Изъ воспоминаній сосланнаго *).
Изъ воспоминаній сосланнаго *).
(Кайена).
*) Извлечено изъ записокъ Делеклюза, по возвращеніи изъ ссылки, издающаго газету Reveil.
I.
II.
III.
IV.
N.
‘Дло’, >No 10, 1869
Из воспоминаний сосланного, Делеклюз Шарль, Год: 1869
Время на прочтение: 26 минут(ы)
…Журналистъ свободный и независимый, я навлекъ на себя ненависть буржуазнаго правительства, которое не могло простить мн, что я оцнилъ по достоинству кавеньяковскую рзню 13-го іюня 1849 года,— и поспшило отдлаться отъ меня, приговоривъ къ пожизненной ссылк. Я удалился въ Англію, гд велъ уединенную, спокойную жизнь до 1853 года. Но въ конц этого года, несмотря на опасности, ожидающія меня по возвращеніи на родину, я ршился тайно пробраться въ Парижъ. Два мсяца я благополучно скрывался въ громадномъ город, но выданный однимъ негодяемъ, лицемрно называвшимъ себя моимъ другомъ, я попалъ въ руки полиціи и, понятно, тотчасъ же очутился въ одной изъ мрачныхъ норъ Мазаса.
Правительство второй имперіи, также какъ и кавеньяковское, имло серьезный поводъ относиться во мн недоброжелательно: въ свое время я горячо и рзко протестовалъ противъ осады Рима. Разумется, я не могъ ожидать отъ бонапартистовъ никакихъ любезностей и онц распорядились со мною, какъ только могли сурове.
Французская печать въ послднее время разоблачила многія тайны исторіи декабрьскихъ событій, упоминала она, между прочимъ, и о достопримчательнйшемъ декрет, изданномъ 8 декабря 1851 года и, какъ законъ органическій, внесенномъ въ собраніе законовъ. Этотъ актъ контрасигнированъ подписью Морни. По первой стать его, всякій осужденный, по окончаніи срока работъ или тюремнаго заключенія, но имя общественной безопасности, безъ всякаго судебнаго приговора, однимъ распоряженіемъ администраціи, можетъ быть отправленъ въ Африку или Гвіану на срокъ не мене пяти и не боле десяти лтъ. По второй стать закона, это наказаніе можно было примнять и ко всмъ членамъ тайныхъ обществъ.
Этотъ декретъ, разумется, направленъ былъ главнымъ образомъ противъ обвиняемыхъ въ политическихъ преступленіяхъ и проступкахъ.
Въ такую безпокойную эпоху, какъ наша, когда, втеченіи боле, чмъ шестидесяти лтъ, партіи, каждая въ свою очередь, становятся то побдителями, то побжденными, когда общественное мнніе безпрерывно колеблется, доходя до крайностей въ ту или друг.ую сторону,— еще гораздо ране второго декабря встрчаются странныя противорчія въ оцнк политическихъ дйствій, дающихъ поводъ къ судебнымъ преслдованіямъ… Въ такіе моменты людьми овладваютъ самые худшіе инстинкты, является какое-то лихорадочное соревнованіе длать зло, кажется, что честь, гуманность, честность, благопристойность, однимъ словомъ все, что возвышаетъ нравственную сторону человка — перестаетъ существовать среди общества. Наступаетъ пора доносчиковъ, которые берутся за постыдное ремесло или по глупости, или изъ мести, изъ честолюбія, изъ трусости и изъ желанія самымъ очевиднымъ образомъ доказать свою несолидарность съ побжденными. ~
Скоро, однакожъ, разумъ вступаетъ въ свои права, и общественное мнніе, утомленное своимъ необузданнымъ изступленіемъ, старается опять прійдти въ равновсіе. Понятія справедливости и гуманности, водворившись снова въ мозгу людей, влекутъ за собой уваженіе къ тмъ страдальцамъ, которые нкогда испытывали на себ слдствія повальной, безразсудной ненависти. Такимъ образомъ въ настоящую минуту во Франціи сильнйшій энтузіазмъ и симпатіи массъ вызываютъ имена людей, путемъ долгихъ страданій заплатившихъ за честность своихъ убжденій и за пораженіе, выпавшее на ихъ долю. А ихъ побдители, нкогда такъ хваставшіеся своимъ патріотизмомъ и мужествомъ, нынче употребляютъ вс усилія, чтобы заставить своихъ соотечественниковъ позабыть о томъ участіи, которое они принимали въ своей печальной побд, о томъ вознагражденіи, которое имъ заплатили за ихъ услуги. Однимъ словомъ, поворотъ такъ ршителенъ, что боле никто не желаетъ считаться въ числ побдителей и всякій торопится записаться въ ряды побжденныхъ.
Передъ вторымъ декабря подобныя же колебанія общественнаго мннія побудили власть произвести рзкое разграниченіе между обыкновенными преступниками и обвиненными по политическимъ преступленіямъ. Во время реставраціи цлая Франція выразила свое негодованіе, узнавъ, что двухъ писателей, Магалона и фонтана, вели въ цпяхъ въ пуассійскую тюрьму, и Людовикъ-Филиппъ, въ самые первые дни своего вступленія на престолъ, поспшилъ послать этимъ писателямъ ордена. Во время его управленія,— господства средней партіи,— многимъ республиканцамъ пришлось отвчать передъ судомъ за свои убжденія, но не было примра, чтобы политическаго обвиненнаго когда нибудь смшивали съ ворами или бродягами. Кавеньякъ же въ подобныхъ случаяхъ велъ себя совершенно безцеремонно.
Послушное орудіе безпощадной реакціи, этотъ грубый солдатъ какъ будто спшилъ длать ошибку за ошибкой, несправедливость за несправедливостью, какія подсказывало ему честолюбіе. Въ многочисленныхъ приговорахъ, подаваемыхъ на его утвержденіе, онъ всегда забывалъ длать различіе между политическими и обыкновенными обвиненными, что иногда, хотя и въ рдкихъ случаяхъ, однакожъ, длали его ближайшіе помощники.
Таково было положеніе вещей въ декабр 1851 года передъ изданіемъ знаменитаго декрета, о которомъ я упомянулъ выше. Но я бы сильно ошибся, еслибъ сталъ утверждать, что этимъ декретомъ не длалось никакого различія между обвиненными обыкновенными и политическими, оно длалось, но только въ пользу обвиняемыхъ за обыкновенныя преступленія.
Правительство второй имперіи, переселяя меня изъ тюрьмы въ тюрьму, проведя, въ вид очищенія, чрезъ тулонскія галеры, примнило, и ко мн законъ 8 декабря, въ силу котораго было ршено отправить меня въ десятилтнюю ссылку въ Гвіану. Назначая десять лтъ, правительство взяло самую большую норму, допускаемую закономъ, поэтому я не въ прав обвинять его, что оно скупо отпустило мн дозу лекарствъ, необходимыхъ для моего полнйшаго выздоровленія. Если десять лтъ энергическаго пользованія не подйствовали на меня благотворно и я остался одержимымъ той же самой болзнію, которая вызвала употребленіе чрезвычайныхъ мръ, въ этомъ вина не правительства, дйствовавшаго съ подобающимъ усердіемъ, а мое упрямство, и потому правительство смло можетъ умыть руки и помстить меня въ разрядъ неизцлимыхъ, одержимыхъ застарлою хроническою болзнію.
Перваго сентября 1858 года я былъ доставленъ на палубу ‘Сены’, транспортнаго судна, которое было предназначено для перевозки осужденныхъ на ссылку въ Америку. Предварительно меня ощупали съ ногъ до головы и отобрали все, что я имлъ: деньги, книги, необходимую одежду и пр., затмъ втолкнули въ какую-то яму подъ палубой. Вмст со мной отправлялось въ ссылку боле 500 человкъ, преимущественно каторжниковъ съ галеръ, вс остальные состояли также изъ осужденныхъ за обыкновенныя преступленія и высидвшихъ свой срокъ въ тюрьм, политическій я былъ одинъ. При помщеніи насъ въ арестантскихъ каютахъ не было принято во вниманіе раздленіе по преступленіямъ и мы вс были помщены какъ попало. Втиснутый въ затхлую каюту, я предался грустнымъ размышленіямъ, что мн придется провести въ этой трущоб семь или восемь недль, какъ вдругъ услышалъ приказаніе снять платье, которое было на мн, и переодться въ казенное, сдланное по форм, назначенной ссыльнымъ. Выданное платье, однакожъ, было совсмъ новое. Оно состояло изъ матроскаго кителя, панталонъ и рубашки, сшитыхъ изъ самой рдкой холщевой матеріи.1
Мы отправлялись изъ Бреста, дни стояли холодные. Эта слишкомъ легкая одежда могла показаться просто насмшкой надъ несчастными осужденными, дрожавшими въ ней отъ стужи, но насъ утшили, что при переход въ боле южныя широты мы будемъ довольны такой перемной костюма. По странному капризу администраціи вмст съ тропическимъ костюмомъ, ссыльнымъ давалась тяжелая, неудобная фуражка, громадныхъ размровъ, причинявшая на жар множество мученій и взамнъ неспасавшая отъ дйствія нестерпимыхъ солнечныхъ лучей.
Посл переодванія я хотлъ уже возвратиться на свое мсто, какъ ко мн подошелъ надзиратель и объявилъ, что относительно меня онъ получилъ особыя приказанія. Онъ отвелъ мн, отдльно отъ прочихъ, боле удобное мсто и предложилъ койку — прочіе же ссыльные должны были довольствоваться нарами безъ всякой подстилки. Отъ него, узналъ я, что начальникъ морского отряда въ Брест, вице-адмиралъ Лапласъ, постившій насъ въ портовой тюрьм, рекомендовалъ меня своему подчиненному, командиру ‘Сены’, почему, послдній и счелъ нужнымъ избавить меня отъ безполезныхъ стсненіи, причиняющихъ мн немалыя мученія. Во все время пути онъ поступалъ со мной самымъ деликатнымъ образомъ и всми возможными способами старался облегчить мое безотрадное положеніе. Въ тоже время и экипажъ корабля и пассажиры выказывали мн постоянно знаки своего расположенія, столь пріятныя для человка нсколько лтъ къ ряду терпвшаго одни оскорбленія.
И какую важную цну въ моихъ глазахъ получило вниманіе, мн оказываемое, когда я сравнивалъ мое привилегированное положеніе съ положеніемъ прочихъ ссыльныхъ, хавшихъ со мною на одномъ корабл. При большомъ ихъ числ, было невозможно всхъ разомъ выводить на палубу подышать чистымъ воздухомъ, ихъ выводили по очереди и каждому приходилось испытывать это наслажденіе не боле двухъ-разъ въ недлю, по часу всякій разъ.
Помщеніе, имъ отведенное, было тсно до послдней степени и лишено всякой вентиляціи, его нездоровыя качества усложнялись еще сосдствомъ кухни, булочной и паровой машийы, въ этой нор, лишенные воздуха и пространства, несчастные люди тяжело дышали, обливаясь потомъ и страдая, отъ обилія паразитныхъ наскомыхъ. Какъ въ виду такого страданія, продолжающагося семь недль, не имть жалости къ этимъ несчастнымъ! Однакожъ ее не имли и представляли тому, будто бы, основательныя причины. Быть можетъ, и въ самомъ дл такую массу народа невозможно было размстить удобне — мста не хватало, но почему бы не разршать имъ почаще выходить на палубу, особенно въ т часы, когда солнце переставало жарить? Къ сожалнію, командиръ мало доврялъ каторжнымъ, имя только сто человкъ экипажа, онъ опасался какого нибудь ршительнаго шага со стороны толпы въ пятьсотъ арестантовъ и принималъ противъ нихъ, быть можетъ, чрезмрныя предосторожности. Къ тому же между экипажемъ ходили сколько страшныя, столько же и невроятныя легенды о попыткахъ въ возстанію каторжныхъ, перевозимыхъ изъ Франціи въ Гвіану, — попыткахъ, неудавшихся только благодаря случаю или самымъ строгимъ мрамъ надзора.
Вн этихъ печальныхъ необходимостей, съ арестантами на ‘Сен’ обращались не худо, они получали такой же паекъ, какъ и матросы, имъ отпускали даже вино, каждому выдавалась четверть фунта табаку на десять дней, всю одежду они мняли разъ въ недлю, а для мытья грязной получали мыло и теплую воду.
Но экипажъ былъ постоянно вооруженъ кинжалами, какъ бы въ виду непріятеля, ружья всегда стояли на готов и командиръ по ночамъ часто длалъ тревогу, чтобы удостовриться, что его подчиненные во всякое время готовы къ бою.
Нечего и прибавлять, что арестанты были всегда заперты въ своихъ каютахъ, у дверей которыхъ постоянно стояли часовые, эту службу несли жандармы, сопровождающіе ссыльныхъ, оружіемъ имъ служили пистолеты и сабля. Въ тоже время арестантская каюта могла обстрливаться небольшой пушкой, постоянно заряженной. Ночью рунды усиливались. Вообще служба на корабл исполнялась чрезвычайно строго: одинъ молодой жандармъ, заснувшій на часахъ, корабельнымъ судомъ былъ приговоренъ къ двадцати-дневному тюремному содержанію въ цпяхъ, даже безъ тхъ небольшихъ облегченій, какія выпадали на долю арестантовъ, порученныхъ его присмотру.
По морскому уставу наказанія арестантамъ назначались самыя суровыя, къ моему удовольствію, я могу замтить, что во все время пути только одинъ изъ ссыльныхъ подвергся легкому наказанію, состоявшему въ лишеніи порціи вина. Страхъ потерять эту порцію, которой такъ дорожили арестанты, подавляющая жара и лишеніе воздуха были достаточными побудительными средствами для удержанія этой массы ссыльныхъ въ полномъ повиновеніи.
Атлантическій океанъ перейденъ, мы идемъ вдоль гвіанскаго берега, обогнули Кайену и подошли къ островамъ Спасенія. Солнце уже заходило, когда передъ нами открылись берега этихъ роскошныхъ острововъ. Пейзажъ былъ такъ хорошъ, что я на время забылъ о печальной участи, ожидающей меня среди этой величественной природы. Въ самомъ дл, смотря на эти прелестные островки, разбросанные какъ оазисы посреди океана и такъ великолпно освщенные солнцемъ, невозможно было не отдаться могучему дйствію красотъ природы. Но скоро, увы! горькая дйствительность заставила очнуться отъ радужныхъ иллюзій. За этими гигантами-деревьями, за этой вчной зеленью раздаются крики проклятій и стоны отчаянія. Эти бленькіе, чистенькіе снаружи домики, которые такъ граціозно преломляютъ солнечные лучи, не что иное, какъ тюрьмы. По этимъ красиво-извивающимся дорожкамъ ступаетъ нога не свободнаго работника, а каторжнаго и тюремщика. Странная аномалія! Эти прелестныя мста, говорящія душ о счастіи и наслажденіи, цивилизація обратила въ каторгу людей!
Въ субботу 16 октября 1858 года мы высадились на берегъ Королевскаго острова. Каторжные и вообще наказанные за обыкновенныя преступленія должны были остаться на этомъ остров, я же, пробывъ здсь около четырехъ часовъ, былъ отправленъ на островъ Чорта, служившій мстопребываніемъ ссыльныхъ по политическимъ обвиненіямъ.
Меньшей величины, чмъ его сосди, спрятавшійся Позади ихъ, островъ Чорта съ барки, на которой я халъ, представлялъ печальный видъ бдности и запустнія. Растительность слабая и низменная, голыя скалы, отсутствіе живописныхъ дорогъ, рдкія строенія, нчто среднее между казармою и конюшнею, — вотъ какой представилась мн мстность, гд я долженъ былъ провести десять лтъ моей жизни въ такомъ возраст, когда человкъ мене, чмъ когда-либо, увренъ, что соберетъ жатву, имъ самимъ посянную.
Во все продолженіе пути съ Королевскаго острова на островъ Чорта, я вынужденъ былъ переносить льстивое краснорчіе надсмотрщика, который былъ въ слишкомъ веселомъ расположеніи духа, онъ, казалось, желалъ возбудить во мн хорошее о себ мнніе, онъ расточалъ мн совты и любезности и надолъ мн до крайности своей пьяной болтовней. Избавиться отъ него не было никакой возможности — онъ былъ. начальство и волей-неволей пришлось мириться съ своимъ непріятнымъ положеніемъ. Я не вщалъ ему изливать краснорчіе, но не слушалъ его и углубился въ размышленія. Повидимому онъ остался совершенно доволенъ мною и я пріобрлъ въ немъ снисходительнаго тюремщика.
Мы пріхали на островъ. Старшей властью на немъ въ то время былъ жандармскій унтеръ-офицеръ. Ему и передалъ меня мой спутникъ надсмотрщикъ. Власть приняла меня весьма прилично, изъ чего я заключилъ, что съ этой стороны, по крайней мр, мн нечего ожидать большихъ непріятностей. Унтеръ-офицеръ былъ еще очень молодъ и по пріемамъ и способу выражаться казался несравненно выше занимаемаго имъ мста. Онъ сказалъ мн, что я долженъ являться на перекличку три раза въ день: въ пять часовъ утра, въ шесть и въ восемь часовъ вечера, проводить ночь въ общей казарм, остальные часы дня же могу свободно гулять на цломъ остров, гд мн заблагоразсудится.
Свобода весьма пріятна, даже на остров, имющемъ въ окружности мене трехъ верстъ, но нельзя же проводить въ вчномъ бродяжеств т двнадцать часовъ въ сутки, которые правительство отдавало въ мое распоряженіе, и я сталъ измышлять, чмъ бы занять ихъ. Ковчегъ, предназначенный служить мн для отдохновенія по ночамъ, представлялъ слишкомъ печальный видъ и имлъ вс неудобства для какихъ бы то ни было занятій, ибо въ немъ нигд нельзя было днемъ спастись отъ удушающей температуры тропической Гвіаны. Нсколько другихъ строеній, разбросанныхъ по острову, какъ можно было замтить съ перваго взгляда, были назначены вовсе не для потребностей ссыльнаго люда.
Ближе всхъ къ нашей тюрьм стояла казарма, гд полдюжины морскихъ солдатъ постоянно дулись въ карты. Подл нихъ домъ жандармскаго унтеръ-офицера и его подчиненныхъ жандармовъ. Еще дале донъ, который нкогда былъ занятъ начальникомъ острова, а въ то время стоялъ пустой.
Идя дале, я замтилъ только скалы съ ихъ блющими вершинами. Если пейзажъ казался мн столько же дикимъ, сколько и пустыннымъ, то встрча съ людьми,— которыхъ я, впрочемъ, видлъ только издали,— ступающими по земл обнаженными ногами, имющими бронзовый цвтъ лица отъ палящаго солнца и одтыми въ лохмотья,— не могла заставить меня перемнить мое мнніе. Встрченные мною люди были мои будущіе товарищи. Я почувствовалъ къ нимъ глубокое состраданіе, но въ ту же минуту меня постила мысль, что и мн предстоитъ таже участь, и мн придется бросить вс свои привычки и вести жизнь дикарей. Солнечные лучи жгли меня, а я стоялъ и раздумывалъ о своей горестной участи, не зная наврное, буду ли я сть что нибудь сегодня.
Наконецъ одинъ изъ ссыльныхъ приблизился ко мн и пригласилъ къ себ въ хижину, построенную внутри острова. На своемъ пути я встртилъ нсколько избушекъ, безпорядочно разбросанныхъ направо и налво. Вс он были построены изъ камней и грязи, плохо покрыты маисовой соломой и украшены дырами, долженствующими замнять собою двери или окна. Это были дневныя резиденціи моихъ товарищей, по сравненію съ которыми избы французскихъ крестьянъ могли бы показаться, пожалуй, дворцами. Внутреннее убранство жилища, куда я вошелъ, вполн соотвтствовало наружной его непривлекательности. Мебель состояла изъ хромоногаго стола и скамьи, но здсь все-таки можно было спастись отъ мучительныхъ палящихъ солнечныхъ лучей, и я, при первомъ знакомств съ хижиной, почти не обратилъ вниманія на ея печальную обстановку. Къ тому же втеченіи послднихъ пяти лтъ я могъ настолько свыкнуться съ разными лишеніями и неудобствами, что меня не могли уже пугать никакія новыя случайности.
Въ моментъ моего прибытія на островъ Чорта, тамъ жило 36 человкъ ссыльныхъ. Большая часть изъ нихъ была сослана но второму декабря, затмъ второе мсто по численности занимали перевезенные въ Гвіану изъ Африки обвиненные во время кавеньяковской реакціи, потомъ сосланные за принадлежность къ тайнымъ обществамъ и несчастный Тибальди, единственный, котораго потомъ не коснулись облегченія по манифесту 16 августа 1859 года, напротивъ его положеніе даже ухудшилось. Между ссыльными были и два негра изъ Сенегала, почему-то показавшіеся тамошнимъ французскимъ властямъ опасными, по ихъ представленію высшее правительство, признавъ этихъ несчастныхъ невинныхъ людей политическими преступниками, сочло необходимымъ удалить ихъ съ родины и отправило въ ссылку на островъ Чорта.
Съ перваго раза меня сильно поразило, что люди, составлявшіе эту маленькую колонію, несравненно мене меня чувствуютъ тяжесть и униженіе и повидимому довольно спокойно подчиняются своей безотрадной участи. Но мое недоумніе длилось недолго и я скоро понялъ, что многочисленныя испытанія, выпавшія на долю моихъ товарищей, мало-по-малу ослабили ихъ впечатлительность, еще довольно живую во мн, человк новомъ въ этихъ печальныхъ мстахъ, сравнивая теперешнее свое положеніе съ прошедшими невзгодами, они считали себя почти счастливыми. Нкогда принужденные работать, какъ каторжники, они располагали теперь своимъ временемъ почти совершенно свободно. Эта поздняя уступка, которая, въ сущности, была только прекращеніемъ чудовищной жестокости и оставляла въ прежней сил вс бдствія, соединенныя съ изгнаніемъ въ пустыню,— эта уступка, купленная такъ дорого, въ извстной степени примиряла моихъ товарищей съ отвратительной жизнію на остров Чорта.
Извстно, что продовольственная часть въ французскихъ тюрьмахъ вообще устроена довольно плохо. Система продовольствія острова Чорта заключала въ себ почти вс недостатки, какіе только могла имть подобная система. Каждый день жизненные припасы въ натур привозились на барк съ Королевскаго острова и потомъ раздавались, натурою же, ссыльнымъ, которые должны были сами приготовлять изъ нихъ пищу по своему вкусу.
Выдача состояла изъ полутора фунтовъ хлба, часто весьма сомнительнаго достоинства, или изъ фунта съ четвертью сухарей, почти всегда попорченныхъ, хлбная порція иногда замнялась Matшоковой мукой, для приварка изрдка отпускали свжую говядину, но чаще солонину бычачью или свиную, бобы или рисъ, небольшое количество масла или говяжьяго жира, кром того шла ежедневная порція водки изъ сахарнаго тростника.
Если прибавить къ этому, что свжая говядина рдко была свжей, что солонина была дурно просолена, что бобы уничтожали самый невзыскательный апетитъ, что рисъ выдавался проточенный червями, тогда нельзя не признать, что вся эта пища была постоянной отравой для несчастныхъ. вынужденныхъ ее сть.
Добавьте еще цлую кучу тяжелыхъ работъ, къ которымъ вовсе не былъ приготовленъ своимъ воспитаніемъ развитой человкъ, и тогда станетъ понятно, какъ безотрадна и какъ отвратительна была для ссыльныхъ жизнь на остров Чорта.
По очереди каждый изъ насъ долженъ былъ приходить утромъ на пристань за полученіемъ дневной провизіи, отнести ее на себ боле, чмъ за сто шаговъ разстоянія, разрзать мясо, перемыть вс продукты, отдлить сколько нужно для каждой порціи, однимъ словомъ, исполнить множество различныхъ работъ сколько тяжелыхъ, столько же и непріятныхъ. Кром этой пачкотни, на дежурнаго возлагалась обязанность натаскать сажень за 50 разстоянія дв тонны воды.
Готовить обдъ предоставлялось самимъ ссыльнымъ и каждый готовилъ отдльно. Это обстоятельство съ перваго раза меня поставило въ тупикъ: какъ я буду готовить, когда я ничего не смыслю-въ этомъ дл. Съ такимъ неудобствомъ я могъ еще, пожалуй, примириться, но меня страшно озабочивала обязанность рзать мясо и длить его на порціи: какъ тутъ избжать неудовольствій со стороны товарищей, которые могутъ остаться недовольны. что одному досталось больше, а другому меньше. Къ моему великому благополучію, отъ этой непріятной работы избавилъ меня одинъ изъ товарищей, согласившійся исполнять за меня это дло если я уступлю ему мою ежедневную порцію водки.
Оставалась кулинарная забота. Она безпокоила меня мене, потому что здсь я самъ одинъ страдалъ отъ своего неискуства, однакожъ и о ней слдовало серьезно подумать. Но счастіе и на этотъ разъ не отвернулось отъ меня. Ссыльный, уступившій мн половину своей избы, спросилъ меня, не желаю ли я раздлить съ нимъ заботы по приготовленію обда и такимъ образомъ имть съ нимъ общій столъ. Нечего говорить, съ какимъ удовольствіемъ я согласился на это предложеніе. Но удовольствіе, постившее меня за такимъ удачнымъ окончаніемъ затрудненій, за нсколько минутъ назадъ представлявшихся мн неодолимыми, не помшало развиться во мн сознанію моей безпомощности, и въ тоже время я почувствовалъ безграничное уваженіе къ способностямъ моихъ сотоварищей.
Я тотчасъ же устроился въ новомъ помщеніи. Моими стараніями наша непривлекательная хижина приняла нсколько иной, боле сносный видъ. Пока я устраивалъ новый порядокъ, мой товарищъ приготовилъ обдъ и состряпалъ его такъ вкусно, какъ только можно было состряпать изъ припасовъ сомнительнаго качества. Я полъ хорошо и убдился, что на остров Чорта можно и не умереть съ голода.
Но мой хозяинъ мало того, что былъ искусный поваръ, онъ отлично умлъ ловить рыбу, краббовъ и морскихъ черепахъ. Его Драгоцнный талантъ много помогалъ намъ разнообразить пищу, а главное, давалъ возможность испорченные казенные припасы замнять свжими.
На нашъ островъ залетали изрдка попугаи и горлицы. Moi искусный на вс руки хозяинъ ставилъ на нихъ силки и, случалось, ловилъ ихъ по нскольку штукъ. Къ несчастію, на остров Чорта не было дозволено употреблять огнестрльное оружіе, а то, не считая пернатой дичи, мы могли бы часто имть къ своему столу огромныхъ ящерицъ, водящихся въ разслинахъ скалъ, мясо которыхъ превкусное. Но рыболовъ и охотникъ, мой хозяинъ обладалъ также способностями хорошаго земледльца и сельскаго хозяина, онъ заботливо ходилъ за фруктовыми деревьями, разводилъ овощи, имлъ у себя курятникъ и голубятню, и даже кроликовъ.
Что бы я сталъ длать безъ этого способнаго человка, говорилъ я самъ себ, пришлось бы мн питаться однимъ сухимъ хлбомъ, сколько я ни раздумывалъ, выходило, что ничего путнаго изъ получаемыхъ отъ казны припасовъ я сдлать не могу, въ перспектив предстояло какое-то крошево безъ имени, какая-то невозможная похлебка, которую хлебать было бы крайне противно.
И какими ничтожными показались мн тогда вс мои знанія, которыя ни къ чему нельзя было примнять на остров Чорта! Какъ я завидовалъ тмъ изъ моихъ товарищей, которые, прежде привыкнувъ къ полевымъ или ремесленнымъ работамъ, могли эти таланты употребить на пользу въ своемъ теперешнемъ положеніи! Имъ не приходилось до обморока сидть надъ книгами, а какое огромное преимущество здсь они имли предо мною, писателемъ и журналистомъ, въ мозгу котораго гнздилось столько идей и столько познаній!
Что же я могъ сдлать, чтобы избавиться отъ роли паразита, чтобы внести и свою долю въ устроившуюся между нами двумя ассоціацію? Я могъ только принять на себя расходы по снабженію нашего погреба, — тогда, можетъ быть, уравновсились бы доли каждаго изъ насъ, вносимыя въ общую кассу ассоціаціи. Но даже достигнувъ этимъ способомъ искомаго равновсія, я все-таки считалъ бы себя глубоко-униженнымъ, ибо мн приходилось платить деньгами за свою неспособность, за невозможность уплатить равносильными услугами за т услуги, которыя я самъ получалъ. Я все же оставался безполезнымъ ртомъ, трутнемъ въ промышленномъ уль острова Чорта.
Но не спшите обвинять меня за то, что я будто бы ни во что ставлю научныя знанія, будто желаю подчинить умственный трудъ труду физическому! Я очень хорошо знаю, что сколько виноваты привилегированные классы въ томъ, что они не даютъ физическому труду принадлежащаго ему мста, столько же неправы и рабочіе, считая лнивцами тхъ, кто посвящаетъ свою жизнь умственнымъ занятіямъ. Я хотлъ только сказать, что при удовлетвореніи первйшихъ необходимостей человческой природы, физическій трудъ иметъ преимущество, и что выкинутый изъ среды, въ которой онъ живетъ, человкъ, неимющій привычки къ тлесному труду, длается ничтоженъ и безсиленъ передъ нуждами, осаждающими его со всхъ сторонъ.
Я твердо убжденъ, что будетъ время, когда образованіе выйдетъ изъ узкаго круга исключительныхъ спеціальностей, когда оно перестанетъ быть привилегіей только для нкоторыхъ и станетъ развивать вс человческія способности, тогда полевой работникъ и ремесленникъ будутъ въ состояніи пользоваться плодами науки, а кабинетный ученый пріобртетъ привычку искать полезнаго развлеченія въ ручной работ, съ одинаковымъ удобствомъ онъ будетъ удовлетворять всмъ потребностямъ своей природы и никогда не будетъ чуждъ условіямъ реальной жизни.
Выше я сказалъ, что свою долю въ ассоціаціи я намреваюсь вносить деньгами. Чтобы не ввести въ заблужденіе читателей, которые могутъ подумать, что ссыльнымъ легко сноситься съ своими семействами и получать отъ нихъ деньги, считаю нужнымъ, замтить, что попечительное начальство не оставило своимъ вниманіемъ это обстоятельство и регламентировало его, какъ и всякія другія отношенія на остров Чорта. Изъ фондовъ, присылаемыхъ ему семействомъ, ссыльный могъ получать не боле трехъ франковъ въ недлю, и только въ случа крайней безотлагательной надобности, по особому разршенію, ему выдавали пять франковъ. Я не даромъ прожилъ четыре года въ изгнаніи и пробылъ пять лтъ въ тюрьм и потому принялъ свои мры. Я припряталъ нсколько двадцати-франковыхъ монетъ и избавился отъ непріятной необходимости испытывать на себ строгую экономію, съ какой администрація распоряжается деньгами заключенныхъ.
Я говорилъ также о вин, но да не подумаютъ мои читатели, что вино въ изобиліи льется на остров Чорта, и ссыльные могутъ предаваться вакхическимъ оргіямъ. Разуврьтесь, доврчивые люди! Вы забываете, что администрація иметъ привычку соваться всюду. Вино было дозволено покупать исключительно по воскресеньямъ и только по 25 сентилитровъ (мра въ 4 рюмки) на человка, этимъ распоряженіемъ администрація полагала устранить возможность пьянства между заключенными. Между тмъ въ Гвіан, гд сильная жара, въ соединеніи съ сыростью, быстро ослабляетъ силы человка,— вино для европейца составляетъ спасительное средство, избавляющее его отъ многихъ болзней. Но какое дло администраціи заботиться о здоровья ссыльнаго люда, чмъ боле она будетъ длать непріятностей заключеннымъ, тмъ, значитъ, она лучше исполняетъ свой долгъ.
Пришелъ вечеръ моего перваго ссылочнаго дня и для меня представилось новое затрудненіе. Мн приходилось спать на голомъ полу, такъ какъ надсмотрщикъ не подумалъ позаботиться о выдач мн матеріаловъ для постели. Впрочемъ, для меня, который семь съ половиною мсяцевъ не спалъ на кровати, такое лишеніе не составляло особой важности: одной ночью больше или меньше не все ли это равно, и я уже хотлъ расположиться какъ можно удобне на своемъ твердомъ лож, какъ вдругъ жандармскій унтеръ-офицеръ отдалъ въ мое распоряженіе диванъ, стоявшій въ квартир бывшаго командира острова. Этотъ сильно подержанный диванъ былъ роскошнымъ ложемъ въ сравненіи съ административной кроватью, попечительнымъ начальствомъ придуманной для заключенныхъ на остров Чорта.
Спальня, гд мы обязаны были ночевать, помщалась въ большой продолговатой зал въ десять сажень длины и три ширины, въ длину ея, по обоимъ сторонамъ, на извстномъ разстояніи были утверждены продольные брусья, поддерживаемые столбами. Это и были основанія для кроватей ссыльныхъ. Каждый изъ нихъ прикрплялъ къ этимъ брусьямъ парусину, на манеръ морскихъ коекъ — и постель была готова. Такое устройство было просто и экономно въ высшей степени, такъ что самые индйцы, подвшивающіе свои гамаки къ бамбуковымъ деревьямъ и ліанамъ въ двственныхъ лсахъ, въ этомъ отношеніи не могли питать никакой зависти къ цивилизованнымъ людямъ на остров Чорта.
Въ первую же ночь своего пребыванія на остров, я близко познакомился съ гвіанскими москитами и комарами, сразу объявившими мн жестокую войну. Первыхъ здсь считаютъ боле страшными. чмъ послднихъ, и въ самомъ дл москиты кусаются больне. Но за то комары надодливе москитовъ. Москитъ нмъ, какъ рыба, онъ тихо опускаетъ въ вашу кожу и вынимаетъ оттуда свое жало, а комаръ, своимъ надодающимъ жужжаніемъ заране даетъ вамъ знать, что скоро вы должны будете стать его жертвой, боль отъ укушенія москита продолжается не боле секунды и изчезаетъ, не оставивъ по себ никакого слда, укушеніе комара производитъ зудъ, сильно раздражающій, и значительно вздуваетъ кожу, знаки его укушенія остаются довольно долго, несравненно дольше, чмъ укушенія европейскихъ комаровъ, совершенно безвредныхъ существъ въ сравненіи съ гвіанскими.
Утромъ я пошелъ осматривать островъ. Нигд нтъ большихъ деревьевъ, только кустарники, ростущіе въ невоздланныхъ частяхъ острова, даютъ тнь, слишкомъ ничтожную для Гвіаны. Между тмъ на сосднихъ островахъ была богатая тропическая растительность. Я никакъ не могъ объяснить себ причины такого каприза природы. Но товарищи скоро разъяснили мн мое недоумніе. Это произошло по капризу не природы, а администраціи. Когда первые политическіе ссыльные прибыли на островъ Чорта, они нашли здсь деревья всякихъ родовъ, и натурально прежде-всего воспользовались ими для постройки себ избъ, а потомъ и для устройства шкунъ, на которыхъ нкоторымъ изъ нихъ удалось убжать. Администрацію сильно раздосадовало такое своеволіе и она сорвала свой гнвъ на деревьяхъ, какъ на невольныхъ пособникахъ бгства. Противъ нихъ было предписано повальное истребленіе и ихъ вырубили одно за другимъ. Лишенные естественной верьфи, которую они имли подъ рукою, ссыльные вспомнили, что ихъ избы сложены срубомъ, они стали разбирать ихъ употреблять для постройки новыхъ лодокъ. Узнавъ объ этомъ, раздраженная администрація опять прибгла къ тому же героическому средству, которое ул.е разъ пускала въ дло. Избы были совершенно разрушены и весь лсъ, который еще оставался на остров, тщательно вывезенъ.
Время, между тмъ, шло своимъ чередомъ и я по немногу начиналъ свыкаться съ прозябательной жизнію, какую вели мои товарищи: я получилъ свое мсто въ общей спальн, ходилъ на перекличку, вставалъ и ложился спать по пушечному выстрлу, однимъ словимъ, я уже ничему не удивлялся, какъ не удивлялись ветераны, проведшіе долгіе годы на островахъ Спасенія.
Дольше всего я не могъ освоиться съ формальностью переклички, на которую, впрочемъ, вс мои товарищи смотрли, какъ и дло, правда непріятное, но неизбжное. Во всхъ французскихъ тюрьмахъ, гд я сидлъ, политическіе изгнанники были избавлены отъ этой тяжелой формальности, такъ сильно оскорбляющей заключеннаго, на долю котораго и безъ того выпадаетъ не мало другихъ оскорбленій, и избавленіемъ отъ нея обязаны единственно своимъ усиліямъ и своей энергіи’ Я старался возбудить такую же энергію между новыми моими товарищами по ссылк, я представлялъ имъ, что это стснительное правило на остров Чорта еще тягостне, чмъ въ тюрьм: оно заставляетъ человка бросить, можетъ быть, и очень серьезное занятіе и спшить въ опредленный часъ къ казарм для совершенно лишней и ни къ чему неведущей формальности. Мои старанія не пропали даромъ. Вскор на островъ пріхалъ баталіонный командиръ Плянъ, начальникъ на островахъ Спасенія. Ссыльные обратились къ нему съ своей просьбой уничтожить формальность переклички, но добились только того, что число перекличекъ было уменьшено. Плянъ веллъ уничтожить шести-часовую и выдать ссыльнымъ, это будетъ просить, вс инструменты, необходимые для работъ. Мн нечего было просить, и я ничего не просилъ, но командиръ самъ вспомнилъ обо мн: онъ разршилъ мн спать въ моей хижин и позволилъ совсмъ не приходить на перекличку. Оба разршенія были для меня весьма пріятны. Представлялось одно затрудненіе — у меня совсмъ не было хижины, а спать въ той, въ которой я проводилъ день вмст съ моимъ хозяиномъ, не было никакой возможности. Узнавъ объ этомъ затрудненіи, Плянъ позволилъ мн помститься въ свободной комнат бывшаго командира, пока я выстрою себ свою хижину, для чего веллъ отпустить мн необходимый матеріалъ.
Всми этими облегченіями я обязанъ отчасти рекомендаціи вицеадмирала Лапласа — командиръ ‘Сены’ просилъ обо мн Пляна именемъ адмирала,— отчасти же самому Пляну, который вообще желалъ всми зависящими отъ него средствами облегчить безотрадное положеніе ссыльныхъ. Облегченія, мн сдланныя, были такъ неожиданны. что не возбудили зависти ни въ одномъ изъ моихъ товарищей. Впрочемъ не я первый воспользовался такими облегченіями, до меня было два подобныхъ же случая, но тогда они были разршены въ вид чрезвычайнаго исключенія, о чемъ было торжественно объявлено прочимъ ссыльнымъ.
Надо было приняться за постройку хижины, но какъ! Со стыдомъ я сознавался себ, что ршительно не знаю, какъ взяться за такое дло. Мое затрудненіе поняли двое товарищей, хорошо знакомые съ каменнымъ и плотничьимъ дломъ, и предложили мн свои услуги. Посредин острова, на самомъ возвышенномъ мст его. стояла полуразрушенная хижина. Соединенными усиліями мы привели ее въ приличный видъ. На этотъ разъ мн удалось какъ слдуетъ отблагодарить моихъ товарищей-помощниковъ, давая имъ уроки французскаго языка и исторіи.
Со времени постройки хижины, пребываніе на остров стало мн казаться мене ужаснымъ. Мое жилище не походило ни на дворецъ, ни даже на обыкновенную сносную крестьянскую избу, канурочка моя была маленькая, квадратная, въ каждую сторону по четыре аршина, въ ней не было самыхъ нищенскихъ удобствъ, я не могъ дозволить себ самаго нищенскаго комфорта, но за то я былъ относительно свободенъ, я былъ избавленъ отъ лицезрнія своихъ тюремщиковъ. На моей деревянной кровати не лежало ни матраца, ни подушекъ, ихъ замняли сухіе маисовые листья, но я спалъ такъ крпко, какъ не спятъ многіе на богато-убранныхъ постеляхъ, ни страхъ, ни угрызенія совсти не тревожили моего спокойнаго сна.
Я все еще былъ плнникомъ, но я наконецъ принадлежать самъ себ. Я имлъ убжище, гд я могъ безпрепятственно вызывать свои воспоминанія, воспламенять себя надеждами, давать пищу уму и сердцу. Мн, наконецъ, можно было сосредоточивать мои мысли, что, разумется, легко сдлать въ тишин одиночно! тюрьмы, и чего невозможно достигнуть при шум и гам толпы въ общихъ мстахъ заключенія.
Вечерняя встовая пушка потеряла для меня значеніе повелительнаго органа, зовущаго къ рабской подчиненности, подъ присмотръ полиціи, теперь, напротивъ, ея гулъ приносилъ мн свободу: посл ея выстрла все замолкало на остров и только я одинъ могъ ходить по всмъ направленіямъ острова, вн границъ оцпленныхъ часовыми, въ эти минуты я могъ считать себя живущимъ въ своихъ собственныхъ владніяхъ.
Какіе прелестные разговоры велъ я тогда самъ съ собою, лежа на вершинахъ скалъ и любуясь таинственной красотой великолпныхъ гвіанскихъ ночей. Я думалъ тогда о моемъ несчастномъ отечеств, такомъ великомъ нкогда между всми народами и такъ безотрадно упавшемъ въ настоящее время! Мечталъ я о скорой побд правды и справедливости, о братств и счастіи людей! И о чемъ хорошемъ не мечталъ я тогда!
Ежедневно нсколько часовъ я посвящалъ тмъ изъ моихъ товарищей, которые пожелали съ моею помощію дополнить свое недостаточное первоначальное образованіе. Я перечитывалъ небольшое количество книгъ, привезенныхъ мною на островъ, я немного писалъ, много думалъ, и когда приходилъ вечеръ, я могъ всегда сказать себ, что этотъ день не былъ для меня вполн потеряннымъ.
Тутъ вышелъ со мною непріятный случай, едва не самый непріятный изъ всхъ, какіе привелось испытать мн во время ссылки.
Приближалось время отправки ежемсячной почты, я хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы успокоить, насколько это было возможно, мое семейство и друзей относительно моего положенія. Окончивъ письма, я вложилъ ихъ въ одинъ конвертъ съ адресомъ моей матери и положилъ пакетъ незапечатаннымъ въ почтовый ящикъ. Хотя пять лт тюрьмы должны бы были освоить меня съ этимъ унизительнымъ обязательствомъ, я никогда не могъ подчиняться ему, не ощутивъ всякій разъ глубокое негодованіе. но какъ ни унизительно было это обязательство, администрація острововъ Спасенія нашла необходимымъ сдлать пилюлю еще боле горькой.
Командиръ Плянъ въ то время замненъ былъ капитаномъ Давосомъ, человкомъ придирчивымъ, который, не смя наложить руку на облегченія, допущенныя его предшественникомъ, досаждалъ заключеннымъ разными мелочными непріятностями.
Мои письма были возвращены мн назадъ на томъ основаніи, что я не исполнилъ правилъ, касающихся пересылки писемъ ссыльными, но объ этихъ правилахъ до сихъ поръ я не имлъ никакого понятія, никто объ нихъ не заикнулся мн ни однимъ словомъ. Корреспонденцію съ своимъ семействомъ ссыльнымъ дозволялось вести только при соблюденіи слдующихъ трехъ правилъ: 1) представлять письмо безъ конверта, 2) оставлять на страниц треть ноля, 3) подписывать свое имя крупными буквами, въ особой строк, съ прибавленіемъ слова ссыльный и съ обозначеніемъ нумера категоріи и отдленія, къ которымъ пишущій принадлежитъ.
Получивъ обратно свои письма при такихъ дикихъ и смшныхъ замчаніяхъ, доказывающихъ только желаніе безъ всякой цли мучить заключеннаго, я было думалъ совсмъ отказаться отъ переписки, но размышленіе скоро привело меня къ другимъ идеямъ. Я не имлъ права для своего самолюбія жертвовать спокойствіемъ и, можетъ быть, даже жизнью своего семейства, а потому ршился подчиниться глупому требованію. Я снова переписалъ свои письма.
Черезъ три мсяца, переходя изъ полиціи въ полицію, они, наконецъ, съ разршенія министра внутреннихъ длъ были выданы по адресу. Въ это же время состоялось мое новое переселеніе въ Кайену.
Этимъ переселеніемъ, какъ и многими другими сносными минутами на остров Чорта, я обязанъ, какъ узналъ впослдствіи, командиру Пляну. Я никогда не разсчитывалъ на подобную перемну своей участи и былъ не мало изумленъ, когда она состоялась. Я зналъ, что многіе политическіе ссыльные живутъ въ Еайен, зналъ, что имъ тамъ живется не особенно хорошо, пожалуй нисколько не лучше, чмъ намъ на остров Чорта, но никогда и не помышлялъ о возможности такъ скоро распроститься съ своей непривлекательной тюрьмой. Зналъ я и то, что нкоторые изъ моихъ товарищей были переводимы съ острова Чорта въ другія мста, но побывъ вн этого острова недолгое время, охотно возвращались назадъ въ свои избенки, къ которымъ успли привыкнуть и потому чувствовали къ нимъ какое-то непонятное расположеніе, родъ недуга. Я не имлъ причинъ особенно радоваться этой перемн. О въ самомъ дл, какую цль могъ я искать въ ней, какія выгоды могъ я пріобрсти отъ переселенія изъ одной тюрьмы въ другую. Мое положеніе отъ этого могло даже ухудшиться. Мн говорили, что многіе изъ политическихъ ссыльныхъ находить занятія въ канцеляріяхъ колоніальной администраціи. Но самыя убдительныя на мои глаза причины не позволяли мн принимать какое бы то ни было участіе въ работахъ администраціи. По своимъ убжденіямъ я слишкомъ расходился съ людьми, признавшими декабрьскій переворотъ, чтобы могъ тмъ или другимъ способомъ помогать ихъ дятельности. Никакія сдлки съ совстію не могли допустить меня приложить свою руку къ бюджету второй имперіи. Я не зналъ никакого ремесла, которое могло бы дать мн врный кусокъ хлба. Значитъ для меня закрывалась возможность сноснаго существованія въ Еайен. Съ тону же я до такой степени былъ убжденъ въ томъ, что одна только перемна въ нашей правительственной систем можетъ освободить меня изъ тюрьмы на остров Чорта, что я серьезно организовалъ въ своей голов цлую серію работъ, которыя должны были поддерживать мою энергію до тхъ поръ, пока Франціи угодно будетъ опять призвать меня на родину.
11 ноября 1858 года я сидлъ въ своей избушк и, по обыкновенію, размышлялъ, какъ я проведу сегодняшній день. Былъ очень ранній часъ утра. Стукъ въ мою дверь вывелъ меня изъ размышленія. Двое изъ моихъ товарищей вошли ко мн. Нсколько времени тому назадъ они заявили правительству свое желаніе получить въ аренду землю на Королевскомъ остров, такое раннее посщеніе ихъ я приписалъ полученному ими разршенію и поспшилъ поздравить ихъ съ благополучнымъ окончаніемъ ихъ хлопотъ.
— Дло идетъ вовсе не о насъ, отвчалъ одинъ изъ нихъ.— Получено приказаніе о вашемъ перевод въ Кайену, черезъ два часа вы сядете на барку, которая доставитъ васъ туда.
Я не хотлъ врить этимъ словамъ, я принималъ ихъ за шутку, но черезъ нсколько минутъ, когда пришло оффиціальное подтвержденіе въ образ жандарма, я по невол долженъ былъ поврить.
Тюрьма и долгія страданія развиваютъ въ человк недоврчивость, первая мысль, пришедшая мн въ голову, было убжденіе, что эта перемна въ моей судьб совершается съ единственною цлію подчинить меня новымъ строгостямъ и сдлать мою жизнь еще боле тяжкой. Вроятно до администраціи дошли слухи о тувъ, что я умлъ устроить сносно свою жизнь на остров Чорта,— и она сочла за нужное лишить меня нищенскаго спокойствія.
Но къ чему могли послужить разсужденія, когда слдовало повиноваться безпрекословно, и я поспшилъ сдлать необходимыя приготовленія для отъзда.
Изъ всхъ товарищей, съ которыми мн пришлось вмст нести горькую участь на остров Чорта, особенную симпатію возбуждалъ во мн Тибальди. Мягкость его характера, привлекательность манеръ, достоинство его поведенія столько же, какъ и его несчастія вселяли къ нему невольное уваженіе и привязанность. Въ его глазахъ свтились разомъ и энергія и кротость, въ его молодой, прекрасной и благородной фигур видна была сила и ршительность. Онъ не получалъ никакихъ извстій о своемъ семейств, онъ ничего не звалъ о томъ, что длается съ его друзьями во Франціи, и никогда никто не слышалъ отъ него ни упрека, ни жалобы на такое лишеніе. Онъ всегда готовъ былъ сдлать одолженіе всякому своему товарищу, онъ обращался со всми ими одинаково ровно, одинаково любезно, и между всми сосланными на остров Чорта, людьми самыхъ разнообразныхъ характеровъ и убжденій, онъ имлъ многихъ друзей и ни одного врага.
Я полюбилъ его отъ всей души и, покидая островъ Чорта, мн особенно грустно было разставаться съ этимъ прекраснымъ человкомъ, мн казалось, что и значу кое-что въ его жизни и онъ почувствуетъ еще большую пустоту, когда разстанется со мной. Я далъ себ слово, какъ только устроюсь въ Кайен, употребить вс усилія для перевода его туда же.
Судя по необыкновенной предупредительности, съ какой провожали меня жандармы и надсмотрщики съ острова Чорта, я убдился, что переселеніе мое въ Кайену считается облегченіемъ моей участи.
Меня приняли на бортъ шкуны Э, предназначенной плыть въ Кайену, но прежде намъ слдовало зайти на островъ Жозефа, резиденцію начальника острововъ Спасенія, хотя тамъ намъ ршительно нечего было длать. Бюрократическая формалистика требовала, чтобы самъ командиръ отправилъ меня. Вслдствіе этого я долженъ былъ провести на остров Жозефа большую часть дня, скучая немилосердно и ставя въ чрезвычайно непріятное положеніе мстную администрацію, незнавшую, какимъ образомъ накормить меня, такъ какъ казна для подобныхъ случаевъ не отпускала ни копйки денегъ.
Осужденный на полнйшее бездйствіе, не имя кому сказать слово, я употребилъ навязанную мн праздность на осмотръ острова Жозефа. Онъ выглядлъ несравненно красиве острова Чорта и на немъ была замтна боле дятельная жизнь, чмъ на нашемъ остров. Во всхъ мастерскихъ работали бывшіе преступники, осужденные за обыкновенныя преступленія.
Между рабочими въ мастерскихъ я встртилъ нсколько человкъ изъ числа прибывшихъ сюда вмст со мною ни ‘Сен’. Я узналъ, что изъ 36 человкъ ихъ осталось только 25, остальные 11 умерли въ первыя же три недли посл высадки на берегъ! Этотъ страшный результатъ говоритъ самъ за себя весьма краснорчиво, онъ слишкомъ очевидно показываетъ, какъ велики страданія, испытываемыя ссыльными во время перезда ихъ на мсто ссылки, и какъ вообще нелпа и безчеловчна самая система ссылки европейцевъ въ Гвіану. ‘Эти люди представляютъ опасность для общества, и потому дозволительны всякія средства для очищенія отъ нихъ метрополіи’, съ приличнымъ краснорчіемъ твердятъ разные публицисты, сильно пополнвшіе подъ крыломъ второй имперіи, но справедливость и гуманность съ презрніемъ отвертываются отъ такой іезуитской казуистики. Было время и во Франціи, когда пресса и трибуна указали обществу на это громадное гвіанское кладбище, гд зарыты тысячи несчастныхъ, ихъ голосъ былъ услышанъ, ссылка туда почти прекратилась, но пришли декабрьскіе дни, и съ ними возвратилась прежняя система ссылки, впрочемъ, дополненная еще большими тягостями и стсненіями. Франція такъ упала, что она даже позабыла, что когда-то отличалась своимъ великодушіемъ. Дозволивъ, посл второго декабря, убить, изгнать и сослать сотню тысячъ своихъ самыхъ достойныхъ дтей, могла ли она требовать большей справедливости для осужденныхъ по обыкновеннымъ преступленіямъ?
Наконецъ я попалъ на шкуну и черезъ нсколько часовъ передо мной открылось живописное мстоположеніе Кайены. Но я не могъ попасть въ городъ прямо со шкуны, бюрократическія тонкости изобрли переходную ступень: мн слдовало пробыть нкоторое время на понтон Гардьенъ, гд работали каторжники. Для чего это длалось — понять было трудно, такъ какъ черезъ два часа за мной пріхала лодка, меня перевезли въ Кайену и представили въ центральное бюро ссыльныхъ. Черезъ четверть часа я вышелъ изъ бюро, и передо мной открылась гостепріимная дверь неизвстнаго мн до сихъ поръ друга, я наконецъ причалилъ къ берегу.
Въ послдніе годы мн пришлось много выстрадать, но 1858 годъ въ моей жизни, полной всевозможныхъ бдствій, долженъ считаться однимъ изъ самыхъ для меня бдственныхъ, впродолженіи его я испытывалъ стсненія, грубости, всевозможныя бдствія, выпадающія почти всегда на долю побжденныхъ. Но я смло могу сказать, что вс эти невзгоды я выдерживалъ съ твердостію и достоинствомъ, ни разу и нигд я не уронилъ своего человческаго достоинства и тхъ принциповъ гуманности, свободы и независимости, знамя которыхъ я держалъ твердою рукою въ счастіи и несчастій, но какъ ни былъ я спокоенъ и твердъ передъ страданіями, должно признаться, я почувствовалъ слабость ребенка, встртивъ братскій и дружескій пріемъ въ Кайен. Сердце сильно забилось въ моей груди, когда, переступивъ порогъ дома моего новаго знакомаго, я замтилъ, съ какой благородной деликатностію, съ какимъ предупредительнымъ вниманіемъ встртили меня здсь. Въ моихъ тогдашнихъ чувствахъ — утверждаю это смло — не было ни капли эгоизма. Меня тронула въ ту минуту до глубины души и восхитила не радость неожиданнаго избавленія изъ ужасной тюрьмы, но сознаніе, что и за нсколько тысячъ верстъ отъ родины, я, осужденный на забвеніе и страданіе, встртилъ человка, который, зная меня только по слухамъ, ршился великодушно стать между несчастіемъ и мною, открывъ мн свои объятія и сердце.
Александръ Франкони родился во французской Гвіан, но воспитывался во Франціи. По натур впечатлительный, вращаясь въ лучшихъ кружкахъ тогдашняго французскаго общества, онъ усвоилъ себ передовыя идеи и убжденія, и въ тридцатыхъ годахъ возвратившись на родину, сталъ горячимъ пропагандистомъ прогресса въ отдаленной, заброшенной французской колоніи. Его усилія не пропали даромъ, многихъ юношей заставилъ онъ учиться, многихъ черствыхъ эгоистовъ обратилъ въ свою религію гуманности и свободы. Занимаясь также торговыми оборотами, онъ доказалъ, что даже въ колоніяхъ можно вести дла вполн честно и не только не терпть отъ этого убытковъ, напротивъ, вести ихъ съ большею выгодою для себя и на пользу общества.
Его общественное положеніе и вліяніе росли постоянно, его демократическія политическія убжденія сдлали его самымъ популярнымъ человкомъ въ стран и поставили на такой высот, что мстная администрація, хотя и смотрла очень косо на этого человка, діаметрально расходящагося съ нею въ убжденіяхъ, однакожъ ничего не смла предпринять противъ него. Таковъ былъ человкъ, принявшій меня такъ братски и дружественно въ своемъ дом въ Кайен.
Никогда я не забуду дня 14 ноября, который для меня былъ прянымъ днемъ воскресенья. Еще вчера я былъ нумеръ, я былъ одть, какъ каторжникъ, я получалъ паекъ, какъ каторжникъ, я вполн завислъ отъ расположенія духа пьянаго тюремщика, а сегодня я нахожусь въ дружескомъ дом, вижу симпатичныя лица моихъ хозяевъ, упиваюсь музыкой разумнаго разговора, мои собесдники держатся тхъ самыхъ убжденій, за служеніе которымъ я заплатилъ долгимъ страданіемъ и лишеніями,— все вокругъ меня напоминаетъ европейскую цивилизацію, все говоритъ о конфорт.
И чтобы ничто не напоминало мн прошлаго, по выход изъ ванны, я не нашелъ своего прежняго арестантскаго платья, а вмсто него къ моимъ услугамъ былъ предложенъ полный костюмъ, какой носятъ обыкновенно вс цивилизованные люди. Мн казалось, что я очнулся посл продолжительнаго сна.
Франкони иметъ двухъ сыновей, оба они идутъ по слдамъ своего достойнаго отца. Младшій изъ нихъ, въ то время еще четырнадцатилтній юноша, по желанію отца, сталъ моимъ ученикомъ.
Оффиціально я все еще оставался ссыльнымъ и долженъ былъ подвергаться многимъ неудобствамъ, сопряженнымъ съ этимъ званіемъ, но мн жилось уже такъ хорошо, въ сравненіи съ прежнимъ, что я не чувствовалъ ихъ. Рекомендація Франкони открыла мн входъ во многіе дома города и мало-по-малу сама администрація оставила меня совершенно въ поко и дала мн полную свободу дйствій. Въ кайенскомъ обществ была партія людей, требовавшая, чтобы политическіе ссыльные были подчинены тмъ же правиламъ, какимъ подчинялись ссыльные но обыкновеннымъ преступленіямъ, но она должна была умолкнуть, когда Франкони предложилъ свою дружбу одному изъ этихъ ссыльныхъ. Везд и во всякое время, гд было это нужно. Франкони ратовалъ въ мою пользу. Онъ говорилъ всмъ, что прежде я былъ извстнымъ журнальнымъ дятелемъ, что я занималъ общественныя должности, а въ глазахъ самыхъ рьяныхъ реакціонеровъ, т. е. огромнаго большинства креоловъ, эти титла имли большой всъ и давали право на уваженіе. Пылкія рчи моего защитника расшевелили ихъ. и многіе изъ нихъ, нкогда преслдовавшіе и притснявшіе моихъ предшественниковъ, политическихъ ссыльныхъ, своимъ вниманіемъ ко мн какъ будто старались загладить свою вину.
И администрація обратилась ко мн съ предложеніями: начальникъ гражданскаго управленія колоніи желалъ помстить меня въ своей канцеляріи, но я отказался отъ этой чести. Однакожъ желая чмъ нибудь заниматься въ свободное время, котораго оставалось у меня слишкомъ много, я согласился работать у казначея, должность моя не была оффиціальной и я получалъ свое вознагражденіе не изъ государственнаго бюджета.
Свой день я распредлялъ слдующимъ образомъ: отъ 6 до 7 часовъ утра я работалъ съ юнымъ Франкони, потомъ шелъ къ казначею и оставался тамъ до 10 часовъ, въ 12 часовъ я опять шелъ къ нему и работалъ у него до 4 часовъ, отъ 4 до 6 другой урокъ у Франкони. Въ 6 часовъ мы обдали, а въ 9, какъ требовалось правилами о ссыльныхъ, я шелъ домой. И въ этомъ случа я пользовался привилегіей, прочіе ссыльные обязаны были приходить домой въ 7 1/2 часовъ, о чемъ ихъ извщали пушечнымъ выстрломъ.
Впослдствіи распредленіе моего дня нсколько измнилось: у меня прибавилось еще два урока: одинъ отъ 10 до 11 часовъ утра, другой отъ 6 до 7 часовъ вечера.
Друзья Франкони, по крайней мр т изъ нихъ, которые раздляли его политическія убжденія, стали и моими друзьями. Ихъ было не мало и мы вмст проводили время весьма пріятно.
Такъ шла моя жизнь до 28 сентября 1859 года, когда вслдствіе амнистіи окончилась моя ссылка. Я возвратился во Францію, гд теперь опять дйствую на прежнемъ журнальномъ поприщ.