Недавно въ Париж напечатаны Лагарповы сочиненія и переводы, найденныя посл смерти Автора. Главнйшія изъ нихъ суть: Восемь псней Освобожденнаго Іерусалима Тассова, въ стихахъ, Четыре псни Фарсаліи Лукановой, въ стихахъ же, Поэма О женщинахъ, и другія. При семъ собраніи приложена записка, найденная между бумагами Лагарпа, она помщена во многихъ Французскихъ Журналахъ: думаемъ, что и наши Читатели будутъ ею довольны.
Мн кажется, что я только вчера былъ свидтелемъ описываемаго здсь произшествія, хотя въ самомъ дл оно случилось въ начал 1788 года. Мы сидли за столомъ у одного вельможи, умнаго человка, и нашего академическаго собрата. Многолюдное общество состояло изъ особъ разнаго званія, изъ придворныхъ и гражданскихъ Чиновниковъ, Литтераторовъ, Академиковъ и проч. Пиршество было великолпное. Передъ окончаніемъ обда, вина Мальвоазійское и Констанское такъ развеселили гостей, что каждой почиталъ дозволеннымъ говоришь все, лишь бы только заставить смяться. Шамфоръ прочиталъ свои неблагопристойныя сказки, знатныя женщины, собесдницы наши, слушали не закрываясь опахаломъ. Потомъ начали шутить надъ Религіею: одинъ читалъ отрывокъ изъ Орлеанской Двственницы, другой повторялъ философскіе стихи Дидеротовы:
Et des boyaux du dernier prtre
Serrez le cou du dernier roi.
Третій встаетъ, держа въ рук полной стаканъ, и восклицаетъ: такъ, господа! я столько же увренъ въ томъ, что нтъ Бога, какъ и въ томъ, что Гомеръ былъ глупецъ. — И въ самомъ дл онъ говорилъ то, что думалъ. Начали разсуждать о Бог и о Гомер, нкоторые изъ собесдниковъ защищали того и другаго. Разговоръ становился отчасу важне. Съ удивленіемъ выхваляли переворотъ, сдланный Вольтеромъ въ умахъ современниковъ, и признавались, что въ томъ состоитъ главное право его на знаменитость. ‘Онъ задалъ тонъ своему вку, онъ заставилъ читать себя и въ залахъ и въ переднихъ комнатахъ.’ Одинъ изъ гостей, на силу выговаривая отъ смха, разсказалъ намъ, какъ п_е_р_у_к_м_а_х_е_р_ъ, стоя за креслами съ гребенкою въ рукахъ, удивилъ его, сказавъ: знайте, сударь, что я, бдной слуга, также не держу никакой вры, какъ и другой кто нибудь. — Вс заключили, что скоро послдуетъ важная перемна, и что суевѣ,ріе и фанатизмъ уступятъ мсто Философіи, вычисляли, когда по видимому настанетъ сіе вожделнное время, и кто изъ собесдниковъ доживетъ царствованія Разума. Старики съ прискорбіемъ говорили, что не увидятъ его, молодые люди радовались, имя вроятнйшія причины ожидать близкой перемны, вс поздравляли Академію съ тмъ, что она приготовила великое дло, и что была главнымъ мстомъ, средоточіемъ, пружиною свободы мыслить.
Одинъ изъ собесдниковъ не бралъ участія въ веселости нашего разговора, и даже шутилъ скромно надъ нашимъ восторгомъ. Это былъ Казотъ, человкъ любезный и оригинальный, но по несчастію до безумія зараженный мечтами Иллюминатовъ. ‘Господа! — сказалъ онъ, принявъ на себя важный видъ: успокойтесь, вы вс доживете до этой великой и славной перемны, которой такъ сильно желаете. Вамъ извстно, что я отчасти умю угадывать будущее, повторяю, вы ее увидите. — Ему отвчаютъ извстнымъ припвомъ: faut pas tre grand forcier pour a, (для сего не нужно быть великимъ колдуномъ.) — ‘А можетъ быть и нужно для того, что хочу сказать вамъ. Знаете ли, что послдуетъ за этою революціею, — что случится со всми, сколько васъ тутъ ни есть, и что будетъ посл? — Увидимъ — сказалъ Кондорсетъ съ угрюмымъ видомъ своимъ и дурацкою усмшкою: для Философа не противно попасть на Пророка. — ‘Вы, Г. Кондорсетъ, издохнете на полу въ тюрьм, умрете отъ яда, которой проглотите, чтобъ избавиться отъ рукъ палача, — умрете, говорю, отъ яда, которой принуждены будете носить при себ въ сіе счастливое время.’
Сперва вс изумились, но вспомнивъ, что доброй Казошъ часто бредилъ на яву, стали смяться. — Г. Казотъ! сказка, которою вы насъ теперь попотчивали, не такъ забавна, какъ вашъ Влюбленный дьяволъ {Такъ называется маленькой романъ сочиненный Казотомъ.}. Отъ чего пришло вамъ въ голову говоришь о тюрьм, объ яд, о палачахъ? какое иметъ отношеніе вся эта дрянь къ Философіи, къ царству Разума? — ‘Я говорю вамъ, что во имя Философіи, человчества, свободы, васъ погубятъ, и что это случится въ царствованіе Разума, тогда Разумъ только будетъ имть свои храмы, во всей Франціи будутъ воздвигнуты храмы одному Разуму, а боле никому.’— Увряю васъ — сказалъ Шамфоръ съ ядовитою улыбкою — что вы не будете въ числ жрецовъ при сихъ храмахъ. — ‘Я думаю тоже, но вы, Г. Шамфоръ, какъ жрецъ, и какъ особа достойная сего званія, вы надржете себ жилы бритвою въ двадцати двухъ мстахъ,— и однакожь умрете, спустя потомъ нсколько мсяцовъ.’ — Опять вс взглядываютъ одинъ на другаго, и смются. ‘Вы, Г. Викъ д’Азиръ, не сами себ откроете жилы, но въ припадк подагры велите себ пускать кровь шесть разъ въ одинъ день, и въ слдующую ночь умрете. Вы, Г. Николай, погибнете на эшафот, вы, Г. Бальи — также на эшафот, вы, Г. Мальзербъ — также на эшафотѣ,….’ Слава Богу! — сказалъ Руше, кажется, Г. Казотъ сердитъ только на Академію, онъ поступилъ съ нею безжалостно, благодареніе Небу, что я…. — ‘Вы погибнете также на эшафот.’ — Можно биться объ закладъ — закричали гости — что онъ поклялся перерзать всхъ! — ‘Не я поклялся.’ — Ктожь? разв Турки, или Татаре овладютъ нами? — ‘Совсмъ нтъ, я уже сказалъ вамъ это: одна Философія, одинъ Разумъ будетъ управлять вами. Философы окажутъ вамъ сіи услуги, — тѣ, самые люди, которые безпрестанно будутъ произносить ныншнія ваши слова, будутъ повторять вс ваши правила, будутъ ссылаться, подобно вамъ, на стихи Дидеротовы, и на отрывки изъ Орлеанской Двственницы….’ — Разв не видите, что онъ полной дуракъ? — говорили гости одинъ другому на ухо, ибо Казотъ не перемнялъ своего важнаго вида: онъ шутитъ, а вы знаете, что въ шуткахъ обыкновенно есть и чудесность. — Правда — сказалъ Шамфоръ: но чудесность его ни мало не весела, онъ слишкомъ изволитъ жаловать эшафоты и вислицы. Когда все это сбудется? — ‘Все, что я ни говорилъ вамъ, исполнится прежде шести лтъ.’
Сколько чудесъ! — сказалъ я: для чего вы обо мн не упомянули? — ‘И съ вами сдлается чудо: вы обратитесь къ Христіянству.’ — Громкія восклицанія. — Слава Богу! — подхватилъ Шамфоръ — я ободряюсь, если намъ суждено погибнуть въ то время, когда Лагарпъ сдлается Христіяниномъ — то намъ никогда не умирать.
Мы женщины весьма счастливы — сказала Дюшесса Граммонъ — что революція до насъ не касается, говорю не касается не потому, будто бы мы не мшались въ нее, но потому, что вошло въ обыкновеніе уважать насъ, и что полъ нашъ …. — ‘Вашъ полъ, милостивыя государыни, на сей разъ не защититъ васъ, мшайтесь вы, или не мшайтесь, но съ вами поступаемо будетъ, какъ съ мущинами, безъ малйшаго различія.’ — Что это значитъ у Г. Казотъ? вы намъ проповдуете преставленіе Свта. — Этого ничего не знаю, знаю только, что Вашу Свтлость и многихъ другихъ госпожь, вмст съ вами, повезутъ къ эшафоту на поносной тележк, съ завязанными назадъ руками.’ — Въ этомъ случа надюсь покрайней мр имть карету, обитую чернымъ сукномъ. — ‘О нтъ, сударыня! госпожи, знатне васъ, подутъ на поносной тележк, и съ завязанными назадъ руками.’ — Знатне меня? не уже ли Принцессы крови? — ‘Знатне васъ, сударыня, знатне….’ — Все общество пришло въ смущеніе, и самъ хозяинъ нахмурился, шутка уже казалась неумренною. Г-жа Граммонъ, желая разсять непріятность, не стала требовать окончанія послдняго отвта, но только прибавила: увидите, господа, что онъ не дастъ мн и духовника. — ‘Такъ точно, сударыня, вы не будете имть его, ни вы, ниже кто либо другой. Послдній, кому окажутъ сіе снизхожденіе, будетъ….’ Казтшъ остановился. — Говорите, говорите, кто этотъ счастливой смертной, которой будетъ имть преимущество передъ другими ? — ‘Сіе преимущество одно только у него останется, этотъ человкъ есть — Король Французскій.’
При семъ слов хозяинъ дома тотчасъ вскочилъ съ мста, и вс гости встали. Онъ подошелъ къ Казоту, и съ видомъ огорченія сказалъ ему: уже время, дорогой Казотъ, прекратишь эту печальную шутку. Вы простираете ее слишкомъ далеко, и вводите въ хлопоты все общество и самихъ себя. Казотъ, не отвчая ни слова, вознамрился уйти, Г-жа Граммонъ, которой хотлось разогнать смущеніе, подошедши къ нему, сказала: Господинъ пророкъ! вы объявили намъ будущія приключенія, для чего же о себ ничего не говорите? — Казотъ нсколько времени молчалъ, потупивши взоры. — ‘Милостивая государыня! читали ль вы у Іосифа объ осад Іерусалима?’— Безъ сомннія. Кому не извстно это мсто? Однакожь положимъ на часъ, будто я не читала его. — ‘Во время осады, одинъ человкъ семь дней сряду, въ виду осажденныхъ и осаждающихъ, по разу въ день обходилъ вокругъ окоповъ у крича голосомъ громкимъ и плачевнымъ: горе Іерусалиму! а въ седьмой день закричалъ: горе Іерусалиму! горе и мн! и въ тужь минуту пребольшой камень, брошенный изъ машинъ непріятельскихъ, упалъ ему на голову, и размозжилъ его подъ собою.’