Из заграничной хроники - общественной и литературной, Булгаков Федор Ильич, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Изъ заграничной хроники — общественной и литературной.

Столтній юбилей Карлейля.— Грандіозная золотая горячка.— Трильби.— Парижскіе сенсаціонные процессы.— Клубъ тринадцати.

Столтній юбилей Карлейля.

4 декабря весь англо-саксонскій міръ праздновалъ столтній юбилей со дня рожденія Томаса Карлейля (род. 4 декабря 1795 г., ум. 5 февраля 1880 г.). Этотъ писатель представляетъ одну изъ любопытнйшихъ фигуръ въ исторіи англійской литературы. Онъ родился въ деревушк Эклефушан, въ Южной Шотландіи. Его семья принадлежала къ одной изъ пуританскихъ сектъ, которая въ борьб съ господствующей англиканской церковью доказала свою стойкую и готовую на всякія жертвы вру. Отецъ Карлейля былъ сначала каменьщикомъ, но потомъ, благодаря непрестанному усердію, сдлался владльцемъ фермы, онъ обладалъ непреклонной силой воли, природнымъ умомъ и недюжиннымъ краснорчіемъ, эти качества до такой степени поражали и покоряли его сына, что онъ до смерти сохранилъ память о своемъ отц, какъ о личности положительно несравненной. Несомннно подъ вліяніемъ отца въ душ Карлейля развилось пуританство съ нравственной требовательностью и даже ригоризмомъ, который по временамъ доходилъ у него до крайней исключительности и заставлялъ изгонять изъ жизни искусство, красоту, веселье, но та же пуританская закваска дала Карлейлю возможность понять и истолковать личность Оливера Кромвеля, величайшаго изъ пуританъ. Конечно, правъ Тэнъ, который утверждаетъ, что разобраться въ мрачномъ и титаническомъ дух Кромвеля Карлейлю помогло только нкоторое атавистическое сродство съ этимъ героемъ пуританства. Съ молокомъ матери всосалъ онъ, конечно, раціоналистическую потребность гармоніи между врой и знаніемъ, потребность, особенно живо вставшую передъ нимъ, когда онъ въ Эдинбургскомъ университет занялся изученіемъ теологіи. Тутъ вра и знаніе столкнулись въ его душ самымъ непримиримымъ способомъ, и этотъ разладъ привелъ его къ такому ужасному душевному кризису, что изображеніе его въ позднйшемъ труд Карлейля ‘Sartor resartus’ представляетъ одну изъ самыхъ потрясающихъ картинъ во всей новйшей литератур. Но сильная и упругая душа Карлейля не поддалась искушенію отвергнуть во имя науки всякую вру, онъ не могъ жить безъ нравственнаго идеала, составляющаго суть всякой религіи,— и вотъ въ немъ началась страшная внутренняя борьба, изъ которой онъ вышелъ побдителемъ. Онъ не уподобился масс тхъ людей, которые удовлетворяются скептицизмомъ и отрицаніемъ, нтъ, отринувъ старую вру, неудовлетворявшую его, онъ съумлъ обрсти себ новую, и только вооружившись положительными идеалами, онъ вышелъ на общественное служеніе и громко сталъ проповдывать убжденія, купленныя цной мучительнаго страданія. Съ этими убжденіями можно не соглашаться, но никакъ нельзя отрицать ихъ глубины и высокаго интереса. Съ ними нельзя не считаться, какъ съ продуктомъ мышленія одного изъ оригинальнйшихъ и самыхъ вдумчивыхъ умовъ нашего вка. Вотъ ихъ краткая характеристика, сдланная русскимъ біографомъ и переводчикомъ Карлейля, В. И. Яковенко.

Карлейль постоянно говоритъ о Бог и религіи, но, конечно, тутъ и рчи не можетъ быть объ англиканскомъ или какомъ другомъ исповданіи. Лесли Стифлэ такъ опредляетъ религіозныя воззрнія Карлейля: это шотландскій кальвинизмъ минусъ догма т. е. христіанская идея, очищенная отъ всякихъ традиціонныхъ формъ и взятая въ самой своей сущности. И чмъ дальше уходитъ Карлейль въ своемъ отрицательномъ отношеніи къ католическимъ традиціямъ, тмъ напряженне и глубже становится его религіозное чувство. Такъ это и должно быть: сила, не растрачиваемая на вншнюю обрядовую сторону, всецло концентрируется на дл. Поэтому-то отъ искренно врующаго человка онъ прежде всего требуетъ реализировать свою вру въ дл, труд, забот. Противъ всякихъ метафизическихъ системъ Карлейль возставалъ самымъ жестокимъ образомъ. Онъ находилъ, что вс эти аксіомы, категоріи, системы и афоризмы — одни слова и слова, воздушные замки, построенные изъ словъ, замки, въ которыхъ истинное знаніе вовсе не желаетъ расположиться. Вопросъ о смерти и безсмертіи,— говоритъ онъ,— о происхожденіи зла, о свобод и необходимости,— вопросы вчные, но всякая метафизическая попытка разршить ихъ оказывается неудачной, ибо безконечное нельзя исчерпать конечнымъ умомъ. Да и кром того для человка, который сущность всхъ этихъ вопросовъ чувствуетъ сердцемъ, врою, совершенно излишни всякія логическія выкладки, а человка, у котораго сердце закрыто для познаванія глубочайшаго смысла жизни, никогда и ни въ чемъ не вразумишь метафизическимъ путемъ. Вообще, Карлейль не отрываетъ насъ отъ дйствительнаго міра и жизни и не заставляетъ всецло погружаться въ созерцаніе безконечнаго и невдомаго, что обыкновенно превращается въ пустое толченіе воды. Но въ то же время онъ далекъ и отъ того, чтобы принижать мысль и чувство, заставлять и ползать по земл, подобно пресмыкающимся. Онъ приводитъ въ движеніе самыя глубокія чувства и вмст съ тмъ неизмнно, постоянно указываетъ на обязанность каждаго длать свое ближайшее дло. Такое настроеніе, объединяющее горячій идеализмъ съ практичнымъ реализмомъ, Карлейль и называетъ врой, отсутствіе же подобнаго настроенія, неспособность проникнуться имъ, приводитъ къ безврію, противъ котораго онъ борется всми силами, гд бы и въ какой бы форм ни усмотрлъ его.

Всякая вообще религіозность близко соприкасается съ мистическимъ, съ тмъ, что лежитъ за предлами точнаго знанія. Есть мистицизмъ и у Карлейля, но, по мткому замчанію Тэна, его мистицизмъ, это — дымъ отъ пылающаго огня, подойдите къ нему съ подвтренной стороны, и онъ не причинитъ вамъ никакого безпокойства. Несомннно, въ связи съ мистицизмомъ у Карлейля стоитъ и культъ молчанія. Сокровеннйшія и глубочайшія истины, по его мннію, надо таить въ глубин своего сердца, потому что никакое слово не можетъ передать ихъ надлежащимъ образомъ. Въ такихъ случаяхъ молчаніе избавляетъ человка отъ безплодныхъ попытокъ выразить невыразимое, отъ построенія разныхъ догматическихъ утвержденій, отъ пустой игры словами и т. д., оно приподымаетъ настроеніе, расширяетъ поле умственной свободы и длаетъ человка боле независимымъ. Замтимъ, что такая проповдь весьма близко напоминаетъ глубокую мысль, выраженную русскимъ поэтомъ . И. Тютчевымъ въ стихотвореніи ‘Silentium’, причемъ Тютчевъ, очевидно, пришелъ къ своему выводу совершенно независимо отъ Карлейля. Вотъ лучшая и наиболе яркая строфа изъ этого стихотворенія:

Какъ сердцу высказать себя?

Другому какъ понять тебя?

Какъ онъ пойметъ, чмъ ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь!

Взрывая, возмутишь ключи,—

Питайся ими, и молчи!

* * *

Что касается до политическихъ и общественныхъ воззрній Карлейля, то многіе считаютъ его приверженцемъ старыхъ формъ жизни, ретроградомъ. Насколько это мнніе справедливо, читатель увидитъ изъ слдующей цитаты, гд Карлейль описываетъ современное положеніе человчества.

