Ив. Франко.
Ив. Франко.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.
ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.
Каменщикъ.
Каменщикъ.
Каменщик, Франко Иван Яковлевич, Год: 1878
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Ахъ, этотъ стукъ, этотъ шумъ, эти крики на улиц, какъ разъ противъ моего окна, гонятъ всякую мысль изъ головы, не даютъ мн ни минуты покоя, отрываютъ отъ работы!.. И некуда мн дться, некуда спрятаться отъ этого неугомоннаго шума. Съ утра до вечера онъ не прекращается, а когда я, измученный дневнымъ зноемъ, лягу спать, то ясно слышу его даже во сн. Ужъ цлыхъ два мсяца! И подумайте такъ только! Съ тхъ поръ, какъ противъ моихъ оконъ начали строить это несчастное каменное зданіе, я не написалъ ни одной строчки, а стукъ и шумъ не переставали звучать въ моихъ ушахъ…
Не въ состояніи что-нибудь самъ длать, сижу день деньской у окна и гляжу на работу другихъ. Отъ движенія, бготни, работы нсколькихъ десятковъ людей, суетящихся въ этомъ тсномъ мст, словно муравьи въ куч, нервное раздраженіе проходитъ. Я успокаиваюсь, глядя, какъ мало-по-малу подъ руками этой массы рабочаго люда растетъ громадное зданіе, какъ подымаются вверхъ его стны, какъ шипитъ и курится известь, которую гасятъ въ большихъ досчатыхъ ящикахъ, а оттуда спускаютъ въ ямы, какъ каменщики обтесываютъ кирпичи, приспособляя ихъ къ надлежащему мсту, какъ женщины и двушки-носятъ цементъ въ бадьяхъ, черезъ ушки которыхъ пропущены палки, какъ помощники, согнувшись въ дугу, на деревянныхъ носилкахъ, ярмомъ наложенныхъ на плечи вокругъ шеи, тащатъ кирпичъ вверхъ по лсамъ. Ежедневная тяжелая работа этихъ людей проносится предо мною, словно туча, и, слыша ихъ крики, шутки и разговоры, я забываюсь, будто топу въ какомъ-то безбрежномъ, непроницаемомъ туман, и быстро, неуловимо плыветъ часъ зачасомъ, день за днемъ.
Лишь надсмотрщики со своимъ крикомъ, со своей руганью, угрозами, бранью, да произволомъ надъ рабочими, отвлекаютъ меня отъ этого тумана, напоминаютъ о живой, скверной дйствительности. Надсмотрщиковъ всего двое, а, между тмъ, всюду ихъ видно и слышно. Гд кто изъ нихъ пройдетъ, тамъ вс рабочіе нагибаются и умолкаютъ. Ничмъ имъ не угодишь, ничто имъ не нравится, на все у нихъ готова брань, готово сердитое, ругательное слово. А если какой-нибудь рабочій посметъ отозваться, защищаться или вступиться за товарища, — сейчасъ лицо пана надсмотрщика наливается кровью, изъ устъ брызжетъ пна, и достается же тогда отъ него виновнику!.. И то еще хорошо, если ему позволятъ остаться, если не прогонятъ въ ту-же минуту съ работы!… Но, вдь, они здсь полные хозяева, ихъ власть надъ рабочими безгранична, а прогнавши одного, они сейчасъ-же достанутъ четырехъ, которые еще и сами будутъ напрашиваться на мсто прогнаннаго. О, ныншнее лто для надсмотрщиковъ урожайное! Выбирай любого и урывай изъ платы, сколько хочешь,— ничего не скажутъ рабочіе. А если кто-нибудь изъ нихъ вздумаетъ пожаловаться архитектору — долой, пусть гибнетъ съ голоду, если не хотлъ быть покорнымъ!
Однажды, когда я, по обыкновенію, сидя у окна, посматривалъ на работу, поднялся вдругъ крикъ на самой передней стн. Причины крика я не видлъ — слышалъ только, какъ надсмотрщикъ набросился на одного рабочаго, высокаго, мрачнаго, среднихъ лтъ каменщика, и началъ ругать его послдними словами. А тотъ ничего: наклонился и продолжалъ работу. Но это упорное, угрюмое молчаніе еще боле разсердило надсмотрщика.
— Ты, ворюга, голякъ, арестантъ, сейчасъ-же вонъ съ работы!— съ пною у рта кричалъ мастеръ, все ближе подступая къ рабочему.
Я видлъ, какъ мрачное, склонившееся надъ кирпичомъ лицо каменщика все боле краснло, словно наполнялось жаромъ. Онъ стиснулъ зубы и молчалъ.
— Что? мн сто разъ теб говорить, висльникъ, босякъ, разбойникъ, а?!.. Маршъ отсюда!.. Сейчасъ-же убирайся, а то прикажу сбросить!..
Работникъ, очевидно, боролся самъ съ собою, лицо его даже посинло. Наконецъ, не разгибаясь, онъ поднялъ голову и медленно, съ невыразимымъ презрніемъ въ каждомъ звук процдилъ:
— Мужикъ — мужикомъ! Не дай, Боже, изъ мужика пана!..
При этихъ словахъ надсмотрщикъ остолбенлъ. Очевидно, слова каменщика поразили его въ самое больное мсто: онъ былъ изъ крестьянъ и теперь, ставъ ‘паномъ надсмотрщикомъ’, очень стыдился своего происхожденія. Однако, минуту спустя, онъ оправился и крикнулъ:
— Вотъ какъ?!.. такъ ты со мною разговариваешь?!.. Подожди же, я теб покажу!.. Я тебя научу!.. Вонъ!..
Работникъ не трогался съ мста и продолжалъ работать.
— Убирайся, разбойникъ!.. Ступай къ ста чертямъ, а то велю позвать полицейскаго!..
Работникъ упрямо стучалъ молоткомъ о кирпичъ. Тогда надсмотрщикъ подскочилъ къ нему, вырвалъ изъ рукъ молотокъ и швырнулъ на улицу. Разозленный каменщикъ заскрежеталъ зубами и выпрямился.
— Хамъ,— крикнулъ онъ,— какого чорта ты пристаешь?.. Чего теб отъ меня нужно?..
— А!.. такъ ты угрожать?!— рявкнулъ надсмотрщикъ,— караулъ!.. караулъ!.. Разбойникъ!..
На этотъ крикъ прибжалъ другой надсмотрщикъ, и оба соединенными силами бросились на каменщика. Тотъ не защищался. Кулаки посыпались на его плечи, сопровождаемый пинками, нмой отъ гнва и отчаянія, онъ сошелъ съ лсовъ и взялъ на плечи свой мшокъ съ инструментами.
Остальные рабочіе, видвшіе эту сцену, работали молча, склонившись надъ кирпичомъ и стиснувъ зубы. Никто изъ нихъ не сказалъ ни слова.
— Мужикъ всегда останется мужикомъ! крикнулъ каменщикъ уже на улиц. На его лиц еще разъ показалась натянутая насмшка, но въ то-же время въ глазахъ заблестли на солнц слезы.
— Пошелъ вонъ, пока голова цла, разбойникъ поганый!— крикнулъ надсмотрщикъ со стны и погрозилъ уходящему кулакомъ.
На другой день я всталъ рано и выглянулъ въ окно. На улиц было еще тихо. Рабочіе только что сходились ‘на фабрику’. Я очень удивился, увидавъ между ними прогнаннаго вчера каменщика. Заинтересованный, я началъ смотрть, что изъ этого выйдетъ, когда придетъ надсмотрщикъ. Рабочіе мало бесдовали между собою, а къ прогнанному и совсмъ никто не подходилъ, онъ стоялъ сбоку, около забора.
Но вотъ и надсмотрщикъ подошелъ, пыхтя чего-то, словно мхъ кузнечный. Онъ быстро окинулъ взглядомъ рабочихъ, сердитый взоръ его остановился на прогнанномъ вчера каменщик.
— А ты, мерзавецъ, снова здсь?.. Чего ты здсь?.. Кто тебя звалъ?..
— Панъ надсмотрщикъ,— отзывается рабочій, приближаясь на два шага (среди общей тишины слышно, какъ дрожитъ его насилу сдерживаемый голосъ), панъ надсмотрщикъ, простите меня!.. Что я вамъ сдлалъ?.. За что вы лишаете меня хлба?.. Вы, вдь, знаете, что я теперь нигд не найду работы, а дома…
— Вонъ, арестантская рожа!— рявкнулъ надсмотрщикъ, которому сегодня не по-нутру была покорность, какъ вчера упорное, мрачное молчаніе.
Каменщикъ свсилъ голову, взялъ подъ мышку мшокъ съ инструментами и пошелъ.
Цлую недлю потомъ видлъ я по утрамъ эту сцену на улиц. Прогнанный каменщикъ, очевидно, нигд не могъ найти работы и каждое утро приходилъ просить надсмотрщика, чтобы тотъ его принялъ.— Но надсмотрщикъ былъ твердъ, какъ камень. Никакія просьбы, никакія мольбы не трогали его, и чмъ больше каменщикъ гнулся и пресмыкался передъ нимъ, чмъ глубже впадали его потускнвшіе глаза, тмъ больше ломался надъ нимъ надсмотрщикъ, тмъ все боле непріятными и презрительными словами бранилъ онъ бднаго рабочаго.
А этотъ несчастный посл каждаго отказа стискивалъ зубы бралъ молча подъ мышку свой мшокъ и, не оглядываясь, уходилъ торопливо, словно боялся страшнаго искушенія, такъ и толкавшаго его на скверное дло.
Было это вечеромъ въ субботу. Неожиданный дождь захватилъ меня посреди улицы, и я принужденъ былъ спрятаться въ ближайшій шинокъ. Въ шинк не было никого, грязная, сырая комната была слабо освщена одною лампою, которая печально раскачивалась на потолк, а за прилавкомъ дремала старая, толстая еврейка. Осмотрлся я по сторонамъ, — вотъ диво!— за однимъ столомъ вижу знакомаго каменщика бокъ-о-бокъ со своимъ врагомъ — надсмотрщикомъ. Передъ каждымъ изъ нихъ стоитъ стаканъ пива, до половины надпитый.
— Ну, дай вамъ Богъ, кумъ!— сказалъ каменщикъ, ударяя своимъ стаканомъ о стаканъ надсмотрщика.
— Дай Богъ и вамъ!— отвтилъ тотъ тономъ немного боле мягкимъ, нежели на улиц во время работы.
Меня заинтересовало это странное товарищество. Я веллъ подать себ бутылку пива и слъ далеко, въ другомъ конц комнаты, въ углу.
— Да что, кумъ,— говорилъ каменщикъ развязно, но видимо черезъ силу,— нехорошо, что ты такъ на меня взълся, право, нехорошо!.. За это, кумъ, Господь гнвается.
Говоря это, онъ застучалъ стаканомъ о столъ и потребовалъ еще два стакана пива.
— Ты, вдь, знаешь, кумъ, какая у меня въ дом нужда!.. И говорить не стоитъ!.. Жена больна, работать не можетъ, а тутъ я, по твоей милости, уже цлую недлю ни вотъ столечки не заработалъ!.. Да еще если-бы я одинъ былъ, то какъ-нибудь терплъ-бы. А то, видишь, больная жена да и бдные птенчики уже едва ползаютъ, хлба просятъ!.. Сердце разрывается, кумъ,— право!.. Отецъ, вдь, я имъ!..
Надсмотрщикъ слушалъ эти слова, понуривъ голову и качая ею, словно дремалъ. А когда еврейка принесла пива, онъ первый взялъ стаканъ, стукнулъ о стаканъ каменщика и сказалъ:
— За здоровье твоей жены!..
— Дай, Боже, чтобы и ты не боллъ!— промолвилъ каменщикъ и отпилъ немного изъ своего стакана. Видно было по его лицу, какъ неохотно его уста касались напитка. Ахъ, можетъ, на него пошли послдніе гроши изъ одолженнаго четырьмя днями раньше гульдена {Гульденъ — около 80 коп.}, который долженъ былъ прокормить всю его несчастную семью до лучшихъ дней, ибо другой — Богъ всть — удастся-ли одолжить!.. А теперь онъ за послдній грошъ ршился угостить своего врага, чтобы хоть этимъ его задобрить.
— И что-же ты, кумъ милый, думаешь?.. Что я теб такого сдлалъ? Что въ сердцахъ сказалъ теб грубое слово?.. А сколько ты мн наговорилъ? Право, кумъ, не хорошо такъ обижать бднаго человка.
Кумъ, выпивъ пиво, снова склонилъ голову и качалъ ею, словно дремалъ.
— Да полно,— заговорилъ несмло каменщикъ,— будь ласковъ, въ понедльникъ… того… Самъ видишь,— некуда бдному человку дться! На улиц съ женою и дтьми пропадать остается!
— А что?.. Прикажешь подать еще стаканъ пива?— прервалъ его слова надсмотрщикъ.
— А, конечно, конечно!.. Эй!.. еще кружку пива!..
Еврейка принесла пива, надсмотрщикъ выпилъ его и обтеръ губы.
— Ну, такъ какъ-же будетъ?— спросилъ тревожно каменщикъ, стараясь взять надсмотрщика за руку и глядя ему въ лицо.
— А?.. какъ будетъ?— отвтилъ тотъ холодно, вставая и собираясь уходить.— Благодарствую теб за пиво, а на работу въ понедльникъ нечего теб приходить,— я уже другого принялъ. И вообще (эти слова онъ сказалъ уже около самыхъ дверей шинка), такихъ разбойниковъ, такихъ висльниковъ, какъ ты, мн не нужно!..
И въ одинъ прыжокъ надсмотрщикъ выбжалъ на улицу и захлопнулъ за собою дверь шинка.
Какъ громъ поразили эти слова несчастнаго каменщика.
Долгое время стоялъ онъ неподвижно, не зная, наврно, что и думать. Потомъ очнулся. Какая-то дикая мысль блеснула въ его голов. Одною рукою онъ рванулъ столъ, за которымъ сидлъ, оторвавъ отъ него одну ножку, а потомъ отломанною ножкою замахнулся по стойк. Брязгъ, звонъ, шумъ, крикъ еврейки, гомонъ набжавшихъ людей, крикъ полицейскаго — все слилось въ дикую, оглушительную гармонію. Минута — и несчастный каменщикъ очутился среди кричащей и визжащей толпы евреевъ, которые съ большимъ шумомъ отдали ‘сбсившагося разбойника’ въ руки полицейскаго. Грозный стражъ общественной тишины схватилъ его за плечи и толкнулъ впередъ. Рядомъ съ полицейскимъ поволоклась перепуганная до полусмерти шинкарка, оставивъ, вмсто себя, въ шинк какую-то другую еврейку, а вмст съ ними, голося и шумя, цлая толпа евреевъ и всякой уличной голытьбы повалила къ полиціи.
1878.