М. Прево.
М. Прево.
Переводъ съ французскаго Е. И. Саблиной.
Итальяночка.
Итальяночка.
——
——
——
‘Русское Богатство’, No 12, 1902
Итальяночка, Прево Марсель, Год: 1902
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Въ дтств я былъ очень благочестивъ. Я просто констатирую фактъ, а вовсе не хочу сказать, что сталъ въ зрлыхъ годахъ неврующимъ. Но дло не въ томъ. Большіе праздники, и теперь наввающіе на меня умиленіе, въ раннихъ годахъ дйствовали на меня возбуждающимъ образомъ, манили на какой-нибудь подвигъ, внушали желаніе принести какую-нибудь жертву, сдлать что-нибудь угодное Богу. Къ празднику я всегда старался искренно очистить свою совсть отъ грховъ, приблизиться къ совершенству. Теперь — говоря церковнымъ языкомъ — я полонъ сознаніемъ своей грховности и порочности, но уже не стараюсь приближаться къ совершенству и чувствую, что полный миръ со своей совстью недостижимъ.
До десятилтняго возраста я жилъ съ родителями въ улиц Понтье, въ Елисейскихъ поляхъ. Домъ уцллъ до сихъ поръ. Иногда я длаю крюкъ, чтобы пройти мимо него, бросить взглядъ на знакомый фасадъ и старое крыльцо, съ котораго я, бывало, сходилъ, держа за руку мать или няньку, съ самаго дтства женская рука водитъ насъ, таковъ, врно, законъ.
Мы жили въ первомъ этаж. Квартира наша была хорошенькая, съ одной стороны окна выходили на улицу, съ другой въ садикъ, гд росли довольно густыя деревья, но, къ сожалнію, окруженныя высокой оградой. Внутрь дома и сада я никогда больше не войду, боюсь спугнуть милыя тни, которыя обитаютъ тамъ: моихъ родителей, меня ребенкомъ и Долоресы, моей маленькой пріятельницы…
Ей шелъ двнадцатый годъ (а мн было девять),— когда она, съ матерью и двумя служанками, перехала въ улицу Понтье и заняла квартиру во второмъ этаяс, какъ разъ надъ нами. Кажется, мать ея была красива собой. У меня осталось въ воспоминаніи, что отъ нея сильно пахло мускусомъ, а волосы изъ-подъ шляпы виднлись золотые, масса черныхъ кружевъ и желтыхъ лентъ. Поражали меня въ особенности ея волосы, такого страннаго, яркаго цвта, познакомившись съ Долоресой, я не преминулъ освдомиться:
— Волосы у твоей мамы настоящіе?
Долореса была премиленькая смуглянка, съ вьющимися отъ природы локонами и черными, какъ сливы, глазами. Ея бронзовая кожа вспыхнула.
— Дуракъ!— сказала она,— конечно, настоящіе! Какіе-же еще? И они у нея длинне колнъ, вотъ какіе! Только она ихъ обезцвчиваетъ такой водой… очень дорогой водой… Твоя мама не употребляетъ эту воду, потому что это слишкомъ дорого.
Мн показалось немножко обиднымъ, что сосдка намекнула на нашу бдность, сравнительно съ ними, но я подумалъ также про себя, что было бы ужасно жалко, если бы моя мама вздумала обезцвчивать свои каштановые волосы какой-то дорогой водой.
Вс эти разговоры и послдующіе между мной и Долоресой происходили въ Елисейскихъ поляхъ, гд моя няня познакомилась съ мулаткой, ходившей за Долоресой. Дома я подробно разсказывалъ, какъ мы съ итальяночкой гуляли, о чемъ съ ней говорили, какъ играли. Кончилось тмъ, что я сообщилъ родителямъ, что мы ршили пожениться съ Долоресой, когда выростемъ, правда, невста была на два года старше меня, но она мн объяснила, что это пустяки, что между ‘большими’ два года разницы ровно ничего не значатъ.
Я долженъ сознаться, что мои родные не придали значенія нашей помолвк. Отецъ сказалъ только:
— Мн не особенно пріятно это знакомство дтей.
Но мама снисходительно замтила:
— Двочка еще такъ мала… Марья говорить, что она очень миленькая.
Марья,— моя няня,— пятидесятилтняя гасконка, пользовалась полнымъ довріемъ моей матери.
