В.-Р.-С. Рольстон
В.-Р.-С. Рольстон
Из ‘Воспоминаний’
Из ‘Воспоминаний’
Комментарий
Комментарий
———————————————————
Из ‘Воспоминаний’, Шедден-Ральстон Уильям, Год: 1883
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Я знал его близко в течение почти пятнадцати лет. Я посещал его в Бадене, в Париже и в Буживале, я прогостил дней десять в его русском поместье в 1870 году, не раз встречался с ним в Англии, по различным поводам и в разных местах, и повсюду, во всякое время я находил его все тем же очаровательным собеседником, добрейшим и скромнейшим из людей. За все время нашего знакомства я никогда не слышал от него ни слова, в котором сквозила бы хотя тень зависти или высокомерия. Никто не был способен с такой готовностью, как он, признать и поощрить нарождающийся талант, оценить достоинства своих преуспевающих соперников, как живых, так и умерших. Его кротость по отношению к тем, кто иногда осмеливался порицать его, была поистине удивительна, и малейший знак восхищения всегда был для него неожиданностью. Как и покойный Дарвин, он постоянно бывал слегка удивлен всяким доказательством уважения к нему. Приведу для примера следующий факт. Несколько лет тому назад Генри Гольт, издатель из Нью-Йорка, прислал ему чек, прося принять это как слабый знак признательности и прибавляя, что никогда ни одно из издаваемых им сочинений не доставляло ему такого наслаждения, как переводы романов Тургенева [Об этом факте Тургенев писал 26 января/7 февраля 1874 г, П. В. Анненкову: ‘Вчера со мной произошла необыкновенная штука… Существует в Америке некий издатель Гольт (Henry Golt), который вот уже лет пять, как печатает переводы моих вещей. Так как между Америкой и Европой никакой литературной конвенции не существует, то Гольт и не подумал попросить у меня никакого уполномочия — тем более что другие издатели тоже печатали мои вещи. Представьте же мое изумление: вчера я получаю от этого Гольта письмо, в котором он после многих комплиментов… сообщает мне, что сперва продажа моих вещей шла туго, но что теперь он настолько получил от них барыша, что может послать мне в виде вознаграждения 1000 франков — и, действительно, при письме находился вексель a vue в 1000 фр. …’ (Тургенев, Письма, т. X, с. 193). В воспоминаниях одного из современников писателя, И. Е. Цветкова, приведен рассказ Тургенева об этом же эпизоде (Л Н, т. 76, с, 421 — 422)]. Тургенев был искренне восхищен этим неожиданным для него признанием его таланта за океаном, как будто бы он был писателем сравнительно неизвестным, а не романистом, сочинения которого переведены чуть ли не на все языки Европы.
Когда несколько лет тому назад распространилась ложная весть о смерти Тургенева, один английский критик написал о нем биографическую статью, в которой, между прочим, отметил, что великий романист прекрасно говорил, но что его энтузиазм порою был утомителен. ‘Это в первый раз меня назвали скучным’, — писал мне Тургенев в одном из многих восхитительных писем, которые я получил от него [13/25 января 1872 г. Тургенев писал Анненкову: ‘Смеха ради прилагаю Вам мой некролог, явившийся в одном лондонском музыкальном журнале. Меня смешали с Н. И. Тургеневым…’ Один английский критик — Г.-Ф. Чорли, поместивший некрологическую статью об И. С. Тургеневе в журнале ‘Orchestra’ (1872, No 434, с. 251). Тургенев в письме к Рольстону от 14/26 января 1872 г. приводит огорчившую его фразу из статьи Чорли: ‘Я был несколько удивлен, обнаружив, что я ‘немного утомительный энтузиаст’…’ (Тургенев, Письма, т. IX, с. 213)]. И это сущая правда. Менее скучного собеседника трудно себе представить. Он говорил блестяще, обнаруживая удивительный запас знаний по самым разнообразным предметам, но он никогда один не завладевал разговором и отличался необыкновенным уменьем внимательно слушать. Я имел счастье присутствовать однажды при разговоре между тремя друзьями, из коих двое теперь уже покоятся вечным сном. Один из них был Тургенев, другой — ныне покойный В.