Из поэмы 'Гайдамаки', Шевченко Тарас Григорьевич, Год: 1841 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЭЗІЯ СЛАВЯНЪ

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ

ИЗДАВШІЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1871

Изъ поэмы ‘Гайдамаки’:

3. Пиръ въ Лисянк. — Л. Мея

4. Гонта въ Умани. — Л. Мея

Т. Г. ШЕВЧЕНКО.

Тарасъ Григорьевичъ Шевченко, сынъ крпостного крестьянина Григорія Шевченко, родился 25-го февраля 1814 года въ сел Кириловк, Звенигородскаго узда, Кіевской губерніи, въ имніи помщика Энгельгарда. Лишившись отца и матери на восьмомъ году жизни, онъ былъ отданъ въ школу къ приходскому дьячку, на правахъ школяра-попихача. Эти школяры, въ отношеніи въ дьячкамъ, то же самое, что мальчики, отдаваемые родителями, или иною властью, на внучку къ ремесленникамъ. Вс домашнія работы и выполненіе всевозможныхъ прихотей самого хозяина и его домашнихъ лежатъ на нихъ безусловно. Какъ бы то ни было, только въ теченіе двухлтней тяжкой жизни въ этой такъ-называемой школ прошолъ Шевченко ‘Граматку’, ‘Часловець’ и, наконецъ, ‘Псалтырь’. Подъ конецъ школьнаго курса дьячекъ посылалъ его читать, вмсто себя, ‘Псалтырь’ по усопшимъ крестьянамъ я, въ вид поощренія, платилъ ему зато десятую копейку. Къ концу второго года своего пребыванія у дьячка, Шевченко, не будучи въ силахъ выносить боле всякаго рода притсненій и побоевъ, которыя сыпались на него градомъ, вышелъ ночью изъ школы и бжалъ въ мстечко Лисянку. Тамъ нашолъ онъ себ новаго учителя въ особ маляра-діакона, который, впрочемъ, какъ оказалось впослдствіи, весьма мало отличался своими правилами и обычаями отъ перваго его наставника. Проживъ у него всего три дня, Шевченко убжалъ въ село Тарасовку, въ дьячку-маляру, славившемуся въ околодк изображеніемъ великомученика Никиты и Ивана Воина. Мальчикъ обратился къ дьячку съ твердою ршимостью перенести вс испытанія, лишь бы усвоить его великое искуство хоть въ самой малой степени, но Апеллесъ, посмотрвъ внимательно на его лвую руку, объявилъ ему, къ крайнему его огорченію, что въ немъ нтъ способности ни къ чему, ни даже къ шевству или бондарству.

Потерявъ всякую надежду сдлаться когда-нибудь хотя посредственнымъ маляромъ, Шевченко съ грустью возвратился въ родное село, въ надежд получить мсто подпаска при деревенскомъ стад. Но и это не удалось ему. Помщику, только-что наслдовавшему достояніе отца своего, понадобился расторопный мальчикъ, и оборванный школяръ-бродяга попалъ прямо въ тиковую куртку, въ такія же шаровары и, наконецъ, въ комнатные козачки.

Въ 1832 году Шевченк исполнилось восьмнадцать лтъ, и такъ-какъ надежды помщика на его лакейскую расторопность не оправдались, то онъ, внявъ неотступной просьб несчастнаго Тараса, законтрактовалъ его на четыре года разныхъ живописныхъ длъ цеховому мастеру, нкоему Ширяеву, въ Петербург. Ширяевъ соединялъ въ себ вс качества дьячка-спартанца, дьякона-маляра и другого дьячка-хиромантика, но, не смотря на весь гнётъ тройственнаго его генія, Шевченко находилъ время бывать иногда въ Лтнемъ саду и рисовать со статуй. Въ одинъ изъ такихъ сеансовъ онъ познакомился тамъ съ художникомъ И. М. Сошенкомъ, занявшемъ впослдствіи мсто учителя рисованья при Лице князя Безбородко въ Нжин. По совту Сотенка, онъ принялся за акварельные портреты съ натуры — и въ короткое время сдлалъ значительные успхи по этой части живописи. Затмъ, въ 1837 году, Сошенко представилъ его конференць-секретарю Академіи Художествъ Григоровичу, съ просьбой — освободить бдняка отъ жалкой его участи. Григоровичъ передалъ его просьбу В. А. Жуковскому. Тотъ, уговорившись предварительно съ Энгельгартомъ, просилъ К. П. Брюлова написать съ него, Жуковскаго, портретъ, съ цлью разыграть его въ частной лотере. Брюловъ тотчасъ согласился и вскор портретъ Жуковскаго былъ у него готовъ. Жуковскій устроилъ лотерею въ 2600 рублей ассигнаціями, и этою цною, 22-го апрля 1838 года, куплена была свобода Шевченки, который съ того же дня началъ посщать классы Академіи Художествъ и вскор сдлался однимъ изъ любимыхъ учениковъ Брюлова.

Все что извстно намъ о первыхъ поэтическихъ опытахъ Шевченки, это то, что они, по большей части, были задуманы и приведены въ исполненіе въ томъ же Лтнемъ саду, въ свтлыя, безлунныя ночи. Сначала строгая украинская муза долго чуждалась его вкуса, извращеннаго жизнью въ школ, въ помщичьей передней, на постоялыхъ дворахъ и въ городскихъ квартирахъ, но когда дыханіе свободы возвратило его чувствамъ чистоту первыхъ лтъ дтства, она простерла къ нему свои руки и приласкала его на чужбин. Изъ этихъ первыхъ опытовъ, написанныхъ въ Лтнемъ саду, одна только баллада ‘Порченная’ вошла въ первое собраніе стихотвореній Шевченки, изданныхъ имъ въ 1840 году въ Петербург. Появленіе въ свтъ ‘Кобзаря’ было встрчено радушно всми столичными критиками, что же касается Малороссіи, то она была въ восторг отъ своего новаго поэта, который пришолся какъ нельзя боле по сердцу каждому украинцу, чуткому ко всему, касающемуся его народности и поэтическихъ его преданій. Съ выходомъ въ свтъ ‘Кобзаря’, имя Шевченки мгновенно заняло первое мсто въ ряду украинскихъ поэтовъ, и съ-тхъ-поръ неотъемлемо занимаетъ его по настоящее время. Всего боле понравился всмъ прелестный разсказъ ‘Катерина’, исполненный чисто-народной поэзіи. Не считая печатныхъ экземпляровъ, онъ разошолся по Малороссіи въ тысячахъ спискахъ и былъ выученъ каждымъ на память. Въ 1841 году были напечатаны ‘Гайдамаки’, которые, впрочемъ, не имли большого успха, какъ равно и другіе произведенія, появившіяся въ томъ же году и въ два слдующія въ ‘Ластовк’, ‘Маяк’ и ‘Молодик’.

Въ 1844 году Шевченко получилъ званіе свободнаго художника и затмъ отправился въ Маюроссію, чтобы запастись сюжетами для новыхъ картинъ и стихотвореній. Въ 1847 году надъ Шевченкомъ стряслась бда: компрометированный по одному длу, онъ былъ лишонъ званія свободнаго художника, выписанъ въ рядовые и посланъ на службу въ Оренбургскій край, гд его сначала держали въ самомъ Оренбург, потомъ перевели въ Орскую крпость, откуда назначили въ дальную и трудную экспедицію къ Аральскому морю, а въ 1850 году поселили въ Новопетровскомъ укрпленіи. Въ 1857 году, Шевченко, благодаря хлопотамъ своихъ петербургскихъ друзей и особенно графини А. И. Толстой, получилъ увольненіе отъ военной службы — и въ слдующемъ году уже былъ въ Петербург, гд и поселился окончательно, въ зданіи императорской Академіи Художествъ. Посл двухлтняго пребыванія въ Петербург, ему захотлось побывать на родин и у родныхъ, что онъ и исполнилъ лтомъ, въ 1859 году. Возвратившись въ Петербургъ, онъ приступилъ къ новому изданію ‘Кобзаря’, который и вышелъ въ 1860 году. Сюда, крон стихотвореній, составлявшихъ первое изданіе, вошло нсколько новыхъ и, между прочимъ, ‘Гайдамаки’, но лучшимъ украшеніемъ сборника была повсть ‘Работница’, написанная въ Оренбургскомъ кра. Эта прелестная повсть можетъ быть поставлена рядомъ съ ‘Катериной’. Сколько чувства! сколько истинной поэзіи!

Тарасъ Григорьевичъ умеръ, почти внезапно, 25-го февраля 1861 года, въ самую сорокъ седьмую годовщину своего рожденія. Тло Шевченки было первоначально погребено на Смоленскомъ кладбищ, потомъ отвезено въ Кіевскую губернію и тамъ, согласно желанію покойнаго, похоронено между городомъ Коневымъ и селомъ Пекарями, въ очаровательной мстности, на берегу Днпра.

ПИРЪ ВЪ ЛИСЯНК.

Вечерло. Надъ Лисянкой

Искры закружили:

Это Гонта съ побратимомъ

Трубки закурили.

Страшно, страшно закурили!

Въ ад не умютъ

Такъ курить! Болотный Тикачъ

Кровію алетъ

И шляхетской, и жидовской,

А надъ нимъ пылаютъ

И избушка и палаты:

Видно, Богъ караетъ

И большого, и меньшого.

Середи базара

Желзнякъ и Гонта только

Крикнутъ: ‘ляхамъ кара!

Кара ляхамъ!’ — даже дти

На ножи лзть рады.

Плачутъ, стонутъ ляхи, просятъ —

Нту имъ пощады!…

Кто съ молитвой, кто съ проклятьемъ,

Кто надъ трупомъ брата —

Исповдуются ляхи:

Времени потрата.

Нтъ, не милуютъ лихіе

Ни годовъ, ни роду,

Ни полячки, ни жидовки…

Кровь сочится въ воду.

Старца-стараго, калки,

Малаго ребёнка

Не осталось: всхъ повила

Красная пелёнка.

Всё легло на зёмлю лоскомъ,

Всё, что живо было

Между шляхтой и жидами…

А межь-тмъ все плыло

Выше къ тучамъ и пылало

Зарево пожара…

Галайда — тотъ знай рыкаетъ:

‘Кара ляхамъ, кара!’

Какъ безумный, мертвыхъ ржетъ,

Жжотъ, что ни попало.

‘Дайте ляха, аль іуду!

Всё мн мало, мало!

Дайте ляха, дайте крови

Наточить съ поганыхъ!

Море крови… мало моря…

Охъ, моя Оксана!

Гд ты?’ Крикнетъ и потонетъ

Въ пламени пожара.

А тмъ часомъ гайдамаки

Ставятъ вдоль базара

Столъ да столъ, несутъ припасы,

Что добыть успли,

Чтобъ отъужинать засвтло.

‘Тшься!’ заревли..

Сли ужинать, кругомъ ихъ

Адъ горитъ и рдетъ.

На рожнахъ то тамъ, то инд

Панскій трупъ чернетъ.

Вотъ рожны и загорлись —

Трупы вмст съ ними

На земь грянулися.— ‘Пейте,

Дти, съ проклятыми!

Можетъ-быть, еще прійдется

Повстрчаться съ ними.

Пью за трупы, пью за души

Ваши!’ восклицаетъ

Желзнякъ, и жбанъ горлки

Разомъ осушаетъ.

‘Пейте, дти! пейте, лейте!

Выпьемъ, Гонта, что-ли?

Выпьемъ, братъ ты мой названный!

Погуляемъ въ волю!

Гд же волохъ? пусть сыграетъ —

Мы его уважимъ:

Что не скажетъ онъ про ляховъ,

Мы ему доскажемъ.

Не про горе, потому-что

Горя не уважимъ —

Веселую дерни, старче,

Чтобъ земля ломилась,

Какъ вдовица-молодица

Пбпусту томилась!’

КОБЗАРЬ (играетъ, припвая):

‘Отъ села и до села

Музыка и пляска:

За насдку черевички —

Будетъ же имъ таска!

Отъ села и до села

Я бы расплясалась:

Ни коровы, ни вола —

Хата мн осталась!

Да и ту продамъ кум

Я со всмъ приборомъ

И куплю себ шалашъ

Прямо подъ заборомъ,

Торговать и шинковать

Буду я крючками,

И тогда-то ужь гулять

Буду съ молодцами.

Охъ, вы дточки мои,

Охъ, вы голубятки!

Не стыдитесь, подивитесь,

Какъ танцуетъ матка!

Я въ наёмъ пойду, дтей

Въ школу… да и въ пляску —

И червоннымъ черевичкамъ

Я задамъ же таску!’

Галайда среди базара

Съ Гонтою танцуетъ.

Желзнякъ хватаетъ кобзу,

Съ кобзаремъ толкуетъ:

‘Попляши, а я сыграю —

Поддавай лишь пару!’

И пошолъ слпой въ присядку

По всему базару,

Отдираетъ постолами,

Поддаётъ словами:

‘Въ огород пустарнакъ, пустарнакъ!

Аль теб я не козакъ, не козакъ?

Аль тебя я не люблю, не люблю?

Аль теб я черевичковъ не куплю?

Я куплю теб обновку,

Распотшу чернобровку!

Буду, сердце, ходить,

Буду, сердце, любить!’

‘Ой, гопъ-гопака!

Полюбила козака,

Только старый, да недюжій,

Только рыжій, неуклюжій —

Вотъ и доля вся пока!

Доля слдомъ за тоскою,

А ты, старый, за водою,

А сама-то я въ шинокъ,

Да хвачу себ крючёкъ,

А потомъ — все чокъ да чокъ:

Чарка первая коломъ,

А вторая соколомъ…

Баба въ плясъ пошла — конецъ,

А за нею молодецъ…

Старый-рыжій бабу кличетъ,

Только баба кукишъ тычетъ:

‘Коль женился, сатана,

‘Добывай же мн пшена:

‘Надо дтокъ пожалть —

‘Накормить и пріодть.

‘Добывай, не то — быть худу,

‘А ужь я сама добуду…

‘А ты, старый, не грши —

‘Колыбельки колыши,

‘Да молчи и не грши.’

‘Какъ была я молодою, да угодницею,

Я повсила передникъ надъ оконницею,

Кто бъ ни шолъ — ни минётъ,

И кивнётъ и моргнётъ.

А я шолкомъ вышиваю,

Имъ въ окошечко киваю,

Ой, Семёны — вы — Иваны,

Надвайте-ка жупаны,

Да со мной гулять пойдемъ,

Да присядемъ — запоёмъ…’

Л. Мей.

ГОНТА ВЪ УМАНИ.

Проходятъ дни, минуло лто,

А степь горитъ, да и горитъ,

По сёламъ плачутъ дти: гд-то

Отцы ихъ? Ббгъ всть! Шелеститъ

Поблёклой листвою дуброва,

Гуляютъ тучи, солнце спитъ —

И не слыхать людского слова,

Лишь воетъ зврь, идя въ село,

Гд чуетъ трупъ: не хоронили,

Волковъ поляками кормили,

Пока ихъ снгомъ занесло.

Да блы-снги и вьюга —

Только въ помочь кар:

Ляхи мёрзли, а козаки

Грлись на пожар.

И весна пришла — и ряской

Воду принакрыла,

Поднесла земл барвинокъ,

Да и разбудила —

Пусть сыра-земля проснётся.

Жаворонокъ въ пол,

Соловей въ кустахъ — и льётся

Псня ихъ о вол…

Сущій рай! А для кого же?

Для людей? Не будетъ

Человкъ глядть, а взглянетъ —

Божій рай осудить.

Надо кровію подкрасить,

Освтить пожаромъ,

Солнца мало, рясокъ мало,

Тучи ходятъ даромъ,

Аду мало!… Люди, люди!

Да когда жъ довольно

Будетъ вамъ добра Господня?

И чудно, и больно!

И весна не смыла крови:

Злоба братьевъ вдвое —

Не глядлъ бы, а припомнишь —

Было такъ и въ Тро,

Будетъ вчно. Гайдамаки

Ржутъ да гуляютъ,

Гд пройдутъ — земля пылаетъ,

Кровью намокаетъ.

Подобралъ Максимъ сыночка —

Вспомнитъ Украина!

Хоть не сынъ родной Ярема,

А не хуже сына.

Батько ржетъ, а Ярема

Ржетъ — и лютуетъ —

Со свящённынъ на пожарахъ

Днюетъ и ночуетъ.

Не помилуетъ, не минетъ

Ляха проклятого:

Онъ за ктитора имъ платитъ,

За отца святого,

За Оксану… И шатнётся,

Вспомнивъ про Оксану.

А Максимъ: ‘Гуляй, сыночекъ!

Если не устану,

Погуляемъ!’ Погуляли:

Купа подл купы,

Вплоть отъ Кіева на Умань

Протянулись трупы…

Кто тамъ бродитъ въ чорной свитк

Посреди базара?

Кто тамъ сталъ надъ грудой труповъ,

Въ зарев пожара?

Долго ищетъ онъ кого-то,

Проклятую купу

Мертвыхъ ляховъ разгребаетъ…

Отыскалъ… Два трупа —

Двухъ подростковъ взялъ на плёчи,

И позадъ базара

Черезъ мёртвыхъ онъ шагаетъ,

Середи пожара,

За костёломъ. Кто же это?

Гонта, горемъ битый:

Хоронить дтей несетъ онъ,

Чтобъ землею крыты

Были, чтобъ козачья тла

Стая псовъ не ла.

И по улицамъ, по темнымъ,

Гд не такъ горло,

Гонта нёсъ дтей на плёчахъ,

И отъ люду крылся —

Не видали бы, какъ старый

Гонта прослезился,

Хороня дтей. Онъ вынесъ

Дтокъ въ поле прямо,

Прочь съ дороги, и священный —

Въ землю: будетъ яма…

Онъ копаетъ и копаетъ…

Умань всё пылаетъ,

Свтитъ Гонт на работу…

Отчего же въ свт,

Въ этомъ зарев кровавомъ,

Гонт страшны дти?

Отчего жъ онъ, словно крадетъ,

Или кладъ хоронитъ,

Даже струситъ, если втеръ

До него догонитъ

Кривъ и псни гайдамаковъ?…

Онъ дтей хоронитъ —

Онъ глубокую имъ хату

Роетъ, въ темной хат,

Не глядя, кладётъ — знать, слышитъ:

‘Мы не ляхи, тятя!’

Уложилъ, досталъ китайку

Изъ кисы, лобзаетъ

Мёртвыхъ въ очи, и китаакой

Алой накрываетъ,

Креститъ.— ‘Дти! поглядите

Вы на Украину:

За неё вы сгибли, дти!

За неё я сгину!

Да меня-то кто схоронитъ

На чужомъ на пол,

Какъ я васъ, и кто заплачетъ

По моей по дол?

Спите, дти, почивайте!

Вамъ постель — могила!

Сука-мать другой постели

Вамъ не обрядила.

Безъ вночковъ — василёчковъ,

Безъ калины, дти,

Спите здсь, моля у Бога,

Чтобъ на этомъ свт

Покаралъ меня жестоко

За грхи за эти…

Что католики вы были —

Вамъ прощаю, дти!’

И заравниваетъ землю,

Чтобъ враги не знали,

Гд зарыты дти Гонты,

Гд ихъ погребали.

‘Спите, дти! батьку ждите:

Скоро будетъ!… что же?

Скороталъ вашъ вкъ я, дти —

И меня ждётъ то же.

И меня убьютъ — схоронятъ…

Кто?— и самъ не знаю…

Гайдамаки!… Охъ, еще разъ

Съ ними погуляю!’

И пошолъ убитый Гонта.

Шагъ — и спотыкнётся.

Свтитъ зарево — онъ глянетъ,

Глянетъ — усмхнётся.

Страшно, страшно усмхался…

На степь оглянулся,

Слёзы вытеръ — и въ пожарномъ

Дым окунулся.

Л. Мей.

СБОРНИКЪЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙСЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

Читайте также:

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