Съ этой минуты я сталъ прислушиваться къ отзывамъ ‘большихъ’ о дам съ желтыми волосами и узналъ, такимъ образомъ, что (не взирая на богатство, о которомъ упоминала Долореса) за квартиру она платила не слишкомъ аккуратно, такъ же какъ и поставщикамъ, затмъ, что многіе жильцы были недовольны и выражали претензію (почему, мн не объяснили),— но что привратникъ, получавшій постоянныя подачки, горой стоялъ за итальянку и выгораживалъ ее передъ домовладльцемъ. Кром того, я сдлалъ кое-какія и личныя наблюденія. Окно нашей столовой выходило во дворъ, я частенько, приплюснувъ носъ къ стеклу, слдилъ за приходившими и уходившими и замтилъ трехъ мужчинъ. Одинъ, съ почтенной сдой бородой, прізжалъ въ своемъ экипаж ежедневно въ пять часовъ. Другой — лтъ его я не понялъ,— являлся посл полудня: онъ отличался высокимъ ростомъ, бритымъ лицомъ и казался мн рзкимъ и энергичнымъ. Третій, вроятно, итальянецъ, цвтомъ лица напоминалъ незрлый лимонъ, а волосами — ваксу, кром того, они круто вились, коротенькими кольцами. Вроятно, благодаря чистйшей случайности, господа эти никогда не встрчались у матери Долоресы: уйдетъ одинъ, прідетъ другой и исчезнетъ до появленія третьяго.
Я, конечно, спросилъ Долоресу, друзья-ли ея матери эти три господина. Двочка пристально взглянула мн въ глаза своими черными углями и отвтила, стараясь говорить увренно:
— Да. Старикъ — это мой крестный отецъ. Онъ очень добрый. Я его люблю. Бритый — это американецъ. Очень хорошій. Мы познакомились съ нимъ въ прошломъ году, въ Кобург.
— А черномазый, кудрявый?
— Это маминъ кузенъ.
— Твоя мама съ дамами не знакома?
И въ этотъ разъ смуглыя щеки Долоресы вспыхнули.
— Нтъ. Мама говоритъ, что женщины злы. И потомъ, знаешь что?— ты мн надолъ…
Съ тхъ поръ я избгалъ говорить о знакомыхъ матери Долоресы. Съ двочкой мы были дружны, не смотря на ея взбалмошный характеръ.
Наступилъ декабрь. Грязный столичный снгъ покрывалъ улицы и сады. Разъ утромъ отецъ мой встртилъ во двор Долоресу съ мулаткой. Двочка привтливо улыбнулась, отецъ мой заговорилъ съ нею, поцловалъ ее въ смуглую щечку и вечеромъ, за обдомъ, сказалъ при мн:
— Марья права. Маленькая Долореса прелестна и держитъ себя прилично. Какая жалость, что нельзя вырвать ее изъ той среды!
— Да,— согласилась мама,— ужасно жаль… Подумать, что ее ожидаетъ!.. Лтъ черезъ пять будетъ взрослой двушкой!..
Посл нкотораго молчанія, отецъ заключилъ такъ:
— Хорошо бы учредить ‘Общество’ для спасенія такихъ малютокъ. Достойная была бы цль, истинно христіанская…
Больше при мн ничего не сказали. Конечно, я не многое понялъ изъ этого. Но дтскій умъ объясняетъ вещи по своему, понимая отвты на свои вопросы буквально. Я спросилъ Марью, няньку, почему хорошо бы было вырвать Долоресу изъ ея среды? Марья вздохнула и отвчала:
— Потому что мать ея не порядочная женщина… Безпорядокъ у нея. Принимаетъ всякихъ…
Я вполн удовлетворился подобнымъ объясненіемъ и съ этой минуты цлый планъ родился и созрлъ въ моей дтской голов.
Надвигавшійся праздникъ, какъ и всегда, пробуждалъ во мн страстное желаніе отъ чего-то исправиться, исполнить какой-нибудь долгъ, принести жертву. Не сказалъ-ли самъ отецъ, что спасти Долоресу было бы истинно-христіанскимъ подвигомъ?.. Врно само провидніе предназначило меня исполнить этотъ подвигъ!
Мы ежегодно здили на праздники Рождества въ имніе бабушки.
Вопросъ о томъ, согласна-ли будетъ бабушка принять Долоресу, ни разу не пришелъ мн въ голову, бабушка любила и баловала меня сверхъ мры, странно было бы не принять мою пріятельницу!
Пусть Долореса живетъ себ въ Lot-et-Garonne до самаго того дня, когда я женюсь на ней, чего проще?! Ни ея желтоволосой матери, ни друзьямъ ея не придетъ въ умъ искать ее тамъ! Проектъ этотъ,— не доказывающій моего знанія обычаевъ и законовъ,— казался мн заманчивымъ не потому только, что ‘вырывалъ Долоресу изъ среды ея’, но и потому еще, что требовалъ отъ меня жертвы. Я лишался общества моей пріятельницы, за исключеніемъ большихъ праздниковъ, сердце мое заране сжималось отъ боли и еще отъ какого-то чувства, не лишеннаго прелести. На лиц у меня было написано геройское самоотреченіе, и я съ сожалніемъ смотрлъ на людей, которые не знаютъ и не понимаютъ радостей этого чувства. Но и этого показалось мн мало: духъ великодушія обуялъ меня. Личное состояніе мое равнялось сорока семи франкамъ, которые я долго копилъ, намреваясь купить ружье, когда мн разршатъ стрлять въ воробьевъ у бабушки. Я ршилъ отдать эту сумму Долорес на путевыя издержки: вдь она должна ухать потихоньку отъ матери!
Съ этой минуты я вообразилъ себя близкимъ къ совершенству, тмъ юношей въ притч, который могъ бы послдовать совту Христа и раздать свое имущество.
Со временемъ я пришелъ къ заключенію, что не одни дти гршатъ самомнніемъ и свои хорошія побужденія раздуваюгь въ христіанскія добродтели… Не то-ли же самое бываетъ съ иными филантропами?..
За нсколько дней до праздниковъ я ршилъ сообщить мой планъ Долорес. Зима въ тотъ годъ стояла суровая. Няни водили насъ въ Булонскій лсъ, гд устраивались катки на льду. На берегу верхняго озера произошло объясненіе.
Долореса выслушала мое предложеніе съ видомъ задумчивой, хорошенькой мартышки.
— Такъ твоя бабушка приглашаетъ меня къ себ?— спросила она.
— То есть не она, а я приглашаю тебя къ ней!— поправилъ я внушительно.— Это все равно. А на дорогу возьми себ сорокъ семь франковъ. Это мои собственныя деньги. Я копилъ на покупку ружья. Хотлъ стрлять тамъ воробьевъ и другихъ птицъ…
Она поспшно схватила дв золотыхъ монеты и мелочь, поглядла на нихъ, спрятала въ карманъ.
— Благодарю!
Она поцловала меня и освдомилась:
— И я буду гостить тамъ столько же, сколько и ты?
— Ты жить тамъ будешь, всегда… До того дня, какъ мы женимся.
— Ты съума сошелъ! Мама не позволить.
Не смя глядть ей прямо въ глаза, я пробормоталъ:
— Мама твоя ничего не должна знать… Ты ей не говори… Узжай вечеромъ, посл насъ… пока она занимается съ сдымъ старикомъ… Ты ее никогда больше не увидишь.
Мы шли одни по аллейк къ озеру. Мерзлая земля, усыпанная инеемъ съ сосднихъ кустовъ, пробивающіеся наружу корни какого-то дерева — все это я какъ сейчасъ вижу,— такъ же какъ и маленькіе ботинки Долоресы, на которые я устремилъ глаза въ смущеніи. Не получая долго отвта, я ршился, наконецъ, поднять глаза на мою пріятельницу.
Я увидалъ злобное лицо взбшеннаго дикаго зврька… Она стиснула зубы, сжала кулаки, готовая кусаться, царапаться.
— Долореса!— вымолвилъ я.
— Если когда-нибудь…— начала она, обрываясь и захлебываясь,— если когда-нибудь… ты посмешь повторить… то, что ты сказалъ… я тебя… я тебя…
Она не могла докончитъ и разразилась горючими слезами,— при чемъ доврчиво, дружески спрятала лицо свое на моемъ плеч.
Черезъ два дня я съ родителями ухалъ въ имніе бабушки.
Между мной и Долоресой не было больше разговору о прежнихъ планахъ. Только на другой день она просто сказала мн:
— На твои сорокъ семь франковъ я куплю себ большой брилліантъ. Я видла въ магазин. Конечно, поддльный,— настоящій слишкомъ дорогъ.
Разстались мы съ общаніемъ писать другъ другу. Я написалъ ей,— но отвта не получилъ. Праздники я провелъ не совсмъ весело, думалъ о моей пріятельниц и просилъ Бога спасти ее отъ смутныхъ опасностей… Когда мы вернулись въ Парижъ, въ конц января,— квартира во второмъ этаж надъ нами была пуста, Долореса съ матерью и двумя служанками ухала. Вроятно, привратникъ, недовольный подачками, пересталъ оказывать имъ протекцію у домовладльца, и имъ отказали отъ квартиры.
Я горько плакалъ. Мама старалась утшить меня.
Въ волненіи я выдалъ ей тайну моихъ проектовъ касательно бгства Долоресы отъ матери… Она немножко посмялась, но съ нжностью поцловала меня, словно одобряя.
— А гд-же твой капиталъ?— спросила она.
— Долореса хотла купить на эти деньги большой брилліантъ. Поддльный, конечно…
Мама задумалась, вздохнула и сказала:
— Бдная двочка!