Сатира Фердусіева на Махмута (*)
Изъ Поемы, называемой Шахъ-Намегъ.
‘Встникъ Европы’, No 10, 1815
Из Поемы, называемой Шах-Намег, Фирдоуси, Год: 1815
Время на прочтение: 5 минут(ы)
(*) Сочиненная по поводу неблагодарности Махмутовой. Сей завоеватель послушавшись вроломнаго придворнаго, вмсто общанныхъ наградъ за переложеніе въ стихи Шахъ-Намега выдалъ Фердусію только 60,000 драхмъ, лишилъ его своихъ милостей и подвергалъ дни его опасности.
Смотри на щедрость сего бднаго Монарха! воспвай его дянія и требуй награды за свои труды!
Вещь самая ничтожная предпочтительне такому Государю, который не иметъ ни врности, ни благихъ нравовъ, ни религіи.
Султанъ Махмутъ врно лишенъ разсудка, ибо его сердце презираетъ щедрость.
И чего ожидать отъ сына невольника? хотя онъ обладаетъ и трономъ?
Превозносить людей, недостойныхъ величія, не есть ли пускать въ глаза пыль, терять нить разсудка и питать змю на своемъ лон?
Посадите дерево, носящее плоды горькіе, въ самомъ раю, орошайте его водою изъ рки безсмертія, увлажайте корни его медомъ сладчайшимъ, — оно не перемнится, оно не перестанетъ производить плодовъ горькихъ.
Положите яйцо ворона подъ павлина райскаго, и когда сія птица покроетъ оное, питайте ее одними фигами Едемскими, давайте ей воду изъ источника Зелзебильскаго {Источникъ райской.}, пусть самъ Архангелъ Гавріилъ согрваетъ сіе яйцо, яйцо ворона произведетъ ворона. Тщетно трудился бы павлинъ Едемскій.
Возьмите змію изъ ея убжища, посадите ее въ цвтникъ розовой, пусть она вкушаетъ сладкое спокойствіе, пусть вс ея желанія будутъ удовлетворяемы, пусть она пьетъ воду изъ источника жизни: — никогда не будетъ она вашимъ другомъ, она умертвитъ васъ своимъ смертоноснымъ ядомъ.
Пусть садовникъ возметъ молодую сову со скалы пустынной и перенесетъ ее въ садъ прелестйшій, пускай втви розы будутъ ее убжищемъ во время ночи, а по утру будетъ трономъ ее верхъ гіацинта: неблагодарная! — она удалится въ свое гнздо темное и пустынное, какъ скоро получитъ свободу крыльевъ,
Справедливо сказалъ великій Пророкъ: все возвращается къ своему началу.
Ежели приближиться къ сосуду съ амброю, то одежда твоя будетъ имть ея запахъ, но ежели зайдешь въ рабочую слсаря, то оттуда выдешь весь черный.
Странноли, что отъ худой природы мы не получаемъ ничего добраго. Можно ли отнять мракъ у ночи? —
Не ожидайте ничего отъ сына человка низкаго. Негръ, сколько ни моется, всегда остается чернымъ.
Если бы могущественный Монархъ получилъ себ въ удлъ разборчивость и чувство чести, то отъ сихъ стиховъ научился бы онъ благотворить, даже отъ прежнихъ государей принялъ бы тотъ урокъ, который преподаю ему нын, онъ нe затмилъ бы своей славы и наградилъ бы лучше мое сочиненіе.
О Махмутъ! ты, которой покоряешь страны обширныя! ежели ты нестрашился меня, то по крайней мр надлежало бы теб страшиться Бога. За чмъ поступать со мною такъ жестоко? Или ты ничего не ожидалъ отъ моего ума, коего удары столько-же опасны, какъ удары меча кроваваго!
(Здсь Самь разсказываетъ Манутшеферу о своихъ подвигахъ противъ Мезендеранскихъ Дивовъ.)
Когда явился Царь, Самь поцловалъ землю и пошелъ его встртить. Манутшеферъ сидлъ на трон изъ кости, слоновой. Внецъ изъ рубиновъ и смарагдовъ блисталъ на глав его. Онъ привтствовалъ героя и посадилъ близь себя, спрашивалъ его о Дивахъ Мезендеранскихъ, воинахъ неукротимыхъ, которыхъ свирпость равнялась жестокости волка гладнаго.’
Отвтъ Сама.
‘Великій Государь! да продолжаются дни твои вчно, да будетъ предохраненъ отъ вроломства людей злонамренныхъ! Я прибылъ ко граду Дивовъ лютйшиихъ, нежели самые львы, и быстрйшихъ, нежели кони Аравійскіе. — Сихъ воиновъ, называемыхъ Сегзарами, ты почелъ бы за тигровъ разъяренныхъ. Узнавши о моемъ приближеніи, они устрашились (ето было дйствіе моей славы), они оставили городъ, разпространивши въ немъ смятеніе и безпорядокъ. Впрочемъ войска двигнулись, и свтъ дневный былъ потемненъ числомъ сражающихся. Одни покрывали холмы, другіе долины, страхъ овладлъ моими воинами, я думалъ о средствахъ помочь таковому несчастію. Поднявъ свою палицу, имвшую всу семдесять фунтовъ, оставилъ свое воинство на равнин и направилъ путь къ симъ ужаснымъ неприятелямъ. Отъ ударовъ мною наносимыхъ падали ихъ головы, и красота ихъ лицъ увядала отъ моей храбрости. Племянникъ могущественнаго Царя Салема, съ яростію волка приближался ко мн, предводительствуя безчисленными ратоборцами. Его называли Куркваемъ, ростъ его равнялся высотъ кипарисовъ. Происходя по матери отъ Догана, онъ до такой степени былъ неустрашимъ, что его воины казались предъ нимъ перстію. Прахъ вздымавшійся за симъ героемъ распространялъ блдность на лицахъ доблественныхъ нашихъ воиновъ. Тогда я поднялъ свою палицу, однимъ ударомъ раздробляющую противниковъ, ринулся въ среду рядовъ неприятельскихъ. Конь мой производилъ ржаніе ужаснйшее нежели голосъ слона. Земля колебалась, подобно разъяреннымъ морскимъ волнамъ, воины мои ободрились и преклонивъ главы, бросились на враговъ. Курквай услышалъ мой голосъ и шумъ ударовъ моей палицы, раздроблявшей черепы геройскіе. Желая со мною сразиться, подобно ужасному слону онъ приближается ко мн, хочетъ запугать меня своею стью. Проникнувъ въ его намренія, я избжалъ опасности, и взявъ въ руки лукъ Кайянскій и стрлу тополевую, напрягъ ее, она понеслась быстре нежели какъ подымается орелъ, вонзилась въ грудь Курквая и начала терзать его подобно пламени. Ударъ мой былъ столь силенъ, что его шишакъ вошелъ ему въ голову, Онъ приближился, подобно раздраженному слону, и извлекъ мечь Индійскій. Мн казалось, о великій Царь! что горы трепетали въ ужас. Чмъ боле онъ тснилъ меня, тмъ тверже ожидалъ я его нападенія: желалъ, чтобы онъ приближился, дабы мн удобне было сразить его. Когда же узрлъ его близь себя, то простеръ мои руки и схвативъ его за поясъ, съ яростію льва низвергъ его съ коня и вонзилъ въ грудь его мечь свой. Войско, видя смерть Царя своего, обратилось въ бгство. Долины, холмы, пустыни и горы служили убжищемъ для устрашенныхъ. Десять тысячъ конницы и пхоты покрыли широкое поле своими трупами. До сраженія, Курквай — сей Государь, сей воинъ неустрашимый, привелъ съ собою тридцать тысячь. Какую власть, о Государь! злоди имли бы надъ твоею судьбою, надъ служителями твоего трона!’
(Вотъ описаніе, которое даетъ намъ понятіе о сравненіяхъ и подобіяхъ, употребляемыхъ Фердусіемъ.)
‘Варцевъ взиралъ на приближавшихся къ нему десяти воиновъ и уподоблялся гладному льву, ищущему добычи. Онъ облекается въ кольчугу, препоясуетъ себя, поясомъ златотканнымъ. Голова его исчезаетъ подъ шлемомъ Турецкимъ, его колчанъ наполняется стрлами убійственными. Ничто немогло равнятъся ни съ живостію его движеній, ни съ ужасомъ, имъ поселяемымъ. То казался оъ висящимъ на сбру своего коня, то держащимся крпко и прямо въ сдл, и тогда-то уподоблялся гор движущейся. Какъ облако грозное, приближается онъ съ копіемъ и саблею, блистающею лучами алмаза, тогда онъ уподоблялся тверди усыпанной звздами,— дню проливающему свтъ — источнику текущему посреди изпещренной долины. Простираетъ ли онъ руки длиною своею подобныя втвямъ платановымъ? Тогда его называютъ древомъ булатнымъ.’
(Описанія въ приятномъ род также очень блистательны въ Шахъ-Намег. Сочинитель описываетъ прелестный садъ.)
‘Тамъ роза цвтетъ неувядаемо, края цвтниковъ покрываются тюрльпанами и гіацинтами, воздухъ тихъ и благоухающъ. Нтъ тамъ ни излишняго жара, ни излишняго холода, но вчно царствуетъ весна, вчно соловей сладкими своими звуками оглашаетъ очаровательныя рощицы.’
‘Здсь Фердусій желаетъ дать намъ понятіе о великолпіи, съ какимъ Хозру отправлялся въ походы, и расточаетъ все богатство своего воображенія:)
‘При знаменитомъ Хозру вели триста коней, коихъ збруя была украшена золотомъ, за ними слдовало тысяча сто шестьдесятъ пшихъ рабовъ, вооруженныхъ копіями, потомъ тысяча сорокъ прекрасныхъ юношей, которые подъ парчевою одеждою имли латы и шествовали вооруженные саблями, за ними слдовало семь сотъ сокольниковъ, коихъ попеченію были вврены разные роды соколовъ и ястребовъ, за сими триста всадниковъ, держащихъ барсовъ. Потомъ видимы были семдесятъ львовъ, тигровъ, тсно скованныхъ, покрытыхъ парчею Китайскою и искусно выученныхъ для охоты, и которыхъ челюсти были заключены золотою цепью. Тамъ представлялись семь сотъ собакъ, которыхъ на бгу схватывали ланей. Тысяча музыкантовъ, имвшихъ обязанность увеличивать удовольствія охоты своими орудіями, выступали на мулахъ, головы ихъ украшались золотыми внками. Для перенесенія трона, царскаго шатра, обоевъ, завсъ, палатокъ, зврей, свита держала при себ пятьсотъ верьблюдовъ. Двсти рабовъ несли кадильницы, въ которыхъ дымились амбра и алойное дерево. Двсти юношей, назначенныхъ къ услугамъ повелителя, держали нарцисы и шафранъ. Они шли впереди, дабы втеръ разливалъ во вс стороны запахъ благовоній. Предъ сими юношами шло сто верьблюдовъ съ мускусовою водою, которую они разливали по дорог, гд надлежало проходить Хозру, дабы зефиръ наввалъ на Государя запахъ сей благовонной воды. Триста юношей, подобныхъ самодержцамъ, сопровождали его въ одяніяхъ разнаго цвту. Посреди сей великолпной свиты халъ самъ Первицъ, украшенный внцомъ и сергами, и облеченный въ богатую одежду, сотканную изъ золота. Нарукавья, ожерелье, золотой поясъ, котораго петлицы были украшоны драгоцнными каменьями, составляли его нарядъ.’
(Фердусій описываетъ дворецъ Феридуна.)
‘Никогда весна невидала и никогда неувидитъ подобнаго Государя. Въ семъ раю вчно царствуетъ юная весна, земля онаго состоитъ вся изъ амбры, камни изъ чистаго золота, самое высокое небо служитъ жилищемъ для Государя. Никакая гора не можетъ сравниться съ высотою портика, украшающаго его чертоги, Никакая равнина не иметъ такого пространства, какое въ себ заключаетъ его конное рысталище. Когда я достигъ до его чертоговъ, его глава вступала въ таинственный совтъ съ звздами {Стихотворецъ, сравнивая повелителя съ Владыкою неба, длаетъ его совтниками свшила небесныя. Соч.}. Одною рукою держалъ онъ слона, а другою льва. Земля казалась ее подножіемъ. Слоны везли золотой его тронъ, выи львовъ были украшены ожерельями изъ драгоцнныхъ каменьевъ. Великолпно предсталъ я предъ владыку могущаго, тронъ его былъ воздвигнутъ изъ драгоцнной бирюзы. Онъ возсдалъ на немъ, какъ мсяцъ среди тверди небесной. На глав его сіялъ внецъ, усыпанный алмазами и рубинами.’