К 100-летию Пушкинского лицея
К 100-летию Пушкинского лицея
(19 октября 1811 г. — 19 октября 1911 г.)
К.Я. Грот. Пушкинский лицей (1811 — 1817). Бумаги первого курса, собранные академиком Я.К.Гротом.
К 100-летию Пушкинского лицея, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. В. Розанов
Благочестивая в науке семья Гротов все продолжает подвизаться на словесно-книжном поле: Конст. Яковл. Грот, сын приснопамятного академика Якова Карл. Грота, наставника императора Александра III, издал к столетию Александровского лицея, бывшего ‘Царскосельского’, которое исполняется 19 октября 1911 года, огромный том, документально живописующий быт, историю и нравы, капризы и веселости, успехи и неуспехи отроческого гнездышка Пушкина… Бумаги, составляющие этот том, все были собраны его отцом, и по ним он составил дважды изданную книгу: ‘Пушкин, его лицейские товарищи и наставники’. Конст. Як. Грот, однако, справедливо думает, что самые ‘бумаги’ эти достойны издания во всей полноте своей, не только для ученых, для которых ‘все важно’, но и для широких образованных слоев общества, для которых перелистать и местами погрузиться в чтение этих ‘документов’ так же занимательно, как и в каждую новую книжку ‘Русск. Архива’ или ‘Русск. старины’, а по питомцам лицея и привлекательнее даже. Спасибо трудолюбивому профессору… Все Гроты отличаются какою-то благочестивою, благородною памятью: для первого ‘Большого Грота’ лицей был священен, как место собственного воспитания, сливавшееся с местом воспитания любимейшего и величайшего поэта Пушкина, посещения коего он еще помнил. Пушкин посетил лицей два раза, в 1828 г. и в 1831 году. О первом посещении Я.К.Грот рассказывает: ‘Мы (воспитанники лицея) следовали за ним тесною толпою, ловя каждое его слово. Пушкин был в черном сюртуке и белых летних панталонах. На лестнице оборвалась у него штрипка, он остановился, отстегнул ее и бросил на пол, я с намерением отстал и завладел этою драгоценностью, которая после долго хранилась у меня. Из разговоров Пушкина я ничего не помню, да и почти не слышал: я так был поражен самим его появлением, что не умел даже и слушать его, да притом по всегдашней своей застенчивости шел позади других…‘ В словах ‘о своей застенчивости‘ будущего светилы науки сказалась вся его натура: а рассказ о ‘штрипке’ как-то символичен для всей его последующей биографии и даже для биографии рода Гротов… Не улыбайтесь ‘штрипке’: ведь тогда он был мальчиком. Но почтеннее и умнее поднять ‘штрипку’ Пушкина, нежели выругать Пушкина, над чем потом старались тысячи русских мальчиков, именно этого возраста (нигилизм)… С умения благоговеть к крошке, к незаметному, к мелочи, — благоговеть или быть внимательным — и начинается человеческая культура. Цивилизацию начал не тот, кто разбил горшок, а кто сделал горшок: вот ответ русскому нигилизму, который состоит из разрушения, надеется на разрушение, возвел разрушение в религию и построил теорию истории, как теорию разрушения и разрушений. Это — дикарь, изменник и разбойник, которого нужно умертвить, ибо он сам грозит все умертвить: это единственный, который может быть умерщвлен. Нигилизм — сатана прогресса, антихрист цивилизации, проклятие всего на земле ‘лучше’, и все на земле, вся земля в праве на него восстать и убить его, как своего единственного врага, или, вернее, объединителя всех враждебных сил… ‘Nihil’ противоположно ‘Pan’: и ‘Pan’ должно убить ‘Nihil’. A ‘Pan’ начинается со ‘штрипки’, в том, чтобы ‘поднять’ мелочь и долго ее ‘хранить’: не унизить, не оплевать, а поднять и поцеловать. И ‘штрипку’ Пушкина, и ученическое его стихотворение, — с ошибками в грамматике, — да еще дав fac simile этих ошибок. Пушкина, потом Дельвига, потом всех, кого можно, о ком сохранилась память, кто жил и даже если он не оставил памяти, то помянем и ‘безымянных’… Вот культура: лес на останках леса же, город на пепелище города, слияние живых и мертвых в универсальный и вечный организм любви, организм взаимного уважения, где никто не забыт и не непочтен никто — самый безымяннейший! Это и есть ‘Пап’ культуры: антитезис ее нигилизму, где один таскает другого за волосы, и каждый только о себе кричит, что он что-нибудь значит… Грот именно шел ‘в застенчивости сзади‘: но благодарность к любящему (т.е. к Гроту) перенесла его через головы торжественной вереницы нигилистов (Чернышевский, Писарев), которые все шествовали ‘впереди всех’ и теперь совершенно забыты, как самые последние, самые ненужные.
Но оставим их, вечную боль нашего ума. В день 100-летнего юбилея К. Як. Грот принесет в дар Пушкинскому музею, основанному при Александровском лицее, все бумаги и документы, собранные его отцом, но перед этою сдачею подлинников он передаст в дар обществу их типографское и фотографическое их воспроизведение. Тут и ученические журналы, и официальные отметки об успехах и прилежании всех питомцев во всех науках. О Пушкине записано: ‘Более понятливости и вкуса, нежели прилежания, но есть соревнование. Успехи хороши довольно (русск. и латинск. яз.), при всей остроте и памяти нимало не успевает’ (немецк. яз.), ‘худые успехи, без способностей, без прилежания и без охоты, испорченного воспитания’ (у адъюнкт-профессора Рененкампфа), ‘весьма понятен, замысловат и остроумен, но не прилежен вовсе и успехи незначущие’ (по логике и нравственности), ‘острота, но для пустословия, очень ленив и в классе нескромен, успехи посредственные’ (по математике), ‘более дарования, нежели прилежания, рассеян. Успехи довольно хороши’ (по географии и истории), и — ‘по нравственной части’ оценка, которая собственно остается верною до конца жизни Пушкина и свидетельствует о незаурядном глазе наблюдателей-воспитателей лицея: ‘Мало постоянства и твердости, словоохотен, остроумен, приметно и добродушен, но вспыльчив с гневом и легкомысленен’. Точь-в-точь таким он поднимал пистолет на Дантеса, ‘каков в колыбельку, таков и в могилку‘.
Ни одно учебное заведение в России не имеет таких особенных, личных отношений к литературе, как Александровский лицей, бывший ‘Царскосельский’… и будущий ‘Пушкинский’, как его уже поминутно переименовывают в печати, всегда почти зовут в обществе, и, может быть, когда-нибудь официальность уступит этому народному ‘крещению’… ‘Александровских’ заведений и учреждений так много, что лицей тонет в их числе, теряет яркое и славное в своей истории, почему и за что его любят, ‘Пушкинский лицей’ — в самом названии говорит свою историю, говорит о том, как он стал драгоценен ‘россиянам’, и может стать словом. Имя императора Александра I так перегружено содержательностью: Отечественная война и Священный союз, Сперанский и Аракчеев имеют такой в себе вес и значительность, что свирель Пушкина как — мается возле них, и уступит из этого мавзолея дел и событий один лицей — имени ‘Пушкина’, т.е. официально переименовать ‘Александровский лицей’ в ‘Пушкинский лицей’, кажется естественным и естественною благодарностью родины к памяти Пушкина. С этою мыслью соединяется и другая: о возвращении лицея в Царское Село и водворении его в том самом месте, где он был при Пушкине и как он связался тысячью подробностей с его лицом, биографией и стихотворениями… Ах, эта наша разрушительная, монгольская и нигилистическая вместе, тенденция оставлять старые пепелища, покидать старые места, все перефасонивать, переделывать и, в сущности, разрушать. Нет, ‘нигилист’ в нас давно сидит. С этими пожеланиями прекрасному лицею мы встречаем первый день II века его существования.
1911
Впервые опубликовано: ‘Река времен’. Кн. 3. М., ‘Эллис Лак’, ‘Река времен’. 1995.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_k_100-let_liceya.html.