-Дж. Кларк, вице-директор Тринити-Колледжа, и третий — Теннисон. Я отчетливо помню, как искусно русский романист отстаивал свои мнения, даже когда разговор касался предметов, с которыми его собеседники были особенно хорошо знакомы. В ряде других случаев я замечал, какое сильное впечатление производил он на самых строгих судей и ценителей. Так было однажды во время краткого посещения Тургеневым Кембриджа [Во время десятидневного пребывания в Англии в октябре 1878 г. (с 7/19 октября по 17/29 октября) Тургенев посетил Кембридж и Оксфорд. ‘…Я посетил оба университета… — писал Тургенев Л. Толстому 15/27 ноября 1878 г. из Парижа. — Пречудная и прехитрая штука — эти английские воспитательные учреждения!’ (Тургенев, Письма, т. XII, кн. 1, с. 383)], когда он присутствовал на обеде в Тринити-Колледже. Я уверен, что многие из воспитанников училища до сих пор еще помнят этот день, ознаменованный присутствием столь блестящего гостя. Хотя Тургенев беседовал по обыкновению увлекательно, но можно было заметить, что втайне его занимала посторонняя мысль. Дело в том, что в тот же вечер должна была происходить защита диссертации одним из студентов, энергией и талантом которого Тургенев был поражен и которому он предсказывал блестящую карьеру (увы, она была пресечена ранней смертью). Тезис заключался в том, что французские коммунары заслуживают сочувствия англичан. Тезис был предложен до падения Коммуны и до пожара Парижа, но автор отказался взять его назад. Тургеневу так хотелось слышать дебаты, он так боялся пропустить бурную сцену, которую ожидал, судя по своему опыту на континенте, что то и дело спрашивал: не пора ли отправляться? После дебатов, заметив, с каким спокойным и почтительным вниманием молодые люди, толпившиеся в зале, выслушали аргументы докладчика, а затем все единогласно вотировали смерть его тезису, Тургенев обернулся ко мне и сказал: ‘Теперь-то, наконец, я понимаю, почему вы, англичане, не боитесь революции’.
В Оксфорде Тургенев приобрел себе столько же друзей, сколько и в Кембридже, когда университет поднес ему звание почетного члена, он снова выразил свое удивление по поводу огромной разницы характеров между британскими и русскими студентами. В Лондоне у него также было много друзей, и все присутствовавшие на собраниях, в которых он участвовал, например, у покойного Данте Россети, Уильяма Споттисвуда и Мэдокса Брауна, надолго сохранят приятное воспоминание об его статной фигуре с величавой, львиной головой, об его привлекательном обхождении и грустной прелести его улыбки. В последний раз, когда он был в Англии, два года тому назад, предполагалось устроить в честь его банкет и соединить на нем всех его многочисленных английских почитателей. Все, кому ни говорили об этом — поэты, романисты, художники или музыканты, — все с радостью приветствовали эту мысль. Но этому воспротивился сам Тургенев, написав из Парижа: ‘Нет, дорогой друг, нет никаких оснований, почему англичане должны были бы оказать мне такую великую честь. Я недостоин ее, и мои враги скажут, что я интриговал для какой-нибудь цели’. Я цитирую его слова по памяти, но гарантирую, что смысл их был именно таков. Однако, хотя большой банкет не состоялся, небольшое собрание в честь его все-таки произошло в Лондоне, в октябре 1881 года [В 1881 г. Тургенев пробыл в Англии с 3/15 октября по 13/25 октября. О приеме, устроенном ему английской интеллигенцией, Тургенев рассказывал Я. П. Полонскому: ‘На возвратном пути наш общий друг Рольстон импровизировал для меня обед — частью из симпатии ко мне, а частью (и большей частью, как он мне в этом сам сознался), чтобы сделаться в глазах английской публики главным репрезентантом и авторитетом по части русских дел, литературы и пр. Это ему удалось — были разные тузы, между писателями, журналистами — все было очень оживленно, я произнес — разумеется, путаясь и заикаясь — маленький спич — и все эти господа, из которых едва ли два, три человека прочли какую-нибудь мою вещь, пили мое здоровье… Рольстон хочет даже затевать большой банкет (!!?) — но я скорее сам себе нос отрежу, чем соглашусь на такую чепуху! С какой стати мне банкет — в Англии! Уж и так, чай, в Петербурге думают, что я всякие употребил интриги, чтобы добиться этого обода’ (Тургенев, Письма, т. XIII, кн. 1, с. 139)].
Он проезжал через Лондон уже на обратном пути в Париж из Ньюмаркета, где охотился на куропаток вместе с одним из лучших своих английских друзей, Голлем, бывшим корреспондентом ‘Daily News’. Наскоро был организован обед, на котором Тургенев встретился с несколькими товарищами-романистами: Энтони Троллопом, Уильямом Влеком, Блэкмором, Вальтером Бэзантом, Джемсом Пэном. Тургенев был сильно встревожен мыслью о том, что ему надо произнести речь, так как он, в противоположность большинству своих соотечественников, не обладал плавным ораторским красноречием. Но его просили не вставать с места, когда он будет благодарить за тост, а просто, сидя, побеседовать немного со своими почитателями. Он последовал этой просьбе и говорил без натянутости, без стеснения, с такою увлекательностью, с таким чувством, что этого вечера не забудет ни один из присутствующих. Для нас, англичан, он был всего интереснее, когда говорил о влиянии, оказанном английской литературой не только на него одного, но на русскую литературу вообще.
Он основательно знал английскую литературу и глубоко изучил многих старых английских авторов. В его деревенском доме, в Спасском, он показывал мне томы сочинений наших старых драматургов: Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, Мэссинжера и других, Шекспир всегда был его кумиром, до конца жизни он сохранил чувство искреннего восхищения и преклонения перед многими великими английскими писателями. Но тем не менее он бил страстным приверженцем своего родного языка, горячим поклонником тех шедевров, которыми русская литература справедливо может гордиться. Пушкина он чуть ли не боготворил. На смертном одре он высказал своим друзьям, что желал бы лежать возле Пушкина, но что он чувствует себя недостойным такой великой чести и что такое желание слишком дерзновенно с его стороны. Это неподдельное самоуничижение характеризует человека. Быть может, такое отсутствие самомнения и заставляло его так много думать о других. Во время пребывания моего в Спасском я успел узнать глубину его сердца, широту его симпатий и к человеку, и к животным, — ко всему, что живет и страдает. Для меня было настоящим наслаждением слушать, как он в своей деревне разговаривал с крестьянами, своими бывшими крепостными, с мужиками окрестных сел и со старыми слугами, пришедшими повидать барина, которого они знали еще ребенком. ‘Крестьяне очень довольны Иваном Сергеевичем’, — сказал мне один из мужиков соседней деревни, население которой было недовольно своим прежним владельцем. В прошедшем году Тургенев предполагал вернуться в Россию весной и провести все лето в Спасском. Я надеялся посетить его в это время и перевести под его руководством роман, который он намеревался писать и который должен был иллюстрировать огромную разницу, существующую между социализмом России и социализмом Западной Европы. План романа, как он объяснил мне, был приблизительно следующий: русская девушка, примкнувшая к нигилистическим идеям, покидает родину и поселяется в Париже. Там она встречает молодого француза- социалиста и выходит за него замуж. Некоторое время все идет благополучно в семье, воодушевленной общей ненавистью ко всем законам и условностям. Но наконец молодая женщина знакомится с одним из своих соотечественников, который рассказывает ей, что русские социалисты думают, говорят и делают на ее родине. Она узнает с ужасом, что цели, надежды и стремления русских революционеров существенно расходятся с целями французских и немецких социалистов и что глубокая пропасть разделяет ее от мужа, с которым она всегда считала себя во всем согласной [См. наст. т., с. 156 — 157]. Как должна была кончиться история — не знаю, но легко себе представить, с какой силой и чувством развил бы эту идею великий писатель, которого мы утратили.
Английский историк литературы, критик и переводчик, Вильям Рольстон (1829 — 1889), проявлявший серьезный интерес к русской культуре, был большим другом Тургенева. Ему принадлежат статьи о А. В. Кольцове, А. Н. Островском, Н. И. Тургеневе, известном фольклористе А. И. Афанасьеве. В 1886 году Рольстон был избран членом Российской Академии наук.
С Тургеневым познакомился в середине шестидесятых годов и стал одним из ведущих переводчиков его произведений на английский язык. О переводе ‘Дворянского гнезда’, выполненном Рольстоном, Тургенев писал ему: ‘…Этот перевод намного лучше всех других переводов моих произведений’*.
В июне 1870 года Рольстон навестил Тургенева в Спасском, Писатель ввел Рольстона в круг своих русских друзей, рекомендовал его труды русским критикам и искусствоведам для отзывов, в частности В. В. Стасову. Тургеневым написана рецензия на английский перевод басен Крылова, выполненный Рольстоном. Их творческое содружество продолжалось до последних дней жизни Тургенева* Воспоминания Рольстона впервые опубликованы в журнале ‘Athenaeum’, London, 1883, No 2916, 15 сентября.
Печатается по изданию: ‘Иностранная критика о Тургеневе’, СПб., 1908. Для настоящего издания русский текст отредактирован Н. И. Хуцишвили).
* (Тургенев, Письма, т. VIII, с. 57, 343)
Источник текста: И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. — М: Худ. литература, 1983. С. 305—308. Комм. В. Г. Фридлянд.