С. Елпатьевскій
Изъ случайныхъ встрчъ.
Изъ случайныхъ встрчъ.
І.
II.
III.
Из случайных встреч, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1904
Время на прочтение: 8 минут(ы)
С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 2. С.-Петербург. 1904.
Разъ я видлъ въ нашемъ город довольно смшную сцену. На толчк, на самомъ юру, тамъ, гд набережная поворачиваетъ къ мосту и гд во время навигаціи особенно людно и шумно,— непрерывной вереницей тянутся къ пристанямъ ломовики, несутся экипажи, идетъ густая толпа — въ углубленіи старомоднаго дома стояла маленькая лохматая лошаденка въ веревочной сбру, запряженная въ ту самую телгу-экипажъ безъ желза, про которую писали въ газетахъ, будто ее недавно выдумали тульскіе мужики въ виду особенно успшнаго развитія русской желзной промышленности и которую, повидимому, переняли и мужики нашей губерніи. Лошаденка была сдая, понурая кобыла, съ добрыми старыми губами и свтлыми печальными глазами, около нея вертлся голубенькій, какъ мышь, жеребенокъ — молоденькій щеголь съ гладкой примазанной шерстью, съ стоявшей задорнымъ хохолкомъ гривой и пушистымъ хвостомъ, вытягивавшимся трубой при всякихъ движеніяхъ жеребячьей души. Сдоки, очевидно, ушли по своимъ дламъ.
Въ той же впадин стараго дома на приступк крыльца лежалъ лотокъ съ апельсинами, а разносчикъ — молодой парень въ бломъ передник, съ круглымъ пухлымъ лицомъ, наивными голубыми глазами и аккуратно, самымъ моднымъ фасономъ подстриженными бачками, стоялъ съ пучками зеленой травы и кормилъ жеребенка. Изрдка перепадало и старой кобыл, но, очевидно, предметомъ вниманія молодого парня былъ жеребенокъ и, повидимому, знакомство установилось довольно прочное,— жеребенокъ доврчиво и благосклонно принималъ подносимые дары и, когда переставалъ сть, въ знакъ пріязни, запрокидывалъ голову и ржалъ и вытягивалъ трубой свой пушистый хвостъ, а лицо парня расплывалось широкой улыбкой. Время отъ времени разносчикъ перебгалъ улицу, спускался на откосъ, тянувшійся къ рк, и возвращался запыхавшійся, красный и потный съ новыми пучками зеленой травы, которую онъ гд-то находилъ на заросшемъ крапивой откос.
И все это было очень смшно. Мимо катилась сіявшая въ свт весенняго солнца огромная рка, по которой плыли послднія рдкія льдины, только что проснувшіеся отъ зимняго сна пароходы, подчищенные, блествшіе свжими красками, съ рющими на мачтахъ пестрыми флагами разбжались по рк и пли сопрано, тенорами, басами, свистли флейтами, гудли контрабасами, въ воздух висли крики извозчиковъ, возгласы разносчиковъ газетъ, звонки несшихся мимо электрическихъ трамваевъ, и на самомъ юру, на припёк и прибо большого, праздновавшаго свои именины, рчного города,— допотопная телга, старая лохматая кобыла, экспансивный жеребенокъ и этотъ парень съ элегантными бачками и расплывшимся широкой улыбкой круглымъ лицомъ, обжигавшій себ пальцы крапивой и, словно городской житель деревенскихъ пріятелей, усердно угощавшій лохматую лошаденку и щеголеватаго жеребенка.
Я все стоялъ и смотрлъ, ужъ очень красиво катилась сіявшая рка, очень хорошо пли пароходы и очень весело было смотрть на смшную группу въ темной впадин стараго дома.
Прошло два года. Изрдка въ уличной толп передо мной мелькала фигура бойко торговавшаго разносчика, но я не обращалъ на него вниманія.
Какъ-то въ сумерки, когда я выходилъ изъ лчебницы и садился на извозчика, къ моей пролетк подошелъ молодой человкъ, одтый въ городское пальто, въ новомъ картуз, съ зонтикомъ въ рукахъ.
— Словечко, господинъ докторъ… Насчетъ рода дятельности и вообще… Ослушать бы меня. Народу у васъ въ лчебниц много, поговорить нельзя. А серьезный бы разговоръ надо…
Онъ путался и говорилъ торопливо и держался рукой за крыло пролетки, словно боялся, что я не дослушаю его и уду.
— Ну, что же, воротимся? — предложилъ я.
— Нтъ, что ужъ… Небось устали,— не согласился онъ.— На домъ бы…
Я отвтилъ, что пріемъ у меня на квартир всякое утро, кром праздниковъ.
— Вотъ именно… О томъ и просить хотлъ. Никакъ мн невозможно въ будни-то. А въ праздникъ до конца обдни я свободенъ,— дозвольте… Покорнйше благодарю, господинъ докторъ,— онъ поклонился, когда я далъ согласіе.— Только позвольте еще спросить — полтинникъ не обидно будетъ?
— Обойдется и такъ,— заговорилъ было я, но, онъ остановилъ меня:
— Даромъ я не могу,— тоже трудитесь… Самъ — рабочій человкъ, понимаю.
Въ ближайшее же воскресенье онъ явился. Было что-то въ его костюм, въ томъ, какъ онъ вошелъ и какъ сидлъ въ кресл, въ той манер, съ которой онъ говорилъ, медленно и тщательно подбирая слова и словно вслушиваясь въ смыслъ ихъ, почему я особенно внимательно всматривался въ него. Рдко чей глазъ привыкаетъ такъ быстро опредлять людей, какъ глазъ доктора, и тмъ не мене я не могъ ршить, кто этотъ человкъ съ спокойными, увренными манерами, сидвшій противъ меня свободно и непринужденно, какъ будто онъ всегда сидлъ въ креслахъ, и вставлявшій въ свою рчь литературные обороты, какъ будто давно привыкъ употреблять ихъ.
Онъ не былъ похожъ ни на рабочаго, ни на приказчика. На немъ былъ дешевенькій, но опрятный пиджакъ, изъ кармана котораго выглядывалъ блый носовой платокъ, сапоги бураками, но безъ тхъ складокъ, которыя такъ любятъ артельщики и приказчики ‘по черному’, но въ особенности приводилъ меня въ недоумніе безукоризненно чистый крахмальный воротничекъ, выглядывавшій изъ-подъ наглухо застегнутой у горла жилетки и не гармонировавшій съ представленіемъ ни о приказчик, ни о рабочемъ, ни объ артельщик. Я ршилъ, что онъ управляющій изъ какого-нибудь имнія, выросшій на господахъ и пріобыкшій къ чистот. И весь онъ, съ наивными голубыми глазами, съ своимъ пухлымъ лицомъ, толстыми красными губами и мягкимъ пвучимъ теноркомъ, не смотря на городской фазонъ и подстриженные котлетками бачки, выглядлъ деревенскимъ человкомъ, какихъ тамъ много, про которыхъ сначала говорятъ: ‘смирный парень, не озорникъ’, потомъ: ‘хознинъ, мірской человкъ’ и которыхъ, подъ старость выбираютъ въ церковные старосты.
— Я собственно, господинъ докторъ, насчетъ груди,— медленно, фраза за фразой, говорилъ мягкій теноръ,— въ порядк ли… Очень мн нужно знать, потому сомнніе было. Докторъ съ фабрики прогналъ,— въ ткацкой я работалъ,— помрешь, говоритъ. А какъ теперь симптомовъ будто не ощущаю…— въ доказательство онъ глубоко и сильно вздохнулъ.
Я выстукалъ и выслушалъ его, въ верхушк праваго легкаго оказались слды, очевидно, зарубцевавшагося пораженія.
— Вамъ что же нужно? — поинтересовался я.— Желаете знать, можно ли опять воротиться на фабрику?
— Вотъ именно… Потому какъ родъ дятельности моей не соотвтствуетъ,— онъ подумалъ немного и пояснилъ:— характеру моему не соотвтствуетъ…
— А вы чмъ занимаетесь?
— Торгую, въ разносъ… Апельсины, яблоки,— фрукта, вообще…
Только тутъ я узналъ молодого разносчика, кормившаго жеребенка въ то свтлое весеннее утро. Измнили его отросшіе за два года большіе рыжіе усы и стариковскіе лицо, и придававшіе ему другое, боле строгое выраженіе.
Я сообщилъ моему паціенту, что грудь его въ хорошемъ состояніи, но предупредилъ, что легкія надолго останутся чувствительными ко всякимъ заболваніямъ, что процессъ можетъ снова вспыхнуть и что, конечно, пребываніе цлыми днями на мороз представляетъ извстную опасность, но работа въ духот и пыли ткацкой мастерской будетъ для него крупнымъ проигрышемъ.
Онъ слушалъ внимательно и почтительно.
— Морозъ что, господинъ докторъ! Забжишь въ трактиръ чайку выпить и опять на цлый день. Привычка. И смю доложить, конечно, я не докторъ, но, по моему разумнію, отъ этихъ самыхъ морозовъ я и поправился. (Онъ улыбнулся). Вымерзло все тамъ, внутри-то… Только я не въ ткачи,— добавилъ онъ,— на желзодлательный заводъ пріятели зовутъ.
Онъ разсказалъ мн про условія, въ которыхъ ему придется работать. Между прочимъ, изъ разговора выяснилось, что разносчикомъ онъ получаетъ пятнадцать рублей въ мсяцъ, квартиру и ужинъ. И, кром того, двадцать копеекъ въ день на обдъ, а на завод будетъ получать т же пятнадцать рублей, но безъ стола и безъ квартиры.
— Что же васъ гонитъ на фабрику?— недоумвалъ я.
— Вообще… Рыба ищетъ, гд глубже, а человкъ, гд лучше.
— Хорошаго-то я и не вижу. Работа тяжелая, жалованье плохое. А въ деревню не хотите? — пришло мн въ голову.— Для легкихъ хорошо бы…
— Какъ вамъ сказать, господинъ докторъ…— раздумчиво заговорилъ разносчикъ.— Пробовалъ,— докторъ въ ту пору послалъ, насчётъ груди… И ничего,— полюбилось сначала,— весной пришелъ, хорошо тамъ. Только отвыкъ я отъ деревенской работы, съ десяти лтъ съ отцомъ на фабрику ушелъ. Да и надлу у меня ужъ нтъ,— у тетки жилъ, у крестной.
Онъ медленно и раздумчиво ронялъ фразы, глаза были опущены и лицо сдлалось пасмурное. Вдругъ онъ оживился.
— Не въ томъ дло, господинъ докторъ… Поведеніе тамъ въ деревн… Пороли при мн въ волости крестьянина нашего,— сынъ ужъ у него женатый. Врите ли, трясло меня, сколько ночей спать не могъ… Не видалъ въ город-то. Ну, и ушелъ.
Мн хотлось отговорить моего паціента отъ поступленія на заводъ, и я сталъ убждать его, что онъ можетъ устроиться въ город и не бгая съ апельсинами, что грамотный и толковый человкъ можетъ создать себ въ город положеніе боле обезпеченное и боле подходящее къ больнымъ легкимъ, чмъ работа на завод.
— Справедливо, господинъ докторъ,— съ чувствомъ собственнаго достоинства отвтилъ онъ мн. — Въ разсыльные приглашаютъ, въ банкъ, тоже вотъ мсто швейцара выходило, въ гостиницу. Да и хозяинъ уговариваетъ, прибавлю,— говоритъ,— доврился.
— Чего же вамъ еще?— невольно съ прежнимъ недоумніемъ спросилъ я.
— Я собственно насчетъ груди… — уклончиво отвтилъ онъ и замолчалъ, но чрезъ минуту добавилъ: — Я уже докладывалъ вамъ, что родъ дятельности не соотвтствуетъ…— онъ еще помолчалъ.— Не привлекаетъ…
Я продолжалъ не понимать и недоумвать, чего онъ ищетъ, что нужно этому человку, сидящему противъ меня съ серьезнымъ лицомъ и, очевидно, ждущему отъ меня чего-то большаго, чмъ простой медицинскій совтъ, и стараюсь объяснить, что мн нужно обстоятельно знать, въ чемъ дло, чтобы дать основательный отвтъ.
Большое пухлое лицо оживляется и опушенныя подстриженными бачками щеки розовютъ. Онъ поправилъ рукава своего пиджака, потрогалъ воротничокъ, словно ому было тсно и, придвинувшись ближе, заговорилъ:
— Имйте вниманіе, господинъ докторъ… Взять теперь апельсинъ… Могу я видть, что въ немъ? Можетъ, онъ кислый, можетъ, съ гнильцей, а долженъ я говорить: яффскій, молъ, или тамъ — мессинскій, королекъ и все прочее? Долженъ я давать хозяину интересъ?
Я начиналъ понимать и не прерывалъ его, а онъ оживлялся все боле, и слова сыпались быстро.
— Читали въ газет, на прошлой недл мальчикъ апельсиномъ отравился? Слава Богу, не у меня покупали, а отъ нашего же хозяина. Партію изъ Москвы получилъ корольковъ подкрашенныхъ, будто… Скажемъ, я не виноватъ, да и хозяинъ не въ отвт, а мальчонку-то еле отходили… Вотъ видите. Потомъ, покупателя вы знаете, назначь ему пятачокъ, дастъ четыре копейки, скажи четыре, дастъ три… значитъ, запрашивай, торгуйся, ври…
Онъ передохнулъ.
— Изволите понимать, господинъ докторъ, какой это родъ дятельности человческой? И разв можно счесть за трудъ, что я съ лоткомъ по городу слоняюсь? Который человкъ убогій,— вотъ у моего хозяина Василій служитъ, машиной ногу отрзало,— тому такъ, а я-то вдь…— онъ вытянулъ предо мной длинныя сильныя руки. — Или разсыльнымъ пакеты разносить, или, къ примру, господамъ двери отворять, да гривенники собирать… Это трудъ? Это дятельность?.. Кто себя не соблюдаетъ, кому только бы гривенники были, тому, конечно… А кто жизнь понимаетъ, кто образовалъ себя… Извините, господинъ докторъ,— рзко оборвалъ онъ рчь,— время у васъ отнимаю.
Я заинтересовался и уврилъ его, что утро у меня свободно и что мн очень хотлось бы знать, какъ онъ сталъ понимать жизнь.
— Книги, да добрые люди… Въ школу на фабрик бгалъ,— неохотно ронялъ онъ фразы, но скоро снова оживился.— Почитывать сталъ, образовываться… А главное Семенъ Семенычъ, ткачъ изъ нашей же губерніи, отцу дружокъ былъ. ‘Что ты, говоритъ, все романы читаешь? Нужно сурьезное’. И наставилъ, образованный человкъ, въ полномъ смысл. А вотъ поступилъ разносчикомъ, и остановка вышла, когда-когда урвешься въ читальню, либо на домъ возьмешь, ночью почитаешь… да и не всякую книгу достанешь. Бывало на фабрик, нтъ какой книги въ библіотек, сложимся втроемъ, такіе пріятели у меня были — и купимъ. Вотъ цивилизацію Бокля такъ нахвалили намъ…
— Да вдь это дорого!— невольно выговорилъ я.
Онъ улыбнулся.
— А мы врод библіотеки устроили. Купимъ книгу и раздаемъ читать по пятачку или тамъ по гривеннику, она и ходитъ, пока себя окупитъ.
— Капиталы еще наживали? — пошутилъ я.
— Кабы… — въ тонъ мн отвтилъ онъ. — Крпко больно читаютъ-то у насъ, немного отъ книги-то останется. Да затруднилъ я васъ, господинъ докторъ,— другимъ тономъ заговорилъ онъ, кладя на столъ полтинникъ,— только позвольте еще просить: посовтуйте, какъ мн себя уберечь, насчетъ груди…
Я не совсмъ кончилъ медицинскій разговоръ и предложилъ ему тотъ вопросъ, который предлагаютъ холостымъ людямъ. Онъ густо покраснлъ.
— Не занимаюсь. Больше двухъ лтъ. Раньше-то, сами знаете, фабрика, мальчишкой испортился. А въ разумъ вошелъ, понялъ. Вн брака… Разв можно?
— Пьете?
— Было раньше и даже очень. Думаю, и грудь-то отъ пьянства испортилъ. А теперь кром чаю да квасу ничего. Совстно свиньей-то длаться.
— Давно?
— Да тоже слишкомъ ужъ два года…….
Я далъ ему нужные совты и снова попробовалъ отговорить отъ завода. Онъ слушалъ вжливо и внимательно, но я видлъ, что заводъ — дло ршенное.
— Все-таки на заводъ? — спросилъ я, и не знаю, какъ у меня вырвалось:— Значитъ, отъ совсти?
Должно быть, онъ подумалъ, что я смюсь, онъ сдлалъ было обиженное лицо, но тотчасъ спокойно выговорилъ:
— Вообще… А совсть… Какая это жизнь безъ совсти? Какъ ужъ мн и благодарить васъ, господинъ докторъ… Успокоили вы меня…— и веселый, и радостный говорилъ мн разносчикъ, стоя въ передней съ картузомъ въ рукахъ. — Вы говорите, ‘что васъ гонитъ?’ Помилуйте, разв можно сравнить! Горизонтъ не тотъ, кругозоръ другой. Плугъ, скажемъ, длаю, машину какую, по крайней мр, вещь пригодная для человчества. И вокругъ наука… Очень привлекаетъ меня механическая часть. А проработаешь день, вечеромъ у нихъ классы, техническое и все прочее. Вдь вотъ тутъ,— онъ указалъ на голову,— чуть просвтлло, а ужъ хочется знать все, что на свт есть, что къ чему… И весело, господинъ докторъ!
Круглое лицо расплылось широкой улыбкой, онъ такъ вкусно сказалъ свое ‘весело‘, что я невольно засмялся.
— Товарищи хорошіе… Народъ тамъ образованный, есть у кого спросить, что самому не въ понятіе. Да и я, можетъ, кому-нибудь пригожусь, молоденькіе поступаютъ — словно галчата… Прощайте, господинъ докторъ.
Онъ ушелъ. И во время разговора, и когда онъ ушелъ, я все старался вспомнить, кого онъ такъ удивительно напоминаетъ мн. Я такъ и не вспомнилъ,— началась сутолка медицинскаго дня, потянулись другія впечатлнія, другія лица, и только когда я ложился спать, совершенно неожиданно и съ поразительною ясностью мн вспомнился тотъ памятный для меня вечеръ, около двадцати пяти лтъ назадъ, когда товарищи пригласили меня готовиться къ экзамену по анатоміи, и вмсто занятія анатоміей весь вечеръ продолжался споръ: развращаетъ дипломъ или онъ — вещь позволительная, и я ‘галченокъ’ все слушалъ, какъ надо понимать жизнь и какъ жить…
Больше я не встрчалъ моего страннаго рабочаго. Вроятно, я и забылъ бы его, если бы на-дняхъ не пришелъ другой.