(*) Первыя семь статей напечатаны въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1845 года (томы XL, XLI, XLII и XLIII).
Имперія. Впечатлніе, произведенное въ Европ смертію герцога ангьенскаго. Продолженіе процесса Жоржа и Моро. Самоубійство Пишгрю. Волненіе умовъ. Возвратъ къ монархическимъ идеямъ. Многочисленные адресы. Рчь де-Фонтана по случаю при веденія къ окончанію гражданскаго кодекса. Роль Фуше при этомъ обстоятельств: онъ длается орудіемъ готовящейся перемны. Камбасерисъ оказываетъ нкоторое сопротивленіе этой перемн. Фуше настроиваетъ сенатъ. Первый консула не даетъ прямаго отвта сенату и обращается къ иностраннымъ дворамъ, чтобъ вызнать, признаютъ ли они его въ новомъ титул, который онъ намренъ принять. Благопріятные отзывы Пруссіи и Австріи. Условія этого послдняго двора. живйшее расположеніе арміи провозгласить императора. Первый консулъ, посл довольно-долгаго молчанія, отвчаетъ Сенату, прося это государственное собраніе высказать вполн мысль свою, сенатъ вступаетъ въ совщаніе. Трибунъ Кюре первый подаетъ голосъ о возстановленіи монархіи. Пренія по этому предмету въ трибунат, и рчь трибуна Карно. Сенатъ обращается къ первому консулу съ предложеніемъ ему монархической власти. Необходимыя измненія въ консульской конституціи. Имперская конституція. Высшіе государственные сановники. Должности военныя и гражданскія. Сенатъ въ цломъ состав своемъ отправляется въ Сен-Клу и провозглашаетъ Наполеона императоромъ. Продолженіе процесса Жоржа и Моро. Осужденіе на смерть и казнь Жоржа. Помилованіе приговоренныхъ къ смерти: Армана де-Полиньяка и де-Ривьера. Изгнаніе Моро. Превращеніе республики въ военную монархію.
Эффектъ, произведенный кровавою венсеннскою катастрофою, былъ, безъ-сомннія, великъ во Франціи, но онъ былъ еще поразительне въ Европ. Мы не удалимся отъ строгой истины, сказавъ, что эта катастрофа сдлалась главною причиною третьей всеобщей войны. Заговоръ французскихъ принцевъ и смерть герцога ангьенскаго были тми взаимными ударами, которыми революція и контр-революціями звали другъ друга на новую и упорную брань, вскор распространившуюся отъ Альповъ и Рейна даже до береговъ Нмана.
Для враговъ Франціи было истиннымъ кладомъ это ужасное происшествіе: оно породило новыя союзничества, которыя могли быть расторгнуты только пушечными выстрлами.
Промахи противника — жалкое вознагражденіе за наши собственныя ошибки. Какъ бы то ни было, Англія доставила своей соперниц такое вознагражденіе. Она совершила актъ, которому трудно дать имя: она доставляла деньги, необходимыя для приведенія въ исполненіе заговора, и принимала большее или меньшее участіе въ преступныхъ интригахъ трехъ своихъ агентовъ, бывшихъ уполномоченными ея министрами въ Кассел, Штутгардь и Мюнхен. Первый консулъ отрядилъ въ Германію врнаго офицера, который, переодвшись и выдавая себя за агента заговора, вкрался въ довренность гг. Дрека и Спенсера Смита. Вмст съ извиненіемъ въ трудности собрать вдругъ значительныя суммы денегъ, онъ получилъ отъ нихъ, для передачи заговорщикамъ, боле ста тысячь франковъ золотомъ, которые немедленно и отдалъ въ руки французской полиціи. Рапортъ этого офицера, собственноручныя письма Дрека и Спенсера, были тотчасъ же собраны, внесены въ Сенатъ и сообщены дипломатическому корпусу, для удостовренія въ подлинности рукъ. Этого факта не было возможности отрицать. Рапортъ и письма эти, помщенные въ Монитер и представленные иностраннымъ дворамъ, были причиною, что строгое порицаніе поступковъ Англіи заняло мсто сильнаго порицанія, котораго Франція въ-продолженіи нсколькихъ дней была исключительнымъ предметомъ. Люди безпристрастные совершенно убдились, что первый консулъ былъ вызванъ гнусными поступками своихъ враговъ, и сожалли, для его славы, что онъ не удовольствовался наказаніемъ, по законамъ, Жоржа и его сообщниковъ, и тмъ всеобщимъ презрніемъ, которому должна была подвергнуться англійская дипломація. Дрекъ и Смитъ, съ негодованіемъ высланные изъ Мюнхена и Штутгарда, быстро прохали по Германіи, не осмлившись нигд показаться. Въ-особенности Дрекъ, при прозд чрезъ Берлинъ, получилъ отъ прусской полиціи приказъ ни дня не останавливаться въ этомъ город. Онъ только прохалъ чрезъ эту столицу и поспшно отправился въ Англію, увозя съ собою стыдъ, которымъ покрылся за святотатственное оскорбленіе самыхъ священныхъ обязанностей.
Поступокъ Дрека и его сотоварища только на короткое время заставилъ забыть смерть герцога ангьенскаго. Вскор нкоторые европейскіе кабинеты изъявили живйшее свое негодованіе за гибель этой царственной жертвы. Въ это время, Пруссія и Россія взаимными деклараціями положили основаніе третьей коалиціи.
Но вс дла, возбужденныя извн венсеннскою катастрофою, едва отвратили вниманіе перваго консула отъ длъ внутреннихъ, которыя достигли въ эту минуту настоящаго кризиса.
Хотя въ скоромъ времени ослабло впечатлніе, произведенное смертью герцога ангьенскаго, однако умы все быди постоянно въ волненіи, по случаю процесса Жоржа, Моро и Пишгрю. Старая французская аристократія принимала живйшее участіе въ судьб де-Ривьера и де-Полиньяка, дло Моро сильно интересовало всхъ, любившихъ славу Франціи. Но правосудіе должно было совершиться, и этотъ процессъ, еще на мсяцъ или на два, долженъ былъ смущать спокойствіе, обыкновенно-царствовавшее подъ правленіемъ перваго консула.
Несчастный случаи, совершенно непредвиденный, еще боле придалъ мрачности этому положенію длъ. Пишгрю, узникъ перваго консула, недоврявшій сначала его великодушію и съ трудомъ давшій вру его милосердымъ предложеніямъ, сообщеннымъ ему Реалемъ, вскор былъ убжденъ, и съ доврчивостью предался мысли о сохраненіи себ жизни, и о томъ, что онъ снова обртетъ себ честь, основавъ большую колонію въ Кайенн. Предложенія перваго консула были чистосердечны, потому-что въ ршимости своей поразить только роялистовъ, онъ хотлъ дать помилованіе Моро и Пишгрю. Реалю, котораго нельзя подозрвать ни въ какомъ низкомъ чувствованіи, понесчастливилось на этотъ разъ не мене, какъ и въ дл герцога ангьенскаго. Онъ опоздалъ въ Венсеннъ, теперь онъ очень-ридко являлся въ темницу Пишгрю, куда ему незачьмъ было ходить для допросовъ, такъ-какъ уже отчаялись допытаться чего-нибудь отъ столь скрытнаго и непреклоннаго человка, каковъ былъ старый генералъ республики. При множеств заботъ, Реалю было недосугъ посщать Пишгрю, который, не слыша боле ничего о предложеніяхъ перваго консула, и узнавъ о кровавомъ венсеннскомъ приключеніи, подумалъ, что нечего боле надяться на предложенное и общанное ему милосердіе. Не смерть была страшна этому воину: вмст съ жизнью терялъ онъ бдные останки своей уже столь-помраченной чести. Этотъ несчастливецъ предпочелъ непосредственную смерть, но смерть безъ стыда, который покрылъ бы его при публичномъ процесс. Это чувствованіе доказываетъ, что онъ былъ нисколько-лучше, нежели какъ заставляютъ полагать его прежніе поступки. Онъ взялъ у Реаля творенія Сенеки и однажды ночью, посл долгаго чтенія, оставивъ книгу раскрытою на томъ мст, гд говорилось о добровольной смерти, удавился посредствомъ шелковаго галстуха, изъ котораго свилъ веревку, и деревяннаго гвоздя, послужившаго ему рычагомъ. На разсвт, стражи, услышавъ въ комнат шумъ, вошли туда и нашли Пишгрю задохгаимся, лицо его было красно какъ у человка, пораженнаго апоплексіею. Призванные медики и должностныя лица не оставили ни малйшаго сомннія на счетъ причины его смерти и убдили въ томъ со всею очевидностью людей добросовстныхъ.
Но не существуетъ достаточно-яснаго доказательства для партій, ршившихся вьрить клеветь, или распростанять ее, не вря ей. Роялисты и люди праздные немедленно распространили слухъ, что Пишгрю былъ удавленъ сикаріями, убійцами, подосланными первымъ консуломъ. Эта катастрофа, названная тамильскою, была пополненіемъ катастрофы, названной венсеннскою, одна была продолженіемъ другой.
Такимъ-образомъ, быстро созданъ былъ характеръ новаго Нерона. По примру римскаго владыки, онъ не имлъ почти переходнаго состоянія отъ добра къ злу, отъ добродтели къ предступлепію. Клеветники придумали и основаніе для своей лжи: они говорили, что правительство, потерявъ надежду убдить Пишгрю, умертвило его за тмъ, чтобъ онъ не явился, во время процесса, для оправданія своихъ единомышленникомъ.
Это было самою безсмысленною, равно какъ и самою отвратительною выдумкой. Если былъ обвиняемый, котораго присутствіе въ судъ было бы необходимо въ интересахъ перваго консула, то это былъ Пишгрю. Пишгрю, лично, не могъ почесться опаснымъ соперникомъ съ-тхъ-поръ, какъ его доказанное соединеніе съ партіею роялистскою погубило его въ общественномъ мнніи, сверхъ того, показанія подсудимыхъ всхъ партій равно обвиняли его. Если было кого страшиться, то это — Моро, котораго слава была еще незапятнана и котораго трудно было уличить, и если былъ подсудимый, полезный для его обличенія, то это былъ Пишгрю, служившій связью между республиканцами и роялистами.
Различны были чувствованія, произведенныя въ масс народа политическими событіями. Если одни провозглашали гнуснымъ поступокъ съ герцогомъ ангьенскимъ, за то другіе находили не мене гнусными безпрерывно-возобновлявшіеся заговоры противъ особы перваго консула. Эти послдніе думали, что необходимо обмануть преступныя надежды роялистовъ. Они полагало, что человкъ, предметъ столь ужасныхъ кововъ, долженъ быть облеченъ саномъ короля или императора, за тмъ, чтобъ наслдственность, присоединенная къ его власти, дала ему непосредственныхъ преемниковъ но праву, — чрезъ что уменьшились бы и посягательства на его особу, сдлавшись съ-тхъ-поръ безполезными. Вотъ съ какою быстротою Франція въ нсколько лтъ возвратилась къ идеямъ монархическимъ! Отъ пяти директоровъ, назначенныхъ на пять лтъ, сдлавъ былъ переходъ къ иде о трехъ консулахъ, избираемыхъ на десять лтъ, потомъ, отъ идеи о трехъ консулахъ къ иде объ одномъ консул de facto, имвшемъ пожизненную власть. На такомъ пути нельзя было остановиться иначе, какъ сдлавъ послдній шагъ, т. е. возвратясь къ наслдственной власти. Для этого достаточно было малйшаго толчка, даннаго умамъ. Сами роялисты взяли на себя дать этотъ толчокъ, замысливъ умертвить перваго консула, и они представили тмъ очень-обыкновенное зрлище, ибо чаще всего сами враги правительства, своими безразсудными ковами, доставляютъ ему случай длать быстрые успхи.
Для всякой политической перемны необходимы люди, которые были бы орудіями осуществленія идей. Досел Фуше, но остатку чистосердечія, порицалъ быстроту реакціи, съ которою Франція возвращалась къ прежнему порядку вещей, онъ заслужилъ даже благорасположеніе г-жи Бонапарте чрезъ то, что, казалось, раздлялъ ея неопредленные, смутные страхи, но за это онъ подвергся немилости ея честолюбиваго супруга. За эту неблагодарную роль тайнаго порицателя, Фуше лишился министерства и не хотлъ боле играть ее. Тогда онъ принялся за роль совершенно-противоположную. По своей доброй вол занимаясь полицейскими розъисками въ преслдованіи послдняго заговора, онъ самъ сталъ опять на свое мсто. Видя, что первый консулъ сильно раздраженъ на роялистовъ, онъ льстилъ его гнву и подстрекнулъ его на умерщвленіе герцога ангьенскаго. Если мысль, которую часто придавали первому консулу, — заключить кровавый договоръ съ революціонерами и получить отъ нихъ корону за страшную цпу крови, если эта мысль входила тогда въ чью’нибудь голову, то наврное въ голову Фуше. Одобритель смерти герцога ангьенскаго, онъ былъ также пламеннйшимъ изъ новыхъ защитниковъ наслдственной власти. Въ монархическомъ рвеніи онъ превосходилъ даже гг. Талейрана, Редерера и де-Фонтана.
Правда, не было нужды поощрять перваго консула въ его помыслахъ о тронь. Онъ желалъ самаго высшаго сана, но это не было его постоянною мыслью со времени итальянскихъ походовъ, ни даже со времени 18 брюмра, какъ предполагали площадные разскащики, нтъ, не вс желанія разомъ овладли его душою. Его честолюбіе росло постепенно, подобно судьб его. Достигши до главнокомандованія войсками, онъ увидлъ съ этой возвышенной точки еще боле возвышенныя вершины правленія республики и пожелалъ дойдтя до нихъ. Достигши этихъ высотъ, онъ увидлъ еще выше, надъ собою, безсмнное консульство и пожелалъ его. Добравшись до этой послдней выси, откуда онъ ясно созерцалъ тронъ,— онъ захотлъ взойдти на него. Такъ шествуетъ человческое честолюбіе, и въ этомъ нтъ преступленія. Но умамъ ясно-видящимъ казалось опаснымъ это честолюбіе, безпрерывно возбуждаемое и безпрерывно удовлетворяемое, потому-что чрезъ всегдашнее удовлетвореніе все боле-и-боле возбуждалось оно.
Но готовясь овладть властью, непринадлежащею ему по праву, всякій геній, какъ бы онъ un былъ отваженъ, бываетъ, по-крайней-мр, поставленъ въ недоумніе, если не объемлется страхомъ. Въ подобномъ положеніи, невольная стыдливость овладваетъ самымъ пламеннымъ честолюбіемъ, и человкъ не дерзаетъ сознаться во всемъ, чего желаетъ. Первый консулъ, очень-мало говорившій о государственныхъ длахъ съ своими братьями, имлъ въ нихъ, когда дло шло о его личномъ величіи, повренныхъ, которымъ охотно все высказывалъ, и къ-тому же повренныхъ боле пламенныхъ, нежели самъ онъ, потому-что они нетерпливо желали сдлаться принцами. Должно припомнить, что братья перваго консула съ презрніемъ смотрли на пожизненное консульство. Въ настоящее время, Люсіана не было во Франціи, а Іосифъ готовился оставить Парижъ. Люсіанъ женился на прекрасной вдов, по этотъ бракъ очень-мало согласовался съ теперешнимъ положеніемъ семейства Бонапарте. Разссорившись, по поводу своей женитьбы, съ первымъ консуломъ, Люсіанъ удалился въ Римъ, разъигрывая роль изгнанника, и, по-видимому, ища въ наслажденіи искусствами утшенія за эту братнюю неблагодарность. Госпожа Лэтиція Бонапарте, которая, подъ скромностью женщины, рожденной въ бдности, къ тому же показывая видъ, что помнитъ о своемъ скромномъ происхожденіи, таила въ себ нкоторыя изъ страстей императрицы-матери, Лэтиція Бонапарте постоянно и неосновательно жаловалась на Наполеона, оказывая явное предпочтеніе сыну своему Люсіану: она послдовала за нимъ въ Римъ. Первый консулъ, исполненный нжности къ своимъ родственникамъ, даже и тогда, когда ему нельзя было похвалиться ими, напутствовалъ мать и брата своимъ всемогущимъ покровительствомъ и поручилъ ихъ благосклонности папы Пія VII.
Іосифъ былъ также недоволенъ, и трудно представить себ чмъ, еслибъ исторія не взяла на себя груда разсказать объ этомъ. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ тмъ, что первый консулъ хотлъ назначить его президентомъ Сената, — и онъ отвергъ это высокое назначеніе съ выраженіемъ оскорбленнаго достоинства. Первый консулъ, не любившій, чтобъ люди оставались праздными, приказалъ тогда сказать ему, чтобъ онъ отправился добывать себ величіе тамъ, гд самъ онъ, первый консулъ, добыли свое собственное, т. е. въ армію. Іосифъ, назначенный полковникомъ 4-го линейнаго полка, отправился въ Булонь, въ ту самую минуту, какъ затвался великій вопросъ о возстановленіи монархіи. Итакъ, первый консулъ былъ лишенъ двухъ своихъ наперсниковъ, которымъ охотно сообщалъ все, касавшееся его собственнаго величія. Камбасересъ, съ которымъ онъ обыкновенно говорилъ обо всемъ,— о длахъ государственныхъ и о своихъ личныхъ, Камбасересъ, въ эпоху пожизненнаго консульства, избавилъ его отъ затрудненія высказать то, чего желалъ онъ. Но въ настоящее время, Камбасересъ безмолвствовалъ но двумъ побужденіямъ: одно изъ нихъ было хорошо, другое — дурно. Хорошее побужденіе состояло въ томъ, что онъ, но своей рдкой предусмотрительности, страшился необузданности безпредльнаго честолюбія. Онъ слышалъ, какъ поговаривали о Галльской-Имперіи, о имперіи Карла-Великаго, и трепеталъ при мысли, что прочное величіе люневилльскаго мира будетъ принесено въ жертву гигантскимъ предпріятіямъ, въ-слдствіе возведенія генерала Бонапарте на тронъ императорскій. Дурное побужденіе происходило отъ нарушенія его личнаго интереса, потому-что отнын онъ долженствовалъ быть отдленъ отъ перваго консула всею высотою трона и сдлаться, изъ соучастника въ верховной власти, какъ ни мала была его часть, простымъ подданнымъ будущаго монарха. Итакъ онъ безмолствовалъ, и на этотъ разъ (не такъ, какъ въ прошлый) не предоставлялъ своего вліянія къ услугамъ перваго консула. Третій консулъ, Лебренъ, въ высшей степени преданный первому консулу, но никогда ни во что невмшивавшійся, кром администраціи, нисколько не могъ быть ему полезенъ.
Фуше, въ жару своей ревности, по доброй вол сдлался агентомъ готовившейся перемны. Онъ ловко подступилъ къ первому консулу, котораго тайныя желанія отгадалъ, и представилъ ему необходимость скоро и окончательно на что-нибудь ршиться, настоятельную потребность покончить тревожное состояніе Франціи возложеніемъ на главу свою короны и совершеннымъ упроченьемъ результатовъ революціи.
Онъ говорилъ ему, что вс классы націи одушевлены одномъ и тмъ же чувствомъ и нетерпливо желаютъ провозгласить его императоромъ галльскимъ или императоромъ Французовъ, какъ заблагоразсудится его политик или его вкусу. Онъ часто принимался за эти убжденія, особенно стараясь дать почувствовать выгоды дйствовать кстати, въ ту минуту, когда Франція, приведенная въ безпокойство за жизнь перваго консула, была расположена согласиться на все, чего бы отъ нея ни потребовали. Отъ убжденій онъ переходилъ даже къ укорамъ, и сильно порицалъ нершительность генерала Бонапарте. Тотъ не покидалъ своего уединенія въ Мальмезонь, со дня венсеннскаго происшествія. Фуше часто являлся туда, и когда не заставалъ перваго консула, отправившагося или на прогулку, или куда-нибудь, то нападалъ на его домашняго секретаря Мепваля, и предлинно разглагольствовалъ ему о выгодахъ наслдственной монархіи, и не только монархіи, но и аристократіи, какъ опоры и украшенія трона, присовокупляя, что если первый консулъ захочетъ возстановить ее, то онъ готовъ всми силами защищать мудрость новаго учрежденія, и, въ случа надобности, готовъ даже самъ сдлаться дворяниномъ.
Таково было рвеніе этого стараго республиканца, совершенно оставившаго свои заблужденія. Его безпокойная дятельность, возбужденная на этотъ разъ боле обыкновеннаго, заставляла его хлопотать уже черезъ мру и уподобляла мух, справляющей въ путь дорожныхъ.
И дйствительно, почти вс готовы были способствовать выполненію желаній перваго консула. Франція, видвшая, что уже издавна готовился ей властелинъ, который, впрочемъ, покрылъ ее славою и осыпалъ благодяніями, не хотла отказать ему въ такомъ титул, какой наиболе полюбился бы его честолюбію. Государственныя собранія, генералы арміи, знавшіе, какъ невозможно впредь ни малйшее сопротивленіе, и видвшіе въ погибели Моро опасность несвоевременной оппозиціи, съ увлеченіемъ бросались во сртеніе новому Цезарю, чтобъ отличиться, по-крайней-мр, своимъ рвеніемъ и извлечь себ пользу изъ возвышенія, которому воспрепятствовать было уже поздно. Вс встрчали затрудненіе только въ одномъ — снова ввести въ употребленіе слова, прежде-изгнанныя, и отвергнуть другія, принятыя недавно съ такимъ энтузіазмомъ. Небольшая предосторожность въ выбор титула будущему монарху могла облегчить трудность самого дла. Такимъ образомъ, значительно уменьшилось бы затрудненіе, еслибъ новый владыка названъ былъ императоромъ, а не королемъ. Къ-тому же, для избавленія настоящаго поколнія отъ подобнаго затрудненія, невозможно было пріискать человка способне прежняго якобинца Фуше, бравшагося подать собою примръ всмъ, и владык и подданнымъ, и старавшагося прежде всхъ произнести слова, которыми еще никто не дерзалъ обмолвиться.
Фуше устроилъ все, вмст съ нкоторыми зачинщиками въ Сенат, а первый консулъ видлъ это, одобрялъ, по длалъ видъ, какъ-будто ничего не знаетъ. Опасно было заговорить о необходимости новой перемны во французскихъ журналахъ, бывшихъ тогда въ совершенной зависимости отъ полиціи: могли бы подумать, что такое мнніе высказано но приказу. Правительство имло въ Англіи тайныхъ агентовъ, и при ихъ-то посредств въ нкоторыхъ англійскихъ журналахъ было напечатано, что, со времени послдняго заговора, генералъ Бонапарте былъ безпокоенъ, мраченъ, грозенъ, что вс въ Париж живутъ въ тревожномъ безпокойств, что это — естественное слдствіе правительственной формы, по которой все покоится на одной глав, и что потому во Франціи люди мирные желаютъ, чтобъ наслдственность, учрежденная въ семейств Бонапарте, доставила настоящему порядку вещей недостающую ему прочность. Такимъ-образомъ, англійскіе журналы, обыкновенно употреблявшіеся на обезславленіе перваго консула, на этотъ разъ были употреблены на служеніе его честолюбивымъ замысламъ. Эти статьи, будучи перепечатаны и истолкованы, произвели сильнйшее впечатлніе. Начало было сдлано. Въ это время, было нсколько выборныхъ коллегій, собранныхъ во многихъ департаментахъ. Не трудно было добыть отъ нихъ адресы. Равнымъ образомъ правительство само вызвало адресы со стороны муниципальныхъ совтовъ большихъ городовъ, каковы Ліонъ, Марсель, Бордо и Парижъ. Наконецъ, лагери, расположенные по берегамъ океана, въ свою очередь были приведены въ броженіе. Военные, вообще говоря, составляли классъ, наиболе-преданный первому консулу. За исключеніемъ нкотораго числа офицеровъ и генераловъ, изъ которыхъ одни были чистосердечные республиканцы, а другіе одушевлены старымъ соперничествомъ, раздлявшимъ солдатъ рейнскихъ и итальянскихъ,— большая часть военачальниковъ провидла собственное свое возвышеніе въ этомъ возвышеніи военнаго человка на французскій престолъ. Итакъ, они были совершенно расположены быть зачинщиками въ этомъ дл, и совершить то, что часто случалось въ Римской Имперіи, т. о. готовы были сами провозгласить императора. Генералъ Сультъ писалъ первому консулу, что ему удалось слышать, о чемъ говорили генералы и полковники, что вс желаютъ учрежденія новаго образа правленія, и готовы дать первому консулу титулъ галльскаго императора. Онъ испрашивалъ его приказаній касательно этого предмета. Просительныя грамматы ходили по драгунскимъ дивизіямъ, расположеннымъ лагеремъ въ Компьен, эти грамматы покрывались рукоприкладствами и были отправлены въ Парижъ.
Въ воскресенье, 4 жерминаля (25 марта), нсколько дней спустя посл смерти герцога ангьенскаго, многіе адресы избирательныхъ коллегій были представлены первому Консулу. Адмиралъ Гантомъ, одинъ изъ его приверженныхъ друзей, самъ поднесъ ему адресъ варской коллегіи, которой былъ президентомъ. Въ этомъ адрес говорилось, что не довольно наказать заговорщиковъ, но должно обширною системою учрежденій, которая бы упрочила и увковчила власть въ рукахъ перваго консула, утвердить спокойствіе Франціи и положить предлъ ея продолжительнымъ тревогамъ. Другіе адресы были прочитаны на той же аудіенціи, и непосредственно за ними была сказана рчь гораздо-высшаго разбора. Де-Фонтанъ быль сдланъ президентомъ въ законодательномъ сословіи и получилъ такимъ-образомъ, по милости семейства Бонапарте, мсто, котораго былъ достоинъ но талантамъ своимъ. На него было возложено принести поздравленіе первому консулу за окончаніе безсмертнаго творенія — гражданскаго кодекса. Этотъ кодексъ, плодъ столькихъ ученыхъ бдній, памятникъ сильной воли и всеобъемлющаго ума главы республики, былъ приведенъ къ окончанію въ настоящій рядъ засданіи, и благодарное законодательное сословіе положило освятить это воспоминаніе, поставивъ въ зал своихъ засданій мраморный бюстъ перваго консула. Объ этомъ-то де-Фонтанъ возвщалъ на аудіенціи, и надо сознаться, что изъ всхъ титуловъ человка, котораго хотли прославить, ни одного нельзя было припомнить боле кстати въ минуту, когда готовились сдлать его наслдственнымъ властелиномъ въ стран, организованной его геніемъ. Дефонтанъ говорилъ такъ:
‘Гражданинъ первый консулъ!
‘Громадная имперія уже четыре года покоится подъ снью вашего мощнаго управленія. Мудрая соразмрность вашихъ законовъ еще боле и боле будетъ соединять подъ эту снь всхъ гражданъ. Законодательное сословіе хочетъ освятить эту достопамятную эпоху: оно постановило, чтобъ ваше изображеніе, поставленное посреди залы ея совщаній, вчно напоминало ей ваши благодянія, равно какъ и обязанности и надежды французскаго народа. Двойственное право завоевателя и законодателя всегда заставляло смолкнуть вс прочія права, вы видли, какъ оно утверждено за вашей особою приговоромъ всей націи. Кто можетъ еще питать преступную надежду противопоставить Францію Франціи? Разъединится ли она за какія-нибудь воспоминанія о прошломъ, когда она сплочена воедино всми интересами настоящаго? У ней одинъ вождь — вы, у ней одинъ врагъ — Англія.
‘Политическія бури могли бросить даже и нкоторыхъ мудрыхъ на пути непредвиднные. Но лишь-только рука ваша подняла знаменія родины, вс добрые Французы узнали ихъ и потекли во слдъ онъ, вс перешли на сторону вашей славы. Т, которые строютъ ковы въ ндръ вражьей земли, навсегда отрекаются отъ родной земли, и что могутъ они противопоставить вашему превосходству? У васъ — непобдимыя арміи, у нихъ — только пасквили да убійцы, и въ то время, какъ вс голоса религіи возносятся за васъ горе у подножія алтарей, возстановленныхъ вами, — враги ваши наносятъ вамъ оскорбленія ‘посредствомъ жалкихъ орудій бунта и суеврія. Немощность ихъ кововъ дознана. Они ежедневно все боле и боле будутъ раздражать судьбу, ратуя противъ ея опредленій. Пусть, наконецъ, уступятъ они этому непреодолимому движенію, увлекающему вселенную, и пусть въ ‘безмолвіи помыслятъ о причинахъ паденія и возвышенія имперій.’
Это отреченіе отъ Бурбоновъ, высказанное предъ лицомъ вновь-избираемаго монарха въ такой торжественной рчи, было многознаменательно. Однакожь, правительство ничего не хотло обнародовать прежде, нежели не сдлаетъ перваго шага высшее въ государств учрежденіе — сенатъ, который, на основаніи конституціи, долженъ былъ первый подавать голосъ во всякомъ государственномъ дл.
Чтобъ заставить его сдлать этотъ шагъ, необходимо было поговорить съ Камбасересомъ, который правилъ сенатомъ но-своему. Для этого надо было объясниться съ нимъ и увриться въ его расположеніи, не потому, чтобъ можно было опасаться съ его стороны какого-нибудь противодйствія, но уже и самое его неодобреніе, хотя безмолвное, было бы истинно-досаднымъ въ такомъ обстоятельств, гд было очень-важно, чтобъ вс безъ исключенія казались увлеченными общимъ желаніемъ.
Первый консулъ приказалъ позвать въ Мальмезонъ Лебрена и Камбасереса. Такъ-какъ Лебрена убдить было легче, то онъ былъ призванъ первый. Съ немъ не надо было длать никакихъ усилій, потому-что онъ былъ ршительнымъ поклонникомъ монархіи, и въ-особенности когда она вврялась генералу Бонапарте. Камбасересъ, недовольный тмъ, что готовилось, прибылъ, когда уже первый консулъ о многомъ усплъ переговорить съ Лебреномъ. Первый консулъ, сказавъ о настоящемъ движеніи умовъ, какъ-будто-бы самъ не принималъ въ этомъ никакого участія, спросилъ мннія втораго консула о вопрос, столь-сильно занимавшемъ всхъ въ эту минуту,— о вопрос касательно возстановленія монархіи.
‘Я все еще крпко сомнвался’, отвчалъ ему Камбасересъ:— ‘чтобъ дло дошло до того. Теперь вижу, что все стремится къ этой цли, и готовъ плакать’. Тогда, плохо скрывая свое личное неудовольствіе, примшивавшееся въ душъ его къ мудрымъ видамъ, Камбасересъ изложилъ предъ первымъ консуломъ основанія своего мннія. Онъ описывалъ ему республиканцевъ недовольными тмъ, что имъ не оставляли даже и мечты, которой они предавались, и роялистовъ возмущенными тмъ, что осмлились возстановить престолъ, не посадивъ на него Бурбона, онъ говорилъ, что опасно возстановлять прежній образъ правленія, и что за тмъ французамъ останется, пожалуй, только посадить одно лицо на мсто другаго, и такимъ-образомъ снова ввести старую монархію. Онъ приводилъ слова самихъ роялистовъ, которые громко хвастались тмъ, что имютъ въ генерал Бонапарте предтечу, посланнаго приготовить возвращеніе Бурбоновъ. Онъ показывалъ неудобства покой перемны, которая не могла принести ничего, кром пустаго титула, потому-что власть перваго консула въ настоящее время была безгранична, и замтилъ, что часто бываетъ опасне перемнять названіе вещей, нежели самыя вещи. Онъ ссылался на трудность получить отъ Европы признаніе монархіи, которую хотли основать, и еще на большую трудность заставить Францію выдержать третью войну, въ случа, если бъ пришлось прибгнуть къ этому средству, чтобъ исторгнуть признаніе отъ старыхъ европейскихъ дворовъ, наконецъ, онъ представилъ много доводовъ, изъ которыхъ одни были превосходны, другіе посредственны, и чрезъ которые проглядывало неудовольствіе и досада, очень-мало свойственныя этому почтенному человку. Но онъ не осмлился высказать лучшіе изъ доводовъ, которые очень-хорошо сознавалъ въ душ своей, именно, что чрезъ это новое удовлетвореніе громаднаго честолюбія, нельзя уже будетъ остановиться ни на чемъ, потому-что, давъ генералу Бонапарте титулъ императора французовъ, тмъ самымъ приготовляли его желать титула императора Запада, чего онъ, въ-послдствіи, и желалъ въ-тайн: это было не меньшею изъ причинъ, заставившихъ его переступить вс границы возможнаго, и чрезъ то пасть. Какъ всякій человкъ въ стсненномъ, неловкомъ положеніи, Камбасересъ не высказалъ, что наилучшаго объ этомъ предмет могъ высказать, и былъ побжденъ своимъ собесдникомъ. Первый консулъ, столь скрытный, притворный въ своихъ желаніяхъ во время учрежденія пожизненнаго консульства, на этотъ разъ самъ взялся за дло, видя, что другіе не хотятъ за него приняться. Онъ откровенно признался своему товарищу Камбасересу, что задумалъ возложить на себя корону, и объявилъ почему. Онъ утверждалъ, что Франція хотла короля, что это очевидно всякому, умвшему наблюдать, что она ежедневно покидала глупости, которыми ей когда-то набили голову, и что изъ этихъ глупостей самая величайшая была — республика. ‘Франція’, говорилъ онъ, ‘совершенно образумилась на-счетъ республики, она возведетъ на престолъ Бурбона, если ей не дадутъ Бонапарте, но возвратъ Бурбоновъ будетъ бдствіемъ, потому-что это будетъ чистою контр-революціею’. Онъ присовокуплялъ, что, для самого себя не желая власти большей той, какая была въ рукахъ его, онъ уступаетъ въ этомъ случа необходимой потребности умовъ, и интересу самой революція. Впрочемъ, но его словамъ, надо же было ршиться на что-нибудь, ибо армія приведена въ такое сильное движеніе, что, можетъ-быть, посреди двоихъ лагерей, провозгласитъ его императоромъ, и тогда его восшествіе на престолъ будетъ походить на преторіанскую сцену,— а этого боле всего надо избгать.
Эти доводы мало убдили Камбасереса, который и не желалъ быть убжденнымъ, — и всякій остался при своемъ мнніи, негодуя на себя, что слишкомъ-много высказался. Такое неожиданное сопротивленіе Камбасереса смутило перваго консула, который, прикинувшись тогда мене нетерпливымъ, нежели какъ былъ на-самомъ-дл, сказалъ обоимъ своимъ товарищамъ, что онъ ни во что не станетъ мшаться, и предоставитъ умы собственному ихъ движенію. Они разстались, недовольные другъ другомъ, и Камбасересъ, возвращаясь съ Лебреномъ поздно ночью въ Парижъ, сказалъ своему товарищу слдующія слова: ‘Дло кончено, монархія возстановлена, но у меня есть предчувствіе, что все это не будетъ продолжительно. Мы воевали съ Европою за тмъ, чтобъ дать ей республики, дочерей Французской-Республики, теперь мы будемъ воевать, чтобъ дать ей монарховъ, сыновей или братьевъ нашего,— и истощенная Франція наконецъ падетъ отъ этихъ безумныхъ предпріятій.’
Но Камбасаресъ былъ безмолвнымъ неодобрителемъ, онъ и не думалъ поперечить пронырствамъ Фуше и его клевретовъ. Этимъ господамъ представлялся теперь превосходный случай. Въ-слдствіе принятаго обыкновенія сообщать сенату о важнйшихъ происшествіяхъ, представленъ былъ этому государственному собранію рапортъ великаго судьи касательно интригъ англійскихъ агентовъ, Дрека, Сненсера Смита и Тэйлора. Надо было отозваться на это сообщеніе правительства. Сенатъ назначилъ коммиссію, которая должна была представить ему проектъ отвта. Лазутчики, находя это обстоятельство благопріятнымъ, старались убдить сенаторовъ, что теперь настало время дать ходъ длу о возстановленіи монархіи, что первый консулъ самъ въ большомъ недоразумніи, но что надо побдить его недоразуменія, представивъ ему недостатки настоящихъ учрежденій и указавъ на способъ исправить ихъ. Они напомнили, подъ-рукой, о томъ непріятномъ положеніи, въ которомъ находился сенатъ, два года тому назадъ, не съумвъ предупредить желанія генерала Бонапарте. Вслухъ высказали они причину, которая могла подвинуть сенатъ. Армія, говорили они, обожающая своего вождя, готова провозгласить его императоромъ, и тогда корона императорская дана будетъ, какъ въ Рим, преторіанцами. Надо спшить и избавить Францію отъ такого соблазна. Дйствуя такимъ образомъ, послдуютъ только примру римскаго сената, который не разъ спшилъ провозглашать нкоторыхъ императоровъ, за тмъ, чтобъ не принять ихъ изъ рукъ легіоновъ. Былъ потомъ и еще доводъ, котораго нечего было высказывать ни подъ рукою, ни въ-слухъ, именно, что правительству предстояло еще раздать большую часть сенаторскихъ воеводствъ (scnatorerics), учрежденныхъ во время пожизненнаго консульства, которыя доставляли доходъ въ пополненіе денежнаго содержанія, получаемаго каждымъ сенаторомъ. Сверхъ того предстояло раздать много новыхъ должностей. И потому, говорили, сенатъ не долженъ подвергаться опасности попасть въ немилость своего новаго владыки, если ужь не можетъ воспротивиться его возвышенію.
Все это увлекло большинство сената, и потому было ршено дать многознаменательный отвтъ на представленіе перваго консула. Вотъ въ чемъ заключался смыслъ этого отвта.
Учрежденія Франціи неполны въ двухъ отношеніяхъ. Во-первыхъ, нтъ судилища для высшихъ государственныхъ преступленій, и потому они судятся въ юридикціи недостаточной и слабой. Во-вторыхъ, правленіе Франціи покоится на одной глав, и это есть поводъ для безпрерывныхъ попытокъ заговорщиковъ, которые мечтаютъ, что, поразивъ эту главу, они вмст съ тмъ ниспровергнутъ все. И этотъ-то двойственный недостатокъ въ учрежденіяхъ положено повергнуть на мудрое усмотрніе перваго консула.
6 жерминаля (27 марта) сенатъ былъ созванъ для совщаній о проект отвта. Фуше и друзья его приготовили все, не предувдомивъ консула Камбасереса, который обыкновенно предсдательствовалъ въ сенат. Кажется даже, что они не предупредили и перваго консула для того, чтобъ пріятно изумить его. Но это вовсе не пріятно поразило Камбасереса, который окаменлъ отъ удивленія, слушая, какъ читался проектъ коммиссіи. При всемъ томъ онъ показалъ видъ совершеннаго безстрастія, и ничего не могли прочитать на лиц его многочисленные устремленные на него взгляды, ибо вс хотли дознаться, до какой степени все это было по-нраву первому консулу, котораго наперсникомъ и соумышленникомъ считали Камбасереса. При этомъ чтеніи, можно было разслышать очень-легкій, но очень-ощутительный ропотъ въ одной части сената, однако тмъ не мене проектъ былъ одобренъ огромнымъ большинствомъ и долженствовалъ на завтра же быть сообщенъ первому консулу.
Тотчасъ по выход изъ этого засданія, Камбасересъ, обиженный тмъ, что все это сдлали помимо его, послалъ къ первому консулу въ Мальмезонъ довольно-холодное письмо, въ которомъ извщалъ его о всемъ происшедшемъ. Первый консулъ возвратился на слдующій день въ Париж, для принятія сената, и хотлъ предварительно объясниться съ обоими своими товарищами. Онъ казался какъ-бы удивленнымъ нечаянностью и поспшностью поступка сената, ‘Я не довольно обдумалъ все это’, сказалъ онъ Камбасересу: ‘мн нужно еще посовтоваться и съ вами и съ многими другими прежде, нежели ршусь на что-нибудь. Я скажу сенату, что — подумаю. Но не хочу ни принимать его оффиціяльно, ни распубликовывать его предложеніе.’
Первый консулъ принялъ сенатъ и словесно отвчалъ его членамъ, сказавъ, что благодаритъ ихъ за изъявленіе ими своей приверженности, но что ему необходимо нужно зрло обсудить предметъ, повергнутый на его усмотрніе, и что прежде того онъ не можетъ дать всенароднаго и окончательнаго отвта.
Прежде нежели стать на точку, съ которой невозможно отступленіе, первый консулъ хотлъ увриться въ расположеніи къ нему арміи и Европы. Собственно, онъ не сомнвался въ расположеніи ни той, ни другой, потому-что былъ любимъ первою, а для другой былъ страшенъ.
По тогдашнимъ политическимъ отношеніямъ Франціи, только къ Испаніи, Пруссіи, Австріи и мелкимъ державамъ могъ обратиться первый консулъ съ вопросомъ, признаютъ ли он его въ сан императора. Испанія была очень-слаба и не могла и помышлять объ отказ въ чемъ бы то ни было. Но пролитая кровь Бурбона заставляла помедлить нсколько недль прежде, нежели обратиться къ этой держав. Австрія наимене всхъ государствъ казалась раздраженною нарушеніемъ германской территоріи, и, при ея глубокомъ равнодушіи ко всему, что не составляло ея интереса, отъ нея, кажется, можно было добиться всего. Но, въ дл этикета, она была причудлива, высокомрна, и не такъ-то легко можно было надяться получить отъ главы священной Римской-Имперіи признаніе титула новаго императора (ибо ршено уже было избрать этотъ титулъ, въ одно и то же время и боле-величественный, и боле-новый, и боле-воинственный, нежели королевскій).
Фридрихъ-Вильгельмъ, король прусскій, узнавъ о желаніи перваго консула, поспшилъ написать собственноручно своему уполномоченному въ Париж письмо, которое было сообщено Бонапарте, и въ которомъ король, въ самыхъ дружескихъ выраженіяхъ, объявлялъ, что съ удовольствіемъ готовъ признать новый порядокъ вещей во Франціи, упроченный учрежденіемъ наслдственности въ семействъ перваго консула.
Эти слова, хотя чистосердечныя въ основаніи, не были, однакожь, совершенно-согласны съ духомъ трактата, заключеннаго Пруссіею съ Россіею) но желаніе мира доводило этого государя до подобныхъ поступковъ.
Иначе дла шли въ Вн. Австрійскій дворъ хотлъ за это признаніе получить себ какія-нибудь выгоды со стороны Франціи. И потому онъ объявилъ, что согласится выполнить желаніе перваго консула, если за австрійскимъ домомъ, но его наслдственнымъ владніямъ, будетъ признана корона не королевская, а императорская, такъ, чтобъ глава этого дома остался австрійскимъ императоромъ, въ случа, если онъ перестанетъ быть германскимъ императоромъ, не будучи избранъ сеймомъ.
Хотя первый консулъ мало сомнвался на-счетъ расположенія державъ, при всемъ томъ, отзывы ихъ принесли ему большое удовольствіе. Онъ изъявилъ самую дружественную благодарность прусскому двору. Не мене въ живыхъ выраженіяхъ отблагодарилъ нъ внскій дворъ и отвтствовалъ, что безъ малйшаго затрудненія соглашается признать императорскій титулъ за австрійскимъ домомъ. Только онъ не хотлъ тотчасъ обнародовать этой деклараціи, чтобъ не показалось, что онъ за что-нибудь покупаетъ признаніе своего собственнаго титула. Онъ лучше желалъ обязаться секретнымъ трактатомъ признать позже преемника Франца II австрійскимъ императоромъ, въ случа, еслибъ этотъ преемникъ утратилъ званіе германскаго императора. Впрочемъ, еслибъ внскій дворъ сталъ настаивать, то онъ готовъ былъ уступить и въ этомъ обстоятельств, непредставлявшемъ собственно никакихъ затрудненій, потому-что эти титулы не имли теперь настоящаго своего значенія. Со-времени Карла-Великаго до восьмнадцатаго столтія въ Европ былъ одинъ только императоръ, по-крайней-мрь на запад. Въ восьмнадцатомъ столтіи, царь русскій принялъ этотъ титулъ. Теперь, судя по тому, что происходило во Франціи, готовился явиться и третій императоръ. Явился бы и четвертый, еслибъ германскій сеймъ избралъ когда-нибудь императора Германіи не изъ австрійскаго дома. Полагали даже, что и англійскій король, назвавъ соединенный парламентъ шотландскій, англійскій и ирландскій императорскимъ парламентомъ, можетъ вздумать и самъ принять титулъ императора. Въ такомъ случа было бы пять императоровъ. Но эти наименованія утратили то былое значеніе, какое они имли нкогда, когда Францискъ I и Карлъ V оспоривали другъ у друга избраніе германскихъ курфирстовъ.
Независимо отъ этихъ отзывовъ европейскихъ дворовъ, первый консулъ получилъ отъ маршала Сульта извщеніе, что армія въ восторг признать его самодержцемъ. Сверхъ того, въ-продолженіе двухъ или трехъ недль, употребленныхъ на переговоры съ Вною и Берлиномъ, большіе города Ліонъ, Марсель, Бордо, Парижъ, представили правительству адресы, въ которыхъ энергически говорили о возстановленіи монархіи. Увлеченіе было общее, и потому надо было, приступаете къ длу оффиціальнымъ образомъ, объясниться наконецъ съ сенатомъ.
Первый консулъ, какъ мы видли, не далъ сенату публичной аудіенціи, и только словесно отвчалъ на его предложеніе отъ 6 жерминаля. Вотъ уже около мсяца онъ заставлялъ его ожидать своего оффиціальнаго отвта. Этотъ отвтъ послдовалъ, наконецъ, 5 флореаля (25 апрля 1804 г.) и повлекъ за собою желаемую развязку’. ‘Вашъ адресъ отъ 6 жерминаля’, сказалъ первый консулъ: ‘не выходилъ изъ головы моей… Вы полагали, что наслдственность верховнаго сановничества необходима для обезопасенія французскаго народа отъ замысловъ нашихъ враговъ и отъ волненій, которыя могутъ породиться соперничествующими честолюбіями, многія изъ нашихъ учрежденій казались вамъ также долженствующими быть усовершенствованными для того, чтобъ навсегда упрочить торжество равенства и общественной свободы и доставить націи и правительству двойственное обезпеченіе, двойственную гарантію, въ которой они имютъ нужду… По-мр-того, какъ я размышлялъ объ этихъ великихъ предметахъ, я боле-и-боле чувствовалъ, что, при обстоятельств столько же новомъ, сколько и важномъ, мн необходимы совты вашей мудрости и вашей опытности. И потому прошу васъ высказать мн во всей полнот мысль вашу.’
Это предложеніе еще не было распубликовано, равно какъ и то, на которое оно было отвтомъ. Сенатъ немедленно собрался для совщанія. Совщаніе не представляло затрудненій, и заключеніе было извстно уже напередъ: оно состояло въ предположеніи превратить консульскую республику въ наслдственную имперію.
Однакожь, не слишкомъ-благовидно было повсемстное безмолвіе, для приличія надо было готовившуюся важную перемкну подвергнуть преніямъ въ такомъ государственномъ собраніи, гд пренія происходили публично. Сенатъ не вступалъ въ пренія. Законодательное сословіе выслушивало оффиціальныхъ ораторовъ и съ безмолвіемъ подавало голоса свои. Трибунатъ, хотя уменьшенный и превращенный въ отдленіе государственнаго совта, еще сохранялъ право слова. Ршено было воспользоваться трибунатомъ, чтобъ съ единственной трибуны, сохранившей возможность противорчія, пустить въ народъ нсколько словъ, бывшихъ призраками свободы.
Въ это время предсдателемъ трибуната былъ Фабръ-де-л’Одъ, человкъ преданный семейству Бонапарте. Правительство условилось съ Фабромъ на-счетъ избранія въ зачинщики по этому длу человка, который былъ бы извстенъ прежде, какъ самый отчаянный республиканецъ. Трибупъ Кюр, соотечественникъ и личный врагъ Камбасереса, былъ избранъ для разъигранія этой роли. Онъ начерталъ предложеніе, въ которомъ говорилось о возстановленіи наслдственности въ пользу семейства Бонапарте. Этотъ текстъ подвергся въ Сен-Клу странному измненію. Первый консулъ на мсто словъ: наслдственность въ семейств Бонапарте написалъ, наслдственность въ нисходящемъ потомств Наполеона Бонапарте. Фабръ-де-л’Одъ былъ большой пріятель Іосифа. Очевидно, первый консулъ, недовольный своими братьями, не хотлъ имть никакого конституціональнаго обязательства съ-обща съ ними. Угодники Іосифа зажужжали вокругъ Фабра-де-л’Одъ, и проектъ предложенія былъ снова отправленъ въ Сен-Клу съ объясненіемъ, не поставить ли словъ: въ семейств Бонапарте вмсто словъ: въ нисходящемъ потомств Наполеона Бонапарте. Проектъ былъ возвращенъ съ словами: въ нисходящемъ потомств, — безъ всякихъ объясненій.
Фабръ ршился не разглашать объ этомъ обстоятельствъ и отдать трибуну Кюре текстъ предложенія въ такомъ видъ, какъ онъ вышелъ изъ рукъ перваго консула, но включивъ туда слова, предпочитаемыя клевретами Іосифа. Онъ думалъ, что когда это предложеніе разъ уже будетъ представлено и напечатано въ Монитер, то никто не осмлится длать въ немъ измненія, и онъ съ самоотверженіемъ готовился, еслибъ было нужно, на трудное объясненіе съ первымъ консуломъ. Это обстоятельство служитъ доказательствомъ, что партія около братьевъ Бонапарте была такъ сильна, что отваживалась, въ ихъ интересахъ, идти наперекоръ глав семейства. Обо всхъ этихъ продлкахъ изо-дня-въ-день даваемо было знать Іосифу, уже отправившемуся въ булоньскій лагерь.
Въ субботу, 8 флореаля (28 апрля 1804 г.), предложеніе Кюре было внесено въ трибунатъ, а преніе по этому предмету было отложено до понедльника 10 флореаля. Толпа ораторовъ толпилась около трибуны въ намреніи поддержать это предложеніе, и они наперерывъ другъ передъ другомъ старались разглагольствовать о выгодахъ монархіи.
Посреди этихъ низкихъ угодничествъ, только одно лицо обнаружило истинное достоинство. То былъ трибунъ Карно, человкъ, смло высказывавшій свое безкорыстное убжденіе. Смлость его была тмъ почтенне, что онъ вовсе не выражался какъ демагогъ, а, напротивъ, говорилъ какъ гражданинъ мудрый, умренный, другъ порядка. Онъ объявилъ, что назавтра онъ покорится съ повиновеніемъ властелину, котораго поставилъ законъ, по что, въ ожиданіи этого закона, и такъ-какъ этотъ законъ подлежитъ обсужденію, онъ желаетъ высказать о немъ свое собственное мнніе.
Трибунъ Карно съ благородствомъ говорилъ о первомъ консул я объ услугахъ, оказанныхъ имъ республик. По словамъ его, Французская-Республика въ кровавые дни своего существованія имла нужду, подобно древнему Риму, во временномъ диктатор, и Наполеонъ Бонапарте могъ сдлать изъ этой диктатуры самое благородное, самое славное употребленіе, удержавъ ее въ рукахъ своихъ на время, необходимое для приготовленія Франціи къ свобод, но что, захотвъ обратить эту власть въ наслдственную и постоянную, онъ добровольно лишится славы единственной и безсмертной.
Но это былъ гласъ вопіющаго въ пустын. Въ засданіи 13 флореаля (3 мая), трибунатъ постановилъ слдующее:
Во-первыхъ, чтобъ Наполеонъ Бонапарте, теперешній пожизненный консулъ, провозглашенъ былъ императоромъ, и, въ этомъ качеств, былъ правителемъ Французской-Республики.
Во-вторыхъ, чтобъ титулъ императора и императорская власть были наслдственными въ его семейств, въ мужескомъ пол, по праву первородства.
Въ-третьихъ, чтобъ, по учиненіи, въ устройств конституціонныхъ властей, измненіи, требуемыхъ учрежденіемъ наслдственной монархіи, сохранены были равенство, свобода и права народа во всей своей неприкосновенности.
Это постановленіе, одобренное огромнымъ большинствомъ на слдующій день, 14 флореаля (4 мая 1804 г.), было внесено въ сенатъ. Президентъ этого государственнаго собранія, выслушавъ депутацію трибуната, сказалъ трибунамъ: ‘Я не могу раздрать завсы, на время покрывающей занятія сената. Между-тмъ, я долженъ сказать вамъ, что, съ 6 жерминаля, мы обратили на тотъ же предметъ, какъ и вы, вниманіе перваго сановника. Но вотъ въ чемъ ваши преимущества: о чемъ размышляемъ мы въ-продолженіи двухъ мсяцевъ молча, о томъ, по вашимъ учрежденіямъ, дозволено вамъ вступать въ пренія предъ народомъ.
‘Въ вашихъ публичныхъ рчахъ мы обрли основу всхъ нашихъ мыслей. Подобно вамъ, граждане-трибуны, мы не хотимъ Бурбоновъ, потому-что не хотимъ контр-революціи, единственнаго дара, который могутъ принести намъ они.
‘Подобно вамъ, граждане-трибуны, мы желаемъ возвести новую династію, ибо хотимъ упрочить за народомъ французскимъ пріобртенныя имъ права. Подобно вамъ, мы желаемъ, чтобъ не могли умалиться у насъ свобода, равенство, просвщеніе. Я не говорю о великомъ человк, призванномъ славою дать свое имя своему вку… Не для себя самого, а для насъ долженъ онъ пожертвовать собою. Предлагаемое вами съ энтузіазмомъ сенатъ взвшиваетъ съ спокойствіемъ…’
Изъ этихъ словъ видно, какъ сенатъ не хотлъ, чтобъ его опередили или превзошли въ дл приверженности къ новому властелину. Люди, втайн дававшіе направленіе готовившейся перемн, очень-хорошо предвидли вліяніе, какое должны были произвести на это государственное собраніе пренія трибуната. Они воспользовались этимъ, для того, чтобъ ускорить ршимость сената, они говорили, что сенатъ долженъ дать свое ршительное мнніе въ тотъ самый день, какъ ему представлено будетъ мнніе трибуната, за тмъ, чтобъ казалось, что оба государственныя собранія встртились другъ съ другомъ своими мыслями, а не казалось бы, что значительнйшее изъ нихъ обоихъ рабски слдуетъ за другимъ. И потому сенатъ со всею поспшностью принялся за это дло. Придумали поднести первому консулу меморію, въ которой сенатъ изложилъ бы свои мысли и представилъ бы основанія новаго органическаго сенатскаго постановленія. Въ-самомъ-дл, эта меморія была совершенно готова въ то время, какъ была введена депутація трибуната. Редакція этой меморіи была одобрена, и положено было немедлено представить ее первому консулу. Хотли, чтобъ это представленіе сдлано было въ тотъ же день (14 флореаля). Въ-слдствіе того, отправлена была къ первому консулу депутація, которая вручила ему докладъ сената, вмст съ меморіею, заключавшею въ себ идеи о новомъ монархическомъ устройств Франціи.
Должно было, наконецъ, дать этимъ идеямъ форму конституціональныхъ статей. Составлена была коммиссія изъ нсколькихъ сенаторовъ, и троихъ консуловъ: на нее возложено было начертать новое сенатское постановленіе. Не имя боле нужды брать предосторожность касательно гласности этого для, правительство на слдующій день напечатало въ Монитр вс акты сената, сношенія его съ первымъ консуломъ, и вс адресы, съ нкотораго времени требовавшіе возстановленія монархіи.
Назначенная коммиссія немедленно приступила къ длу. Она собиралась въ Сен-Клу, въ присутствіи перваго консула и его обоихъ товарищей. Она разсмотрла и вслдъ за тмъ разршила вс вопросы, возникшіе по случаю учрежденія наслдственной власти. Первый представившійся вопросъ относился до самого титула новому монарху. Будетъ ли онъ провозглашенъ королемъ или императоромъ? Та же причина, по которой, въ древнемъ Рим, цезари не возстановили титула царя и приняли совершенно-военный титулъ: императоръ — заставила творцевъ новой конституціи предпочесть это послднее названіе. Оно было въ одно и то же время и ново, и величественно, и до извстной степени отклоняло воспоминанія о прошедшемъ, которое хотли возстановить отчасти, а не во всей цлости. Сверхъ-того, въ этомъ названіи было нчто неограниченное, что нравилось честолюбію Наполеона. Его многочисленные враги въ Европ, ежедневно приписывавшіе ему замыслы, которыхъ онъ вовсе не имлъ, или не имлъ еще, безпрестанно повторявшіе въ газетахъ, что онъ замышлялъ возстановить имперію Запада, или по-крайней-мр Галльскую-Имисрію, его враги приготовили всхъ, и даже его-самого, къ титулу императора. Этотъ титулъ былъ на устахъ всхъ, друзей и недруговъ, гораздо-прежде до его принятія. Онъ былъ избранъ безъ возраженія. Въ-слдствіе того, ршено было провозгласить перваго консула императоромъ французовъ.
Наслдственность, цль покой революціи, была, естественно, учреждена на началахъ салическаго закона, т. е. въ мужескомъ пол, по праву первородства. Такъ-какъ Наполеонъ не имлъ дтей, и, казалось, осужденъ былъ судьбою не имть ихъ, то было придумано предоставить ему право усыновленія, по примру римскихъ императоровъ. За неимніемъ усыновленнаго преемника, дозволено было перенести корону въ боковую линію, но не на всхъ братьевъ императора, а на двухъ исключительно, Іосифа и Лудовика. Только они пріобрли себ истинное уваженіе. Люсіанъ, по своему образу жизни, по своему недавнему браку, былъ признанъ неспособнымъ къ преемничеству. Іеронимъ, едва вышедшій изъ юношескаго возраста, женился на Американк безъ согласія своихъ родственниковъ. И такъ, только Іосифъ и Лудовикъ были допускаемы къ наслдованію. Императору дана была неограниченная власть надъ членами императорской фамиліи, Было постановлено, что бракъ французскаго принца, заключенный безъ согласія главы имперіи, долженъ повлечь за собою лишеніе всхъ правъ на наслдство, какъ для самого принца, такъ и для дтей его. Одно только расторженіе брака, заключеннаго такимъ-образомъ, могло снова возвратить утраченныя права.
Братья и сестры императора получали титулъ принцевъ и принцессъ, со всми почестями, приличествующими этому сану. Было ршено, что роспись содержанія императорской фамиліи будетъ утверждена на тхъ же началахъ, какъ роспись 1791 года, т. е. что она будетъ утверждена на все царствованіе, и будетъ состоять изъ уцлвшихъ еще королевскихъ дворцовъ, изъ сборовъ съ коронныхъ имуществъ и изъ ежегоднаго дохода въ 25 милліоновъ. Каждому французскому принцу было положено по мильйону въ годъ.
При такомъ полномъ возвращеніи къ монархическимъ идеямъ, должно было окружить этотъ новый тронъ знатными сановниками, которые служили бы ему украшеніемъ и опорою. Къ-тому же, должно было подумать объ этихъ второстепенныхъ честолюбіяхъ, которыя добровольно уступили мсто высшему честолюбію, способствовали возвышенію его на верхъ величія и долженствовали быть, въ свою очередь, награжденными за свои заслуги частныя или личныя и общественныя. Вс думали о двухъ консулахъ, Камбасерес и Лебрен, которые, хотя, во всхъ отношеніяхъ, очень-далекіе отъ своего сотоварища, раздляли однакожь съ нимъ его верховную власть и оказали ему неоспоримыя заслуги мудростью своихъ совтовъ. И тотъ и другой присутствовали на совщаніяхъ сенаторской коммиссіи, начертывавшей въ Сен-Клу новую монархическую конституцію. Консулъ Камбасересъ, можетъ-быть, въ первый разъ въ своей жизни, не умя скрыть своего неудовольствія, былъ холоденъ и мало-сообщителенъ. Вс чувствовали необходимость удовлетворить обоихъ консуловъ, оканчивавшихъ свое назначеніе, и въ-особенности Камбасереса, который, не смотря на кой-какія смшныя стороны, пользовался величайшимъ общественнымъ уваженіемъ. Сначала, придумали-было, для подражанія во всемъ Римской-Имперіи, оставить по-прежнему обоихъ консуловъ подл императора. Извстно, что, по возведеніи цезарей на императорскій престолъ, сохранено было званіе консуловъ, что одинъ изъ безумныхъ членовъ этой Фамиліи далъ титулъ консула своей лошади, что другіе давали его своимъ рабамъ и евнухамъ, и что въ Восточной-Имперіи, незадолго до ея паденія, было еще избираемо ежегодно по два консула, которыхъ обязанность состояла въ изданіи календаря. Это-то нелестное воспоминаніе внушило друзьямъ, впрочемъ благосклоннымъ, мысль сохранить двухъ консуловъ въ новой французской имперіи. Фуше, отвергая это предложеніе, сказалъ, что ни мало не надо заботиться о тхъ, которые потеряютъ нчто при новой организаціи, что важне всего не оставить ни малйшаго слда отвергаемаго правленія, какимъ было тогда республиканское. ‘Люди, которые потеряютъ нчто при новомъ правленіи’, возразилъ Камбасересъ, ‘могутъ утшиться, потому-что они унесутъ съ собою, что не всегда уносится, по оставленіи должностей, — всеобщее уваженіе’. Этотъ намекъ на Фуше и на его первый выходъ изъ министерства заставилъ улыбнуться перваго консула, который одобрилъ отвтъ, но постарался положить конецъ преніямъ, сдлавшимся невыносимыми. Второй и третій консулы не были боле приглашаемы въ засданія коммиссіи.
Талейранъ, геніальнйшій изъ выдумщиковъ, когда дло шло о удовлетвореніи честолюбія, придумалъ заимствовать отъ Германской-Имперіи нкоторыя изъ ея сановитыхъ должностей. Каждый изъ семи курфирстовъ былъ, въ этой старой имперіи, одинъ маршаломъ, другой кравчимъ, третій казнохранителемъ, четвертый канцлеромъ Галліи или Италіи, и т. п. Еще смутно, неопредленно носилась мысль о возстановленіи, быть-можетъ, со-временемъ имперіи Запада въ пользу Франціи, а теперь готовились элементы для будущаго чрезъ окруженіе императора знатными сановниками, избранными въ настоящее время изъ французскихъ принцевъ и знатныхъ лицъ республики, но предназначенными въ-послдствіи сдлаться въ свою очередь королями, и составить свиту вассальныхъ монарховъ вокругъ престола новаго Карла-Великаго.
Талейранъ, съ-обща съ первымъ консуломъ, придумалъ шесть высшихъ должностей, а именно должности: великаго избирателя, архиканцлера имперіи, государственнаго архиканцлера, государственнаго казначея (architrsorier), коннетабля и великаго-адмирала.
Эти сановники не были отвтственными, и не могли быть отршаемы отъ своихъ должностей. Они долженствовали имть права чисто-почетныя, и одинъ только общій надзоръ надъ тою частью правленія, съ которою имлъ соотношеніе ихъ титулъ. Такимъ-образомъ великій избиратель созывалъ законодательное сословіе, сенатъ, избирательныя коллегіи, приводилъ къ присяг избранныхъ членовъ различныхъ государственныхъ собраній, принималъ участіе во всхъ обрядахъ при созываніи и распущеніи избирательныхъ коллегій. Архиканцлеръ имперіи принималъ присягу отъ должностныхъ лицъ, или приводилъ ихъ къ присяг предъ императора, наблюдалъ за обнародованіемъ законовъ и сенатскихъ постановленій, предсдательствовалъ въ государственномъ совт, верховномъ императорскомъ суд (о которомъ тотчасъ будетъ сказано), предлагалъ измненія, которыя желалось произвести въ законахъ, наконецъ, былъ оффиціальнымъ свидтелемъ при рожденіи, брак и смерти членовъ императорскаго дома. Государственный архиканцлеръ былъ сановникъ по дипломатической части, онъ принималъ посланниковъ, представлялъ ихъ императору, подписывалъ трактаты и обнародывалъ ихъ. Государственный казначей имлъ въ своемъ вдніи большую государственную долговую книгу, скрплялъ своею подписью долговыя обязательства государства, проврялъ общую отчетность прежде представленія ея на усмотрніе императора, и предлагалъ свои соображенія касательно финансовыхъ оборотовъ. Коннетабль, относительно военнаго управленія, великій-адмиралъ, по морской части, имли совершенно-подобныя же обязанности. Наполеонъ положилъ правиломъ, что ни въ какомъ случа ни одинъ изъ этихъ высшихъ сановниковъ не долженъ быть министромъ, затмъ, чтобъ почетное званіе было отдлено отъ дйствительной обязанности. Это были, для каждой части правленія, должности, учрежденныя по образцу самой верховной власти, недятельныя, безотвтственныя, почетныя, какъ и сама она, но, подобно ей-самой, долженствовавшія имть общій и верховный надзоръ.
Лица, облеченныя въ эти званія, могли, въ отсутствіи императора, замнять его въ сенат, или совтахъ, или въ арміи. Они составляли, вмст съ императоромъ, верховный совтъ имперіи. Наконецъ, въ случа прекращенія естественнаго и законнаго потомства, они избирали императора, и, въ случа несовершеннолтія наслдника престола, составляли собою совтъ регентства.
Мысль объ этихъ высшихъ должностяхъ была принята всми творцами новой конституціи. Каждое такое почетное лицо, если только оно въ одно и то же время не было и высшимъ сановникомъ и императорскимъ высочествомъ, должно было получать содержаніе, равнявшееся трети содержанія, получаемаго принцами, т. е. третьей части мильйона. Тутъ было что дать и двумъ братьямъ императора, и сто падшимъ соправителямъ, и знаменитйшимъ особамъ, оказавшимъ важныя государственныя или военныя заслуги. Всмъ пришли на мысль, посл двухъ братьевъ, Іосифа и Лудовика, консулы Камбасересъ о Лебренъ, Евгеній де-Боарне, усыновленный первымъ консуломъ, Мюратъ, своякъ Наполеона, Бертье, его врный и полезный сотоварищъ по оружію, Талейранъ, посредникъ между Наполеономъ и Европою. Вс ждало отъ единой воли перваго консула раздачи этихъ высокихъ милостей.
Также естественно было создать и въ арміи высшія мста, возстановить это маршальское званіе, существовавшее въ старой имперіи, и принятое въ цлой Европ, какъ самое блистательное знаменованіе военнаго начальничества. Положено было имть шестнадцать маршаловъ имперіи и еще четырехъ почетныхъ маршаловъ, избираемыхъ изъ старыхъ генераловъ, сдлавшихся сенаторами, и лишившихся, по этому званію, активныхъ функцій. Также возстановлены были званія генерал-инспекторовъ по артиллерійской и инженерной частямъ, и генерал-полковниковъ кавалеріи. Къ этимъ высшимъ военнымъ чинамъ присоединили высшіе гражданскіе чины, какъ наприм. каммергеровъ, церемоніймейстеровъ и т. п., и составили изъ тхъ и другихъ второй классъ сановниковъ, подъ именемъ высшихъ чиновъ имперіи, которые, подобно самимъ шести высшимъ сановникамъ, не могли быть отршены отъ своихъ должностей. Чтобъ всхъ ихъ поставить сколько-нибудь на твердую ногу, вмнили имъ въ обязанность присутствовать въ избирательныхъ коллегіяхъ. Предсдательство каждой избирательной коллегіи предназначалось навсегда одному изъ высшихъ сановниковъ, или одному изъ высшихъ гражданскихъ и военныхъ чиновъ. Такимъ-образомъ, великій-избиратель долженъ былъ предсдательствовать въ брюссельской избирательной коллегіи, архиканцлеръ имперіи — въ бордоской, государственный архиканцлеръ — въ нантской, государственный казначей — въ ліонской, коннетабль — въ туринской, великій-адмиралъ — въ марсельской.
Высшіе гражданскіе и военные чины должны были предсдательствовать въ избирательныхъ коллегіяхъ меньшей важности. Человческое искусство не могло придумать ничего боле-ловкаго для представленія аристократіи въ совокупности съ демократіею, потому-что эта іерархія шести высшихъ сановниковъ и сорока или пятидесяти высшихъ чиновъ, поставленныхъ на ступеняхъ трона, была въ одно и тоже время аристократіею и демократіею: аристократіею — но своему положенію, почестямъ, доходамъ, которые она вскор должна была имть, благодаря побдамъ французскаго оружія, демократіею — по своему происхожденію, потому-что она состояла изъ адвокатовъ, офицеровъ, выслужившихся изъ солдатъ, иногда и изъ простыхъ поселянъ, сдлавшихся маршалами, и должна была оставаться постоянно открытою всякому геніальному, или даже просто талантливому выскочк. Вс эти творенія исчезли вмст съ своимъ творцемъ, вмст съ обширною имперіею, служившею имъ базисомъ, но дло статочное, что они могли бы, наконецъ, упрочиться, еслибъ время придало имъ свою силу и это право давности, внушающее почтеніе.
Возстановивъ тронъ, украсивъ съ такою торжественностью его ступени, сочли не лишнимъ дать, въ утшеніе гражданамъ, нкоторыя небывалыя досел обезпеченія его правъ. Такимъ-образомъ, сенату присвоена была привилегія быть блюстителемъ личной свободы гражданъ и свободы книгопечатанія, въ случа, еслибъ та или другая подверглись противозаконному дйствію правительственныхъ властей.
Въ глазахъ насмшливой націи смшнымъ казалось безмолвіе законодательнаго сословія, бокъ-о-бокъ съ излишнею болтливостью трибуната. Теперь дано было законодательному сословію право, по выслушаніи явившихся предъ него трехъ ораторовъ трибуната и трехъ государственныхъ совтниковъ, вступать, въ тайномъ комитет, въ совщанія о представленныхъ на его усмотрніе предметахъ.
Ко всему этому было, наконецъ, присоединено учрежденіе, недостававшее для безопасности правительства и для безопасности гражданъ, — то былъ верховный императорскій судъ (la haute cour impriale), который въ Англіи, и ныньче во Франціи, находится въ ндр палаты пэровъ. Недостатокъ въ этомъ учрежденіи сдлался чувствителенъ при слдствіи по жоржеву заговору и при несчастной венсеннской экзекуціи. И дйствительно, должно было доставить обезпеченіе правительству — относительно злоумышленниковъ, составлявшихъ заговоры, гражданамъ — относительно агентовъ правительства, злоупотреблявшихъ власть свою.
Этотъ верховный судъ состоялъ, подъ предсдательствомъ архиканцлера, изъ ста двадцати членовъ, изъ которыхъ на половину было сенаторовъ.
Положено было еще разъ прибгнуть къ вол націи и пригласить гражданъ къ поданію голосовъ на счетъ учрежденія наслдственности императорской власти въ потомств генерала Бонапарте, и двухъ его братьевъ, Іосифа и Лудовика.
Императоръ долженъ былъ, въ-теченіе двухъ лтъ, дать торжественную присягу учрежденіямъ имперіи, въ присутствіи высшихъ сановниковъ, высшихъ чиновъ, министровъ, государственнаго совта, сената, законодательнаго сословія, трибуната, кассаціоннаго суда, архіепископовъ, епископовъ, предсдателей судовъ-юстицій, предсдателей избирательныхъ коллегій и мэровъ тридцати-шести главнйшихъ городовъ республики. Эта присяга должна была быть дана,— какъ гласилъ текстъ новаго конституціональнаго акта,— французскому народу, на евангеліи. Она должна была состоять въ слдующихъ словахъ: ‘Клянусь сохранять неприкосновенность территоріи республики, чтить и заставлять чтить законы конкордата и свободы исповданій, чтить и заставлять чтить равенство правъ, политическую и гражданскую свободу, неотмнность покупокъ національныхъ имуществъ, не налагать никакого налога, ни установлять никакой таксы иначе, какъ въ силу закона, сохранять учрежденіе почетнаго-легіона, управлять единственно въ видахъ интересовъ, счастія и славы французскаго народа.’
Таковы-то были условія, принятыя для новой монархіи въ проект сенатскаго постановленія, написанномъ просто, опредлительно и ясно, какъ писались вс законы того времени.
Первый консулъ, желая вознаградить своихъ сотоварищей, Камбасереса и Лебрена, предназначилъ первому изъ нихъ санъ архиканцлера имперіи, а второму санъ государственнаго казначея. Такимъ-образомъ, онъ равнялъ ихъ съ своими родными братьями, которые также включались въ число шести высшихъ сановниковъ. Онъ объявилъ о своемъ намреніи Камбасересу, съ тою плнительною ласкою, которой никто не былъ въ состояніи противиться. ‘Я окруженъ’ сказалъ онъ Камбасересу: ‘и буду окруженъ боле, нежели когда-нибудь, интригами, лживыми или корыстными совтами, одни вы такъ умны и чистосердечны, что говорите мн правду. И потому я хочу еще боле приблизить васъ къ себ. Вы будете пользоваться полною моею довренностью и оправдаете ее.’ Эти хвалы были заслужены. Камбасересъ, которому нечего было боле желать, ни страшиться на такомъ высокомъ мст, долженъ былъ быть, и былъ дйствительно самымъ чистосердечнымъ, самымъ правдивымъ изъ совтниковъ новаго императора, и одинъ только имлъ на него вліяніе.
Іосифъ Бонапарте былъ назначенъ великимъ-избирателемъ, Лудовикъ Бонапарте коннетаблемъ. Дв должности — государственнаго архиканцлера и великаго-адмирала не были никому отданы. Наполеонъ былъ въ недоумніи, не зная кого выбрать изъ членовъ своего семейства. Ему приходили на мысль и Люсіанъ, бывшій въ отсутствіи и въ немилости (недавній бракъ его, впрочемъ, надялись расторгнуть), и Евгеній де-Боарне, непросившій ничего, но съ совершенною покорностью ожидавшій всего отъ нжности своего названнаго родителя, и Мюратъ, домогавшійся кое-чего не самъ, но чрезъ свою жену, молодую, прекрасную, честолюбивую, любимую Наполеономъ и ловко пользовавшуюся нжностью, которую она внушила ему.
Талейранъ, главный изобртатель новыхъ сановничествъ, испыталъ, при этомъ случа, первый непріятный толчокъ, имвшій гибельное вліяніе на его душевное расположеніе, и бросившій его, позже, въ оппозицію, роковую для него-самого, досадную для Наполеона. Талейранъ мечталъ, что онъ будетъ назначенъ дипломатическомъ сановникомъ, государственнымъ архиканцлеромъ. Но Наполеонъ высказалъ на этотъ счетъ положительно свой образъ мыслей. Онъ не допускалъ, чтобъ высшіе сановники могли быть министрами, онъ хотлъ, чтобъ министрами были люди, подлежащіе отвтственности и отршенію, и которыхъ онъ могъ смнять и наказывать по своему произволу. Генералъ Берть былъ для него орудіемъ столь же драгоцннымъ, какъ и Талейранъ. Между-тмъ, онъ хотлъ его оставить министромъ, равно какъ и Талейрана, вознаградивъ ихъ обоихъ богатымъ содержаніемъ. Гордость Талейрана была сильно оскорблена, и, все оставаясь ловкимъ придворнымъ, онъ сталъ, однакоже, обнаруживать свое недовольство, которое было сначала очень-мало замтно, но, въ-послдствіи, усилилось и отозвалось ему жестокою немилостью.
Сверхъ-того, и въ арміи и при двор, оставалось еще довольно мстъ, могшихъ удовлетворить всмъ честолюбіямъ. На четыре мста почетныхъ маршаловъ Наполеонъ назначалъ: Келлерманна, въ воспоминаніе о дл при Вальми, Левебра, за его испытанную храбрость и за приверженность съ самаго дня 18 брюмера, Нериньйона и Серрюрь, за то уваженіе, которымъ они заслуженно пользовались въ войск. Изъ числа шестнадцати маршальскихъ мстъ, предназначенныхъ для генераловъ, бывшихъ въ дйствующей служб, четырнадцать хотлъ отдать онъ немедленно, а два остальныя оставить у себя въ запас для вознагражденія будущихъ заслугъ. Эти четырнадцать жезловъ были даны: генералу Журдану, въ намять славной побды при Флрюс, генералу Бергь за его важныя и постоянныя заслуги по управленію главнымъ штабомъ, генералу Массен за Риволи, Цюрихъ, Геную, генераламъ Ланву и Нэю за длинный рядъ геройскихъ подвиговъ, генералу Ожеро за Кастильйоне, генералу Брюну за Гельдеръ, Мюрату за его рыцарское мужество въ глав Французской кавалеріи, генералу Бессьру за начальствованіе гвардіею, которое было въ рукахъ его со дня маренгскаго сраженія, и котораго онъ былъ достоинъ, генераламъ Монсе и Мортье за ихъ воинскія доблести, генералу Сульгу за заслуги въ Швейцаріи, подъ Генуей, въ будоньскомъ лагерь, генералу Даву за дйствія въ Египт и за твердость характера, которую онъ вскор доказалъ самымъ блистательнымъ образомъ, наконецъ, генералу Бернадотту за нкоторую славу, пріобртенную имъ въ самбр-и-мааской и рейнской арміяхъ, въ особенности за его родство съ семействомъ Бонапарте, не смотря на вражду, которую Наполеонъ открылъ въ сердц этого офицера, и на то, что самъ Наполеонъ неоднократно во всеуслышаніе изъявлялъ предчувствіе будущей перемны своихъ къ нему отношеній.
Но въ списк новыхъ маршаловъ не находилось имени генерала, который еще не бывалъ главнокомандующимъ, но который уже двигалъ, подобно генераламъ Ланну, Нэю, Сульту, значительными корпусами, и наравн съ а помянутыми полководцами заслуживалъ маршальскій жезлъ. То былъ Гувіонъ Сен-Сиръ. Если онъ не могъ сравняться съ Массеною, но геройскому характеру, и о орлиному взгляду въ пылу сраженія, за то онъ превосходилъ его въ знаніи военнаго дла и въ воинскихъ соображеніяхъ. Съ-тхъ-поръ, какъ Моро былъ потерянъ для Франціи за свои политическія ошибки, съ-тхъ-поръ, какъ не существовали уже Клеберъ и Дезе, Сен-Сиръ былъ, вмст съ Массеною, самымъ способнымъ человкомъ для командованія арміею, разумется, Наполеонъ не могъ быть поставленъ въ параллель ни съ кмъ. Но завистливый и неуживчивый правъ Сен-Сира начиналъ охлаждать къ нему верховнаго раздавателя милостей. Вмст съ державною властью явились и слабости, и Наполеонъ, прощавшій все генералу Бернадотту, не умлъ прощать генералу Сен-Сиру его завистливаго глаза. Однакожь, генералъ Сен-Сиръ получилъ мсто генерал-полковника, и былъ назначенъ генерал-полковникомъ кирасиръ. Жюно и Мармонъ, врные адъютанты генерала Бонапарте, было назначены генерал-полковниками гусаръ и егерей, Бараге-д’Иллье — драгунъ. Генералъ Мареско получалъ званіе генерал-инспектора по инженерной части, генералъ Сультъ мсто генерал-инсоектора артиллеріи. Но морской части, вице-адмиралъ Брюй, начальникъ и устроитель флотиліи, получилъ адмиральскій жезлъ и былъ сдланъ генерал-инспекторомъ береговъ океана, вице-адмиралъ Декре былъ назначенъ генерал-инспекторомъ береговъ Средиземнаго-Моря.
Дворъ былъ устроенъ со всею пышностью старинной французской монархіи, и съ большимъ великолпіемъ, нежели германскій императорскій дворъ. При немъ положены были: великій раздаватель милостыни, обер-каммергеръ обер-егермейстеръ, обер-шталмейстеръ, обер-церемоніимейстеръ, и обер-гофмаршалъ. Званіе великаго раздавателя милостыни было дано кардиналу Фешу, дяд Наполеона, званіе обер-каммергера — Талейрану, званіе обер-егермейстера — генералу Бертье. Двумъ послднимъ эти придворныя мста даны были въ вознагражденье за то, что они не получили двухъ изъ высшихъ сановничествъ имперіи. Званіе обер-шталмейстера было пожаловано Колэнкуру, въ возмездіе за клеветы роялистовъ, разсвирпвшихъ на него по смерти герцога ангьенскаго. Сегюръ, бывшій посланникъ Лудовика XVI при дворъ Екатерины-Великой, способнйшій всякаго другаго научить новый дворъ пріемамъ и обычаямъ стараго, Сегюръ былъ назначенъ обер-церемоніймейстеромъ. Дюрокъ, управлявшій консульскимъ дворомъ, по превращеніи этого двора въ императорскій, долженъ былъ управлять и имъ, будучи облеченъ въ званіе обер-гофмаршала.
Не будемъ упоминать о должностяхъ низшихъ, ни о второстепенныхъ претендентахъ, оспоривавшихъ другъ у друга эти мста. Есть боле-достойные факты, о которыхъ должна повствовать исторія. Она нисходитъ до этихъ мелочныхъ подробностей только тогда, когда он необходимы для црной живописи нравовъ. Скажемъ только, что эмигранты, до смерти герцога ангьенскаго желавшіе приблизиться ко двору, а по смерти принца отдалившіеся на минуту, но, по забывчивости, свойственной всмъ людямъ, мало уже думавшіе о катастроф, приключившейся два мсяца тому назадъ,— эмигранты начали показываться въ числ искателей, желавшихъ добиться мстечка при двор императорскомъ. Нкоторые изъ и ихъ получили себ мсто. Предметомъ особенныхъ стараній было — устроить для императрицы великолпный штатъ. Особа знатнаго рода, г-жа де-Ла-Рошфуко, лишенная красоты, но не остроумія, отличавшаяся своимъ воспитаніемъ и пріемами, нкогда бывшая самою жаркою роялисткою, а теперь смявшаяся съ большою граціею надъ погасшими страстями, была назначена главною штатс-дамою Жозефины.
Но важне всхъ этихъ назначеній было назначеніе Фугае министромь полиціи, это мсто было возстановлено для него въ вознагражденіе заслугъ, оказанныхъ имъ при послднихъ событіяхъ.
Надо было дать оффиціальный характеръ всмъ этимъ избраніямъ и главнйшему изъ всхъ, длавшему изъ генерала республики наслдственнаго монарха. Начертано было окончательно сенатское постановленіе. Положено было представить его 26 флореаля (16 мая 1804 г.) сенату за тмъ, чтобъ оно было утверждено по обычной форм. По представленіи, немедленно назначена была коммиссія, долженствовавшая составить свой рапортъ. Начертаніе этого рапорта возложено было на Ласепеда, ученаго и самаго преданнаго Наполеону сенатора. Ласепедъ написалъ рапортъ въ двое сутокъ и представилъ его сенату на третій день, 28 Флореаля (18 мая). Этотъ день былъ назначенъ для торжественнаго провозглашенія Наполеона императоромъ. Было положено, что консулъ Камбасересъ будетъ предсдательствовать въ засданіи сената, за тмъ, чтобъ очевидне было его личное одобреніе новаго монархическаго учрежденія. Едва Ласепедъ кончилъ чтеніе своего рапорта, какъ вс сенаторы единогласно одобрили сенатское постановленіе во всей его цлости. Они присутствовали даже съ видимымъ нетерпніемъ при обрядахъ, которыми долженъ быть сопровождаемъ такой актъ, потому-что торопились поскорй отправиться въ Сен-Клу. Положено было, что сенатъ во всемъ своемъ составь явится въ Сен-Клу для представленія своего декрета первому консулу, и для привтствованія его титуломъ императора. Лишь-только принято было сенатское постановленіе, какъ вс сенаторы шумно оставили засданіе и въ запуски другъ передъ другомъ бросились къ своимъ каретамъ,— всякому хотлось прежде всхъ пріхать въ Сен-Клу.
Сдланы были приготовленія въ зданіи сената, по дорог, и въ самомъ Сен-Клу, для этого неслыханнаго зрлища. Въ прекрасный весенній день длинная вереница каретъ, сопровождаемая конною гвардіею, перенесла сенаторовъ въ самую резиденцію перваго консула. Наполеонъ и супруга его, извщенные заране, ждали этого торжественнаго посщенія. Наполеонъ, стоя, въ военной одежд, спокойный, какимъ онъ умлъ быть, когда зналъ, что на него смотрятъ,— жена его, въ одно и то же время довольная и смущенная, встртили сенатъ, во главъ котораго находился Камбасересъ. Камбасересъ, почтительный сотоварищъ и еще боле-почтительный подданный, произнесъ, преклопясь низко, слдующія слова солдату, котораго онъ провозглашалъ императоромъ:
‘Любовь и признательность французскаго народа уже четыре года тому вврили вашему величеству бразды правленія и право избирать преемника вашей власти. Сегодня объявляемое вамъ боле-высокое назначеніе есть только дань, которую нація платитъ своему собственному достоинству и ощущаемой ею потребности — оказывать вамъ ежедневно изъявленія своего уваженія и привязанности, увеличивающихся повседневно.
‘Дйствительно, можетъ ли французскій народъ помыслить безъ восторга о счастіи, которое онъ испытываетъ съ-тхъ-поръ, какъ Провидніе внушило ему мысль ввриться вамъ?
‘Войска были побждены, финансы въ разстройств, общественный кредитъ исчезъ, партіи оспоривали другъ у друга остатки нашего древняго величія, идеи религіозныя и даже нравственныя были помрачены, безпрестанная смна сановниковъ лишила ихъ должнаго уваженія.
‘Ваше величество явились. Вы призвали снова побду подъ наши знамена, вы возстановили порядокъ и экономію въ общественныхъ расходахъ, нація, разувренная вашею распорядительностью, снова получила довренность къ своимъ собственнымъ средствамъ, ваша мудрость умрила ярость партій, религія дождалась возстановленія своихъ алтарей, наконецъ (и это, безъ сомннія, величайшее изъ чудесъ, совершенныхъ вашимъ геніемъ), наконецъ, вы заставили этотъ народъ, не’обузданный въ-слдствіе гражданскихъ смутъ, — полюбить и почтить власть, которою вы пользовались только для его славы и спокойствія.
‘Французскій народъ не иметъ притязанія быть судьею учрежденій другихъ государствъ, ему не-зачмъ разбирать чужихъ длъ, ни слдовать ихъ примрамъ: впредь урокомъ ему будетъ служить опытность.
‘Онъ въ-продолженіи цлыхъ столтій пользовался выгодами, сопряженными съ наслдственностью власти, онъ выстрадалъ непродолжительную, но тяжкую опытность противоположной системы, онъ возвращается, по свободному и обдуманному размышленію, къ образу правленія, сообразному съ его духомъ. Онъ свободно пользуется своими правами, вручая вашему императорскому величеству власть, которую собственные его интересы не позволяютъ ему оставить въ своихъ рукахъ. Онъ обязывается за грядущія поколнія, и, торжественнымъ актомъ, ввряетъ счастіе своихъ внуковъ отраслямъ вашего рода.
‘Счастлива нація, которая, посл столькихъ смутъ, находитъ посреди себя человка, могущаго укротить бурю страстей, примирить вс интересы, и соединить вс голоса!
‘Если, по началамъ нашей конституціи, должно повергнуть на санкцію, на утвержденіе народа часть декрета, касающуюся учрежденія наслдственной власти, за то сенатъ счелъ долгомъ своимъ всеподданнйше просить ваше императорское величество изъявить согласіе на ‘немедленное исполненіе органическихъ постановленій, и, для лавы ‘равно какъ и для счастія республики, онъ теперь же провозглашаетъ Наполеона императоромъ Французовъ.’
Лишь-только архиканцлеръ произнесъ эти слова, клики: да здравствуетъ императоръ! раздались во дворц Сен-Клу. Эти клики, съ радостью и громкими рукоплесканіями, повторились народомъ, толпившимся на дворахъ и въ садахъ дворцовыхъ. Доврчивость и надежда были на всхъ лицахъ, и вс присутствовавшіе, увлеченные Эффектомъ зрлища, уврены были, что надолго упрочено ихъ счастіе и благоденствіе Франціи. Архиканцлеръ Камбасересъ, увлеченный и самъ, всегда, казалось, хотлъ того, что совершалось въ настоящую минуту.
Когда, наконецъ, водворилось безмолвіе, императоръ произнесъ сенату слдующія слова:
‘Все, что можетъ способствовать благу отечества, существенно связано съ собственнымъ моимъ счастіемъ.
‘Принимаю титулъ, который вы считаете полезнымъ для славы націи.
‘Повергаю на санкцію народа законъ о наслдственности. Надюсь, что Франція никогда не раскается въ тхъ почестяхъ, которыми она окружитъ мое семейство.
‘Во всякомъ случа, духъ мой не будетъ боле съ моимъ потомствомъ въ тотъ день, когда оно перестанетъ заслуживать любовь и довренность великой націи.’
Новыми восклицаніями заглушены были эти прекрасныя слова. За тмъ, сенатъ, чрезъ посредство своего президента, Камбасереса, произнесъ нсколько поздравительныхъ словъ новой императриц, которыя она выслушала, по своему обыкновенію, съ величайшею граціею и на которыя отвчала только глубокимъ смущеніемъ.
Посл того сенатъ удалился, придавъ этому человку, рожденному такъ далеко отъ трона, титулъ императора, и этотъ человкъ навсегда сохранилъ данный ему титулъ, даже и посл своего паденія и въ изгнаніи. Впредь мы будемъ называть его этимъ титуломъ, который сдлался его собственностью съ описаннаго нами дня. Голосъ націи долженъ былъ ршить, быть ли ему наслдственнымъ императоромъ. Но, въ ожиданіи, онъ былъ императоромъ Французовъ, утвержденный властію сената, дйствовавшаго въ предлахъ правъ своихъ.
Между-тмъ, какъ сенаторы удалялись, Наполеонъ удержалъ архиканцлера Камбасереса, и хотлъ, чтобъ онъ остался обдать вмст съ императорскою фамиліею. Императоръ и императрица осыпали его ласками и старались заставить его забыть разстояніе, отдлявшее его съ-сихъ-поръ отъ его прежняго товарища. Впрочемъ, архиканцлеръ могъ утшиться: на дл, онъ не снизошелъ съ той степени, на которой стоялъ, только владыка его взошелъ выше, и въ-слдъ за собою возвысилъ всхъ.
Императору и архиканцлеру Камбасересу нужно было переговорить между собою о многихъ важныхъ предметахъ, имвшихъ связь съ событіемъ этого дня, именно о церемоніи коронованія и о новомъ образ правленія, который должно было дать Итальянской-Республик, не могшей оставаться республикою подл Франціи, превращенной въ монархію. Наполеонъ, любившій чудесное, возъимлъ смлую мысль, выполненіе которой должно было поразить умы и сдлать еще боле необыкновеннымъ его восшествіе на престолъ: онъ хотлъ, чтобъ его помазалъ на царство самъ папа, перевезенный на этотъ случай изъ Рима въ Парижъ. Дло безпримрное въ-продолженіе восьмнадцати-вковаго существованія церкви. Вс германскіе императоры, безъ исключенія, сами отправлялись на помазаніе на царство въ Римъ. Карлъ-Великій былъ провозглашенъ императоромъ Запада въ базилик св. Петра, какъ-бы невзначай, въ день Рождества-Христова (800 г.), и папа для него не покидалъ Рима. Правда, Пепинъ быль коронованъ во Франціи папою Стефаномъ, но Стефанъ отправился туда для испрошенія помощи противъ Лонгобардовъ. Теперь впервые папа долженъ былъ покинуть Римъ, для освященія правъ новаго монарха въ собственной столиц этого государя. Сходство съ прошедшимъ состояло въ томъ, что и теперь церковь вознаграждала титуломъ императора счастливаго воина, оказавшаго ей помощь, чудное сходство съ Карломъ Великимъ, достаточно замнявшее законность, на которую вотще опирались Бурбоны!
Наполеонъ ршился во что бы ни стало привлечь Пія VII въ Парижъ. Это было дломъ очень-труднымъ, и всякій другой на его мст не могъ бы успть. Онъ хотлъ дйствовать чрезъ кардинала Капрэру, который безпрестанно писалъ въ Римъ, что безъ Наполеона религія погибла бы во Франціи, а, можетъ-быть, и въ Европ. Наполеонъ сообщилъ свой планъ архиканцлеру Камбасересу и условился съ нимъ на-счетъ того, какъ сдлать первое нападеніе на предразсудки и неподвижность римскаго двора.
Что до Итальянской-Республики, Наполеонъ задумалъ составить изъ нея монархію вассальную и отдать ее хоть бы, на-примръ, Іосифу. Это значило положить основаніе имперія Запада, о которой уже мечталъ Наполеонъ въ своемъ честолюбіи, отнын неимвшемъ границъ. Условлено было, что архиканцлеръ Камбасересъ, бывшій въ тсныхъ сношеніяхъ съ Мельци, вице-президентомъ республики, напишетъ ему предварительно объ этомъ предмет.
Наполеонъ условившись съ своимъ прежнимъ сотоварищемъ обо всемъ этомъ, пригласилъ къ себ въ Сен-Клу кардинала-легата и объявилъ ему о своемъ желаніи такимъ ршительнымъ тономъ, что кардиналъ не посмлъ ничего возразить. Наполеонъ сказалъ ему, что онъ хочетъ чрезъ него предварительно увдомить папу, и потомъ уже, уврившись, что не послдуетъ отказа, обратится къ папъ съ формальною просьбою пріхать въ Парижъ, онъ присовокупилъ, что ни мало не сомнвается въ исполненіи своихъ желаніи и полагаетъ, что для пользы самой церкви будутъ чрезвычайно-важны и присутствіе въ Париж первосвященника, и соединеніе, при этомъ необыкновенномъ случа, торжествъ религіозныхъ съ торжествами гражданскими. Кардиналъ Капрара тотчасъ же отправилъ курьера въ Римъ, а Талейранъ, съ своей стороны, написалъ кардиналу Фешу, увдомляя его объ этомъ новомъ предположеніи и возлагая на него содйствовать этой негоціаціи.
Была весна. Наполеонъ желалъ, чтобъ пана пріхалъ осенью. Онъ предполагалъ въ эту пору присоединить и другое чудо къ этому небывалому зрлищу — къ коронованію напою въ Париж представителя французской революціи, именно — хотлъ привести въ исполненіе экспедицію въ Англію, экспедицію, отложенную имъ по случаю заговора роялистовъ и по случаю учрежденія имперіи. Онъ уже до того усовершенствовалъ вс приготовленія, что успхъ казался ему несомнннымъ. Нужно было подождать еще съ мсяцъ, не боле, чтобъ нанести Англіи этотъ громовый ударъ. Наполеонъ полагалъ совершить эту великую военную операцію въ іюл или август. Онъ надялся, что возвратится въ октябр мсяц, покрытый побдою, съ окончательнымъ миромъ въ рук, и, исполненный всемогущества, увнчается императорскою короною въ начал зимы, въ годовщину 18 брюмера (9 ноября 1804 года). Въ пылкой голов его кипли разомъ вс эти планы, и вскор увидимъ, изъ послднихъ придуманныхъ имъ соображеній, что эти планы не были пустыми химерами.
Послдующіе дни были употреблены на принесеніе присяги новому властелину Франціи. Вс члены сената, законодательнаго сословія, трибуната, были вводимы по-одиначк, одинъ въ-слдъ за другимъ. Архиканцлеръ Камбасересъ, стоя подл сидвшаго императора, читалъ форму присяги, затмъ лицо, допущенное къ присяг, произносило клятву, а императоръ, приподнявшись въ половину съ своего императорскаго кресла, отвчалъ легкимъ поклономъ своему новому врноподданному. Эта внезапная перемна, введенная въ сношеніяхъ между подданными и государемъ, который еще наканун былъ имъ равенъ, произвела непріятное впечатлніе на членовъ государственныхъ собраній. Отдавъ корону по какому-то увлеченію, оно были теперь изумлены, увидвъ первыя послдствія того, что сдлали. Трибунъ Карно, врный своему общанію подчиниться закону, лишь-только онъ будетъ данъ, произнесъ присяжную клятву вмст съ другими членами трибуната.
Массы народа, восхищенныя правленіемъ столь же славнымъ, сколько и благодтельнымъ, пораженныя неслыханнымъ зрлищемъ, которое он созерцали въ его цлостности, а не въ подробностяхъ, не зная и не завидуя этимъ счастливцамъ текущаго дня, которымъ удалось сдлать изъ своихъ дтей пажей, изъ своихъ женъ штатс-дамъ, а изъ самихъ-себя придворныхъ префектовъ и каммергеровъ,— массы народа были внимательны и объяты изумленіемъ, обратившимся наконецъ въ восторгъ. Наполеонъ, изъ артиллерійскаго подпоручика сдлавшійся императоромъ, принятый, признанный Европою и поднятый на щитъ посреди глубокой тишины, покрывалъ блескомъ судьбы своей вс мелочныя ничтожности, вмшавшіяся въ это чудное событіе. Правда, теперь не чувствовали того увлеченія, которое, въ 1799 году, заставило ужасомъ пораженную націю бжать во сртеніе своему спасителю,— не ощущали боле того чувства благодарности, которое, въ 1802 году, заставило восхищенную націю дать ея благодтелю безсмнную власть, и мене стремились отплатить благодарностью человку, который такъ хорошо вознаграждалъ себя своими собственными руками. Но вс считали его достойнымъ наслдственной верховной власти, дивились тому, что онъ ршается взять ее, одобряли ея возстановленіе, потому-что она служила самымъ полнымъ возвращеніемъ къ порядку, наконецъ, были ослплены чудомъ, котораго были свидтелями. Такимъ-образомъ, хотя съ чувствами нсколько-различными отъ тхъ, которыя переполняли сердца въ 1799 и 1802 годахъ, граждане съ увлеченіемъ, однако, спшили другъ передъ другомъ во вс мста, гд только были открыты реестры, — для того, чтобъ подавать тамъ голоса. Одобрительныя подписи насчитывались милліонами, и едва нсколько отрицательныхъ подписей, кое-гд виднвшихся, какъ-бы для доказательства свободы, которою пользовались граждане, выдавались замтно посреди необозримой массы благопріятныхъ голосовъ.
Наполеонъ долженъ былъ испытать еще послднее неудовольствіе прежде вступленія въ полное обладаніе своимъ новымъ саномъ. Надобно было покончить этотъ процессъ Жоржа и Моро. Не предстояло большихъ затрудненій касательно Жоржа и его соумышленниковъ, касательно самого Пишгрю, еслибъ онъ остался въ живыхъ. Процессъ долженствовалъ покрыть ихъ смущеніемъ и доказать соучастничество принцевъ-эмигрантовъ въ ихъ заговор. Но въ это дло былъ замшанъ Моро. Въ начал, думали найдти противъ него боле уликъ, нежели сколько нашлось дйствительно, и хотя его проступокъ былъ очевиденъ для людей добросовстныхъ, при всемъ томъ, однакожь, недоброжелатели имли возможность отрицать вину этого генерала. Къ-тому же, господствовало какое-то невольное чувство при вид этого контраста двухъ величайшихъ генераловъ республики, изъ которыхъ одинъ всходилъ на тронъ, другой былъ въ оковахъ, въ ожиданіи смертной казни или изгнанія. Въ подобныхъ случаяхъ все отлагается въ сторону, даже и справедливость, и вс готовы скоре обвинить счастливаго, будь онъ даже и правъ.
Вс раздлявшіе одинакую участь съ Моро, по увщанію своихъ защитниковъ, условились совершенно оправдать его. Въ начал процедуры, они были сильно раздражены на Моро, но интересъ взялъ верхъ надъ страстью, и они дали другъ другу слово снасти его, если только будетъ возможно. Во-первыхъ, чрезъ это нанесенъ былъ бы Наполеону сильнйшій правственный ударъ, именно — еслибъ его соперникъ вышелъ съ побдою изъ оковъ, признанный невиннымъ, еще боле возвеличенный преслдованіемъ и сдлавшійся врагомъ неумолимымъ. Къ-тому же, если Моро не составлялъ заговора, то можно было утверждать, что вовсе не было никакого заговора, — значитъ, не было ни преступленія, ни виновныхъ.
Весь Парижъ интересовался судьбою Моро и возсылалъ мольбы о его спасеніи. Даже и т, которые, не питая недоброжелательства къ Наполеону, видли въ Моро только знаменитаго и несчастнаго воина, котораго услуги могли быть еще полезны, желали, чтобъ онъ вышелъ изъ этого испытанія невиннымъ, и чтобъ могъ быть возвращенъ арміи и Франціи.
Пренія открылись 28 мая (8 прэріаля XII года), посреди несметнаго стеченія народа. Обвиняемые были многочисленны и сидли на лавкахъ въ четыре ряда. Не вс они одинаково держали себя. Жоржъ и его сообщники принимали на себя видъ самоувренности: они чувствовали себя довольными, потому-что, какъ бы то ни было, они могли называть себя приверженными жертвами своего дла. Однакожъ, дерзкое высокомріе Нкоторыхъ изъ нихъ не расположило къ немъ публики. Жоржъ, хоть и возвышенный въ глазахъ толпы энергіею своего характера, вызвалъ противъ себя нсколько возгласовъ негодованія. Но несчастный Моро, удрученный славою, оплакивавшій въ эту минуту знаменитость, которая привлекала на него любопытные взоры толпы, не имлъ уже боле спокойной самоувренности, составлявшей нкогда его главнйшее достоинство на войн. Онъ очевидно спрашивалъ самого-себя, зачмъ очутился онъ здсь, между роялистами,— онъ, одинъ изъ героевъ революціи, и если онъ былъ справедливъ къ себ, то могъ сказать себ только одно — что заслужилъ судьбу свою, предавшись жалкому пороку зависти. Посреди этихъ многочисленныхъ обвиненныхъ, публика искала глазами только его-одного. Здсь по-временамъ раздавались рукоплесканія старыхъ солдатъ, скрывавшихся въ толп присутствующихъ, и возгласы пріунывшихъ революціонеровъ, которые думали, что видятъ самую республику на этой скамь, гд сидлъ главнокомандующій рейнскою арміею. Это любопытство, эти почести приводили въ смущеніе Моро: въ то время, какъ другіе съ важностью склоняли свои имена, ничтожныя и снискавшія себ жалкую извстность, онъ такъ тихо произносилъ свое славное имя, что оно едва было слышимо. Праведная кара за поруганіе столь-прекраснаго имени!
Пренія были продолжительны. Заговорщики съ точностью выполняли придуманную ими систему оправданій. Жоржъ, де-Полиньякъ и де-Ривьеръ прибыли въ Парижъ, по словамъ ихъ, только потому, что имъ представили новое правительство совершенно-лишившимся своей популярности и вс умы готовыми снова призвать Бурбоновъ. Они не скрывали своей приверженности къ длу законныхъ государей, ни своего расположенія содйствовать движенію, еслибъ такое движеніе было возможно, но, присовокупляли они, Моро, котораго интриганты представляла будто-бы готовымъ принять Бурбоновъ, нимало не думалъ о томъ и не хотлъ слушать никакихъ съ ихъ стороны предложеній, съ того времени имъ и въ голову не приходило составлять заговоръ.— Жоржъ, вопрошенный объ основаніи замысла и поставленный на очную ставку съ своими первыми показаніями, въ которыхъ онъ сознался, что прибылъ съ цлью сдлать нападеніе на перваго консула на дорогъ въ Мальмезонъ, имя подл себя французскаго принца, — Жоржъ, смущенный, отвчалъ, что безъ-сомннія объ этомъ подумали бы позже, еслибъ произвести возстаніе сочлось удобнымъ, но никто и не занимался планомъ нападенія, такъ-какъ ничто подобное не было возможно. Ему показывали кинжалы, мундиры, приготовленные имъ для шуановъ, на самыхъ этихъ шуановъ, сидвшихъ подл него на скамь подсудимыхъ: онъ не былъ, собственно говоря, поставленъ въ-тупикъ, но длался тогда молчаливъ, и, казалось, своимъ безмолвіемъ свидтельствовалъ, что эта система, придуманная для оправданія его соумышленниковъ и Моро, не имла ни вроятія, ни достоинства.
Было только одно обстоятельство, на-счетъ котораго вс они согласовались съ прежними своими показаніями, — именно, пребываніе посреди ихъ Французскаго принца. И дйствительно, затмъ, чтобъ не попасть къ разрядъ разбойниковъ, они чувствовали нужду имть возможность сказать: ‘во главъ нашей шайки находился принцъ’. Мало заботились они о томъ, что компрометируютъ королевское достоинство: Бурбонъ придавалъ имъ видъ солдатъ, сражающихся за законную династію’ Впрочемъ, когда Бурбоны спасали жизнь свою въ Лондон, по помышляя о своихъ несчастныхъ жертвахъ, эти жертвы имли право въ Париж пытаться спасти если не жизнь свою, по-крайней-мр честь.
Что до Моро, его система оправданія была гораздо-вьроятне, онъ изложилъ ее въ письм къ первому консулу, къ-несчастію, написанномъ очень-поздно, много времени спустя посл безполезныхъ допросовъ великаго-судьи и когда уже правительство не могло прервать судопроизводства,— а не то показалось бы, что оно боится публичныхъ преній. Моро сознавался, что видлся съ Пишгрю, но съ цлью примириться съ немъ и устроить ему средства возвратиться во Францію. По укрощеніи гражданскихъ смутъ, онъ думалъ, что покоритель Голландіи заслуживаетъ быть возвращеннымъ республик. Онъ не хотлъ видться съ нимъ явно, ни прямо просить его возвращенія, потерявъ всякій всъ по случаю своей размолвки съ первымъ консуломъ. Тайна, которою облекался онъ, не имла другаго повода. Правда, роялисты воспользовались этимъ случаемъ, чтобъ говорить ему о замыслахъ противъ правительства, но онъ отвергъ вс эти смшныя предложенія. Онъ не донесъ о нихъ, потому-что не считалъ ихъ опасными, и, сверхъ-того, такой человкъ, какъ онъ, не созданъ для ремесла доносчика.
Оправданіе Моро, опровергаемое положительными уликами, было причиною самыхъ жаркихъ преній, посреди которыхъ Моро снова обрлъ истинное присутствіе духа, почти подобное тому, которое являлось у него на войн, во время настоятельной опасности. Онъ далъ даже нсколько отвтовъ, исполненныхъ благородства, которымъ сильно рукоплескала слушатели. ‘Пишгрю былъ измнникъ’ сказалъ ему президентъ: ‘и на него сами вы донесли Директоріи. Какъ могли думать вы примириться съ нимъ и возвратить его во Францію?’ — ‘Въ то время’ отвчалъ Моро: ‘въ то время, когда армія Конд наполняла собою парижскіе салоны и салоны перваго консула, я могъ заняться возвращеніемъ Франціи покорителя Голландіи.’ Но этому случаю, его спросили, почему онъ такъ поздно донесъ на Пишгрю, и, казалось, хотли набросить тнь подозрнія на его прошедшую жизнь. ‘Я скоро положилъ конецъ’ отвчалъ онъ: ‘свиданіямъ Пишгрю съ принцемъ Конде на границ, положивъ побдами моей арміи разстояніе въ восемьдесятъ лье между принцемъ и Рейномъ. Когда миновала опасность, я предоставилъ военному совту заботу разсмотрть найденныя бумаги и отправить ихъ къ правительству, если онъ сочтетъ это полезнымъ.’
Моро, вопрошенный о существ заговора, къ которому пристать предлагали ему, продолжалъ утверждать, что онъ отвергъ это предложеніе. ‘Да’ говорили ему: ‘вы отвергли предложеніе возвести снова на престолъ Бурбоновъ, но вы согласились воспользоваться Пишгрю и Жоржемъ для ниспроверженія консульскаго правительства, въ надежд получить изъ ихъ рукъ диктатуру.’ — ‘Мн приписываютъ, какъ вижу’ отвчалъ Моро: ‘смшное намреніе — воспользоваться роялистами, чтобъ сдлаться диктаторомъ, какъ-будто-бы я могъ забрать себ въ голову, что роялисты, оставшись побдителями, вручать мн власть. Я десять лтъ велъ войну и въ-продолженіе этихъ десяти лтъ не длалъ, какъ мн кажется, ничего смшнаго.’ Это исполненное благородства обращеніе къ его прошлой жизни было покрыто шумными знаками одобренія. Но не вс свидтели были посвящены въ тайну роялистовъ. Нкто, по имени Роланъ, по-прежнему продолжалъ подтверждать показанія, гибельныя для Моро. Буве де-Лозье, этотъ офицеръ жоржевъ, спасшійся отъ самоубійства за тмъ, чтобъ бросить на Моро страшное обвиненіе, не могъ отречься отъ слонъ своихъ и повторялъ ихъ, всми силами стараясь смягчить ихъ значительность. Но въ этомъ обвиненіи, изложенномъ письменно, онъ объявилъ только то, о чемъ зналъ отъ самого Жоржа. Жоржъ говорилъ, что Буве худо разслышалъ, худо понялъ и, въ-слдствіе того, сдлалъ неврный доносъ. Но оставалось это свиданіе ночью, на Бульвар-Магдалины, на которое сошлись вмст Моро, Пишгрю и Жоржъ: это обстоятельство не клеилось съ простымъ намреніемъ возвратить Пишгрю во Францію.
Моро при этомъ довод упалъ духомъ, и замтно стало уменьшаться участіе къ нему присутствующихъ. Но неловкія укоризны президента на-счтъ его состоянія снова нсколько возбудили участіе, готовое совсмъ погаснуть, ‘Какъ бы то ни было, вы виноваты и тмъ, что не сообщили о томъ, что вамъ было извстно’, сказалъ ему президентъ: ‘и не смотря на ваше увреніе, что такой человкъ, какъ вы, не созданъ для ремесла доносчика, вы должны были прежде всего повиноваться закону, повелвающему всякому гражданину, кто бы онъ ни былъ, доносить объ узнанныхъ имъ злоумышленіяхъ. Вы, сверхъ-того, обязаны были выполнить это въ-отношеніи къ правительству, осыпавшему васъ благодяніями. Не имете ли вы богатыхъ окладовъ, отели, земель?’ — Укоризна была неумстна, ибо относилась къ генералу безкорыстнйшему изъ всхъ въ то время.— ‘Господинъ президентъ’, отвчалъ Моро: ‘не кладите на всы моихъ заслугъ и моего состоянія: между такими вещами не можетъ быть сравненія. Я получаю содержаніе въ сорокъ тысячъ франковъ, я имю домъ,землю, которые стоятъ триста или четыреста тысячъ франковъ. Я бы имлъ теперь пятьдесятъ мильйоновъ, еслибъ пользовался побдою, какъ многіе другіе’.— Раштадгъ, Биберахъ, Энгенъ, Мскирхъ, Гогенлинденъ, эти славныя воспоминанія, поставленныя подл ничтожной горсти денегъ, привели въ волненіе присутствующихъ и вызвали шумные знаки одобренія, которые начинали уже рдть отъ невроятности оправданіи.
Преніе длилось въ-продолженіе двнадцати дней, волненіе умовъ было велико. Въ-присутствіи генерала торжествующаго и увнчаннаго короною, являлся генералъ въ несчастій и оковахъ, противополагавшій, своимъ защищенномъ, послднее возможное сопротивленіе власти, со-дня-на-день становившейся неограниченне, посреди безмолвія національной трибуны раздавались голоса адвокатовъ, какъ-бы въ стран свободной, — а здсь въ опасности люди знаменитые, принадлежавшіе одни къ эмиграціи, другіе къ республик: правду сказать, было, чмъ тронуться сердцамъ всхъ и каждаго! Вс уступали справедливому состраданію, а можетъ-быть также и этому скрытному чувству, которое заставляетъ желать неудачъ счастливому могуществу, и, не будучи врагами правительства, многіе возсылали мольбы о спасеніи Моро. Наполеонъ, чувствовавшій себя неспособнымъ къ этой низкой зависти, въ которой его обвиняли, хорошо знавшій, что Моро, не желая возстановленія Бурбоновъ, хотлъ его смерти, чтобъ занять его мсто, Наполеонъ думалъ и говорилъ во всеуслышаніе, что ему должны оказать справедливость, осудивъ генерала, виновнаго въ государственномъ преступленіи. Онъ желалъ осужденія, какъ своего собственнаго оправданія, онъ желалъ этого осужденія не за тмъ, чтобъ срубить на эшафот голову побдителя при Гогенлинден, но чтобъ имть честь оказать ему помилованіе. Судьи знали это, публика также.
Но судьи не поддались вліянію причинъ политическихъ и, наконецъ, посл сорока-дневныхъ преній, 21 преріаля (10 іюня) изрекли приговоръ. Они произнесли смерть Жоржу и его девятнадцати сообщникамъ. Моро, котораго матеріальное участіе въ заговори не было достаточно доказано, но котораго нравственное поведеніе было укоризненно, — Моро былъ осужденъ на двухлтнее заключеніе въ темниц. Арманъ де-Полиньякъ и де-Ривьеръ были приговорены къ смертной казни, Жюль де-Полиньякъ и пятеро другихъ подсудимыхъ на двухлтнее заключеніе, двадцать-два человка признаны невидными.
Этотъ приговоръ, одобренный людьми безпристрастными, причинилъ смертельное неудовольствіе новому императору, который съ живйшимъ увлеченіемъ порицалъ слабость судей, между-тмъ, какъ, въ тоже время, другіе обвиняли ихъ въ жестокости. Но вскор Наполеонъ пришелъ въ себя, смягчилъ приговоръ Моро и согласился, чтобъ онъ отправился въ Америку.
Этотъ несчастный генералъ изъявилъ желаніе продать свое имущество, и Наполеонъ далъ приказаніе немедленно пріобрсти его за самую высокую цну. Что до осужденныхъ роялистовъ, то постоянно строгій въ-отношеніи къ нимъ со времени послдняго заговора, онъ не хотлъ сначала ни одному изъ нихъ даровать помилованіе. Одинъ Жоржъ, энергіею своего мужества, внушалъ ему нкоторое участіе, но онъ видлъ въ немъ неумолимаго врага, котораго надо было извести для упроченія общественнаго спокойствія. Впрочемъ, не о Жорж заботилась эмиграція: она сильно хлопотала за де-Полиньяка и де-Ривьера, она порицала безразсудство, вовлекшее этихъ людей знатнаго рода, утонченнаго воспитанія, въ сообщество, столь мало ихъ достойное, но она не могла выносить мысли быть зрительницею ихъ казни, и надо сказать правду, что ихъ проступокъ, происходившій отъ увлеченія духа партіи, могъ быть извиненъ и заслуживалъ снисхожденія отъ самого главы имперіи.
Вс знали сердце Жозсфины, — знали, что въ ндръ неслыханнаго величія, она сохранила трогательное добродушіе, знали также, что она жила въ безпрерывномъ страхъ, помышляя о кинжалахъ, безпрестанно угрожавшихъ ея супругу. Блистательный подвигъ милосердія могъ отвратить эти кинжалы и утишить раздраженныя сердца. Съумли вкрасться къ ней при посредств г-жи де-Ремюза, состоявшей при ея особ, и ввели къ ней въ Сен-Клускій Дворецъ г-жу де-Полиньякъ, которая оросила слезами ея императорскую мантію. Жозефина растрогалась (какъ и надо было ожидать отъ ея чувствительнаго сердца), растрогалась при вид жены, умолявшей о помилованіи мужа. Она поспшила къ Наполеону. Тотъ, но своему обыкновенію, скрывая волненіе подъ жесткою и строгою наружностью, грубо отвергъ просьбу жены своей. Г-жа де-Ремюза была тутъ же. ‘Вы вчно принимаете участіе въ моихъ врагахъ’, сказалъ онъ имъ обимъ: ‘они столько же безразсудны, сколько и виновны. Если я не проучу ихъ, они пріймутся за свое снова и будутъ причиною, что явятся новыя жертвы.’ Жозефина, посл такого отказа, не знала, что и длать. Наполеонъ долженъ былъ, спустя нсколько минутъ, выйдти изъ залы совта и проходить но одной изъ галерей дворца. Она придумала, чтобъ г-жа де-Полиньякъ поджидала въ этомъ мст, когда появится Наполеонъ, и бросилась бы ему въ ноги. Дйствительно, въ ту минуту, когда онъ проходилъ, г-жа де-Полиньякъ стала передъ нимъ, и, заливаясь слезами, умоляла о спасеніи жизни ея супруга. Наполеонъ, изумленный, бросилъ грозный взглядъ на Жозефину, соучастничество которой въ этомъ дл было для него ясно, но тотчасъ же побжденный, сказалъ г-ж де-Полиньякъ, что онъ удивляется, находя въ заговор, умышленномъ противъ его особы, Армана де-Полиньяка, товарища своего дтства по военной школ, но что онъ прощаетъ его ради слезъ супруги, и желаетъ, чтобъ эта слабость съ его стороны не имла гибельныхъ послдствій, ободривъ роялистовъ на совершеніе новыхъ безразсудствъ. ‘Сударыня’, присовокупилъ онъ: ‘очень-виноваты т принцы, которые подвергаютъ гибели жизнь своихъ врнйшихъ слугъ, не раздляя съ ними ихъ опасностей’.
Г-жа де-Полиньякъ, исполненная восторга и благодарности, разсказала посреди испуганной эмиграціи объ этой сценъ, которая заставила тогда на минуту отдать справедливость Жозефин и Наполеону. Де-Ривьеръ оставался въ опасности. Мюратъ и жена его пробрались къ императору съ тмъ, чтобъ побдить его и исторгнуть отъ него другую милость. Помилованье де-Полиньяка влекло за собою помилованье де- Ривьера. Наполеонъ тотчасъ же согласился. Великодушный Мюрать, одиннадцать лтъ спустя, не встртилъ подобнаго же великодушія.
Таковъ былъ конецъ этого жалкаго и ненавистнаго кова, который имлъ цлью извести Наполеона, и который, напротивъ, способствовалъ тому, что онъ восшелъ на престолъ, къ несчастно мене-чистый, нежели какимъ онъ былъ прежде. Таковъ былъ конецъ этого дерзновеннаго предпріятія, котораго слдствіемъ были: трагическая смерть французскаго принца, непринимавшаго никакого участія въ злоумышленіи, безнаказанность людей, бывшихъ виновниками заговора, и наконецъ изгнаніе Моро, единственнаго генерала этой эпохи,— генерала, изъ котораго могли, преувеличая его славу и во многомъ умаляя славу Наполеона, сдлать соперника этому послднему. Поразительный урокъ, которымъ должны были бы воспользоваться партіи! Правительство, партія, или отдльный человкъ всегда пріобртаютъ большую силу, когда противники ихъ пытаются свести ихъ съ лица земли преступными средствами.
Съ-этихъ-норъ, побждено было всякое противодйствіе. Въ 1802 г. Наполеонъ преодоллъ гражданское сопротивленіе, уничиживъ трибунатъ, въ 1804 г., онъ сокрушилъ военное сопротивленіе, подорвавъ заговоръ эмигрантовъ съ республиканскими генералами. Въ то время, какъ онъ всходилъ по ступенямъ трона, Моро удалялся въ изгнаніе. Они должны были свидться другъ съ другомъ, на разстояніи пушечнаго выстрла, подъ стнами Дрездена, оба несчастливцами: одинъ приходилъ изъ чужой земли воевать противъ своей отчизны, другой злоупотребилъ свое могущество и чрезъ то вызвалъ всеобщую реакцію противъ величія Франціи, одинъ погибъ здсь отъ ядра французскаго, другой одержалъ послднюю побду, но уже видлъ разверзшуюся предъ нимъ бездну, поглотившую въ-послдствіи его чудную судьбину.
Но какъ бы то ни было, эти великія событія были еще далеки. Наполеонъ казался тогда всемогущимъ на вки. Безъ-сомннія, онъ испыталъ много скорби въ это послднее время, ибо, независимо отъ великихъ несчастій, Провидніе всегда скрываетъ какое-то предвкусіе горечи въ самомъ счастіи, какъ-бы затмъ, чтобъ образумить душу человческую и приготовить ее къ сильнымъ ударамъ судьбы. Эти дв недли были тяжки для Наполеона, но он скоро миновали. Оказанное имъ милосердіе бросило кроткій свтъ на его раждающееся царствованіе. Смерть Жоржа никого не опечалила, хотя сто мужество, достойное лучшей участи, внушило нкоторое сожалніе. Вскор сердца всхъ наполнились снова этимъ чувствомъ изумленнаго любопытства, которое испытывали люди, смотря на столь-необычайное зрлище.
‘Отечественныя Записки’, No 2, 1846
Прочитали? Поделиться с друзьями:
