КЪ СТОЛТІЮ СО СМЕРТИ КАНТА (1804-1904).
І.
Личность Канта въ изображеніи его современниковъ.
1.
(Продолженіе слдуетъ).
П. Тихомировъ.
К столетию со смерти Канта, Тихомиров Павел Васильевич, Год: 1904
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Тихомиров П. В. К столетию со смерти Канта (1804-1904): [1. Личность Канта в изображении его современников] // Богословский вестник 1904. T. 1. No 2. С. 317-335 (2-я пагин.). (Начало.)
12 февраля 1804 года (по нов. стилю) въ Кенигсберг скончался въ 80-лтнемъ возраст знаменитый философъ Иммануилъ Кантъ. Въ ныншнемъ 1904 году 12 февраля (по нашему старому стилю это будетъ 30 января) исполняется со дня его смерти ровно 100 лтъ. Весь образованный міръ по этому поводу считаетъ своимъ долгомъ нарочито вспомнить отнюдь, впрочемъ, и не забытаго, a продолжающаго во всей подобающей полнот оказывать свое вліяніе на умы, отца новйшей философіи. Прежде всего, конечно, и въ наиболе грандіозныхъ размрахъ устраиваетъ рядъ разнообразныхъ юбилейныхъ празднествъ въ память Канта его отечество — Германія. Въ настоящую минуту (эти строки пишутся 10 янв. с. г.) трудно даже приблизительно сказать, чмъ именно и какъ почтитъ нмецкій народъ память самаго геніальнаго изъ творцовъ его духовной культуры. Мы знаемъ только, что во всхъ университетскихъ и многихъ не университетскихъ городахъ уже вырабатываются программы предстоящихъ Кантовскихъ торжествъ. Въ послднихъ примутъ участіе университеты, другія ученыя и учебныя учрежденія, города, общества и пр. Необъятная и теперь уже литература о Кант станетъ еще обширне, — нкоторыя новыя книги появляются уже и теперь. По иниціатив Галльскаго университета основывается международное Кантовское общество, органомъ котораго становятся извстныя ‘Kantstudien’. Но и въ другихъ странахъ, кром Германіи, насколько намъ извстно, этотъ Кантовскій юбилей тоже не остается не отмченнымъ. Университеты, ученыя общества и философскіе журналы разныхъ странъ уже готовятся къ нему. Спрашивать о томъ, насколько Кантъ заслуживаетъ такого всемірнаго юбилея, было бы боле чмъ странно. Въ настоящее время все, что иметъ хотя-бы отдаленную связь съ философіей, частію обусловлено, — прямо или косвенно, положительно или отрицательно,— Кантомъ, частію-же, во всякомъ случа, стоитъ къ нему въ какомъ-либо отношеніи. Что-же касается насъ русскихъ, то для насъ Кантъ иметъ почти такое-же значеніе, какъ и для нмцевъ, потому что и господствующая y насъ досел философія-то есть почти исключительно нмецкая. И для насъ 30 января (12 февраля) нравственно обязательно вспомнить великаго Канта и его безсмертное дло!
Въ Европ уже праздновали однажды Кантовскій юбилей. Это было въ 1881 году, когда исполнилось сто лтъ со времени выхода перваго изданія ‘Критики чистаго разума’, главнаго произведенія Канта. И тогда появилось чрезвычайно много крупныхъ изслдованій, мелкихъ рефератовъ и журнальныхъ статей о Кантовой философіи, освщающихъ ее съ самыхъ различныхъ сторонъ. Естьли и должна-ли быть какая-нибудь разница между этимъ юбилеемъ и празднуемымъ въ ныншнемъ году? Съ формальной стороны такую разницу указать очень легко: въ 1881 году праздновалось столтіе Кантовской философіи или, по крайней мр, ея главнаго ядра (‘Кр. ч. р.’), въ ныншнемъ-же 1904 году истекаетъ сто лтъ съ тхъ поръ, какъ самъ творецъ этой философіи сошелъ въ могилу, — если, слдовательно, тогдашняя юбилейная литература посвящена была преимущественно философіи Канта, то теперь она должна заняться главнымъ образомъ личностью самого Канта, — вдь юбилеи его философскихъ трудовъ уже вс давно прошли, такъ какъ за нсколько лтъ до смерти Кантъ уже пересталъ приготовлять что-либо изъ своихъ работъ для печати, и послднія по времени появленія въ свтъ его сочиненія изданы уже другими лицами. Но съ принципіальной точки зрнія подобнаго рода отдленіе личности отъ ея дла не выдерживаетъ никакой критики, такъ какъ вдь и интересуемся-то мы Кантомъ только потому, что онъ написалъ свои безсмертныя философскія творенія, a безъ этого онъ былъ-бы забытъ всего черезъ какой нибудь десятокъ лтъ посл своей смерти, — безспорно поэтому, что и юбилейная литература ныншняго года должна быть (да, конечно, и будетъ) посвящена главнымъ образомъ тоже Кантовой философіи, — личностью Канта будутъ интересоваться въ той мр, въ какой она объясняетъ его міровоззрніе и проливаетъ свтъ на особенности его философіи. Тмъ не мене, намъ кажется, что такое утилитарное и, можно сказать, эгоистическое отношеніе къ Канту, — только какъ къ элементу и фактору современной умственной культуры, который надо понять и оцнить, чтобы лучше использовать, — было-бы не вполн справедливымъ, по крайней мр, съ нравственной точки зрнія. Чувство благодарности и симпатіи даже къ дятелямъ отдаленнаго прошлаго отнюдь не есть фикція. Оно не можетъ быть такъ живо и интенсивно, какъ въ отношеніи къ лично извстнымъ намъ людямъ, но если человчество окончательно утратитъ способность къ нему и перестанетъ его понимать, то это будетъ только крупнымъ шагомъ въ сторону этическаго матеріализма, т. е. послужитъ не къ чести человчества, и понятіе ‘благодарнаго потомства’. сдлавшись архаическимъ и смшнымъ выраженіемъ, въ тоже время будетъ звучать и вчнымъ упрекомъ для тхъ, кому оно стало смшно… Вотъ почему во глав своихъ скромныхъ этюдовъ по поводу наступающаго Кантовскаго юбилея мы сочли вполн умстнымъ помстить нсколько словъ о личности Канта и притомъ — безъ нарочитаго намренія пролить чрезъ это какой-либо новый свтъ на генезисъ его философіи, a единственно съ тою цлью, чтобы дать возможность любителямъ и почитателямъ этой философіи взглянуть на Кенигсбергскаго мудреца не изъ столтняго далека, не чрезъ призму накопившихся въ теченіе вка вокругъ его имени разнородныхъ историческихъ, положительно-философскихъ, полемическихъ, этическихъ, политическихъ и мн. др. интересовъ, a непосредственно, какъ-бы переносясь къ его гробу, y котораго друзья покойнаго и близко знавшіе его люди длятся своими воспоминаніями о немъ и своими впечатлніями отъ него. Дальнйшіе-же наши очерки будутъ касаться уже философіи Канта и ея значенія для насъ. Въ 1804 году, т. е. въ самый годъ смерти Канта, въ Кенигсберг изданы были три книги, содержащія біографію и характеристику покойнаго философа и написанныя близко знавшими его людьми. Авторомъ первой былъ Р. Б. Яхманъ, директоръ педагогическаго института въ Іенкау близъ Данцига. Его личное обращеніе съ Кантомъ продолжалось въ теченіе десяти лтъ съ 1784 по 1794 г. Онъ былъ ученикомъ Канта и его ‘amanuensis’ или ‘famulus’ {Famulus въ прежнее время назывался въ нм. университетахъ студентъ или молодой докторъ, прислуживавшій изв. профессору при его лекціяхъ, исполнявшій разныя его порученія и бывшій его посредникомъ въ сношеніяхъ съ студентами — по распредленію мстъ въ аудиторіи, по выдач разнаго рода свидтельствъ и т. п. Теперь famuli — явленіе сравнительно рдкое, но все-таки встрчаются.}. Какъ онъ самъ говоритъ въ своемъ предисловіи, онъ стоялъ въ близкихъ дружескихъ отношеніяхъ къ философу и часто имлъ случай наблюдать послдняго въ самыхъ разнообразныхъ отношеніяхъ его жизни. Онъ имлъ во всякое время дня доступъ въ домъ къ Канту, принималъ участіе въ его званыхъ обдахъ, a равно и былъ приглашаемъ въ общество, гд бывалъ Кантъ. Что онъ правильно понималъ Канта, объ этомъ онъ самъ заключаетъ изъ обращенной къ нему послднимъ за четыре года до своей смерти просьбы — написать его біографію. Книга его изложена въ форм 18 писемъ къ какому-то его другу и озаглавливается: ‘Immanuel Kant geschildert in Briefen an einen Freund von Eeinhold Bernhard Jachmann’. Она носитъ эпиграфъ: ‘nil majus generatur ipso, nec viget quidquam simile aut secundum’. Вторымъ біографомъ является И. Э. Боровскій, архіепископъ Прусскій {Людвигъ Эрнстъ фонъ Боровскій — единственный евангелическій архіепископъ въ Германіи (род. 1740 г. 17 іюня въ Кенигсберг, ум. 1831 г. 9 ноября), — началъ свою карьеру полковымъ священникомъ въ 1762 г., потомъ былъ съ 1770 г. городскимъ пасторомъ въ Кенигсберг, въ 1809 г. произведенъ въ званіе оберконсисторіальрата, въ 1812 г. — генералъ-суперинтендентъ, въ 1816 получилъ титулъ епископа и, наконецъ, въ 1829 г.— евангелическаго архіепископа.}. Онъ былъ слушателемъ Канта въ самые первые годы его преподаванія въ Кенигсбергскомъ университет. Потомъ въ бытность свою Кенигсбергскимъ городскимъ пасторомъ онъ сблизился съ нимъ и въ 1792 г. составилъ его біографическій очеркъ для реферата въ К—скомъ нмецкомъ обществ. Этотъ очеркъ онъ далъ на просмотръ самому Канту съ просьбой проврить. Кантъ прочиталъ и сдлалъ на поляхъ рукописи нкоторыя поправки, но, возвращая ее автору, просилъ (письменно) до его смерти не длать изъ этой біографіи никакого публичнаго употребленія. Очеркъ этотъ, въ указаніемъ сдланныхъ Кантомъ поправокъ, и вошелъ въ составъ изданной Боровскимъ въ 1804 г. книги въ качеств ея первыхъ трехъ главъ. Въ двухъ-же остальныхъ главахъ (она вся состоитъ изъ 5 главъ) онъ даетъ частію дополненія и иллюстраціи къ своему предшествующему изложенію, частію-же касается такихъ предметовъ, которые неудобно было трактовать въ рукописи, представлявшейся самому Канту (напр., свои личныя впечатлнія, нкоторыя анекдотическія происшествія и т. п.). Здсь-же говоритъ онъ объ отношеніи Канта къ религіи, о его смерти и погребеніи. Книга Боровскаго озаглавливается: ‘Darstellung des Lebens und Characters Immanuel Kants von Ludwig Erriet Borowski’. Наконецъ, авторомъ третьей изъ упомянутыхъ книгъ является Э. A. X. Басьянскій, діаконъ при одной изъ Кенигсбергскихъ церквей. Васьянскій поступилъ въ Кенигсбергскій университетъ въ 1772 г. на медицинскій факультетъ, но потомъ перешелъ на богословскій (въ 1773 или 1774 г.,— этого онъ самъ точно не помнитъ). Кантъ сдлалъ его своимъ ‘ainanuensis’ и дозволилъ безплатно слушать свои лекціи, вслдствіе чего В. оказался въ боле близкихъ отношеніяхъ съ профессоромъ, чмъ другіе студенты. Это продолжалось до 1780 г., когда В. окончилъ курсъ и поступилъ на службу — сначала канторомъ, a потомъ діакономъ. Въ теченіе 10 лтъ затмъ, до 1790 г., знакомство его съ Кантомъ не поддерживалось, a въ этомъ году они случайно встртились на свадьб y одного профессора. Здсь они разговорились, вспомнили старину, Кантъ попросилъ проводить его до дому и пригласилъ бывать y себя. Посл того онъ сталъ часто звать своего бывшаго ученика къ себ обдать, вмст съ другими своими друзьями, при чемъ убдился въ его большихъ хозяйственныхъ способностяхъ. Когда въ 1794 г. Яхманъ, помогавшій обыкновенно Канту въ различныхъ хозяйственныхъ предпріятіяхъ,— напр., при перездк съ квартиры на квартиру, при найм новой прислуги и т. п.,— ухалъ изъ Кенигсберга, Кантъ попросилъ Васьянскаго, жившаго неподалеку отъ его дома, взять на себя общее завдываніе его хозяйствомъ и имуществомъ. Васьянскій при этомъ пріобрлъ его неограниченное довріе. Въ послдніе годы жизни Канта онъ сталъ ежедневнымъ его компаньономъ, организовалъ уходъ за нимъ и посл его смерти, по его духовному завщанію, былъ душеприкащикомъ и исполнителемъ послдней воли покойнаго. Свои воспоминанія Васьянскій озаглавилъ: ‘Immanuel Kant in seinen letzten Lebensjahren. Ein Beitrag, zur Kenntnis seines Characters und huslichen Lebens aus dem tglichen Umgange mit ihm von E. A. Ch. Wasianskci’.
Какъ видимъ, вс три книги, уже вслдствіе личныхъ отношеній ихъ авторовъ къ Канту и своего появленія въ самый годъ его смерти, должны представлять высокій интересъ свжестью и непосредственностью своихъ сообщеній и характеристикъ. Это — не научно обработанныя біографіи, a живыя воспоминанія. Само собою понятно, что для послдующихъ научныхъ обработокъ они должны имть значеніе главныхъ первоисточниковъ и дйствительно имютъ таковое. Лучшія изъ извстныхъ намъ жизнеописаній (Куно Фишера, Паульсена и др.) большинство своихъ фактовъ и данныхъ черпаютъ именно отсюда. Другіе источники даютъ біографическаго матеріала сравнительно гораздо меньше. Мы, предполагая познакомить читателей съ изображеніемъ личности Канта въ этихъ первоисточникахъ, отнюдь не собираемся дать новую обработку его біографіи,— для этого намъ нельзя было-бы ограничиться только этими источниками, не смотря на всю ихъ важность,— a хотимъ именно воспроизвести (конечно, въ очень сокращенномъ и неполномъ вид) ихъ отзывы, сужденія, характеристики и сообщенія, ничего къ нимъ не прибавляя и, по возможности, воздерживаясь отъ комментаріевъ. Это ближе всего будетъ соотвтствовать намченной нами выше задач воздать дань благодарнаго вниманія личности Канта независимо отъ тхъ или иныхъ историко-философскихъ и утилитарныхъ интересовъ. Но мы не думаемъ, чтобы, давая такое изолированное воспроизведеніе, мы ужъ ровно ничего не длали тмъ самымъ въ интересахъ критической обработки Кантовскаго біографическаго матеріала. Какъ всякая изоляція изучаемаго явленія помогаетъ лучше опредлить его свойства, такъ, полагаемъ мы, и наше непредзанятое воспроизведеніе существеннаго содержанія каждой изъ разсматриваемыхъ книгъ, есть, во всякомъ случа, шагъ къ критической ихъ оцнк. Мы легче потомъ можемъ судить о тенденціяхъ каждаго автора, о степени правильности въ его пониманіи Канта и т. п. A книги Яхмана, Боровскаго и Васьянскаго, безспорно, заслуживаютъ внимательнаго и разносторонняго изученія,— конечно, въ виду важности ихъ предмета. Наконецъ, въ 1904 году вдь и он переживаютъ свой столтній юбилей {Первоначальныя ихъ изданія стали теперь уже библіографической рдкостью. Поэтому нкто Alfons Hofmann въ Галле переиздалъ ихъ вс въ одной книг подъ общимъ заглавіемъ: ‘Immanuel Kant. Ein Lebensbild nach Darstellungen seiner Zeitgenossen Jachmann, Borowski und Wasianski. Halle a. S.’ 1902. SS. XIV+412. Книга Яхмана занимаетъ здсь стр. 1—148, Боровскаго 149—280 и Васьянскаго 281—432. Изданы он Гофманомъ почти безъ всякихъ перемнъ. Послднія коснулись только нсколько устарвшаго правописанія (замненнаго современнымъ) и нкоторыхъ малоупотребительныхъ иностранныхъ словъ (замненныхъ нмецкими). Что-же касается сокращеній, то собственно въ текст ихъ нтъ, отброшены только длинныя предисловія авторовъ и приложенія къ книг Боровскаго (кром No 6, которому самъ Кантъ придавалъ особенное значеніе), не представляющія цнности для пониманія личности Канта, его развитія и его ученой и профессорской дятельности (Vgl. Vorrede des Herausgebers, SS. VIII—IX).}.
Яхманъ, какъ мы сказали, ведетъ свое изложеніе въ форм писемъ. Первое письмо, какъ и слдовало ожидать, открывается выраженіемъ чувствъ по поводу смерти Канта. ‘Мой дорогой другъ,— пишетъ авторъ,— извстіе о смерти моего великаго учителя и друга, конечно, потрясло меня, хотя упадокъ его силъ въ послдніе годы его жизни не только подготовилъ меня и каждаго другого изъ его почитателей къ предстоящему концу, но даже длалъ таковой и для него, я для насъ желательнымъ и т. д.’ (SS. 3—4). Сказавъ дале о томъ, что Кантъ былъ ‘великій и замчательный человкъ’, ‘безсмертный философъ, ученый и писатель’, и что весьма было-бы желательно, чтобы его ‘въ той-же мр любили и цнили, какъ учителя и человка, въ какой удивляются ему и почитаютъ его, какъ философа’, Яхманъ находитъ въ этомъ для себя достаточное побужденіе дать посильное изображеніе личности покойнаго,— его характера, привычекъ и жизненныхъ отношеній (S. 4). При этомъ онъ торжественно завряетъ своего друга, которому пишетъ: ‘все, что Вы прочитаете въ этихъ моихъ письмахъ, я слышалъ изъ устъ самого Канта и имлъ возможность наблюсти и узнать при моемъ близкомъ дружескомъ общеніи съ нимъ’. Что касается формы этихъ сообщеній, то въ интересахъ правдивости и врности предмету, авторъ отказывается отъ какой-либо методической и систематической обработки, предоставляя это будущему біографу, a желаетъ дать простыя, хотя, можетъ быть, и нсколько отрывочныя воспоминанія (SS. 4—5). На самомъ дл однако въ его письмахъ есть планъ и предметный распорядокъ, хотя и не особенно строгій и послдовательный.
Предметомъ 1-го письма является юность Канта. Свднія объ этомъ предмет — очень скудны, потому что Кантъ, какъ замчаетъ авторъ, ‘по-видимому, намренно избгалъ подробныхъ разговоровъ о своей юности и только случайно длалъ тогда объ этомъ то или иное сообщеніе’ (S. 5). Кантъ родился 22 апрля 1724 г. въ Кенигсбергскомъ предмсть близъ Заттлерштрассе отъ родителей, принадлежавшихъ къ низшему мщанскому сословію. Отецъ его Іоганнъ Георгъ Кантъ по ремеслу былъ шорникъ (ременныхъ длъ мастеръ) родомъ изъ Мешеля. Предки-же его съ отцовской стороны были выходцами изъ Шотландіи. Мать Канта называлась Регина Доротея, урожд. Рейтеръ. Родители Канта вступили въ бракъ въ 1715 г. и имли всего 6 человкъ дтей,— четырехъ дочерей и двухъ сыновей. Первымъ ихъ ребенкомъ была дочь, умершая въ молодыхъ годахъ, a вторымъ сынъ Иммануилъ — нашъ философъ. Братъ его, умершій нсколько ране Иммануила, былъ самымъ младшимъ въ семь, онъ былъ пасторомъ въ Курляндіи. Сестры повышли замужъ за Кенигсбергскихъ мщанъ. Мать умерла въ 1737 г. (когда Иммануилу было 13 лтъ), a отецъ — въ 1746 г. Дядя его съ материнской стороны по имени Рихтеръ (?), зажиточный сапожникъ, еще при жизни родителей помогалъ ему матеріально въ школьные и студенческіе годы и при его магистерской промоціи (SS. 5—6). Первоначальное образованіе Кантъ получилъ сначала въ городскомъ училищ, a потомъ посщалъ Collegium Fridericianum, во глав котораго, въ качеств инспектора, стоялъ извстный піетистъ Шиффертъ. Изъ этого послдняго заведенія въ 1740 г. К. и перешелъ въ университетъ. Воспитаніе какъ въ родительскомъ дом, такъ и въ школ было всецло піетистическимъ. Кантъ часто вспоминалъ и хвалилъ это піетистическое воспитаніе, приписывая ему, на основаніи своего личнаго опыта, большое вліяніе на сердце я нравственность въ смысл гарантированія отъ порочныхъ увлеченій (S. 6). Какъ мальчикъ, онъ былъ довольно разсянъ и забывчивъ. Однажды, какъ онъ самъ разсказываетъ, по дорог въ школу онъ заигрался на улиц съ однимъ товарищемъ, a книги отложилъ къ сторонк на землю. Отправляясь затмъ въ школу, онъ совершенно забылъ о нихъ и вспомнилъ уже только тогда, когда он ему понадобились для употребленія, за что, конечно, подвергся наказанію. Съ другой стороны, тогда-же онъ обнаруживалъ иногда и большое присутствіе духа и сообразительность. Вздумавъ однажды перейти по одной перекладин, положенной чрезъ наполненную водой канаву и сдлавъ всего нсколько шаговъ, онъ вдругъ почувствовалъ, что перекладина страшно качается подъ его ногами. Ни стоять на мст, ни вернуться назадъ было невозможно безъ риску свалиться въ воду. Тогда онъ, устремивъ глаза на противоположный берегъ и не смотря себ подъ ноги, быстро побжалъ по перекладин и благополучно достигъ твердой земли (S. 7). Учился онъ въ своей коллегіи хорошо, но — не настолько, чтобы его учителя могли провидть въ немъ будущую знаменитость (S. 8).
Письмо 2-ое представляетъ продолженіе біографіи. Въ университет наибольшее вліяніе имлъ на Канта профессоръ Кнутценъ, бывшій по словамъ Яхмана, вообще очень популярнымъ и извстнымъ въ университетскихъ и ученыхъ кругахъ. Какой планъ занятій избралъ себ К. въ ун-т, это ни Яхману, ни другимъ его друзьямъ не удалось узнать. Не могъ этого сообщить ему и извстный университетскій другъ К—а, съ которымъ они были на ‘ты’, докторъ Труммеръ. Можно только приблизительно сказать, что онъ штудировалъ преимущественно т. н. ‘humaniora’ — математику, философію и латинскихъ классиковъ, изъ послднихъ онъ потомъ даже въ глубокой старости цитировалъ часто по памяти цлые довольно длинные отрывки (S. 9). По окончаніи университетскаго курса, онъ взялъ мсто домашняго учителя въ семейств помщика Гиллезена въ Арнсдорф близъ Морунгена. Въ Кенигсбергъ онъ возвратился только черезъ 9 лтъ посл того для занятія приватдоцентуры. О своемъ домашнемъ учительств онъ любилъ потомъ шутить и уврялъ, что, можетъ быть, въ цломъ мір не было худшаго гувернера, чмъ онъ,— ему никогда не удавалось приспособиться къ дтскому пониманію (SS. 9—10). Сдлавшись приватдоцентомъ (съ 1755—56 уч. года), Кантъ пробылъ въ этомъ званіи цлыхъ 15 лтъ, до 1770 г., когда, наконецъ, получилъ ординатуру — сначала по математик, a потомъ перешелъ на логику и метафизику. Въ качеств приватдоцента, онъ получалъ крайне ничтожный доходъ отъ’своихъ лекцій и долженъ былъ очень экономить въ расходахъ, чтобы не впасть въ нужду. Скопивши, тмъ не мене, себ при этихъ условіяхъ 20 фридрихсдоровъ (повидимому, около 155 руб. на наши теперешнія деньги), онъ ршилъ не прикасаться къ этой сумм, a беречь ее на случай болзни, и исполнилъ свое ршеніе, хотя одно время его заработки были такъ ничтожны, что онъ вынужденъ былъ для удовлетворенія своихъ насущныхъ нуждъ распродать понемногу свою довольно значительную библіотеку. Пріобртенная имъ уже въ это время слава выдающагося математика и натурфилософа доставила ему предложеніе отъ имени Фридриха В. ординарной профессуры въ Галле вмст съ чиномъ тайнаго совтника, но онъ отклонилъ его, не желая оставлять Кенигсбергскаго университета (SS. 10—11).
Письмо 3-е содержитъ характеристику умственныхъ способностей Канта. Онъ обладалъ, по наблюденіямъ Яхмана, рдкой памятью словъ и предметовъ и удивительною силой воображенія. Эти способности онъ сохранилъ во всей полнот до своего 70лтняго возраста. Онъ безошибочно цитировалъ по памяти длинные отрывки изъ древнихъ и новыхъ поэтовъ. Такъже твердо помнилъ онъ и разныя историческія и географическія подробности. Однажды онъ съ такою технической точностью и подробностью описалъ Вестминстерскій мостъ, что присутствовавшій при этомъ англичанинъ, урожденецъ Лондона, спросилъ его, сколько лтъ онъ прожилъ въ Лондон и не архитекторъ-ли онъ по профессіи, между тмъ Кантъ ни разу не вызжалъ изъ Пруссіи и архитектурой не занимался. Другой подобный-же случай былъ съ описаніемъ Италіи. Будучи 60 лтъ, онъ занялся химіей и пріобрлъ такія точныя знанія, что знаменитый химикъ того времени Гагенъ былъ прямо изумленъ и считалъ непостижимымъ, какъ можно однимъ чтеніемъ, безъ помощи наглядныхъ экспериментовъ достигнуть такихъ совершенныхъ познаній (SS. 14—15). Затмъ Яхманъ отмчаетъ чрезвычайную способность анализировать всякія понятія и вскрывать ошибку въ самыхъ сложныхъ и запутанныхъ разсужденіяхъ, тогда какъ способность комбинировать понятія и давать отсюда положительное построеніе была слабе (SS. 15—16). Отъ этого отзыва,— прибавимъ мы,— нашъ біографъ могъ-бы и воздержаться, такъ какъ въ первой своей части онъ является лишь общимъ мстомъ, a во второй довольно рискованнымъ, чтобы не сказать боле. Гораздо удачне слдующее указаніе — на оригинальность Кантовскаго мышленія, при чемъ Яхманъ разуметъ подъ этимъ его малую способность понимать чужіе философскіе взгляды. Способность эта становилась все меньше, чмъ боле онъ проникался своими собственными идеями, ‘такъ что подъ конецъ Кантъ не понималъ почти никого другого, кром самого себя’. ‘Для него не было ничего трудне, какъ вникнуть въ чужую (философскую) систему. Сочиненія своихъ противниковъ онъ понималъ только съ величайшимъ трудомъ… Онъ сознавался въ этомъ самъ и обыкновенно поручалъ чтеніе подобныхъ сочиненій своимъ друзьямъ’, которые и должны были потомъ длать ему сообщенія о прочитанномъ и сопоставлять чужіе взгляды съ его собственными (S. 17). Другія подробности, какими Яхманъ характеризуетъ умъ Канта, высказываются частію голословно, a частію довольно невразумительно (преобладаніе разсудка и разума надъ силой сужденія, остроуміе) (SS. 18—19).
Въ 4-мъ письм Кантъ выступаетъ предъ нами, какъ профессоръ. Кантъ читалъ много лекцій (не мене 12 въ недлю) и по разнымъ предметамъ. Кром обязательныхъ лекцій (т. н. ‘ffentliche Vorlesungen’) на философскомъ факультет,— обыкновенно по логик и метафизик, a когда до него доходила очередь, то и по педагогик,— онъ читалъ приватные курсы по физик, естественному праву, морали, раціональной теологіи, антропологіи и физической географіи (въ послдніе годы значительно меньше) (SS. 19—20). Лекціи свои онъ обыкновенно читалъ по утрамъ отъ 7 до 9 ч., a по субботамъ отъ 8 до 10 ч., такъ какъ отъ 7 до 8 ч. занимался репетиціями. Къ лекціямъ своимъ онъ относился чрезвычайно аккуратно, Яхманъ сообщаетъ, что за все время, какое онъ помнитъ, Кантъ не пропустилъ ни одной лекціи. Читалъ онъ обыкновенно безъ тетрадки. По философіи въ университет были введены учебники — по логик Мейера, a по метафизик Баумгартена. Кантъ держался этихъ учебниковъ только въ распорядк своего учебнаго матеріала, обработкуже давалъ ему совершенно самостоятельную. и очень часто въ дух противоположномъ учебнику. Физику онъ читалъ по Эркслебену, a по прочимъ предметамъ составлялъ свои собственные курсы (SS. 20—21). Говоря собственно о манер чтенія, Яхманъ находитъ, что Кантовы лекціи нельзя было назвать легкими для пониманія. Послднее затруднялось еще тмъ, что онъ нердко уклонялся отъ темы и, когда видлъ это, возвращался къ ней посредствомъ неожиданнаго замчанія: ‘in summa, Милостивые Государи!’ Во время лекціи онъ обыкновенно упорно смотрлъ на какоголибо одного близъ сидящаго студента, при чемъ какая-нибудь необычность въ костюм или наружности послдняго (оторванная пуговица, такъ называемая тогда ‘геніальная вншность’ — напущенные на лобъ длинные волосы, голая шея, открытая грудь) уже разстраивала его мысли, и онъ начиналъ путаться и сбиваться (SS. 22. 25). Къ студентамъ онъ относился съ любовью и всегда сочувствовалъ проявленіямъ ихъ юношеской живости и либерализма. Студенчество онъ ставилъ выше всхъ другихъ классовъ общества и потому, напр., былъ крайне недоволенъ, когда нкоторые студенты начинали въ манерахъ и костюм подражать приказчикамъ (S. 26). Впослдствіи, въ качеств декана философскаго факультета, онъ былъ строгимъ экзаменаторомъ, но никогда не предъявлялъ къ экзаменующимся непомрныхъ требованій. Былъ онъ и ректоромъ. Въ этой должности онъ зарекомендовалъ себя, какъ отечески снисходительный начальникъ (SS. 27—28).
5-ое письмо изображаетъ Канта, какъ ученаго. Для насъ это письмо въ настоящемъ случа не представляетъ большого интереса, тмъ боле, что авторъ и не говоритъ здсь чего-либо такого, что мы гораздо лучше его не могли-бы видть изъ собственныхъ сочиненій Канта.
Наибольшій интересъ представляютъ 6-ое и 7-ое письма, рисующія нравственный характеръ Канта. Прирожденными свойствами его сердца были, по словамъ Яхмана, благородство, доброжелательность, любезность и дружелюбіе. Но онъ и сознательно много трудился надъ выработкой своего нравственнаго характера. Настроеніе y него по большей части было радостное и веселое. Даже когда его отрывали отъ серьезной и важной работы, онъ никогда не обнаруживалъ угрюмости или кислаго настроенія. Аффектамъ онъ вообще поддавался очень трудно, ‘его духъ былъ почти всегда самъ себ равенъ’. Раздражить его могло только упорное противорчіе собесдника и еще скоре прислуги, но и тутъ онъ быстро успокаивался (SS. 33—34). Къ людямъ ко всмъ онъ относился одинаково просто и участливо, не различая званія, состоянія и національности. ‘Достаточно было быть только человкомъ, чтобы встртить въ немъ участливаго совтника и помощника’. Яхманъ называегь это ‘истиннымъ и подлиннымъ чувствомъ своего мірового гражданства (wahrer und echter Weltbbgersinn)’ (S. 35). Заботливость его о томъ, чтобы ни для кого не стать причиной зла, доходила иногда до смшного. Однажды во время обда съ гостями слуга его разбилъ стаканъ. Кантъ сейчасъ-же веллъ собрать вс осколки на тарелку и поставить передъ собой. Посл обда онъ объявилъ своимъ гостямъ, что не довряетъ слуг выбросить осколки въ безопасное мсто, и предложилъ всмъ сообща отыскать таковое. Долго они ходили по саду и искали,— Канту все казалось, что гд-бы осколки ни выбросили, они могутъ кому-нибудь повредить. Наконецъ выбрали мсто y старой стны, вырыли тамъ глубокую яму и торжественно погребли въ ней останки стакана (S. 36). Отмчаетъ затмъ Яхманъ и его трогательную любовь къ дтямъ, проявлявшуюся при всякомъ случа и между прочимъ, напримръ, въ семейств его друга Мотерби или по отношенію къ маленькимъ племянникамъ и племянницамъ самого Яхмана. Кантъ былъ радъ, когда къ нему приходили дти, и охотно длалъ имъ разные маленькіе подарки (S. 37). Глубокой правдивостью Канта объясняетъ его біографъ отвращеніе его ко всякаго рода тщеславію, изысканности и аффектаціи. Особенно сильно негодовалъ онъ, когда имъ самимъ хотли воспользоваться, какъ средствомъ для удовлетворенія тщеславія. Но, съ другой стороны, не любилъ онъ также и аффектированной скромности, особенно, когда она переходила въ неряшливость (напр., въ одежд). Въ юношахъ онъ даже находилъ умстной нкотораго рода свтскость и съ этою цлью совтовалъ своимъ молодымъ друзьямъ при всякой возможности пользоваться обществомъ образованныхъ женщинъ. Послднее онъ считалъ единственнымъ средствомъ для смягченія и облагороженія нравовъ. Изысканной и напыщенной рчи онъ прямо не переносилъ и избгалъ разговаривать съ такими людьми (SS. 41—42).
Въ сужденіяхъ о самомъ себ Кантъ всегда былъ скроменъ, a о другихъ, не исключая и своихъ противниковъ, безпристрастіемъ. Но вмст съ тмъ онъ обладалъ весьма опредленнымъ сознаніемъ своихъ заслугъ и значенія и большой чувствительностью какъ къ оказываемому ему вниманію, такъ и къ проявляемому пренебреженію. Знаки вниманія со стороны разныхъ ученыхъ и высокихъ особъ видимо очень его интересовали. Такъ на него произвело большое впечатлніе, что Фридрихъ Вильгельмъ II послалъ къ нему профессора Кизеветтера для ознакомленія съ его устнымъ преподаваніемъ, a князь-епископъ Вюрцбургскій на свой счетъ отправилъ въ Кенигсбергь проф. Рейса переговорить съ нимъ о нкоторыхъ предметахъ его философіи.
Столь-же лестно было ему и вниманіе министровъ фонъ Цедлица, фонъ Шреттера, фонъ Массова, канцлера фонъ Шреттера и другихъ подобныхъ особъ. Но и вниманіе его учениковъ,— въ форм, напр., привтственной депутаціи съ рчью,— трогало его очень сильно. Привтствіе въ стихахъ съ 66 днемъ рожденія, поднесенное Яхманомъ и проф. Кизеветтеромъ, очень его обрадовало (SS. 44—45). Съ другой стороны, и пренебреженіе сильно задвало его гордость, и онъ въ этихъ случаяхъ не стснялся открыто обнаруживать свое неудовольствіе. Графъ фонъ С, недовольный однимъ сочиненіемъ Канта, когда пріхалъ въ Кенигсбергъ, не сдлалъ ему визита. Хозяинъ того дома, гд остановился графъ, ршилъ созвать для него лучшее Кенигсбергское общество и пригласилъ, между прочимъ, Канта. Но послдній прямо заявилъ, что если графъ С. не сдлаетъ ему визита, онъ не пойдетъ,— и дйствительно не пошелъ (S. 46). Самостоятельность и независимость считалъ онъ основой всякаго жизненнаго счастья. Поэтому, напр., онъ принципіально избгалъ долговъ. Въ годы его приватдоцентства его единственный сюртукъ такъ износился, что нкоторые его зажиточные друзья сочли необходимымъ очень осторожно предложить ему денегъ на новую одежду. Кантъ и въ старости еще выражалъ радость, что имлъ тогда достаточно силы оказаться отъ этого предложенія. ‘Съ спокойнымъ и радостнымъ сердцемъ могъ я всегда сказать — herein! если стучали въ мою дверь, потому что я врно зналъ, что за дверью не стоитъ кредиторъ’, — такъ любилъ онъ не разъ говорить. Онъ уврялъ, что въ жизнь свою ни разу никому не былъ долженъ ни хеллера (S. 47).
Какъ уже упоминалось, Кантъ не мало прилагалъ и сознательныхъ стараній къ выработк своего нравственнаго характера, но плодомъ этихъ усилій едва-ли не были только довольно курьезныя ‘правила’, да поступки, близко граничащіе съ чудачествомъ. По крайней мр, приводимые въ подтвержденіе этого примры почтя не говорятъ о чемъ либо большемъ. По природ Кантъ былъ склоненъ всегда дйствовать по первому впечатлнію. Вслдствіе этого, ему нердко приходилось попадать въ очень непріятныя или неловкія положенія. Всякій разъ посл этого онъ сердился на свою необдуманность и, чтобы предотвратить ее на будущее время, вырабатывалъ для подобнаго случая ‘максиму’ (правило), которой посл уже и слдовалъ неуклонно. Такъ какъ каждая максима пріурочивалась къ очень частному, спеціальному случаю, то неудивительно, что подобныхъ правилъ накопилось y Канта великое множество. ‘Постепенно вся его жизнь сдлалась цпью правилъ’, говоритъ Яхманъ (S. 48). Вотъ нкоторые примры, иллюстрирующіе сказанное. Однажды, возвращаясь съ прогулки, Кантъ встртилъ недалеко отъ своей улицы графа X. въ кабріолет. Графъ остановился, слзъ поздороваться съ Кантомъ и, такъ какъ была очень хорошая погода, предложилъ ему немного прохаться за городъ. Кантъ, не долго думая, слъ съ нимъ въ кабріолетъ, и они похали. Графъ, стараясь зарекомендовать предъ Кантомъ съ лучшей стороны какъ своихъ рысаковъ, такъ и свое искусство править, халъ довольно лихо, Канта-же, не привыкшаго къ такой зд, это безпокоило и страшило. Прохавъ чрезъ нсколько лежащихъ близъ города имній, графъ предложилъ ему навстить одного своего друга, жившаго за милю отъ города. Изъ вжливости К. долженъ былъ согласиться. Въ конц концовъ онъ вернулся домой только въ 10 ч. веч., натерпвшись страха и крайне недовольный. Тогда-же онъ выработалъ себ правило: ‘никогда впередъ не садиться въ экипажъ, который не имъ самимъ нанятъ и которымъ онъ не можетъ распорядиться по своему усмотрнію, a также — никогда не принимать приглашенія съ кмъ-нибудь прохаться’ (SS. 48—49). Другой примръ. Другъ его докторъ Труммеръ посовтовалъ ему отъ запора ежедневно принимать одну пилюлю. Впослдствіи, когда это стало мало помогать, докторъ Яхманъ (братъ автора) посовтовалъ ему удвоить число этихъ пилюль. Кантъ согласился, но тогда-же сообразилъ, что вдь, пожалуй, этому увеличенію пріемовъ и конца не будетъ. Поэтому онъ поставилъ себ правиломъ: ‘никогда во всю жизнь не принимать въ день боле двухъ пилюль’ и упорно держался этого правила, не смотря на то, что въ послдніе годы, по мннію врачей, ему положительно были необходимы боле сильные пріемы (S. 49). Или вотъ еще. Онъ страстно любилъ табакъ, но поставилъ себ за правило выкуривать въ день только одну трубку, такъ какъ не могъ ршить, сколько ему будетъ довольно. Если ему попадалась большая трубка, въ которую входило нсколько меньшихъ, то онъ очень охотно ею пользовался, такъ какъ это не было противъ правила, не выкурить вторую трубку, хотя-бы и маленькую, онъ ни въ какомъ случа не соглашался (S. 50). Впрочемъ, иногда подобная врность своимъ правиламъ и ршеніямъ получала и очень трогательный видъ. Сынъ его друга Николовіуса задумалъ основать книжную торговлю и подлился своими планами съ Кантомъ. Послдній очень одобрилъ этотъ проектъ, и при этомъ y него сорвалось общаніе, что онъ постарается быть полезнымъ его будущему учрежденію. Впослдствіи Кантъ отдавалъ ему вс свои изданія за ничтожную полистную плату, не смотря на то, что другіе книгоиздатели предлагали ему несравненно большій гонораръ (S. 51).
Очень интересны воспоминанія Яхмана о дружескихъ отношеніяхъ Канта, составляющія ^предметъ 8 го письма. Эти отношенія занимали чрезвычайно крупное мсто въ жизни Канта. ‘Горячее чувство дружбы’ Яхманъ считаетъ одной изъ самыхъ выдающихся и рзко выраженныхъ чертъ его характера. У него было много друзей изъ самыхъ разнообразныхъ сословій и возрастовъ. Къ нимъ принадлежалъ между прочимъ самъ Яхманъ, его братъ врачъ, докторъ Труммеръ, оберфинанцратъ Влемеръ, англійскій купецъ Гринъ, директоръ банка Руфманъ, купецъ Мотерби, профессоръ Краусъ и мн. др. (SS. 53 ff.). Ho самымъ близкимъ, любимымъ и довреннымъ другомъ Канта во всю его жизнь былъ англичанинъ Гринъ, съ которымъ онъ сблизился совершенно случайно и довольно страннымъ образомъ. Во время англо-американской войны Кантъ гулялъ однажды посл обда въ Денгофскомъ саду и встртилъ тамъ одного изъ своихъ знакомыхъ въ обществ совершенно неизвстныхъ ему людей. Онъ вступилъ съ своимъ знакомымъ въ разговоръ, въ которомъ приняли участіе и прочіе, Разговоръ быстро сошелъ на злобу дня, при чемъ К. горячо сталъ на сторону американцевъ и порицалъ англичанъ. Вдругъ къ нему подскакиваетъ съ разъяреннымъ видомъ одинъ господинъ изъ этой компаніи,объявляетъ,что онъ — англичанинъ, чувствуетъ себя оскорбленнымъ какъ лично, такъ и за всю свою націю и требуетъ удовлетворенія, т. е. дуэли. Кантъ нисколько не смутился отъ этого яростнаго нападенія, a продолжалъ развивать свои мысли дале, при чемъ отстаивалъ ту точку зрнія, что каждый человкъ долженъ обсуждать подобныя міровыя событія, какъ гражданинъ цлаго міра, безъ ущерба для своего патріотизма. При этомъ онъ былъ такъ краснорчивъ и убдителенъ, что Гринъ, — свирпымъ англичаниномъ оказался именно онъ,— былъ пораженъ. Онъ вполн согласился съ идеями Канта, дружески протянулъ ему руку, попросилъ извиненія за свою вспышку, проводилъ до дому и просилъ навстить себя какъ нибудь. Присутствовавшій при всей этой сцен купецъ Мотерби,— компаньонъ Грина по торговымъ дламъ,— разсказывалъ Яхману, что ‘Кантъ во время этой своей рчи казался ему и всмъ присутствовавшимъ какъ-бы одушевленнымъ небесною силою и навсегда привязалъ къ себ ихъ сердца. Съ тхъ поръ Кантъ и Гринъ стали неразлучными друзьями. Впослдствіи сравнительно ранняя смерть Грина нанесла сердцу Канта неисцлимую рану. Кантъ нашелъ въ Грин человка съ большими познаніями и съ такимъ большимъ умомъ, что, по его собственнымъ словамъ, онъ въ своей ‘Критик чистаго разума’ не написалъ ни одного предложенія, котораго-бы предварительно не поставилъ на обсужденіе Грина. Этой оцнкой Кантъ въ особенности дорожилъ, потому что Гринъ былъ человкъ въ высшей степени безпристрастный и не былъ приверженъ ни къ какой философской систем. Гринъ по своему характеру былъ рдкій человкъ, отличавшійся строгой честностью и истиннымъ благородствомъ, но съ большими странностями,— настоящій чудакъ или, какъ говорятъ англичане, ‘whimsical Man’,— y котораго каждый день протекалъ по извстнымъ неизмннымъ правиламъ. Гиппель для своего ‘человка по часамъ’ взялъ за образецъ именно Грина. Вотъ одинъ мелкій, но характерный примръ. Однажды съ вечера Канть общалъ Грину на слдующій день въ 8 ч. д. похать съ нимъ прокатиться. Гринъ на утро въ 3/4 8-го уже ходилъ по своей комнат вполн одтый съ часами въ рук, въ 50 мин. 8-го онъ надлъ шляпу, безъ 5 м. въ 8 взялъ палку и съ первымъ ударомъ стнныхъ часовъ. ровно въ 8, слъ въ экипажъ и похалъ. Дорогой онъ увидлъ спшившаго къ нему Канта, который опоздалъ всего на 2 минуты, но онъ не остановился и не взялъ его съ собою, потому что это было противъ условія и противъ его (Грина) правилъ. Въ обществ этого умнаго, благороднаго, хотя и страннаго, человка Кантъ находилъ такъ много пищи для своего ума и сердца, что они стали видться ежедневно, и въ теченіе многихъ лтъ ежедневно по нскольку часовъ К. проводилъ y Грина. Обыкновенно онъ приходилъ къ послднему посл обда, заставалъ его спящимъ въ кресл, садился рядомъ, предавался своимъ мыслямъ и тоже засыпалъ. Потомъ приходилъ директоръ банка Руфманъ и длалъ то же самое, пока, наконецъ, въ извстное время не появлялся Мотерби и будилъ всю компанію. Посл того они до 7 часовъ предавались интереснйшимъ разговорамъ. Это общество расходилось обыкновенно такъ аккуратно ровно въ 7 часовъ, что Яхманъ нердко слыхалъ, какъ сосдніе обыватели говорили: ‘еще нтъ 7 часовъ, потому что профессоръ Кантъ еще не проходилъ’. По субботамъ они вс оставались y Грина ужинать. Въ этотъ день къ нимъ присоединялся еще шотландскій купецъ Гэй. Эта дружеская связь падаетъ на средній возрастъ Канта. Она, безспорно имла громадное и ршающее вліяніе на выработку его характера и сердца. Смерть Грина, помимо своего нравственнаго значенія для Канта, внесла также большія перемны и въ самую его жизнь. Съ тхъ поръ онъ пересталъ ходить по вечерамъ куда-либо въ гости и пересталъ ужинать, какъ-бы желая посвятить памяти умершаго друга то время какое онъ чаще всего проводилъ именно въ его обществ (SS. 54—58).