‘Все человчество распалось въ настоящее время на дв секты: щеголей и каторжниковъ труда, называемыхъ также блыми неграми, лохмотниками и т. п. Какого врованія придерживаются первые, опредлить довольно трудно, но, въ сущности, секта щеголей привержена къ первоначальному культу самообожанія, измненному и приспособленному сообразно требованіямъ новйшихъ временъ. Они тщательно сохраняютъ свою обособленность и чистоту, носятъ особый костюмъ, говорятъ на особомъ язык и вообще всми мрами стараются поддержать свое положеніе и свою непорочность. У нихъ есть свои храмы, поклоненіе въ которыхъ совершается, главнымъ образомъ, по ночамъ, но вс ритуалы держатся при этомъ въ величайшемъ секрет, по всмъ видимостямъ, они имютъ много общаго съ элевзинскими мистеріями. Священныя книги, которыхъ имется вообще достаточно, называются у нихъ ‘Модными повстями’. Главные пункты ихъ врованія: панталоны на бедрахъ должны сидть, насколько возможно, въ обтяжку, при нкоторыхъ исключительныхъ обстоятельствахъ разршается носить блые жилеты, человкъ хорошаго тона ни въ коемъ случа не долженъ отличаться излишней плодовитостью, приличествующей лишь готтентоту и т. д. Удивительную противуположность щеголямъ представляетъ другая секта, главный центръ которой находится въ Ирландіи. Секта несчастныхъ рабовъ или каторжниковъ труда до сихъ поръ еще не издала своихъ каноническихъ книгъ, и потому довольно затруднительно говорить объ ея врованіяхъ. Она придерживается до нкоторой степени монашескаго устава, такъ вс рабы связаны двумя обтами: обтомъ бдности и повиновенія, которые они блюдутъ съ великой строгостью, мало того, они даютъ свои обты даже еще до появленія своего на свтъ Божій. Ихъ можно считать поклонниками Герры, богини земли, такъ какъ они вчно роются въ ней и съ любовью обработываютъ ее, или же, запираясь въ частныхъ молельняхъ, размышляютъ и производятъ разныя манипуляціи надъ продуктами, извлеченными изъ ндръ ея, иногда они подымаютъ свои взоры и смотрятъ на небесныя свтила, но, повидимому, довольно безучастно. Подобно друидамъ, они живутъ въ мрачныхъ помщеніяхъ, причемъ нердко разбиваютъ нарочно стекла въ окнахъ (тамъ, гд таковыя водятся) и затыкаютъ дырья тряпьемъ и всякой всячиной, непропускающей свта. Вс они — ризофаги, т. е., питаются кореньями, нкоторые же ихтифаги (рыбоядцы), употребляющіе, впрочемъ, только селедку, отъ всякой же другой животной пищи они воздерживаются, кром падали, что, быть можетъ, представляетъ странный остатокъ браминскаго ученія. Всеобщимъ и главнымъ предметомъ потребленія служитъ корень, называемый картофелемъ, который они варятъ на огн. Напитокъ виски, содержащій въ себ концентрированный алкоголь вмст съ разными дкими маслами, составляетъ, какъ говорятъ, необходимую принадлежность всхъ ихъ религіозныхъ церемоній и потребляется въ большомъ количеств. Одежда ихъ представляетъ цлый ворохъ разныхъ лоскутовъ всевозможныхъ формъ и цвтовъ, все это соединяется посредствомъ пуговицъ, узловъ и спицъ, а вмсто пояса служитъ кусокъ кожи, или даже просто соломенная веревка’.

Таковы два лагеря, на которые разбилось современное человчество, по мннію Карлейля. Въ какихъ-же отношеніяхъ находятся они между собою? Они преисполнены, говоритъ онъ, взаимной ненависти и несогласія. До сихъ поръ намъ приходилось быть свидтелями лишь отдаленныхъ и во всякомъ случа незначительныхъ послдствій ихъ вражды. Но основные принципы этихъ сектъ, съ одной стороны — принципъ щегольскаго самообожанія, съ другой — трудового поклоненія земл, коренятся въ жизни человчества и рано или поздно приведутъ къ жестокому столкновенію. Я назвалъ бы, говоритъ Карлейль, эти секты двумя громадными, не имющими ничего себ подобнаго электрическими баттареями, изъ которыхъ одна заряжена отрицательнымъ электричествомъ, а другая — положительнымъ. До сихъ поръ мы видли только слабыя искорки и слышали глухое потрескиваніе. Но подождемъ, пока не наэлектризуется все человчество, пока вся существующая электрическая сила, выйдя изъ нейтральнаго состоянія, не распредлится между двумя крайними полюсами: отрицательнымъ и положительнымъ. Когда дв чудовищныя баттареи, дв половины міра будутъ такимъ образомъ заряжены, то достаточно будетъ малютк прикоснуться пальцемъ, чтобы… Что произойдетъ тогда?

Карлейль, проникавшій въ самую глубину соціальной дисгармоніи, не могъ, конечно, успокоиться на вншнихъ палліативахъ и полуршеніяхъ. Съ той точки зрнія, на которой онъ стоитъ, политическіе вопросы получаютъ второстепенное значеніе. Поэтому онъ отодвигаетъ ихъ, критикуетъ парламентаризмъ съ абсолютной точки зрнія. Парламентаризмъ безсиленъ разршить основную общественную проблему объ установленіи, какъ онъ выражается, царствія Божія на земл. Ее можетъ разршить, по его мннію, только герой, самый способный человкъ (ableman), и только при одномъ условіи: если масса людей, такъ сказать, геройски настроена. Затмъ Карлейль сопоставляетъ своего всесильнаго героя съ безсильнымъ парламентомъ. Можно, конечно, не соглашаться съ Карлейлевой критикой парламентаризма и съ его выводами, но слдуетъ, первымъ дломъ, понять, о чемъ собственно онъ говоритъ, во имя чего критикуетъ и отрицаетъ. ‘Свобода’, по мннію Карлейля, воплощенная въ надлежащія общественныя формы, не можетъ имть ничего общаго съ свободой умирать голодной смертью, ‘свобода’ же, которая примиряется съ этимъ фактомъ, немного стоитъ. Неужели это ретроградства?

Итакъ, по убжденію Карлейля, соціальная реформа можетъ быть осуществлена только героемъ. Это стоитъ въ тсной связи съ общими воззрніями его на ‘Героевъ и героическое въ исторіи’ {Заглавіе одного изъ лучшихъ сочиненій Карлейля. Переведено на русскій языкъ.}. Дло въ томъ, что Карлейль, какъ истый англичанинъ, является не только сторонникомъ индивидуализма, но и доводитъ его до крайности. Онъ выступилъ съ протестомъ во имя личности въ то время, когда масс стали придавать первенствующее значеніе, въ смысл общественнаго фактора, когда роль великихъ людей въ исторіи была доведена до нуля, когда, однимъ словомъ, культъ героевъ сталъ вытсняться культомъ массы. Такое или иное отношеніе къ героямъ и толп иметъ существенное значеніе не только при истолкованіи историческихъ явленій, но и для внутренней жизни каждаго отдльнаго человка. Бываютъ времена, когда вс становятся до извстной степени героями, когда вся масса нравственно приподнята,— такой массой можно мотивировать свои поступки, не рискуя впасть въ противорчіе съ вчными идеалами правды и истины, и дойти до мечтанія о пошломъ буржуйномъ благополучіи. Но гораздо чаще бываютъ иныя времена, когда сренькая будничная толпа, всецло погруженная въ житейскія заботы, не только не можетъ воодушевлять человка своимъ примромъ, своими желаніями и стремленіями, а напротивъ, отымаетъ у него полъ-души, расхолаживаетъ стремленіе къ идеалу и принижаетъ до себя. Такую массу человкъ не долженъ брать себ за образецъ, и онъ ищетъ иной опоры. Карлейль указываетъ ее: это — личность, это — герой. Оставляя въ сторон спорный вопросъ о герояхъ и масс, какъ факторахъ историческаго процесса, всякій, читавшій Карлейля, согласится, что онъ вліяетъ самымъ благотворнымъ образомъ въ смысл подъема нравственнаго самочувствія, что, проникая въ самое сердце человка, онъ заставляетъ его стряхнуть съ себя апатію, отршиться отъ жалкаго прозябанія и, вопреки всему, устраивать свою жизнь сообразно своимъ убжденіямъ. Если онъ не уметъ убдить васъ въ правильности своихъ воззрній, то во всякомъ случа онъ заронитъ въ ваше сердце искру божественнаго огня, искру нелицемрнаго стремленія къ правд въ своей жизни.

Грандіозная золотая горячка.

Золотая горячка — болзнь, которая періодически появляется то тамъ, то сямъ и всегда ведетъ за собой страшныя бдствія, которыя, однако, не могутъ образумить жадное до наживы человчество, такъ что каждая новая афера въ этомъ направленіи всегда найдетъ достаточное количество людей, готовыхъ рискнуть всмъ въ надежд разбогатть. Недавно Европа была свидтельницей грандіозной биржевой спекуляціи на акціи разныхъ золотыхъ пріисковъ, извстной подъ именемъ mining-boom’а и кончившейся страшнымъ крахомъ. По поводу этой исторіи корреспондентъ одной изъ нмецкихъ газетъ сообщаетъ слдующій свой разговоръ съ представителемъ одной крупной фирмы Лондонскаго Сити.

— Разскажите-ка мн,— спросилъ корреспондентъ,— какъ произошелъ этотъ крахъ? Вроятно, здсь, въ Лондон отъ него пострадала масса лицъ?

— Нтъ! — отвчалъ длецъ изъ Сити,— въ Лондон дло обошлось довольно еще милостиво. Конечно, владльцы акцій, которые въ періодъ биржевой горячки считали свое состояніе, заключавшееся въ этихъ бумагахъ, колоссальнымъ, теперь должны снова отказаться отъ такой претензіи, но на самомъ дл раззорилось только нсколько мелкихъ спекулянтовъ…

— А въ Вн и въ Париж?

— А, это другое дло. Самыя прочныя бумаги остались въ Англіи, и которыя были порискованне, были сплавлены на континентъ. Но чтобы ясне понять положеніе длъ, вы должны на одинъ моментъ вернуться со мной назадъ, во время разгара шіning boom’а. Вся исторія началась съ прошлой осени. Сперва дло ограничивалось незначительными размрами, но затмъ акціи розсыпей въ Южной Африк и нкоторыя другія поднялись до такой степени, что mining-boom займетъ въ финансовой исторіи нашего времени весьма интересное мсто. Здсь, въ Сити, люди дошли до такого безумства, что банкирскія конторы буквально не вмщали всхъ желающихъ покупать бумаги. Въ часы посл закрытія биржи наплывъ публики былъ до такой степени великъ, что по всей Тронмортонской улиц приходилось останавливать движеніе, и постоянно требовалось вмшательство полиціи. Банкирскій домъ Брокера долженъ былъ удвоить персоналъ служащихъ и держать контору день и ночь открытой, на рекламы тратилось еженедльно по 250.000 рублей среднимъ числомъ. Въ клубахъ, въ салонахъ, въ будуарахъ, въ омнибусахъ, въ поздахъ только и разговоровъ было, что о розсыпяхъ. Словомъ, спекуляція достигла того пункта, за которымъ, по мннію опытныхъ финансовыхъ дльцовъ, всегда слдуетъ реакція. Биржевые игроки окончательно потеряли голову и котировка достигла кульминаціонной точки, когда докторъ, делегатъ германскаго правительства, Шмейссеръ и посланный домомъ Ротшильдовъ, горный инженеръ Гамильтонъ Смитъ, оба въ одно слово, заявили, что въ одномъ прибрежномъ округ Трансвааля находятся золотыя залежи глубиною до 1.200 футовъ и цнностью въ шесть или семь милліардовъ фунтовъ стерлинговъ.

Косвенная причина азарта заключалась, главнымъ образомъ, въ томъ, что Англія совершенно не знала, куда ей дваться съ своими капиталами. Посл краха братьевъ Бэрингъ никто больше не ршался помщать деньги въ иностранныя заемныя операціи. Поневол вс набросились на новое предпріятіе, сулившее хорошіе барыши. Посл заявленій Шлейссера и Смита не прошло и полгода, какъ цнность Витвотертрандскихъ акцій поднялась съ 600 милліоновъ на три милліарда. Каждый новый выпускъ бумагъ расхватывался съ жадностью, и люди съ радостью отдавали деньги, даже не спрашивая, на что пойдутъ он. Новое усиленіе спекуляціи началось, когда разнеслись слухи, что золотыя залежи нашлись гораздо глубже, чмъ предполагали возможнымъ до сихъ поръ. Тогда стали основываться общества, которыя имли цлью скупать покинутые уже пріиски и углублять на нихъ старыя шахты, надясь на большой глубин встртить новыя залежи драгоцннаго металла. Эта спекуляція была уже чистымъ азартомъ, потому что тутъ все дло велось исключительно на авось. Къ довершенію всхъ бдъ, въ биржевую игру вмшались крупные спекулянты и сами иниціаторы нкоторыхъ акціонерныхъ обществъ. Послднимъ былъ прямой разсчетъ играть на пониженіе: искусственно уронивъ биржевую цнность своихъ акцій, они скупали ихъ за гроши и такимъ образомъ длались полными хозяевами предпріятія, которое начали при помощи акціонеровъ. Въ сущности вдь все-таки большинство копей представляютъ несомннную цнность, и лица, вложившія въ разработку ихъ свой капиталъ, покупая акціи по номинальной цн, должны получить на него приличный процентъ. Но само собой разумется, что лица, платившія за акцію въ 100 фунтовъ по 500 фунтовъ, врядъ-ли получатъ на затраченный капиталъ даже одинъ процентъ.

Въ настоящее время вс дла на золотопромышленномъ рынк захватили въ свои руки нсколько крупныхъ капиталистовъ, которые и могутъ произвольно распоряжаться его судьбами. Вотъ что разсказываютъ англійскія газеты про нкоторыхъ изъ этихъ ‘королей золотого рынка’.

Барнато отправился въ Южную Африку семнадцатилтнимъ мальчикомъ и первое время снискивалъ тамъ себ пропитаніе фокусничествомъ или игрой на скрипк. Затмъ онъ попалъ въ алмазныя копи, гд ему удалось сдлать нсколько счастливыхъ операцій. Въ т времена тамъ быстро наживались состоянія. Барнато вступилъ въ компанію съ Rhodes, который тогда былъ еще простымъ спекулянтомъ и не занималъ оффиціальнаго положенія, а затмъ ему удалось при поддержк Ротшильдовъ учредить особое общество для разработки алмазныхъ копей и стать во глав его. Наконецъ, онъ перешелъ къ золотымъ розсыпямъ и въ настоящее время ‘стоитъ’ уже 16 милліоновъ фунтовъ стерлинговъ (т. е. 160 милліоновъ рублей)!

Если не столь богата, то разв немного побдне будетъ нмецкая фирма Вернеръ, Бейтъ и К. Изъ нихъ первый изъ Франкфурта, второй — изъ Гамбурга. Отецъ Бейта часто говаривалъ о своемъ сын Альфред: ‘Вс парни у меня хорошіе, только вотъ этотъ никуда не годится’. Вотъ и послалъ онъ его постранствовать по блу свту, поискать счастья. Вернеръ и Бейтъ тоже начали съ алмазныхъ копей, и только потомъ перешли къ золотымъ розсыпямъ. Сравнительно бднымъ рядомъ съ этими двумя фирмами считается Робинзонъ, у котораго не боле 5 милліоновъ фунтовъ (50 милл. руб.). Бдный малый!

Трильби.

Давно уже на долю литературнаго произведенія не выпадало такого бурнаго, сумасшедшаго успха, какимъ въ настоящее время пользуется въ Америк и Англіи романъ Джорджа дю-Моріера, ‘Трильби’. Въ Америк газеты посвящаютъ ‘Трильби’ ежедневно цлые столбцы, театры постоянно ставятъ драматическую передлку этого романа, фабриканты всевозможныхъ товаровъ пользуются именемъ Трильби для рекламы своего производства. Въ Англіи также на всхъ сценахъ производитъ сенсацію передлка американскаго писателя П. М. Поттера, а въ самомъ Лондон вс мста въ Гэймаркетскомъ театр проданы уже на нсколько мсяцевъ впередъ. Кто читалъ самый романъ, т постоянно толкуютъ о немъ, а счастливцы, которымъ удалось побывать въ Гэймаркетскомъ театр, становятся центромъ разговора въ обществ. Словомъ, невозмутимые сыны Альбіона объяты такимъ энтузіазмомъ, какого отъ нихъ трудно было бы ожидать.

Въ чемъ же лежитъ причина этого прямо волшебнаго эффекта, который производитъ исторія Трильби? Трудно опредленно отвтить на такой вопросъ, но, главнымъ образомъ, своимъ успхомъ произведеніе обязано двумъ обстоятельствамъ: интересу, который возбуждаетъ характеръ и психологія самой Трильби и затмъ интересу къ гипнотической сил Свенгали и ея проявленіямъ. Половая жизнь, половое чувство и гипнотизмъ — составляютъ въ настоящее время вопросы дня, а авторъ ‘Трильби’ очень искусно и въ талантливой форм приподымаетъ завсу, въ значительной степени скрывавшую до сихъ поръ отъ большой публики эти явленія.

Дйствіе романа происходитъ за три — четыре десятилтія до нашего времени въ Париж, въ Латинскомъ квартал. Вотъ содержаніе его въ общихъ чертахъ. Трильби — натурщица въ ателье художника, никому не отказывающая въ своихъ ласкахъ. Въ такомъ дух она воспитывалась съ дтства и потому даже не понимаетъ унизительности своего положенія, не испытываетъ ни малйшаго чувства стыда. Какъ она сама позже говоритъ: ‘это казалось мн такимъ же естественнымъ, какъ игра въ куклы для другихъ дтей!’ Черезъ много рукъ прошла она, но все-таки осталась ребенкомъ, половое чувство въ ней еще не пробуждалось. Она такъ проста, такъ непринужденна, что каждый, столкнувшійся съ ней, невольно чувствуетъ къ ней влеченіе, все ея существо очаровательно, наружность — дивная въ своей естественной простот, а она сама и не подозрваетъ своей силы, покоряющей всхъ окружающихъ. Но самое чудное въ ней — это ножка, дю-Морьеръ много и съ энтузіазмомъ пишетъ объ ея ножк. Съ Трильби знакомятся три молодыхъ англійскихъ художника, пріхавшіе въ Парижъ заниматься живописью, и кром того, еврей Свенгали, музыкальный геній. Вс четверо, каждый по своему, очарованы ею, она охотно отдается всмъ имъ, но глубокое, серьезное влеченіе чувствуетъ только къ младшему изъ художниковъ, простому и добросердечному юнош, Уильяму Баго, прозванному Литтль-Билли, маленькимъ Билли. Эта первая настоящая любовь заставляетъ сразу проснуться глубоко спавшее въ ней досел чувство женственности. Въ первый разъ, когда ей пришлось въ присутствіи Билли позировать совсмъ голой, она замтила его безмолвное, но глубокое огорченіе и, не понимая, въ чемъ тутъ дло, стала доискиваться причины. Тутъ-то моментально проявилась въ ней женщина со всей своей силой, со всей гордостью и сразу передъ ея сознаніемъ предстала унизительность жизни, которую она вела до сихъ поръ. Она обрываетъ съ прежней профессіей и идетъ въ прачки. До этого пробужденія она была подобна Ев, пока она не вкусила еще отъ древа познанія добра и зла, а тутъ въ ней подымается какъ бы заря женскаго полового чувства.

Это перерожденіе обрисовано въ роман съ большой силой и глубиной. Любовь Билли растетъ неудержимо, девятнадцать разъ предлагаетъ онъ Трильби свою руку, но она девятнадцать разъ отказываетъ ему, такъ какъ искренно любитъ его и не желаетъ его допустить до женитьбы на опозоренной женщин. Однако, въ конц концовъ она, нехотя, даетъ согласіе. Обрадованный Билли пишетъ своей матери, которая прізжаетъ въ Парижъ вмст съ своимъ братомъ, духовнымъ, чтобы воспрепятствовать браку сына. Узнавъ отъ нея, что Билли станетъ нищимъ и будетъ отвергнутъ семьей, если только женится, Трильби даетъ слово покинуть Парижъ и сдерживаетъ свое общаніе. Истинная любовь до такой степени очистила и нравственно возвысила ее, что она, во имя этой любви, молча приноситъ величайшую жертву, на какую только способна, отрекается отъ собственнаго счастья. Билли нсколько мсяцевъ лежитъ въ нервномъ паралич, поразившемъ его вслдствіе исчезновенія Трильби. На этомъ оканчивается первая часть романа.

Вторая часть переноситъ насъ въ Лондонъ. Маленькій Билли сталъ знаменитымъ художникомъ, его полотна привлекаютъ всеобщее вниманіе. Но если его духъ все еще работаетъ, если его тло движется, за то сердце у него умерло, онъ пораженъ одной изъ тхъ страшныхъ психическихъ болзней, которыхъ ничто не въ силахъ исцлить и которыя медленно, но неуклонно совершаютъ свою разрушительную работу. Напрасно протекли пять лтъ со времени драмы, разыгравшейся въ Париж,— воспоминаніе о Трильби неизгладимо въ душ маленькаго Билли. И вотъ, чтобы развлечься, онъ съ обоими старыми друзьями снова отправляется въ Парижъ повидаться съ прежними товарищами. Въ самый вечеръ ихъ прибытія во французской столиц ожидается дебютъ госпожи Свенгали, жены ихъ стараго знакомаго еврея, повсюду возбуждающей фуроръ своимъ пніемъ. Три англичанина хотятъ послушать пвицу, трели которой привлекаютъ цлые потоки золота въ карманы еврея, бывшаго не такъ давно совершенно нищимъ. Подымается занавсъ, и въ знаменитой див они узнаютъ Трильби! Трильби, абсолютно лишенная музыкальнаго слуха, Трильби, которая не могла спть прежде трехъ нотъ, подъ руководствомъ Свенгали стала не просто хорошей пвицей, а артисткой, превосходящей всякіе предлы своей экспрессіей, глубиной, страстью и виртуозностью выполненія. Билли совершенно утопаетъ въ восторг отъ того, что наконецъ-то снова нашелъ свою дорогую Трильби, но въ то же время онъ безконечно скорбитъ, найдя ее женой другого, женой Свенгали. Она не можетъ быть счастлива съ этимъ евреемъ. Ее не трогаютъ даже бшенные восторги публики, которая рукоплещетъ ей, реветъ, осыпаетъ цвтами. Трильби какъ-то грустно и равнодушно отвчаетъ на вс эти оваціи, кротко улыбается, тихо киваетъ головой и уходитъ со сцены, двигаясь какъ-то машинально, будто ничего не сознавая. Билли ршается убить Свенгали, но его отговариваетъ товарищъ и спшитъ въ тотъ же день увезти въ Лондонъ. Спустившись въ бюро отеля, чтобы дать телеграмму матери, Билли встрчается тутъ съ своимъ врагомъ. Ярость свтится въ глазахъ обоихъ, и черезъ минуту между ними завязывается борьба не на жизнь, а на смерть. Хрупкая организація Билли скоро поддается дикой сил еврея, и онъ на волосокъ отъ гибели, но въ это время подоспваетъ его другъ, атлетъ Таффи, и по всмъ правиламъ боксерскаго искусства въ дребезги расшибаетъ Свенгали. Пріятели возвращаются въ Лондонъ, куда черезъ нсколько дней прізжаетъ дебютировать и Трильби. Но въ тотъ самый день, когда госпожа Свенгали должна была появиться передъ англійской публикой, ея мужъ получаетъ смертельный ударъ ножемъ отъ своего любимаго ученика Гекко: на репетиціи Свенгали увлекся и сталъ бить свою жену, а Гекко вступился и отомстилъ за Трильби. Не будучи уже въ состояніи дирижировать оркестромъ по прежнему, еврей все-таки во время концерта садится въ ложу прямо надъ сценой и впивается глазами въ пвицу. Но не успла она еще начать аріи, какъ Свенгали умираетъ въ своей лож отъ разрыва сердца, ускореннаго раной. Не замчая этого, Трильби начинаетъ пть, но вмсто прославленной дивы публика слышитъ снова женщину, не умющую взять трехъ нотъ. Поднимается настоящій скандалъ, шикаютъ, свистятъ, требуютъ гнилыхъ яблокъ. Что это?

Оказывается, что, посл столкновенія съ матерью Билли, Трильби дйствительно покинула Парижъ, но скоро вернулась обратно, ршившись покончить свое существованіе въ волнахъ Сены. Однако, на это у ней не хватаетъ мужества, и она попадаетъ въ руки Свенгали. Это человкъ, насквозь проникнутый любовью къ своему призванію, артистъ, музыкантъ. При помощи силы гипнотизма онъ завладваетъ Трильби и длаетъ ее послушнымъ своимъ орудіемъ. У ней прекрасный голосъ, но полное отсутствіе слуха: у Свенгали нтъ голоса, но отчетливый слухъ и нечеловческое музыкальное дарованіе,— онъ музыкальный геній. Сливъ свое существо съ существомъ Трильби, онъ покажетъ изумленному міру пвицу, какой никогда еще не бывало на свт. И вотъ Свенгали, вмст съ своимъ ученикомъ и другомъ Гекко, который также любитъ Трильби, принимаются за ея музыкальное образованіе. Свенгали погружаетъ ее въ гипнотическій сонъ и, посл долгихъ стараній, совершенно подчиняетъ своей вол, такъ что она научается пть произведенія величайшихъ композиторовъ и самого Свенгали, придавая каждому слову, каждой нот высшую степень музыкальной законченности и экспрессивности, какая только можетъ возникнуть въ воображеніи еврея. Первое время они здятъ по ярмаркамъ и церковнымъ праздникамъ, чтобы заработать хлбъ насущный, но затмъ Трильби становится, наконецъ, настоящей артисткой, слава которой растекается по всему міру. Но она сама ничего объ всемъ этомъ не знаетъ, она ведетъ дв жизни: пробуждаясь изъ гипнотическаго сна совершенно истомленной, она впадаетъ въ натуральный сонъ. Такъ во сн протекаетъ все ея существованіе, она ничего не замчаетъ изъ того, что совершается съ ней и вокругъ нея. Но оба, естественно, физически изнемогаютъ подъ тяжестью необыкновеннаго напряженія, которое производитъ и надъ собой и надъ ней, Свенгали, истощая такимъ образомъ и духъ, и тло. Но Свенгали умираетъ, и вмст съ тмъ приходитъ конецъ его вліянію на Трильби. Но и она близка къ смерти отъ переутомленія, ея здоровье въ конецъ расшатано, и она умираетъ, не смотря на всевозможныя заботы со стороны маленькаго Билли и его матери, которая въ конц концовъ подчиняется очарованію бдной Трильби и искренно раскаивается въ зл, которое ей причинила.

* * *

Вотъ вкратц исторія Трильби. Не приходя даже отъ нея въ экстазъ, надо сознаться, что эта исторія полна истинной драматической силы, а манера, которой придерживался авторъ, не можетъ не трогать сердце. Конечно, только прочтя самую книгу, можно вполн оцнить всю прелесть и образность изложенія, тонкость психологическаго развитія характеровъ, правдивое изображеніе жизни богемы въ Латинскомъ квартал, наконецъ, въ изобиліи разсянныя по всему роману глубокія замчанія насчетъ вры въ Бога, морали и т. п. На всемъ повствованіи лежитъ безспорный отпечатокъ какой-то необъяснимой, почти таинственной прелести, которой ветъ отъ любви трехъ художниковъ къ Трильби, отъ чудной натуры самой Трильби, отъ нжнаго задушевнаго чувства, связывающаго ее съ маленькимъ Билли. Наоборотъ, мощью отмченъ типъ Свенгали, соединяющаго въ себ и демона, и генія. Въ общемъ, весь романъ еще разъ напоминаетъ, какъ часто въ существ, которое свтъ считаетъ безнравственнымъ и безвозвратно погибшимъ, оказывается гораздо больше внутренняго содержанія и добрыхъ чувствъ, чмъ въ очень и очень многихъ особахъ, считающихъ себя вправ презрительно поглядывать на падшую сестру съ высоты своей нравственной безукоризненности. Мысль не новая, конечно, и врядъ-ли много найдется людей, которые будутъ на столько безсердечны, что принципально отвергнутъ ее. Но вдь признавать справедливость мысли, и вровать въ нее,— это далеко не одно и то же. Чтобы мысль, логически воспринятая нашимъ умомъ, принесла плоды, т. е. отразилась на нашихъ поступкахъ, надо усвоить ее сердцемъ, а художественный образъ всегда вліяетъ на сердце гораздо сильне, чмъ самыя убдительныя логическія доказательства. Трильби и есть какъ разъ одинъ изъ такихъ яркихъ художественныхъ образовъ, которые внушаютъ сердцу вру въ идею, давно уже воспринятую умомъ, но еще не успвшую оказать вліяніе на нашу жизнь.

Романъ вполн естественно распадается на дв части: въ первой — изображается развитіе характера Трильби до пробужденія чувства женственности и дале до добровольнаго отказа отъ брака, а во второй — эпоха безусловнаго подчиненія ея воли внушеніямъ Свенгали. Эпилогъ, совершающійся посл смерти Свенгали въ семь маленькаго Билля, до нкоторой степени примиряетъ насъ съ печальной участью героини романа. Подобнаго раздвоенія никакъ не могъ допустить драматургъ, потому что основное условіе драмы — единство дйствія и единство главнаго лица. Поэтому въ переработк Поттера первая часть романа почти совершенно атрофировалась, и на первый планъ выдвинуто вліяніе Свенгали на Трильби, которому въ драм приписано гораздо больше значенія, чмъ въ роман. Сообразно съ такой перемной перемстился и центръ тяжести всего произведенія: главнымъ лицомъ у Поттера является Свенгали, а Трильби отступаетъ на второй планъ, главной темой становится не раскрытіе богатаго душевнаго содержанія несчастной двушки, а изображеніе гипнотическаго могущества еврея. Утратилась также вся эпическая часть, представляющая у дю-Моріера столько прелести, обрзана масса побочныхъ, но глубокихъ и психологически важныхъ сценъ. Словомъ, какъ и всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, драма представляетъ слабое и не вполн врное отраженіе романа, популярности котораго и обязана своимъ успхомъ всецло.

Парижскіе сенсаціонные процессы.

Судебная хроника Парижа не перестаетъ блистать самыми неожиданными, самыми сенсаціонными процессами. Изъ новостей этого рода на первомъ мст должно быть поставлено дло о развод баронессы Дубль. Это цлый романъ, да при томъ такой, какого наврное не придумать ни Бурже, ни Эрвье, ни какому бы то ни было другому романисту-психологу. Это документъ очень характерный, рисующій намъ какъ нельзя лучше парижскую жизнь fin de si&egrave,cle, документъ, надъ которымъ задумается не одинъ психологъ.

Героиня этого романа, г-жа Пейроне, впослдствіи баронесса Дубль. Пятнадцать лтъ тому назадъ, начала она писать въ газет ‘Figaro’, гд вела отдлъ великосвтской хроники, подписываясь псевдонимомъ ‘Etincelle’. Молоденькая, элегантная, граціозная писательница пріобрла себ черезъ нкоторое время блестящую извстность мастерскими описаніями парижскаго высшаго свта. ‘Etincelle’ положительно поражала тмъ богатымъ запасомъ словъ, которымъ она пользовалась для описанія самыхъ разнообразныхъ мелочей свтскаго быта, какой-нибудь шляпы Людовика XV, сервиза въ стил Empire, дамской шляпы временъ республики и т. д. Кто знаетъ, какъ трудно описывать всякаго рода туалеты, тотъ вполн оцнитъ талантъ ‘Etincelle’, которая своимъ колоритнымъ, богатымъ всякаго рода оттнками стилемъ умла такъ описать костюмъ, что въ глазахъ читателя совершенно ясно рисовались цвта, писала до того живо, что читателю положительно слышался шелестъ и шорохъ шелковыхъ юбокъ.

‘Etincelle’ вышла замужъ за одного замчательно красиваго кавалериста-офицера Пейронне и въ то же время сдлалась постоянной сотрудницей ‘Figaro’. Съ мужемъ, однако, прожила она очень недолго, она работала, а супругъ прокучивалъ ея деньги и въ конц концовъ ухалъ въ Америку. Тогда ‘Etincelle’ еще съ большимъ усердіемъ взялась за прежнюю работу въ ‘Figaro’. Она писала, ея хроники нравились, производили фуроръ, были дйствительно хрониками всего изящнаго.

Однажды, она написала статью по поводу собранія разнаго рода произведеній искусства XVII и XVIII вковъ, которымъ владлъ старый, въ настоящее время уже умершій, баронъ Дубль, поклонникъ Маріи-Антуанеты, собиравшій все, что имло отношеніе къ ней и потому прозванный ‘послднимъ любовникомъ Маріи-Антуанеты’. Баронъ этотъ, прочитавъ замтку ‘Etincelle’, пришелъ въ восторгъ, сейчасъ же написалъ ей письмо, пригласилъ ее къ себ, общая показать свою коллекцію. ‘Etincelle’ явилась, но встртилъ ее не старый баронъ Дубль, а молодой у сынъ его, Люсьенъ, который принялъ ее весьма любезно.

Съ этого дня между ‘Etincelle’ и домомъ бароновъ Дубль завязались самыя дружественныя отношенія. Между тмъ старый баронъ не совсмъ былъ доволенъ сыномъ, который находился въ связи съ какой-то незначительной прачкой и ждалъ только смерти отца, чтобы ввести эту прачку въ домъ, освященный памятью Маріи-Антуанеты, въ качеств баронессы Дубль. Старый баронъ длалъ все, чтобы какъ-нибудь отвлечь сына отъ этого роковаго намренія. Появленіе молодой, красивой и умной ‘Etincelle’ было какъ нельзя боле кстати. Съ чисто отцовскимъ добродушіемъ, старикъ Дубль взялъ на себя роль посредника между молодой женщиной и сыномъ. ‘Онъ,— какъ говорилъ въ своей рчи на суд извстный парижскій адвокатъ Барбу,— позволялъ своему сыну провожать ее въ своей карет, если бы могъ, онъ прямо бросилъ бы ее въ объятія сыну, но онъ не забывалъ того, что г-жа Пейронне ежегодно получаетъ боле 50.000 франковъ, вслдствіе этого чувствуетъ себя совершенно независимой, кром того, если допустить даже, что она кого-нибудь и полюбила бы, то у ней всегда было еще одно, чмъ она ни за что бы не ршилась пожертвовать,— именно уваженіе свта’.

Между тмъ Люсьенъ съ ума сходилъ отъ любви къ г-ж Пейронне, совершенно забылъ свою маленькую прачку и настойчиво добивался руки красивой журналистки. Черезъ нкоторое, время ‘Etincelle’ согласилась, но для вступленія въ законный бракъ оказалось недостаточно одного согласія будущихъ супруговъ. Пришлось еще пережить немало мытарствъ и тому, и другому. Дло въ томъ, что госпожа Пейронне не была разведена. Мужъ ея, проживавшій гд-то у антиподовъ, на половину умеръ, но все-таки жилъ. Разводъ получить во Франціи въ 1883 году было очень затруднительно, почти невозможно, а между тмъ любовь барона Дубль не знала никакихъ предловъ. Что тутъ было длать? Но любовь изобртательна. ‘Etincelle’ ршилась хать въ Саксенъ-Альтенбургское герцогство, гд разводъ получить не трудно, и принять саксонское подданство. Сдлавшись саксонкой, она сейчасъ же получила формальный разводъ съ своимъ мужемъ. Получивъ разводъ, она вернулась въ Парижъ, снова стала француженкой, а 29 января 1885 года сдлалась баронессой Дубль. Годъ спустя посл этого, французы и француженки, по проекту Наке, тоже получили право развода.

Бывшая ‘Etincelle’, теперь баронесса Дубль, перестала сотрудничать въ ‘Figaro’ и черезъ нкоторое время устроила у себя блестящій салонъ. Барбу прочелъ передъ судомъ длинный списокъ постителей этого салона, среди которыхъ слышались имена герцогини д’Юзесъ, князя Горчакова, Камилла Дусе, Борнье, Эмиля Оливье, Дешанеля, Онэ, Анатоля Франса и мн. др. Такъ жили супруги десять лтъ. Салонная жизнь бароновъ Дубль становилась все веселе и веселе, а закулисная, домашняя — все боле печальной. ‘Etincelle’ была уже покинута и послдовалъ разрывъ.

Не имя возможности писать своихъ хроникъ въ ‘Figaro’, она сочиняла новеллу, увнчанную преміей Академіи. Газеты отозвались о ней сочувственно. Но въ одинъ прекрасный день явился къ баронесс Дубль какой-то журналистъ, который (теперь въ Париж это длается не рдко) попросилъ у ней ‘въ долгъ’ пятьсотъ франковъ. Деньги эти, очевидно, послужили гонораромъ за благопріятный отзывъ о новелл баронессы. Баронесса не только дала ему требуемую сумму, но, кром того, взяла дочь своего бывшаго ‘коллеги’ въ качеств чтицы въ свой домъ. Новая чтица, г-жа Бускарель, двушка шестнадцати лтъ, блондинка, ‘Блокурый ангелъ’ поселилась въ дом бароновъ Дубль. Въ теченіе довольно непродолжительнаго времени невинная блондинка сдлалась два раза матерью и столько же разъ баронъ Дубль оказался отцомъ, но безъ всякаго участія баронессы Дубль. Черезъ нкоторое время баронъ Дубль совершенно оставилъ свой домъ и поселился у сестры двицы Бускарель, гд и умеръ. Еще въ то время, когда онъ былъ живъ, особенно же посл его смерти, двица позволяла себ всякаго рода враждебныя выходки противъ баронессы Дубль. Она объяснила, и баронъ вполн согласился съ ней, что бракъ его съ г-жей Пейронне не былъ бракомъ, во всякомъ случа былъ незаконнымъ бракомъ. ‘Блокурый ангелъ’ потребовалъ, чтобы судъ призналъ этотъ бракъ недйствительнымъ. Суду такимъ образомъ предстояло ршить вопросъ, была-ли баронесса Дубль законной женой или же просто любовницей барона Дубль. Какой скандалъ, если судъ признаетъ ее любовницей! Жоржъ Онэ обдалъ у ней, у ней бывала герцогиня д’Юзесъ, и вдругъ!..

Вполн понятно, что общественное мнніе было на сторон ‘Etincelle’. Симпатіи общества должны были еще больше усилиться, посл того какъ Барбу прочелъ на суд цлый рядъ писемъ. Простое сопоставленіе нсколькихъ выдержекъ изъ этихъ писемъ представляетъ собой цлый романъ…

I. Изъ любовныхъ писемъ барона Дубля къ ‘Etincelle’ (1880 г.):

‘… Для утшенія у меня только три вашихъ фіалки. Я хочу скоре уснуть. О, если бы мн удалось уснуть, я наврное имлъ бы счастіе видть васъ, какъ ангела чудной мечты.

‘Мн нужно пожать вашу ручку, устремить свой взоръ въ глубокую синеву вашихъ прекрасныхъ глазъ. Остаться въ такомъ положеніи навсегда было бы высшимъ моимъ счастьемъ.

‘Существуетъ одна народная псенка, которую я постоянно тихо напваю: ‘Полюби меня,— я такъ люблю тебя!’ Въ этихъ словахъ весь ея смыслъ. Позвольте-же мн ее пть тихо, тихо, обожаемая Марія’.

II. Изъ любовныхъ писемъ двицы Бускарель, чтицы баронессы Дубль къ больному нервничавшему барону Дубль (1890 г.),

‘Мой обожаемый баронъ! Твой отъздъ такъ меня опечалилъ, что у меня началась лихорадка и я, кажется, слягу въ постель.

‘Не оставляй меня никогда больше. Разлука слишкомъ тяжела. Мн нечего помышлять о томъ, чтобъ быть такимъ геніемъ, какъ ты, но сердце мое открыто настолько широко, что можетъ воспринять тебя всего цликомъ.

‘Въ эту минуту, я хотла бы быть твоей лошадью, хотла бы превратиться въ животное, или, еще лучше, сдлаться твоей перчаткой, твоей одеждой.

III. Изъ писемъ баронессы Дубль (Etincelle) барону Люсьену Дубль (1894 г.):

‘Дорогой мой Люсьенъ! Передо мной лежатъ твои письма за этотъ годъ. Въ нихъ видны спокойныя дружественныя отношенія мужа къ своей жен, но нтъ ничего такого, чтобы дало мн поводъ безпокоиться, что вызывало бы какія-нибудь подозрнія.

‘Посл моего возвращенія отъ Бонелля, я услышала отъ г. I. т ужасаыя слова, которыя онъ, по вашему порученію, долженъ былъ передать мн. Я была совершенно поражена ими, но еще не врю имъ и убждена, что вы порядочный человкъ.

‘Нкогда вы угрозами лишить себя жизни заставили меня добиться развода съ г. Пейронне, вамъ не удалось, я въ этомъ убждена, обмануть меня и вступить со мной лишь въ кажущійся бракъ. Вамъ пришлось сдлаться вполн законнымъ моимъ мужемъ съ гмъ, чтобы раздлить со мной жизнь, оберегать меня и защищать.

‘И теперь вы готовы меня оскорбить, втоптать меня въ грязь, навязать мн низкую роль только для того, чтобы исполнить желанія личности, къ которой вы чувствуете въ данную минуту что-то врод любви.

‘Мн кажется, что этотъ шантажъ не вяжется съ вашимъ достоинствомъ… Я нисколько не протестую противъ того, чтобы возвратить вамъ свободу тмъ способомъ, какой ваши юристы придумаютъ, но баронесса Дубль не можетъ остаться безъ всякихъ средствъ. Мой возрастъ, имя и положеніе не позволяютъ мн здить въ какомъ-нибудь омнибус.

‘Не думайте, что я хочу вамъ длать сцены. Мн жалко васъ, потому что ршеніе, принятое вами, принесетъ вамъ одно несчастье…

‘Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ… а можетъ быть и чортъ! Марія Дубль’.

Здсь оканчивается эта исторія въ письмахъ — ‘Исторія пятнадцатилтней любви’. Разскажи эту исторію какой-нибудь романистъ, наврное нашлось бы не мало скептиковъ, которые усомнились бы не только въ реальности, но даже въ возможности такого длиннаго ряда сплетеній, совпаденій и т. д.

* * *

Любопытенъ также литературный процессъ, начатый маркизомъ де-Масса противъ одного французскаго историка, г. Пьера Лано и его издателя. Дло вотъ въ чемъ. Въ одинъ прекрасный день маркизъ Масса вдругъ получилъ по почт книжку г. Лано, съ очень пикантнымъ заглавіемъ: ‘Любовь въ Париж во время второй имперіи’. Ничего не имя противъ такого пикантнаго подарка, Масса началъ перелистывать книжку и вдругъ, о, ужасъ! Нашелъ цлую главу, озаглавленную ‘Thtre la Cour’, всю сплошь написанную на основаніи неизданныхъ, адресованныхъ самому г. Масса, ему принадлежащихъ писемъ, писанныхъ въ свое время извстными и въ настоящее время здравствующими почтенными дамами,— Лаурой Ротшильдъ, Пурталле, Галифе, Меттернихъ и др. Масса былъ придворнымъ драматургомъ и вс эти женщины обращались къ нему съ просьбами о той или другой роли.

Маркизъ Масса совершенно забылъ объ этой переписк, о письмахъ, писанныхъ тридцать лтъ тому назадъ, и вдругъ этотъ роковый экземпляръ ‘отъ автора’, заключающій въ себ эти забытыя принадлежавшія ему письма. Какъ они попали къ ‘автору’, который не постснялся даже прислать свое произведеніе? Предполагая, что письма у него были украдены, маркизъ Масса привлекаетъ къ судебной отвтственности автора, Лано и его издателя, г. Симони-Ампи, обвиняетъ ихъ за напечатаніе безъ его разршенія завдомо украденныхъ писемъ. ‘Причины, побуждающія меня обратиться къ суду,— говоритъ маркизъ де-Масса — заключаются въ томъ, что авторъ, не считавшій необходимымъ испросить разршенія на изданіе писемъ, счелъ своей обязанностью разослать свою книгу всмъ тмъ, чьи письма онъ напечаталъ. Авторы писемъ, какъ, напр., г-жа Меттернихъ и другіе сочли, конечно, виновнымъ въ этомъ меня и писали мн по этому поводу. Желая доказать, что я здсь не причемъ — я ршился преслдовать судомъ этихъ господъ. Кром того, я надюсь узнать, какимъ образомъ мои письма попали въ ихъ руки. Письма эти находились въ замк Туренъ, въ которомъ жила моя мать. Позже онъ былъ занятъ пруссаками и потомъ проданъ.

Вслдствіе этой жалобы Пьеръ Лано и г. Ампи были вызваны въ судъ.

Пьеръ Лано совершенно отказался назвать лицо, которое сообщило ему письма на томъ основаніи, что общалъ держать это въ секрет и сказалъ, что онъ не сдлаетъ этого, если бы даже его освободили отъ даннаго слова. Обвиненіе въ краж показалось ему даже страннымъ и не заслуживающимъ никакого вниманія. Вдь самъ Масса могъ потерять ихъ, могъ даже бросить ихъ, какъ не заслуживающія вниманія бумаги! Наконецъ, ихъ могли списать, прочесть въ его же кабинет… Вообще Лано чувствуетъ себя совершенно правымъ и нисколько не безпокоится относительно исхода этого дла.

Что касается до издателя, то онъ заявилъ приблизительно слдующее: ‘Мы съ г. Лано призваны сюда за тмъ, чтобы объяснить происхожденіе документовъ, заключающихся въ изданной нами книжк. Чтобы выгородить себя, я долженъ заявить, что письма доставлены мн были г. Лано вмст съ его рукописью. При этомъ онъ объяснилъ мн, что получилъ ихъ отъ какого-то своего друга, имя этого друга онъ отказался назвать суду, но недавно, не имя возможности встртиться съ нимъ, извстилъ его письменно о дл, начатомъ г. Масса’.

Газета ‘Figaro’, разсказывая объ этомъ дл, ужасно возмущается не столько самымъ поступкомъ, сколько тмъ, что виновные ршительно не хотятъ понять, въ чемъ собственно заключается ихъ вина. ‘Особенно нравится намъ,— говоритъ ‘Figaro’,— эта беззастнчивость автора и издателя, въ нкоторомъ род благородство и любезность, съ какимъ они помимо вашего желанія васъ печатаютъ. До сихъ поръ, для того, чтобы обобрать человка, нужно было длать это тайно, теперь это длаютъ совершенно открыто и даже ‘на законномъ основаніи’. Это совершенно похоже на то, если бы какой-нибудь шутникъ началъ васъ приглашать обдать въ вашемъ-же собственномъ дом, за вашимъ же столомъ, носить вашъ халатъ, туфли, пить ваше вино и т. д.’

Что касается до писемъ, сообщаемыхъ въ книг г. Лано, то вс они писаны въ періодъ 1866—1867 года. Большая часть ихъ относится къ составленію какой-то пьесы, по всмъ вроятіямъ, какого-нибудь ‘Обозрнія’, въ которомъ княгиня Меттернихъ, г-жа Пуртале и г-жа Галиффе желали имть роли. Больше всего писемъ княгини Меттернихъ. Вс они написаны въ высшей степени живо и адресованы въ Компьень, гд жилъ тогда маркизъ Масса. ‘Я нахожу, дорогой мой,— писала въ одномъ изъ писемъ княгиня Меттернихъ,— что ваши намеки на какія-то кареты съ опущенными шторами немножко… живы для Компьеня!.. Вообразите себ фигуру княгини д’Эслингъ!..

‘Впрочемъ, куплеты — прелесть, и я употреблю вс свои старанія, чтобы обнаружить вс ихъ достоинства. Они читаются великолпно. Нечего и говорить, что я пыталась длать это уже не разъ и что я почти ужь знаю ихъ наизусть.

‘Пришлите мн возможно скоре роль ‘Chanson’. Передайте ее вмст съ своими замчаніями г. Бозону, который отправляется въ Богемію и привезетъ мн.

‘Затмъ простите меня великодушно за то, что я отказываюсь пть куплетъ императору. Я не могу этого сдлать. Наконецъ, это было бы даже смшно въ моемъ положеніи, т. е. въ положеніи посланницы. Умоляю васъ, не заставляйте меня воскурять иміамъ. Кром того, постарайтесь, чтобы діалогъ не былъ слишкомъ фамиліаренъ — это можетъ не понравиться.

‘Костюмы будутъ сдланы Марселеномъ и взяты изъ ‘Парижской жизни’, неправда-ли?

‘Г-жа Пуртале проситъ васъ не забывать разговора съ г. Дюреномъ и, кром того, если это не будетъ смшно, разршить ей выйти въ костюм, по возможности плохомъ и простомъ, съ тмъ, чтобы его можно было снять при всхъ на сцен и очутиться въ какомъ-нибудь изящномъ и красивомъ костюм. При этомъ можно было бы сказать нчто въ такомъ род:

— ‘Вотъ, милостивые государи и государыни, вы видите, какъ г. Дюренъ желаетъ обезобразить женщинъ. Мода лучшее тому доказательство. Посмотрите, не будутъ-ли ея указы лучше, нежели указы этого господина и т. д. и т. д.

‘Тутъ слдуетъ перемна костюма. Неправда-ли это будетъ не большой, но хорошій эффектъ! Впрочемъ, длайте какъ хотите’.

Въ такомъ род и другія письма, изданныя г. Лано. Вс они заключаютъ въ себ совты чисто сценическаго свойства, просьбы о костюмахъ, роляхъ и т. д. Есть, впрочемъ, нкоторыя мста, въ которыхъ забавлявшіяся дамы говорятъ о современности, даже полемизируютъ съ ‘журналистами’. Княгиня Меттернихъ, напримръ, слдующимъ образомъ высказалась по поводу вчно открытаго вопроса, относительно всякаго рода благотворительныхъ баловъ, развлеченій ‘въ пользу’ какихъ-нибудь бдняковъ. Сборъ милостыни въ конц ‘Обозрнія’, пишетъ она, былъ бы боле, чмъ умстенъ, хотя, наврное, журналисты поднимутъ крикъ по поводу того, что высшій свтъ злоупотребляетъ милосердіемъ, пользуется имъ для своихъ увеселеній. Какъ, дескать, противно смотрть на этихъ пресытившихся всякаго рода удовольствіями, одтыхъ въ блестящіе костюмы женщинъ и въ то же время протягивающихъ руку бдняку, тогда какъ достаточно было бы просто раздать бднымъ то, что они тратятъ на свою мишуру и т. д. и т. д.

Изъ этихъ писемъ также видно, что цензоромъ въ Компьен была сама императрица. Это раскрываетъ также княгиня Меттернихъ: ‘Урзки, сдланныя императрицей,— пишетъ она,— совершенно соотвтствуютъ тому, что я вамъ говорила раньше. Вы видите, что я прекрасно знаю свою публику. Я, впрочемъ, довольна, что сдлала это она… Я положительно отказываюсь танцовать испанскій танецъ, о которомъ мн говорилъ Бозонъ’ и т. д.

Выдержки эти показываютъ, что опубликованныя письма не заключаютъ въ себ ничего ужаснаго или компрометирующаго. Самая обыкновенная переписка и только. Къ сожалнію, пока еще не извстно, чмъ кончится процессъ г. Масса. Французскія газеты, впрочемъ, довольно равнодушно относятся къ поведенію г. Лано. Они спокойно разсказываютъ объ этомъ процесс, приводятъ выдержки изъ ‘украденныхъ’ писемъ и т. д. Только газета ‘Figaro’, искренно негодующая, выдерживаетъ характеръ вполн — она не только не длаетъ выдержекъ изъ писемъ, но даже не называетъ ‘скомпрометированныхъ’ именъ — маркиза Масса и его корреспондентовъ.

Клубъ тринадцати.

Американцы прослыли не безъ основанія людьми эксцентричными. Къ числу странныхъ американскихъ учрежденій нужно отнести и Ньюіоркскій ‘клубъ тринадцати’. Одному изъ нмецкихъ корреспондентовъ удалось попасть на 134-ое собраніе этого клуба, въ Китайскомъ квартал.

Получить приглашеніе на собесдованія этого оригинальнаго клуба, по правиламъ котораго все сводится къ 13 — вс усаживаются за 13 столовъ, за каждый столъ садится по 13 человкъ и т. д.,— не легко, а на годовое ноябрьское засданіе трудне обыкновеннаго. Дло въ томъ, что ноябрь мсяцъ считается наиболе страшнымъ, наиболе связаннымъ съ зловщей цифрой 13, какъ по историческимъ воспоминаніямъ англичанъ,— именно въ этотъ мсяцъ произошло покушеніе англійскаго офицера Гюи Фокси, хотвшаго взорвать парламентъ,— такъ и по его чисто физическимъ свойствамъ. Ноябрь — мсяцъ дождливый, туманный, мрачный. Послднее собраніе клуба тринадцати любопытно было и потому еще, что на этотъ разъ ршено было собраться въ Китайскомъ квартал, въ китайскомъ трактир, попировать въ китайской обстановк. Вслдствіе всего этого, чтобы получить приглашеніе именно на этотъ день — нужна была особенная удача и, сверхъ того, требовалось удовлетворять еще нкоторымъ своеобразнымъ условіямъ. Сюда можетъ, напримръ, попасть человкъ, родившійся 13 числа, человкъ, который иметъ тринадцать живыхъ дтей. Одинъ дворянинъ, доказавшій, что изъ шестнадцати его предковъ трое старшихъ умерли, былъ принятъ въ число членовъ. Также точно въ клубъ былъ принятъ одинъ стоикъ, имвшій четырнадцать зубовъ, посл того какъ выдернулъ лишній зубъ и возложилъ его на катафалкъ, служащій какъ бы жертвенникомъ въ клуб. Однажды въ клубъ явился какой-то забулдыга, потребовавшій, чтобы его приняли въ число членовъ на томъ основаніи, что онъ тринадцать разъ былъ задержанъ полиціей въ пьяномъ вид и сидлъ въ участк. Комитетъ клуба, хотя и согласился, что онъ иметъ право сдлаться членомъ клуба тринадцати, какъ неудачникъ, потерпвшій законное число неудачъ, но принять его отказался изъ опасенія, что посл этого злополучный новичекъ снова напьется, попадетъ въ участокъ четырнадцатый разъ и тогда потеряетъ свои права…

Несмотря, однако, на такія курьезныя требованія, на оригинальные обычаи, клубъ этотъ преслдуетъ совершенно серьезныя и симпатичныя цли. Члены его должны представлять собой живой протестъ противъ суеврія во всхъ его видахъ и проявленіяхъ, начиная съ безсмысленнаго страха передъ числомъ 13 и кончая поклоненіемъ золотому тельцу, особенно распространенному въ Америк. Богатство, поэтому, не открываетъ дверей клуба. Для того, чтобы попасть въ члены, нужно прежде всего быть человкомъ образованнымъ, человкомъ мысли. Политики, художники, журналисты составляютъ главный контингентъ этого по вншности очень страннаго учрежденія и только иногда, когда это совершенно безразлично, допускаются разнаго рода странствующіе туристы и другіе элементы. Въ принцип же клубъ тринадцати долженъ представлять собой республику избранныхъ умовъ. Изъ богачей въ этотъ ‘священный кружокъ’ допущенъ былъ Джонъ Роккефеллеръ, но лишь посл того, какъ онъ совершилъ ‘святое дло’, пожертвовавъ университету въ Чикаго три миліона долларовъ. Допускаются также высшіе представители мстной администраціи, но не иначе, какъ за какія-нибудь симпатичныя этому обществу дянія. Только такого рода идеальныя заслуги и открываютъ двери клуба. Какая, подумаешь, несообразность этотъ протестующій клубъ въ стран долларовъ, гд вс отъ мала до велика поклоняются золотому тельцу! А между тмъ клубъ не только существуетъ, но съ каждымъ годомъ привлекаетъ къ себ все большее количество членовъ…

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 1, 1896

Изъ заграничной хроники — общественной и литературной.

Столтній юбилей Карлейля.

Грандіозная золотая горячка.

Трильби.

Парижскіе сенсаціонные процессы.

Клубъ тринадцати.

Читайте также: