Картинка с натуры, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

КАРТИНКА СЪ НАТУРЫ.

Анна Андреевна. Да вамъ-то чего бояться? вдь вы не служите.
Добчинскій. Да такъ знаете, когда вельможа говоритъ, чувствуешь страхъ.
Гоголь.

Помщикъ Андрей Ивановичъ Старожовъ всталъ съ восходомъ солнца. Закуривъ трубку, кашляя и шаркая по полу туфлями, онъ началъ бродить по комнатамъ, посвистывая но временамъ ‘чижика’: эта маленькая демонстрація, по его мннію, была тонкимъ намекомъ на то, что пора вставать.

Изъ сосдней спальни, подобно разбитому колокольчику, продребезжалъ голосъ Прасковьи Ивановны, его супруги, она отвчала на стукотню мужа:

— Андрей Ивановичъ, Андрей Ивановичъ!… Да перестанете ли вы наконецъ стучать? Эхъ расходился съ ранняго утра… Андрей Ивановичъ просвисталъ финалъ ‘чижика’.

— Ей человкъ,— т. е. Иванушка! проговорилъ смягчая голосъ, Андрей Ивановичъ, испугавшись повелительнаго ‘ей’. Что за дрянная привычка кричать, подумалъ онъ, никакъ не привыкну къ этому… гуманному обращенію. Ну да и народъ-же бестія: знаетъ какъ подъхать, какъ укольнуть… Иногда руки вотъ такъ я чешутся — терпи, не то попадешь еще въ журналъ. Я знаю, даже наврное знаю, что его п—ство слдитъ за каждымъ No Встника: прочитываетъ его отъ a до z, прочтетъ, да и подумаетъ: ‘гмъ! А я вполн былъ убжденъ, что почтенный Андрей Ивановичъ — либералъ, передовой человкъ. Скверно. Кажется, не быть ему у насъ предводителемъ’. Въ особенности эта прескверная исторія съ французомъ-управляющимъ меня мучитъ: экая диковина, что я за грубость веллъ тутъ-же, на пол, припречь его къ моей бричк въ пристяжку — и проскакалъ съ нимъ верстъ пять къ деревн… Ну, да и постегивалъ же его Алешка, хе, хе, хе. Золотое было время.

— Иванъ, Иванушка! прокричалъ опять Андрей Ивановичъ, выпрямляясь передъ зеркаломъ, и поправляя свои сдые волосы. Въ отвтъ на приглашеніе, передъ нимъ явился, начесанный, заспанный и босой Иванъ, почтительно ожидая приказанія своего барина.

— Какова моя прическа, Ваня?

— Оченно даже отличная.

— Позови Дуньку.

— Не велно пущать, проговорилъ, лукаво улыбаясь, Иванъ: барыня строго на строго наказала не ходить Дуньк въ вашу комнату. Какъ узнаютъ, не дай Богъ.

— Молчать, дуракъ. Не велно?… А на конюшню хочешь, а? При слов ‘конюшня’ Андрей Ивановичъ вспомнилъ, что вдь онъ либералъ, и поспшилъ пояснить роковое слово смягченнымъ ‘то есть’: то есть, эка ты шутникъ, Иванушка, хе, хе, хе…. позови же ее. При послднихъ словахъ, дверь распахнулась — и на порог явилась Прасковья Ивановна, въ сопровожденіи дочери, довольно красивой брюнетки. Прасковья Ивановна была въ измятомъ чепц и несла тарелку съ просфорой.

— Что-о, Дуньку?… Безстыдникъ вы этакой, Андрей Ивановичъ, Бога-бы побоялись. Тутъ страстная недля, а онъ за Дунькой. Дочери-бы постыдились: вишь, какъ она, бдненькая, покраснла.

— Fi, papa, проговорила Маша, стыдливо потупя взоръ.

— Что!?? Ужъ ты пожалуста замолчи, не то я тебя твоимъ же оружіемъ: ‘права сердца’, пискливо провизжалъ Андрей Ивановичъ, подражая голосу своей дочери.

Маша надула губки, и съ заученною небрежностью раскинулась въ креслахъ, поглядывая на живописно образовавшіяся складки своего платья.

Андрей Ивановичъ услся пить чай, и вмст съ тмъ, по заведенному обычаю, принялся завтракать. Онъ дожилъ до того счастливаго возраста, когда сердце вполн подчиняется желудку: при вид жаренной индйки — онъ забывалъ и жену, и дтей и вс свои тревоги. Прасковья Ивановна взглянула искоса на мужа: ей стало досадно, что онъ съ ножемъ въ рукахъ, и, можно сказать со страстію — принялся ухаживать вокругъ индйки. ‘Что за несчастная я женщина! подумала она: не только что съ Дунькой, но даже съ индйкой должна я соперничать’! Прасковья Ивановна приготовилась уже разразиться обычною бранью,— какъ вдругъ появился объздчикъ, привезшій всть, что ‘ихъ п—ство прибудутъ завтра къ обду’.

Поднялась бготня, суета, все стало готовиться къ торжественному пріему его п—ства. Андрею Ивановичу вздумалось блеснуть предъ своими, и онъ тотчасъ же заставилъ свою дочь, отличавшуюся красивымъ почеркомъ, писать приглашенія ко всмъ ближайшимъ сосдямъ.

— Да смотрите же, Маша, не забудь пригласить и нашего молодого ‘сосда либерала’. Терпть я его не могу, но онъ мн необходимъ: во-первыхъ, онъ родственникъ его п—ства, а во-вторыхъ, сотрудникъ какихъ то журналовъ — опасный человкъ.

Дверь растворилась — и въ комнату вторично взошелъ объздчикъ. По въ этотъ разъ въ его физіономіи не было уже прежней торжественности. Онъ торопливо донесъ, что у почтовой дороги стоитъ валка чумаковъ, что она не хочетъ платить денегъ за выпасъ скота, что ‘бунтуются, дерется и побили на смерть прикащика’.

Андрей Ивановичъ не вытерплъ: ‘сдлать коня и взять топоръ. Живй’!

Минутъ десять спустя, Андрей Ивановичъ, съ людьми, уже мчался по направленію къ почтовой дорог. Пріхавъ на мсто происшествія, онъ засталъ своего прикащика — вовсе не мертвымъ, а перебранивающимся хроматическою бранью съ чумаками. Чумаки ршительно отказывались отъ платежа: такого упорнаго сопротивленія Андрей Ивановичъ никакъ отъ нихъ не ожидалъ. Схвативъ топоръ и подбжавъ къ одному изъ чумацкихъ возовъ, онъ принялся съ озартомъ рубить колеса. Но въ это же самое время, надъ самымъ его ухомъ раздался почтовый звонокъ: огромный дормезъ, шестирикомъ, промчался мимо, а изъ дормеза, улыбаясь, вжливо кланялись Андрею Ивановичу — его п—ство и ‘сосдъ-либералъ’.

Андрей Ивановичъ остолбенлъ.

Блдный, съ топоромъ въ рукахъ, посмотрлъ онъ вслдъ удалявшемуся дормезу. Надежда быть предводителемъ, а тамъ получить и орденъ — рухнулась сама собою: его п—ство могъ убдиться теперь на яву, что Андрей Ивановичъ — отсталый человкъ.— ‘А все это вы, архибестіи, обратился онъ къ чумакамъ,— каторжный вы народъ, грабители. Жилы тяните изъ тла. Вамъ бы головы рубить, а не колеса’! Андрей Ивановичъ посмотрлъ еще разъ въ даль…. Дормеза уже не было, а передъ нимъ растилась необозримая степь, легкія весеннія облака тихо плавали но голубому небу, бросая по степи подвижную тнь, теплый втерокъ пробгалъ по верхушкамъ травы, нашептывая Андрей Ивановичу о давно быломъ и невозвратномъ времени. Чувство одиночества сжало его сердце: ему показалось, что онъ уже лишній человкъ на свт, что его чуждаются новые люди, ему непонятны ни ихъ желанія, ни интересы, даже старые товарищи, вмсто прежняго радушнаго откровенія, сдлались какъ-то натянуты: они скрываютъ свои убжденія, свой образъ мыслей, и поютъ уже на иной, фальшивый тонъ. Андрею Ивановичу показалось тсно на свт….

— Я — просто старая декорація въ новомъ представленіи…. нуль, ничто. Даже спокойно пообдать не дадутъ, — обратился онъ снова къ чумакамъ. Чрезъ этихъ чертей нельзя будетъ даже въ глаза спокойно взглянуть, сосди, гости — на смхъ подымутъ, его п—ство…. Ахъ вы архибестіи! Руби-жъ имъ колеса….

Утро. Въ помщичьемъ дом Андрея Ивановича Старожилова вс почивали мирнымъ сномъ, только камердинеръ пріхавшаго вчера генерала, да слуга Старожилова Иванъ — не спали: они занимались чтеніемъ. Иванъ, подражая голосу мстнаго дьячка, читалъ изъ какой то старой засаленной книги, кожаной переплетъ который покоробился отъ времени и очень походилъ на покоробившееся лицо самаго чтеца, а камердинеръ, скрестивъ руки и важно разсвшись на стул, какъ расписанный франтъ на вывски цирюльника — внимательно слушалъ чтеца. Иванъ продолжалъ читать: ‘…а не-неврные и… и поганые турки ко-козлогласили, аріане-же нечестивые плясали какъ ско-скоморохи… и сіе же видхомъ… о томъ мы гршные ди-дивихомс…’

— Пшш… тише! экъ разорался, произнесъ шопотомъ вошедшій на цыпочкахъ помщикъ Старожиловъ. ‘Ну что? обратился онъ къ камердинеру, ихъ п—ство почиваютъ’?

— Почиваютъ-съ.

— Пшш… послушай Иванушка, скажи ты дворнику, чтобы онъ непремнно убилъ сову: эта подлая птица мн днемъ и ночью не даетъ покоя своими погребальными симфоніями… три года подъ окнами, ежедневно, смерть накликиваетъ… Какъ убьетъ, такъ сейчасъ-же прибить ее въ конюшн надъ арабчикомъ: пусть домовой потшится. Да покрпче ее, бестію!… Скажи — на водку получишь. Вчера дворникъ овечью шкуру на шапку просилъ — и ту получитъ, какъ только убьетъ сову… Тутъ болзнь одолваетъ, исхудалъ такъ, что кажется солнце и луна сквозь ребра просвчиваютъ, а она, подлая, еще смерть призываетъ… Такъ, Иванушка, я боленъ, очень даже боленъ… таю какъ воскъ, здоровье мое — какъ соломенка: отъ малйшаго дуновенія сломается. Вс полагаютъ, что я здоровъ, никто не вритъ моей болзни… ужъ сколько разъ я теб твержу, что я боленъ, но и этого даже мало. Если мн легче не станетъ,— я напишу духовную.

— О-о, охъ, Андрей Ивановичъ, простоналъ жалобно Иванъ.

— Охать не можешь, а ты, Иванушка, приготовь мн лучше позавтракать, да и самоваръ наставь. А что, попадь лучше?

— Ночью изволила Богу душу отдать.

— Какъ? такъ она…

— Умерли-съ.

— Гмъ, гмъ… Можетъ быть, и я скоро за ней послдую, Иванушка… шутить нечего. А что, не правда ли, я сегодня блденъ, глаза мутны, губы посинли?

— Точно такъ-съ, не прикажите ли малиноваго чаю приготовить?

— Нтъ, Иванушка, лучше скоре позавтракать чего нибудь.

— Слушаюсь-съ, произнесъ громко Иванъ.

— Ш-ш-шь! прошепталъ Андрей Ивановичъ, подбирая полы халата и уходя на цыпочкахъ изъ лакейской.

Слуги переглянулись и улыбнулись.

— Вотъ уже тридцатый годъ, какъ баринъ, мой ежеднево умираетъ, а здоровъ — поди какъ: вола сшибетъ.

Андрей Ивановичъ отправился въ свой кабинетъ.

— Никакъ не узнаешь, подумалъ онъ, что за птица его п—ство: нашъ или ихъ, — обыкновенный, или современный человкъ? Вчера вдь онъ извинилъ мой поступокъ съ чумаками, говоря, что ‘это можетъ со всякимъ случится’. Да и какая же въ самомъ дл диковина, что я порубилъ колеса чумакамъ!… вдь за непослушаніе! было за что… И либералъ тоже самое сдлалъ бы на моемъ мст: не изъ дерева же я?… А славная вещь быть предводителемъ. Прасковья Ивановна очень, очень обрадовалась бы. Гмъ, предводительша!… очень даже не дурно! А тамъ орденъ, красная лента на ше: она очень мн къ лицу, боле нежели сосду Галкину. Хотя онъ и либералъ, за то рожа дрянная, дамская, молочная, никакой важности, даже страху не внушаетъ: ну что онъ за предводитель!

Съхались сосди, большой обдъ. Прасковья Ивановна занимала его п—ство. Она красовалась въ новомъ чепц, только что изъ картонки, и, къ ужасу дочери, забыла въ поспшности снять съ него пломбу и этикетку магазина съ цною 5 р. 75 коп.

— Да, круто повернуло время! Отпть, какъ покойниковъ, хотло насъ молодое поколніе — ну, да пока еще живемъ? проговорилъ его п—ство съ какою-то странною улыбкою.

‘Сосдъ-либералъ’ незамтно улыбнулся, а Андрей Ивановичъ подумалъ: ‘что это? не шутятъ ли ихъ п—ство? Вдь онъ, какъ кажется, человкъ ныншняго вка?’

— Да-съ, какъ покойниковъ, торопливо повторилъ съ неловкой улыбкой Андрей Ивановичъ, привыкшій поддакивать старшему, живемъ, хотя съежились, но все-таки живемъ! И подумалъ: ‘ну что, въ самомъ дл, если онъ пошутилъ?’

Андрею Ивановичу вдругъ сдлалось очень неловко.

— Довольны ли вы вашимъ новымъ сосдомъ Воробьевымъ? Каковъ онъ? Проказникъ? спросилъ его п—ство.

— Проказникъ-съ, ваше п—ство, повторилъ ршительно въ этотъ разъ Андрей Ивановичъ, твердо убжденный, что слово ‘проказникъ’ сказано въ самомъ дурномъ смысл: да притомъ, онъ, знаете, человкъ, неимющій никакого физическаго воображенія (Андрей Ивановичъ любилъ предъ старшими выражаться всегда высокимъ слогомъ).

— Что это ‘планетный человкъ’? спросилъ его п—ство.

— Это… знаете, ваше п—ство, дамскій человкъ.

— Т. е. любитъ дамское общество.

— Нтъ-съ: хозяйственную часть не понимаетъ…

Прасковья Ивановна мигнула мужу подкрашенными бровями, чтобъ онъ замолчалъ, при чемъ на чепц расшаталась пломба, какъ маятникъ, но Андрей Ивановичъ не замчалъ ничего: все его вниманіе было сосредоточено на его п—ств и на мысли — унизить въ глазахъ его Воробьева, самаго опаснаго соперника на выборахъ. Андрей Ивановичъ не разставался еще съ надеждою быть предводителемъ.

— Гмъ, такъ вотъ онъ каковъ! и его п—ство засмялся.

— Да-съ, притомъ онъ, знаете (и Андрей Ивановичъ понизилъ голосъ), — нигилистъ… атеистъ чистйшей воды, заговоритъ — хоть святыхъ выноси! Иногда въ обществ подведетъ такія вакаціи, что не только дамамъ, но и всякому благовоспитаному дворянину очень неприлично слушать. Какъ прідетъ ко мн, — то у меня дочь не смй выходить. Нравственность, знаете, можетъ пострадать.

— Такъ вы его не принимаете у себя?

— Нтъ-съ, ваше п—ство, не приличенъ-съ.

— Жаль. А я надялся повидаться съ нимъ у васъ: онъ мой родной племянникъ.

Настала очень непріятная пауза. У окна послышался пронзительный крикъ совы, затмъ раздался выстрлъ… и вскор, съ ружьемъ и съ совою въ рукахъ показался у дверей дворникъ.

— Убилъ-съ.

— Бобра! добавилъ Андрей Ивановичъ, избгая грознаго взгляда Прасковьи Ивановны.

Вечеромъ, посл отъзда его п—ства, Андрей Ивановичъ, ходя по кабинету съ сосдомъ Ивашкиннымъ, горько жаловался на свой промахъ. ‘Ну зналъ бы я напередъ, что его п—ство уже смненъ и навсегда оставляетъ нашъ край, то я, говоря съ нимъ, нечувствовалъ-бы этакого страха… А что, узнали ли вы, каковъ его намстникъ’?

— Не изъ нашихъ либералъ-съ.

— Тьфу! Тоже изъ передовыхъ?

— Передовой, Андрей Ивановичъ: другихъ обходили чинами — его никогда.

РАЗСКАЗЫСТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

КАРТИНКА СЪ НАТУРЫ.

Читайте также:

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА