Преображенный урод, Байрон Джордж Гордон, Год: 1822 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Дж. Г. Байронъ

Преображенный уродъ.

Перев. А. Соколовскаго. Дополненъ впервые переведеннымъ на рус. яз. (П. О. Морозовымъ) отрывкомъ изъ 3-й части. Предисл. Евг. Аничкова

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

ПРЕОБРАЖЕННЫЙ УРОДЪ.

Фаустъ, проникнувшій въ самыя глубины человческаго знанія и разочаровавшійся въ ихъ совершенств, продалъ свою душу ради жизни и любви. Арнольдъ Байрона — не Фаустъ. Онъ — не великій мыслитель, не геній. Онъ просто жалкій калка, горбатый и хромой, и пока мы видимъ его еще не преображеннымъ, онъ рубитъ дрова для своей семьи, несчастнымъ и загнаннымъ ея членомъ, не годнымъ ни на что другое. Но онъ дерзнулъ. Когда онъ повредилъ себ руку неловкимъ ударомъ топора, и даже эта работа стала ему больше недоступна, онъ ршилъ броситься на ножъ, чтобы прекратить свое бренное прозябаніе. И это-то дерзаніе и привело его къ общенію съ нечистымъ духомъ. Вслдъ за однимъ дерзновеніемъ естественно должно было послдовать другое. Арнольдъ посягнулъ сначала на жизнь своего тла, а потомъ и на жизнь души, и это дерзаніе и сдлало его изъ калки героемъ. Теперь въ тло Арнольда вселяется злой духъ, а самъ онъ становится и красивымъ, и смлымъ, и знатнымъ, такъ что передъ нимъ сразу открывается весь Божій міръ, общающій ему и радость и успхъ.

Арнольдъ, такимъ образомъ, въ свою очередь, по своему преодолвъ страхъ передъ духомъ зла, также ринулся съ жадностью въ мятежный потокъ жизни, но только увлекли его на этотъ путь не метафизическія построенія, какъ гетевскаго Фауста, и не простое честолюбіе или даже корыстолюбіе, какъ Фауста народнаго, а то глухое и безысходное страданіе, какое причиняло ему его убожество, та гордость и смлость, что не дали ему примириться со своей участью.

‘Deformed transformed’ переноситъ трагедію Фауста въ чисто личную психологію.

Это драма строго лирическая, какъ почти вс произведенія Байрона. Не отношенія добра и зла, не проблема дерзанія, не попытка человка приподнять завсу дозволеннаго заинтересовали Байрона, а сама личность дерзновеннаго, отчаявшагося и посягнувшаго. И Арнольдъ по своему герой байроническій. Онъ принадлежитъ все къ той же семь, что и Манфредъ и Каинъ, и Корсаръ, и Донъ-Жуанъ. Даже мало этого. Арнольдъ не только герой лирическій, онъ герой личный. Его трагедія есть трагедія самого Байрона. Тутъ отразились и привели къ поэтическому творчеству чисто личныя и даже сокровенныя чувства впечатлительнаго поэта-честолюбца, влюбленнаго въ себя и страдающаго отъ всякаго малйшаго неуспха, малйшей неудачи, малйшей недостаточности ниспосланныхъ судьбою благъ.

Байронъ разсказываетъ, что какъ-то разъ мать назвала его ‘хромоножкой’. Что онъ не забылъ и не простилъ матери этой злой выходки, въ высшей степени характерно. Какъ же больно должно было отдаваться въ его сердц, когда, какъ пишетъ г-жа Шелли въ замтк на принадлежавшемъ ей экземпляр ‘Deformed transformed’, намеки на свою хромоту Байронъ встрчалъ и въ занимавшейся имъ такъ много періодической печати. Вотъ почему если первая сцена этой недоконченной драмы несомннно,— это бросилось въ глаза еще Муру, — не что иное, какъ своеобразное поэтическое преувеличеніе упомянутой вспышки матери-поэта, то Муръ былъ совершенно правъ, идя еще дальше и спрашивалъ себя: ‘не обязаны ли мы вообще появленію всей драмы только одному этому воспоминанію’ Байрона. Въ самомъ дл, вдь самъ Байронъ, хромоногій красавецъ, морившій себя голодомъ, изъ боязни, что отяжелвшее, ставшее тучнымъ тло его можетъ сдлать боле замтной его хромоту, Байронъ, постоянно заботившійся о своей физической сил и ловкости, залог легкости походки, Байронъ, державшій даже въ Венеціи верховыхъ лошадей и изъ всхъ упражненій боле всего любившій плаванье, быть можетъ, именно потому, что тутъ — верхомъ на кон или неутомимымъ пловцомъ—онъ уже больше не чувствовалъ мучившей его хромоты, этотъ Байронъ въ сущности былъ самъ нчто врод ‘превращеннаго извращеннаго’.

Въ этомъ, а ни въ чемъ другомъ, вдь и заключается главный и основной смыслъ всхъ его увлеченій. Байронъ вообще хотлъ ‘превратить’ себя въ героя своихъ мечтаній, преодолвъ вс внутреннія и вншнія препятствія, и для этого онъ всю жизнь неустанно старался пересилить, побороть, превозмочь вс безъ исключенія малйшія помхи, причинявшія уколы его самолюбію. Онъ вдь былъ не только хромой красавецъ, онъ былъ еще и ‘бдный пэръ’ въ стран, гд состоянія считаются лишь сотнями тысячъ, и богатство неизмнно должно быть сопряжено съ знатностью. И вотъ мы и видимъ, что Байронъ, входитъ въ палату наслдственныхъ законодателей, несмотря на свою сравнительную бдность, а отсюда и недостаточную знатность, съ гордо поднятою головою и вызывающе противопоставляетъ ихъ высокопоставленности свои демократическія симпатіи, которыя онъ и обнаруживаетъ сразу же, занявши мсто на скамь крайнихъ лвыхъ. И такъ же точно превозмочь свою бдность, замолчать ее и заставить и другихъ замолчать о ней стремился Байронъ безумной роскошью своего образа жизни и презрніемъ къ гонорару даже въ то Бремя, когда продажа наслдственнаго ‘Ньюстэдскаго Аббатства’ стала неизбжна. Эта черта вчнаго превозмоганія самого себя сказывается даже въ ребяческомъ стремленіи уврить себя и другихъ, что поэтическая работа ему ничего не стоитъ, что онъ пишетъ необыкновенно быстро и легко, безъ помарокъ и передлокъ, ради чего, по словамъ г-жи Шелли, Байронъ, раньше чмъ браться за перо, слагалъ свои стихи про себя и наизусть.

Превзойти самого себя во что-бы то ни стало и чего бы это ни стоило, превзойти себя какъ хромого, какъ наслдника уже разореннаго состоянія, какъ плохого поэта съ юношескихъ ‘Часовъ досуга’ — вотъ что составляло вчную заботу Байрона, вотъ въ чемъ причина большинства его дерзаній,— и политическихъ, и нравственныхъ, и художественныхъ, и философскихъ, и вотъ, что въ ‘Deformed transformed’ привело къ созданію образа Арнольда, продавшаго свою душу чорту, чтобы изъ горбуна и бдняка, презираемаго даже своей собственной матерью, стать вровень съ Цезаремъ, Алкивіадомъ, Митридатомъ.

Но какъ ни личенъ и даже затаенно личенъ сюжетъ ‘Deformed transformed’, онъ однако не составляетъ плода воображенія самого Байрона. Воображеніе Байрона на всегда осталось чисто лирическимъ. Придумывать онъ не умлъ. Это такъ ярко сказывается въ ‘Корсар’ и ‘Манфред’ Оттого цлая серія его драмъ — историческая, что впрочемъ было вполн въ дух времени и даже считалось чуть необязательнымъ для драматурга и оттого же, когда въ ‘Вернер’ историческій замыселъ почти отсутствуетъ, Байронъ драматизируетъ какой нибудь понравившійся ему разсказъ. Такой же разсказъ лежитъ въ основ и ‘Deformed transformed’. И тутъ Байронъ лишь переложилъ въ драматическую форму чужое, но подошедшее къ его личному настроенію. И онъ самъ изъ страха, что литературные противники опять будутъ преслдовать его совершенно неосновательными обвиненіями въ плагіатахъ, прямо и указалъ въ предисловіи свой источникъ. Разсказъ ‘Три брата’ написанъ Джошуа Пиккерстелемъ младшимъ и напечатанъ въ 1803 г. Арнольдъ здсь сынъ маркиза де Суврикура. Онъ восьми лтъ похищенъ разбойниками, а когда онъ вновь попадаетъ подъ отчій кровъ, онъ — калка, горбунъ съ уродливымъ, неправильнымъ плечомъ, и оттого его ждетъ уже не добрый пріемъ, а, напротивъ, самое враждебное отношеніе родныхъ. Сама мать говоритъ ему, что не только онъ долженъ желать смерти, но лучше было бы, если бы онъ никогда не появлялся на свтъ. И тогда-то, совершенно такъ же, какъ въ драм Байрона, Арнольдъ думаетъ о самоубійств. Но ршимости у него нтъ, и онъ самъ обращается къ нечистой сил, радостно идущей къ нему на помощь. Опять таки, какъ у Байрона, злой духъ проводитъ передъ Арнольдомъ извстнйшихъ красавцевъ, предлагая ему взять ихъ вншность себ. Арнольдъ увлеченъ особенно Митридатомъ, и вотъ въ рук его оказывается магическій кинжалъ. Вонзивъ его себ въ сердце, Арнольдъ превращается въ красавца. Построивъ первую часть своей драмы на этомъ разсказ, Байронъ во второй части вернулся однако къ историческимъ темамъ и превращенный Арнольдъ, о судьб котораго мы ничего не знаемъ изъ ‘Трехъ братьевъ’, становится сподвижникомъ Филиппа Бурбона при штурм Рима въ 1527 г. Это событіе, упомянутое въ ‘Charles the Fifth’ Робертсона (ed. 1798, II, pp. 313—329) подъ названіемъ Sacco di Roma, разсказанное Луиджи Гюччардини и Джакопо Буонапарте, восптое въ ‘Lamento di Roma’ и въ цломъ ряд итальянскихъ и французскихъ историческихъ псенъ, было извстно Байрону давно, а здсь въ Италіи, гд возникъ ‘Deformed transformed’ особенно ласкало воображеніе.

Въ новой своей драм, написанной въ Пиз въ 1822 г., Байронъ слилъ, такимъ образомъ, воедино вс четыре пріема своего драматическаго творчества. Лиризмъ личныхъ воспоминаній сочетался здсь и съ воспоминаніями изъ литературы повстей и съ историческими знаніями, а все это вмст было объединено общимъ замысломъ, навяннымъ гетевскимъ ‘Фаустомъ’.

Байронъ увлекся ‘Фаустомъ’ подъ вліяніемъ Шелли еще на Женевскомъ озер, гд жили вмст оба поэта. По словамъ Медвина, не зная по нмецки, нашъ поэтъ читалъ однако ‘Фауста’ лишь во французскомъ перевод, а еще больше слушалъ переводъ en regard боле образованнаго и литературнаго Шелли. И Гете сталъ на огромную высоту въ глазахъ Байрона. Поэтъ, не пожелавшій склонить свою гордую голову даже предъ Шекспиромъ и въ своемъ протест. противъ этого всеобщаго кумира, такъ странно превозносившій Попа, выказалъ полное уваженіе сврему великому собрату изъ Веймара, посвятивъ ему ‘Сарданапала’ и ‘Вернера’. Арнольдъ долженъ былъ стать байроновскимъ Фаустомъ. Сдлать сообразно своимъ собственнымъ творческимъ пріемамъ и своимъ затаенныиъ поэтическимъ грезамъ то же самое, что создалъ Гете,— вотъ, къ чему стремился Байронъ своимъ ‘Deformed transformed’.

Затя смлая и ей суждено было оказаться неудачной.

‘Deformed transformed’ — произведеніе слабое, что сознавалъ и самъ его авторъ. Это прямо сказалъ ему и Шелли, посл чего, замолчавъ существованіе второй рукописи, Байронъ бросилъ въ огонь написанныя уже дв части. Оттого драма эта увидла свтъ лишь въ 1824, изданная Джономъ Гэнтомъ. Появленіе ея, даже въ неоконченномъ вид, нельзя однако считать вполн неудачнымъ. О ней съ симпатіей отозвался самъ Гете. Онъ призналъ, что ‘чортъ былъ навянъ его Мефистофелемъ’, но самую драму Гете назвалъ ‘новой и оригинальной, полной генія и остроумія’.

Этотъ отзывъ Гете можетъ быть и объясняется прежде всего симпатіей великаго поэта къ тому, кого онъ изобразилъ во 2-й части ‘Фауста’ какъ сына Фауста и Венеры, но если вдуматься въ ‘Deformed transformed’, въ снисходительности Гете несомннно прійдется увидть и реальное основаніе. Надъ первой частью еще слишкомъ тяготетъ неуклюжій разсказъ ‘Три брата’, во второй — историческая завязка совершенно не нужна, а остроуміе чорта тяжело и вяло. Однако вотъ началась завязка любовнаго характера и въ отрывк третьей части нельзя не увидть зародыша интереснаго сюжета, оставшагося правда лишь чуть намченнымъ, но намекающаго на чисто-личныя и даже глубокія думы Байрона. Тутъ въ ненаписанной третьей части начинается все то, изъ-за чего Байрона влекло изобразить ‘извращеннаго превращеннымъ’, тутъ развивается его психологія, эта родная Байрону психологія отчаявшагося, посягнувшаго и дерзновеннаго. И только тутъ Арнольдъ начинаетъ жить. Только тутъ онъ впервые чувствуетъ себя и ‘превращеннымъ’. Теперь только, видя постоянно передъ глазами свою жалкую плоть, онъ можетъ вдуматься и почувствовать свое истинное отношеніе къ плоти превращенной. Раньше, во второй части, на пол брани въ свит Филиппа Бурбона подъ стнами Рима и посл въ самихъ его стнахъ, Арнольдъ вдь былъ слишкомъ упоенъ счастьемъ и успхомъ. Ему некогда было думать, его я какъ-бы дремало въ сладостномъ сн, упоенное радостнымъ сознаніемъ своей блестящей личности. Во второй части Арнольдъ — это какъ бы самъ Байронъ въ пору блестящаго успха ‘Чайльдъ-Гарольда’, когда хромоножка, ‘бдный пэръ’ и плохой рифмачъ превратился въ ласкаемаго первыми красавицами столицы свтскаго льва, отважнаго борца въ политик и превознесеннаго до небесъ поэта.

То событіе, которое заставляетъ Арнольда впервые вдуматься въ свое странное положеніе, это — его любовь къ Олимпіи.

Любитъ ли она его? Онъ обладаетъ ею, но, можетъ быть, это только благодарность? Да, она должна быть ему благодарна, но зачмъ эта благодарность? — да и существуетъ ли она?— Любви! Любви къ нему и не того, чтобы она ‘сносила покорно его любовь’, а чтобы ‘она шла ей на встрчу’, вотъ чего жаждетъ душа его, вотъ чего недостаетъ ему и что заставляетъ задуматься. И судя по одной только строчк въ репликахъ Цезаря-чорта чувствуется, что эти сомннія Арнольда и стоятъ въ центр его внутреннихъ терзаній, какъ превращеннаго и раздвоившагося, посл того, какъ чортъ, назвавшись Цезаремъ, оживилъ брошенное за негодностью обличье Арнольда. Тутъ мы и подходимъ къ самой существенной и основной черт замысла, только, увы, оставшейся не развитой, можетъ быть, изъ робости мысли, здсь впервые проявившейся у Байрона.

‘Вы ревнуете’, говоритъ Цезарь, ‘Къ кому’? спрашиваетъ Арнольдъ. ‘Можетъ быть къ себ самому’, летитъ ему отвтъ отъ этого двойника-искусителя, не заботящагося ‘объ всевдніи’, но знающаго то, что онъ хочетъ знать. Если Арнольдъ, сомнваясь въ любви Олимпіи, ревнуетъ къ самому себ, очевидно это Цезаря, вотъ кого полюбила его возлюбленная, — такъ странно женское сердце!— гораздо больше и сильне, чмъ его, блестящаго ‘прекраснаго и храбраго’ превращеннаго Арнольда. И вотъ тутъ-то начинается психологія раздвоенія, тутъ входимъ мы или врне должны бы были вступить въ трудныя дебри поэтическаго раздумья о двойственности человка. И тогда-то ‘Фаустовская драма’ и должна была стать далеко не простымъ подражаніемъ великому Гете.

Мы подходимъ тутъ къ самому сокровенному, что захотлось выразить Байрону. Но онъ унесъ это отъ насъ въ могилу. Онъ не проговорился. Не исповдалъ онъ своей внутренней тоски въ эти годы полнаго самосознанія и полной зрлости, когда молодость прошла и Байронъ стоялъ ‘посредин пути жизни’.

Любитъ ли Олимпія Арнольда или Цезаря,— вдь это казалось бы все равно, Вдь какъ можетъ это быть, чтобы Олимпія полюбила урода-чорта вмсто красавца-человка? Если она любитъ Цезаря, Арнольдъ долженъ былъ бы радоваться, отдлиться отъ чорта, одть свое первое обличье и все было бы хорошо. Наружность Цезаря — его наружность. Это его, и его самого, не превращеннаго любитъ Олимпія! Одна, единая, не раздвоенная личность Арнольда отъ этого не можетъ страдать. Казалось бы, въ образномъ изображеніи такого страданья не можетъ быть ни малйшаго смысла. Мучиться такимъ страданьемъ, значитъ просто напрасно терзать себя. Не все ли равно, какую метаморфозу нашего я полюбила женщина? Ну, она полюбила только одну вотъ эту, а не другую: ‘ничего’, любовь на лицо, она есть и несетъ свои радости. Но дло именно въ томъ, что не всякому ‘ничего’. ‘Ничего!’ Эти слова Цезаря заставляютъ думать, что и Байрону не было это ‘ничего’. Онъ не хотлъ лгать самому себ. Вотъ въ чемъ новая черта того чисто личнаго, затаеннаго лиризма, какимъ проникнута драма, и этотъ лиризмъ глубже и важне

Если Байронъ самъ былъ ‘извращенный превращенный’, если онъ самъ превращалъ и превратилъ себя, то это заставляетъ думать, что и раздвоеніе на Цезаря и Арнольда было также раздвоеніе, испытанное имъ самимъ. Передъ нимъ самимъ стояли два образа его я, дв метаморфозы и едва ли ему было безразлично, какая должна была бы вызвать любовь. Мы какъ будто видимъ здсь Байрона, задумавшагося надъ тмъ, кто же выше, кто настоящій его герой — этотъ свтскій левъ и повса, красавецъ и силачъ, наслдственный законодатель, гордый и независимый и революціонеръ, поэтъ, въ ‘часы досуга’, бросающій на бумагу строку за строкой свои непосредственно льющіяся, непринужденныя строфы, полныя огня и блеска,— или не онъ, а тотъ другой,упорно скрываемый, замалчиваемый, тотъ, кого Байронъ хотлъ бы, чтобы видлъ и зналъ только онъ одинъ, этотъ превосходимый, но не превзойденный, несмотря на все мишурное убранство, этотъ поэтъ, вовсе не Божіею волею, а упорнымъ трудомъ, этотъ красавецъ и силачъ, но калка, этотъ разоренный лордъ — наслдственный законодатель, отверженный великосвтскимъ судомъ чопорный родины, изгнанникъ и одинокій, возмутившійся и изстрадавшійся, а отсюда и отчаявшійся, посягнувшій и дерзновенный.

Евгеній Аничковъ.

ПРЕДИСЛОВІЕ,

Настоящее произведеніе основано частью на повсти ‘Три Брата’, много лтъ тому назадъ появившейся въ свтъ. Изъ этой-же повсти заимствовалъ М. Г. Льюисъ сюжетъ своего ‘Лсного Демона’. Частью-же настоящее произведеніе основано на ‘Фауст’ великаго Гёте. Теперь появляются только первыя дв части и начальный хоръ третьей. Остальное можетъ быть появится когда-нибудь поздне.

Дйствующія лица:

Мужчины. I

Неизвстный, потомъ — Цезарь.

Арнольдъ.

Герцогъ Бурбонскій.

Филибертъ.

Челлини.

Женщины.

Берта.

Олимпія.

Духи, солдаты, римскіе граждане, священники, крестьяне и другія лица.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Лсъ.

Входятъ Арнольдъ и Берта, его матъ.

БЕРТА.

Прочь съ глазъ моихъ, горбунъ!

АРНОЛЬДЪ.

Вдь я родился

Такимъ на свтъ.

БЕРТА.

Прочь, пугало ночное!

Прочь, выкидышъ изъ семерыхъ дтей,

Рожденныхъ мной.

АРНОЛЬДЪ.

О, Боже, еслибъ я

Былъ выкидышемъ точно и не видлъ,

Что значитъ свтъ!

БЕРТА.

О, да! но такъ какъ ты,

Къ несчастью, увидалъ его, такъ прочь

По крайней мр съ глазъ: ступай работать!

Когда твоя спина не шире прочихъ,

То выше ихъ и можетъ также гнуться

Подъ ношею.

АРНОЛЬДЪ.

Она ее несетъ!

Но сердце, къ сожалнію, не въ силахъ

Нести тяжелой ноши оскорбленій,

Которыми такъ горько удручаетъ

Его родная мать. Вдь, я люблю

Тебя, или любилъ по крайней мр,

А кто же кром матери способенъ

Откликнуться любовью къ существамъ,

Подобнымъ мн. Вдь, ты меня кормила:

За что же убивать меня?

БЕРТА.

Кормила

Затмъ, что ты былъ первымъ изъ дтей,

Рожденныхъ мной, и я тогда не знала,

Пошлетъ ли Богъ ребенка мн красивй,

Чмъ ты, негодный выбросокъ природы!

Прочь, говорю: ступай сбирать валежникъ!

АРНОЛЬДЪ.

Иду, но я молю тебя — не будь

Со мной жестока тахъ, когда я снова

Вернусь съ работы. Если братья крпче,

Красивй и стройнй меня, коль скоро

Они вольны во всхъ своихъ движеньяхъ,

Какъ лани, за которыми въ лсу

Охотятся — не отвергай меня

Хотя за то, что вс питались мы

Одною грудью.

БЕРТА.

Да, такъ ежъ сосетъ

Украдкой ночью молоко y матки,

Когда-жъ работница поутру въ часъ обычный.

Къ истерзанной подходитъ для удоя —

Находитъ вдругъ сосцы ея пустыми

И истомленными. Не смй считать

Дтей моихъ за братьевъ, а меня

За мать твою! Родивъ тебя на свтъ,

Я сдлала такую же ошибку,

Какъ курица, когда ее посадятъ

На яица зми. Прочь! говорю я.

(Уходитъ).

АРНОЛЬДЪ.

О, мать моя!.. Она ушла — и я

Обязанъ длать то, что мн велли.

Охотно перенесъ бы я мой трудъ,

Когда бы могъ надяться за это

На сдрво ласки. Что же мн начать?

(Начинаетъ рубить сучья и порзываетъ себ руку).

Ну, вотъ, теперь придется бросить все.

Проклятье этой крови, что течетъ

Такъ скоро и не кстати! За нее

Снести придется мн проклятій вдвое,

Когда вернусь домой! Домой? Увы!

Нтъ y меня ни дома, ни отчизны,

Ни племени. Я сотворенъ не такъ,

Какъ прочіе: мн не даны въ удлъ

Ихъ радости и счастье. Вправ ль даже

Истечь я кровью, какъ они? О, если бъ

Изъ каждой капли крови, что теперь

Теряю я, родилось по ехидн,

Которыя изжалили бъ людей,

Какъ я изжаленъ ими! Если бъ дьяволъ,

Съ которымъ любятъ сравнивать меня,

Пришелъ на помощь мн, его подобью!

Имя образъ демона, за что же

Лишенъ я власти демона? Иль нтъ

На то во мн достаточно желанья

И твердости? А между тмъ, довольно

Одной ничтожной ласки той, что мн

Дала увидть свтъ, чтобъ примирить

Меня съ моей наружностью. Займусь

Теперь моею раной.

(Подходитъ къ ручъю, чтобъ обмыть рану, и вдругь останавливается, увидя въ вод свое отраженье).

Да, они

Вполн, я вижу, правы: этотъ образъ,

Что отражаетъ зеркало природы,

Показываетъ ясно мн—какимъ

Я сдланъ ею. Нтъ, я не хочу

Смотрть на этотъ ужасъ и не въ силахъ

О немъ подумать даже! О, какъ гнусенъ

Я въ самомъ дл съ виду! Самъ ручей

Смется, кажется, изображая

Мои черты. Подумать можно, будто

Тамъ въ глубин таится страшный демонъ,

Приставленный пугать овецъ, когда

Он приходятъ пить.

(Помолчавъ немного).

Ужели буду

Я жить еще, позоря и себя,

И самый свтъ? Жить на печаль и горе

Той, что дала мн жизнь? Я вижу — кровь

Моя течетъ свободно изъ ничтожной

Царапины. Попробую открыть

Ей шире выходъ, пусть мои печали

Исчезнутъ вмст съ нею! Пусть земля

Возьметъ назадъ ужасный этотъ образъ,

Составленный изъ атомовъ земли же!

Пускай они разсются въ свои

Первичныя стихіи и затмъ

Вновь примутъ видъ любого гада, лишь бы

Не быть — чмъ я теперь! Пускай родятся

Изъ этой персти миріады новыхъ

Ничтожныхъ червяковъ! Вотъ ножъ. Посмотримъ,

Съуметъ ли подрзать точно такъ же

Онъ жизнь мою, дрянной, засохшій стебель,

Какъ рзалъ въ рощ свжіе сучки.

(Втыкаеть ножь въ землю остріемъ кверху).

Ну, вотъ мой ножъ готовъ — и я готовъ

Упасть на остріе. Взгляну еще

Въ послдній разъ на свтлый день, который

Не освщалъ ни разу существа

Презрнне меня, взгляну на солнце,

Напрасно посылавшее съ привтомъ

Свою мн теплоту. Съ какимъ весельемъ

Поютъ на вол птички! Пусть поютъ!

Я не хочу, чтобъ кто-нибудь жаллъ

О томъ, что я погибну. Пусть ихъ свжій

Веселый хоръ мн будетъ погребальнымъ

Напутствіемъ, засохшіе листы

Мн будутъ монументомъ, а ручей

Споетъ своимъ журчаньемъ надъ моей

Могилой пснь печали! Ну, мой ножъ,

Стой твердо предо мной, пока я брошусь.

(Готовый броситъея, онъ вдругъ останавливается, замтя внезапное волненіе въ ручь).

Ручей заволновался вдругъ безъ втра!

Такъ что жъ — ужели это перемнитъ

Мое намренье? Вода опять

Задвигалась — и этому причина

Не въ воздух: напротивъ, тутъ вмшалась

Какая-то таинственная сила

Въ подземной глубин. Но что я вижу?

Туманъ — не боле?

(Изъ ручья встаетъ туманъ, который, разсясъ, обнаруживаетъ высокую, черную фигуру).

Чего ты хочешь?

Ты духъ иль человкъ?

0x01 graphic

НЕИЗВСТНЫЙ.

Коль скоро въ людяхъ

Съединены и души, и тла,

То почему жъ не дать одно названье

Обоимъ имъ?

АРНОЛЬДЪ.

Ты съ виду человкъ,

Но можешь быть и дьяволомъ.

НЕИЗВСТНЫЙ.

На свт

Не мало сыщется людей, которымъ

Даютъ названье это, потому

Ты можешь, не обидя никого,

Считать меня иль тмъ, или другимъ,

По выбору. Но, впрочемъ, къ длу: ты

Ршился кончить жизнь самоубійствомъ.

Что жъ! продолжай!

АРНОЛЬДЪ.

Но ты мн помшалъ.

НЕИЗВСТЫЫЙ.

Что жъ это за ршимость, коль возможно

Ей помшать? Будь дьяволъ я, какимъ

Ты, кажется, меня еще считаешь,

Намренье твое не преминуло бъ

Отдать тебя во власть мою, но ты

Спасенъ моимъ явленьемъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я не думалъ

Считать тебя за дьявола, но образъ

Явленья твоего напоминалъ

Невольно дьявола.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Судитъ объ этомъ

Способенъ только тотъ, кому случалось

Бывать не разъ съ нимъ въ обществ, но ты

Не изъ такихъ. Когда жъ судить о вид

Его и о наружности, то стоитъ

Теб взглянуть лишь въ зеркало ручья.

Тогда ты самъ увидишь — кто изъ насъ

Похожъ на кривоногое созданье,

Пугающее глупую толпу.

АРНОЛЬДЪ.

Ты смешь насмхаться надъ моимъ

Природнымъ безобразіемъ?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Коль скоро бъ

Я вздумалъ посмяться надъ кривой

Ногой бизона иль надъ безподобнымъ

Горбомъ верблюда — оба эти звря

Сочли бъ мой смхъ наврно похвалой,

А между тмъ они, конечно, вдвое

Сильнй тебя и ловче, оба могутъ

Храбре нападать и защищаться,

Чмъ большинство способнйшихъ существъ

Твоей породы, Ты сказалъ: твой образъ

Теб дала природа, если такъ,

То надобно признаться, что она

Съ излишней добротою одарила

Тебя такими свойствами, какими

Приличне бъ украсить было ей

Другія существа.

АРНОЛЬДЪ.

Дай силу мн,

Съ какой бизонъ взрываетъ пыль копытомъ

Въ виду своихъ враговъ, иль одари

Меня терпньемъ корабля пустыни,

Покорнаго и ловкаго верблюда,

Чтобъ я сносилъ спокойно вс твои

Обидныя насмшки!

НЕИЗВСТНЫЙ,

Это я

Могу исполнить.

АРНОЛЬДЪ (изумленный).

Точно?

НЕИЗВСТНЬІЙ.

Да! Быть можетъ

Желаешь ты еще чего-нибудь?

АРНОЛЬДЪ.

Ты насмхаешься?

НЕИЗВСТНЬІЙ.

О, нтъ! Что пользы

Смяться надъ тобой, надъ кмъ смются

На свт вс. Подобная забава

Была бъ ничтожна слишкомъ. Ты не можешь

Меня понять на язык моемъ —

И потому я выражусь иначе:

Узнай же, что охотники не ходятъ

Войной на жалкихъ кроликовъ,— имъ нужны

Львы, кабаны и волки, всю же мелочь

Они предоставляютъ горожанамъ,

Что разъ въ году поднимутся на ловлю,

Въ надежд запасти себ для кухни

Такую дрянь. Мн по плечу смяться

Надъ высшими,— такъ обращу ли я

Вниманье на тебя?

АРНОЛЬДЪ.

Къ чему же ты

Со мною тратишь время? Я тебя

Не призывалъ.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Ты близокъ мн по мыслямъ,

Не отсылай меня. Ушедши разъ,

Я не явлюся такъ легко обратно

На помощь вновь.

АРНОЛЬДЪ.

Но что же можешь сдлать

Ты для меня?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Съ тобой я обмняюсь

Наружностью, коль скоро образъ твой

Теб такъ тягостенъ, ты жъ выбирай

Себ наружный видъ, какой захочешь.

АРНОЛЬДЪ.

О! если такъ, то ты наврно дьяволъ:

Онъ только можетъ согласиться быть

Похожимъ на меня.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Я покажу

Теб прекраснйшихъ людей, какіе

Когда-либо существовали въ мір,

Ты можешь выбирать.

АРНОЛЬДЪ.

Но на какихъ

Условіяхъ?

НЕИЗВСТННЫЙ.

Къ чему такой вопросъ?

Ты часъ назадъ готовъ отдать былъ душу,

Лишь только бъ стать похожимъ на другихъ,

Теперь же затрудняешься быть съ виду

Похожимъ на героя.

АРНОЛЬДЪ.

Нтъ, но я

Не смю и не долженъ погубить

За это душу.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Чья душа захочетъ

Жить въ этакой презрнной скорлуп?

АРНОЛЬДЪ.

Душа честолюбива, несмотря

На свой наружный образъ. Но какія жъ

Твои условія? Не должно ль мн

Скрпить ихъ кровью?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Не твоей.

АРНОЛЬДЪ.

Какой же?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Объ этомъ мы поговоримъ потомъ.

Я, впрочемъ, требовать съ тебя не буду

Излишняго затмъ, что ты, какъ вижу,

Способенъ на великія дла.

Ты долженъ будешь длать только то,

Что самъ захочешь: полная свобода

Въ твоихъ поступкахъ — вотъ мои условья.

Доволенъ ты?

АРНОЛЬДЪ.

На этомъ слов я

Ловлю тебя.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Такъ къ длу.

(Подходитъ къ ручью и затмъ говоритъ, обращаясь къ Арнольду).

Дай теперь

Твоей мн крови.

АРНОЛЬДЪ.

Для чего?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Я долженъ

Смшать ее съ волной ручья, чтобъ сдлать

Дйствительне чары.

АРНОЛЬДЪ (протягивая раненую руку).

Вотъ возьми

Хоть всю ее.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Пока довольно капли.

(Беретъ нсколько капель Арнольдовой крови и бросаетъ ихъ въ ручей).

Явись вереницею дивной

Прекрасныхъ тней хороводъ!

Услышьте мой голосъ призывный!

Явитесь: вашъ часъ настаетъ!

Послушные зову, явитесь—

И въ свтлыхъ, лазурныхъ волнахъ

Воздушной струей пронеситесь,

Какъ призракъ на Гарцскихъ горахъ!

Явитесь, какими вы были,

Чтобъ обликъ вашъ прежній, земной,

Помогъ безъ трудовъ и усилій

Мн васъ возсоздать предъ собой!

Возстаньте въ блестящемъ сіяньи

Изъ радужныхъ, свтлыхъ лучей,

Его исполняя желанья

И вол покорны моей!

(Указываетъ на Арнольда).

Могучее призраковъ племя,

Кмъ ни были бъ вы передъ тмъ,

Въ былое, далекое время,

Героемъ, софистомъ, вождемъ

Полковъ Македоніи, или

Однимъ изъ великихъ римлянъ,

Что всюду разгромъ приносили,

Гд былъ разбиваемъ ихъ станъ—

Явись вереницею дивной,

Прекрасныхъ тней хороводъ!

Услышьте мой голосъ призывный,

Явитесь: вашъ часъ настаетъ!

(Изъ волнъ появляются призраки и проходятъ передъ Неизвстнымъ и Арнольдомъ. Первымъ проходитъ призракъ Юлія Цезаря).

АРНОЛЬДЪ.

Кого я вижу?

НЕИЗВСТНЫЙ,

Предъ тобой стоитъ

Великій римлянинъ, съ орлинымъ носомъ

И черными глазами, что ни разу

Не встртилъ побдителя себ

И не видалъ земли, не сдлавъ тотчасъ

Ее землею римской, между тмъ,

Какъ самый Римъ послушно покорялся

Ему и прочимъ цезарямъ, принявшимъ

Прославленное имя по наслдству.

АРНОЛЬДЪ.

Но онъ плшивъ, мн жъ красота нужна,

Еще когда бъ я могъ принять съ его

Пороками и славу…

НЕИЗВСТНЫЙ.

Лобъ его

Былъ осненъ листвой изъ лавровъ больше,

Чмъ волосами. Цезарь предъ тобой!

Желаешь получить его наружность

Иль нтъ—скажи, но помни: я могу

Придать теб его лишь образъ, слава жъ,

Которой онъ покрытъ, надолго будетъ

Еще предметомъ распрей межъ людьми.

АРНОЛЬДЪ.

Я драться радъ, но добиваться славы

Мн Цезаря смшно. Пусть онъ исчезнетъ:

Видъ Цезаря, быть можетъ, и хорошъ,

Но мн онъ не годится.

НЕИЗВСТНЫЙ.

Значитъ, ты

Взыскательне, чмъ сестра Катона,

Мать Брута или даже Клеопатра

Въ шестнадцать лтъ, когда любовь людей

Настолько же въ глазахъ, насколько въ сердц.

Но будь по твоему,— исчезни, призракъ!

(Тнь Цезаря исчезаетъ).

АРНОЛЬДЪ.

Возможно ли, чтобъ такъ исчезъ безслдно

Тотъ человкъ, который потрясалъ,

Покуда жилъ, весь міръ?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Ты забываешь —

Какъ много онъ оставилъ за собой

Развалинъ и могилъ. Сіянье славы,

Которой онъ покрытъ, его спасетъ

Навки отъ забвенья, предъ тобой же

Лишь тнь его: она не больше значитъ,

Чмъ тнь твоя, отброшенная солнцемъ.

Она пряме и повыше: въ этомъ

Вся разница. Но вотъ, смотри, другая,

(Является тгь Алкивіада).

АРНОЛЬДЪ.

Кто это?

НЕИЗВСТНЫЙ.

Самый храбрый и красивый

Аинянинъ. Вглядись ему въ лицо.

АРНОЛЬДЪ*

Онъ далеко изящне, чмъ первый.

Какъ онъ хорошъ!

НЕИЗВСТНЫЙ.

Такимъ былъ на земл

Сынъ Клинія со свтлыми кудрями.

Желаешь ты имть его наружность?

АРНОЛЬДЪ.

О, если бъ мн дала ее природа

Отъ самаго рожденья! Но, имя

Возможность выбирать, я посмотрю,

Что будетъ дальше.

(Тнь Алкивіада исчезаетъ).

НЕИЗВСТНЫЙ.

Такъ смотри!

(Является тнь Сократа).

АРНОЛЬДЪ.

Какъ! Этотъ

Сатиръ, съ широкимъ носомъ, темной кожей

И выпученнымъ взглядомъ! Съ виду онъ

Походитъ на Силена, ростъ — ничтоженъ

И ноги — кривы. Я согласенъ лучш

Читайте также: