Каронин
Каронин
1
1
2
2
* * *
Сноски
Сноски
Каронин, Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович, Год: 1956
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Еголин А. М.
Николай Елпидифорович Петропавловский (писавший под псевдонимом С. Каронин) прошел тернистый жизненный путь. Он родился 19 октября 1853 года в семье сельского священника Бузулукского уезда Самарской губернии (ныне Куйбышевской области). От природы был болезненным, рос слабым и хилым мальчиком. Учился в Бузулукском духовном училище, в Самарской семинарии, затем в гимназии, но курса не кончил. Вся молодость Николая Елпидифоровича прошла в условиях тяжелых материальных лишений. Многочисленная семья отца жила бедно, случайный литературный заработок начинающего писателя не обеспечивал даже его самого.
Неизгладимое впечатление на всю жизнь Петропавловского оставило его детство, жизнь среди крестьян, природа Самарской губернии. Эти впечатления и легли в основу многих его произведений из деревенской жизни. Писатель ощущал неразрывную связь с интересами крестьянства и всегда стремился в своих произведениях реалистически изобразить природу и людей русской деревни.
Н. Е. Петропавловский несколько раз обвинялся царским правительством в деятельности, связанной с революционной пропагандой. Он привлекался к суду по делу 193-х (см. ‘Введение’), а затем в 1881 году был выслан в Западную Сибирь на пять лет, из которых первые два года жил в Кургане, а остальные три года в Ишиме.
Ссылка окончательно подорвала и без того слабое здоровье Каронина. Народнический писатель Г. А. Мачтет, видевшийся с ним в Ишиме, в своих воспоминаниях так описывает Николая Елпидифоровича:
‘Это был уже не бодрый, свежий юноша, а вполне сложившийся человек, писатель с определенной физиономией и установившейся репутацией, только попрежнему ласковый, добрый, до женственности деликатный, с теми же скорбно вдумчивыми глазами, с тою же доброю улыбкой, которая всегда чаровала всех. Но была в нем и разительная перемена: он казался совсем изможденным, совсем больным, — до того был он худ и бледен, первая мысль при взгляде на него была мысль о злом недуге, о последней степени чахотки. Но тогда ее еще не было, — всё это было продуктом вконец почти разбитых, истерзанных нервов’.1
Встречавшийся с Карониным в Нижнем Новгороде, после его возвращения из ссылки, М. Горький говорит о его ‘замученном лице и рассеянном взгляде светлых глаз’.1
Неустанные заботы о куске насущного хлеба, полуголодная жизнь, скитания по тюрьмам, этапам, ссылкам ускорили гибель Каронина.
Умер Каронин от горловой чахотки 24 мая 1892 года. Так преждевременно ушел из жизни писатель, ‘искренно веровавший в безграничную силу народа, — силу, способную творить чудеса’.2
Каронин сочетал в себе трезвый взгляд на крестьянство, жестокую критику основ деревенской жизни и любовь к простому русскому человеку.
Писатель свою работу в области литературы рассматривал как беззаветное служение народу. ‘Литература, — пишет биограф Н. Е. Петропавловского, — всегда была для него храмом’, он ‘горячо отстаивал мысль, что задача современного художника сводится к тому, чтобы, главным образом, будить и шевелить чувства читателя, а не давать ему одно спокойно объективное изображение’.3
Каронин всю жизнь стремился найти подлинный путь к счастью русского народа, в то время угнетенного и обездоленного. Он говорил: ‘Слово имеет свое сердце, и это сердце есть стремление к истине и борьба за всё человечное…‘.4
В творчестве С. Каронина было два периода: первый — с 1879 по 1887 год, когда он писал произведения на темы из крестьянской жизни, и второй — с 1888 по 1892 год, когда писатель преимущественно изображал среду народнической интеллигенции.
Первый период в развитии его творчества является основным и решающим. Каронин верил, что правда существует в деревне, в простом народе, поэтому он больше всего думал и писал о крестьянстве. Всю жизнь он был занят исканием ‘правды-справедливости’.
Первый из очерков Каронина ‘Безгласный’ был написан в Петропавловской крепости, где он отбывал заключение, и помещен в журнале ‘Отечественные записки’ за 1879 год. Большинство произведений Каронина о деревне публиковалось в этом журнале.
Каронин беспощадно правдиво изобразил распад крестьянских ‘устоев’, расслоение деревни и ‘деятельность’ кулачества в борьбе с общинными началами.
Реформа 1861 года вконец разорила крестьянство. Крепостнические остатки вызывали разорение и обнищание деревни. ‘Ни в одной стране в мире, — писал Ленин, — крестьянство не переживало и после ‘освобождения’ такого разорения, такой нищеты, таких унижений и такого надругательства, как в России’.5 Крестьянство вследствие крепостнической реформы было лишено той земли, которую оно испокон веков обрабатывало и привыкло считать своей.
В ряде произведений Каронин показывает, как крестьяне оказались обманутыми в своих надеждах на получение земли. ‘Светлые фантазии’, ‘фантастические замыслы’ крестьянина неизменно связаны с землей. В ‘Рассказах о Парашкинцах’ (1879—1880) писатель ярко изобразил сокровенные думы крестьянина Миная:
‘Когда он мечтал, то прежде всего рисовал себе землю, много земли, и был уверен, что надел положен будет способный во всех смыслах. На этом он и проекты свои основывал, на одном этом. И избу построить, и соху починить в кузнице, и рукавицы купить, и хозяйке платок приобресть — всё это можно было сделать только при земле. И вдруг — болотца! Мгновенно все предположения и мечты Миная разлетелись прахом. Так и сам Минай думал, признаваясь, что ‘теперь уже что ж… теперь уж больше ничего’… ни в настоящем, ни в будущем’.1
В итоге реформы крестьянство нищает, голодает и, как о высшем счастье, мечтает о чистом, беспримесном ‘святом хлебе’.
В цикле очерков ‘Снизу вверх’, дающих ‘историю одного рабочего’, Каронин правдиво показывает бедствие пореформенной деревни. В семействе Луниных ‘ели какую-то выдумку, которую Мишка называл не хлебом, а ‘штукой» и ‘питал к нему отвращение’ (стр. 510). В результате голода — физическое вырождение:
‘…оказалось, что Михайло в солдаты не годится. Раздетый в рекрутском присутствии, он обнаружил всю свою физическую несостоятельность. Смерили его рост — мал, измерили и выслушали грудь — плоха и узка. Ноги оказались выгнутыми кнаружи. Позвоночный столб кривой. Брюхо большое. Малокровие… Во всей его фигуре в исправности были только лицо, холодное, но выразительное, и глаза, сверкающие, но темные, как загадка’ (стр. 515).
Каронин всесторонне изображает бесправие народа. Юридически свободное, пореформенное крестьянство находилось в постоянной зависимости от власть и капитал имущих. ‘…крестьяне вышли ‘на свободу’ ободранные до нищеты, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам и их ставленникам’,2 — писал В. И. Ленин о пореформенном крестьянстве.
Правовое положение крестьянства оказывается ужасным: мужики подвергаются порке как в одиночку (‘отчехвостили’ отца Мишки), так и группами (‘экзекуция’ в Яме).
Говоря о противоречиях деревенской жизни и о жизненных впечатлениях молодого крестьянина Михайлы, писатель замечает: ‘Невольно приходили ему на ум самые неожиданные сравнения. Воля и… отчехвостили! Свободное землепашество и… ‘штука’! Он сделался угрюмым’ (стр. 514).
Каронин наглядно показывает, что восхваляемые либералами царские реформы воспринимаются крестьянами как новый вид кабалы. Парашкинцы резко отрицательно относятся к земству: ‘…они, можно сказать, не считали даже событием выбор гласных в земство, глубоко убежденные, что это повинность, исполнять которую должно потому лишь, что ‘начальству виднее, что? и как» (стр. 76—77).
Крестьянин-гласный в условиях цензового земства чувствует себя ‘безгласным’. Дворяне и мужики — это два чуждых лагеря, имеющих резко выраженные противоположные интересы. Избранного гласным Сысойского земства парашкинца Фрола ‘бросало в жар’ от одной мысли, что ему придется заседать вместе с ‘господами’, ‘которых он никогда не понимал’.
Писатель сатирическими чертами рисует заседание земского собрания, подчеркивая при этом преступное равнодушие дворян к общественному делу: ‘Председатель дремал иногда. Чекменский барин громко сопел, ничем не смущаясь. Землянский барин зевал до слез. Многие для развлечения читали газеты, некоторые шептались, кто-то смеялся… Каждый оратор говорил вяло, иной раз брезгливо, если же кто и пылал жаром, то тотчас же остывал, лишь только садился. Чрезвычайно было скучно’ (стр. 91).
Под разными предлогами, приводя самые нелепые мотивировки, гласные дворяне доказывают ‘бесполезность и обременительность’ расходов на образование парашкинцев.
В очерке ‘Ученый’ рассказывается, насколько непрочными были земские школы: ‘Может быть, дядя Иван преодолел бы свой страх перед письменною азбукой, но школа была земская, Сысойского земства, следовательно, в некоторой степени эфемерная. Через год после своего основания она была закрыта’ (стр. 101).
Писатель не идеализирует и крестьян. Деревенский сход Каронин рисует далеко не в привлекательном виде: ‘Лишь только сходятся парашкинцы, вспоминал Фрол, так, не медля же ни минуты, начинают брехать, ожесточаются и сулят друг другу чудовищные кары. Каждый парашкинец в эту минуту своей жизни пылает огненною злобой, и над местом, где кипит эта злоба, стоит неумолкаемый лай’ (стр. 92).
Но, подчеркивает писатель, между обрисованными двумя собраниями есть и существенное различие: на крестьянском сходе нет места равнодушию, так как там, ‘на парашкинском скопище, обсуждаются кровные интересы, разрешение которых представляет жгучий вопрос’ (стр. 92). Но к земским начинаниям, которые, казалось бы проводятся в интересах крестьян, парашкинцы проявляют поразительную незаинтересованность. Когда рушился мост, переброшенный через реку Парашку, ‘собравшиеся парашкинцы посмотрели, погалдели, похлопали от удивления руками и затем, так как мост был земский, по свойственному им легкомыслию решили, что ‘это ничааво’ и что ‘ежели выпадет времечко’… и разошлись’ (стр. 112).
Состояние в пореформенной деревне рисуется, как непрерывная война эксплуататоров и эксплуатируемых: соседний барин ведет ‘войну с героическим упорством против бывших крепостных, а теперь ‘рендателей’ своих’ (стр. 70).
Правдиво описывая деревенскую жизнь, Каронин в ряде картин показывал торжество кулачества в борьбе с общинными началами. Писатель прекрасно понимает противоположность интересов кулака и крестьян-тружеников, а их взаимную вражду изображает как классовую борьбу.
Каронин рисует рост кулачества в деревне. В ‘Рассказах о Парашкинцах’ крестьяне ‘бунтуют’ против кулака Епифана Колупаева. В этом отношении характерным является образ кабатчика Епишки. Этот ‘вертлявый, с пронзительными глазами, человечишко’ (стр. 133—134) спутал своими ловко расставленными сетями парашкинцев. В духе Щедрина рисует Каронин облик этого деревенского эксплуататора.
Разве Епишка не напоминает героя Щедрина — Осипа Ивановича Дерунова или старого Наума (из стихотворения Некрасова ‘Горе старого Наума’)? Крестьянин-бедняк даже предпочитает обращаться с просьбами к помещику, нежели к кулаку.
Еще обстоятельнее процесс возникновения и обогащения деревенского кулака за счет эксплуатации крестьянства дан в рассказе ‘Братья’.
Обобщая мнения хищников деревни, герой очерка ‘Легкая нажива’ говорит: ‘В деревне промежду бедноты, да ежели с капиталом, очень свободно. Большую силу в деревне можно получить, ежели с тыщами’ (стр. 573).
Нищающее, разоряющееся крестьянство спасается бегством из родной деревни. Каронин изображает уход крестьян из деревни как массовое явление. Бежит из деревни Дема, уходит Василий Портянка, покидает Яму Михайло Лунин.
Парашкинцы в надел получили ‘болотце’. Лучшие земли, как правило, отрезали помещики. Как метко говорил Плеханов, ‘в применении к парашкинцам, речь могла бы уже идти не о ‘власти земли’, — о которой идет речь у Г. И. Успенского, — а разве лишь о власти ‘болотцев’, с которой неразрывно была связана власть полицейского начальства.
Власть ‘болотцев’ не может быть прочной’.1
‘Освобожденные’ крестьяне вынуждены превратиться в ‘странников’ и ‘кочевые народы’. Каронин показывает общину как орудие угнетения крестьянства.
Каронин живо изобразил тревогу, которой охвачены крестьяне в общине: чем больше уходит людей из деревни, тем обременительнее становится жизнь остающихся. ‘Ежели мы все, сколько нас ни на есть, цельным опчесвом, разбредемся, кто ж станет платить, а?’ (стр. 197). Ответа на этот вопрос парашкинцы не нашли.
В ‘Последнем приходе Дёмы’ Каронин окончательно разрушал всякие иллюзии относительно гармонической жизни в деревне, в обстановке общины.
В повести ‘Снизу вверх’ (1886) изображена судьба молодого крестьянского парня Лунина, уходящего в город, где он после долгих мытарств устраивается работать слесарем. Однако Михайло Лунин не становится классово сознательным пролетарием. Хотя Каронин и написал ‘Историю одного рабочего’, но закономерности процесса превращения обезземеленного крестьянства в пролетариат писатель не видел.
Сокровенная мечта Каронина — увидеть благоустроенную деревню. Писатель, наблюдая бегство крестьян в город, мог бы сказать словами крестьянского демократа Некрасова: ‘Я доброго всем им желаю пути: в родные деревни скорее прийти’.
Исторической миссии рабочего класса Каронин не понимал. Особенно это очевидно из его ‘Очерков донецкого бассейна’.
Во всем этом сказывалась социальная ограниченность Каронина, не порвавшего связи с идеологией народничества.
Каронин мало заботился о ‘стройности’ земледельческих идеалов. Если и есть в его произведениях некоторые иллюзии, то они относятся к первым годам его деятельности и не характерны для его творчества в целом.
М. Горький запечатлел в своих воспоминаниях драгоценные штрихи из встреч с Карониным в последние годы его жизни.
Любопытно, что именно этот писатель-народник излечил молодого Горького от увлекавших его иллюзий служения народу путем организации колоний. Каронин отговорил Горького от этой затеи, заявляя с беспощадной суровостью, что ‘нехорошо — идти отдыхать туда, где люди устают больше, чем ты… И это искажает хорошую идею единения с народом’.2
Доводы Каронина оказались настолько вескими, что молодой Горький согласился с ним и отказался от широко распространенной в ту пору идеи создания колоний.
В конце 80-х и в 90-е годы Каронин обращается к теме народнической интеллигенции и отчасти босячества. Он пишет рассказы и повести: ‘Бабочкин’, ‘Мой мир’, ‘На границе человека’, ‘Борская колония’, ‘Учитель жизни’.
Писателя занимают мысли о судьбе русской интеллигенции. В образе Бабочкина Каронин показал половинчатость, противоречия русского интеллигента 80-х годов. Замыслы Бабочкина полны благородства, а дела его трусливы. ‘Расколотый пополам, он едва владеет собой’, — пишет о нем автор.
В повести ‘Мой мир’ изображен герой, чувствующий себя ‘двойником’, теряющим под собой жизненную опору, ставящим вопрос: ‘Где граница между моим и общественным?’. Значительная повесть ‘Борская колония’ показывает крушение интеллигентских иллюзий, давая образное представление о жизни колонии, её начале и конце. Писатель охарактеризовал одиночество интеллигенции, ее оторванность от народа в повести ‘Учитель жизни’. Герои-интеллигенты повестей и рассказов Каронина конца 80-х — начала 90-х годов отходят от народа. Интеллигенты-народники теряют перспективу, всё более и более впадая в пессимизм.
Но Каронин до конца своего творчества сохранил трезвый подход к действительности. Он не впал в отчаяние от обуревавших его жизненных невзгод и идейного разброда в среде интеллигенции.
Очерки Каронина проблемны, каждый из них ставит тот или иной важный вопрос. Но в отличие от некоторых народнических писателей, очерки Каронина не являются публицистическими. Каронин редко ведет рассуждение по поводу зарисованного. Жизнь героев, их перипетии не даются писателем как иллюстрации к положениям автора, а составляют существо произведений.
Свои очерки Каронин часто объединяет в циклы: ‘Рассказы о Парашкинцах’, ‘Рассказы о пустяках’ и другие. Объединение очерков чаще тематическое, чем композиционное. Отдельные очерки объединяются лишь рядом действующих лиц. Каждый из очерков сам по себе является законченным произведением.
Но иногда устанавливается связь и композиционная. Так, ‘Снизу вверх’ рассказывает о жизни Михайлы Лунина. ‘История одного рабочего’ соединяет органически в единое целое очерки: ‘Молодежь в Яме’, ‘Легкая нажива’, ‘Раб’, ‘Игрушка’, ‘Чего не ожидал’.
Характерные черты быта и деятельности героев Каронина обрисованы полновесно, каждый образ оказывается впечатляющим. Так, запоминается Минай с его фантастическими мечтами, будущий рабочий Михайло Лунин, который ‘выглядит колючей травой’, Фрол ‘безгласный’, Иван ‘ученый’ и многие другие.
В своем творчестве С. Каронин показал не только полное разложение ‘устоев’ деревенской жизни, но и, что особенно ценно, пробуждение сознания человеческого достоинства в крестьянине.
Разоблачая реакционные теории народников, Г. В. Плеханов очень удачно противопоставил образу крестьянина у Г. И. Успенского — Ивану Ермолаевичу — рабочего Михайла Лунина, героя повести Каронина ‘Снизу вверх’.
Плеханов пишет: ‘В голове Ивана Ермолаевича нет места для каких бы то ни было вопросов. Михайло Лунин буквально осажден ‘вопросами… Иван Ермолаевич склонен схватить ‘колебателя основ’ и, связав его, как вора, представить кому следует. Михайло Лунин сам не сегодня-завтра примется колебать ‘основы’. Взоры Ивана Ермолаевича устремлены в прошлое. Он живет или хотел бы жить так, как жили его ‘прародители’, за исключением, конечно, крепостного права. Михайло Лунин с содроганием и ужасом слушает рассказы о жизни ‘прародителей’ и старается создать себе возможность иной, новой жизни, обеспечить себе иное, лучшее будущее‘.1
Судьба Михаила Лунина, рядового крестьянина-бедняка, выбившегося из ямы к свету, проделавшего путь ‘снизу вверх’, со всей красноречивостью говорит о силе реализма С. Каронина и его особом месте среди писателей-народников.
Произведения Каронина являются правдивой летописью коренных изменений русской деревни в пореформенных условиях. Этим именно и объясняется, как констатировал Плеханов, ‘равнодушие наших народников к произведениям г. Каронина’.2
Эту же особенность в творчестве Каронина подчеркивает и М. Горький в своих мемуарных записях, основанных на неоднократных личных встречах с писателем.
В отличие от многих и многих народников, идеализировавших мужика, Каронин смотрел на него трезво, реалистически. ‘Мужика, — говорил он Горькому, — надо еще сделать разумным человеком, который способен понять важность своего назначения в жизни, почувствовать свою связь со всей массой подобных ему, стиснутых ежовой рукавицей государства’.3
Горький ценил Каронина и указывал, что он как писатель ‘многое предвидел, и некоторые мнения его оказались пророческими’.4
Сноски к стр. 409
1 Каронин (Н. Е. Петропавловский), Собрание сочинений, т. I, изд. К. Т. Солдатенкова, М., 1899, стр. VI.
Сноски к стр. 410
1 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 10, Гослитиздат, М., 1951, стр. 291.
2 Там же, стр. 305.
3 Каронин (Н. Е. Петропавловский), Собрание сочинений, т. I, стр. V, VI.
4 Там же, т. II, стр. 619.
5 В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 65.
Сноски к стр. 412
1 С. Каронин (Н. Е. Петропавловский), Сочинения, изд. ‘Academia’, М. — Л., 1932, стр. 125. В дальнейшем цитируется это издание.
2 В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 65.
Сноски к стр. 414
1 В. Г. Плеханов, Сочинения, т. X, Госиздат, 1925, стр. 72.
2 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 10, стр. 292.
Сноски к стр. 416
1 Г. В. Плеханов, Сочинения, т. X, стр. 105.
2 Там же, стр. 68.
3 М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 10, стр. 307.
4 Там же.
Источник текста: История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М., Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956. Т. IX. Литература 70—80-х годов. Ч. 1. — 1956. — С. 409—416.
Оригинал здесь: http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il9/il9-4092.htm.