В. Г. Короленко
Князь Мещерскій и покойные министры.
Князь Мещерский и покойные министры, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1904
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ шестой
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
Въ книжк г-на Скальковскаго ‘Русскіе люди о самихъ себ’ приводится, между прочимъ, слдующій афоризмъ князя Мещерскаго о ‘столичномъ консерватизм’. ‘Столичный консерваторъ тоже въ своемъ род интересный субъектъ. Если онъ въ чаяніи что-нибудь хапнуть (sic) отъ казны, — онъ консерваторъ, если надежда хапнуть лопнула, если штука сорвалась, если не удался планъ воздушнаго полета, то онъ сразу длается либераломъ и разноситъ правительство на вс корки’.
Къ сожалнію г. Скальковскій не снабдилъ своихъ цитатъ точными ссылками и датами, но справкой въ нашемъ журнальномъ архив мы имемъ возможность пріурочить это дйствительно мткое изреченіе князя Мещерскаго къ 1901 году {Оно приведено, напр., въ ‘Южномъ Обозрніи’ отъ 31 іюня 1901 г.}. Министромъ въ то время былъ Д. С. Сипягинъ, никакой ‘весны’, ни ‘оттепели’ серьезно не предвидлось, и ‘столичный консерватизмъ’ стоялъ довольно прочно.
Посл этого, какъ извстно, погода наступила очень ‘перемнная’, а въ послдніе мсяцы мы вступили въ полосу ‘доврія’, въ которой благополучно покоимся и понын (по крайней мр, когда пишутся эти строки). Не знаемъ, написалъ ли бы князь Мещерскій свой афоризмъ ‘въ настоящее время, когда’… Несомннно, однако, что для проврки справедливости этого изреченія наше время довольно удобно. И вотъ, случилось такъ, что вмст съ колебаніями стрлки всероссійскаго барометра начались также удивительно бурныя пертурбаціи въ настроеніи ‘отзывчиваго’ князя. Метеорологъ или физикъ сказалъ бы, что амплитуда внезапныхъ переходовъ его отъ консерватизма къ либерализму достигаетъ въ эти неустойчивые дни своего максимума, а одно время могло даже показаться, что князь стремится стать во глав россійскаго либерализма при нападеніяхъ на ‘бюрократическій строй’ и ‘административную опеку’… Будущій г-нъ Скальковскій, безъ сомннія, найдетъ въ описаніяхъ князя Мещерскаго за это время много изреченій и замчательныхъ и неожиданныхъ, мы же въ настоящей замтк остановимся лишь на одномъ небольшомъ, но, кажется намъ, очень характерномъ эпизод, который долженъ заинтересовать настоящихъ и будущихъ біографовъ сіятельнаго публициста.
Вскор посл смерти В. К. фонъ-Плеве, князь Мещерскій сталъ печатать въ ‘Гражданин’ мемуары о своихъ разговорахъ съ этимъ и съ другими бывшими министрами, при этомъ (конечно, случайно) вышло такъ, что вс бесды велись съ сановниками, нын уже умершими, не смотря на это, обращеніе князя съ высокопоставленными покойниками исполнено истинно гражданской неустрашимости. Всякій, кто прочтетъ, напримръ, воспоминанія о покойномъ фонъ-Плеве, долженъ признать, что въ портрет этого своего ‘друга’ князь Мещерскій проявилъ гораздо больше ‘безпристрастія’, чмъ дружбы, которую онъ, очевидно, приноситъ въ жертву долгу гражданина и правдиваго историка.
Главнымъ предметомъ этихъ бесдъ были… свобода вообще, а въ особенности свобода печати, которую князю Мещерскому приходилось постоянно защищать и отстаивать отъ (нын покойныхъ) министровъ {Заимствуемъ сочувственную перепечатку изъ ‘Одесскаго Листка’ отъ 27 сент. 1901 г.}.
‘Свобода печати!— восклицаетъ почтенный князь въ одномъ изъ своихъ дневниковъ: — Боже мой, сколько разъ я слыхалъ на своемъ вку эти два слова въ людскихъ устахъ, какъ талисманъ, отъ пріобртенія котораго должно вдругъ получиться счастіе русскаго народа. Я говорю: въ людскихъ устахъ… но сколько разъ приходилось мн слышать эти слова въ устахъ (изъ устъ?) министра внутреннихъ длъ, начиная съ Валуева… Сколько разъ я слышалъ его (Валуева) обсуждающимъ вопросъ о свобод печати’. Но разговоры эти дальше перевода на нашу почву наполеоновскихъ avertissements не пошли… Посл Валуева громко подумывалъ (превосходное выраженіе!) о свобод печати… Л. С. Маковъ, fortissime говорилъ гр. Лорисъ-Меликовъ, forte говорилъ гр. Н. И. Игнатьевъ. Но, — съ истинно-гражданской горечью прибавляетъ опять князь, — дальше разговоровъ все-таки эта свобода не шла’. За то самъ князь Мещерскій во всхъ этихъ бесдахъ является неизмннымъ паладиномъ несчастной гонимой свободы. Въ одной изъ бесдъ съ (покойнымъ) Валуевымъ князь поставилъ, между прочимъ, дйствительно интересный вопросъ: ‘почему вдніе печати должно принадлежать какому-нибудь министерству?’
‘Вдь какъ ни говори, — правильно аргументировалъ при этомъ князь, — а разъ министръ внутреннихъ длъ есть верховный вершитель судебъ каждаго органа печати и иметъ безапелляціонное право жизни и смерти надъ каждымъ изданіемъ, то онъ есть въ то же время безапелляціонный судья въ своемъ собственномъ дл… Валуевъ былъ прекрасный человкъ, — добрый, справедливый, деликатный, мягкій, но… и онъ обольстился своею неограниченною властью владыки печати до такой степени, что измнилъ своимъ природнымъ качествамъ изъ политической ненависти къ мыслямъ Каткова… и сталъ душить его предостереженіями’…
Затмъ кн. Мещерскій вспоминаетъ о министр Тимашев, дававшемъ волю своимъ предубжденнымъ противъ славянофиловъ (причемъ пострадалъ и самъ издатель ‘Гражданина’… Пріятное открытіе: въ половин 70-хъ годовъ кн. Мещерскій былъ славянофиломъ и союзникомъ Аксакова (?!), а закрытіе ‘Голоса’ Д. А. Толстымъ даетъ князю еще одинъ поводъ для проявленіи самыхъ благородныхъ чувствъ по адресу литературнаго противника.
‘Я былъ врагомъ ‘Голоса’, — вспоминаетъ князь съ благородною откровенностью, — но я почувствовалъ ужасное нарушеніе свободы печати (курсивы всюду принадлежатъ намъ), когда гр. Толстой, сдлавшись министромъ вн. длъ, одну только газету закрылъ — ‘Голосъ’, въ отместку за его долголтнюю войну противъ классицизма’.
Наконецъ, въ бесдахъ съ В. К. Плеве, князь указываетъ даже, что ‘онъ подчасъ слышалъ отъ другихъ министровъ стованія на то, что у министра внутреннихъ длъ дв мры въ оцнк свободы печати: одна, широкая, противъ министровъ ему не милыхъ, а другая, узкая — противъ политики своей и своихъ друзей’…
Такъ разговаривалъ… такъ, можно сказать, мужественно разговаривалъ князь съ покойными министрами, такъ ужасно чувствовалъ онъ нарушеніе свободы печати даже по отношенію къ своимъ литературнымъ врагамъ! Можно ли посл этого сомнваться, что кн. Мещерскій долженъ быть поставяетъ въ ряды ‘истинныхъ либераловъ’ (куда, по словамъ князя, и зачислилъ его одинъ берлинскій знакомый)… Можно ли сомнваться, что когда-нибудь освобожденная, наконецъ, ‘отъ личныхъ усмотрній’ русская пресса вспомнитъ эти заслуги князя, о которыхъ онъ съ такою искренностью сообщилъ намъ теперь, и внесетъ его славное имя на скрижали своего освобожденія…
Мы бы въ этомъ не сомнвались… Къ сожалнію, однако, цльности этого свтлаго образа мшаютъ наши ‘недобрые литературные нравы’, наше стремленіе во что бы то ни стало умалить всякую истинную заслугу. И вотъ, едва появились цитированные выше прекрасные мемуары, какъ уже А. C. Суворинъ, очевидно, сндаемый завистью къ истинному либерализму кн. Мещерскаго, позволилъ себ высказать самыя ядовитыя сомннія. Неблагородно пользуясь тмъ, что вс интервью князя Мещерскаго, по странной случайности, относятся къ покойникамъ, — г. Суворинъ поставилъ коварный вопросъ: дйствительно ли эти разговоры имли мсто? И благоразумно ли заносить ихъ на скрижали исторіи безъ достаточной проврки?
Признаемся откровенно: неблагородной статьи г-на Суворина мы не читали, но мы узнали объ ней изъ слдующаго, въ высшей степени благороднаго отвта кн. Мещерскаго въ одномъ изъ ноябрьскихъ его дневниковъ: ‘Приведи г. Суворинъ свой разговоръ съ кмъ-либо изъ покойныхъ людей, — пишетъ князь съ присущимъ ему спокойнымъ достоинствомъ, — я бы прочелъ, и мн бы въ голову не пришло не только обвинить, но даже заподозрить во лжи Суворина. Почему? Потому что я относительно печати не допускаю возможности лгать или выдумывать, порядочность состоитъ въ томъ, чтобы не приписывать другому то, чего самъ не сдлаешь’ {См. ‘Русь’ 24 ноября, No 341, въ отчет о судебномъ засданіи по длу Мещерскаго и Стаховича.}.
Сказано это, поистин, прекрасно. Дйствительно, порядочность состоитъ въ этомъ, съ маленькой, конечно, оговоркой: ‘если нтъ доказательствъ противнаго’. Мы не позволимъ себ сомнваться, что въ данномъ случа такихъ доказательствъ нтъ и бытъ не можетъ. И, чтобы убдить въ этомъ читателя, чтобы сохранить для исторіи свтлый обликъ внука Карамзина, благородно и правдиво отстаивавшаго въ трудныя времена свободу русскаго слова даже для своихъ противниковъ, мы позволимъ себ принести небольшія справки изъ журнальнаго архива по отношенію хотя бы къ одному эпизоду: закрытію газеты ‘Голосъ’, о которомъ говоритъ и князь въ своихъ ‘мемуарахъ’.
Какъ извстно, ‘Голосъ’ закрытъ Д. А. Толстымъ 13 февраля 1883 года. Этому предшествовала многолтняя полемика газеты съ классицизмомъ, при чемъ, конечно, ‘Голосъ’ адресовалъ свои возраженія ‘Московскимъ Вдомостямъ’ Леонтьева и Каткова. Разумется, кром классицизма, газета затрогивала и другія явленія русской жизни въ тон умреннаго либерализма, который для нашего времени долженъ быть признанъ довольно блднымъ даже по сравненію съ нкоторыми статьями о бюрократіи кн. Мещерскаго. 11 февраля, въ No 42 ‘Голоса’ была помщена передовая статья по поводу двухъ процессовъ полицейскихъ чиновниковъ, обвинявшихся въ истязаніяхъ арестованныхъ, съ цлью вымучить у нихъ признаніе въ краж. Авторъ статьи говорилъ о слабомъ развитіи понятія о законности въ низшихъ представителяхъ власти. Въ обществ, по указанію самого князя Мещерскаго, уже носились слухи о близкомъ закрытіи ‘Голоса’, такъ какъ Д. А. Толстой ‘не могъ ему простить долголтней войны противъ классицизма’. И вотъ въ этой-то зловщей обстановк кн. Мещерскій доблестно выступаетъ на защиту свободы для своего противника. Раскрываемъ No 7 ‘Гражданина’ (1883 г.) и читаемъ (въ стать ‘Нсколько словъ милому ‘Голосу’ слдующія истинно великодушныя строчки:
‘Бдный, миленькій ‘Голосъ’, — сказалъ бы я, читая его ежедневныя бшеныя нападки на правительство, прикрытыя (для дураковъ) полемикой съ ‘Московскими Вдомостями’. …’Приходится спрашивать себя съ глубокимъ смущеніемъ: когда же этой всхъ русскихъ людей, честныхъ и богобоязненныхъ, дуэли между ‘Голосомъ’ и правительственнымъ авторитетомъ будетъ положенъ конецъ?…’ (Просимъ простить нкоторую безсвязность этой фразы. Благородное волненіе, очевидно, отражается на склад княжеской рчи.) ‘Образумься, милый органъ тайныхъ совтниковъ и Врочекъ Засуличъ… Сегодня, когда я прочиталъ его передовую статью по поводу двухъ судебныхъ эпизодовъ, въ которыхъ полицейскіе чиновники на Руси (sic) подверглись преслдованію… признаюсь откровенно, я почувствовалъ приступъ не только злости, но бшенства противъ публициста ‘Голоса’, написавшаго такую умышленно гнусную статью, опять-таки, подъ предлогомъ нападки на простого полицейскаго, направленной противъ правительства’.
Мы позволимъ себ сдлать еще нсколько выписокъ изъ этой прекрасной статьи, чтобы г. А. C. Суворинъ увидлъ, что значитъ, ‘писать въ хорошемъ тон’ и великодушно относиться къ противнику, надъ которымъ уже нависла кара. Призывалъ ли князь Мещерскій эту кару? О, нтъ. Наоборотъ, онъ стоялъ за ‘свободу чужого мннія’.
‘Говорятъ о запрещеніи ‘Голоса’, — пишетъ онъ въ томъ же номер.— Я, признаться, не понимаю, зачмъ запрещать ‘Голосъ’, т. е. длать именно то, чего онъ самъ добивается (?!). Зачмъ просто не запретить ‘Голосу’ быть непримиримымъ и крайне пристрастнымъ въ своемъ направленіи’. А сдлать это, по мннію князя, очень легко: теперь ‘Голосъ’ слушается однихъ тайныхъ совтниковъ и пишетъ по ихъ внушенію. Нужно приказать ему слушаться другихъ тайныхъ совтниковъ и писать по ихъ внушенію’.
Какъ видите, читатель, кн. Мещерскій въ трудную для противника минуту сдлалъ все, что отъ него зависло… Не смотря на эту великодушную защиту (кто посметъ сказать, что именно благодаря ей?) — 42-й No ‘Голоса’, говорившій о процессахъ двухъ полицейскихъ (и о монастырскихъ тюрьмахъ) — былъ послднимъ. Противникъ замолкъ навки… Что же вы думаете: кн. Мещерскій радуется его гибели? О! нтъ, наоборотъ: онъ вдь ‘ужасно почувствовалъ нарушеніе свободы печати’ и высказалъ это чувство въ слдующемъ же 8-ихъ номер ‘Гражданина’.
‘Ты меня спрашиваешь, — говоритъ авторъ ‘Писемъ консерватора’ какому-то своему собесднику, — доволенъ ли я? Да (да?!), если бы вредное дйствіе на общество было сосредоточено въ одномъ ‘Голос’… но направленіе ‘Голоса’ — это многоголовая гидра: раздавишь одну его голову, а она поднимаетъ другую’… ‘Голоса’ нтъ, это правда, но тнь его преслдуетъ повсюду… Вчера (она) явилась ко мн и изрекла слдующее: ‘Взгляни на газеты и журналы: разв они въ другихъ выраженіяхъ не пускаютъ въ общество т же мысли, какъ и я?.. Разв они не собираютъ такъ же тщательно, какъ и я, только факты и явленія, которые рисуютъ безпомощность власти и неудовольствіе общества?..’
Надемся теперь, посл этихъ краснорчивыхъ справокъ, подлежащихъ проврк всякаго, кто ихъ пожелаетъ проврить, дло становится яснымъ, какъ день, надемся также, что намъ удалось показать, съ какимъ неоспоримымъ правомъ В. П. Мещерскій, россійскій князь, длающій честь русской литератур своимъ благосклоннымъ участіемъ, сіятельный публицистъ и внукъ Карамзина, можетъ сказать о себ, что онъ относительно печати не допускаетъ возможности лгать и обманывать…
Въ предыдущей замтк у насъ разсказано о томъ, какъ въ Самарской губерніи урядникъ, вступивъ въ роль цензора, отобралъ у учительницы и посадилъ въ холодную ‘человческій голосъ’, заключенный въ граммофонъ, за то, что онъ заплъ некрасовское: ‘Выдь на Волгу: чей стонъ раздается…’ Мы глубоко уврены, что, если бы, волею судебъ, кн. Мещерскій находился у власти, то онъ непремнно вступился бы за права ‘человчьяго голоса’ такъ же искренно, какъ онъ заступался за ‘Голосъ’ газетный. И сказалъ бы онъ, приблизительно, слдующее:
— Вы спрашиваете, г. самарскій урядникъ, доволенъ ли я, что вы посадили въ холодную ‘человческій голосъ’? Да, если бы вредное дйствіе на общество было сосредоточено въ одной этой машинк… Но машинокъ много, а учительницъ, пожалуй, еще больше… Стоитъ ли арестовывать граммофонъ, когда учительница осталась на свобод и можетъ тотчасъ же купить другую машинку… Вотъ, если бы у васъ хватило ршимости на рядъ дйствій, осуществляющихъ программу’…
И, конечно, посл этого когда-нибудь, въ своихъ правдивыхъ мемуарахъ, князь будетъ имть право сказать: ‘я ужасно почувствовалъ тогда нарушеніе свободы ‘человчьяго голоса’…
О, нтъ. Внукъ Карамзина не обманщикъ, и какая бы погода ни водворилась въ нашемъ отечеств, русская печать, конечно, не забудетъ роли кн. Мещерскаго въ судьбахъ родного слова…
1904 г.