Каин, Байрон Джордж Гордон, Год: 1821 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 79 минут(ы)

Дж. Г. Байронъ

Каинъ.

Переводъ Е. Зарина, съ предисл. почет. академика Петра Вейнберга

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

КАИНЪ.

Въ 1817 г. появился ‘Манфредъ’, а 9 сентября 1821 г. Байронъ окончилъ въ Равенн драматическій pendant къ этой великой поэм — своего ‘Каина’.

Какъ ни силенъ былъ шумъ, подымавшійся въ двухъ противоположныхъ ‘лагеряхъ’ при появленіи каждаго новаго произведенія Байрона (особенно посл его отъзда изъ Англіи), но ни одно изъ нихъ не вызвало такого взрыва, какимъ сопровождалось созданіе ‘Каина’,— взрыва восторговъ, благоговйнаго изумленія съ одной стороны и негодованія, даже формальныхъ проклятій — съ другой. Между тмъ какъ благороднйшіе и возвышеннйшіе умы Англіи и Европы — въ томъ числ и Гете, всегда признававшій автора ‘Манфреда’ величайшимъ поэтомъ своего времени — между тмъ какъ они привтствовали ‘мистерію’ (какъ озаглавилъ Байронъ своего ‘Каина’) какъ одинъ изъ геніальнйшихъ продуктовъ геніальнаго творчества,— въ стан тхъ, которые давно уже видли въ Байрон исчадіе ада и главу ‘сатанинской школы’, происходило неистовое волненіе другого рода. ‘Эта мистерія,— писало издателю ‘Каина’ Мёррею, одно высокопоставленное духовное лицо,— которою вы нанесли всмъ намъ оскорбленіе, есть не что иное, какъ отрывокъ изъ повстей Вольтера и самыя непозволительныя статьи изъ ‘Словаря’ Бейля, преподнесенныя въ неуклюжихъ десятисложныхъ кусочкахъ, чтобъ этимъ придать имъ видъ поэзіи’. Еще гораздо рзче отозвался о ‘Каин’ авторъ брошюры, которая была въ то же время и его проповдью въ церкви — подъ заглавіемъ ‘Сочиненія Байрона, разсмотрнныя по соотношенію ихъ съ христіанствомъ и обязанностями общественной жизни’. Здсь поэтъ (и это уже далеко не въ первый разъ!) изображался какъ ‘противоестественное существо, которое, исчерпавъ вс виды чувственныхъ наслажденій и испивъ чашу грха до ея горьчайшихъ капель, ршился теперь показать, что онъ уже не человкъ — даже въ своихъ слабостяхъ, а холодный, ко всему равнодушный дьяволъ’. Подобныхъ обвиненій — и въ печати, и съ церковныхъ каедръ — было не мало, ‘наши священники — писалъ Байронъ Т. Муру — проповдуютъ объ этомъ отъ Оксфорда до Пизы — эти негодяи и проповдники, которые вредятъ религіи больше, чмъ вс неврные, забывшіе все, что они учили въ своихъ катехизисахъ’. Враждебная оппозиція обнаружилась и въ правительственныхъ сферахъ. Король Георгъ IV публично выразилъ свое неудовольствіе по поводу ‘богохульства и развращенности въ сочиненіяхъ Байрона’. Когда, скоро посл напечатанія ‘Каина’, нкто Бенбоу сдлалъ противозаконную перепечатку этого произведенія, издатель Мёррей обратился къ лорду-канцлеру съ просьбой объ охран его права собственности запрещеніемъ перепечатки и для характеристики ‘Каина’ съ нравственной и религіозной стороны сослался на ‘Потерянный Рай’ Мильтона. Но судъ, въ лиц лордъ-канцлера и жюри, нашелъ эту ссылку неосновательной, такъ какъ ‘великая цль поэмы Мильтона состояла въ содйствіи преуспянію христіанства, уваженію къ нему’, а цль Байрона ‘была далеко не такая невинная’. И Мёррею было отказано въ его ходатайств… Что касается до одобреній въ другомъ лагер, то достаточно указать: на Гете, сказавшаго (правда, уже значительно позже), что ‘красота этого произведенія такая, какой не увидть міру во второй разъ’, на замчаніе Т. Мура, что ‘Каинъ’ Байрона ‘глубоко западаетъ въ міровое сердце, и если многіе дрогнутъ отъ его кажущагося богохуленія, то вс падутъ ницъ передъ его величіемъ’, на слова Шелли: ‘Каинъ апокалиптиченъ, эта драма — откровеніе, какое до сихъ поръ никогда еще не было сдлано людямъ’, на письмо къ Мёррею В. Скотта (которому Байронъ посвятилъ ‘Каина’), въ которомъ эта драма признается ‘очень великой и ужасающей’, произведеніемъ, гд ‘Муза совершаетъ такой полетъ, какой не удавался ей ни въ одномъ изъ своихъ прежнихъ воспареній’, и гд Байронъ является побдителемъ Мильтона.

Почувствовалъ ли себя Байронъ задтымъ и оскорбленнымъ нападками ханжей и цломудренныхъ блюстителей нравственности, или — что врне предположить — въ цляхъ боле матеріальнаго свойства, но онъ сталъ оправдываться отъ взводимыхъ на него обвиненій. ‘Такіе же вопли — писалъ онъ къ одному изъ своихъ друзей — подымались противъ Пристлея, Юма, Гиббона, Вольтера и всхъ дерзавшихъ касаться этихъ вопросовъ… Если ‘Каинъ’ богохуленъ, то богохуленъ и ‘Потерянный Рай’, слова ‘Зло, будь моимъ добромъ’ находятся вдь въ этой поэм и произносятся Сатаной, а разв говоритъ что нибудь больше Люциферъ въ моей мистеріи?’..— ‘Относительно религіи — говоритъ онъ въ другомъ письм — неужели же я не могу убдить васъ, что у меня нтъ тхъ воззрній, которыя вложены въ уста моихъ дйствующихъ лицъ и, повидимому, привели въ ужасъ всхъ! что они все-таки ничто въ сравненіи съ выраженіями въ ‘Фауст’ Гете (которыя вдесятеро рзче) и отнюдь не сильне рчей Сатаны Мильтона?.. Подобно всмъ людямъ воображенія (imaginative men), я неизбжно воплощаюсь въ данный характеръ въ то время, когда изображаю его, но ни на одну минуту посл того, какъ положилъ перо. Я отнюдь не врагъ религіи — напротивъ. Доказательство въ томъ, что свою дочь я воспитывалъ какъ строгую католичку въ одномъ изъ монастырей, ибо я думаю, что у людей никогда не можетъ быть достаточно религіи, если ужъ необходимо имъ имть религію вообще. Собственно я очень склоненъ къ доктринамъ католическимъ, но если я пишу драму, то долженъ заставлять говорить то, что по моему замыслу слдуетъ говорить…’

О томъ, насколько были искренни эти заявленія религіознаго или, врне, католическаго характера, насколько они совмстимы съ тмъ, что составляетъ коренную сущность ‘Каина’ — будетъ рчь ниже.

Фундаментъ, на которомъ построена эта потрясающая трагедія человческой жизни — извстный разсказъ Библіи о грхопаденіи. Библія съ раннихъ лтъ, даже съ дтства Байрона составляла (какъ и у Гете) одну изъ его любимыхъ книгъ, привлекая его конечно прежде всего своею поэтическою стороною. Въ сжатомъ и сухомъ повствованіи первой книги Моисея о прегршеніи первыхъ людей и его послдствіяхъ нашелъ онъ богатый матеріалъ для выраженія поэтическою рчью тхъ вопросовъ, которые волновали его уже въ юношескіе годы и затмъ все сильне и сильне овладвали его умомъ и сердцемъ. Добро и зло, тайна смерти, обреченіе человчества на вчное страданіе — все это давало такую обильную и благодарную пищу тому, кто уже по органическимъ свойствамъ своей натуры былъ поэтомъ ‘міровой скорби’ въ ея высшемъ проявленіи, кто уже въ 1806 г., т. е. когда ему было всего восемнадцать лтъ, въ своемъ чистодеистическомъ, даже пантеистическомъ стихотвореніи ‘Молитва Природы’, размышлялъ о смерти всхъ людей за грхъ одного (т. е. о томъ, что мучило его Каина) и относился враждебно къ догматической сторон религіи… Собственно фактическую часть авторъ ‘Каина’ заимствовалъ изъ разсказа Библіи только во второй его половин — посл изгнанія Адама и Евы изъ рая, измнивъ эту часть въ нкоторыхъ подробностяхъ: Каинъ убиваетъ Авеля не въ пол, нсколько времени спустя посл жертвоприношенія (какъ въ Библіи), а во время жертвоприношенія, Каинъ, по Библіи длающійся отцомъ семейства уже посл убіенія Авеля и ухода въ изгнаніе, у Байрона сожительствуетъ со своею сестрою Адой и иметъ отъ нея дтей до совершенія преступленія, разговоръ съ Каиномъ-убійцею ведетъ и клеймо проклятія налагаетъ на него не Богъ, какъ въ Библіи, а посланный для этого Богомъ ангелъ, страшное проклятіе Евы въ Библіи не находится, оно — сочиненіе Байрона.

Судя по тому, что ‘Каинъ’ названъ ‘мистеріей’ и что авторъ въ предисловіи ставитъ такое заглавіе ‘въ соотвтствіе съ старыми заглавіями, которыя давались пьесамъ на подобные сюжеты, называвшимся Mysteries или Moralities’ — можно бы предположить, что эти древнія произведенія въ драматической форм служили для Байрона также источникомъ, по крайней мр относительно содержанія, фабулы. Но o знакомств автора ‘Каина’ съ мистеріями (большею частью средневковыми) въ подлинник или перевод нтъ свдній ни у одного изъ біографовъ поэта равно какъ и въ его собственныхъ письмахъ, дневникахъ и т. п., тмъ боле, что одинъ изъ главныхъ сборниковъ мистерій на эту тему (Towneley Mysteries) былъ впервые напечатанъ уже посл смерти поэта, онъ могъ узнать о нихъ изъ разныхъ, посвященныхъ этому предмету сочиненій, каковыми одни изслдователи называютъ Dodsley Slays, другіе ‘Исторію англійской поэзіи’ Вартона и т. д. А что общій характеръ ихъ былъ ему извстенъ, это видно изъ словъ предисловія къ ‘Каину’: ‘отнюдь не позволилъ себ я тхъ вольностей съ сюжетомъ, которыя обыкновенно допускались въ прежнее время въ этихъ весьма свтскихъ по характеру произведеніяхъ въ Англіи, Франціи, Италіи, Испаніи’, или изъ его письма къ Мёррею, гд читаемъ: ‘я старательно избгалъ вывести на сцену самого Бога, на что были такъ щедры древнія мистеріи’. Но еслибы эти послднія и были знакомы Байрону во всхъ ихъ подробностяхъ, то о вліяніи ихъ на внутренній смыслъ ‘мистеріи’ поэта не можетъ быть и рчи, точно такъ же какъ осталась безъ всякаго вліянія въ этомъ отношеніи на ‘Фауста’ Гете ‘Кукольная комедія о Фауст’, откуда онъ заимствовалъ часть своего сюжета. Во-первыхъ, въ тхъ представленіяхъ этого рода, гд выводится на сцену Каинъ, главное, почти исключительное, мсто занимаетъ только братоубійство. Во-вторыхъ, дйствіе въ нихъ иметъ чисто вншній характеръ и психологическая сторона совершенно отсутствуетъ. Въ третьихъ, т ‘вольности’, о которыхъ говоритъ Байронъ въ своемъ предисловіи, въ высшей степени грубы и находятся въ полномъ соотвтствіи съ низменными вкусами той публики, которая составляла главный контингентъ зрителей на этихъ спектакляхъ. Извстно, что средневковая мистерія, въ начал своего существованія представлявшая собою не что иное, какъ пересказъ въ діалогической форм библейскихъ и евангельскихъ повствованій, безъ какихъ бы то ни было добавленій и измненій, съ теченіемъ времени восприняла въ себя, въ вид вставокъ и интермедій и т. п., грубо комическій, часто даже балаганный элементъ, вторгавшійся даже въ такія произведенія, какъ мистеріи о страданіяхъ и смерти Спасителя, этотъ же народный или, врне, простонародный комизмъ — иногда, правда, очень здоровый и мткій (припомнимъ здсь аналогическія комедіи Плавта) — даетъ себ полный просторъ во многихъ мистеріяхъ о грхопаденіи и его послдствіяхъ. Каинъ въ нихъ простой мужикъ, скупой, завистливый, грубый, непочтительно обращающійся даже съ самимъ Господомъ Богомъ {Ср. Lord Byron’s Can und seine Quellen, von Alfred Schaffner, Strassburg, 1880.}, посл убіенія Авеля онъ не идетъ блуждать по свту съ клеймомъ проклятья на чел, а объявляетъ почтеннйшей публик, что отправляется поневол къ дьяволу въ лапы. При такой постановк характера Каина въ мистеріи и при вншнемъ сюжет ея представляется странною и праздною даже попытка длать сравненіе ея съ трагедіей Байрона — не только съ художественной точки зрнія, но и со стороны чисто историко-литературной.

Въ предисловіи къ ‘Каину’ поэтъ упоминаетъ еще о поэм Геснера ‘Смерть Авеля’, которую онъ читалъ еще восьмилтнимъ ребенкомъ и изъ которой помнилъ только то, что она ему очень нравилась, а изъ подробностей — что у Геснера жена Каина звалась Магала, жена Авеля — Тирза. ‘Нравилась’ она ему однако довольно странно, потому что много лтъ спустя онъ разсказывалъ своему пріятелю Медвину: ‘Поэма Геснера ‘Авель’ была одна изъ первыхъ книгъ, которыя читалъ со мной мой нмецкій учитель, и между тмъ какъ онъ проливалъ горькія слезы надъ каждой страницей, мн приходило на мысль, что всякому другому, кром Каина, едва-ли можно было бы вмнить въ преступленіе, если бы онъ избавилъ міръ отъ такого скучнаго малаго, какимъ сдлалъ Геснеръ его брата Авеля’. Дйствительно, скучне этой сентиментально-идиллической и богословски-назидательной поэмы трудно представить себ что нибудь, центръ тяжести лежитъ въ богобоязненномъ, пасторски-добродтельномъ Авел, а Каинъ дюжинная грубая натура, отличительное свойство которой — зависть къ Авелю по побужденіямъ чисто матеріальнаго свойства. Выведенъ здсь на сцену и демонъ-соблазнитель, но этотъ Анамелехъ — тоже созданіе совсмъ дюжинное, грубо-лукавое, трусливое, побуждающее Каина убить брата только для того, чтобы самому прославиться въ аду между своими собратьями-дьяволами какимъ нибудь особенно гнуснымъ дломъ {Ср. L. Byron’s mystery ‘Cain’ and its relation to Milton’s ‘Paradise Lost’, and Gessner’s ‘Death of Abel’ von Fr. Blumenthal. Oldenburg, 1891.}. Само собой разумется, что для Байрона при созданіи ‘Каина’ сочиненіе нмецкаго моралиста не имло ровно никакого значенія.

Ссылается также Байронъ въ томъ же предисловіи на ‘Потерянный Рай’ Мильтона, говоря, что не читалъ его съ двадцатилтняго возраста (а ‘Каинъ’ написанъ въ то время, когда автору было 33 года), ‘но — прибавляетъ онъ — я до этого читалъ его такъ часто, что это все равно’. Соприкосновеніе и нкоторая близость этихъ двухъ произведеній заключаются главнымъ образомъ въ изображеніи тамъ и тутъ падшаго духа — у Байрона Люцифера, у Мильтона Сатаны — и затмъ въ нкоторыхъ подробностяхъ, каковы разговоръ Каина и Люцифера въ аду и бесда (у Мильтона) между архангеломъ и Адамомъ при изгнаніи прародителей изъ рая, и воздушные полеты Люцифера и Сатаны. О сходств между этими двумя ‘бунтовщиками’ противъ управляющей міромъ Высшей Силы мы будемъ говорить ниже, при характеристик Байроновскаго ‘Каина’, но какъ бы то ни было, допуская даже нкоторое вліяніе творца ‘Потеряннаго Рая’ на создателя ‘Каина’, этимъ ни мало не умаляется полная самостоятельность ‘Мистеріи’ Байрона, тмъ боле, что Мильтоновскій Сатана, при всемъ его величіи, блднетъ и принижается при сопоставленіи его съ Байроновскимъ Люциферомъ.

Упоминается наконецъ въ предисловіи о ‘трамелогедіи’ Альфіери ‘Авель’, которой однако Байронъ, по его словамъ, никогда не читалъ, т же, которые знакомы съ этимъ, довольно слабымъ произведеніемъ знаменитаго итальянскаго поэта, могутъ засвидтельствовать, что между ‘Авелемъ’ Альфіери и Байроновскимъ ‘Канномъ’ нтъ ровно никакого сходства.

——

Фундаментъ ‘Каина’ — какъ уже сказано нами — составляетъ разсказъ Библіи о грхопаденіи. Философскій характеръ трагедіи совсмъ не вяжется съ тмъ, что поэтъ, повидимому, принимаетъ передаваемое въ библейскомъ разсказ за положительный фактъ, а не за поэтическую легенду, влагая въ уста своего Каина воззрніе на страданіе человчества, какъ на послдствіе грха, совершеннаго его родителями. Но Байронъ писалъ не философскую диссертацію, мыслитель-поэтъ заслонялъ въ немъ философа въ общепринятомъ значеніи этого слова, и библейское повствованіе (на строгомъ слдованіи которому онъ однако почему-то не особенно настаивалъ) служило для него только, такъ сказать, одеждою, въ которую онъ облекалъ свои поэтически-философскія мысли. Гете усматривалъ въ исходной точк мыслей Каина (т. е. самого Байрона) о вчномъ страданіи человчества полемическую сторону: возстаніе сына перваго человка противъ догматизма Библіи, ставившаго первородный грхъ причиною и источникомъ этого страданія, но врядъ ли такое чисто религіозное соображеніе руководило поэтомъ въ данномъ случа.

Въ библейской легенд Байронъ нашелъ т мотивы, которые какъ нельзя больше подходили къ его собственнымъ пессимистическимъ воззрніямъ на человческую жизнь и между ними, прежде всего — указаніе на смерть, какъ на неизбжную, таинственно страшную развязку человческаго существованія. Мысль о смерти, о превращеніи человка въ ничто наиболе угнетаетъ Каина, хотя онъ, до встрчи съ Люциферомъ, не видлъ ея и только по словамъ отца, да слезамъ матери знаетъ,что это — нчто ужасное. На вопросъ Адама: ‘Разв ты не живешь?’ (за что, по его мннію, надо благодарить Бога), Каинъ отвчаетъ: ‘А разв я не долженъ умереть?’ — Онъ ‘живетъ, чтобъ умереть’ — и сознаніе это тмъ ужасне, что въ немъ непоколебимо живетъ ‘подлый, но непобдимый инстинктъ жизни’, котораго онъ, несмотря на отвращеніе къ нему, не можетъ преодолть. И однако, въ виду этой неизбжной развязки жизни — необходимость работать, чтобъ жить. Но почему же онъ осужденъ трудиться? Это новый ‘проклятый вопросъ’, тяжело лежащій на его душ. Окружающіе говорятъ ему, что это воля Творца вселенной, который ‘благъ’,— воля, которой, слдовательно, должно покоряться. Но ему ли, олицетворенію титанической гордости и независимости, удовлетворяться мыслью о необходимости подчиненія вол кого бы то ни было, даже этой Высшей Силы, управляющей міромъ. Если онъ несетъ на себ это незаслуженное иго, если насильственно не сбрасываетъ его, то только потому, что лишенъ физической возможности совершить это самоосвобожденіе, покорность его только вынужденная, она ничто иное, какъ ‘уступка проклятью’. Если не за что ему быть благодарнымъ, то еще больше не за что быть покорнымъ. Въ самомъ дл, за что покоряться?

….. За борьбу

Съ стихіями, враждующими съ нами?

За этотъ горькій хлбъ, что мы димъ?

Это мрачное воззрніе усиливается мыслью, что такая жизнь — вчный удлъ человчества. То, о чемъ всегда размышляло мыслящее человчество, что высказывалось еще древнйшими поэтами, что резюмировалось изреченіемъ ‘лучше не родиться, чмъ жить, чтобъ мучиться и въ конц концовъ умереть’, терзаетъ и байроновскаго Каина. При взгляд его на своего безмятежно спящаго ребенка, при рождающейся въ немъ при этомъ мысли, что въ этомъ маленькомъ существ ‘таится смя миріадъ на вчныя страданья обреченныхъ’, онъ приходитъ къ заключенію, что младенецъ ‘былъ бы счастливй, еслибъ я вотъ взялъ его, средь сна его теперь, и раздробилъ о камни, чмъ остаться жить… жить для тхъ мученій, которыя онъ долженъ переносить и — (что больше всего приводитъ въ ужасъ Каина) — завщать’ — завщать всмъ его потомкамъ до скончанія вковъ…

Естественно, что все это заставляетъ неустанно работать его мысль, безпрерывно чувствовать ‘гнетъ мышленія’, анализа, т. е. того, на чемъ зиждется вся поэзія міровой скорби. Какъ душа близнеца Каина, Манфреда, есть душа ‘мучимая терзаніемъ мысли безконечной, ничмъ неотразимой’,— какъ нсколько времени спустя, Леопарди, одного изъ самыхъ крупныхъ поэтовъ этой же категоріи, ‘длало, по его словамъ, несчастнымъ державшее его въ своей власти мышленіе’ — такъ и для Байроновскаго Каина мышленіе — главный источникъ его внутреннихъ терзаній, соединенный съ такою же мучительной жаждой знанія, или, врне говоря, вызывающій ее. Этотъ гнетъ тмъ боле невыносимъ для него, что онъ (опять какъ Манфредъ, какъ вообще вс герои Байрона) одинокъ, онъ ‘мыслитъ въ тиши и молча, и эту муку несетъ одинъ’, не встрчая ни въ одномъ изъ окружающихъ его, т. е. въ своей семь, ‘созданья, которое сочувствовало бы ему’, даже Ада, которую онъ нжно любитъ и которая отвчаетъ ему тмъ же, не можетъ быть его товарищемъ въ его внутреннемъ мір, потому что она способна только любить и… врить… И ему, подобно тому, какъ это было съ Манфредомъ и Фаустомъ, остается только вступить въ сообщество съ духами. Въ этомъ-то настроеніи онъ встрчается съ Люциферомъ.

Люциферъ, какъ мятежный духъ, возставшій противъ сотворившей міръ Высшей Силы — лицо, уже съ древнйшихъ временъ, подъ разными наименованіями, служившее предметомъ творчества поэтовъ. Первообразомъ, прототипомъ-этихъ ‘бунтовщиковъ’ явился Эсхиловскій Прометей въ его титанической борьб съ Зевсомъ, за нимъ пошли — (мы называемъ только самыя выдающіяся созданія въ этомъ род) — Абадонна Клопштока, Сатана Мильтона, Прометей Шелли, Люциферъ Байрона, даже добродтельнаго Геснера соблазнилъ этотъ типъ, представленный имъ въ образ Анамелеха, и въ новйшее время, уже посл Байрона, мы встрчаемся съ нимъ — въ ‘Трагедіи Человчества’ венгерскаго поэта Мадача и въ знаменитой ‘Fin de Satan’ B. Гюго. Передъ Байрономъ, въ созданіи его Люцифера, несомннно виталъ образъ Эсхиловскаго ‘Прометея’, съ которымъ онъ познакомился еще въ дтств и который уже тогда какъ нельзя боле гармонировалъ съ его органическимъ внутреннимъ настроеніемъ. Въ лирическомъ отрывк ‘Прометей’ это вліяніе отразилось въ нсколькихъ общихъ чертахъ, въ ‘Каин’ оно вылилось въ совершенно опредленную, титанически-грандіозную форму. Не споримъ, что и Сатана Мильтона далъ нкоторый матеріалъ Байрону, какъ старается напримръ доказать Шафнеръ въ вышеупомянутомъ изслдованіи объ источникахъ ‘Каина’, но Байроновскій Люциферъ — созданіе до такой степени самостоятельное, до такой степени въ своей коренной сущности отличное отъ своихъ предшественниковъ, что если можетъ быть здсь рчь о вліяніи, то разв о вліяніи самаго образа, типа, а ужъ никакъ не поэтовъ, этотъ типъ обрабатывавшихъ. Начать съ того, что и Эсхилъ со своимъ Прометеемъ, и Мильтонъ со своимъ Сатаной стоятъ на религіозной почв (мы имемъ въ виду только эти два созданія, оставляя въ сторон Клопштоковскаго Абадонну, слезно раскаявающагося въ своихъ прегршеніяхъ и жаждущаго вернуться на путь добродтели, а тмъ боле — Геснеровскаго Анамелеха, трусливаго и подленькаго дьявола самаго низменнаго сорта). У Эсхила Прометей кончаетъ тмъ, что смиряется передъ Зевсомъ, у Мильтона сквозь независимость и широкую либеральность воззрній очень явственно пробивается по временамъ церковность строгаго пуританина и, какъ удачно замчаетъ одинъ критикъ, ‘догматизмъ то тутъ, то тамъ внезапно наноситъ ему ударъ въ затылокъ и внушаетъ ему мысль, что онъ, пожалуй, сказалъ ужъ черезъ-чуръ много in majorem diaboli gloriam и долженъ поскоре загладить этотъ промахъ’. Ничего подобнаго нтъ у Байрона.

Подобно Фаусту и Мефистофелю Гете Люциферъ и Каинъ составляютъ какъ бы дв ипостаси одного и того же лица. То, что отчасти смутно, въ вид вопроса, шевелится въ ум и сердц Каина, пока онъ остается только Каиномъ, находитъ себ опредленное, ясное выраженіе, когда онъ становится Каиномъ-Люциферомъ, т. е. во второмъ, послднемъ період своего развитія, изъ соединенія этихъ двухъ міровоззрній образуется, если можно такъ выразиться, та теорія пессимизма, поэтическимъ изложеніемъ которой является вся мистерія. Величавое олицетвореніе безгранично-свободной мысли, ея ‘апостолъ’, прямо и свободно борющійся со своимъ божественнымъ противникомъ, Люциферъ поэтому и считаетъ себя родственнымъ съ этимъ свободомыслящимъ и презирающимъ покорность Каиномъ, что Каинъ между людьми, то онъ, по его же словамъ (въ знаменитомъ монолог о его божественномъ противник), между духами. Для него, стремящагося къ созиданію (это видно изъ того, что онъ насмшливо называетъ Бога ‘разрушителемъ’) важне всего истина, только ею онъ готовъ ‘соблазнять людей’, ибо всякій другой соблазнъ представляется ему мелкимъ, недостаточнымъ — оттого Байронъ, находя себ оправданіе въ библейскомъ разсказ, особенно настаиваетъ на томъ, что искусителемъ Адама и Евы явился змй, настоящій змй, а не падшій духъ. Люциферъ ‘знаетъ все и не страшится ни передъ чмъ’ — и въ этомъ, по его словамъ, заключается истинное знаніе. Исходя изъ такого взгляда, великое значеніе придаетъ онъ разуму, т. е. тому, что сдлалось альфою и омегой, единственнымъ законодателемъ 18-го вка, прямымъ сыномъ котораго былъ Байронъ, а съ нимъ и главныя дйствующія лица его мистеріи. Разумъ признаетъ Люциферъ ‘единственнымъ добрымъ даромъ, полученнымъ человкомъ отъ рокового яблока’ — и этотъ даръ необходимо хранить, такъ сказать культивировать, необходимо тщательно блюсти, чтобъ этотъ разумъ ‘не подчинялся господству тираническихъ угрозъ и не принималъ врованій, противорчащихъ вншнимъ чувствамъ и внутреннему убжденію… Умйте — говоритъ свободный духъ людямъ въ лиц Каина — умйте мыслить и страдать и создавайте себ въ вашей душ внутренній міръ, когда міръ вншній не удовлетворяетъ васъ, такимъ путемъ вы приблизитесь къ природ духовной и будете побдоносно бороться съ вашей собственной’.

Къ нему, какъ къ духу, обращается Каинъ за разршеніемъ тхъ сомнній, на которыя нтъ отвта для него у людей, онъ проситъ ‘открыть ему тайну его существованья’, онъ готовъ исчерпать область знанія, готовъ взглянуть въ лицо смерти, готовъ на все, лишь-бы получить какой нибудь опредлительный отвтъ на волнующіе его вопросы. И летятъ они въ т міры, которые несравненно громадне того, гд живетъ Каинъ. Поэтически примняя теорію Кювье о нсколькихъ переворотахъ міра, совершившихся до сотворенія человка, поэтъ заставляетъ Люцифера показать своему спутнику существовавшихъ до этого не только чисто стихійныхъ и животныхъ созданій, но и интеллектуальныхъ и нравственныхъ, цль Люцифера въ этомъ обозрніи — дать Каину увидть ‘судьбу міровъ минувшихъ, настоящихъ и будущихъ, которымъ нтъ числа’. Для достиженія этой цли онъ пролетаетъ съ Каиномъ по тмъ высочайшимъ пространствамъ, откуда земля кажется ничтожнымъ шарикомъ, онъ вводитъ его и въ жилище смерти — адъ… Каинъ видитъ здсь воочію то, о чемъ говорилъ ему духъ — что все это, какъ и ничтожный человкъ (т. е. тотъ же Каинъ), ‘живетъ, бдствуетъ, обречено на смерть’, что одинъ изъ законовъ существованія, какъ плодъ запрещеннаго древа познанія добра и зла — ‘война со всми тварями, смерть тварямъ, и до послдней твари всмъ печаль, болзни, слезы, гнетъ’, что все бывшее стало прахомъ и что такъ будетъ всегда, въ будущемъ..

Какой же результатъ этого путешествія? Съ чмъ вернется Каинъ въ тотъ міръ, гд, по словамъ Люцифера, ему предстоитъ умножать родъ Адама, сть, пить, терпть, работать, трепетать, смяться, плакать, спать — и умереть? Результатъ печальный, безотрадно мрачный: изъ созерцанія всего видннаго сынъ земли выноситъ убжденіе, что онъ — ничто, убжденіе, которое и хотлъ поселить въ немъ Люциферъ, убжденіе, къ которому, по воззрнію этого послдняго, въ конц концовъ должно приводить все знаніе человческое, и эту ‘науку’ просвтитель Каина совтуетъ ему завщать своимъ дтямъ, ‘для избавленія ихъ отъ многихъ золъ’. Естественно, что онъ возвращается еще боле озлобленнымъ, чмъ прежде, съ полнымъ отчаяніемъ въ возможности утолить живущую въ немъ жажду добра, съ гуманнымъ отчаяніемъ не столько за себя, сколько за грядущія поколнія… И въ этомъ настроеніи застаетъ его Авель, и тутъ происходитъ та ‘превосходно мотивированная’ (по замчанію Гете) сцена жертвоприношенія, которая длаетъ первымъ убійцею того, кому мысль о смерти всегда внушала такой непреодолимый ужасъ. ‘Да будетъ миръ съ нимъ’ (съ Авелемъ) — говоритъ Ада, ‘но будетъ ли онъ со мною’, восклицаетъ Каинъ — и въ этихъ трехъ заключительныхъ словахъ трагедіи (but with me!), по словамъ Гете, передающему въ этомъ случа замчаніе одной ‘умной женщины’, которое онъ вполн раздляетъ — въ этихъ трехъ словахъ ‘содержится все, что могло бы быть сказано въ мір религіозно и нравственно’. Проклятый Богомъ и родною матерью, Каинъ уходитъ въ изгнаніе, выразивъ въ своемъ раскаяніи всю свою безпредльную любовь къ человчеству въ лиц погибшаго отъ его руки брата.

Ни въ одномъ изъ произведеній Байрона міровая скорбь не нашла себ такого полнаго, всесторонняго и потрясающаго выраженія, какое далъ ей поэтъ въ ‘ Каин’. И это міровая скорбь — специфически Байроновская (которую, впрочемъ, мы находимъ въ большей или меньшей степени у другихъ выдающихся поэтовъ этой категоріи — Леопарди, Гейне), это міровая скорбь, въ которой самый мрачный, самый безнадежный пессимизмъ, самое сильное озлобленіе идутъ рядомъ съ глубочайшимъ сочувствіемъ ко всмъ людямъ, съ неутомимою жаждою добра, съ гуманностью въ самомъ всеобъемлющемъ значеніи этого понятія. Каинъ и Люциферъ, или, врне, Каинъ-Люциферъ — такіе выразители этой двойственности, какіе могли быть созданы только геніемъ Байрона, и если къ ихъ міровоззрнію присоединить ту изумительно поэтическую форму, въ которую оно облечено, то нисколько не преувеличеннымъ покажется уже приведенное нами замчаніе Т. Мура, что ‘Каинъ глубоко западетъ въ глубь мірового сердца, и если многіе дрогнутъ отъ его кажущагося богохуленія, то вс падутъ ницъ предъ его величіемъ…

Петръ Вейнбергъ.

——

Сэру Вальтеру Скотту, баронету
ЭТА МИСТЕРІЯ О КАИН
ПОСВЯЩЕНА
его преданнымъ другомъ
и покорнымъ слугой.
Авторъ.

Нижеслдующія сцены названы ‘мистерій’, потому что въ старину драмы на подобные сюжеты носили названіе ‘мистерій’ или ‘моралитэ’. Авторъ однако вовсе не такъ свободно обращался со своимъ сюжетомъ, какъ это принято было прежде, въ чемъ читатель можетъ убдиться, ознакомившись съ такого рода драмами — очень свтскаго характера — на англійскомъ, французскомъ, итальянскомъ и испанскомъ языкахъ. Авторъ старался, чтобы каждое дйствующее лицо мистеріи говорило соотвтствующимъ ему языкомъ, и когда онъ бралъ что нибудь изъ Священнаго Писанія — очень рдко, впрочемъ,— то сохранялъ, насколько это позволялъ стихъ, подлинныя слова библейскаго текста.

Читатель наврное помнитъ, что въ книг Бытія не сказано, что Еву соблазнилъ дьяволъ, a говорится о зм, и то потому, что она ‘самая хитрая изъ полевыхъ тварей’. Какое бы толкованіе ни давали этому раввины и отцы церкви, я беру эти слова въ ихъ непосредственномъ смысл, и отвчаю, какъ епископъ Ватсонъ въ подобныхъ случаяхъ: когда онъ былъ экзаменаторомъ въ кэмбриджскихъ школахъ и ему возражали, приводя отцовъ церкви, онъ говорилъ: — Посмотрите, вотъ Книга! и показывалъ Библію. Такъ поступаю и я. Нужно также помнить, что мой сюжетъ не иметъ ничего общаго съ Новымъ Завтомъ, и всякій намекъ на него былъ бы въ данномъ случа анахронизмомъ. Поэмъ на эти сюжеты я въ послднее время не видалъ. Мильтона я не читалъ съ двадцатилтняго возраста, но тогда я такъ часто его перечитывалъ, что вполн его помню и теперь. Гесснеровскую ‘Смерть Авеля’ я читалъ въ восемь лтъ, въ Эбердин, и помню только, что былъ въ восторг отъ нея. Относительно содержанія y меня осталось только въ памяти, что жену Каина звали Магалой, a жену Авеля Тирсой. У меня он названы Адой и Зиллой — это самыя раннія женскія имена, встрчающіяся въ книг Бытія, такъ звали женъ Ламеха. Имена женъ Каина и Авеля не приводятся. Въ виду общности сюжета можетъ быть есть и сходство въ изложеніи моей мистеріи и поэмы Гесснера, я этого не знаю и это меня мало интересуетъ.

Прошу читателя помнить (объ этомъ часто забываютъ), что ни въ одной изъ книгъ Моисея, также какъ во всемъ Ветхомъ Завт, нтъ никакихъ намековъ на грядущую судьбу міра. О причинахъ этого страннаго упущенія читатель можетъ справиться въ ‘Divine Legasy’ Варбуртона. Удовлетворительно ли его объясненіе или нтъ, но лучшаго до сихъ поръ не было дано. Я поэтому представилъ его новымъ для Каина, чмъ, полагаю, не исказилъ смысла Священнаго Писанія.

Что касается языка Люцифера, то, конечно, онъ говоритъ не какъ пасторъ о подобныхъ сюжетахъ, но я сдлалъ все, что могъ, чтобы удержать его въ границахъ духовной вжливости.

Если онъ отрекается отъ того, что соблазнялъ Еву въ образ зми, то только потому, что въ книг Бытія нтъ ни малйшаго намека на что либо подобное, и въ ней говорится только о зм съ ея змиными свойствами.

ПРИМЧАНІЕ.

Читатель замтитъ, что авторъ отчасти слдуетъ теоріи Кювье, предполагавшаго, что міръ былъ нсколько разъ разрушенъ до сотворенія людей. Эта гипотеза основана на томъ, что найдены останки огромныхъ и невдомыхъ животныхъ въ разныхъ геологическихъ пластахъ, и мнніе это не противорчитъ ученію Моисея, a даже скоре — подтверждаетъ его.

Въ этихъ пластахъ не найдено человческихъ останковъ, но есть рядомъ съ невдомыми животными также извстныя намъ. Слова Люцифера о томъ, что предшествовавшій Адаму міръ былъ населенъ разумными существами, превосходившими умомъ людей и по своей мощи пропорціональными мамонту, и т. д., конечно, поэтическій вымыселъ, имющій цлью помочь ему доказать свою правоту.

Я долженъ также прибавить, что существуетъ ‘tramelogedia’ Альфьери подъ заглавіемъ ‘Abele’. Я никогда ея не читалъ, также какъ не читалъ ничего изъ посмертныхъ произведеній этого писателя, за исключеніемъ его біографіи.

Равенна, 20 сентября 1821.

КАИНЪ.

Мистерія.

Змй былъ хитре всхъ зврей полевыхъ, которыхъ создалъ Господь.
Быт. III, 1.

Дйствующія лица:

Адамъ

Каинъ.

Aвель.

Духи:

Ангелъ Господенъ.

Люциферъ.

Женщины:

Ева.

Aда.

Зилла.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

Мсто — земля близъ рая. Время — восходъ солнца.

АДАМЪ, ЕВА, КАИНЪ, АВЕЛЬ, АДА И ЗИЛЛА.

Вс, кром Каина, совершаютъ молитву.

АДАМЪ.

Премудрый! Вчный! Безконечный! Богъ!

Ты, Кто изъ тьмы, носившейся надъ бездной,

Свтъ создалъ надъ водами,— Егова!

Хвала теб, при возвращеньи свта!

ЕВА.

Іегова! Кто далъ названье дню,

Волну съ волною разлучилъ, и утро

Отъ ночи отдлилъ, и назвалъ твердью

Часть своего творенія — хвала!

АВЕЛЬ.

Іегова! Кто повеллъ стихіямъ

Быть воздухомъ, огнемъ, водой, землей,

И вмст съ днемъ, и ночью, и мірами,

Доступными ихъ свту и ихъ мгл,

Создалъ еще и существа, что могутъ

Любить ихъ и любить Тебя — хвала!

АДА.

Іегова! Отецъ и Богъ всхъ тварей,

Кто создалъ вотъ и эти существа

Прекраснй всхъ, чтобъ боле всего,

Кром Тебя, они любимы были —

Дозволь мн ихъ любить,— хвала! хвала!

ЗИЛЛА.

О, Боже! Ты, Кто, все благословляя

И все любя, позволилъ, между тмъ,

И змію пресмыкаться на земл,

И моего отца изгнать изъ рая,

Не посылай намъ золъ другихъ — хвала!

АДАМЪ (къ Каину).

Ты, первенецъ мой Каинъ, что молчишь?

КАИНЪ.

Зачмъ мн говорить?

АДАМЪ.

Чтобы молиться.

КАИНЪ.

Вы разв не молились?

АДАМЪ.

Да, молились,

И пламенно.

КАИНЪ.

И громко — я васъ слышалъ.

АДАМЪ.

Какъ и Господь, надюсь я.

АВЕЛЬ.

Аминь.

АДАМЪ.

Но ты, мой первородный, все молчишь.

КАИНЪ.

Я такъ молчать и долженъ.

АДАМЪ.

Почему?

КАИНЪ.

Не нахожу, о чемъ бы могъ просить я.

АДАМЪ.

Или за что благодарить бы?

КАИНЪ.

Да.

АДАМЪ.

Но ты живешь.

КАИНЪ.

Но я умру.

ЕВА.

Увы!

Плодъ древа запрещеннаго созрлъ

И падаетъ.

И мы должны еще разъ

Вкусить его. Зачмъ ты насадилъ,

О, Боже, древо знанья!

КАИНЪ.

А зачмъ

Вамъ было не вкусить отъ древа жизни?

Тогда бы вы предъ Нимъ не повергались.

АДАМЪ.

Мой сынъ, не богохульствуй: это рчи

Изгнавшаго насъ змія.

КАИНЪ

Змій сказалъ

Вамъ истину: то было древо жизни,

А это — древо знанья, жизнь есть благо,

И знанье — благо. Могутъ-ли они

Быть вмст зломъ?

ЕВА.

Мой сынъ, ты говоришь,

Какъ говорила я въ моемъ паденьи,

До твоего рожденія: не дай,

Не дай мн увидать возобновленнымъ

Мой грхъ въ твоемъ. Онъ былъ оплаканъ мной.

Ужели я дитя свое увижу

Вн райскихъ стнъ въ т сти уловленнымъ,

Что и въ раю опутали его

Родителей? Мирися съ тмъ, что есть.

Ахъ, если бъ мы мирились съ тмъ, что было,

Ты не былъ бы лишенъ покоя, сынъ мой!

АДАМЪ.

Молитва наша кончена, идемте

Къ своей работ каждый, это трудъ

Не тягостный, хотя необходимый:

Земля такъ молода и такъ любовно

Свои плоды даетъ намъ.

ЕВА.

Сынъ мой Каинъ,

Смотри, какъ твердъ и радостенъ отецъ твой.

Таковъ же будь и ты.

(Адамъ и Ева уходятъ).

ЗИЛЛА.

Иль ты не хочешь?

АВЕЛЬ.

Къ чему такъ омрачать свое чело?

Вдь это принести не можетъ блага,

А только гнвъ небесный привлечетъ.

АДА

Мой милый Каинъ, неужели такъ-же

И на меня ты хмуришься?

КАИНЪ.

Нтъ, Ада!

Мн нужно одному побыть немного.

Мн грустно, Авель, но печаль пройдетъ,

Иди же, братъ, впередъ, я не замедлю.

И вы идите, сестры: я боюсь

Не оцнить достойно вашу нжность,

И вслдъ за вами буду.

АДА.

Если-жъ нтъ,

То я вернусь, чтобъ звать тебя отсюда.

(Авель, Зилла и Ада уходятъ).

КАИНЪ (одинъ).

И это жизнь? Трудись, но почему же

Я осужденъ трудиться?— Потому,

Что мой отецъ не сохранилъ Эдема?

Моя ли въ томъ вина?— Я не родился,

Я не искалъ того, чтобы родиться,

Я это состоянье не люблю,

Къ которому рожденьемъ приведенъ.

Зачмъ онъ уступилъ жен и змію?

Иль если уступилъ, за что страдать?

Какое въ этомъ зло? Вдь древо было

Насаждено. Зачмъ не для него?

А коль не для него, зачмъ росло

Оно прекраснй всхъ, и въ середин рая,

Вблизи отца?— Они мн говорятъ

На вс мои вопросы: ‘это воля

Его была, и Онъ есть благъ’.— Какъ знать

Объ этомъ мн? Онъ всемогущъ, отсюда

Должно ли вытекать, что Онъ и благъ?

Я только по плодамъ сужу, а т,

Которыми я осужденъ питаться,

За грхъ чужой,— они горьки.— Кого

Я вижу тамъ? По виду, это ангелъ.

Но, кажется, мрачне и печальнй,

Чмъ прочіе… Но отчего дрожу я?

Чмъ онъ страшнй духовъ, что каждый день

Я вижу потрясающихъ своими

Палящими мечами, при вратахъ,

Гд въ сумерки брожу я, чтобы мелькомъ

Взглянуть въ сады, наслдіе мое…

Брожу, пока не ляжетъ тьма надъ этой

Оградой, херувимами хранимой,

Съ безсмертными деревьями. Но если

Я не бгу отъ огненныхъ мечей

Тхъ ангеловъ, зачмъ я передъ этимъ

Робть бы сталъ? Однако, онъ гораздо

Мн кажется, сильне, чмъ они,

И столько же прекрасенъ, но какъ будто

Не такъ еще прекрасенъ, какъ онъ былъ

Иль могъ бы быть. Печаль, какъ будто, входитъ,

Какъ часть, въ его безсмертье.— Неужель?—

Кром людей, кто можетъ знать печали?

Онъ близко — вотъ онъ.

ЛЮЦИФЕРЪ (входитъ).

ЛЮЦИФЕРЪ.

Смертный!

КАИНЪ.

Духъ! кто ты?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Властитель надъ духами.

КАИНЪ.

Если такъ,

Какъ могъ ты ихъ оставить, чтобы съ прахомъ

Здсь встртиться?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я знаю мысли праха:

Я сострадаю праху.

КАИНЪ.

Какъ! ты въ мысли

Мои проникъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, это мысли всхъ,

Кто ихъ имть достоинъ, это голосъ

Твоей души безсмертной говоритъ

Внутри тебя.

КАИНЪ.

Какой души безсмертной?

Объ этомъ откровеніе молчитъ,

Отецъ мой не вкусилъ отъ древа жизни,

А мать моя спшила лишь сорвать

Плодъ знанія, плодъ этотъ — смерть!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Они

Ввели тебя въ обманъ, ты будешь жить.

КАИНЪ.

Я и живу, но я затмъ живу,

Чтобъ умереть, живу,— и самъ не вижу,

Чмъ смерть страшна, хоть чувствую невольно

Врожденное, противное, но все же

Неодолимое стремленье къ жизни,

Которую я такъ же ненавижу,

Какъ презираю самого себя,

И превозмочь его не въ силахъ. Вотъ,

Какъ я живу. Ахъ, еслибъ не родиться!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты долженъ жить, и будешь жить вовки.

Не думай, что земля, которой ты

На время облеченъ, есть бытіе.

Она прейдетъ, и ты не меньше будешь,

Чмъ ты теперь.

КАИНЪ.

Не меньше! Но не больше?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты будешь, можетъ быть, какъ мы.

КАИНЪ.

А вы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Мы вчны.

КАИНЪ.

Вы счастливы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Мы могучи.

КАИНЪ.

Но вы счастливы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, а ты?

КАИНЪ.

А я?

Ты можешь видть.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Бдный прахъ! и ты

Считать себя несчастнымъ можешь! Ты!

КАИНЪ.

Ужели нтъ? Но ты со всмъ твоимъ

Могуществомъ, ты кто?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я тотъ, кто мыслилъ

Сравниться съ Тмъ, что сотворилъ тебя,

И я тебя такимъ не сотворилъ бы.

КАИНЪ.

Ахъ, ты глядишь почти что Богомъ, но…

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но я не Богъ, и не имвъ удачи

Имъ сдлаться, я не хотлъ бы быть

Ничмъ другимъ, какъ лишь самимъ собою.

Онъ побдилъ, пусть царствуетъ.

КАИНЪ.

Кто — Онъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Творецъ земли.

КАИНЪ.

И неба, и всего,

Что есть на нихъ, о Немъ такъ серафимы

Его поютъ, такъ говоритъ о Немъ

И мой отецъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Они такъ говорить

И пть о Немъ осуждены — подъ страхомъ

Быть тмъ, что я и ты: я межъ духами,

Ты межъ людьми.

КАИНЪ.

Но что же это?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Души,

Что смютъ сознавать свое безсмертье,

Что смютъ всемогущему тирану

Глядть въ лицо безсмертное Его

И говорить, что зло его — не благо.

Онъ говоритъ, что Онъ создатель нашъ:

Я этого не знаю и не врю,

Чтобъ это было истинно, но если

Онъ создалъ насъ, то никогда уже

Не въ силахъ уничтожить: мы безсмертны!…

И боле: мы нужны для него

Безсмертными, чтобъ не было конца

Мученьямъ нашимъ. Пусть, Онъ побдилъ!

Но Онъ своей побдою счастливъ

Не боле, чмъ мы противоборствомъ.

Нтъ, Благость зла не можетъ сотворить

И не могла. А сотворилъ ли Онъ

Другое что? Но пусть теперь сидитъ

Онъ на своемъ престол одинокомъ,

Творя міры, чтобъ облегчить себ

Ни съ кмъ нераздляемую вчность

И бытіе безсмертное свое!

Пусть громоздитъ планеты на планеты,

Тиранъ неразрушимый, безконечный,

Онъ одинокъ! Когда бъ Онъ истребить

Могъ самого себя, то это было бъ лучшимъ

Изъ всхъ даровъ могущества Его.

Но предоставимъ царствовать Ему

И увеличивать свои несчастья!

Мы, духи, съ вами смертными другъ другу

Сочувствуемъ, по крайней мр, мы,

Равно терпя безчисленныя муки,

Хоть частью уменьшаемъ горечь ихъ

Сочувствіемъ подобнымъ всхъ со всми.

Но Онъ! столь жалкій въ высот своей,

Столь мучимый безплодностью творенья,

Онъ осужденъ творить и вновь творить!

И, можетъ быть, когда-нибудь создастъ

Въ самомъ себ онъ Сына,— точно такъ же,

Какъ далъ онъ вамъ отца… Но если это

И совершится,— Сынъ погибнетъ жертвой!

КАИНЪ.

Ты говоришь мн о вещахъ, что смутно

Давно уже тревожатъ мысль мою:

Я тщетно примирить старался то,

Что видлъ, съ тмъ, что слышалъ. Мой отецъ

И мать моя мн говорятъ о зміяхъ,

О деревахъ и о плодахъ, я вижу

Врата того, что было раемъ ихъ,

Стрегомыя палящимъ херувимомъ,

Изгнавшимъ ихъ,— а съ ними и меня,

Я чувствую томительность труда

И безотвязныхъ мыслей, я смотрю

Кругомъ себя, на этотъ міръ, гд я

Кажусь ничмъ, но гд такія мысли

Встаютъ во мн, что передъ ними все

Должно бы покориться. Но я мыслю

Втиши и молча. Эту муку я

Несу одинъ. Отецъ мой покорился

И мать моя уже забыла духъ,

Который въ жажд знанья не страшился

И вчнаго проклятія, мой братъ —

Простой пастухъ, лишь приносящій жертвы

Изъ первенцевъ отъ стадъ своихъ Тому,

Кто приказалъ земл не уступать

Намъ ничего безъ пота, наша Зилла

Птицъ утреннихъ спшитъ опередить

Своей хвалебной пснею, и Ада —

Моя голубка Ада,— и она

Не больше понимаетъ эти мысли,

Что такъ меня волнуютъ. Никогда

До сей поры я не встрчалъ созданья,

Которое сочувствовало бъ мн.

Я радъ вступить въ сообщество съ духами.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Когда бы ты не обладалъ душой,

Достойною сообщества такого,

Я не стоялъ теперь бы предъ тобой,

Какъ я стою, довольно было бъ змія

Васъ искушать, какъ прежде.

КАИНЪ.

Ахъ, не ты ли

Былъ соблазнитель матери моей?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я никого не соблазняю, разв

Лишь истиной: то не было ли древо

Познанія? И разв не расло

Плодовъ на древ жизни? Запрещалъ ли

Я рвать отъ нихъ? И я ли насадилъ

Запретный плодъ въ виду и подъ рукою

Невинныхъ двухъ твореній, любопытныхъ

По самой ихъ невинности? Хотлъ я,

Богами сдлать васъ, и даже Тотъ,

Кто васъ изгналъ, затмъ васъ и изгналъ,

‘Чтобъ вы отъ древа жизни не вкусили

‘И не были, какъ боги’. Это были

Его слова?

КАИНЪ.

Его, какъ я о нихъ

Слыхалъ отъ тхъ, кто слышалъ ихъ изъ грома.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ кто же былъ вашъ демонъ? Тотъ, кто васъ

Не допустилъ вкусить отъ древа жизни,

Иль тотъ, кто вамъ желалъ бы вчно жить

Въ могуществ и радости познанья?

КАИНЪ.

Ахъ, отчего обоихъ бы плодовъ

Имъ не вкусить, или ни одного?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но вы уже владете однимъ,

Другого домогайтесь.

КАИНЪ.

Какъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Стремясь

Собою быть въ своемъ сопротивленьи.

Ничто не можетъ одолть души,

Когда она захочетъ быть собою

И центромъ окружающаго міра,

Гд суждено ей властвовать.

КАИНЪ.

Но ты…

Ты ль искусилъ родителей моихъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я? Бдный прахъ! Зачмъ бы было мн

Васъ искушать? И какъ?

КАИНЪ.

Но говорятъ,

Что змій былъ духъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Кто это говоритъ?

Не писано такъ было свыше. Гордый

Надъ гордыми не могъ лукавить такъ,

Хоть жалкому тщеславью человка

И лестно на духовъ свалить свое

Презрнное паденье. Змій былъ змій —

Такой же прахъ, не больше и не меньше,

Чмъ сами т, кого онъ искусилъ.

Подобно имъ, бывъ по природ прахомъ,

Онъ мудростью былъ выше, такъ какъ онъ

Ихъ превозмогъ и въ жалкомъ ихъ Эдем

Познанье роковое имъ открылъ.

Ужель ты думаешь, что я могу

Взять на себя подобье смертной твари?

КАИНЪ.

Но тварь имла демона въ себ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Она его лишь разбудила въ тхъ,

Съ кмъ говорилъ языкъ ея зминый.

Я говорю теб, что змій былъ просто

И только змій, спроси у херувима,

Что древо искушенья сторожитъ.

Когда пройдутъ несчетные года

Надъ прахомъ вашихъ чадъ и ихъ потомковъ,

Тогда паденье ваше объяснять

Научатся такой нескладной басней

И мн присвоятъ видъ, который я

Могу лишь презирать, какъ презираю

Все то, что преклоняется предъ Нимъ

И создано за тмъ, чтобъ повергаться

Передъ ужасной вчностью Его.

Но мы, что видимъ истину, не можемъ

Молчать о ней. Родители твои

Словами пресмыкающейся твари

Соблазнены. Зачмъ бы духи стали

Ихъ искушать? Въ оград тсной рая

Что зависть возбудить могло бы въ тхъ,

Кому предлъ не положенъ въ пространств?…

Но я съ тобою говорю о томъ,

Чего ты, несмотря на древо знанья,

Не можешь знать.

КАИНЪ.

Ты ничего сказать

Не можешь мн о знаніи, чего бы

Я не хотлъ, не жаждалъ, иль не могъ,

Иль не имлъ отваги знать.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А видть —

Имлъ ли бы ты смлость?

КАИНЪ.

Испытай.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Дерзнешь ли ты взглянуть на смерть?

КАИНЪ.

Она

Досель была незрима.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но должна

Испытана быть вами.

КАИНЪ.

Мой отецъ

О ней не говоритъ безъ содроганья,

Мать плачетъ при одномъ ея названьи,

Братъ Авель поднимаетъ къ небесамъ

Глаза свои, а Зилла потупляетъ

Свои къ земл, шепча молитву, Ада

Молчитъ и на меня глядитъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А ты?

КАИНЪ.

Волненья несказанныя толпой

Грудь осаждаютъ мн, когда я слышу

Объ этой всемогущей и, какъ видно,

Неотвратимой смерти. Если бъ я

Могъ побороться съ нею! Въ дтств я

Со львомъ боролся въ играхъ, и въ моихъ

Сжимающихъ объятьяхъ онъ рычалъ

И убгалъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Смерть не иметъ вида,

Но все, что носитъ видъ земныхъ созданій,

Ея добычей будетъ.

КАИНЪ.

Ахъ, я думалъ,

Что это существо. Кто жь, какъ не тварь,

Быть можетъ столь ужаснымъ зломъ для тварей?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Спроси у Разрушителя.

КАИНЪ.

Какого?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Иль у Творца — ты можешь дать ему

Какое хочешь имя: Онъ творитъ,

Чтобъ разрушать.

КАИНЪ.

Я этого не зналъ,

Но это представлялось мн, какъ только

Я услыхалъ о смерти. И хоть я

Не знаю ничего о ней,— она

Мн кажется ужасной. Сколько разъ

Я взоръ вперялъ въ пустыню темной ночи,

Ища ее! Когда же въ темнот,

Палящими мечами херувимовъ

Внезапно озаренной, замчалъ

Стоящія вдоль стнъ эдемскихъ тни,—

Мн слышались шаги ея, я думалъ

Съ боязнью и томленьемъ встртить то,

Чего ты трепетали, но никто —

Не проходилъ — и снова, въ тишин,

Отъ стнъ родныхъ, но запрещенныхъ, рая

Усталый взоръ я поднималъ туда,

Въ ту синеву, къ мерцающимъ свтиламъ,

Что такъ прекрасны въ высот своей.

Ужели и они умрутъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Быть можетъ,

Но тысячью вковъ переживутъ

Тебя и всхъ твоихъ.

КАИНЪ.

Я радъ за нихъ,

Я вчно бы желалъ имъ жить такими

Прекрасными. Но что такое смерть?

Я трепещу, я чувствую къ ней ужасъ,

Но какъ ее представить? Намъ она,

Равно и согршившимъ, и безгршнымъ,

Въ раю была объявлена, какъ зло.

Какое зло?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Быть обращеннымъ въ землю.

КАИНЪ.

Я буду ль это знать?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я не могу

Сказать теб: вдь я не знаю смерти.

КАИНЪ.

Спокойнымъ, какъ земля, быть — я бы въ этомъ

Не видлъ зла. О, если бы я не былъ

Ничмъ другимъ!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Презрнное желанье,

Какого не имлъ и твой отецъ,

Который знать стремился.

КАИНЪ.

Но не жить,

Иначе, почему бы не вкусить

Ему отъ древа жизни?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Онъ былъ изгнанъ.

КАИНЪ.

Смертельная ошибка! этотъ плодъ

Ему вкусить бы первымъ! Но пока

Онъ не отвдалъ знанья, онъ не вдалъ

О смерти ничего. Увы! я самъ

О ней не больше знаю и, однако,

Страшусь ея, страшусь — чего не знаю.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А я,— я знаю все, и не страшусь

Ни передъ чмъ: вотъ истинное знанье.

КАИНЪ.

А научить меня всему ты можешь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, подъ однимъ условіемъ.

КАИНЪ.

Какимъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты долженъ пасть и поклониться мн,

Какъ Господу.

КАИНЪ.

Но ты — не тотъ Господь,

Предъ кмъ отецъ мой припадаетъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ.

КАИНЪ.

Ты равенъ съ Нимъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Межъ нами ничего

Нтъ общаго, и никогда не будетъ.

Мн все равно — быть выше, или ниже,

Быть всячески, но только бы не быть

Участникомъ или рабомъ Его

Могущества. Нтъ, я живу особо.

Но я великъ: поклонники мои

Безчисленны, но мн гораздо больше

Поклонятся. Будь первый между ними.

КАИНЪ.

Я никогда еще не преклонялся

Предъ Богомъ моего отца, хоть Авель

И часто умоляетъ, чтобы я

Участвовалъ съ нимъ вмст въ приношеньяхъ.

Зачмъ я преклонюсь передъ тобой?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты никогда предъ Нимъ не преклонялся?

КАИНЪ.

Я разв не сказалъ теб? Иль нужно

Еще сказать? И разв ты не могъ

Знать этого съ твоимъ могучимъ знаньемъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Кто никогда ему не поклонялся,

Тотъ поклонился мн.,

КАИНЪ.

Я не хочу

Ни передъ тмъ, ни предъ другимъ сгибаться.!

ЛЮЦИФЕРЪ.!

Ты мой поклонникъ, несмотря на то:

Одно непоклоненіе Ему

Тебя моимъ ужъ длаетъ.

КАИНЪ.

Какъ это?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Узнаешь тамъ, и здсь еще.

КАИНЪ.

Открой

Мн тайну моего существованья.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Иди за мной, куда я поведу.

КАИНЪ

Но я еще копать обязанъ землю,

Да и къ тому же общалъ я…

ЛЮЦИФЕРЪ.

Что?

КАИНЪ.

Нарвать плодовъ немного.

ЛЮЦИФЕРЪ.,

Для чего?

КАИНЪ.!

Чтобъ съ Авелемъ принесть ихъ на алтарь.!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не ты ль сказалъ, что предъ Творцомъ своимъ!

Ты никогда не преклонялся?

КАИНЪ.

Да,

Но Авель умолялъ меня, и жертва

Скорй ему принадлежитъ, чмъ мн…

И Ада съ нимъ…

ЛЮЦИФЕРЪ.

Чего жь ты такъ смутился?

КАИНЪ.

Она моя сестра, мы рождены

Въ одинъ и тотъ же день, одной утробой,

Она меня въ слезахъ просила дать

Ей это общаніе, а я

Изъ-за того, чтобы не дать ей плакать,

Все, кажется, готовъ перенести

И передъ чмъ бы ни было склониться.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Тогда иди за мною.

КАИНЪ.

Я пойду.

(Входитъ Ада).

АДА.

Мой братъ, я за тобою, это нашъ

Часъ отдыха и радости, идемъ

Длить его! Ты не трудился нын’

Но я твой трудъ исправила, плоды,

Что ждутъ тебя, такъ зрлы и прозрачны.

Какъ этотъ свтъ, который ихъ взростилъ.

Идемъ скорй.

КАИНЪ.

Иль ты не видишь?

АДА.

Вижу:—

Ты съ ангеломъ, мы видли ихъ много.

Не хочетъ ли онъ съ нами раздлить

Часъ отдыха?

КАИНЪ.

Онъ не похожъ на ангеловъ, какихъ

Мы видимъ.

АДА.

А разв есть другіе?

Но все равно, онъ будетъ добрымъ гостемъ,

Какъ были т. А т благоволили

Быть нашими гостями, хочетъ онъ

Идти за нами?

КАИНЪ.

Хочешь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я хочу,

Чтобъ ты моимъ былъ.

КАИНЪ.

Я иду за нимъ.

АДА.

Покинувъ насъ?

КАИНЪ.

Покинувъ.

АДА.

И меня?

КАИНЪ.

Возлюбленная Ада!

АДА.

Я хочу

Идти съ тобою.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, она не можетъ.

АДА.

Кто ты, чтобъ становиться такъ межь сердцемъ

И сердцемъ? Кто?

КАИНЪ.

Онъ Богъ.

АДА.

Ты почему

Такъ думаешь?

КАИНЪ.

Онъ говоритъ, какъ Богъ.

АДА.

Такъ говорилъ и змій, а онъ солгалъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты, Ада, въ заблужденьи: разв древо

Не древо знанья было?

АДА.

Да, но это

На горе намъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Пускай, но это горе

Есть знаніе. Такъ онъ вамъ не солгалъ,

Онъ вамъ открылъ лишь истину, не больше,

А истина, по существу ея,

Быть можетъ только благомъ.

АДА.

Но о ней

Мы знаемъ только то, что накопляло

Намъ зло на зло: изгнанье изъ пріюта

Родимаго, труды, усталость, потъ,

Печаль о томъ, что было, и надежды

На то, что не придетъ. За этимъ духомъ

Не слдуй, Каинъ. Покорись своей

Судьб, меня люби, какъ прежде,— я

Люблю тебя.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Сильне, чмъ отца

И мать свою!

АДА.

Сильнй! Ужель и это

Есть тоже грхъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, нтъ, пока, но будетъ,

Современемъ, среди твоихъ дтей.

АДА.

Какъ! дочь моя ужель любить не будетъ

Еноха — брата своего?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не такъ,

Какъ ты вотъ любишь Каина.

АДА.

О, Боже!

Ужель они не будутъ ни любить,

Ни жизнь давать созданьямъ, что могли бы

Опять любить? И не кормлю ли я

Одной и той же грудью ихъ обоихъ?

А ихъ отецъ — онъ разв не рожденъ

Въ одинъ со мною часъ одной утробой?

Но разв не любили мы другъ друга?

И умножая наше бытіе,

Ужель мы не умножили созданій,

Назначенныхъ любить другъ друга — такъ,

Какъ мы самихъ ихъ любимъ и какъ я

Люблю тебя, мой Каинъ! Не ходи

За этимъ ангеломъ, онъ не изъ нашихъ,

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я говорю вамъ о грх, но онъ

Не есть мое созданье, и не будетъ

Грхомъ для васъ, какой бы ни внушалъ

Онъ ужасъ тмъ, что придутъ вамъ на смну.

АДА.

Какъ можетъ быть грхомъ, что не гршно

Само въ себ? Добро и зло ужели

Случайности? Но если такъ, то мы

Рабы…

ЛЮЦИФЕРЪ.

И существа, что выше васъ,

Рабы, вдь, также, да и т, что выше

И ихъ, и васъ, рабами стать могли бы,

Не предпочти они свободу мукъ

Томленію хвалебныхъ пснопній,

Молитвъ корыстныхъ передъ Всемогущимъ —

И только потому, что Всемогущъ Онъ,

Не изъ любви, а изъ надеждъ и страха

АДА.

Кто всемогущъ, тотъ долженъ быть весь — благость.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но былъ ли Онъ такимъ въ Эдем?

АДА.

Врагъ!

Не искушай меня ты красотою.

Ты боле прекрасенъ, чмъ былъ змій,

И также лживъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Скажи: правдивъ. Спросите

У Евы, вашей матери: познанье

Добра и зла дано ей или нтъ?

АДА.

О, мать моя! ты сорвала свой плодъ

Не на свою погибель, а на нашу.

Ты провела хоть молодость свою

Среди садовъ эдемскихъ и въ общеньи

Съ блаженными духами, насъ же, насъ,

Твоихъ дтей, не знающихъ Эдема,

Насъ окружаютъ демоны, что намъ

Словами Бога говорятъ и наши

Невольныя сомннья стерегутъ,

Алкая соблазнить насъ, какъ тебя

Змій соблазнилъ — безвредной, непорочной,

Блаженною нескромностью твоей.

Я этому безсмертному созданью

Не въ силахъ дать отвта, не могу

Проклясть его, я на него смотрю

Съ таинственной боязнью, и однако,

Я не бгу: его безсмертный взоръ

Влеченьемъ непонятнымъ пригвождаетъ

Мои глаза плненные къ нему.

Онъ страшенъ мн, но онъ меня такъ сильно

Влечетъ къ себ, все ближе, ближе! Каинъ!

Спаси меня, мой Каинъ, отъ него!

КАИНЪ.

Но это разв демонъ? Не робй,

Возлюбленная Ада.

АДА.

Онъ не Богъ,

Ни божій херувимъ иль серафимъ,

Какими я встрчала ихъ досел.

КАИНЪ.

Но есть вдь духи высшіе еще —

Архангелы.

ЛЮЦИФЕРЪ.

И высшіе самихъ

Архангеловъ.

АДА.

Но т не изъ блаженныхъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Когда блаженство въ рабств состоитъ,

То ты права.

АДА.

Мы знаемъ отъ отца,

Что любящіе много — серафимы,

А знающіе много — херувимы.

Ты херувимъ, должно быть: ты не любишь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но если знать опасно для любви,

То кмъ быть долженъ тотъ, кого любить

Вы не могли бъ, когда бъ его узнали?

И если херувимы при своемъ

Всезнаніи не любятъ, то любовь

Ихъ братій серафимовъ будетъ только

Невднье. Дерзайте выбирать

Межъ знаньемъ и любовію, другого

Нтъ выбора, отецъ вашъ уже выбралъ:

Его богопочтенье — только страхъ.

АДА.

Ахъ, Каинъ, избери любовь!

КАИНЪ.

Любовь?

Что до тебя, возлюбленная Ада,—

Я съ ней рожденъ. Но больше — ничего

Я не люблю.

АДА.

А нашу мать, отца?

КАИНЪ.

А насъ они любили ли, когда

Срывали плодъ, изгнавшій насъ изъ рая?

АДА.

Мы не были въ то время рождены:

А если бы и были, неужели

Мы не должны родителей любить,

Или дтей?

КАИНЪ.

Малютку моего

Еноха и лепечущую крошку

Сестру его! Ахъ, будь увренъ я

Въ ихъ счастіи, я могъ бы вполовину

Забыть… Но нтъ,— забвенья быть неможетъ,

И тысячи грядущихъ поколній

Любить не станутъ память человка,

Что смя человчества и зла

Могъ насадить въ одно и то же время.

Они сорвали плодъ, что сдлалъ ихъ

Несчастными, и въ состояньи этомъ

Еще родили насъ — тебя, меня

И остальныхъ, пока еще немногихъ,

И множества несмтныя всхъ тхъ —

Милліоновъ, миріадъ, что народятся

Наслдовать громаду нашихъ золъ,

Вками увеличенныхъ! И я,

Я долженъ быть отцомъ такихъ созданій!

Твоя любовь и красота твоя,

Возлюбленная мною, восхищенье

Мое тобой, и свтлые часы

Забвенія, все — все, что только любимъ

Другъ въ друг мы и въ дтяхъ,— все ведетъ

И ихъ, и насъ, путемъ грха и муки,

Черезъ мгновенья радости непрочной,

Къ невдомой лишь смерти!… Древо знанья

Неврно общанью своему,

Мн кажется: оно, по крайней мр,

Должно бы дать имъ полное познанье

Всего, что можно знать,— и самой смерти.

А что открылъ имъ грхъ ихъ? Что они

Несчастные лишь гршники. Что нужды

Въ плодахъ и зміяхъ было, для того

Чтобъ научить насъ этому?

АДА.

Я, Каинъ,

Не жалуюсь, и если бъ ты былъ счастливъ.

КАИНЪ.

Нтъ, будь уже счастливою одна!

Что длать мн со счастьемъ, что меня

И всхъ моихъ должно лишь унижать?

АДА.

Одна и не могу, и не хочу

Счастливой быть, но посреди своихъ,

Я думаю, могла бы, презирая

Смерть самую, которой не страшусь,

Какъ вещи неизвстной мн, хоть это

Быть долженъ страшный призракъ, какъ сужу

Я по тому, что слышала досел.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ ты одна не можешь быть счастливой,

Ты говоришь?

АДА.

Одна! о, Богъ мой! Кто

Одинъ бы могъ счастливымъ быть иль добрымъ!

Что до меня, то мн уединенье

Казалось бы грхомъ, когда бы я

Не думала, что скоро встрчу брата,

Родителей, дтей и всхъ своихъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Твой Богъ, межъ тмъ, одинъ, счастливъ ли Онъ?

Онъ одинокъ, такъ благъ ли Онъ?

АДА.

Нтъ, нтъ!

Онъ ангеловъ иметъ и людей,

Чтобъ длать ихъ счастливыми, и тмъ

Блаженъ и самъ, что разливаетъ радость.

Въ чемъ состоять еще блаженство можетъ,

Когда не въ томъ, чтобъ расточать его?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Спроси объ этомъ своего отца,

Недавняго изгнанника изъ рая,

Иль сына первороднаго его,

Иль собственную грудь свою: она

Полна тревогъ.

АДА.

Увы! ты правъ, но ты —

Вдь ты небесный?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, а почему —

Спроси опять виновника блаженства,

Тобою всюду зримаго, Его —

Всещедраго создателя всхъ тварей

И добраго отца ихъ: эта тайна

Принадлежитъ Ему. Намъ суждено —

Однимъ страдать, другимъ сопротивляться,

И все вотще, какъ ангелы Его

Намъ говорятъ Но это испытать —

Достойный трудъ, тмъ больше, что счастливй

Мы, все равно, не будемъ никогда.

Въ безсмертномъ нашемъ разум есть мудрость,

Чтобъ правый путь указывать ему,

Какъ въ темной синев ночныхъ небесъ

Есть свтлая звзда, чтобъ ваше утро

Привтствовать.

АДА.

Прекрасная звзда,

Которой красоту я такъ люблю!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Тогда зачмъ не обожать ея?

АДА.

Отецъ нашъ обожаетъ одного

Невидимаго только.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но что есть

Плнительнаго въ видимомъ для васъ,

То символомъ Невидимаго служитъ,

А та звзда прекрасная идетъ

Въ глав небесныхъ воинствъ.

АДА.

Нашъ отецъ

Въ Эдем видлъ Бога самого,

Который сотворилъ его.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А ты —

Ты видла?

АДА.

Въ его твореньяхъ — да.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А въ существ?

АДА.

Нтъ,— разв лишь въ отц,

Который есть подобіе его,

Иль въ ангелахъ, что на тебя похожи,

Лишь боле свтлы, хотя не такъ,

Мн кажется, могучи и прекрасны.

Какъ ясный день въ полуденную тишь,

Ихъ существо все состоитъ изъ свта,

Межъ тмъ, какъ ты напоминаешь ночь

Прозрачную, когда вверху, надъ нею,

Виситъ покровъ изъ блыхъ облаковъ,

И сквозь него безчисленныя звзды

Съ своихъ небесъ таинственныхъ глядятъ..

Несчетныя, прекрасныя въ своемъ

Мерцаніи, глядящія такъ тихо,

Но такъ къ себ влекущія. Он

Глаза мои слезами наполняютъ,

Какъ ты теперь. Ты кажешься несчастнымъ

Не длай насъ такими же, и я

Поплачу о теб.

ЛЮЦИФЕРЪ.

О, эти слезы!

Какіе океаны ихъ прольются,

Когда бъ ты знала только!

АДА.

Мною?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Всми.

АДА.

Кто эти вс?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Милльоны милліоновъ,

Весь этотъ міръ, несмтно населенный,

Весь этотъ міръ, опустошенный вновь,

И имъ загроможденная геенна,

Которой смя носишь ты пока

Въ груди своей.

АДА.

Ахъ, Каинъ, этотъ духъ

Насъ проклинаетъ!…

КАИНЪ.

Не мшай ему,

Я самъ за нимъ послдую.

АДА.

Куда?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Въ мста, гд онъ пробудетъ только часъ,

Но гд дла несчетныхъ дней увидитъ,

За этотъ часъ.

АДА.

Какъ это можетъ быть?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не создалъ ли Творецъ вашъ изъ обломковъ

Другихъ міровъ старйшихъ этотъ міръ

Въ немного дней? Такъ не могу ли я,

Который помогалъ Ему въ твореньи,

Въ часъ показать, что онъ творилъ такъ долго

И скоро разрушалъ?

КАИНЪ.

Веди меня.

АДА.

Но точно ль онъ вернется черезъ часъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не боле, для насъ дла изъяты

Отъ времени, мы вчность умстить

Способны въ часъ, и часъ продолжить въ вчность.

Мы измряемъ жизнь свою не такъ,

Какъ смертные. Но это — наша тайна.

Иди за мною, Каинъ.

АДА.

Онъ придетъ

Ко мн опять?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, женщина, одинъ

Изъ всхъ людей (и первый, и послдній,

Кром еще лишь Одного) — онъ вновь

Придетъ къ теб, чтобъ тотъ печальный міръ,

Что ждетъ его, вы такъ же населили,

Какъ населите этотъ: онъ теперь

Почти безъ обитателей.

АДА.

Но гд

Ты самъ живешь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я вездсущъ. И гд же

Я жить бы могъ? Гд Богъ твой или боги

Находятся — тамъ нахожусь и я.

Я на-двое вс вещи раздляю,

Пространство, время, вчность, жизнь и смерть,

И небо, и земля, и что не есть

Ни небо, ни земля, но населится

Твореньями, что населяли ихъ,

Иль населить должны лишь,— вотъ мои

Владнія. И вотъ какъ раздляю

Я на-двое Его, владя царствомъ

Не отъ Него. Не будь я такъ могучъ,

Какъ говорю, какъ могъ бы я стоять

Предъ вами здсь? Вдь ангелы его

У васъ въ виду.

АДА.

Они такъ точно были,

Когда и змій прекрасный соблазнялъ

Въ Эдем нашу мать.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты слышалъ, Каинъ!

Когда ты жаждешь знанья, я могу

Пресытить эту жажду, и при томъ

Не требую, чтобъ ты не лъ плодовъ,

Иль былъ лишенъ единственнаго блага,

Что побдитель не взялъ у тебя.

Иди за мною.

КАИНЪ.

Духъ! я говорю,

Что я пойду.

(Люциферъ и Каинъ уходятъ).

АДА (идя за ними).

Мой Каинъ! братъ мой Каинъ…

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

Бездна пространства.

ЛЮЦИФЕРЪ И КАИНЪ.

КАИНЪ.

Я попираю воздухъ, и межъ тмъ

Не падаю, но я боюсь упасть.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Доврься мн и продолжай итти

По воздуху, которымъ я владю.

КАИНЪ.

Могу ль я это длать, не грша?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Иль вруй и иди, иль сомнвайся

.И погибай! Таковъ законъ другого,

Кто называетъ демономъ меня,

Чьи ангелы, звукъ этотъ повторяя,

Клевещутъ на меня несчастнымъ тварямъ,

И эти твари, ничего не зная,

Что выше чувства призрачнаго ихъ,

Склоняются предъ словомъ, поразившимъ

Ихъ слухъ,— и то считаютъ зломъ иль благомъ,

Что имъ велятъ. Но мой законъ иной:

Дерзай иль трепещи, но ты увидишь,

Что есть міры за гранью твоего

Ничтожнйшаго міра, и что ты

Не будешь преданъ мукамъ за твои

Сомннія. Настанетъ часъ, когда

По хляби водъ идущій Человкъ

Другому скажетъ: вруй и иди

За мною по водамъ.— И тотъ пойдетъ

По хляби водъ и будетъ невредимъ.

Я не поставлю вры для тебя

Условіемъ спасенія. Не вруй,

Лети со мной надъ бездною пространства

Какъ равный мн. Я покажу теб,

Чего ты не посмешь отрицать:

Судьбу міровъ — минувшихъ, настоящихъ

И будущихъ, которымъ нтъ числа.

КАИНЪ.

О, богъ иль демонъ, кто бы ни былъ ты,

Ужели то виднется земля?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ужели ты узнать не можешь праха,

Что послужилъ къ созданью твоего

Родителя?

КАИНЪ.

Возможно ль? это тотъ

Синющій кружочекъ небольшой,

Съ другимъ вблизи него, какъ будто тмъ,

Что освщаетъ ночь земную нашу?

И тамъ нашъ рай? Гд стны вкругъ него?

И т, что стерегутъ ихъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Укажи

Мн положенье рая на земл.

КАИНЪ.

Какъ я могу? Все дале впередъ

Несемся мы, какъ лучъ блестящій солнца,

Она мн представляется все меньше,

Вокругъ нея свтящійся кружокъ

Сбирается — подобіе сіянья,

Которымъ любовался, я въ звздахъ,

Бродя въ ночи, подъ снью и вблизи

Эдемскихъ стнъ. Мн кажется, она

Сливаться начинаетъ ужъ съ звздами

Несчетными, что окружаютъ насъ

И вновь встаютъ мирьядами, по мр

Какъ мы летимъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но если бъ ты узналъ,

Что это все міры, и все громаднй,

Чмъ твой родной, что тамъ живутъ созданья

Громадне, чмъ ваши, что они

Безчисленнй всхъ маленькихъ песчинокъ

Твоей земли, умноженныхъ на вс

Ея одушевленныя пылинки,

И вс живутъ, вс бдствуютъ, и вс

Обречены на смерть, тогда — что ты

Подумалъ бы?

КАИНЪ.

Я былъ бы гордъ умомъ

И мыслію, познавшею все это.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но если бъ мысль столь гордая была

Пригвождена къ тяжелой, грубой плоти,

И если бы, стремясь къ такимъ вещамъ,

Иль зная ихъ, и все еще алкая

Знать высшія, она была должна

Рабою быть презрнныхъ, низкихъ, смрадныхъ

И мерзкихъ нуждъ, и если бъ, наконецъ,

Блаженнйшей отрадою твоею

Чарующая скверна лишь была,

Мечта — обманъ — грховная приманка

Къ созданью новыхъ душъ и новыхъ тлъ,

Заране несчастью обреченныхъ

И тлнію?

КАИНЪ.

Духъ, я о смерти знаю

Не боле того, что это вещь

Ужасная! и что наслдствомъ этимъ,

Не мене, чмъ жизнью, одарилъ

Меня отецъ: несчастное наслдство,

Насколько понимаю я. Но, духъ!

Коль скоро такъ должно быть (это я

Пророческою мукою въ груди

Предчувствую) — дай умереть мн здсь:

Вдь жизнь давать твореньямъ, что не могутъ

Не умереть, проживши годы мукъ,

Не значитъ ли — давать плодиться смерти

И умножать убійство?

Ты не можешь

Весь умереть: въ теб есть то, чему

Жить суждено.

КАИНЪ.

Отецъ мой не слыхалъ

Объ этомъ отъ Другого, что изъ рая

Изгналъ его со смертью на чел.

Но пусть во мн умретъ по крайней мр

Хоть смертное, чтобъ въ остальномъ мн быть,

Какъ ангелы.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я ангельской природы:

Хотлъ ли бы ты быть такимъ, какъ я?

КАИНЪ.

Я о теб не знаю — кто ты, что ты,

Я вижу лишь могущество твое

И то, что ты даешь мн видть вещи,

Что выше всхъ моихъ природныхъ силъ,

Хоть ниже всеобъемлющихъ желаній

И думъ моихъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Что значатъ эти думы,

Съ ихъ гордостью, когда он живутъ

Въ одежд червяковъ и съ червяками

Жилища раздляютъ!

КАИНЪ.

Что такое

Ты значишь самъ? Ты, что гордишься такъ

Духовнымъ существомъ своимъ и можешь

Повелвать природой, а межъ тмъ,

Такъ кажешься несчастнымъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я кажусь

Такимъ, какой я есть, я потому

И домогаюсь знать: хотлъ бы ты

Безсмертнымъ быть?

КАИНЪ.

Ты говоришь, я долженъ

Безсмертнымъ быть, хочу иль не хочу,

Я этого не зналъ, но если это

Должно такъ быть, позволь мн предвкусить’

Счастливымъ ли, несчастнымъ ли, мое

Безсмертіе.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты предвкусилъ его,

Еще меня не знавши.

КАИНЪ.

Какъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Страдая.

КАИНЪ.

Но эта мука неужель должна

Быть вчною?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Мы и сыны твои —

Мы это испытаемъ. Но теперь

Гляди! Не славно ли все это?

КАИНЪ.

О!

Эиръ неописуемый, прекрасный!

И вы, громады звздъ, что предо мной

Все множитесь! что вы такое? что

Лазурная пустыня эта, гд

Вы катитесь въ пространств безграничномъ,

Какъ листья, что видалъ я на земл,

Несомые потоками эдема?

Измрены ль пути для васъ? Иль вы

Сквозь эту голубую безконечность,

Сжимающую душу мн, въ своемъ

Неутомимомъ пиршеств несетесь,

Насыщенные вчностью своей?

I О богъ! о боги! чмъ бы вы ни были,—

Какъ дивны и прекрасны вы! Какъ ваши

Дла — или случайности — иль я

Не знаю что — но какъ они прекрасны!

О дайте умереть мн — умереть,

Какъ умираютъ атомы (коль должно

Имъ умирать), или дозвольте вашимъ

Могуществомъ, познаньемъ вашихъ тайнъ

Упиться мн! О, врьте,— мысль моя

Не недостойна въ этотъ часъ того,

Что вижу я, хоть прахъ мой недостоинъ.

Дай умереть мн, духъ! иль покажи

Мн ближе ихъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты разв къ нимъ не ближе?

Взгляни назадъ, на землю.

КАИНЪ.

Гд она?

Я ничего не вижу, кром бездны

И бездны звздъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Гляди сюда.

КАИНЪ.

Нтъ, я

Ея не различаю.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А межъ тмъ,

Еще блеститъ: вглядись.

КАИНЪ.

Какъ, та вонъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да!

КАИНЪ.

Что говоришь ты это? Мн видать

Случалось мухъ и червяковъ свтящихъ,

Въ часъ сумерекъ, во мрак нашихъ рощъ,

Свтлй, чмъ этотъ міръ, что ихъ питаетъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ ты видалъ міры и червяковъ.

Одни другихъ свтле. Что о нихъ

Ты думаешь?

КАИНЪ.

Что въ собственныхъ предлахъ

Они равно прекрасны, и въ ночи,

Дающей красоту имъ, какъ та муха

Свтящая въ жужжаніи своемъ,

Такъ и звзда, въ ея безсмертномъ бг,

Равно должны руководимы быть.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но кмъ иль чмъ?

КАИНЪ.

Открой и покажи мн.

ЛЮЦИФЕРЪ.

И ты взглянуть дерзнулъ бы?

КАИНЪ.

Какъ мн знать,

На что взглянуть дерзнулъ бы я? Ты мн

Не показалъ такого ничего,

Чтобъ большаго я не дерзалъ увидть.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты смертныхъ ли хотлъ бы видть тварей

Или безсмертныхъ?

КАИНЪ.

Какъ? Что значитъ тварь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

То и другое частью.

Къ которымъ сердце у тебя лежитъ?

КАИНЪ.

Ко всмъ, которыхъ вижу.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но что ближе

Всего къ нему?

КАИНЪ.

Чего еще не видлъ,

И видть бы не долженъ — тайны смерти.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Что, если бы теб отжившихъ тварей

Я показалъ, какъ показалъ такихъ,

Что умереть не могутъ?

КАИНЪ.

Покажи.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Тогда взмахнемъ могучими крылами.

КАИНЪ.

О, какъ лазурь мы разскаемъ! Звзды

Скрываются изъ глазъ моихъ. Земля!

О. гд моя земля? Позволь взглянуть

Мн на нее, я изъ нея вдь созданъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Она теперь невидима теб,

И меньше означаетъ во вселенной,

Чмъ ты на ней. Однако, не мечтай

Избгнуть навсегда ея, ты скоро

Вернешься къ ней, чтобы вращаться съ прахомъ.

Таковъ удлъ безсмертья твоего —

И моего.

КАИНЪ.

Куда же ты теперь

Ведешь меня?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Къ тому, что до тебя

Задолго было: къ привиднью міра,

Котораго теперешній твой міръ

Осколокъ лишь.

КАИНЪ.

Какъ, разв онъ не новый?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не боле, чмъ жизнь, а вдь она

Еще древнй, чмъ ты, и даже я,

Древнй того, что кажется громаднй,

Чмъ ты и я. Есть твари, что конца

Не будутъ знать, но т, что никакого

Начала не хотли бы имть,

Такое же презрнное имли,

Какъ и твое. Могучіе міры

Такимъ ничтожнымъ мсто уступали,

Какъ мы не представляемъ, ибо все

KАИHЪ.

Мняется, и только лишь пространство

И время не должны знать перемны

Но вчность измненій только праху

Приноситъ смерть. Ты прахъ, и ты не долженъ

Знать боле, чмъ можешь: то, что ты

Увидишь, было прахомъ.

КАИНЪ.

Прахомъ!— духъ!

Но я посмлъ бы видть все, что хочешь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Впередъ — быстрй.

КАИНЪ.

Я звздъ почти не вижу,

А мн он казались, какъ міры,

Громадными.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Он и есть міры.

КАИНЪ.

И тамъ свои эдемы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Можетъ быть.

КАИНЪ.

И люди также?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, иль существа

Гораздо выше ихъ.

КАИНЪ.

Ужель? и зміи?

ЛЮЦИФЕРЪ.

А какъ же имъ не быть, когда есть люди?

Чмъ зміи недостойне людей?

Ходячей иль ползучей тварью быть —

Не все ль равно быть тварью?

КАИНЪ.

Что за даль

Отъ тхъ свтилъ, мерцающихъ за нами!

Куда летимъ мы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Къ міру привидній,

Что были существами, или быть

Должны еще.

КАИНЪ.

Но все темнй, темнй

Становится, вс звзды ужъ погасли.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но ты, однако, видишь.

КАИНЪ.

Что за свтъ!

Ни солнца, ни луны, ни звздъ несчетныхъ.

Багровый сводъ какъ будто полутьмой

Какихъ-то странныхъ сумерекъ мерцаетъ.

На немъ громады мрачныя стоятъ,

Но это не міры, что мы встрчали,

Сіяньемъ окруженные и жизнью

Кипвшіе, какъ думалъ я, когда

Летлъ сквозь ихъ атмосферу и видлъ

Неровность очертаній ихъ, съ грядами

Высокихъ горъ и глубиной долинъ,—

Иные извергавшими столбы

Огня и искръ, иные съ непонятной

Громадностью струящихся равнинъ:

Иные — съ свтоносной опояской

Вокругъ себя, съ толпою блдныхъ лунъ,

Что имъ черты прекрасныя давало

Моей земли. Взамнъ того, здсь все

Ужаснымъ представляется и мрачнымъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но явственнымъ. Ты ищешь видть Смерть?

КАИНЪ.

Я не ищу, но какъ она ужъ есть,

И какъ, за грхъ родителей моихъ,

Они, и я, и вс мы стали смертны,

То я бъ хотлъ заран видть то,

Что все равно увижу противъ воли

Когда-нибудь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Смотри.

КАИНЪ.

Но это тьма.

ЛЮЦИФЕРЪ.

И тьмой должна остаться вчно, но —

Я отворю врата ея.

КАИНЪ.

Оттуда

Дымится паръ громадными клубами,

Что значитъ онъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Входи.

КАИНЪ.

Но ты позволишь

Вернуться мн?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Вернуться! будь увренъ:

Иначе кто мн населилъ бы Смерть?

Ея предлы ныншніе тсны

Вмстить все то, что принесешь ей ты

И вс твои.

КАИНЪ.

Пары все шире-шире

Расходятся и обвиваютъ насъ

Своими непомрными кругами.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Впередъ!

КАИНЪ.

И ты!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не бойся, безъ меня

Ты никогда бы не былъ здсь. Впередъ!

(Исчезаютъ въ клубящихся облакахъ).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Адъ.

ЛЮЦИФЕРЪ И КАИНЪ.

КАИНЪ.

Какъ эти необъятные міры

(Вдь ихъ здсь не одинъ) безмолвны, мрачны!

А между тмъ,— населены тснй,

Чмъ самыя громадныя свтила

Изъ тхъ, что тамъ, надъ этой тьмой неслись

Толпой неисчислимой, и такъ тсно,

Что я скорй ихъ свтлымъ населеньемъ

Невдомаго неба признавалъ,

Чмъ мстомъ обитанія, и только

Вблизи ихъ разсмотрвъ, я убдился,

Что предо мной — матерія для жизни,

Не жизнь сама. А здсь кругомъ такъ мрачно,

Все полутьмой подернуто вечерней,

Все говоритъ о томъ, что здсь былъ день —

И онъ погасъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Здсь царство Смерти, хочешь j

Съ ней встртиться?

КАИНЪ.

Что я могу отвтить,

Пока не знаю существа ея?

Но если это то, о чемъ отецъ мой

Такъ часто говоритъ въ своихъ бесдахъ,

Я думать трепещу о ней, о, Боже!

Будь проклятъ тотъ, кто создалъ жизнь — для смерти!

Будь проклятъ прахъ, что жизнь свою не въ силахъ

Былъ удержать и посягнулъ еще

Отнять и у невинныхъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты дерзнулъ

Проклясть отца?

КАИНЪ.

А разв онъ меня

Не проклиналъ, давая мн рожденье?

Не проклиналъ задолго до рожденья,

Когда срывалъ запретный плодъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты правъ:

Проклятіе взаимно между вами —

Тобою и родителемъ твоимъ.

Но дти, братъ твой — что о нихъ ты скажешь?

КАИНЪ.

Пускай они со мной его раздлятъ,

Какъ съ братомъ и родителемъ своимъ.

Вдь это все, что мн дано въ наслдство

И что я передать могу.— О, вы

Угрюмыя, безмрныя пространства

Громадныхъ, ужасающихъ тней

И образовъ — то явственныхъ, то смутныхъ,

Но вющихъ печалію, кто вы?

Живете ль вы? иль жили ли когда?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Имъ свойственно одно, какъ и другое.

КАИНЪ.

Тогда, что значитъ смерть?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но разв Тотъ.

Кто создалъ васъ, вамъ не сказалъ, что это

Другая жизнь?

КАИНЪ.

Нтъ, Онъ сказалъ намъ-только.

Что мы умремъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Придетъ, быть можетъ, день,

Когда Онъ вамъ откроетъ эту тайну.

КАИНЪ.

Блаженный день!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Блаженный — да! когда

Открытая въ мученьяхъ несказанныхъ,

Она еще залогомъ вчныхъ мукъ

Послужитъ нерожденнымъ миріадамъ

Пылинокъ безсознательныхъ — пока

Лишь для того назначенныхъ родиться!…

КАИНЪ.

Что это за могучія созданья,

Что носятся вокругъ меня? Они

По виду не похожи на безплотныхъ,

Что стерегутъ запретный нашъ эдемъ,

И не имютъ вида человка,

Какимъ его въ Адам знаю я

Иль въ Авел, или въ моей сестр

Возлюбленной, въ самомъ себ и въ дтяхъ,

А между тмъ, не сродныя ни людямъ,

Ни ангеламъ, мн кажется, они

Хоть съ духами, быть можетъ, не равнялись,

Но много возвышались надъ людьми.

Надменныя, прекрасныя, такою

Проникнутыя силой, и съ такимъ

Строеньемъ непонятнымъ, что досел

Я не встрчалъ подобнаго ему…

Ни крылъ, какъ у безплотныхъ, ни лица,

Какъ у людей, ни образа сильнйшихъ

Зврей земныхъ, ни сходства съ чмъ другимъ,

Что населяетъ землю, я не вижу

У этихъ привидній. Такъ прекрасны,

Такъ полны силъ, какъ только могутъ быть

Сильнйшія изъ всхъ живущихъ тварей,

И такъ не сходны съ ними, что я въ нихъ

Едва могу признать живыхъ созданій.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Они, однако, жили.

КАИНЪ.

Гд?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Гд ты

Живешь теперь.

КАИНЪ.

Когда?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Тотъ міръ, что нын

Землею сталъ, былъ обитаемъ ими.

КАИНЪ.

На немъ Адамъ былъ первый.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Изъ твоихъ,—

Дйствительно, но изъ такихъ, какъ эти,

Онъ былъ бы недостоинъ быть послднимъ.

КАИНЪ.

Но что они такое?

ЛЮЦИФЕРЪ.

То, чмъ будешь

Современемъ и ты.

КАИНЪ.

Но чмъ они

Могли быть или были?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Существами

Прекрасными, высокими, живыми,

Разумными и добрыми, настолько

Во всемъ превосходившими твоихъ

Родителей, когда они еще

Въ эдем жили, какъ ничтожнй будетъ

Тебя въ своемъ паденіи потомокъ

Шестидесяти тысячъ поколній.

А что до ихъ безсилія теперь,

Ты самъ имешь плоть, суди по ней.

КАИНЪ.

Увы! увы! ужель они погибли?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, на своей земл, какъ на своей

Погибнешь ты.

КАИНЪ.

Моя земля ужели

Была и ихъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Была.

КАИНЪ.

Но не такой,

Какою стала нын. Чтобъ такихъ

Существъ питать, она мала и слишкомъ,

Мн кажется, ничтожна.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, она

Была славнй.

КАИНЪ.

Зачмъ же нужно было

Ей пасть?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Спроси Того, Кто низвергаетъ.

КАИНЪ.

Какъ низвергаетъ Онъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Неумолимымъ

Смшеньемъ разрушающихъ стихій,

Которымъ Онъ міры въ хаосъ приводитъ

И изъ хаоса можетъ вызвать міръ.

Во времени такія вещи рдки,

Но въ вчности имъ нтъ числа. Впередъ!

Ты долженъ видть ихъ.

КАИНЪ.

Ужасный видъ!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но истинный. Взгляни на эти тни,

Он когда-то были, какъ и ты,

Тлесными.

КАИНЪ.

Ужель я тоже буду

Подобенъ имъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

На это пусть отвтитъ

Создавшій васъ. Я говорю, что это

Предшественники ваши: вотъ они

Чмъ сдлались, а что такое были —

Ты чувствуешь, хотя и въ низшей мр,

По степени твоихъ ничтожныхъ чувствъ,

Какъ существо съ гораздо меньшей долей

Безсмертныхъ свойствъ, какъ и тлесныхъ силъ.

Что общаго имете вы съ тмъ,

Что и они имли — это жизнь,

А что еще имть должны — то смерть.

Все остальное, свойственное вамъ,

Принадлежитъ всмъ гадамъ, порожденнымъ

Изъ пнистыхъ осадковъ бытія,

Сгустившихся въ планету, чтобъ служить

Жилищемъ бдныхъ тварей, обреченныхъ

Въ невдньи блаженство находить

И видть ядъ въ познаньи. Но гляди

KАИНЪ.

На эти существа могучія, иль, если

Ты огорченъ ихъ видомъ,— возвратись

Копать родную землю: я тебя

Доставлю невредимымъ.

КАИНЪ.

Нтъ, дай мн

Остаться здсь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Надолго?

КАИНЪ.

Навсегда!

Коль скоро мн не миновать вернуться

Опять сюда, я лучше остаюсь.

Видъ праха опостыллъ мн: позволь

Мн жить съ тнями.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Это невозможно.

Ты какъ на сонъ глядишь теперь на эту

Дйствительность. Чтобъ раздлять ее

Съ созданьями, которыя ты видишь,

Ты долженъ, какъ они, пройти сюда

Вратами смерти.

КАИНЪ.

А какими мы

Теперь пришли вратами?

ЛЮЦИФЕРЪ.

То мои.

Ты долженъ возвратиться. Я своимъ

Дыханіемъ ношу тебя въ пространств.

Гд бездыханно все, кром тебя.

Витай по немъ, но навсегда остаться

Не помышляй, пока не прійдетъ часъ.

КАИНЪ.

А эти существа: они на землю

Ужъ не вернутся снова?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ихъ земля

Прошла и миновала до того,

Что видъ ея, крушеньемъ измненный,

Съ ея корой едва застывшей, имъ

Теперь бы въ каждомъ атом казался

Другимъ, неузнаваемымъ: то былъ —

Какой прекрасный міръ то былъ!

КАИНЪ.

И есть!

Я не землей — хотя я осужденъ

Копать ее — я возмущенъ не ею,

Но тмъ, что все прекрасное на ней

Я достаю лишь въ пот, что безсиленъ

Отъ тысячи сомнній убжать,

Отъ тысячи боязней жизни, смерти…

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты видишь, какова твоя земля,

Но ты вообразить не въ состояньи

И тнь того, какой она была.

КАИНЪ.

А эти привиднья — эти твари

Громадныя, но низшія существъ,

Которыхъ миновали мы, он —

Похожія на жителей свирпыхъ

Земныхъ непроницаемыхъ лсовъ,

На тхъ, чей ревъ въ ночи смущаетъ землю,

Но въ десять разъ ужаснй и громаднй,

Что кажутся мн выше стнъ эдемскихъ,

Со взорами, подобными мечамъ,

Пылающимъ въ десницахъ херувимовъ,

Съ клыками, что деревья, безъ коры

И безъ втвей,— он что означаютъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Что мамонты теперешней земли,

Они теперь мирьядами лежатъ

Погребены подъ нею.

КАИНЪ.

А на ней

Ни одного такого?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, иначе

Вашъ слабый родъ, воюя противъ нихъ,

Могъ сдлать бы висящее надъ нимъ

Проклятье безполезнымъ: такъ вы скоро

Погибли бы.

КАИНЪ.

Но для чего война?

ЛЮЦИФЕРЪ.

А для чего забылъ ты приговоръ,

Изгнавшій изъ эдема ваше племя?

Война со всми тварями, смерть тварямъ,

И до послдней твари всмъ печаль,

Болзни, слезы, гнетъ: таковъ

Плодъ древа запрещеннаго.

КАИНЪ.

Но твари

Вкусили ли отъ этого плода?

Зачмъ же умирать он должны?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Создавшій васъ сказалъ вамъ, что он

Сотворены для васъ, какъ васъ самихъ

: Онъ создалъ для Себя. И неужель

Вы можете хотть для нихъ судьбы,

Превосходящей вашу? Не пади

Родитель твой — он бъ не умирали.

КАИНЪ.

О, твари безнадежныя! вы тоже

Грхъ моего отца должны длить,

Подобно сыновьямъ его, и такъ же,

Подобно имъ, отъ древа не вкусивъ,

Подобно имъ, не получивъ въ удлъ

Такой цною купленнаго знанья.

Но древо было лживымъ, такъ какъ мы

Не знаемъ ничего. Оно сулило

Намъ знаніе,— хотя цною смерти,

Но знаніе,— что жъ знаетъ человкъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но, можетъ быть, вамъ высшее познанье

Откроетъ Смерть, и будучи одна

Изъ всхъ вещей извстною вамъ вещью,

Она въ себ и знаніе таитъ

Точнйшее. Такъ древо было право,

Хотя смертельно.

КАИНЪ.

Вы — нмыя царства!

Я вижу васъ, не понимая васъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не мудрено: твой часъ еще далекъ,

А вещество понять не можетъ духа.

Но значитъ что-нибудь уже — познать,

Что есть такія царства.

КАИНЪ.

Но о томъ,

Я зналъ уже, что существуетъ смерть.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но не о томъ, что есть еще за нею.

КАИНЪ.

Я этого не знаю и теперь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но ты узналъ, что кром твоего

Есть роды бытія — совсмъ иного.

А этого ты часъ назадъ не зналъ.

КАИНЪ.

Но это все темно такъ…

ЛЮЦИФЕРЪ.

Будь доволенъ.

Все это разъяснится твоему

Безсмертію.

КАИНЪ.

А это голубое,

Безмрное, текучее пространство,

Плывущее подъ нами? Я бы могъ

Сравнить его съ эдемскими рками

И ихъ водой, когда бъ не этотъ цвтъ

Прозрачнаго эира и не эта

Безбрежность, безграничность… Что оно?

ЛЮЦИФЕРЪ.

И этому осталось на земл

Подобіе, хотя и въ слабой мр,

И близъ него жилища оснуютъ

Сыны твои,— то призракъ океана.

КАИНЪ.

Громадный, какъ вселенная, и чистый,

Какъ водяное солнце. На его

Поверхности блистаютъ чешуею

Чудовищныя твари,— это что?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Погибнувшей земли левіааны.

КАИНЪ.

А этотъ змй съ струящеюся гривой,

Что голову надъ бездной протянулъ

Надменне и выше въ десять разъ

Могучихъ самыхъ кедровъ,— этотъ змй,

Готовый, какъ мн кажется, обвиться

Вокругъ міровъ, мной виднныхъ сейчасъ,—

Онъ не того ли рода, что въ эдем

Любилъ лежать подъ древомъ роковымъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Видъ змія-искусителя всхъ лучше

Извстенъ Ев — матери твоей.

КАИНЪ.

Нтъ, этотъ слишкомъ страшенъ, тотъ, конечно,

Красивй былъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты никогда его

Не видывалъ?

КАИНЪ.

Изъ одного съ нимъ рода —

Во множеств, но именно того,

Что предложилъ ей яблоко,— ни разу.

ЛЮЦИФЕРЪ.

И твой отецъ не видлъ тоже?

КАИНЪ.

Нтъ,

Онъ искушенъ былъ матерью моею,

А змій прельстилъ ее лишь.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Человкъ!

Такъ впредь,— когда жена твоя, иль жены

Сыновъ твоихъ васъ будутъ искушать —

Тебя иль ихъ — приманкою какою,

Берите трудъ врне узнавать,

Кто былъ ихъ искуситель.

КАИНЪ.

Твой совтъ

Приходитъ слишкомъ поздно: зміямъ больше

Женъ искушать ужъ нечмъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но за то

Есть кое-что еще, чмъ ваши жены,

Способны васъ — и вы ихъ — искушать,

Пускай твои сыны имютъ это

Всегда въ виду! Совтъ мой благъ, тмъ больше,

Что мною онъ на мой же счетъ дается,

Хоть правда, что вы слдовать ему

Не будете и я не потеряю.

КАИНЪ.

Мн это непонятно.

ЛЮЦИФЕРЪ.

О счастливецъ!

Твой міръ и ты такъ юны! Ты себя

Преступнымъ и несчастнымъ разумешь —

Не правда ли?

КАИНЪ.

Преступнымъ — я не знаю,

Но что до мукъ, я столько ихъ терплю!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Сынъ первородный перваго отца!

Зачатъ ты во грх — и ты преступенъ,

Ты порожденъ въ печали — и ты страждешь,

Но это все блаженнйшій эдемъ

Во всей его невинности, въ сравненьи

Съ тмъ, что теб такъ скоро предстоитъ

Узнать еще. И то, что ты узнаешь,

Все будетъ рай предъ тмъ, что сыновья

Сыновъ твоихъ и ихъ сыны, умножась,

Какъ прахъ земной, и умножая прахъ,

Обречены терпть и длать. Но

Теб пора на землю.

КАИНЪ.

И ты велъ

Сюда меня за тмъ лишь, чтобы это

Мн показать?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты разв не искалъ

Познанія?

КАИНЪ.

Да, какъ пути ко счастью.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Будь счастье въ истин — ты былъ бы счастливъ.

КАИНЪ.

Такъ Богъ моихъ родителей былъ правъ,

Что запретилъ губительное древо.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А если бы не насадилъ его,

Еще бы былъ праве. Но отъ зла —

Невдніе зла не охраняетъ..

Оно должно расти и заражать

Вс вещи и всхъ тварей.

КАИНЪ.

Нтъ, не всхъ —

Я не могу теб поврить въ этомъ:

Я жажду лишь добра.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А кто иль что

Того жъ не жаждетъ? Кто же станетъ зла

Искать изъ-за любви къ его отрав?

Никто! ничто! И это есть законъ

И дышащихъ созданій, и бездушныхъ.

КАИНЪ.

Но въ т міры прекрасные, что мн,

Ихъ славой пораженному, встрчались,

Пока мы не вступили въ этотъ мракъ,

Зло не прійдетъ: они вс такъ прекрасны.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты видлъ ихъ лишь издали.

КАИНЪ.

Такъ чтоже?

Даль уменьшать лишь можетъ красоту,

Вблизи они должны быть несказанны.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты подойди къ прелестнйшимъ изъ тварей

Земли твоей — и разсмотри вблизи

Ихъ красоту.

КАИНЪ.

Я длалъ это часто.

Твореніе, что боле всего

Влечетъ меня, вблизи еще миле.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Тутъ долженъ быть обманъ. Скажи, что это

За существо, что кажется вблизи

Прекрасне прекраснйшихъ твореній

Въ далекомъ разстояньи?

КАИНЪ.

Я разумю Аду,

Сестру мою. Вс миріады звздъ,

Глубокая лазурь ночного неба,

Съ ея свтиломъ, что глядитъ, какъ духъ,

Иль міръ духовъ, восходъ блаженный солнца,

Закатъ неописуемый его,—

Когда, слдя за нимъ, я тихо плачу

И чувствую, какъ будто бы и самъ

Съ нимъ въ облакахъ вечернихъ утопаю,

Шатры земныхъ таинственныхъ лсовъ,

Съ ихъ тнью и прохладой, голосъ птицы*

Вечерней этой птицы, что поетъ,

Какъ будто про любовь, и, провожая

День, гаснущій внутри эдемскихъ стнъ*

Сливается съ хвалою херувима,

Все это, все — ничтожество предъ тмъ,

Что говоритъ глазамъ моимъ и сердцу

Лицо любезной Ады, видъ его

Мн радостнй всего, что есть на неб.

И на земл.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Въ немъ столько красоты,

Какъ первые родители земные,

Прекрасные, хоть смертные, въ пылу

Своихъ объятій первыхъ и во цвт

Ихъ смертности, могли дать своему

Рожденію. Но это все жъ обманъ.

КАИНЪ.

Когда бъ ты былъ ей братомъ, ты иначе

Объ этомъ говорилъ бы.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Смертный! я!

Братаюсь, но только съ тми существами,

Кому дтей несвойственно имть.

КАИНЪ.

Поэтому ты съ нами никакого

Сообщества не можешь составлять.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Быть можетъ, вы назначены его

Составить мн. Но если ты владешь

Созданіемъ столь дивной красоты

Въ глазахъ твоихъ, зачмъ ты такъ несчастенъ?

КАИНЪ.

Зачмъ я существую? Ты зачмъ

Несчастенъ самъ? Зачмъ вс въ мір твари,

Несчастны такъ? Самъ тотъ, Кто создалъ насъ,!

Не долженъ ли — Творецъ несчастныхъ тварей —

Такимъ же быть? Творить, чтобъ разрушать,

Конечно,— трудъ, въ которомъ нтъ отрады.

Отецъ мой говоритъ: Онъ всемогущъ,

Онъ весь добро.— Зачмъ же зло есть въ мір?

Я спрашивалъ родителя.— Онъ мн

Даетъ отвтъ, что это зло лишь служитъ

Путемъ къ добру. Но странное добро,

Что возникать должно изъ столь смертельной

Съ нимъ разницы. Я видлъ въ эти дни

Ужаленнаго гадиной ягненка:

Бдняжка протянулся на земл

И корчился, межъ тмъ какъ самка въ страх

Лишь жалобно блеяла. Мой отецъ

Сорвалъ траву и положилъ на рану,

И понемногу бдненькая тварь,

Вернувшись вновь къ своей безпечной жизни,,

Уже сосала радостную мать,

И та, кругомъ облизывая крошку,

Стояла, трепеща надъ ней. Смотри,—

Сказалъ отецъ: — какъ зло къ добру приводитъ. j

ЛЮЦИФЕРЪ.

Что жъ ты ему отвтилъ?

КАИНЪ.

Ничего:,—

Вдь онъ отецъ мой, я подумалъ только,

Что лучше бы животному не быть

Ужаленнымъ, чмъ испытать мученья,

Чтобъ маленькую жизнь свою вернуть!

Посредствомъ травъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но такъ какъ ты сказалъ,

Что ты изъ всхъ тобой любимыхъ тварей,

Ту возлюбилъ всхъ больше, что съ тобой

Питалась той же грудью и своею

Дтей твоихъ питаетъ…

КАИНЪ.

Это врно!

Что безъ нея я былъ бы?

ЛЮЦИФЕРЪ.

А что я?

КАИНЪ.

Ты ничего не любишь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

А твой Богъ —

Онъ любитъ что?

КАИНЪ.

Всхъ тварей, какъ отецъ

Мой говоритъ, но этого въ судьб ихъ

Я, признаюсь, не вижу.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ ты видть

Поэтому не можешь и того,

Люблю ли я отдльныя созданья

Иль за собой влеку ихъ въ общій планъ,

Какъ снжный вихрь ничтожныя пылинки.

КАИНЪ.

Какъ снжный вихрь? что это?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Будь блаженъ

Невдньемъ того, что отдаленнымъ

Сынамъ твоимъ придется знать. Живи

Въ стран тепла, не знающей зимы.

КАИНЪ.

Но ты, быть можетъ, любишь что-нибудь

Такое же, какъ самъ, ты?

ЛЮЦИФЕРЪ.

А ты самъ —

Ты любишь самого себя?

КАИНЪ.

Конечно,

Но я люблю еще сильне ту,

Что длаетъ печаль мою сносне,

И мн дороже самого себя

Затмъ, что я люблю ее.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Ты любишь

Въ ней красоту, которая была

И въ яблок, что погубило Еву.

Но красота минуетъ, и твоя

Любовь пройдетъ, какъ всякое желанье.

КАИНЪ.

Какъ красота минуетъ? Отчего?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Отъ времени.

КАИНЪ.

Но время проходило,

КАИНЪ.

А между тмъ Адамъ и мать моя

Досель прекрасны оба, хоть прекрасны

Не такъ, какъ Ада или серафимъ,

Однакоже прекрасны.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Это все —

И въ нихъ, и въ ней — современемъ пройдетъ.

КАИНЪ.

Я этимъ огорченъ, но чтобъ моя

Любовь къ ней измнилась — я не врю,

И если красота ея пройдетъ,

То въ гибели подобнаго творенья,

Мн кажется, создатель красоты

Утратить долженъ боле, чмъ я.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Мн жаль тебя, котораго любви

Погибнуть суждено.

КАИНЪ.

А мн тебя,

Который вовсе ничего не любитъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А любишь ли ты брата своего?

КАИНЪ.

Но почему мн не любить его?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Его отецъ твой любитъ и твой Богъ —

Не мене.

КАИНЪ.

И я подобно имъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я это одобряю: въ этомъ видно

Смиреніе.

КАИНЪ.

Смиренье!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да, вдь онъ

Рожденъ вторымъ… и онъ любимецъ Евы.

КАИНЪ.

Мн все равно: ея любимцемъ змій

Изъ первыхъ былъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А то, что онъ твоимъ

Отцомъ любимъ?

КАИНЪ.

Что въ этомъ для меня?

Иль я уже того любить не долженъ,

Что любятъ вс?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Но Егова, Господь,

О васъ благоволящій, насадитель

Блаженнаго эдема и его

Стною заградившій,— Онъ вдь также

Съ улыбкою на Авеля взираетъ.

КАИНЪ.

Я никогда не видлъ Еговы,

И улыбается ли онъ,— не знаю.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ ангеловъ Его ты видлъ.

КАИНЪ.

Рдко.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не такъ, однако, рдко, чтобъ не знать,

Какъ имъ любезенъ братъ твой и какъ жертвы

Его пріятны Богу.

КАИНЪ.

Что же мн

До этихъ жертвъ? Зачмъ ты говоришь

Объ этомъ мн?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Затмъ, что ты объ этомъ

Ужъ помышлялъ.

КАИНЪ.

А еслибъ помышлялъ,

Зачмъ напоминать мн это?

(Останавливается и потомъ продолжаетъ въ сильномъ волненіи).

Духъ!

Ты ввелъ меня въ свой міръ: не говори

Мн о моемъ. Ты показалъ мн эти

Могучія созданья, до Адама

Топтавшія ту землю, что теперь

Досталась намъ въ одномъ ея осколк,

Ты показалъ мн тысячи міровъ

Свтящихся, которымъ нашъ, ничтожный,

Въ пространств безъ границъ и безъ конца,

Ничтожнымъ служитъ спутникомъ, ты тни

Иного бытія мн показалъ,

Которому отецъ нашъ сдлалъ насъ

Причастными, предавши всхъ насъ смерти,

Ты показалъ мн много, но не все:

Дай мн взглянуть, гд Егова живетъ

Въ Его раю, иль ты въ своемъ? гд это?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Здсь и во всемъ пространств.

КАИНЪ.

Но вдь вы

Должны имть жилища, какъ вс твари

Имютъ ихъ: у праха есть земля,

И у міровъ свое есть населенье,

У всякаго дыханія своя

Особая стихія, даже тни

И призраки, какъ ты мн показалъ,

Въ подобіи чего-то обитаютъ…

Гд обитаешь ты иль Егова?

Иль оба вы живете вмст?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ,

Мы царствуемъ лишь вмст, но живемъ

Особенно.

КАИНЪ.

О, если бы изъ васъ

Одинъ лишь былъ! Тогда единство цли,

Быть можетъ, къ единенію стихій

Могло вести, теперь такъ межъ собою

Враждующихъ. Что раздлить могло

Обоихъ васъ — премудрыхъ, безконечныхъ?

Не братья ль вы по сущности своей

И вчности?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Теб не братъ ли Авель?

КАИНЪ.

Мы братья съ нимъ, и братьями и будемъ,

Но будь иначе даже, разв духъ

Похожъ на плоть? Какъ можетъ враждовать

Безсмертье съ безконечностью, порядокъ

Вселенной возмущая — для чего?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Чтобъ царствовать.

КАИНЪ.

Ты не сказалъ ли мн,

Что вы съ Нимъ оба вчны?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да.

КАИНЪ.

А та

Безмрность голубая, что я видлъ,

Не есть ли безконечна?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Да.

КАИНЪ.

И вы

Не можете въ ней царствовать вдвоемъ?

Иль тсно вамъ? Зачмъ вамъ раздляться?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Мы царствуемъ съ Нимъ оба.

КАИНЪ.

Но изъ васъ

Зло длаетъ одинъ?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Который?

КАИНЪ.

Ты:

Мн кажется, ты можешь человку

Помочь еще, зачмъ ты не поможешь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Зачмъ же я? Я васъ не создавалъ,

И вы Его, а не мои вдь твари.

КАИНЪ.

Такъ и оставь насъ тварями Его.

Когда ты разумешь насъ такими,

Но покажи Его жилище мн

Или твое.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я могъ теб бы оба

Ихъ показать, но часъ придетъ, когда

Одно изъ нихъ ты навсегда увидишь.

КАИНЪ.

Зачмъ же не теперь?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Твой смертный умъ

Едва обнять способенъ даже малость,

Которую я показалъ теб,

И ты мечтать о таинств дерзаешь

Великомъ и сугубомъ — двухъ Началъ,

Ты видть ихъ на самыхъ ихъ престолахъ

Таинственныхъ хотлъ бы… Прахъ! умрь

Надменныя желанья: ты не можешь

Ихъ видть безъ того, чтобъ не погибнуть.

КАИНЪ.

Такъ пусть я и погибну, только дай

Увидть ихъ!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Я узнаю въ теб

Рожденье той, что потеряла рай свой

За яблоко. Но чтобы видть ихъ,

Погибнуть прежде надо: этотъ видъ

Иному состоянью свойственъ.

КАИНЪ.

Смерти!

ЛЮЦИФЕРЪ.

Она къ тому преддверье.

КАИНЪ.

Такъ теперь

Я мене боюсь ея, коль скоро

Она мн общаетъ что-нибудь

Извстное.

ЛЮЦИФЕРЪ.

А я теперь хочу

Перенести въ твой міръ тебя, гд долженъ

Ты будешь родъ Адамовъ умножать,

сть, пить, терпть, работать, трепетать,

Смяться, плакать, спать — и умереть.

КАИНЪ.

Къ чему же мн служить должно все это,

Что видлъ я?

ЛЮЦИФЕРЪ.

Не домогался ль ты

Познанія? А то, что ты увидлъ

Черезъ меня, не учитъ ли тебя

Познать себя?

КАИНЪ.

Увы! я полагаю,

Что я ничто.

ЛЮЦИФЕРЪ.

И это будетъ разумъ

Всхъ знаній человческихъ — предлъ

Всей мудрости, доступной вамъ: познать,

Что вы ничто съ своей природой смертной.

Ты завщай науку эту дтямъ,

И это ихъ спасетъ отъ многихъ золъ.

КАИНЪ.

Надменный духъ! ты говоришь такъ гордо,

Но какъ ни гордъ ты, надъ тобой самимъ

Есть высшій.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Нтъ, клянуся небесами,

Гд царствуетъ лишь Онъ! клянуся бездной

И всею безконечностью міровъ,

Гд царствуемъ мы оба,— нтъ! Онъ мой,

То правда, побдитель, но не высшій,

Все чтитъ Его,— не чту Его лишь я!

Моя борьба противъ Него все та же,

Какъ въ небесахъ небесъ была. За все,

Что въ вчности таинственной сокрыто,

Въ пространств, не имющемъ конца,

Во мрак безднъ неизмримыхъ ада,

За далью безпредльною вковъ —

За все, за все я съ нимъ бороться буду!

За міромъ міръ и за звздой звзда,

За новою вселенною другая

Трястися на всахъ должны, пока

Конецъ борьбы великой не наступитъ,

Съ конечнымъ истребленіемъ Его

Или моимъ. Иначе наступить

Не можетъ Онъ. Но можно ль истребиться

Безсмертію? Возможенъ ли предлъ

Неистребимой ненависти нашей?

Какъ побдитель Онъ объявитъ Зломъ

Того, кто побжденъ Имъ, но Добро,

Котораго Онъ долженъ быть податель,

Въ чемъ состоитъ? Будь побдитель я,

Какимъ бы зломъ дла Его считались!

И вы, едва рожденныя созданья!

Какіе Онъ дары уже излилъ

На васъ и бдный міръ вашъ?

КАИНЪ.

Онъ намъ далъ

Немного ихъ, и большей частью горькихъ.

ЛЮЦИФЕРЪ.

Такъ вслдъ за мной на землю — и испробуй

Его дары небесные до дна.

Добро и зло лежатъ въ самой природ

Творенія, и тотъ, кто ихъ даетъ,

Не создалъ ихъ. Но если все благое

Даетъ вамъ Онъ — пусть онъ благимъ у васъ

Считается. За то не называйте

И зло моимъ, когда оно на васъ

Обрушится, пока его причина

Темна для васъ. Старайтесь разсуждать

Не по словамъ, хотя бъ словамъ духовъ,

Но по плодамъ, которые вы сами

Вкушаете. Есть нкоторый даръ,

Что яблоко дало вамъ роковое,

Единый добрый даръ его — вашъ разумъ.

Пусть никогда не будетъ онъ рабомъ

Подъ гнетомъ тираннической угрозы,

Чтобъ вровать наперекоръ всхъ чувствъ

Тому, что отвергаетъ очевидность.

Упорствовать и мыслить — вотъ, чмъ вы

Особый міръ создать въ себ способны,

Міръ внутренній, гд бъ вншній исчезалъ,

Вотъ способъ вашъ приблизиться къ природ

Духовныхъ силъ и побдить свою.

(Исчезаютъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Земля близъ Эдема, какъ въ дйствіи первомъ.
Каинъ и Ада (входятъ).

АДА.

Чу! тише, Каинъ, тише.

КАИНЪ.

Хорошо,

Но почему?

АДА.

Малютка нашъ Енохъ

Въ своей постельк лиственной здсь спитъ

Подъ этимъ кипарисомъ.

КАИНЪ.

Кипарисъ!

Онъ дерево угрюмое, онъ смотритъ,

Какъ будто бы оплакиваетъ то,

Что осняетъ, почему его

Ты выбрала навсомъ для малютки?

АДА.

Въ его тни темно почти какъ ночью,

Къ нему идетъ поэтому вполн

Сонъ оснять.

КАИНЪ.

Да, да, послдній… вчный.

Но все равно, веди меня къ нему.

(Подходятъ къ ребенку).

Какъ онъ хорошъ! румянецъ этихъ щекъ

Живе розъ, что служатъ для него

Постелькою.

АДА.

А эти лепестки

Раскрытыхъ устъ — не красота ли это?

Нтъ, не цлуй его, по крайней мр

Будь терпливъ, онъ самъ проснется скоро:

Часъ отдыха полдневнаго его

Кончается, но разбудить его

Мн было бъ жаль.

КАИНЪ.

Ты правду говоришь.

Я удержу на время это сердце.

Онъ спитъ и улыбается! Спи, спи

И улыбайся, крошечный жилецъ

Младенческаго міра! Ты покуда

То и другое можешь, по твоей

Невинности. Спи, спи и улыбайся!

Ты не срывалъ запретнаго плода,

Не знаешь, что ты нагъ! Настанетъ время,

Когда за грхъ, невдомый теб,

Не совершенный мной, съ тебя отвта

Потребуютъ. Но спи, покуда, спи!

На радостномъ лиц его румянецъ

Еще ярче вспыхнулъ, онъ дрожитъ,

Сверкающія вки шевелятся

Надъ длинными рсницами его,

Дрожащими и темными, какъ этотъ

Колеблемый надъ ними кипарисъ,

И изъ-подъ нихъ смющіеся глазки

Какъ будто бы взглянуть хотятъ, онъ грезитъ….

О чемъ?— о ра?— Да! мечтай о немъ,

Мой безнаслдный сынъ! Онъ только греза.

Да, никогда ужъ больше ни теб,

Ни дтямъ, ни отцамъ твоимъ не грезить

Въ блаженномъ этомъ мст — на яву.

АДА.

О, не шепчи, мой милый Каинъ, этихъ

Печальныхъ сожалній о быломъ

Надъ нашимъ спящимъ сыномъ. И зачмъ

Все этотъ рай оплакивать? Мы разв

Другой создать не можемъ?

КАИНЪ.

Гд?

АДА.

Везд,

Гд только пожелаешь, я съ тобою

Гд бъ ни былъ ты, могла бы позабыть

Объ этомъ ра, столькими слезами

Оплаканномъ: нтъ разв у меня

Тебя и нашего ребенка, брата,

Сестры, отца и матери родной,

Которой мы обязаны столь много

Кром рожденья?

КАИНЪ.

Да, и смерть: этимъ

Мы также ей обязаны.

АДА.

Ахъ, Каинъ!

Тотъ гордый духъ, что вдругъ увелъ тебя

Отсюда, лишь сильнй тебя озлобилъ.

Я думала, что чудныя виднья

Иныхъ міровъ, показанныхъ теб,

Какъ говоришь ты, бывшихъ и живущихъ,

Должны бы дать душ твоей покой

Познанія, а между тмъ, я вижу,

Несчастный духъ теб лишь сдлалъ зло.

Но все-таки ему я благодарна,

И все простить могу ему за то,

Что онъ тебя намъ возвратилъ такъ скоро.

КАИНЪ.

Такъ скоро?

АДА.

Да, съ тхъ поръ какъ мы разстались,

Едва прошло, быть можетъ, два часа,

Два длинныхъ для меня часа, но только

Лишь два часа, по солнцу.

КАИНЪ.

А межъ тмъ

На это солнце я смотрлъ вблизи,

Видалъ міры, гд нкогда свтило,

Но никогда свтить уже оно

Не будетъ впредь, міры, гд никогда

Оно и не свтило, мн казалось,

Съ тхъ поръ прошли года.

АДА.

Едва часы.

КАИНЪ.

Такъ, значитъ, умъ переживаетъ время

Не по часамъ, но мряетъ его

Отрадой или горечью, величьемъ

Иль малостью того, на что глядитъ.

Я видлъ безначальныя дянья

Начала не имющихъ существъ,

Носился надъ погасшими мірами

И, созерцая вчность, я и самъ,

Казалось мн, какъ будто бы вками

Участвовалъ въ безмрности ея.

Но я теперь почувствовалъ всю бренность

Мою опять. Духъ правду мн сказалъ,

Что я — ничто.

АДА.

Зачмъ сказалъ онъ это?

Намъ Егова не говоритъ такъ.

КАИНЪ.

Нтъ.

Съ Него довольно, что Онъ создалъ насъ

Ничтожествомъ и что, польстивши праху

Безсмертіемъ и раемъ, Онъ его

Вновь осуждаетъ прахомъ быть — за что?

АДА.

Ты знаешь самъ — за ослушанье нашихъ

Родителей.

КАИНЪ.

Для насъ оно что значитъ?

Грхъ этотъ ихъ, они пусть и умрутъ.

АДА.

Худыя рчи, Каинъ! эту мысль

Внушилъ теб все тотъ же мрачный духъ.

Ахъ, какъ бы умереть желала я,

Чтобы они не умирали только!

КАИНЪ.

И я бъ желалъ, когда бы этой жертвой

Чудовище насытиться могло,

И если бъ нашъ младенецъ неповинный

Могъ никогда ни самъ не испытать

Отцовскихъ мукъ и смерти, ни въ наслдство

Ихъ передать всмъ тмъ, что отъ него

Произойдутъ.

АДА.

Какъ знать, что искупленье

Не будетъ намъ дано когда-нибудь

Подобной жертвой.

КАИНЪ.

Жертвоприношеньемъ

Невиннаго за гршныхъ?. Какъ понять

Такое искупленье? Да и въ чемъ

Виновны мы? Что сдлалъ я, чтобъ мн

Быть жертвою того, что совершилось

До моего рожденья? Иль чтобъ я

Нуждался въ искупленіи за этотъ

Таинственный и безъимянный грхъ…

Какъ будто грхъ — познанія искать?

АДА.

Увы! ты согршаешь, милый Каинъ!

Твои слова нечестіемъ звучатъ

Въ моихъ ушахъ.

КАИНЪ.

Тогда оставь меня.

АДА.

Ахъ, никогда, хотя бъ тебя оставилъ

Твой Богъ.

КАИНЪ.

Скажи, что это передъ нами?

АДА.

Два алтаря: братъ Авель ихъ поставилъ,

Чтобъ сдлать приношеніе на нихъ

Съ тобою вмст.

КАИНЪ.

Почему онъ знаетъ,

Что я готовъ сжигать съ нимъ приношенья’

Какъ онъ ихъ сожигаетъ каждый день,

Съ челомъ, отмченнымъ боязнью рабской’

Притворствуя передъ самимъ Творцомъ.

АДА.

Конечно, Авель сдлалъ хорошо.

КАИНЪ.

Двухъ алтарей не надо: у меня

Нтъ ничего для этихъ приношеній.

АДА.

Плоды земли, созрвшіе изъ первыхъ,

Ея цвты, чистйшіе другихъ,

Вс лучшія ея произрастанья:—

Вотъ Господу пріятные дары,

Когда они приносятся съ покорнымъ

И сокрушеннымъ духомъ.

КАИНЪ.

Покоряясь

Проклятію, я землю рылъ, трудился

И былъ въ поту. Ужель все это мало?

За что мн быть покорнымъ? За борьбу

Съ стихіями, что такъ враждуютъ съ нами?

За этотъ горькій хлбъ, что мы димъ?

За что мн благодарнымъ быть? За то ли,

Что я лишь прахъ и пресмыкаюсь въ прах,

Пока опять не возвращуся въ прахъ?

Нтъ, если я ничто, то ни за что

Не буду лицемръ по крайней мр,

Не покажу, что мука мн легка.

За что бы могъ я сокрушаться духомъ?

За грхъ отца, который ужъ такъ горько

Искупленъ тмъ, что мы перенесли,

И будетъ искупаемъ нашимъ родомъ

Вками мукъ, предсказанныхъ ему?

Цвтущій нашъ малютка и не знаетъ,

Что въ немъ таится смя миріадъ,

На вчныя страданья обреченныхъ!

Какъ былъ бы онъ счастливй, если бъ я

Вотъ взялъ его, средь сна его теперь,

И разразилъ о камни, чмъ остаться

Жить для того…

АДА.

Мой Богъ! не тронь дитя…

Мое дитя!… твое дитя!… О, Каинъ!

КАИНЪ.

Не бойся, нтъ! за вс свтила неба

И власть, что управляетъ ими, я

Не прикоснусь иначе къ этой крошк,

Какъ только съ поцлуями отца.

АДА.

Тогда зачмъ ужасныя слова?

КАИНЪ.

Я говорю, что лучше, если бъ онъ

Жить пересталъ, чмъ жить для тхъ мученій,

Которыя онъ долженъ перенесть

И завщать, но такъ какъ эта рчь

Не нравится теб, то скажемъ только,

Что лучше не родиться бы ему.

АДА.

Ахъ, нтъ, не говори такъ. Гд тогда

Была бы радость матери — любить,

Кормить, стеречь и охранять его?

Постой — онъ просыпается. Малютка!

(Идетъ къ ребенку).

Взгляни же, Каинъ, на него — поди,

Смотри, какъ весь онъ полонъ жизни, силы,

Цвтущъ, прекрасенъ, веселъ и здоровъ!

Какъ на меня, какъ на тебя похожъ,

Когда ты не взволнованъ, мы похожи

Вдь вс тогда, не такъ ли, Каинъ? Мать,

Отецъ и сынъ — мы узнаемъ другъ въ друг

Свои черты въ томъ вид, какъ он

Намъ кажутся въ вод прозрачной, если

Она тиха, и ты спокоенъ духомъ.

Люби же насъ, мой Каинъ! и люби

Себя для насъ: мы такъ тебя вдь любимъ!

Смотри, какъ онъ смется, тянетъ ручки

И голубыми глазками глядитъ

Въ глаза теб. а маленькое тльце

Отъ радости трепещетъ между тмъ,

Какъ машущая крылышками птичка,

Онъ этимъ выражаетъ вдь привтъ

Родителю. Не говори жъ о мукахъ!

Твоимъ отцовскимъ радостямъ, конечно,

Завидуетъ бездтный херувимъ.

Благослови его! И такъ какъ онъ

Малъ для того, чтобъ высказать словами

Теб благодаренье, то его

Теб онъ скажетъ сердцемъ.

КАИНЪ.

Сынъ мой, будь

Благословенъ! когда теб лишь можетъ

Благословенье смертнаго помочь

Отъ зміева проклятья.

АДА.

О, конечно!

Твое благословеніе отца

Способно отвратить лукавство змія.

КАИНЪ.

Я въ этомъ сомнваюсь, тмъ не меньше

Его благословляю.

АДА.

Вотъ нашъ братъ

Сюда идетъ.

КАИНЪ.

Я вижу: братъ твой Авель.

(Входитъ Авель).

АВЕЛЬ.

Миръ Каину. Духъ Божій надъ тобой

Да будетъ, братъ.

КАИНЪ.

И надъ тобою, Авель.

АВЕЛЬ.

Сестра мн говорила, что тебя

Какой-то духъ блуждать водилъ съ собою

Далеко за черту окрестныхъ мстъ.

Изъ тхъ ли онъ духовъ, что водятъ съ нами

Сообщество, и образомъ своимъ

Похожъ ли на Адама?

КАИНЪ.

Нтъ.

АВЕЛЬ.

Тогда

Зачмъ теб сближаться съ нимъ? Быть можетъ,

Онъ врагъ Всевышняго.

КАИНЪ.

И другъ людей.

А былъ ли имъ Всевышній?— если ты

Его такъ называешь.

АВЕЛЬ.

Называю!

Твои слова сегодня, братъ мой, странны.

Ты, Ада насъ оставь на время. Мы

Здсь жертву принесемъ.

АДА.

Прощай, мой Каинъ,

Но прежде сына поцлуй. Пусть миръ

Души его и умиленье брата

Передъ святымъ служеньемъ возвратятъ

Теб твой миръ и ясность!

(Ада съ ребенкомъ уходитъ).

АВЕЛЬ.

Гд ты былъ?

КАИНЪ.

Не знаю.

АВЕЛЬ.

Что жъ ты видлъ?!

КАИНЪ.!

Видлъ тайны —

Безсмертныя, безмрныя, живыя

И мертвыя воздушнаго пространства,

Безчисленныя множества міровъ,

Живущихъ, отживающихъ, умершихъ,

И ураганъ такихъ непостижимыхъ

Вещей и длъ — солнцъ, мсяцевъ, земель,

На ихъ гудящихъ пніемъ громовымъ

И необъятныхъ сферахъ, что теперь

Я не гожусь къ общенью съ прахомъ. Авель,

Оставь меня, я долженъ быть одинъ.

АВЕЛЬ.

Твои глаза сіяютъ страннымъ блескомъ,

Твое лицо пылаетъ страннымъ гнвомъ,

Твой голосъ поражаетъ страннымъ звукомъ…

Что можетъ это значить?

КАИНЪ.

Это значитъ…

Но я прошу, оставь меня.

АВЕЛЬ.

Нтъ, я

Хочу съ тобой молиться вмст.

КАИНЪ.

Авель.

Прошу тебя, молись одинъ, ты очень

Угоденъ Егов.

АВЕЛЬ.

И ты, надюсь.

КАИНЪ.

Но ты гораздо больше, я на это

Не жалуюсь, ты боле, чмъ я,

Пригоденъ для служенія Ему.

Такъ чти Его, но чти уже одинъ,

Иль безъ меня по крайней мр.

АВЕЛЬ.

Братъ,

Я не былъ бы достойный сынъ Адама,

Когда бы не уважилъ твоего

Старйшинства и, въ этомъ преклоненьи

Не предложилъ бы предстоять теб —

Перворожденному — на первомъ мст.

КАИНЪ.

Я никогда о немъ не ревновалъ.

АВЕЛЬ.

Тмъ боле прискорбно для меня.

Прошу тебя — воспользуйся имъ нын.

Душа твоя, мн кажется, въ борьб

Съ опаснымъ навожденьемъ: это ей

Покой бы возвратило.

КАИНЪ.

Нтъ, ничто

Не можетъ дать ей боле покоя.

Покоя — говорю я? Никогда

Въ моей душ онъ не былъ, хоть я видлъ

Затишье межъ стихіями. Братъ Авель,

Оставь меня, иль мн позволь оставить

Тебя въ твоемъ намреньи святомъ.

АВЕЛЬ.

Нтъ, мы должны служенье это вмст

Исполнить…Братъ! не презирай меня.

КАИНЪ.

Когда нельзя иначе — я готовъ.

Но что я долженъ длать?

АВЕЛЬ.

Вотъ, избрать

Одинъ изъ этихъ алтарей.

КАИНЪ.

Ты самъ

Мн изберешь, по мн, они равны:

Лишь дернъ и камень.

АВЕЛЬ.

Нтъ, ты долженъ выбрать.

КАИНЪ (указывая на одинъ изъ алтарей).

Я выбираю этотъ.

АВЕЛЬ.

Да, онъ выше

И боле достоинъ быть твоимъ.

Теперь ты приготовишь приношенья

Для алтаря.

КАИНЪ.

А гд твои?

АВЕЛЬ.

Взгляни —

Вотъ первенцы отъ стадъ: ихъ нжный пухъ

Послужитъ приношеніемъ смиреннымъ,

Отъ пастыря.

КАИНЪ.

Я не имю стадъ,

Я земледцъ и дать могу лишь то,!

Что моему труду даетъ земля:,

Ея плоды.

(Набираетъ плодовъ). |

Взгляни на нихъ во всей

Ихъ зрлости и блеск ихъ цвтовъ.

(Оба убираютъ свои алтари и зажигаютъ ихъ).

АВЕЛЬ.

Какъ первенецъ, ты, братъ мой, принесешь,

Свои благодаренья и молитвы

Надъ всесожженьемъ первый.

КАИНЪ.

Нтъ, я въ этомъ!

Неопытенъ, ты покажи мн путь,

Я буду подражать, какъ я могу.

АВЕЛЬ (преклоняя колна).

О, Боже, Ты, Который создалъ насъ

И въ ноздри намъ дыханье жизни вдунулъ,

Благословилъ нашъ родъ и не далъ намъ —

Сынамъ грха — погибнуть безвозвратно,

Какъ мы могли, когда бъ твой правый гнвъ

Не умягченъ былъ благостью Твоею,

Создавшей намъ, вн Рая, новый рай,

Намъ, гршникамъ, прощенья недостойнымъ!

О, Боже свтовъ, славы и добра,

Изъ зла творящій благо и ко благу

Все въ мір направляющій своей

Непостижимой, тайной, сокровенной,:

Но непреложной мудростью!— Прими!

Отъ перваго изъ пастырей смиренныхъ!

Перворожденный плодъ отъ первыхъ стадъ,

Пасомыхъ имъ.— Не ради этой жертвы

Прими ее. Чмъ можетъ быть она

Для Господа? Но ради умиленья

Того, кто предъ лицомъ твоихъ небесъ

Съ челомъ, приникшимъ къ праху, изъ него же

Онъ сотворенъ, о имени твоемъ

Творитъ хвалу — хвалу вовки.

КАИНЪ (оставаясь на ногахъ).

Духъ!

Кто или что ты ни былъ бы — всесильный,

(Что можетъ быть) благой, чего, однако,

Изъ длъ твоихъ не видно! Егова

На сей земл! Господь на небесахъ!

И, можетъ быть, извстный подъ другими!

Названьями, такъ какъ всхъ свойствъ Твоихъ

Мы такъ же, какъ и длъ Твоихъ, не знаемъ!

Кто бъ ни былъ Ты, но если ублажать

Тебя должно молитвами — прими ихъ!

Иль если Ты быть долженъ алтарями

И жертвами смягчаемъ — вотъ они!

Предъ ними и Тобою предстоятъ здсь

Два существа. Когда Ты любишь кровь,—

Пастухъ на алтар своемъ, горящемъ

Направо отъ меня, пролилъ ее

Изъ первенцевъ пасомаго имъ стада,

И курево кровавое ихъ мясъ,

Клубясь, восходитъ къ небу Твоему.

Иль если Ты румяные плоды,

Созрвшіе на этой луговин,

Подъ теплотой живительныхъ лучей

Широкаго свтила, не находишь,

На взглядъ Твой, неугодными, хотя

Они не претерпли ни закланья,

Ни растерзанья членовъ, и скорй

Должны бы длъ Твоихъ быть образцами,

Чмъ жертвою за наши, если этотъ

Алтарь — я говорю — необагренный

Закланной жертвы кровью, можетъ быть

Угоденъ предъ Тобою,— удостой

Принять его! Что до того, кто эти

Плоды принесъ, то онъ таковъ, какъ Ты

Создалъ его, и ничего не ищетъ

Онъ у Тебя колнопреклоненьемъ.

Когда онъ золъ, то порази его!

Ты всемогущъ и властенъ — какъ онъ можетъ

Теб противостать?.. Когда онъ добръ,

Спаси иль порази его, какъ хочешь!

Все это, вдь, зависитъ отъ Тебя,

Все по Твоей лишь вол происходитъ:

Добро и зло. И что такое зло,

И что добро — я этого не знаю.

Вдь я не всемогущій и не созданъ

Судить о всемогуществ, а только

Лишь выносить велнія его,

Которыя и выношу по мр

Всхъ силъ моихъ.

(Огонь на алтар Авеля образуетъ столбъ, блестящаго пламени, восходящій къ небу, между тмъ какъ вихрь разметываетъ алтарь Каина и далеко разсиваетъ по земл принесенные плоды).

АВЕЛЬ (преклоняя колни).

О, братъ, молись! молись!

Гнвъ Божій надъ тобою.

КАИНЪ.

Почему?

АВЕЛЬ.

Твои плоды, ты видишь, по земл

Разсяны.

КАИНЪ.

Земля ихъ породила,

Земля пусть ихъ и приметъ, смя ихъ

Дастъ новые плоды за это лто.

Ты приношеньемъ мяса угодилъ

Гораздо больше небу, видишь, какъ

Оно глотаетъ дымъ, когда онъ съ кровью.

АВЕЛЬ.

Не думай объ угодности моей

Смиренной жертвы, но, пока не поздно,

Готовь скорй другую отъ себя.

КАИНЪ.

Я алтарей не буду строить больше,

Я даже ихъ терпть не буду…

АВЕЛЬ (вставая съ колнъ).

Каинъ!

Что думаешь ты сдлать?

КАИНЪ.

Уничтожить

Вотъ этого льстеца твоихъ небесъ,

Курителя молитвъ твоихъ презрнныхъ,

Обрызганнаго кровію ягнятъ,

Отъ матерей ихъ отнятыхъ,:— алтарь твой.

АВЕЛЬ.

Не подходи! не прибавляй къ безбожнымъ

Словамъ безбожныхъ длъ, оставь алтарь,

Какъ онъ стоитъ, онъ освященъ теперь

Безсмертною утхой Еговы,

И лишь Ему принадлежитъ.

КАИНЪ

Ему!

Его утхой! Такъ его утха

Въ дымящейся крови отъ этихъ мясъ?

Въ блеяньи матерей, что въ этотъ мигъ

Дрожатъ еще за ихъ убитыхъ дтищъ?

Иль въ мукахъ жертвъ, дрожавшихъ подъ твоимъ

Ножомъ благочестивымъ?.. Отойди!

Кровавый этотъ памятникъ не будетъ

Стоять подъ этимъ солнцемъ, на позоръ Творенію.

АВЕЛЬ.

Братъ, братъ, остановись!

Ты не подымешь рукъ на мой алтарь

Съ насиліемъ, но если ты желаешь

Для новой жертвы взять его — онъ твой.

КАИНЪ.

Для новой жертвы! прочь! Или иначе

Я этой жертвой сдлаю… прочь! прочь!

АВЕЛЬ.

Что хочешь ты сказать!

КАИНЪ.

Посторонись!

Твой Богъ такъ любитъ кровь! такъ берегись,

Пока ея не получилъ Онъ больше.

Посторонись.

АВЕЛЬ.

Я именемъ Его

Стою здсь межъ тобой и алтаремъ,

Ему принадлежащимъ.

КАИНЪ.

Если ты

Себя не ненавидишь — отойди,

Пока я этотъ дернъ не разнесу

Весь по его родному лугу, или…

АВЕЛЬ.

Я жизнь мою не такъ люблю, какъ Бога.

КАИНЪ (поражая его въ високъ головнею, которую схватываетъ съ алтаря).

Такъ пусть твой Богъ возьметъ ее: Онъ любитъ

Ихъ поглощать.

АВЕЛЬ (падая).

Братъ, что ты сдлалъ?

КАИНЪ.

Братъ!

АВЕЛЬ.

Прими, о, Боже! твоего раба

И отпусти его убійц,— онъ

Не вдалъ, что творилъ… Дай, Каинъ, руку —

Подай свою мн руку и скажи

Моей несчастной Зилл, чтобъ она…

КАИНЪ (посл паузы).

Моя рука!— она красна! и — въ чемъ?

(Длинная пауза. Онъ осматривается кругомъ).

Гд я?— Одинъ!— Гд Авель? Каинъ гд?

Возможно ли, чтобъ онъ былъ я? Мой братъ,

Проснися, встань! Зачмъ лежать ты будешь

Такъ на земл? Пора для сна придетъ.

И отчего такъ блденъ? Что съ тобою?

Ты жизнію киплъ сегодня утромъ.

Прошу тебя, не смйся надо мною.

Я сильно поразилъ тебя, то правда,

Но вдь не слишкомъ. Ахъ, зачмъ ты шелъ

Противъ меня! Но это только шутка,

Ты хочешь напугать меня: то былъ

Простой ударъ, ударъ — не больше. Двинься!

Поворотись!.. вотъ, хорошо — ты дышишь!

Дохни, братъ, на меня! О, Боже! Боже!

АВЕЛЬ (едва слышно).

Кто говоритъ о Бог?

КАИНЪ.

Твой убійца.

АВЕЛЬ.

Такъ пусть же Богъ проститъ ему. Братъ Каинъ,

Не позабудь о Зилл: у нея

Въ теб одномъ теперь остался братъ.

(Умираетъ).

КАИНЪ.

А у меня — ни въ комъ. Кто отнялъ брата!

У Каина?— Его глаза глядятъ —

Такъ онъ не умеръ, нтъ! Я слышалъ, смерть!

Подобна сну, а сонъ смыкаетъ вки.

Вотъ и уста открыты у него —

Онъ долженъ бы дышать!.. Но я не слышу

Дыханія. Ахъ, къ сердцу,— къ сердцу надо,

Прислушаться: не бьется ли оно?

Мн кажется — нтъ! нтъ!.. Но это все!

Не наяву! Иль я вдругъ очутился |

Въ другомъ и худшемъ мір? Предо мной |

Кружится все… Что это? будто влага…

(Проводитъ рукою по лбу и потомъ разсматриваетъ ее).

Но не роса, однако. Это кровь —

Кровь брата моего — и пролита

Моей рукой! Такъ что же больше длать

Мн съ жизнію, когда я отнялъ жизнь

У столь родной мн плоти? Нтъ,

Не умеръ онъ! Молчанье разв смерть?

Нтъ,— нтъ, онъ долженъ встать, и я его

Постерегу. Жизнь разв можетъ быть

Столь слабою, чтобъ такъ легко погаснуть?

Притомъ,— онъ говорилъ съ тхъ поръ. Что мн

Сказать ему? Мой братъ!.. Нтъ, онъ не дастъ!

На этотъ зовъ отвта мн: вдь братья

Не могутъ такъ другъ друга поражать.

Но все жъ заговори! еще хоть слово!

Произнесетъ пусть этотъ милый голосъ,

Чтобъ выносить и собственный я могъ!

(Входитъ Зилла).

ЗИЛЛА.

Отсюда раздавался громкій шумъ,

Что означать онъ могъ бы?.. Это Каинъ!

И стережетъ супруга моего.

Что здсь такое, братъ? Онъ спитъ?. О, небо!..

Что значитъ эта блдность и вотъ т

Струи на немъ? Нтъ, нтъ! конечно, это:

Не кровь его! Вдь кровь его пролить

Кто могъ бы здсь? Что жъ это значитъ? Авель!..

Кто сдлалъ это съ нимъ? Онъ неподвиженъ…

Уста его не дышатъ… и рука,

Какъ камень, выпадаетъ изъ моей.

Жестокій Каинъ! какъ не подосплъ

Ты во-время, чтобы помочь ему

Въ борьб его? Вдь съ кмъ онъ ни боролся,—

Ты былъ сильнй, и долженъ былъ бы стать

Межъ нимъ и нападающимъ. Отецъ,

Иди сюда! Идите, Ева, Ада!

Смерть въ міръ пришла.

(Уходитъ, громко призывая отца и матъ).

КАИНЪ (одинъ).

А кто привелъ ее?

Я — я, что ненавижу имя Смерти

Такъ глубоко, что прежде, чмъ узналъ

Лицо ея, мн мысль о ней являлась

Отравою! Я въ міръ привелъ ее,

Привелъ затмъ, чтобъ брата моего

Отдать въ ея холодныя объятья,

Какъ будто безъ меня ей было трудно

Войти въ права ужасныя свои!

Я, наконецъ, проснулся. Мрачный сонъ,

Меня безумнымъ сдлавшій, проходитъ,

Но Авель не проснется никогда!

Входятъ АДАМЪ, ЕВА, АДА и ЗИЛЛА.

АДАМЪ.

Я прихожу на плачъ и стоны Зиллы.

Что вижу я? Такъ это правда? Сынъ мой!

Жена, взгляни на это дло змія

И на твое!

ЕВА.

Не говори теперь

Мн этого: мн зубы змія въ сердце

Вонзаются. О, Авель!.. сынъ мой!.. Авель!

Но это наказанье, Егова,

Превысило грхъ матери:— отнять

Его у ней!

АДАМЪ.

Кто умертвилъ его?

Ты, Каинъ, былъ съ нимъ вмст. Говори:

То былъ ли духъ, враждебный намъ, изъ тхъ,

Что Господомъ отвергнуты, иль зврь

Какой лсной?

ЕВА.

Ахъ, мн зловщій свтъ,

Какъ молнія, все дло озаряетъ.

Та головня! Кмъ съ алтаря она

Была взята,— вся черная отъ дыма

И вся въ крови?

АДАМЪ.

О, сынъ мой, говори —

Уврь же насъ, что если мы несчастны,

То все жъ не такъ, по крайней мр.

АДА.

Каинъ,

Скажи, скажи, что это былъ не ты!

ЕВА.

Онъ, это онъ. Теперь я это вижу.

Онъ головой преступною поникъ,

Кровавыми руками закрываетъ

Свирпый взоръ.

АДА.

Не оскорбляй его

Напрасно, мать! Очисть себя, мой Каинъ,

Отъ этого кроваваго навта,

Что только скорбь родителей твоихъ

Внушаетъ имъ.

ЕВА.

Внемли мн, Егова!

Будь вчное проклятіе съ нимъ змія!

Вдь онъ скорй его, чмъ нашимъ былъ

Рожденіемъ. Вс дни его да будутъ

Печальными, какъ этотъ. Будь онъ…

Не проклинай его: вдь онъ твой сынъ,

Не проклинай: вдь онъ супругъ и братъ мой.

ЕВА.

Онъ сдлалъ то, что у тебя нтъ брата,

У Зиллы нтъ супруга, у меня

Нтъ сына больше. И за все за это

Будь проклятъ онъ и изгнанъ навсегда

Изъ глазъ моихъ. Вс связи между нами

Будь порваны, какъ самъ онъ разорвалъ ихъ

Между собой и этимъ… Смерть! О, Смерть!

Зачмъ ты не меня взяла? Зачмъ

Щадишь теперь? Вдь я теб навстрчу

Шла первая.

АДАМЪ.

Жена, остерегись!

Понятная печаль твоя — грховна.

Тяжелый нашъ удлъ заран былъ

Предсказанъ намъ: и вотъ, онъ насъ постигнулъ.

Такъ будемъ же нести его теперь

Предъ Господомъ, какъ подобаетъ врнымъ

Рабамъ его, что признаютъ во всемъ

Его святую волю.

ЕВА (указывая на Каина).

Вотъ чью волю!

Того хотлъ вотъ этотъ демонъ смерти,

Рожденный мной на землю, чтобъ ее

Усять мертвецами. Будь надъ нимъ

Вс, вс проклятья жизни! Чтобы онъ

Въ своей тоск бжалъ отъ насъ въ пустыню,

Пока бы тамъ отъ собственныхъ дтей

Не испыталъ того, что сдлалъ брату!

Чтобы мечи и крылья херувимовъ

И день и ночь тамъ гнали бглеца!

Чтобъ путь его усянъ былъ змями!

Плоды земли чтобъ обращались въ пепелъ

Въ его устахъ! Листва, гд онъ свою

Приклонитъ голову, чтобъ скорпіоновъ

Была полна! Чтобъ въ снахъ своихъ онъ видлъ

Убитую имъ жертву! наяву

Чтобъ былъ объятъ боязнію убійцы!

Чтобъ свтлые ручьи, когда онъ къ нимъ

Свирпыя уста наклонитъ, кровью

Вдругъ потекли! Чтобъ онъ во всхъ стихіяхъ

Обманъ или измну находилъ!

Чтобъ жизнь ему была той самой мукой,

Съ какой мы умереть должны, а смерть —

Еще ужаснй смерти — для него,

Кто первый съ ней знакомитъ человка!

Прочь, прочь, братоубійца!— это слово

Отнын значитъ Каинъ!— Каинъ, Каинъ!

На вс вка, для цлыхъ миріадъ,

Которыя тебя возненавидятъ,

Хоть ты отцомъ ихъ будешь! Пусть трава

Тамъ вянетъ, гд ты ступишь! Пусть лса

Теб откажутъ въ тни ихъ, земля —

Въ жилищномъ кров, прахъ — въ могил, солнце —

Въ сіяніи и небеса — въ ихъ Бог!

(Уходитъ).

АДАМЪ.

Иди отъ насъ. Мы боле не можемъ

Съ тобою жить. Спши избрать свой путь.

Мертвецъ со мной останется, отнын

Я одинокъ: мы больше никогда

Не встртимся.

АДА.

Отецъ! разстанься съ нимъ

Какъ надлежитъ отцу: не прибавляй

Тяжелаго проклятья своего

На голову его къ проклятью Евы.

АДАМЪ.

Я не кляну его: его проклятье

Въ его душ. Идемъ отсюда, Зилла.

ЗИЛЛА.

Я здсь должна при тл моего

Супруга быть.

АДАМЪ.

Мы будемъ здсь опять,

Пускай уйдетъ лишь тотъ, кто намъ доставилъ

Заботу эту страшную. Идемъ.

ЗИЛЛА.

Дай мн поцловать еще разъ этотъ

Остывшій прахъ и эти вотъ уста,

Когда-то столь горячія. О, сердце!…

О, грудь моя!

(Адамъ и Зилла уходятъ),

АДА.

Ты слышалъ, Каинъ,— мы

Должны уйти отсюда. Я готова

И скоро приготовлю и дтей.

Я понесу Еноха, ты возьмешь

Сестру его. Уйдемъ, пока закатъ

Не наступилъ, чтобъ ночью не идти

Пустынею. Но — говори со мной…

КАИНЪ.

Оставь меня!

АДА.

Увы! не вс ль тебя

Оставили?

КАИНЪ.

А ты что медлишь? Разв

Ты можешь жить съ такимъ, кто это сдлалъ?

АДА.

Я все стерплю, тебя же не покину,

Какой бы страхъ мн ни внушало дло,

Лишившее насъ брата. Я ль должна

Судить и говорить о немъ? оно

Между тобой и Богомъ.

ГОЛОСЪ.

Каинъ! Каинъ!

АДА.

Ты слышишь этотъ голосъ?

ГОЛОСЪ.

Каинъ! Каинъ!

АДА.

То голосъ ангела.

(Входитъ Ангелъ Господенъ).

АНГЕЛЪ ГОСПОДЕНЪ.

Гд братъ твой Авель?

КАИНЪ.

Я разв сторожъ брату моему?

АНГЕЛЪ.

Что сдлалъ ты? Кровь брата твоего

Изъ ндръ земли до неба вопіетъ.

Отъ сей поры ты проклятъ сталъ землею,

Открывшею уста свои — принять

Кровь брата твоего отъ рукъ твоихъ.

Когда ее воздлывать ты будешь,

Она теперь теб не станетъ силы

Своей давать. Ты будешь на земл

Изгнанникомъ отнын и скитальцемъ.

АДА.

Но это наказаніе сильнй,

Чмъ вынести онъ можетъ. Вдь теперь

Ты отъ лица земли его изгналъ,

И скроется онъ отъ лица Господня,

Изгнанникъ и скиталецъ на земл.

Не всякій ли тогда, кого онъ встртитъ,

Убьетъ его?

КАИНЪ.

Ахъ, если бы! Но кто

Убьетъ меня? Кто на земл пустынной

Мн встртится?

Ангелъ.

Ты былъ убійцей брата,

Кто можетъ защитить тебя отъ сына?

АДА.

О, ангелъ свта! будь, къ намъ милосердъ!

Не говори, что эта грудь, такъ много

Терпящая, въ младенц этомъ кормитъ

Убійцу своего отца.

АНГЕЛЪ.

Тогда

Онъ былъ бы тмъ, чмъ былъ его отецъ.

Грудь Евы не питала ли того,

Кого въ крови ты видишь предъ собою?

Братоубійца можетъ народить

Отцеубійцъ. Но этого не будетъ.

Господь велитъ мн наложить печать

На Каина, чтобъ онъ въ своемъ скитаньи

Былъ невредимъ. Тому въ семь разъ отмстится,

Кто Каина убьетъ. Поди сюда.

КАИНЪ,

Чего ты хочешь отъ меня?

АНГЕЛЪ.

Печать

Поставить на чел твоемъ, чтобъ ты

Не испыталъ того, что сдлалъ самъ.

КАИНЪ.

Нтъ, дай мн умереть.

АНГЕЛЪ.

Господь иначе

Судилъ тебя.

(Ангелъ прикладываетъ ко лбу Каина печать).

КАИНЪ.

Мой лобъ горитъ, но это

Ничто предъ тмъ, что тамъ, внутри его.

Что дале? ты видишь — я покоренъ.

АНГЕЛЪ.

Отъ чрева былъ строптивъ ты и упрямъ,

Какъ та земля, которую отнын

Ты осужденъ воздлывать, но тотъ,

Кого убилъ ты,— онъ былъ безобиденъ,

Какъ т стада, которыя онъ насъ.

КАИНЪ.

Я зачатъ былъ къ паденью очень близко,

Когда еще духъ матери моей

Не помирился съ зміемъ, а отецъ

Оплакивалъ Эдемъ свой. Я таковъ,

Каковъ я есть. Я не своею волей

На свтъ рожденъ и не самимъ собой

Былъ сотворенъ, но если бъ я изъ праха

Поднять его моею смертью могъ!..

И отчего бы нтъ? Пускай онъ къ свту

Вернется вновь, а я пусть мертвецомъ

Повергнусь здсь! Для Бога вдь легко

Такъ оживить того, кого любилъ онъ,

И умертвить того, кто лишь съ трудомъ

Жизнь выносилъ.

АНГЕЛЪ.

Кто исцлитъ убійство?

Что сдлано, то сдлано.— Иди!

Исполни дни твои, и пусть дла

Твои впередъ не будутъ сходны съ этимъ.

(Ангелъ исчезаетъ).

АДА.

Вотъ, онъ исчезъ. Пора и намъ въ свой путь!

Мн слышится, малютка нашъ Енохъ

Подъ нашей кущей плачетъ.

КАИНЪ.

Ахъ, онъ плачетъ,

Не понимая самъ, о чемъ. А я,

Пролившій кровь, я не могу лить слезы.

Ни четырьмя рками не омыть

Свою мн душу. Думаешь ли ты,

Что сынъ нашъ можетъ выносить мой видъ?

АДА.

Когда бъ я думала, что онъ не можетъ…

КАИНЪ (прерывая ее).

Нтъ, нтъ, оставь угрозы, мы такъ много

Ихъ слышали. Иди же къ дтямъ, я —

Вслдъ за тобой.

АДА.

Я не могу тебя

Оставить одного здсь съ мертвецомъ.

Мы вмст съ нимъ разстанемся.

КАИНЪ.

Мертвецъ,

Но вчный обличитель! Ты, чья кровь

Мн небеса и землю застилаетъ!

Что ты теперь такое — я не знаю,

Но что такое я — о, если это

Не недоступно взору твоему,

То ты простишь, я думаю, тому,

Кто никогда прощенъ не будетъ Богомъ,

Ни собственной душой своей!… Прощай.

Я не могу, не смю прикоснуться

Къ тому, что изъ тебя я сдлалъ. Я,

Что былъ рожденъ одной съ тобой утробой.

Сосалъ съ тобою грудь одну и часто

Къ своей тебя по-братски прижималъ

Въ дни юности,— я больше никогда

Тебя уже не встрчу. Я не смю

Исполнить даже для тебя того,

Что ты былъ долженъ сдлать мн — сложить

Твой прахъ въ могилу, первую могилу,

Что вырыта для смертнаго. И кто

Могилу эту вырылъ? О! земля!

Земля!… Увы! за вс твои дары,

Что ты давала мн, я возвращаю

Вотъ что теб… Теперь идемъ въ пустыню.

АДА (припадая и цлуя тло Авеля).

Печальный и безвременный конецъ,

Мой братъ, твоимъ удломъ былъ. Изъ всхъ,

Пронзенныхъ скорбью о теб, не плачу

И плакать не должна одна лишь я.

Мой долгъ не проливать отнын слезы,

А только осушать ихъ. Но изъ всхъ,

Пронзенныхъ скорбью, не пронзенъ никто

Сильнй, чмъ я — не о теб лишь, братъ мой,

Но и о томъ, кто умертвилъ тебя.

Съ тобой длить судьбу я стану, Каинъ.

КАИНЪ.

Путь изберемъ мы на востокъ отъ рая:

Онъ боле пустыненъ и пристоинъ

Стопамъ моимъ.

АДА.

Веди! Будь мн вождемъ,

А нашъ Господь твоимъ вождемъ пусть будетъ!

Идемъ, возьмемъ дтей.

КАИНЪ.

А тотъ, кто здсь

Останется лежать — онъ былъ бездтенъ.

Я изсушилъ источникъ поколнья,

Что ложу новобрачному его

Даровано могло быть,— поколнья

Беззлобнаго, что, можетъ быть, могло бъ

Умрить кровь жестокую въ моемъ,

Союзами дтей его съ моими.

О, Авель, Авель!

АДА.

Миръ ему!

КАИНЪ.

А мн?

(Уходятъ).

Е. Заринъ.

ПРИМЧАНІЯ КО ВТОРОМУ ТОМУ

Стр. 451. На посвященіе Байрона Вальтеръ Скоттъ отвчалъ слдующимъ письмомъ на имя Муррея:

‘М. Г. Съ чувствомъ величайшей признательности принимаю предложеніе лорда Байрона поставить мое имя на первомъ лист его поистин великой и ужасающей драмы ‘Каинъ’. Можетъ быть, я отношусь къ автору съ нкоторымъ пристрастіемъ, которое вы легко можете себ объяснить, но въ этомъ произведеніи его муза совершаетъ такой полетъ, какой еще ни разу не удавался ой въ прежнихъ ея воспареніяхъ. Онъ, безъ сомннія, сравнялся съ Мильтономъ на его собственной почв. Кое-гд его языкъ отличается смлостью, которая можетъ вызвать неудовольствіе среди извстнаго круга читателей, другіе будутъ также высказываться противъ него ради лицемрія или изъ зависти. Но въ такомъ случа, оставаясь послдовательными, они должны будутъ осудить также и ‘Потерянный Рай’. Враждебныя выходки и дерзкое богохульство врага рода человческаго и его ученика приводятъ именно къ тому, чего и слдовало отъ нихъ ожидать,— къ совершенію перваго убійства и къ полному отчаянію преступника.

‘Я не понимаю, какъ можно обвинять автора въ манихейств, конечно, дьяволъ говоритъ языкомъ манихейской секты, потому что, не имя возможности отрицать существованіе Добраго Начала, онъ старается возвысить себя самого — Злое Начало — до кажущагося равенства съ Добрымъ, но вс такіе доводы въ его устахъ могутъ служить лишь орудіемъ искушенія и обмана. Лордъ Байронъ могъ бы сдлать это боле очевиднымъ, вложивъ въ уста Адама, или какого-нибудь добраго духа-покровителя, доказательства того, что существованіе нравственнаго зла совмстимо съ Божественною благостью. Лучшимъ ключомъ къ уразумнію этой мистеріи является, можетъ бытъ, несовершенство человческихъ способностей, которыя даютъ намъ возможность видть и сильно чувствовать только удручающее насъ частное зло, оставляя насъ въ невдніи относительно общаго порядка вселенной и относительно того, какъ согласовать существованіе этихъ частныхъ золъ съ общею благостью Творца.

‘Размышленіе о подобныхъ предметахъ можетъ подать поводъ какому-нибудь сильному уму, врод лорда Байрона, снизойти и возмутить воду у васъ въ Лондон, такъ какъ — за исключеніемъ ‘Джона Булля’ {Воскресный сатирическій листокъ, который началъ выходить незадолго до того и вызвалъ небывалую до тхъ поръ въ исторіи печати сенсацію.} — вы, кажется, совсмъ застоялись. Примите и пр.’

Стр. 451.

Я этого не знаю, и это меня мало интересуетъ.

Дале въ рукописи слдовало: ‘Я знаю, что меня могутъ обвинить въ манихеизм или въ какомъ-нибудь иномъ изм, который представляется столь ужаснымъ на видъ и страшнымъ для ушей читателей, такъ щедро расточающихъ подобные благочестивые эпитеты, но гораздо рже отдающихъ себ отчетъ въ ихъ значеніи. Противъ такихъ обвинителей я съумю защититься, а если понадобиться, то сумю и самъ напасть на нихъ’.

Во всемъ Ветхомъ Завт&#1123, нтъ никакихъ намековъ на грядущую судьбу міра.

‘Въ разныхъ мстахъ Ветхаго Завта разсяно много такихъ мыслей, которыя являются боле, чмъ только ‘намеками’ на грядущую судьбу міра. Въ частности, Ветхій Завтъ содержитъ въ себ много мстъ, въ которыхъ говорится о безсмертіи души и которыя безъ такого истолкованія были бы или незначительны, или даже вовсе непонятны. Напримръ: ‘И возвратится персть въ землю, якоже б, и духъ возвратится къ Богу, иже даде его’. Экклезіастъ, XII, 7 — ‘И мнози отъ спящихъ въ земнй персти возстанутъ, сіи въ жизнь вчную, а оніи во укоризну и въ стыдніе вчное’. Даніилъ, XII, 2.— ‘Вмъ бо, яко присносущенъ есть, иже нмать искупи мя и на земли воскресити кожу мою, терпящую сія’. Іовъ, XIX, 25, 26. (British Review).

Стр. 454.

Ева. Плодъ древа запрещеннаго созрлъ

И падаетъ.

‘Эти слова служатъ ключомъ къ уразумнію характера и направленія мыслей Каина. Онъ съ пренебреженіемъ смотритъ на то ограниченное существованіе, какое дано ему въ удлъ, онъ чувствуетъ ужасъ передъ смертью, но и ожидаетъ ее съ свойственнымъ ему сильнымъ любопытствомъ, въ то же время онъ питаетъ скрытое неудовольствіе на своихъ родителей, объясняя свое униженное положеніе ихъ проступкомъ. Вдобавокъ, онъ мучится ненасытною жаждою знанія сверхъ указанныхъ человку предловъ. Эта часть мистеріи иметъ большое сходство съ ‘Манфредомъ’, съ которымъ Каинъ во многихъ отношеніяхъ сходится’. (Кэмбеллъ).

По виду, это — ангелъ.

Но кажется мрачне и печальнй,.

Чмъ прочіе…

‘Описаніе Каиномъ приближающагося Люцифера какъ будто взято изъ ‘Потеряннаго Рая’. Есть нчто духовно-прекрасное въ этомъ изображеніи ужаса отъ предчувствія грядущаго зла’. (Джеффри).

Ср. ‘Потерянный Рай’ (въ перев. О. Н. Чюминой):

И не вполн свой блескъ первоначальный

Утратилъ онъ: въ паденіи своемъ

Остался онъ архангеломъ. Порою

Такъ безъ лучей проглядываетъ солнце,

Взошедшее сквозь утренній туманъ…

‘Въ Люцифер, какъ изобразилъ его лордъ Байронъ, мы не видимъ совершенно ничего дурного, напротивъ, съ перваго своего появленія онъ производитъ на насъ впечатлніе весьма благопріятное. Онъ не только одаренъ красотою, мудростью и непобдимою смлостью, какими надлилъ его Мильтонъ и которыя можно дйствительно считать принадлежностью его возвышенной природы, но онъ представленъ несчастнымъ безъ вины и сожалющимъ о нашемъ несчастій. Еще раньше его появленія мы уже подготовлены (насколько поэтъ могъ это сдлать) къ выраженію сочувствія всякому духовному существу, которое противопоставило бы себя власти Іеговы. Послдующіе разговоры и объясненія вс ведутъ къ одному заключенію именно — что все существующее есть зло, и что если бы дьяволъ былъ творцомъ міра, то онъ сдлалъ бы свое созданіе боле счастливымъ. Затмъ, вс его доводы и обвиненія оставляются безъ всякаго противорчія, или же отвтомъ на нихъ служитъ только сила и наказаніе, налагаемое не на его самого, а на его ученика. Намреніе автора не становится мене яснымъ и ядъ его рчей не длается боле грубымъ оттого, что въ этихъ рчахъ нтъ неприличія и что обвинитель Всемогущаго не унижается до грубой дерзости или шутовскаго издвательства’. (Геберъ).

‘Сатана Мильтона вовсе но представляетъ собою полу-человка, полу дьявола, въ которомъ достаточно земного для того, чтобы быть злокозненнымъ скептикомъ, и достаточно небеснаго для того, чтобы даже самую свою злокозненность облевать въ тнь величія. Люциферъ Байрона — ни благородный, ни подлый врагъ, онъ не длаетъ ничего и представляется ничмъ, ни въ его характер, ни въ его описаніи нтъ никакой поэзіи, это — жалкій, пресмыкающійся и болтающій дьяволъ, ничтожнйшій метафизикъ, лишенный даже той доли остроумія, которая могла бы спасти его отъ осужденія критики, въ его рчахъ нтъ ни поэзіи, ни здраваго смысла. ома Аквинскій выскъ бы его не столько за его безвріе, сколько за его плохую логику, а св. Дунканъ поймалъ бы его за носъ прежде, чмъ онъ усплъ бы опомниться’. (Журналъ ‘Blackwood’ 1822).

‘Нечестивый характеръ, который можно поставить въ вину этой мистеріи, заключается главнымъ образомъ въ томъ, что безцльныя и бездоказательныя богохульства, вложенныя въ уста Люцифера и Каина, оставляются безъ всякаго опроверженія, какъ будто бы самъ авторъ имлъ намреніе высказать такія именно или подобныя мысли. По крайней мр, онъ не длаетъ никакой попытки предупредить то сильное впечатлніе, какое он оставляютъ въ ум читателя. Наоборотъ, вс доводы (если можно такъ назвать ихъ) приводимые противъ премудрости и благости Творца, выдвигаются на первый планъ съ большимъ искусствомъ. При этомъ поэтъ старался какъ можно боле смягчить характеры Злого Духа и перваго убійцы: дьяволъ представленъ изящнымъ, поэтическимъ, философствующимъ сентименталистомъ, чмъ-то врод Манфреда, а Каинъ — невжественнымъ, надменнымъ и своевольнымъ мальчишкой. Вмст съ тмъ, Люциферъ отрицаетъ всякое свое участіе въ искушенія вы, сваливая всю вину на змю, которая была-де не больше, какъ только змей,— и авторъ поясняетъ, что онъ допустилъ это единственно потому, что въ Книг Бытія не содержится ни малйшаго намека на что-либо иное, а обращаться къ Новому Завту было бы анахронизмомъ’. (Eclectic Reviewer 1822).

‘Искуситель, въ длинномъ разговор, сообщаетъ Каину (который, слдовательно, предполагается незнающимъ этого), что душа безсмертна, и что ‘души, что смютъ сознавать свое безсмертье’, осуждены на вчныя мученія. Эта мысль, являющаяся основной моралью (если можно употребить здсь это выраженіе) всей пьесы, развивается въ дальнйшихъ словахъ Люцифера (Геберъ).

‘Въ ‘Каин’, сколько помню, нтъ ничего противъ безсмертія души. Я подобныхъ мнній не придерживаюсь. Но въ драм первый возмутитель и первый убійца должны были говорить соотвтственно ихъ характерамъ’. (Байронъ).

Стр. 469.

Каинъ. Ахъ я думалъ,

Что это существо.

Къ этимъ словамъ само собою напрашивается хотя и прозаическое, но достаточно очевидное замчаніе, что, вдь, первая человческая семья уже давно должна была освоиться съ смертью животныхъ, которыхъ Авель убивалъ для жертвоприношеній, а потому представляется совершенно непонятнымъ, что они высказываютъ разныя предположенія и догадки о томъ, что такое смерть’. (Джеффри).

Стр. 468.

Люциферъ грховная приманка

Къ созданью новыхъ душъ и новыхъ тлъ,

Заране несчастью обреченныхъ. ‘Нелпо было бы ожидать отъ Люцифера, что онъ будетъ говорить тономъ врующаго проповдника и что въ разговор перваго возмутителя и перваго убійцы не будетъ ничего необыкновеннаго, равнымъ образомъ, нтъ надобности ссылаться, въ оправданіе подобныхъ рчей, на авторитетъ Мильтона или на сочинителей старинныхъ мистерій. Дло въ томъ, что здсь вся рчь, и притомъ — рчь, очень тщательно обработанная и правдоподобная, направлена противъ благости и всемогущества Божія, и не длается никакихъ возраженій на эти оскорбительныя мннія, изложенныя съ особенной энергіей. Дьяволъ и его ученикъ вполн предоставлены самимъ себ и встрчаютъ лишь самые слабые протесты или не разсуждающіе страхи. И эта богохульная аргументація является вовсе не случайнымъ искаженіемъ, напротивъ, она составляетъ основу всей пьесы и занимаетъ, кажется, не мене двухъ третей ея, такъ что дйствительно трудно поврить, чтобы драма была написана съ какою-нибудь иною цлью, а не для того, чтобы внушить читателямъ эти идеи или по крайней мр заставить ихъ размышлять надъ тми вопросами, которые здсь затрогиваются. Мы, конечно, не возражаемъ противъ того, чтобы лордъ Байронъ написалъ разсужденіе о происхожденіи зла и разсмотрлъ этотъ обширный и сложный предметъ съ тою силою и свободою сужденія, какія вполн умстны въ философскомъ изслдованіи, но мы не считаемъ удобнымъ разсуждать объ этомъ вопрос односторонне и con amore, отъ имени Каина и Люцифера, не принимая на себя никакой отвтственности или обязанности возражать имъ, какъ это длается на философскихъ диспутахъ, и притомъ — избирая для этихъ разсужденій такую форму, которая длаетъ ихъ вдвойн опасными и почти исключаетъ для оппонентовъ возможность возраженія’. (Джеффри).

‘Что подразумвалъ Джеффри подъ словомъ: ‘тщательно обработанная рчь’? Все это было писано урывками, когда только я могъ взять въ руки перо, посреди всякихъ эволюцій, революцій, преслдованій и высылокъ всхъ людей, интересовавшихъ меня въ Италіи’… (Байронъ).

Стр. 472. Адъ.

‘Нелегко понять, съ какою собственно цлью дьяволъ носитъ своего ученика черезъ бездну пространства и показываетъ ему т мста, о которыхъ мы въ дтств слыхали, что тамъ ‘вшаютъ на просушку старые мсяцы. Доказывать, что жизнь есть и за гробомъ, конечно, не могло входить въ его намренія, если онъ желалъ возбудить негодованіе въ человк, возмущенномъ необходимостью умереть. Хотя адъ, въ изображеніи Байрона, является мстомъ страданій, однако Люциферъ самъ говоритъ, что эти страданія даны въ удлъ тмъ духамъ, ‘которые вмст съ нимъ возстали противъ Іеговы, можно ли стало быть допустить, что боле близкое, знакомство съ ними Каина побудитъ его еще сильне стремиться къ союзу съ дьяволомъ и что онъ не задумается надъ вопросомъ о томъ, не ожидаетъ: ли лучшая доля приверженцевъ торжествующей стороны? Во всякомъ случа созерцаніе множества разрушенныхъ міровъ скоре могло бы внушить смертному ужасъ и покорность, нежели побудить его къ безнадежной борьб, но даже и тогда, когда, это созерцаніе сдлало бы Каина ненавистникомъ!Божества, все таки для него нтъ основанія стать, ненавистникомъ своего брата, который является его! товарищемъ по страданію’. (Гиберъ).

Стр. 472.

Каинъ. Что это за могучія созданья,

Что носятся вокругъ меня?

‘Люциферъ показываетъ Канну раціоналныхъ пре-адамитовъ, существъ, одаренныхъ по сравненію съ людьми высшею разумностью, но совершенно несходныхъ съ людьми по вншнему своему, виду и обладающихъ гораздо большею силою умственною и физическою. Нетрудно догадаться, что небольшой діалогъ Каина съ Люциферомъ объ этомъ предмет не вполн канониченъ по своему содержанію’. (Изъ письма къ Муру отъ 19 сент. 1821).

Стр. 474.

Люциферъ. Они, однако, жили.

‘Если бы, слдуя извстнымъ разсужденіямъ, вы могли доказать, что міръ на много тысячъ лтъ старше хронологіи Моисея, или если бы вы могли устранить Адама и Еву, и яблоко, и змя, то все-таки, что же бы вы поставили на ихъ мсто? И какъ устранить вс затрудненія? Вдь вс вещи должны! были когда-нибудь имть начало, и не все ли равно, когда или какимъ образомъ? Мн иногда думается, что человкъ можетъ быть обломокъ какого-нибудь, боле совершеннаго матеріала, потерпвшаго крушеніе въ боле раннемъ мір, обломокъ, выродившійся въ тяжелой борьб, посреди хаоса, подобнымъ же образомъ, какъ, напр., ныншніе лапландцы, эскимосы и т. п. низшія племена въ сравненіи съ высшими. Но даже и въ этомъ случа, эти высшія до-адамовскія существа должны же были имть свое начало и Творца, ибо представленіе о Творц является боле естественнымъ, чмъ идея случайнаго соединенія атомовъ’… (Дневникъ 1821 г.).

Стр. 475.

Люциферъ. Какой прекрасный міръ то былъ!

Джиффордъ, черезъ Муррея, просилъ разршенія выпустить часть этого разговора. Байронъ отвчалъ: ‘Указанныхъ мстъ нельзя перемнить, не заставляя Люцифера говорить на манеръ Линкольнскаго епископа, что не соотвтствовало бы характеру этого духа. Идея о ране существовавшихъ мірахъ взята у Кювье. Если въ словахъ Люцифера есть безсмыслица, тмъ лучше, потому что это никому не повредитъ, чмъ глупе выйдетъ Сатана, тмъ онъ безопасне. Что касается ‘тревоги’, то неужели вы въ самомъ дл думаете, что подобныя вещи въ состояніи кого-нибудь встревожить? Разв мои дйствующія лица нечестиве Сатаны Мильтона или Промется Эсхила, или даже саддукеевъ, выведенныхъ набожнымъ Мильманомъ въ ‘Паденіи Іерусалима’, и проч.? Разв Адамъ, Ева, Ада и Авель у меня не такъ же благочестивы, какъ въ катехизис? Джиффордъ — человкъ очень умный, не можетъ думать, что подобныя вещи могутъ произвести серьезное впечатлніе: кто же когда-нибудь приходилъ въ соблазнъ отъ поэтическаго произведенія? Прошу позволенія замтить, что во всхъ этихъ рчахъ вовсе не выражается мое личное мнніе или мои гипотезы, но я долженъ былъ заставить Каина и Люцифера разсуждать соотвтственно ихъ характерамъ, а подобный пріемъ, конечно, всегда допускался въ поэтическихъ произведеніяхъ. Каинъ — человкъ гордый, общая ему царства и проч., Люциферъ заставилъ бы его еще боле возгордиться, цль демона заключается въ томъ, чтобы представить Каина въ его собственныхъ глазахъ еще боле угнетеннымъ, чмъ онъ казался себ ране, выставляя передъ нимъ безконечность вселенной и его собственное ничтожество. Такимъ образомъ Каинъ приходитъ въ то настроеніе, которое ведетъ къ катастроф, исключительно вслдствіе внутренняго раздраженія, а не предумышленно и не изъ зависти къ Авелю (что сдлало бы его презрннымъ), вслдствіе ярости, овладвающей имъ при сознаніи несоотвтствія своего положенія съ своими идеями, эта ярость и разражается но столько противъ даннаго живого существа, сколько вообще противъ самой жизни и ея Создателя. Слдующія затмъ угрызенія совсти являются естественнымъ результатомъ неожиданности его поступка для него самого. Если бы это дяніе было предумышленнымъ, раскаяніе наступило бы гораздо позже’. (3 ноября 1821).

‘Адъ въ описаніи Байрона является совсмъ непохожимъ на наши обычныя представленія о немъ. Поэтъ предполагаетъ, что созданію міра, теперь нами обитаемаго, предшествовалъ цлый рядъ послдовательно смнявшихъ другъ друга міровъ, которые создавались и разрушались и обитатели которыхъ изображаются имъ (по основаніямъ, для поэзіи, конечно, вполн достаточнымъ) соотвтствующими, какъ въ физическомъ, такъ и въ умственномъ отношеніи, тмъ колоссальнымъ животнымъ, остатки которыхъ такъ поражаютъ воображеніе натуралистовъ. Поэтъ помщаетъ въ аду не только этихъ колоссальныхъ пре-адамитовъ, но и призраки ихъ современниковъ-мамонтовъ и мегатеріевъ, а кром того,— даже призраки тхъ міровъ, въ которыхъ обитали эти существа, со всми горами, океанами и лсами,— и все это въ мрачномъ и печальномъ освщеніи и, какъ можно догадываться, въ состояніи вчной муки. Мы полагаемъ, что такія изображенія относятся къ тому виду высокаго, отъ котораго меньше одного шага до смшного’. (Гиберъ).

Стр. 482.

Люциферъ. Вотъ способъ вашъ приблизитьсякъ природ

Духовныхъ силъ — и побдить свою.

‘Что касается вопроса о происхожденіи зла, то лордъ Байронъ не далъ этому вопросу новаго освщенія, но и не затемнилъ тхъ понятій, которыми мы уже обладали ране. Такимъ образомъ, этотъ вопросъ остается для насъ попрежнему окруженнымъ непроницаемой тайной. Правда, лордъ Байронъ повторилъ нкоторые аргументы въ боле опредленной и смлой форм, нежели это сдлано было старыми схоластами или отцами церкви, но результатъ отъ этого нисколько не измнился. Въ метафизик ни къ чему нельзя придти путемъ поэзіи. Впрочемъ, въ одномъ отношеніи нашъ поэтъ поступилъ хорошо: онъ представилъ искушеніе Каина Сатаною въ полномъ соотвтствіи съ тмъ мрачнымъ и недовольнымъ настроеніемъ, въ какомъ уже съ самаго начала находится Каинъ, такъ что Люциферъ въ сущности является не боле, какъ олицетвореніемъ собственнаго воображенія Каина, вслдствіе этого и вс дальнйшіе безумные и преступные поступки послдняго являются не случайными, но проистекающими изъ той внутренней ярости, изъ того близкаго къ безумію душевнаго состоянія, которое обусловливается глубокимъ недовольствомъ его самимъ собою и всмъ на свт и поддерживается ненасытнымъ стремленіемъ его къ знанію — даже больше, чмъ къ счастію, отсюда же является и его роковая наклонность стать на сторону злого начала скоре, чмъ на сторону добраго. Мы видимъ здсь поразительный примръ страшныхъ послдствій неспособности человка обуздать въ себ эту наклонность (грхъ, чаще всего овладвающій людьми), и съ этой точки зрнія полагаемъ, что нравственный урокъ, получаемый отъ мистеріи Байрона, иметъ большую цнность’. (Джеффри).

Стр. 491.

Авель. Я жизнь мою не такъ люблю, какъ Бога.

Байронъ, видимо, очень основательно изучилъ свой предметъ, хотя онъ и позволилъ себ нкоторыя незначительныя отступленія отъ Библіи, въ которой эта сцена отличается большою точностью разсказа, но за то онъ глубоко проникъ въ душу обоихъ братьевъ. Если бы позволительно было приписывать автору драматическаго произведенія мысли и чувства кого-либо изъ его дйствующихъ лицъ, то мы затруднились бы ршить, съ кмъ въ такомъ случа можно было отождествить Байрона,— съ Каиномъ или съ Авелемъ: такъ онъ съумлъ усвоить характеръ каждаго изъ нихъ’. (Грантъ).

Стр. 492.

Авель умираетъ.

‘Въ общемъ, вся эта сцена построена тяжеловсно и неудачно. Нельзя не удивляться тому, что событіе, служащее развязкой драмы, представлено вопреки исторіи, совершенно случайнымъ и неожиданнымъ, вн всякой связи съ тмъ, что ему предшествуетъ. Каинъ, изображаемый въ Священномъ Писаніи неизмнно злымъ и завистливымъ, въ пьес Байрона никогда даже и не споритъ съ своимъ ‘братомъ и ничмъ не обнаруживаетъ своей зависти къ нему, кром разв одного только слова. Цлыхъ два акта и половина третьяго проходятъ безъ всякой подготовки къ кровавой развязк, и Авель падаетъ отъ удара, полученнаго имъ въ борьб не за свою жизнь, а за алтарь Іеговы, которому Каинъ угрожаетъ разрушеніемъ. Такимъ образомъ, для воображаемаго зрителя этой драмы ея развязка должна показаться не мене изумительной, какъ если бы Авель внезапно скончался отъ апоплексическаго удара, или если бы Каинъ вдругъ умеръ съ горя надъ его бездыханнымъ тломъ’. (Гиберъ).

Томасъ Муръ писалъ Байрону: ‘Я прочелъ ‘Фоскари’ и ‘Каина’. Первая изъ этихъ пьесъ не такъ понравилась мн, какъ ‘Сарданапалъ‘. Она отличается недостаткомъ, общимъ для всхъ этихъ мрачныхъ венеціанскихъ исторій,— неестественностью и невроятностью, и, несмотря на вс ваши старанія, вызываетъ у читателя только очень отдаленное сочувствіе. Но ‘Каинъ’ удивителенъ, ужасенъ,— его никогда нельзя забыть. Если я не ошибаюсь, онъ долженъ произвести на всхъ очень сильное и глубокое впечатлніе, многіе ужаснутся его богохульству, но вс должны будутъ преклониться передъ его величіемъ. Говорятъ объ Эсхил и его Промете, вотъ гд настоящій геній поэта — и дьявола!’

Отвчая Муру, Байронъ между прочимъ писалъ: ‘Что касается религіознаго вопроса, то неужели мн такъ и не удастся убдить васъ въ томъ, что, я не раздляю тхъ убжденій, которыя высказываются дйствующими лицами этой драмы и которыя многихъ такъ напугали? По моимъ понятіямъ объ изображеніи характеровъ, я, какъ, впрочемъ, вообще вс люди, одаренные воображеніемъ,— считаю необходимымъ воплощаться въ данное лицо въ то время, когда я его изображаю, но это воплощеніе прекращается, какъ только я отнимаю перо отъ бумаги’.

Критикъ ‘Эдинбургскаго Обозрнія’, Джеффри, выдержки изъ статей котораго уже приведены выше, въ окончательномъ своемъ заключеніи о ‘Каин’ говоритъ:

‘Хотя въ этой пьес находится много прекрасныхъ отдльныхъ мстъ и авторъ обнаруживаетъ въ ней, можетъ быть, гораздо больше энергіи, нежели во всхъ прочихъ своихъ драматическихъ произведеніяхъ, тмъ не мене мы должны выразить сожалніе о томъ, что она появилась въ печати. Лордъ Байронъ, конечно, не можетъ встртить съ нашей стороны ни церковническаго лицемрія, ни церковническихъ упрековъ, мы не станемъ называть его ученикомъ или апостоломъ Люцифера, и не станемъ говорить объ его поэзіи, какъ о гнусной смси богохульства и сквернословія. На, противъ, мы вполн готовы поврить, что онъ желаетъ только блага человчеству, и съ удовольствіемъ свидтельствуемъ, что его произведенія изобилуютъ изображеніями высокихъ и нжныхъ чувствъ и заключаютъ въ себ множество истинно возвышенныхъ и прекрасныхъ мстъ… Философія и поэзія — об хороши на своемъ мст, но мы не думаемъ, чтобы он удачно могли соединяться одна съ другою. Одна только жалкая и педантическая, поэзія въ состояніи заниматься метафизическими тонкостями и отвлечонными разсужденіями, и очень подозрительна та философія, которая стремится обосновать свои доктрины, дйствуя на страсти и на воображеніе. Но хотя подобная аргументація иметъ мало значенія въ школ, однако изъ этого вовсе еще не слдуетъ, чтобы она не производила извстнаго эффекта въ обществ. Наоборотъ, вредъ всхъ поэтическихъ парадоксовъ именно въ томъ и заключается, что они, выходя за предлы поэзіи и удаляясь отъ ея цли, не могутъ выдержать серьезной логической пробы. Намекъ на сомнительнаго качества мысль часто принимается за окончательное заключеніе, а будучи облеченъ въ красивую поэтическую форму, можетъ произвести самое вредное дйствіе. Поэтому мы а полагаемъ, что стихотворцамъ слдовало бы строго ограничиваться предлами общепринятыхъ врованій и морали или дйствительныхъ страстей и чувствованій человчества, и что поэтическіе мечтатели и софисты, стремящіеся создавать теоріи соотвтственно собственному фантастическому бреду, не опираясь на какой-либо авторитетъ или доводы разума, должны быть удаляемы изъ области литературы. Въ дл нравственнаго суда поэты являются неустранимыми свидтелями и могутъ давать свои показанія или ссылаться на факты какъ хорошіе, такъ и дурные, но мы сомнваемся въ ихъ прав постановлять произвольные приговоры, основанные только на ихъ прихоти, они являются въ нашихъ глазахъ подозрительными судьями, а нердко — и ненадежными адвокатами, когда дло касается важныхъ вопросовъ или общихъ принциповъ’.

Критикъ ‘Quarterly Review’, епископъ Гиберъ, заключаетъ свою статью слдующими словами

‘Ни въ одномъ изъ дйствующихъ лицъ мистеріи лорда Байрона мы но видимъ ни особенной силы, ни поэтическаго достоинства. Ева только въ одномъ случа выражается энергично, но даже и въ этомъ случа не обнаруживаетъ той глубины материнскаго чувства, какой можно было бы ожидать отъ женщины, потрясенной смертью любимаго сына. Адамъ читаетъ нравоученія безъ всякаго достоинства. Авель настолько же не уменъ, на сколько набоженъ. Люциферъ, хотя первое его появленіе задумано хорошо, своими сентенціями и саркастическими выходками напоминаетъ шотландскаго метафизика, аргументы, путемъ которыхъ Каинъ приходитъ къ нечестивымъ мыслямъ,— необходимость труда и страхъ смерти.— могутъ произвести подобное дйствіе лишь на слабый и неразвитой умъ. Притомъ, въ счастливйшемъ климат земного шара и посреди роскошной и могучей природы нелпо было бы описывать (да лордъ Байронъ этого и не длаетъ) т тяжкіе труды, которыхъ для Каина не существовало. Онъ представленъ, кром того, такимъ счастливымъ въ любви, такъ обожающимъ свою жену и ребенка, что у него вовсе не должно было бы быть наклонности къ тмъ мрачнымъ мыслямъ, которыя свойственны только не удовлетворенному самолюбію и порочной распущенности. Затмъ, хотя въ этой драм и встрчаются отдльныя мста, отличающіяся недюжиннымъ дарованіемъ, однако общій ея характеръ не настолько высокъ, чтобы сдлать незамтными указанные недостатки. Діалогъ отличается холодностью и принужденностью, описанія похожи на какія-то тни или на фантасмагорію: они слишкомъ искусственны и неясны. За исключеніемъ Ады, во всей пьесъ нтъ ни одного лица, въ судьб котораго мы были бы заинтересованы. Закрывая книгу, мы не удерживаемъ въ памяти ни одного выдающагося мста и сохраняемъ только общее впечатлніе, что Люциферъ наговорилъ много и сдлалъ мало, я что Каинъ былъ несчастенъ безъ всякой причины и золъ безъ всякаго повода. Но если ‘Каинъ’, какъ поэтическое произведеніе, ничего не прибавляетъ къ литературной слав лорда Байрона, то, съ другой стороны, мы вынуждены замтить, что его поэтическія несовершенства представляютъ лишь наименьшее изъ золъ. Конечно, въ этомъ произведеніи нтъ тхъ прямыхъ нападокъ на Священное Писаніе и на авторитетъ Моисея, о которыхъ говорятъ нкоторые изъ поклонниковъ и недоброжелателей поэта Выраженія Каина и Люцифера являются оскорбительными для благочестиваго слуха лишь настолько, насколько подобныя рчи вообще должны быть такими и насколько Мильтонъ позволилъ себ вложить ихъ въ уста подобныхъ же лицъ, въ соотвтствующихъ положеніяхъ. И хотя для насъ вполн ясны намренія атеистовъ и якобинцевъ нашей столицы, старающихся путемъ дешеваго изданія распространить эти рчи въ широкомъ кругу населенія, однако мы все-таки не думаемъ, чтобы оно могло принести дйствительно значительный вредъ, или что найдется много людей, способныхъ поддаваться этого рода внушеніямъ, не ведущимъ ни къ какому практическому результату’..

Съ этимъ заключеніемъ интересно сопоставить слдующій отрывокъ изъ частнаго письма епископа, написаннаго около того же времени:

‘По моемъ возвращеніи я былъ очень занятъ разборомъ драматическихъ произведеній лорда Байрона. Конечно, мн представился сіучай указать въ нихъ значительное количество недостатковъ, но я не думаю, что я отнесся къ нему несправедливо. ‘Pereant qui ante nos nostra dixerunt’. Мн пріятно было увидть, что я во многихъ отношеніяхъ сошелся съ Джеффри, но такъ какъ повтореніе доводовъ, уже высказанныхъ другими, ни къ чему бы не привело, то мн пришлось перемнить фронтъ и повести атаку на другую сторону крпости, мене удобную и притомъ бороться съ противникомъ, ведущимъ свои нападенія съ удивительнымъ вкусомъ и ловкостью’.

Критикъ журнала ‘Campbell’s Magazine’ писалъ:

‘Каинъ‘ гораздо выше ‘Сарданапала‘ и ‘Фоскари’. Впрочемъ, Байронъ все-таки не оправдалъ нашихъ ожиданій колоссальнымъ изображеніемъ перваго убійцы, ибо катастрофа является результатомъ не страсти, а внезапнаго взрыва ярости, и самъ Каинъ служитъ почти только орудіемъ сверхъестественной силы. Въ сущности вся пьеса представляетъ лишь рамку для поразительныхъ размышленій о смерти и жизни, о вчности и времени, для обширныхъ, но тусклыхъ описаній бездны пространства и для смлыхъ споровъ о великомъ вопрос происхожденія зла. Большая часть этихъ разсужденій о важныхъ предметахъ состоитъ изъ общихъ мстъ, но они изложены величественнымъ языкомъ и развиваются съ страшною смлостью. Въ частности, прямыя нападки на божественную благость не сильне многихъ однородныхъ мстъ у Мильтона, но он производятъ совершенно иное впечатлніе, потому что, читая ‘Потерянный Рай’, мы видимъ въ изображеніяхъ Бога и Сатаны только дв великія и противоположныя другъ другу силы, созданныя воображеніемъ поэта. Личныя свойства, придаваемыя Мильтономъ этимъ духовнымъ существамъ,— опредленное для нихъ мстопребываніе, матеріальная красота, въ которую онъ облекаетъ, все это устраняетъ изъ ихъ пререканій всякое нечистое представленіе. Но о Люцифер Байрона мы но знаемъ ничего, кром его рчей, онъ выдуманъ только для того, чтобы произносить эти рчи, которыя являются отвлеченными разсужденіями, совершенно посторонними для драматическаго собственно дйствія. Поэтъ и не пытался подражать пластическому искусству Мильтона,— тому искусству, съ какимъ авторъ ‘Потеряннаго Рая’ создалъ свое небо и, адъ и настоящую бездну пространства, какъ нчто вполн реальное, доступное нашему воображенію, и обрисовалъ фигуры своихъ ангеловъ съ точностью скульптора. Люциферъ въ Каин — скоре безтлесная абстракція, какая-то тнь догмата, и вся сфера его дйствія тускла, неопредленна, является лишь въ общихъ и неясныхъ очертаніяхъ. Безъ сомннія: далеко не дюжинное дарованіе обнаруживается даже и въ этомъ туманномъ очерк воздушнаго полета духа и его жертвы и въ обширной картин того фантастическаго міра, въ который они попадаютъ, но все это совсмъ не похоже на массивное величіе созданій Мильтона. Мы далеки отъ мысли обвинять лорда Байрона въ преднамренно нечестивыхъ цляхъ и хотя нкоторыя выраженія въ пьес и производятъ непріятное впечатлніе, однако мы вовсе не думаемъ, чтобы чтеніе этого произведенія могло имть какія-нибудь опасныя послдствія’.

Дж. Г. Байронъ

Каинъ.

КАИНЪ.

КАИНЪ.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

ПРИМЧАНІЯ КО ВТОРОМУ ТОМУ

Читайте также: