ, что у нихъ мать — подлянка.

Петръ Степановичъ.— Такая и есть.

Дарья Ивановна.— Училъ дтей, чтобъ меня за косу таскали.

Петръ Степановичъ.— Такъ и надо.

Дарья Ивановна.— Вотъ, что ты имъ внушалъ, какое почтеніе къ родителямъ!… А теперь ты каждый день приходишь, на ногахъ еле держишься, отъ жены гуляешь, по островамъ съ мамзелями катаешься!… Твой примръ одинъ губитъ ихъ!…

Петръ Степановичъ (Топаетъ ногою).— Молчать!… Дла мн до васъ теперь нтъ!… Чортъ васъ побери всхъ!… Развратничайте, таскайтесь!… Повернись кверху дномъ хоть все на свт!… Мн все — трынъ-трава! А я свое таки сдлаю! Я тебя, голубушка, проучу, каково въ каретахъ къ молодцамъ здить! Проучу! Допытаюсь, къ кому ты здила… Я но-своему допытаюсь!

Лиза (Бросается на кол&#1123,ни).— Папенька, голубчикъ! я, право, ничего, ей-богу, ничего.

Петръ Степановичъ (Хватаетъ ее за воротъ платья).— Говори, кто посылалъ за тобой карету? Куда ты здила?

Лиза.— Видитъ Богъ, никуда не здила.

Петръ Степановичъ.— А, ты никуда не здила? Никуда? Гд моя. палка? Куда вы мою палку дли? (Ищетъ по всмъ угламъ) Я ее стуломъ пришибу, если вы палку спрятали.

Лиза (Растерявшись).— Папенька!… я… ей-богу!… Маменька, заступитесь!…

Петръ Степановичъ (Съ палкой въ рук).— Говори, сейчасъ все говори у меня!…

Лиза.— Хорошо, я скажу… все скажу… не стану больше терпть. Вы не смете бить меня, у меня есть кому заступиться.

Петръ Степановичъ.— Что? заступиться?

Лиза.— Да, у меня есть кому заступиться за меня. У меня есть защитникъ, покровитель мой!… Онъ не дастъ меня въ обиду, не позволитъ меня бить, онъ изъ-за меня все можетъ сдлать съ вами — Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ!…

Петръ Степановичъ (Отступая на нсколько шаговъ).— Салеринъ?

Лиза.— Да, начальникъ вашъ, Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ. Онъ любитъ меня, онъ — женихъ мой, онъ готовъ изъ-за меня въ огонь и воду.

Петръ Степановичъ.— Ты рехнулась никакъ?

Лиза.— Я съ нимъ давно ужь знакома, я была у него, мы обдали вмст. Я все разсказала, какъ вы меня держите хорошо, бьете только, что я отъ васъ слова добраго не слыхала, что вся жизнь моя у васъ — каторга.

(Петръ Степановичъ смотритъ на нее въ нмомъ изумленіи).

Дарья Ивановна.— И ты все это скрывала отъ насъ?

Лиза.— Да!… Вы мн ничего добраго не желали, держали на привязи, чтобъ я все работала только на васъ, да подозрвали во всемъ, да бранили. Я сама о себ думала и ничего не сказала вамъ. Вы бы только разстроили все!…

Дарья Ивановна.— И ты, безстыдница, пошла къ нему, двица благородная, къ холостому, чужому мужчин?

Лиза.— Да, пошла, и еще пойду! Онъ — мой покровитель. Меня вс гонятъ, вс!… Онъ одинъ жалетъ меня. Я готова идти за нимъ хоть на край свта.

Дарья Ивановна.— Безстыдница ты, безстыдница!…

Петръ Степановичъ.— А? Какова! Вотъ, смотри, какъ дти возстаютъ на отца, чернятъ его передъ начальникомъ, продаютъ за вс попеченія.

Лиза.— Ты — отецъ мой? Нтъ, ты не отецъ — патачъ!… Ты меня чуть въ гробъ не вогнать!… Ты жизнь мн сдлалъ хуже, чмъ мука въ аду. Знать я не хочу такого отца!… У меня другой отецъ есть, дороже мн всхъ на свт, дороже родныхъ, отъ которыхъ мн обиды одн только были!… Я не хочу съ вами жить!… Я пойду къ нему, къ нему, дорогому моему, милому моему. Онъ не дастъ меня вамъ на съденье!… (Схватываетъ платокъ съ комода и бжитъ изъ комнаты).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Т же, кром Лизы.

Дарья Ивановна.— Лиза, Лиза!… За вс заботы мои, за вс попеченія!… (Плачетъ).

Петръ Степановичъ.— Что?… А?… Я — не твой отецъ? У тебя есть другой отецъ? Хорошо!… Прежде, чмъ дойдешь до другаго отца, косточки живой у тебя не останется!… (Бжитъ за нею).

Дарья Ивановна.— Онъ убьетъ ее!… Ахъ, Боже мой, какъ зврь остервенился!… (Хочетъ бжать за нимъ, но Петръ Степановичъ возвращается).

Петръ Степановичъ.— Убжала!… Одваться скорй, одваться!… Я пойду запей, на дорог ее схвачу, въ самомъ дом его схвачу, изъ рукъ его выхвачу, тутъ же на мст у него придушу ее, проклятую!… Мы пропали, она продала насъ, онъ все теперь знаетъ!…

Дарья Ивановна.— Да что знаетъ-то такое?

Петръ Степановичъ.— Что ты здорова, а не больна при смерти!… А а!… (Уходитъ одваться).

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Дарья Ивановна (одна).

Дарья Ивановна.— Больна при смерти? Что такое? Толку не приму!… Онъ совсмъ съ-ума сошелъ!… Богъ знаетъ, что надлаетъ теперь. Онъ убьетъ ее тамъ!… Надо самой пойти (Достаетъ шляпку изъ комода и надваетъ салопъ).— Маша!

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Дарья Ивановна и Маша (Плачущая).

Дарья Ивановна.— Ты, смотри, запри дверь за нами, никого не впускай. Сестра твоя бросила насъ! Налась хлба нашего и плюнула на насъ за него. Бери съ нея примръ. Выростешь — такъ же сдлаешь.

Маша (Плачетъ).— Нтъ, я никогда не сдлаю, никогда.

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ (Одтый).

Петръ Степановичъ (Надваетъ фуражку и шинель).— А ты куда?

Дарья Ивановна.— Туда-же, куда и ты.

Петръ Степановичъ.— Тебя тамъ еще недоставало!… Чтобы видли еще, что ты здорова, какъ ни въ чемъ ни бывало!… Сидть дома!… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Дарья Ивановна и Маша.

Дарья Ивановна.— Ладно — сидть дома!… Ты тамъ богъ-знаетъ что надлаешь, изъ себя вышелъ совсмъ, говоришь и самъ не знаешь, что!… Болзнь какую-то вздумалъ еще накликать на меня ни съ того, ни съ сего. Пусть уйдетъ, пойду за нимъ слдомъ.

(Уходитъ въ кухню. Маша слдуетъ за нею).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Квартира Салерина.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Салеринъ и Веревочкинъ (Выходятъ изъ внутреннихъ комнатъ. Веревочкинъ со шляпой въ рукахъ).

Салеринъ.— Ахъ, я ужъ не знаю, что мн длать!… Такъ мн вс эти дрязги надоли!… Не можете ли вы сами сообщить объ этомъ дядюшк, чтобъ меня-то какъ-нибудь въ сторон оставить.

Веревочкинъ.— А ужь я право не знаю, какъ. Согласитесь сами, мн неловко въ этомъ случа дйствовать помимо васъ. Ктому же, извините меня, Аркадій Аполлонычъ, но я принужденъ вамъ сообщить, что, по моему мннію, здсь вы особенно должны стоять впереди и дйствовать лично, въ этомъ есть своя цль. Надо будетъ сообщить вамъ, въ чемъ дло, а дло не совсмъ хорошее: ваше доброе имя здсь въ опасности.

Салеринъ.— Мое имя въ опасности? Это какъ?

Веревочкинъ.— Вы извините меня, Аркадій Аполлонычъ, если я буду говорить по откровенности, но, хоть вамъ это и несовсмъ пріятно будетъ, я долженъ сообщить вамъ это по своей преданности.

Салеринъ.— Говорите, ради Бога, скорй, безъ предисловій, что такое?

Веревочкинъ.— Извините меня, Аркадій Аполлонычъ, но я долженъ сообщить вамъ, что но департаменту начинаютъ ходить обо всемъ объ этомъ престранные толки. Многіе изъ нашихъ видли, какъ Круглицкій разъзжалъ по островамъ въ коляск со своей любезной и сорилъ деньгами, и теперь вс говорятъ. Но дурно то, что вы какъ-то попали въ эту грязную исторію.

Салеринъ (Въ изумленіи).— Я? Какъ такъ?

Веревочкинъ.— И главное, вс эти толки начинаютъ ходить не только по департаменту, по городу, вотъ что ужасно!… Эти толки надо остановить.

Салеринъ (Въ большемъ и большемъ изумленіи).— Какіе же толки?

Веревочкинъ.— Да ужь я не знаю, какъ вамъ и сообщить: такъ они нелпы!… Вы ужъ меня извините, я принужденъ вамъ сообщить. Ну, напримръ, говорятъ, что вы недаромъ смотрите сквозь пальцы на вс продлки Круглицкаго, что вы, напримръ, къ его дочери несовсмъ равнодушны…

Салеринъ (смотритъ на него въ ужас).— Къ его дочери неравнодушенъ? Это что? Откуда это?

Веревочкинъ.— Кто ихъ знаетъ, откуда выкопали чушь такую? Правда, Круглицкій хвастался чуть не всему свту, что будто бы ваша ттушка пригласила дочь его быть при ней компаньонкой. Неужели они изъ этого заключили?

Салеринъ.— Компаньонкой? Дичь какая!… Правда, она занималась у моей ттушки шитьемъ и то потому, что Круглицкій самъ навязался: вздумалъ бднякомъ такимъ представиться, просить, чтобъ я семейству его помогъ. Я думалъ добро сдлать.

Веревочкинъ (пожимая плечами).— А люди везд зло только одно отыскиваютъ.

Салеринъ (ходитъ по комнат въ волненіи).— По всему городу!… Гнусныя сплетни!… Это выходитъ изо всхъ предловъ!… Очернить, замарать человка, въ грязь втоптать его — вотъ на что только вс ныньче способны!… А-а!… (Бросается въ кресла и сидитъ нсколько минутъ въ задумчивости, потомъ быстро встаетъ) Что еще говорятъ? Вы должны мн все сказать, ради дружбы, умоляю васъ…

Веревочкинъ (пожимая плечами).— Да ужь не знаю, что еще? Повторять-то вс эти сплетни гадкія, извините меня… на нихъ вамъ, ей-богу, не стоитъ и вниманія обращать, противъ нихъ дйствовать надо.

Салеринъ (ходитъ по комнат, посл нкотораго молчанія).— Хорошо!… Такъ мы же и будемъ дйствовать, да ужь такъ дйствовать, что ротъ имъ зажмемъ нашими дйствіями!… Мы имъ покажемъ, что мы не смотримъ сквозь пальцы на какое-то отребье человчества!… Завтра докладной день? Завтра же я извщу дядюшку обо всемъ. Я буду въ департамент къ десяти часамъ, слышите? Чтобъ и вы были.

Веревочкинъ.— Слушаю-съ, непремнно.

Салеринъ.— А теперь прощайте.

Веревочкинъ.— Мое почтеніе, Аркадій Аполлонычъ. Не разстраивайте себя такъ изъ-за этихъ сплетенъ бабьихъ!…

Салеринъ.— Съ чего вы взяли, что я разстроенъ? Чтобъ меня разстроивала нелпость всякая? Я пренебрегаю всмъ этимъ.

Веревочкинъ.— И прекрасно длаете. Только меня вы, пожалуйста, ужь извините, что я вамъ сообщилъ такую непріятную вещь, я считалъ это своею обязанностью.

Прощайте!… (Веревочкинъ уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Салеринъ (одинъ).

Салеринъ.— Боже мои, что это за омутъ такой!… Въ какую я кашу попалъ!… Въ жизнь я себ не прощу этой глупости!.. И какъ могло все это наружу выйти — не понимаю. Въ какомъ гнусномъ состояніи наше общество!… Только и заняты вс, что вывдываньемъ, пересудами, толками!… Боже мой, когда выведется у насъ это гнусное сплетничество! Какъ я выберусь изъ всего этого? Что остается мн? Бжать, бжать! въ отставку, за границу, подальше отъ всей этой гадости!…

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Салеринъ и Иванъ.

Иванъ.— Барышня та, что была намедни.

Салеринъ.— Она!

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Салеринъ и Лиза.

(Иванъ уходитъ.)

Лиза.— Здравствуй, я къ теб…

Салеринъ.— Что съ тобой? Въ такомъ страшномъ наряд.

Лиза.— Я къ теб… Спрячь меня куда-нибудь. Меня чуть не убили дома. Спаси меня!…

Салеринъ.— Что съ тобой? Что за скандалъ такой?

Лиза (заливаясь слезами).— Отецъ узналъ все, прибилъ меня… Я убжала.

Балеринъ.— И ты бжала это по всему городу въ такомъ вид? И прямо ко мн? На видъ всмъ? Боже, что за скандалъ!… И при всхъ толкахъ!…

Лиза.— Спаси меня!… Ты — мой единственный защитникъ, покровитель мой, не выдай меня! (Хочетъ обнять его).

Салеринъ (отталкиваетъ ее).— Ты — двчонка самая скверная — вотъ что. Я все узналъ.

Лиза.— Что узналъ? За что ты меня толкаешь? Чмъ я виновата? (Плачетъ ).

Салеринъ.— Шумъ, толки, скандалъ! Боже мой, что эти люди сдлали со мною!

Лиза.— И зачмъ ты карету посылалъ за мной? Я бы такъ смогла прійти. Увидли, какъ я въ нее садилась.

Салеринъ.— Зналъ бы я, за кмъ я ее посылаю, подушекъ въ карет не сталъ бы марать!

Лиза (бросается на колна).— Аркаша, голубчикъ! прости меня, не сердись. Аркаша, заступись за меня, несчастную!…

Балеринъ.— Встать!… Что за униженія!…

Лиза.— Аркаша, сжалься!

Салеринъ.— Сейчасъ встать.

Лиза (встаетъ).— Боже мой, Боже мой!… (Плачетъ. Сильный звонокъ). Ахъ, это — отецъ… Аркаша, спрячь меня, не выдай меня!.. (Бжитъ къ двери, ведущей во внутреннія комнаты).

Салеринъ (бжитъ за него, хватаетъ ее за руку и тащитъ назадъ).— Куда? Стану я двчонокъ всякихъ прятать?

Лиза.— Такъ-то ты меня любишь?

Салеринъ.— И ты еще о любви смешь говорить посл всей этой подлости?

Лиза.— Подлости? Какой подлости?

Салеринъ.— И ты еще спрашивать смешь, какой подлости?

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ.

Петръ Степановичъ (робко).— Здравствуйте, Аркадій Аполлонычъ.

Салеринъ.— Вы зачмъ здсь?

Петръ Степановичъ.— Я пришелъ за дочерью.

Салеринъ.— Возьмите ее и держите крпче на привязи, чтобъ она не вшалась на каждаго встрчнаго, не садилась въ кареты ихъ нарочно напоказъ всмъ.

Лиза.— Напоказъ?

Салеринъ.— Да, напоказъ! чтобъ вывести изъ этого исторію.

Лиза.— Исторію?

Петръ Степановичъ.— Аркадіи Аполлонычъ, послушайте, что же это-съ? извините.

Лиза.— Аркадій Аполлонычъ, вы ли это?

Петръ Степановичъ.— Зачмъ же вы обидли бдную двушку? Она — дочь моя.

Салеринъ.— А вы, господинъ Круглицкій, были съ нею заодно? Вы раньше сговорились заманить меня въ свои сти?

Петръ Степановичъ.— Нтъ, я только узналъ-съ.

Лиза.— Такъ теб теперь ужь не жаль меня? Ты не любишь меня больше?

Салеринъ.— Ужь не думали ли вы меня въ родню свою закабалить! Ха-ха-ха!…

Петръ Степановичъ..— Помышленій такихъ не было…

Лиза.— А ты не клялся, не божился, что женишься на мн? Не стоялъ на колняхъ передо мной? Не цаловалъ моихъ рукъ? Ты и сержки подарилъ мн, какъ невст.

Салеринъ.— Нарочно и сережки выманила у меня, чтобъ улика была!…

Лиза.— Неправда, ахъ, какая неправда! А я ему все отдала… жизнь отдала!… (Шатается)

Петръ Степановичъ (поддерживаетъ Лизу и сажаетъ ее въ кресло, она въ обморок).— Помогите!… Ахъ, какъ она поблднла, похолодла, какъ мертвая!… Она умретъ… Лизонька!..Аркадій Аполлонычъ!… Сжальтесь надъ бдной двушкой!…

Салеринъ.— Какія сцены вздумали еще разъигрывать!… Иванъ, воды!… (Звонокъ). Боже мои, кто тамъ еще?

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Т же и Дарья Ивановна.

Дарья Ивановна.— Лиза, Лиза!… Гд моя Лиза?… (Бросается къ ней) Ее убили!… Душегубцы проклятые!… Разбойники дневные!… Лиза моя, Лиза!… Спасите, спасите!…

Салеринъ.— Чего вы прибжали и кричите? Возьмите дочь вашу и убирайтесь съ ней, пока васъ не выгнали.

Дарья Ивановна.— Нтъ!… Я не возьму ея, я не пойду отсюда!… Я буду кричать, пусть вс знаютъ, вс видятъ!… Соберутся сюда посмотрть на нее мертвую, полиція придетъ, возьмутъ его, убійцу, душегубца, да и тебя, обольстителя!… Караулъ, караулъ!…

Салеринъ.— Она — ршительно сумасшедшая!… Иванъ, воды!

(Иванъ вбгаетъ съ водою. Петръ Степановичъ вспрыскиваетъ Лизу. Салеринъ длаетъ Ивану знакъ, чтобъ тотъ ушелъ).

Салеринъ (обращаясь къ Дарь Ивановн).— Если вы будете кричать, васъ самихъ возьмутъ сейчасъ въ полицію.

Дарья Ивановна.— Буду, буду кричать!… Караулъ, караулъ!…

Салеринъ.— Боже мой! Нажилъ же я себ скандалъ!…

Дарья Ивановна (Лиза приходитъ въ себя).— Ты жива еще? Тебя несовсмъ еще уморили?

Лиза.— Вы здсь, маменька? Все кончено!.. Онъ не любитъ меня больше, онъ думаетъ обо мн такъ худо!… (Заливается слезами).

Дарья Ивановна.— Ты отъ матери своей скрывала, ты боялась, чтобъ мать родная не позавидовала теб, не отняла отъ тебя счастья? Вотъ Богъ и наказалъ тебя.

Лиза.— Пожалйте хоть вы меня.

Дарья Ивановна.— Что теб моя жалость? Ты къ чужимъ людямъ пошла, думала, они тебя жалть станутъ. И нашла въ комъ жалости искать!…

Салеринъ.— Кончите вы когда-нибудь ваши сцены?

Лиза (встаетъ).— Маменька, пойдемте, намъ здсь больше нечего длать.

Дарья Ивановна.— Пойдемъ!… А мы этого не оставимъ: жалобу подадимъ. Погоди, покажутъ теб, какъ двушекъ неопытныхъ заманивать, запрячутъ туда, куда и не думаешь.

Салеринъ.— Подавайте тамъ себ хоть двадцать просьбъ. Оставьте меня теперь-то, ради Бога!…

Лиза.— Аркадій Аполлонычъ, я думала, лучше васъ и на свт нтъ никого, я врила вамъ во всемъ! Богъ вамъ судья, Богъ вамъ судья!… (Плачетъ).

Дарья Ивановна.— Въ людяхъ правды не найдемъ…

Лиза.— Вдобавокъ вы подумали обо мн такъ худо!… Богъ вамъ судья!… Меня вс подозрваютъ, во всемъ. Я беззащитная… Некому заступиться за меня, но Богъ накажетъ васъ, страшно накажетъ!… (Плачетъ навзрыдъ).

Дарья Ивановна (Сначала рыдаетъ, потомъ, воодушевляясь до изступленія, все громче и громче).— Безъ милости покараетъ!… Всхъ дтей ты моихъ погубилъ!… Разорилъ ты гнздо мое теплое!… Разорятъ и твое гнздо люди, и пойдешь ты маяться по свту, какъ мается безъ пищи, безъ крови сынъ мой безталанный!… Мста не будетъ теб ни на этомъ, ни патомъ свт!… Проклятье на родъ твой поганый!… Болзни, пожары, кража… Жизнь станетъ не въ радость!… Сгините вы вс до единаго, не какъ люди, а какъ собаки, да и въ могилахъ не будетъ вамъ на томъ свт покою!… А мое слово крпко, слово матери убитой!… Самъ Господь закрпитъ его крпкою печатью на вки и роды!… Пойдемъ, Лиза, пойдемъ съ этого мста проклятаго. Здсь Бога нтъ: здсь нечистый живетъ… Да, это — не человкъ (Показывая на Салерина). Это — сатана самъ въ человчьемъ вид… Пойдемъ поскорй отъ него. Наше мсто свято!… (Уходятъ. Лиза рыдаетъ истерически).

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Салеринъ и Круглицкій.

Салеринъ.— Ну, а вы что жь стоите тутъ, чего дожидаетесь? Ступайте за ними.

Петръ Степановичъ.— Нтъ, я не пойду за ними, знать я ихъ не хочу!… Аркадій Аполлонычъ, я — ей-богу, честный человкъ.

Салеринъ.— Ступайте, говорятъ вамъ. Завтра мы разберемъ вашу честность.

Петръ Степановичъ.— Аркадій Аполлонычъ, извините, я ей-богу ничмъ не погршилъ, ни на волосъ не виноватъ!… Я ничего не зналъ. Я дома въ семейств, врите ли, какъ самая послдняя оборванная дворняшка, которую всякій послдній лакеишка сметъ пырнуть ногою. И все это — моя супруга ненаглядная!… Житья нту мн отъ нея, на меня только позоръ, на имя мое благородное наводитъ. Клянусь вамъ Богомъ, Аркадій Аполлонычъ!… То ли она еще длаетъ: представится вдругъ такой больною, умирающею.

Салеринъ.— Ха!… ха!… ха!… Кто о чемъ!…

Петръ Степановичъ.— Аркадій Аполлонычъ!… Заступитесь за меня, несчастнаго!… Кому же, какъ не вамъ, начальнику моему, заступиться за меня (Плачетъ).

Салеринъ.— Срамъ, стыдъ, господинъ Круглицкій!… До сдыхъ волосъ дожили и до такихъ униженій доходите. У васъ нтъ ни совсти, ни стыда!… Вы способны со всмъ семействомъ вашимъ на одн низости.

Петръ Степановичъ.— Помилуйте, какія же-съ?

Салеринъ.— Мн вс он извстны, начиная съ вашихъ продлокъ со свояченицей.

Петръ Степановичъ.— Свояченицей? Какихъ же продлокъ-съ?

Салеринъ.— Забыли вы? Вы и меня хотли также поддть?

Петръ Степановичъ.— Чмъ же я-то тогда былъ виноватъ, посудите? Онъ обманулъ ее, онъ жениться хотлъ и обманулъ. Я и то вмшиваться не думалъ, жена настояла.

Салеринъ.— А скажите вы мн, съ чего это вы вздумали разглашать везд, будто моя ттушка беретъ вашу дочь себ въ компаньйонки?

Петръ Степановичъ.— Компаньйонки? Я разглашалъ? Вотъ видитъ Богъ на небеси…

Салеринъ.— Довольно!… Я вижу, васъ не проймешь. Завтра же дядюшка будетъ извщенъ относительно васъ, вы должны будете дать отчетъ во всхъ вашихъ длахъ. Мы посмотримъ, какъ исправны ваши суммы. Если до послдней копейки он не будутъ въ наличности, вы подъ судъ пойдете.

Петръ Степановичъ (Становится на колни).— Аркадій Аполлонычъ, не погубите семейства: оно мною только и живетъ, не пустите по міру жену, дтей.

Салеринъ.— Ступайте вонъ!…

Петръ Степановичъ (Падаетъ въ ноги).— Не будьте губителемъ моимъ.

Салеринъ.— Вонъ!

Петръ Степановичъ (Встаетъ).— Я пропалъ!… Несчастное мое семейство!… Прощайте, Аркадій Аполлонычъ!… (Кланяется довольно низко и уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Салеринъ (одинъ).

Салегивъ.— Ушли, наконецъ!… Боже мой, какъ все это тяжело!… Жизнь, жизнь, что ты за жизнь такая посл того, если все въ теб идетъ наперекоръ? за каждымъ ничтожнымъ удовольствіемъ — и такія сцены унизительныя, сплетни, скандалъ! Чмъ я заслужилъ все это? Взбалмочная двчонка!… Сама вшалась на шею, сама шла ко мн безъ стыда!… Я убжденъ въ томъ, что не любовь ее ко мн тянула, я съумлъ бы оцнить любовь послдней своей оброчницы, я ни на что бы не посмотрлъ и женился бы на ней. А ее прельстили брильянты, роскошь, дядюшкино наслдство свело ее съ-ума!… Я ей далъ прекрасный урокъ!… И эта дрянь наговорила мн въ глаза дерзостей!… И я принужденъ былъ молчать!… Глотать площадную брань сумасшедшей старухи! Другой бы на моемъ мст… я придумать не могу, что бы сдлалъ!… А я молчалъ!… У меня ужасно какой мягкій характеръ, я добръ до слабости. Я, впрочемъ, сознавалъ очень хорошо, на сколько я выше ихъ по своему развитію, по своему благородству… Иванъ!…

(Вбгаетъ Иванъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Салеринъ и Иванъ.

Салеринъ.— Скажи, чтобъ закладывали карету.

Иванъ.— Сейчасъ!… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Салеринъ (одинъ).

Салеринъ.— Я разстроенъ, я ужасно разстроенъ!… Меня жестоко оскорбили!… Вс эти слезы притворныя, жалобы, причитанья… Боже мой, Боже мой!… Хоть кого способны он разстроить, съ-ума свести!… Надо развлечься. Поду въ оперу, оттуда ужинать съ кмъ нибудь изъ нашихъ. Надо забыться отъ всхъ этихъ отвратительныхъ дрязгъ!… (Уходитъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Квартира Пташниной.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Мара (одна).

Мара (Кладетъ дрова въ печку).— Нтъ силъ, что за житье проклятое!… Валандайся день цлый съ бабой пьяной!… Все шло хорошо, а какъ принесло сюда эту крикунью, наговорила съ три короба, да отсчитала ступенекъ двадцать своей башкой, все прахомъ пошло!… Что только творится съ нашею королевою грозною? Все ей не такъ, все ей неладно. Супъ изготовишь — зачмъ не щи, щи изготовишь — зачмъ не супъ. Кричитъ, буянитъ, то и знай, норовитъ тебя по рож създить, глаза готова выцарапать ни за что, ни про что. Чуть встанетъ — люди добрые кофе пить садятся — за виномъ посылаетъ. Пьетъ, пьетъ до вечера, да ругается… Тьфу ты пропасть! куда ей лзетъ только? Какъ хватаетъ ее, бочку сорокаведерную? Ночь придетъ, будетъ опять буянить, возись съ ней, какъ знаешь!… Только бы мсяцъ кончился, безъ оглядки побгу изъ этого ада кромшнаго и другой закажу, каково ей здсь будетъ маяться…

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Мара и Пташкина (Красне обыкновеннаго).

Пташкина.— Что ты тутъ разворчалась, хамово отродье?… Только и знаютъ, что господъ своихъ поносятъ… (Мара уходитъ, хлопнувши дверью).

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Пташкина (одна).

Пташкина.— Чего ты дверью-то хлопаешь, злоба ты этакая?… Грубіянка!… (Садится къ столу и пригорюнивается).— Вдова я, сирота беззащитная!… И всякая-то сволочь помыкаетъ мною!… И нту у меня заступника!… Былъ мужъ, да умеръ, а и я бы тогда не дала себя въ обиду… (Стучатся).— Кого тамъ несетъ? Мара, кто тамъ?

(Входитъ Петръ Степановичъ).

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Петръ Степановичъ и Пташкина.

Петръ Степановичъ.— Здравствуй, Маша! Я къ теб въ такихъ попыхахъ. Не приведи Богъ, что случилось. Не ожидала, чай, такъ поздно?

Пташкина.— Что теб надо отъ меня? Повадился шляться!…

Петръ Степановичъ.— Какъ такъ повадился шляться?

Пташкина.— Да такъ. Давно бы перестать пора.

Петръ Степановичъ.— Перестать?

Пташкина.— Привязался человкъ, женатый еще!… Стыдился бы на старости ко вдовамъ приставать, шелъ бы къ своей крикунь.

Петръ Степановичъ.— Послушай, Маша, за что жь ты сердишься? Чмъ я опять провинился передъ тобою?

Пташкина.— Не умлъ охранить меня, допустилъ, чтобы мщанка грязная пришла ко мн, наговорила непріятностей всякихъ, ступай къ ней!…

Петръ Степановичъ.— Послушай, Маша…

Пташкина.— Нечего слушать-то тебя!… Слушай васъ мужчинъ, что вы тамъ напваете!… Погибель только строите намъ, заклялась съ мужчинами знаться, на себя да на другихъ грха только наводить. Нога мужская не ступитъ теперь на порогъ на мой.

Петръ Степановичъ.— Полно вещи такія говорить!… Что за охота святошу-то корчить изъ себя? Кто безъ грха! А вдь я для тебя на все готовъ, кожу съ себя съ живаго готовъ снять для тебя!… За что ты меня гонишь?

Пташкина.— На словахъ-то вы вс кожи съ себя снимаете, а надл…

Петръ Степановичъ.— Полно, Маша, грхъ теб!… А у меня такая сейчасъ кутерьма вышла, упаси Боже!…

Пташкина.— Что тамъ такое? Твоя, видно, опять наорала? Ужь не прибила ли чего добраго тебя?

Петръ Степановичъ.— Какой чортъ!… Дочь свихнула!…

Пташкина.— Съ-ума, что ли?

Петръ Степановичъ.— Пусть бы ужь лучше съ-ума.

Пташкина.— Видно, по батюшк пошла, коли не по матушк?

Петръ Степановичъ.— Это бы что еще!… А то начальникъ какъ-то подобралъ ее, Аркадій Аполлонычъ.

Пташкина.— Вишь куда забралась!…

Петръ Степановичъ.— Такой, право, грхъ произошелъ!… Сама же во всемъ и призналась, да къ нему, ну, а онъ что жь? Конечно, ужь начисто это всего отказался. А она ему раньше еще все открыла про меня, не всть что насказала!… Онъ и говорить со мной просто не хотлъ: завтра же, говоритъ, дядюшк доложу обо всемъ, ревизію велитъ сдлать!… Нажилъ я бды съ тобою, расхлебывай!…

Пташкина.— Не я ли теб говорила: не трать казенныхъ денегъ, не приставай ко вдовамъ, не длай подарковъ имъ, когда своя жена сидитъ дома безъ подметокъ.

Петръ Степановичъ.— Восьмисотъ рубликовъ не хватаетъ!… Что я длать буду? Гд я возьму? Вдь мн никто не дастъ ихъ!…

Пташкина.— Кому жь охота давать ихъ теб!… Дай, да и поминай, какъ звали!…

Петръ Степановичъ.— А вдь эти восемьсотъ рублей вс у тебя.

Пташкина.— Ну, такъ что жь? Просила, что ли, я: Петръ Степанычъ, голубчикъ, будь такой добренькій, наднь петлю на шею, подари мн то, да с, да другое! Эка невидаль мн подарки твои!… Хоть бы ихъ и во вкъ не бывало!…

Петръ Степановичъ.— А сама брала ихъ небось, не отказывалась?

Пташкина.— Навязываютъ, поневол — берешь: отъ подарка отказаться — человка обидть, не хотла длать невжества. А ты дарилъ, дарилъ, да кажись хочешь теперь назадъ взять? Хорошіе люди такъ всегда и длаютъ.

Петръ Степановичъ.— Взять не взять, а не мшало бы, чтобы ты мн дала восемьсотъ рублей, на время только.

Пташкина.— Ха!… ха!… ха!… ха!…

Петръ Степановичъ.— На время ревизіи только. Потомъ я теб вс сполна возвращу.

Пташкина.— Ха!… ха!… ха!… Какія они штучки выдлываютъ, голубчики-то! Надарятъ-надарятъ, наобщаютъ вдесятеро, а потомъ нельзя ли это все назадъ выманить?

Петръ Степановичъ.— Маша!…

Пташкина.— Ха!… ха!… ха!… ха!… Нашелъ таковскую!

Петръ Степановичъ.— Мы сейчасъ же и вексель составимъ.

Пташкина.— Ха!… ха!… ха!… Вексель!… ха!… ха!… ха!…

Петръ Степановичъ.— Чего же ты хохочешь-то безъ пути?

Пташкина.— Да какъ же не смяться? Уморилъ, ршительно уморилъ!… Да что… ха!… ха!… ха!… Что я буду длать съ векселемъ-то твоимъ? Ха!… ха!… ха!…

Петръ Степановичъ.— Какъ что?

Пташкина.— Не такъ ли у тебя ревизія завтра будетъ, какъ жена была при смерти больна, когда деньги занималъ у начальника? Ха!… ха!… ха!… Самъ себя открылъ, какъ ты хитеръ на выдумки!… Ой!… бока заболли отъ смху! Ой!…

Петръ Степановичъ — Для тебя же вдь на обманъ такой покусился, и то въ первый и послдній разъ. Неужли ты хочешь чтобъ я пропалъ изъ-за тебя?

Пташкина.— Да откуда жь я возьму наконецъ для тебя восемьсотъ рублей? Ты мн давалъ деньги, что ли? Полушки отъ тебя не получила. Вотъ они, восемьсотъ рублей, вокругъ тебя. Теб надо? Продай все это хоть съ аукціона. Какъ это будетъ отлично!… Ха!… ха!… ха!… Хочешь, сходи къ портних: тамъ мн платья шьются изъ твоихъ же матерій, можешь и ихъ взять себ, мн ихъ не надо, можешь благоврной своей хоть на носъ повсить.

Петръ Степановичъ.— Ужь какъ будто у тебя ничего въ ломбард-то про черный денкъ не припасено?

Пташкина.— Что у меня въ ломбард? Гвоздь ржавый у меня въ ломбард. Нашелъ у кого денегъ искать, у вдовы бдной!… И такъ едва перебиваешься, концы съ концами не сведешь.

Петръ Степановичъ.— Маша, вспомни, я для тебя ничего не жаллъ.

Пташкина.— Казенныхъ денегъ даже.

Петръ Степановичъ.— Да, вдь они на моей же ше теперь, пойми ты это. Маша, за вс мои ласки, услуги, неужели теб пустяковъ такихъ жалко? Вдь всего на какихъ нибудь три дня… Маша, не погуби меня!…

Пташкина.— Я теб сказала разъ, кажется? Чего еще человку?

Петръ Степановичъ.— Теб не жалко меня? Подумай, вдь я пропаду! Подъ-судъ… на поселеніе… помрутъ съ голоду и жена, и дти… Вдь на тебя весь грхъ падетъ…

Пташкина.— На меня? За какія это напасти? Ха, ха, ха!…

Петръ Степановичъ.— Пожалй хоть дтей-то моихъ бдныхъ, коли меня ужь не жалко.

Пташкина.— Не пожалть ли колокольню твою ивановскую, что горлышко свое драть любитъ. Ништо ей, пусть хоть совсмъ сгинетъ: меньше кричать будетъ.

Петръ Степановичъ (становится на колни).— Послушай, Маша, въ послдній разъ прошу у тебя: сдлай божескую милость, не доводи до отчаянья!… Вдь я и безъ того ужь — пропащій человкъ! Взгляни ты только на меня, на кого похожъ я сталъ? Что ты сдлала изъ меня? Изсохъ по теб! Жизни не радъ своей!… Дня не увижу тебя, въ воду готовъ броситься… Поневол повришь бабамъ, что приколдовала меня къ себ…

Пташкина.— Ха, ха, ха!… Этого еще недоставало!…

Петръ Степановичъ.— Поневол, чортъ знаетъ, чтобъ голову ползетъ. Думаешь: и не лта твои, и не званіе, самаго себя стыдно длается, бжалъ бы куда нибудь въ тартарары, въ преисподнюю, а самаго такъ все и тянетъ къ теб. Точно — какой-то магнитъ, гири желзныя, цпи кованыя… именно, что навожденье какое-то…

Пташкина.— Ха, ха, ха!… Нашелся добрый молодецъ какой!… Ха, ха, ха!… Приколдовала!… Ха, ха, ха!… Надо же вдь придумать!… И есть что привораживать-то — нечего сказать!… Ты хочешь уморить меня со смху сегодня!…

Петръ Степановичъ.— Маша, выручи изъ бды!… Ты одна только можешь помочь мн!… Кто сжалится надо много? Всякій скажетъ: пропащій человкъ, да плюнетъ на горемыку, ты одна…

Пташкина.— Да что я теб, наконецъ, родня, что ли какая далась? Ныньче и родные-то, погляди-ко, знать другъ друга не хотятъ.

Петръ Степановичъ (встаетъ и смотритъ на нее пристально).— Такъ вотъ ты какая? За?… И это — за мои ласки, за мои услуги, этого-то я дождался?

Пташкина.— Хоть бы ихъ вовсе не было, ласокъ-то твоихъ, да услугъ противныхъ!… Ни въ чьихъ я услугахъ не нуждаюсь и не буду нуждаться. Я — сама по себ, ты — самъ по себ. Вотъ теб двери настежъ. Надолъ хуже горькой рдьки.

Петръ Степановичъ.— Надолъ! двери настежъ! какъ пришлось самой раскошеливаться? Такъ вотъ ты какая?

Пташкина.— Такая ли я, не такая ли, а живу сама по себ госпожей, знать никого не хочу, хлба у тебя не попрошу, не пойду въ чуя,іе дома орать во всю ивановскую, какъ твоя-то сдлала.

Петръ Степановичъ.— А я-то промнялъ на тебя жену, дтей, чуть не извелъ-было Дашу-то свою, съ которою жилъ тридцать лтъ: думалъ, женюсь на теб.

Пташкина.— Пошла ли бы еще я за изверга такого!…

Петръ Степановичъ.— Изверга, ехидна, изверга? А небось, я не извергъ былъ, какъ деньги-то тратилъ на тебя? Каждый день, бывало, принесешь что нибудь, ласкалась тогда, обвивалась змею?

Пташкина.— Прошу не ругаться здсь у меня, убирайся по добру по здорову.

Петръ Степановичъ.— Убирайся, небось? За!… Такъ значитъ, Даша-то не въ бровь, а въ самый глазъ попала, что теб деньги только нужно было выманить у меня? Погубила меня, околдовала, знахарка проклятая!…

Пташкина (топая ногами и задыхаясь).— Не ругаться!… Молчать!… Пьяница!… Разбойникъ!… Воръ!… Вонъ, пока тебя взашей не вытолкали съ лстницы, какъ колотовку твою… я… я… тебя… (не можетъ выговоритъ ни слова, трясется и рыдаетъ отъ злости).

Петръ Степановичъ (глядитъ на нее пристально).— И на этакое зелье промнялъ я Дашу свою: погубилъ и жену, и дтей, и себя самого!… Гадина!… Изъла меня, проклятая!… Ну, что жь!… Живи по добру, по здорову, коли такъ, пользуйся добромъ моимъ, а только въ прокъ оно теб не пойдетъ. Изъ-за тебя голодать будетъ семейство мое. Подавишься сиротскимъ кускомъ, а на томъ свт захлебнешься въ слезахъ сиротскихъ… Припомнишь тогда Петра Степаныча, котораго ты погубила… (Уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Пташкина, потомъ Мара.

Пташкина (долго стоитъ, дрожа и рыдая, потомъ схватывается за спинку стула).— Мара!… (Входитъ Мара).

Мара.— Что вамъ угодно?

Пташкина.— Мара… мн дурно… ай, какъ дурно… дурно… Отведи меня на постель… (Мара уводитъ ее).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Квартира Круглицкаго. Комната, слабо освщенная ночникомъ.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Маша (одна).

Маша.— Скоро ли придутъ они? Сиди здсь одна-одинешенька въ пустыхъ комнатахъ… Ужасъ возьметъ тебя!… Ныньче все что-то особенное длается, странное такое… Говорятъ, что папеньку околдовали. И въ самомъ дл, что это съ нимъ? Смотрть на него страшно: такой блдный, глаза въ стну уставитъ, и все что-то шепчетъ самъ съ собой. Неужели есть на свт люди, что съ нечистыми знаются, колдуютъ? Не дай Богъ встртиться съ такимъ человкомъ!… Что будетъ, что будетъ съ нами со всми? Господи Іисусе Христе, сохрани насъ отъ всякой напасти!… За!… (вздрагиваетъ и озирается) Ничего нтъ… все тихо!… Точно будто пролетлъ кто… Скоро ли они придутъ? Господи! спаси меня отъ всего нечистаго, защити отъ всякаго дьявольскаго навожденія!… Какая я несчастная!… (плачетъ,, стучатся) Слава-богу!… (крестится) Это — они, наврно они!… Набралась же я страху безъ нихъ!… (бжитъ отворятъ).

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Маша и Иванъ Петровичъ (блдный, истомленный, прозябшій)

Маша.— Теперь не время. Сейчасъ вс придутъ, и папенька… У насъ тутъ такая свалка была.

Иванъ Петровичъ.— У васъ то и знай, что свалка!… Дай обогрться-то, прозябъ до костей…

Маша.— Ахъ, какъ сегодня холодно! Я вотъ и дома, да никакъ согрться не могу. Дрожь такая пробираетъ, и голова болитъ, и все бы плакала я, и все какъ-будто голоса какіе-то…

Иванъ Петровичъ.— Проклятый день!… (садится) Погода злющая — и люди-то ехидне сегодня!… Чортъ побери ихъ всхъ!..

Маша.— А что они?

Иванъ Петровичъ.— Что съ тобой толковать!… Нтъ ли лучше пость чего? Я голоденъ, Маша.

Маіна.— У насъ у самихъ ничего нтъ. Сегодня хлбъ одинъ ли.

Иванъ Петровичъ.— Не осталось ли корки какой? Я и той радъ. Третій день во рту куска не было.

Маша.— У маменьки шкапъ-то запертъ.

Иванъ Петровичъ.— Запертъ? (встаетъ) Вотъ мы посмотримъ, а запертъ — такъ сломаемъ (идетъ къ шкапу).

Маша (вцпляется въ него).— Ради-бога, Ваня!… Мн достанется изъ-за тебя!…

Иванъ Петровичъ (отталкиваетъ ее).— Убирайся!… Я сть хочу!… Тебя отпорятъ только, а я съ голоду умру, не жалко будетъ?

Маша (опять вцпляется).— Ваня, послушай, подожди хоть ихъ-то!…

Иванъ Петровичъ (отталкиваетъ ее).— Сама дожидайся… Ты вдь обдала сегодня? (отпираетъ шкапъ) Онъ и не запертъ!… За, ехидная!… Сама была бы сыта, а братъ хоть тресни!… (вынимаетъ небольшой кусокъ хлба и штофъ, до половины наполненный водкою) За!… Голубчикъ, поди сюда, дружокъ!… Вотъ находочка-то, въ печали поживочка!… ха!.. ха!.. ха!… Нарочно для меня и поставили!…

Маша.— Ваня, ради Господа самого!… Это — папенькино вино, онъ самъ принесъ и поставилъ. Ахъ, Господи, что онъ скажетъ!…

Иванъ Петровичъ.— Скажи ему, что я выпилъ за его здоровье!… (пьетъ и закусываетъ хлбомъ) Ээ!… Забрало!… Винцо!… винцо!… Славное ты, забористое!… Обогрй меня, разгони тоску мою лютую!… (садится къ столу и ставитъ съ пристукомъ штофъ на столъ).

Маша.— Ахъ, что со мною будетъ теперь!… Какая я несчастная!… Вино это проклятое, хоть бы его не было во вки. Недаромъ маменьк оно слезъ такихъ стоитъ.

Иванъ Петровичъ.— Маменька твоя толку не знаетъ, скажи ей отъ меня… (пьетъ) Знатно!… Винцо, винцо!… Жизнь моя, огонь мой!… Что жь длать мн осталось, какъ не пить тебя!… Ты — все для меня теперь: и кровъ мой, и одежда, и другъ-утшитель!…

Маша.— Ради Господа, не пей!… Хоть о томъ подумай: напьешься, растянешься тутъ на полу. Что я буду длать съ тобою?

Иванъ Петровичъ.— Убирайся!… (пьетъ) Голякъ ты, голякъ, Иванъ Петровичъ, сущій голякъ!… Плохо будетъ ночью, забираетъ сиверка ехидная! Не своя она сестра теб, не пожалетъ, продуетъ насквозь худые бока твои, а теб все непочемъ будетъ, все — трынъ-трава!… Голякъ ты, голякъ настоящій!…

Маша.— Ради-бога, ступай, Ваня!… Пожалй меня, они сейчасъ придутъ!…

Иванъ Петровичъ.— Пей, бдняга, чашу горькую, допивай до дна, до послдней капельки!… (допиваетъ) Голякъ ты, голякъ!… Гд-то голову теб придется преклонить?

Маша.— Боже мой, онъ все выпилъ!… Теперь поди-ка съмста не встанетъ!…

Иванъ Петровичъ.— Будетъ дождикъ счь тебя, пройметъ до костей, а ты будешь себ скакать съ камешка на камешекъ!… Голякъ ты, голякъ!… Весело, ей-богу, весело!…

Маша (плачетъ).— Сегодня всмъ несчастье!И Лизу чуть, не прибили, и мн будутъ розги изъ-за тебя…

Иванъ Петровичъ.— Будешь себ посматривать въ окошечки, не увидишь ли гд красоточки, а увидишь, только пальчики оближешь!… Голякъ ты, голякъ!…

Маша.— Съ тобой не сговоришь!… Скажу, что силою ворвался!… (уходитъ, хлопнувши дверью).

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Иванъ Петровичъ (одинъ).

Иванъ Петровичъ.— Веселая доля, право!… Ни горюшка, ни заботушки за плечами. Какъ птица перелетная!… Тряхнуть разв плясовую!… Посмотришь вокругъ — кишатъ люди… И что носитъ ихъ, чего добиваются только? Все трынъ-трава!… Одному, подумаешь, дается и богатство, и почести, и шубы какія теплыя, а у другаго — ни кола, ни двора… Помирай съ голоду, мерзни на голыхъ камняхъ, мерзни, пока не окоченешь… Подымутъ тебя, зароютъ, какъ собаку, и не помянетъ никто ни добромъ, ни лихомъ!… Провалилось бы все къ чорту!… (бросаетъ объ полъ штофъ).

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Иванъ Петровичъ и Мапіа.

Маша (вбгая).— Ваня, Богъ съ тобой!… Онъ теперь все перебьетъ!… Зачмъ я его пустила!… (подбираетъ черепки. Стучатся) Ахъ, это — они!… Вотъ мн теперь достанется изъ-за тебя!… (бжитъ отворятъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Иванъ Петровичъ (одинъ).

Иванъ Петровичъ.— Взялъ бы, кажется, скомкалъ, да такъ и разорвалъ бы въ клочки все на свт, что подъ руку попадется!… Пропадай, голова моя буйная!…

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Иванъ Петровичъ, Дарья Ивановна и Лиза.

(Лиза бросается на стулъ и плачетъ).

Дарья Ивановна.— Ваня, ты здсь… Ахъ, Ваня, Ваня!…

Иванъ Петровичъ.— Что у васъ еще тамъ такое?

Дарья Ивановна.— А-а!… И не приведи Богъ что!… Боятся ли люди чего-нибудь, право!…

Иванъ Петровичъ.— Ну, я думаю, кое-чего боятся… напримръ, тукманки доброй.

Дарья Ивановна.— Ничего не боятся!… Ничто за грхъ не считаютъ!… И стыдъ двичій нипочемъ ужь ныньче (садится и пригорюнивается).

Иванъ Петровичъ.— Что такое? Она, что ли? (показываетъ на Лизу).

Дарья Ивановна.— А-а!… (плачетъ)

Иванъ Петровичъ.— Ну, что жь, пора давно!… (обращается къ Лиз) поздравляю!…

Дарья Ивановна.— До какого страму дожили мы!… Нищеты нашей не пожалли и доброе имя отняли!… Нтъ у людей ни стыда, ни совсти.

Иванъ Петровичъ.— Захотли вы стыда да совсти въ людяхъ!… Ха, ха, ха!…

Дарья Ивановна.— Что жь остается?… Хоть въ могилу живая заройся — и тамъ отроютъ тебя, докопаются.

Иванъ Петровичъ.— Что тутъ еще за стыдъ, да совсть? плевать на все и дло съ концомъ!…

Дарья Ивановна.— Бдняки мы беззащитные!… Что длать намъ теперь? Куда обратиться?

Иванъ Петровичъ — Чего тутъ еще обращаться? Чулокъ разорвется, заштопать можно, а то что тутъ…

Дарья Ивановна.— Какъ же такъ говорить? подумай только, что сдлалъ онъ съ нами!… Вдь это убить значитъ!… За это въ Сибирь, въ солдаты… За это, за это… Боже мой, Боже мой!… И вдругъ отпереться отъ всего, да еще какъ: вы, молъ, это все выдумали, а я, молъ, и водой не замутилъ, чуть, молъ, самъ въ обманъ не дался вамъ. Вдь это… это значитъ, въ грошъ насъ не поставить.

Иванъ Петровичъ.— А кто же это такой голубчикъ нашелся? Видно, молодецъ удалый!… Люблю такихъ ребятъ, ей-богу!…

Дарья Ивановна.— Все это — онъ, губитель нашъ общій.

Иванъ Петровичъ.— Губитель? Вс ныньче — губители, много ихъ накопилось!… Кто такой?

Дарья Ивановна.— Какъ ты думаешь, кто? Въ жизнь не отгадать теб…

Иванъ Петровичъ.— Что тутъ за отгадки, говорите.

Дарья Ивановна.— Голову разломаешь, не придетъ теб, кто это. Начальникъ твой бывшій — Салеринъ!..

Иванъ Петровичъ (вскакиваетъ и смотритъ во вс глаза то на Дарью Ивановну, то на Лизу, словно пробужденный).— Что? Салеринъ?

Дарья Ивановна.— Да, Аркадій Аполлонычъ Салеринъ… И тебя погубилъ, и сестру твою… Онъ всхъ насъ достъ теперь…

Иванъ Петровичъ (мрачно и глухо, про себя).— Кто достъ кого — вопросъ еще… Салеринъ!… Такъ вотъ они чмъ потшаются? Ха!… ха!… ха!… Исполать!… Вотъ новости-то!… Какъ же это онъ? Когда?

Дарья Ивановна.— А-а!… Я и сама не знаю!… Опомниться не могу… Такъ все это вдругъ!… (Обращается къ Лиз).— Какъ же это тебя свело съ нимъ? А? Гд вы столкнулись? Чего же ты молчишь? (Лиза плачетъ и не отвчаетъ).— Говори!… Чего жъ скрываться? Вдь этимъ ничего не вернешь. Говори!…

(Иванъ Петровичъ впивается глазами въ сестру и ловитъ каждое слово, онъ въ сильномъ волненіи).

Лиза (сквозь рыданія).— Въ должности… вы посылали… меня… съ бумагою… папенька забылъ… Онъ… (Заливается слезами).

Дарья Ивановна.— Что жь онъ? (Лиза плачетъ и не отвчаетъ).— Что жь онъ?

Лиза.— Рекомендовалъ меня… къ ттушк своей…

Дарья Ивановна.— Богъ мой, у меня и изъ ума вонъ!… А я-то посылала ее, такъ уврена была: домъ такой хорошій!… Неужели же это онъ тамъ шуры-муры свои строилъ теб и ттки-то своей не стыдился? Чего жь она-то смотрла?

Лиза.— Онъ… провожалъ меня… часто… и къ окну подходилъ!…

Иванъ Петровичъ.— А-а!… Это онъ былъ? Жалко!… (Ходитъ по комнат&#1123,, останавливается и слушаетъ, когда Лиза начинаетъ говоритъ).

Дарья Ивановна.— Что жь онъ, упрашиватъ? Сулилъ что нибудь такое?

Лиза.— Общался, что женится…

Дарья Ивановна.— А ты врила, слушала его, что онъ напвалъ?

Лиза.— Онъ… не отставать… Жить, говорилъ… не могу… въ монастырь пойду…

Дарья Ивановна.— А теб и жалко стаю?

Лиза.— Я… не могла… Онъ самъ… жаллъ меня такъ… (Рыдаетъ).

Иванъ Петровичъ.— Вы отъ него сейчасъ?

Дарья Ивановна.— Отъ него…

Иванъ Петровичъ.— Что жь онъ?

Дарья Ивановна.— Начисто отказался отъ всего!… Мы даже у него виноваты остались.

Лиза.— Я не должна была… Поневол онъ подумать такъ худо… (Рыдаетъ).

Иванъ Петровичъ (При послднихъ словахъ сестры бросаетъ на нее негодующій взглядъ, голосъ его глухой, задыхающійся отъ волненія).— Что жь онъ говорилъ вамъ?

Дарья Ивановна.— Ходилъ по покоямъ своимъ, носъ задравши, какъ будто доброе что сдлалъ!… Мы плакали, а онъ смялся надъ нами…

Иванъ Петровичъ.— Смялся?… Смялся?… (Ходитъ и о комнат, его всего подергиваетъ).

Лиза.— Богъ съ нимъ!… Я прощаю ему, все прощаю!…

Иванъ Петровичъ (Бросая на Лизу негодующій взглядъ).— А я… не прощаю!…

Дарья Ивановна.— Вонъ, кричалъ намъ, вонъ!… Мы и пошли вонъ, будто оплеванные какіе… (Плачетъ).— Вотъ до чего мы дожили!…

Лиза.— Я сама… не должна была… идти къ нему…

Иванъ Петровичъ (не слышитъ послднихъ словъ Лизы, онъ весь ушелъ въ мрачное раздумье, въ которомъ остается нсколько минутъ, потомъ вдругъ словно просыпается отъ тяжелаго сна, глаза его дико блестятъ, какъ у сумасшедшаго) — Прощайте!…

Дарья Ивановна.— Куда ты это вдругъ?

Иванъ Петровичъ.— Прощайте!… Некогда!… Дло…довольно пресмыкались мы!… Будетъ и на нашей улиц праздникъ!…

Дарья Ивановна.— Что съ тобой? Что ты?…

Иванъ Петровичъ (не обращаясь ни къ кому).— Я — неучъ., я — грубіянъ… оборванный… грязный… отъ меня… виномъ разитъ… Такъ узнаютъ же, коли такъ, каковъ я, Иванъ Петровичъ!… Прощайте!… (Уходитъ быстрыми шагами. Дарья Ивановна и Лиза смотрятъ ему въ слдъ въ ужас и недоумніи).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Квартира Круглицкаго. Поздній вечеръ. На двор воетъ втеръ. Окна обливаются дождемъ. Въ комнат мрачно. На стол теплится ночникъ. На диван лежитъ больная Маша.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Дарья Ивановна и Маша (спитъ).

Дарья Ивановна.— Царица небесная, что за холодъ!… Силъ нтъ!… Руки зашлись!… Хоть одинъ бы добрый человкъ нашелся, полшка два какихъ нибудь далъ. Никто не хочетъ пожалть бдныхъ людей!… (Прислушивается). Такъ и завываетъ!… Чтобъ воды еще не наслалъ Богъ въ наказаніе наше!… (Подходитъ къ больной). Птенчикъ ты мой маленькій!… Бдненькая твоя головушка!… И за что это Господь прогнвался, что такой мукой смертной покаралъ дитя невинное? За грхи, знать, наши окаянные!… Чтобы глядя на тебя, мы каялись: видли, какъ страшенъ божій гнвъ. Никому-то нтъ заботушки, что голубушка умираетъ здсь отъ холоду да отъ голоду… Хоть слезинку проронилъ бы кто!… Видно, жаль тебя одной матушк!… И одна она убивается, и слезами надъ тобой заливается! Да и ей не въ силу помочь теб!… Осталось только с.тезы лить надъ бдной пташечкой!…

Маша (просыпается).— Маменька, это — вы? Маменька, что мн видлось такое!… А-а!… Маменька, отгоните эту старуху… она — колдунья, она съ нечистымъ знается…

Дарья Ивановна.— Маша, успокойся, Богъ съ тобой!… Это теб такъ только чудится… Здсь никого нтъ, здсь только я, мама твоя. Разв можно бояться чего, когда мама здсь?

Маша.— Ай, нтъ, вонъ стоитъ она… Она смотритъ на меня… А-а… Какъ страшно смотритъ… У ней глаза огнемъ налиты… Она шепчетъ что-то… приговариваетъ… зло хочетъ мн сдлать… Она и папеньку околдовала… Маменька, голубушка, не подпускайте ее къ постели…

Дарья Ивановна.— Да оградитъ тебя ангелъ-хранитель крыломъ своимъ!… Полно, дитятко мое… Все пусто, никого нтъ… Это ночникъ теб въ глаза отсвчаетъ. (Отставляетъ ночникъ). Помолись, голубушка, Божиньк!…

Маніа.— Я не могу молиться! Какъ же я буду молиться? Она глазъ съ меня не спускаетъ! Ай!… Слышите?… Ай!… Какъ стучатъ въ потолокъ!… Известка сыпется мн на глаза… валится, валится… все валится… огонь!… горимъ!… Спасите, спасите!… (Мечется).

Дарья Ивановна.— Что съ ней длается только?… Хоть бы прибралъ ее Богъ поскорй… Маша, успокойся!… Маша!… дурочка!… Это втеръ застучалъ ставнями… Слышишь, какъ онъ воетъ?… Не бойся, здсь я, здсь мама твоя!… Обними меня, ласточка ты моя бдненькая!

(Маша обнимаетъ матъ то долго держитъ ее въ объятіяхъ, потомъ засыпаетъ. Дарья Ивановна кладетъ ее въ постель. Безмолвіе всего этой сцены нарушается только заунывнымъ воемъ втра).

Дарья Ивановна.— Заснула!… Душа стонетъ, глядя на нее! Только и спокойна я, какъ спитъ она!… Пусть спитъ съ Богомъ!… Авось, сномъ все пройдетъ!… (Отходитъ отъ нея и подходитъ къ окну). Боже мой, что за погодка!… Дождикъ такъ и льетъ!… Измочитъ его, бднаго, до костей!… Съ чмъ-то онъ воротится? Достанетъ ли денегъ? Какъ долго нтъ его, однакожъ!… Пустошь-то здсь у насъ какая!… Сколько угодно кричи, никто не услышитъ. Придушатъ и спрячутъ подъ мостки. Долго ли встртить дурнаго человка въ глуши такой?

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Т же и Лиза (выходитъ изъ кухни).

Лиза.— Тоска… тоска… И безъ того не знаешь, дться куда, а это ненастье еще… Втеръ, втеръ, утихъ бы ты, право. (Прислушивается) Точно, какъ душатъ кого, отпваютъ… Плачутъ… Это обо мн плачутъ… Погубила я себя, погубила навки!… Маменька!…

Дарья Ивановна (отходитъ отъ окна).— Что ты?

Лиза.— Не сердитесь на меня, маменька.

Дарья Ивановна.— Я? на тебя?

Лиза.— Не сердитесь на меня. Положите лучше въ могилу меня, чмъ сердиться!… (Плачетъ).

Дарья Ивановна.— Что съ тобой? Кто сердится на тебя? За что сердиться я буду? Я тебя давно простила. Богъ съ тобой!… Ты никогда родныхъ не любила, теб всегда чужіе миле были.

Лиза.— Да вдь вы не любили меня?

Дарья Ивановна.— Вотъ видишь, какъ ты сама обижаешь меня? Я ли не любила тебя?… Вс вы равно милы для меня, обо всхъ объ васъ я горюю одинаково! Пропали вы, дти мои, погубили вы мать свою!… (Плачетъ).

Лиза.— Вы сердитесь, вы все сердитесь!… Я не могу смотрть на васъ!… Что длать мн!… Тошно на свт жить, тяжело!… Я что-нибудь сдлаю надъ собою!… (Рыдаетъ).

Дарья Ивановна.— Что съ тобой? Къ чему такъ отчаиваться? Лиза… Посмотри на меня, разв я сержусь на тебя? За что мн сердиться? Лиза!…

Лиза.— Ну, куда я днусь теперь? Знаютъ вс… осуждаютъ меня, смются.

Дарья Ивановна.— Полно вещи такія говорить… Вдь не первая ты и не послдняя, и живутъ же, не умираютъ. Никто и смяться не станетъ, всякій пожалетъ тебя.

Лиза.— Никто не жалетъ, нтъ!…

Дарья Ивановна.— Всякій въ глаза плюнетъ ему, что обманулъ твою неопытность.

Лиза.— Обманулъ, обманулъ!… Если онъ обманулъ, кто жь не обманываетъ ныньче? Тяжело на свт… тошно… тошно, маменька… Нтъ житья бднымъ намъ…

Дарья Ивановна.— Что жь длать, Лиза? И меня обманулъ отецъ твой, и на старости лтъ еще. Будемъ горевать вмст. Дорогая моя, вотъ видитъ Богъ, какъ мн жалко тебя (Обнимаетъ и цалуетъ ее въ голову).

Лиза.— Такъ вы не будете сердиться на меня, маменька?

Дарья Ивановна.— Богъ съ тобой… Могу ли я еще сердиться? Ты. и такъ ужь убитая. Смотрть на тебя страшно… (Отучатся) Ступай-ка, отвори, отецъ пришелъ.

(Лиза уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

Дарья Ивановна и Маша (спитъ).

Дарья Ивановна.— Съ чмъ-то пришелъ онъ? Такъ долго ходилъ, неужели опять ни съ чмъ? Царица небесная, неужели молитвы мои не дошли до тебя?

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Т же и Петръ Степановичъ.

Петръ Степановичъ (отряжаетъ шинель то фуражку, съ которыхъ вода течетъ ручьями).— Что за погодка! Усталъ, прозябъ, и все — попустому…

Дарья Ивановна.— Попустому? Нигд не досталъ?

Петръ Стенановичъ.— Достанешь, какъ же! Говорить

легко, а попробуй, достань.

Дарья Ивановна.— Гд же ты былъ такъ долго?

Петръ Степановичъ.— Везд былъ!… И у Николая Алексича, и у Леонида Николаича, и у Егора Егорыча, и у Константина Егорыча, и у Филиппа Филиппыча, и у Елены Михайловны… гд я только не былъ?… Да что!… (Махаетъ рукою). Помогутъ завтра, дожидайся!… Упрековъ однихъ наслушался, словъ всякихъ обидныхъ наглотался!… (Голосъ его прерывается отъ горечи). Стыдили, стыдили старика, какъ мальчика, а у Петра Николаича такъ просто чуть взашей не выгнали…

Дарья Ивановна.— И ни у кого жалости не хватило?

Петръ Степановичъ.— Хватило словъ только позорныхъ докапать меня, уничтожить, какъ таракашку поганую!… Вотъ до чего мужъ твой дошелъ!… Служилъ, служилъ, работалъ, какъ лошадь ломовая!… Непріятностей вынесъ-то сколько, горя-то, нужды-то… Думалъ ли я, что на старости лтъ попутаетъ тебя нелегкая какая-то и доживешь до того, горемыка, что и на людей-то теб смотрть будетъ стыдно!

Дарья Ивановна.— И вдь что за человкъ-то былъ изъ тебя — не другимъ чета!… И что тебя повернуло такъ вдругъ?

Петръ Степановичъ.— Спроси, что? Видно, такова судьба на роду была написана, кинуться было зараньше дураку въ воду! Не.дожилъ бы до такого позору!… А-а!…

Дарья Ивановна.— Что жь будетъ теперь съ нами?

Петръ Степановичъ.— А-а!… (Махаетъ рукою).

Да.рья Ивановна.— Боже мой, Боже мой!…

Петръ Степановичъ (подходитъ къ постели).— Что, Маш лучше?

Дарья Ивановна.— Тише, ты ее не разбуди. Ничего нтъ лучше: бредитъ все. Только на часокъ разв какой забудется. Не перенесть ей, кажется.

Петръ Степановичъ.— Богъ съ ней!… Прибралъ бы ее Господь!… Одной нищею меньше будетъ!… Что жизнь-то ея? И себ, и другимъ будетъ въ тягость.

Дарья Ивановна.— Ужь и я сама то же желаю. Смотрть на нее силъ нтъ, какъ она мучается. А я вотъ о Лиз хотла съ тобой поговорить.

Петръ Степановичъ.— Что такое?

Дарья Ивановна.— Ты бы хоть пожаллъ ее. Смотри, она, какъ тнь, ходитъ.

Петръ Степановичъ.— Богъ съ ней!… Сама виновата.

Дарья Ивановна.— Очень она убивается. Боюсь, чего бы надъ собой худаго не сдлала… въ такомъ она сокрушеніи. Вдь ты подумай, чмъ она виновата? Двушка молодая, неопытная, наплъ ей въ уши — и поддалась.

Петръ Степановичъ.— Что жь мн длать съ нею прикажешь? Она сама отреклась отъ отца.

Дарья Ивановна.— Мало ли что было!… Она сама теперь кается. Хоть бы ты немножко приласкалъ ее…

Петръ Степановичъ.— Смотрть мн на васъ стыдно, не то, что ласкать. Что мои ласки для васъ? Противенъ я вамъ хуже звря поганаго… Погубилъ я всхъ васъ!… (Стучатся).

Дарья Ивановна.— Кто это тамъ? И въ такую пору?

Петръ Степановичъ (въ испуг).— Кто бъ это былъ?

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Т же, Веревочкинъ, и квартальный надзиратель, Лиза.

Веревочкинъ.— Фу!… Здсь, какъ въ погреб!… Милости просимъ, господинъ надзиратель, вотъ и преступникъ на лицо. Добросовстные сейчасъ придутъ. Тогда и опишемъ. И описывать-то нечего, кажется: все прокучено…

Дарья Ивановна (въ испуг).— Какъ? Что? Зачмъ это? Что мы сдлали?

Надзиратель.— Вслдствіе недочета казенныхъ суммъ, господинъ Круглицкій подлежитъ взысканію. Все ваше имущество должно быть описано.

Веревочкинъ.— Прощайтесь-ка съ вашимъ муженькомъ.

Дарья Ивановна.— Что же это? Какъ?

Петръ Степановичъ.— Да!… Прощай, жена, голубушка моя!… Недостоинъ я тебя. Уведутъ меня далеко… Я этого и ждалъ только… въ тюрьму… (голосъ ею прерывается отъ рыданій.)

Дарья Ивановна.— Въ тюрьму?

Веревочкинъ.— И подальше еще тюрьмы. Умне всхъ былъ, деньгами умлъ распорядиться.

Дарья Ивановна.— Боже мой, Боже мой!… (рыдаетъ, Лиза тоже плачетъ, всхлипывая. Сильно стучатся)

Маша (просыпаясь).— Стучатся, стучатся! Не отворяйте, ради Бога, не отворяйте!…

Дарья Ивановна.— Кто тамъ еще? И Машу-то разбудили!… (Лиза бжитъ отворять.)

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Т же, кром Лизы.

Веревочкинъ.— Добросовстные, должно быть. Сейчасъ и приступимъ.

Маіна.— Христа-ради, не отворяйте!… Это — вдьма скачетъ на помел!… За мной скачетъ!… Слышите, слышите, какъ она завываетъ!

Дарья Ивановна (подбгаетъ къ постели).— Полно, Маша, успокойся!… Никакой вдьмы нтъ. Мы вс здсь, не отдадимъ тебя вдьм.

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Т же и Лиза (вбгаетъ въ ужас).

Маша.— Впустите, впустите!… Ай, какая страшная!… Спасите, спасите!… (мечется).

Дарья Ивановна.— Чего ты вбжала такъ, испугала ребенка?

Лиза.— Онъ… онъ… Ваня!… Страшный, безъ фуражки… растрепанный… какъ бшеный…

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Т же и Иванъ Петровичъ (вбгаетъ).

Иванъ Петровичъ.— Дайте дться куда-нибудь!… Дайте спрятаться!… Куда-нибудь!…

Дарья Ивановна.— Что съ тобой, откуда ты?

Иванъ Петровичъ (Замчаетъ надзирателя).— А, вы здсь уже? выдали меня, продали? За одно, значитъ, терпть, а живой въ лапы вамъ не отдамся, подступитесь только!… (вынимаетъ изъ-за пазухи желзную гирю).

Надзиратель.— Кто вы такой, откуда?

Иванъ Петровичъ (замчаетъ Веревочкина).— А! и ты здсь, голубчикъ?

Веревочкинъ (пробирается къ двери).— Господинъ надзиратель, никакъ и это преступникъ, и его бы взять не мшало.

Иванъ Петровичъ (къ Веревочкину).— Тебя-то мн и надо!… Ты — главный-то и есть!… (бросается на Версвочкина).

Веревочкинъ.— Спасите!… Держите убійцу!… караулъ!… караулъ!… (убгаетъ. Иванъ Петровичъ бросается за нимъ, но Петръ Степановичъ и надзиратель настигаютъ его въ дверяхъ, сильно схватываютъ сзади за руки и втаскиваютъ въ комнату)

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Т же, кром Веревочкина.

Иванъ Петровичъ (рвется).— Пустите!… пустите, доканать его!… Онъ — главный злодй!… Отецъ, пусти!… Заодно убивать-то…

Дарья Ивановна.— Ваня!… Ваня!… Опомнись, Ваня!… Что съ тобой? Онъ съ-ума сошелъ никакъ. Вырвите гирю у него!…

Надзиратель.— Нтъ ли у васъ веревки, что ли? Его не удержишь!… Хоть бы понятые пришли, такъ долго не идутъ, канальи!…

Иванъ Петровичъ.— Пустите!… Я васъ всхъ убью!… Отецъ, отецъ!… Онъ и тебя вдь погубить зубы точитъ.

Петръ Степановичъ (старается вырвать у него гирю).

Иванъ Петровичъ.— Ну, что же? пусть живетъ, да смется надъ дураками!… (бросаетъ гирю) — Пустите меня!… (длаетъ крайнее усиліе и вырывается) — Я больше никуда не уйду!… Некуда мн идти!… Я сдлалъ свое!… Берите меня, господинъ надзиратель, я убилъ своего бывшаго начальника Салерина…

Лиза.— Боже мой!… (падаетъ на стулъ и закрываетъ лицо руками).

Дарья Ивановна (отступаетъ на нсколько шаговъ, въ ужас и сокрушеньи).— Убилъ? Создатель небесный!… И рука поднялась у тебя на дло такое?

Иванъ Петровичъ (потупляя глаза, глухимъ голосомъ).— За себя да за васъ заступиться хотлось!…

Дарья Ивановна.— Ваня!… Ваня!… (рыдаетъ, испуская пронзительные вопли, Иванъ Петровичъ стоитъ передъ матерью, потупя глаза, Петръ Степановичъ смотритъ на сына, не въ силахъ опомниться, надзиратель совсмъ растерялся).

А. Скабичевскій.

‘Отечественныя Записки’, No 6, 1863

КРУГЛИЦКІЕ

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Читайте также: