История о гномах и о сиротке Марисе, Конопницкая Мария, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Мария Конопницкая

История о гномах и о сиротке Марисе

O krasnoludkach i o sierotce Marysi.

Переводчик: Вукол Михайлович Лавров

Сказка это иль не сказка,

А слыхали все давно мы, —

Хочешь верить иль не верить, —

Что живут на свете гномы.

Удивительный народец!

Сотня спрячется в кармане, —

Все подробности, конечно,

Вы узнаете от няни.

На горах, в ущельях, в ямах,

То в печурке иль в каморке,

Заседают важно гномы

В каждой малой мышьей норке.

Под камином, под порогом,

Всюду встретите их смело,

Тот присматривает в кухне,

Чтоб жаркое не сгорело,

Тот кусочек стащит сала

Или сахарную пенку,

Тот поднимет крошку хлеба,

Что падёт вам на коленку,

Тот бичом в конюшне щёлкнет,

Тот коням сплетает гриву,

Детям сказывает сказки, —

Поневоле дашься диву!

Прошмыгнёт повсюду тенью

Словно зёрнышко гороха,

От него не открестишься, —

Ловок маленький пройдоха!

Впрочем, верьте иль не верьте, —

Дело в правде, не в обмане, —

А живут ли в мире гномы, —

Вы спросите-ка у няни.

Как придворный летописец короля Огонька распознавал весну

I

Зима была так тяжела и длинна, что всемилостивый Огонёк, король гномов, примёрз к своему трону. Седая его голова сделалась серебряною от инея, у бороды висели ледяные сосульки, брови казались грозными и свирепыми, в короне вместо жемчужин искрились капли замёрзшей росы, а пар от дыхания оседал снегом на кристальных стенах его горной пещеры. Верные подданные короля, юркие гномы, кутались, как могли, в свои красные плащи и нахлобучивали большие капюшоны. Многие из них соорудили себе шубы и тулупы из зелёных и коричневых мхов, собранных в лесу ещё осенью, из еловых шишек, из древесной коры, из беличьего пуха и даже из пёрышек, которые обронили птицы, когда летели за море.

Но король Огонёк не мог одеваться так бедно и так просто. Зимою и летом он должен был носить пурпурную одежду, которая так долго служила королям гномов, что была уже порядочно потёрта, и ветер свободно проходил через неё. Положим, эта одежда, даже в то время, когда была нова, не отличалась особенной теплотою, — сотканная из паутины тех красных паучков, что весною снуют по грядкам, она толщиною своею не превосходила макового лепестка.

И вот бедный королёк страшно дрожал, постоянно отогревая дыханием свои руки, которые так закоченели, что он даже и скипетра удержать в них не мог.

Известно всем, что в кристальном дворце огня зажигать нельзя. Как так? Всё потрескалось бы, — и полы, и стены.

Вот и грелся король Огонёк при блеске золота и серебра, при лучах бриллиантов, величиною в яйцо жаворонка, при радугах, которые луч дневного света зажигал в кристальных стенах тронного зала, при искрах, сыплющихся от длинных мечей, которыми размахивали гномы как по прирождённой храбрости, так и для того, чтоб отогреться. Тем не менее, тепла от всего этого было очень мало, так мало, что бедный старый король, в ожидании весны, щёлкал зубами, которые ещё оставались у него.

— Подберёзник, — сказал он одному из дворян, — слуга мой верный! Выгляни на свет, не идёт ли весна?

Подберёзник покорно ответил:

— Король и господин! Для меня ещё время не наступило, до тех пор, пока крапива не начнёт зеленеть под крестьянским плетнём. А до того ещё далеко!..

Покачал король головою, а через минуту вновь сделал знак рукою и проговорил:

— Синичка! Может быть, ты выглянешь?

Но Синичке не хотелось выставлять на мороз носа. И она тогда ответила:

— Король и господин! Не настала ещё моя пора, до тех пор, пока трясогузка не зачирикает. А до того ещё далеко!..

Король помолчал немного, но так как холод очень сильно допекал его, то снова заговорил:

— Божья Коровка, слуга мой! Может быть, ты выглянешь?

Но и Божьей Коровке тоже не хотелось выходить на мороз и вьюгу. И он поклонился и ответил:

— Король и господин! И мне пора не наступила, пока под засохшим листком не пробудится мушка. А до того ещё очень далеко!..

Король опустил голову на грудь и вздохнул, да так, что от этого вздоха поднялся снежный туман и с минуту в гроте ничего не было видно.

Прошла неделя, прошли две недели, но однажды утром сделалось как-то особенно ясно, а с ледяных сосулек на королевской бороде начала капать вода.

В волосах его снег тоже начал таять, а иней опадал с королевских бровей, и замёрзшие капли, висящие на усах, сплывали словно слёзы.

Иней тотчас же стал опадать со стен, а лёд на них трескался с таким грохотом как при пробуждении Вислы. В комнате образовалась такая сырость, что все дворяне, с королём вместе, чихали словно из пушки.

А нужно знать, что носы у гномов немаленькие.

Сам-то народ не рослый: когда гном увидит крестьянский сапог, то остановится, разинет рот и дивится, всё думает, что это ратуша. А когда влезет в куриный садок, то спрашивает: ‘Что это за город такой, и как тут добраться до заставы?’ А если свалится в большую кружку, то пищит: ‘Караул! Я тону в колодце!’

Вот какая они мелочь!..

А носы у них на славу, так что любому органисту лучшего не нужно для того, чтобы табак нюхать. И вот они все чихают, так что земля трясётся, и желают доброго здоровья королю и друг другу.

Ехал в это время мужик в лес за дровами, услыхал это чиханье и сказал:

— Ого, гремит! Сломала себе зима шею! — он подумал, что это весенний гром.

Мужик тотчас же повернул лошадь к корчме, чтоб не тратить денег понапрасну на дрова, и просидел там до вечера, рассчитывая и раздумывая, что и когда ему делать, чтобы на всё хватило времени.

Тем временем оттепель благополучно продолжалась. К полудню у всех гномов оттаяли усы.

Тогда они начали держать совет, кого бы им выслать на землю, убедиться, действительно ли наступила весна.

Но король Огонёк стукнул своим золотым скипетром и сказал:

— Наш учёный летописец Чепухинский-Вздорный отправится посмотреть, пришла ли весна.

— Мудро королевское слово! — закричали гномы, и все очи обратились на учёного Чепухинского-Вздорного.

Тот, по обыкновению, сидел над огромной книгою, в которую записывал всё, что с древнейших времён случилось в государстве гномов, — откуда они взялись, какие у них были короли, какие войны они вели, и с каким успехом.

Что он видел, что слышал, то записывал верно, а чего не видал и не слыхал, то выдумывал так превосходно, что при чтении этой книги сердца у всех преисполнялись радостью.

Он первый доказал, что гномы, не более пяди вышиною, собственно говоря, гиганты, которые нарочно скрючиваются, чтобы у них меньше выходило сукна на кафтаны и плащи, потому что теперь всё стало дорого.

Гномы так гордились своим летописцем, что если кто найдёт какую-нибудь травку, то сейчас же сплетёт венец и возложит ему на главу. Эти венцы вытерли остатки его редких волос, и его голова была гола словно колено.

II

Чепухинский-Вздорный тотчас же начал собираться в экспедицию. Сделал он себе целый штоф самых чёрных чернил, потом очинил большое гусиное перо, которое, по милости его тяжести, должен был нести на плече, наподобие карабина, приторочил к спине свои огромные книги, подпоясал плащ ремнём, на голову надел капюшон, на ноги — лапти, закурил длинную трубку и предстал совсем готовый в дорогу.

Верные товарищи трогательно начали прощаться с учёным Чепухинским, опасаясь, не встретит ли его на земле какое-нибудь опасное приключение, да и вообще, увидят ли они когда-нибудь его вновь.

Сам милостивый король Огонёк с минуту продержал его в своих объятиях, потому что очень ценил Чепухинского-Вздорного за его учёность, но двинуться с места не мог, его платье совсем примёрзло к трону.

С высоты своего величия он только простёр свой скипетр над учёным мужем, а когда тот целовал королевскую длань, по королевскому лицу скатилось несколько светлых жемчужин и со стуком упали на кристальный пол. То были замёрзшие слёзы доброго короля. Казнохранитель государства, Грошик, тотчас же подобрал их и, вложив в драгоценную шкатулку, отнёс в казнохранилище.

Учёный Чепухинский возился целый день, прежде чем вышел из грота на землю. Дорога была крутая, переплетённая корнями вековых дубов, обломки скалы, щебень и камешки вырывались из-под его ног и с глухим шумом летели куда-то на дно пропасти, замёрзшие водопады светились как глыбы льда. Учёный путешественник скользил по их поверхности в своих лаптях и только с величайшими усилиями мог подниматься кверху.

К довершению несчастья, он не захватил с собою никакого подкрепления, таща огромные книги, большую чернильницу и большое перо, он уже не мог нести ничего другого.

Чепухинский-Вздорный совсем бы лишился сил, если бы не напал на хозяйственный дом некоего предусмотрительного хомяка.

Хомяк обладал полным амбаром разного зерна и буковых орешков и не только кое-что уделил проголодавшемуся путнику, но даже позволил ему отдохнуть на сене, которым был устлан весь его дом, с условием, чтоб об этом не узнали в деревне.

— Там, — пояснил он, — такие озорники мальчишки, что если бы узнали обо мне, то я ни на минуту не знал бы покоя.

Чепухинский-Вздорный с признательностью покинул дом гостеприимного хомяка.

Теперь он шёл весёлый и радостный, поглядывая из-под тёмного капюшона на мужицкие поля, на луга и на леса. Показывалась уже щётка молодых хлебов и неудержимо рвалась на поверхность земли, уже молодая травка начала выглядывать около влажных ямок, уже над полным ручьём закраснелись ветки лозины, а в тихом, мглистом воздухе были слышны крики журавлей, летящих где-то высоко-высоко.

Всякий другой гном по этим признакам понял бы, что весна уже близко, но Чепухинский-Вздорный с молодых лет был так погружён в свои книги, что кроме них не видал ничего в свете и ни в чём не понимал решительно никакого толку.

Но и у него в сердце была такая непонятная радость, такая бодрость, что он ни с того, ни с сего начал размахивать своим пером и напевать известную старинную песню:

…’Все печали по затылку,

Ставь на стол ещё бутылку’…

Но не успел он пропеть и половины куплета, как вдруг заслышал стрекотание стайки воробьёв на плетне, огораживающем поле. Он сразу оборвал свою песенку, чтобы не брататься со всякою дрянью, наморщил чело и пошёл вперёд, дабы эта голытьба ведала, что будучи учёным мужем, он не станет водить компании с какими-нибудь воробьями.

А так как и деревня была уже на виду, то он сошёл на межу, где будылки прошлогоднего бурьяна почти совсем скрыли его, и незамеченный никем, дошёл до первой избушки.

Деревня была большая, широко раскинувшаяся среди пока ещё почерневших и безлиственных садов, а последние жилища почти совсем подходили к тёмной стене густого соснового леса.

Хаты были зажиточные, свежевыбеленные, из труб вылетал синий дым, на дворах скрипели колодезные журавли, работники поили коней и мычащих коров, а кучки детей с шумом играли на обсаженной тополями дороге.

Но надо всем этим царили стук молота и лязг железа в соседней кузнице, перед которой стояла кучка причитающих баб. Завидев их, Чепухинский-Вздорный начал осторожно прокрадываться вдоль плетня, остановился за кустом терновника и стал прислушиваться.

— Ах, злодей, ах, разбойник! — говорила одна баба. — Если он уже к кузнецу в курятник пробраться не побоялся, то от него никакой курицы не спрячешь.

— Курица! — воскликнула другая. — То не курица была, а золото! Изо дня в день несла яйца да какие! В мой кулак. Во всей деревне другой такой нет.

Послышался ещё чей-то голос:

— А моего петуха кто задушил? Не его это дельце? Как я только увидала растрёпанные перья, так с горя чуть с ног не свалилась. Пяти злотых не взяла бы за него.

Первая перебила её:

— А что за предатель, что за палач! А какая сила у него в когтях! Если б вы видели, какую он яму вырыл под курятником. Мужик и лопатой лучше не сделает. И никакого средства нет против этого разбойника!

В это время из кузницы выбежала кузнечиха, без кафтана, и, не обращая внимания на холод, остановилась у порога, приложила к глазам фартук и с громким плачем заголосила:

— Хохлаточки вы мои милые! Петушки вы мои золотистые! Что я теперь без вас делать буду, сирота я несчастная!..

Чепухинский-Вздорный дивился этому горю, прислушиваясь то одним ухом, то другим, потому что никак не мог сразу понять, в чём заключалось дело. Но вдруг он щёлкнул себя пальцем по лбу, потом уселся под плетнём среди бурьяна, откупорил чернильницу, омочил в ней перо и, открыв свою огромную книгу, начал заносить в неё такие слова:

…’На второй день моего путешествия я зашёл в несчастную страну, на которую напали татары, избили, передушили или увели в плен всех кур и петухов. Вследствие этого кузнец куёт мечи для предстоящей битвы, а перед кузницей раздаётся плач и ропот’.

Он ещё дописывал эти слова, когда на пороге кузницы показался кузнец и гаркнул басом:

— Разве хныканья вам помогут? Тут нужно взять горшок с угольями и выкурить этого негодяя из логовища дымом. Известная вещь, что лис сидит в яме под лесом. Ясек, поскорее! Стах, чтоб одна нога здесь, другая там! — Собрать ребятишек и с лопатами на него. А ты, мать, не плачь, а только горшок с угольями готовь. Я и сам пошёл бы, да работа спешная.

И он тотчас же с порога возвратился в кузницу, и лязг железа послышался снова.

Но двое кузнечат, покинув мехи, бежали по деревне и кричали: ‘На лиса! На лиса!’

Потом и бабы потянули к хатам снаряжать экспедицию.

Тогда внимательный ко всему Чепухинский-Вздорный снова омочил в чернильницу своё перо и вписал в книгу следующие слова:

‘Над татарами царит неустрашимый вождь и хан, который именуется Великим Лисом, а скрывается он в лесных норах, откуда местное население намеревается выкурить его пушечным дымом’.

Едва учёный летописец успел записать это, как до него долетели отголоски ужаснейшего шума. Смотрит он, а на него валит громада баб, детей и подростков с лопатами, с палками, с горшками, а за толпою, подвизгивая, скачут разные ‘Жучки’ и ‘Хватаи’. Ещё раз Чепухинский-Вздорный омочил перо и приписал к своей хронике следующее:

‘В этой стране на войну с татарами ходят не мужики, а бабы, мальчишки и подростки, во время марша на неприятеля войско это учиняет страшный шум, бегом стремясь вдоль деревни, а за главною армиею полчище остервенелых псов своим лаем придают ей ещё большее мужество для предстоящего боя.

Сие видел собственными очами и скрепляю собственной подписью’.

Тут он наклонил голову, прижмурил левый глаз и, подписав с краю листа: ‘Чепухинский-Вздорный, Придворный Историк Его Величества Короля Огонька’, — украсил это широким и искусным росчерком.

Тем временем с другой стороны плетня до него долетел дымок можжевельника, который в особенности мил гномам. Потянул, вдохнул его Чепухинский-Вздорный своим огромным носом раз, потянул другой и, раздвинув хворост, начал смотреть, откуда выходит этот дымок. И вот, у леса он увидал синий, вьющийся шнурок, а когда хорошенько протёр очки, то различил в поле небольшой костёр и пастухов, сидящих вокруг него.

Добрый гном страшно любил детей, он пустился к костру напрямик паровым полем, направляясь прямо на этот дымок и потешно перескакивая через борозды.

Пастушонки удивились, увидав маленького человечка в дорожной одежде, подпоясанной ремнём, с капюшоном, с книгой под мышкою и с пером на плече.

Юзик Срокач тотчас же толкнул в бок Стаха Шафарчика и, показывая пальцем на этого человека, шепнул:

— Гном!

А Чепухинский-Вздорный был уже близко и ласково улыбался детям, кивая головой.

Дети широко раскрыли рты и с любопытством всматривались в него. Они ничуть не испугались, их только охватило внезапное удивление. Они не боялись, потому что хорошо знали, что гномы никому вреда не делают, а бедным сиротам так и помогают даже. И вот Стах Шафарчик сейчас же вспомнил, что когда прошлою весною его телята забежали в лес, то вот этакий малюсенький человечек помог ему отыскать их и загнать на пастбище. Он ещё погладил его по голове, насыпал в шапку земляники и сказал:

— Не бойся! На вот тебе, сирота.

Тем временем Чепухинский-Вздорный подошёл к костру, вынул трубку изо рта и вежливо сказал:

— Здравствуйте, дети!

Пастушонки важно ответили на это:

— Здравствуйте, господин гном!

Только девчонки прижались друг к другу, натянули платки так низко, что из-за них едва виднелись концы их носов, и, вытаращив глаза, смотрели на гостя голубыми глазами.

Чепухинский-Вздорный с улыбкой посмотрел на них и спросил:

— Можно погреться у вашего костра? Очень холодно!

— Конечно, можно, — решительно ответил Яська Кшеменец.

— Мы не скряги какие-нибудь! — добавил Шафарчик.

А Юзик Срокач ещё сказал:

— Садитесь, господин гном. На почётное место.

И он подобрал полы серого кафтана, давая гостю место у костра.

— А когда картошки испекутся, то и покушать можете, если хотите, — гостеприимно промолвил Кубусь.

Другие тоже не молчали:

— Понятное дело! Того и гляди, как испекутся, — от них уж дух идёт!

Сел тогда Чепухинский-Вздорный и, ласково глядя на румяные личики пастушонков, заговорил растроганным голосом:

— Детки вы мои милые! Чем же я вам отплачу?

Но едва он сказал это, как Зоська Ковальчанка, закрыв глаза ладонью, быстро прокричала:

— А вы нам сказку расскажите.

— Э!.. Что сказка! — сказал на это солидно Стах Шафарчик. — Правда всегда лучше сказки.

— Верно, верно, что лучше! — согласился Чепухинский-Вздорный. — Правда лучше всего.

— Ну, коли так, — весело воскликнул Юзик Срокач, — то расскажите нам, откуда на этом свете взялись гномы?

— Откуда они взялись? — повторил Чепухинский-Вздорный и собирался было начать повествование, как вдруг картофель начал лопаться с превеликим треском, и дети тотчас же кинулись выгребать его из пепла и угольев.

Учёный муж всё-таки сильно испугался этого внезапного шума и, отскочив в сторону, спрятался за полевым камнем. И только из этой крепости он наблюдал, как дети едят какие-то круглые и дымящиеся шары, о которых он не имел ни малейшего понятия. Потом он раскрыл книгу и, опёршись на тот же самый полевой камень, дрожащею рукою начал вписывать следующие слова:

‘Народ в этой стране настолько воинственен и мужественен, что даже и малые дети пекут в горячем пепле картечные пули, и когда эти пули от жары с треском начинают лопаться, тогда мальчики, с пелёнок привыкшие презирать смерть, и даже слабые девочки выгребают эти с ужасным грохотом лопающиеся картечи и ещё дымящиеся прямо подносят к устам. Я был сам очевидцем, свидетелем сего, и, изумляясь такому рыцарскому мужеству, для вечной памяти потомства сие записываю. Дан в поле, на нераспаханной земле, в предвечернюю пору’.

Потом следовали подпись и выкрутасы почерка ещё более замысловатые, чем в предыдущий раз.

Тем временем в поле разнёсся такой аппетитный запах печёной картошки, что учёный муж вдруг почувствовал в себе какую-то пустоту и громкое бурчание в желудке.

Заметив, что лопающиеся картечи не приносят пастушонкам ни малейшего вреда, что даже, напротив, дети поглаживают себя по животу от вкусного кушанья, он вышел осторожно из-за камушка и медленно приблизился к костру. Зоська Ковальчанка тотчас же, слегка обчистив картофелину, подала её, насадив на хворостинку, учёному мужу, приглашая его взять её и кушать.

Не без тревоги Чепухинский-Вздорный отведал картофелину, нашёл её вкус очень приятным и тотчас же протянул руку за другою. Девчонки начали угощать его и вскоре так с ним освоились, что Кася Бальцеровна последний кусок сама вложила ему в рот, отчего все остальные, а Кася громче всех, запищали от радости.

III

Подкрепив силы, Чепухинский-Вздорный снова сел у огня, а когда пастушонки подбросили в костёр нового хвороста, а искорки весело начали скакать по сухим веткам, повёл такую речь о гномах:

— В древности мы назывались не гномы, а ‘Божие’, по старинному произношению ‘Богие’. Тогда мы жили не под землёю, не под скалами, не под кореньями старых деревьев, как живём теперь, а в селениях, размещались в хатах, вместе с людьми. Давно это было, очень давно. Над этой страной ещё царствовал Лех, который основал город Гнезно на том месте, где нашёл гнёзда белых птиц. Он так и сказал себе: ‘Как птицы живут здесь в безопасности, так и земля эта должна быть тихою и доброю’.

‘Она и была такою.

Об этих птицах люди говорят, что то были орлы, но в наших старых книгах значится, что то были аисты, бродившие по луговым равнинам, — они-то и понаделали там множество гнёзд. Как было, так и было, достаточно того, что вся эта страна начала вызываться Лехиею от имени короля Леха, а народ, который проживал здесь, тоже принял название Лехитов, хотя соседи называли его так же и поляками, потому что он состоял из полевых пахарей и ходил за плугом. Всё это в наших книгах значится за печатью’.

— А разве бору тогда не было? — тоненьким голоском спросил Юзик. — Ни рек, ничего не было?

— Ну, вот! — ответил Чепухинский-Вздорный. — Бор был, да не такой как теперь, а громаднейшая пуща, почти бесконечная. А в пуще жили звери огромные и свирепые, и рычали они так, что деревья, которые послабее, так и лопались от страха. Но мы, гномы, знаем только о медведях. Помню прадед моего прапрадеда рассказывал мне: один такой медведь как-то выгнал его вместе с пчёлами из липового дупла да так половину зимы и продержал его при себе, целые дни и ночи заставлял рассказывать себе сказки, а сам только сосал лапу и дремал в берлоге. Только когда хватил сильный мороз, а медведь заснул крепким сном, прадед моего прапрадеда бегом из этой пущи и после семилетнего странствования вернулся к своим.

Дети смеялись, слушая это приключение, а Чепухинский-Вздорный продолжал так:

— Эх! Эх!.. И были же времена!.. Над полями, над водами шумели тогда липовые леса, а в них жил один старый-престарый божок, по имени Святовид, который смотрел на три стороны света и имел попечение надо всем этим краем.

‘Но, что касается домов, хозяйства и пожитков, то это оберегали Божие, которых называли ещё и ‘Малышами’, за их незначительный рост.

‘В каждой хате свой малыш’, — говорил народ в те времена, да и нам было хорошо и весело, потому что мы помогали нашим хозяевам при всякой работе. Мы то коням овёс сыпали и обдували от сора всякое зёрнышко, чтобы оно одно к одному золотилось, то солому перетряхивали, то кур в курятник загоняли, чтобы они не теряли яиц в крапиве, то масло сбивали, то сыры выжимали, то детей качали, то пряжу мотали, то огонь раздували, чтобы каша варилась поскорей. Как только представлялась работа в хате или на дворе, мы за каждую охотно хватались. Правда сказать, и о нас не забывали, если не хозяин, то, по крайней мере, хозяйка. В светлице всегда на краю лавки лежали крошки хлеба и творогу, в чашке всегда немножко мёду или молока. Жить было чем. Когда хозяйка выходила в огород полоть или с серпом в поле, то, бывало, обернётся на пороге, достанет из мешка горсточку проса, рассыпет по избе, скажет: ‘Помните, Божии, о детях и о хате… а вот вам за это проса’. И затем спокойно идёт на работу. А мы шмыг из-под печки, шмыг из-под лавки, шмыг из-под раскрашенного сундука. И сейчас же, бывало, начнём хозяйничать в избе, детям сказки рассказывать, мальчикам лошадок строгать, девочкам ленты вить, косички заплетать.

Бывало, все стёкла в окошках перетрём, солнышко сквозь них в хату впустим и разнесём его золотой свет по всем уголкам, чтобы всё кругом светилось и благоухало.

Работы, правда, было немало, а благодарности людской, пожалуй, ещё больше. Ни помолвки, ни рукобитья не обходились без того, чтобы нас хозяева не приглашали: ‘Милости просим пожаловать в гости на жареную лосину, на оленину, на курочку-попрыгушку, на крупитчатые калачи’.

Ну, мы, конечно, среди гостей не толкались, никого не стесняли, потому что мы хотя и малый народ, а всегда бывали политичны. Но когда мы начинали, один и другой, пятый и десятый, играть на гуслях, под окном ли, под порогом ли, то, бывало, люди наслушаться не могли нашего оркестра, — радость шла от него, такое веселье!

Эх! Эх! Где эти времена, где?’

IV

Остановился Чепухинский-Вздорный и медленно попыхивал трубкой, а дети всматривались в него, слушали и ничего не говорили. После короткого молчания учёный муж начал опять:

— Долго ли так было, не знаю, потому что об этом ничего в наших книгах не говорится. Но потом времена начали изменяться. Не стало добрых панов из рода Леха, а новые всё дрались друг с другом, потому что их было чуть ли не двенадцать. Наконец, народу свары эти надоели, он всех этих драчунов прогнал вон и снова избрал одного господина.

‘Ну, успокоился немного этот край, но едва солнце засветило над ним, как опять подошла буря.

Как саранча сваливается на хлебные всходы, чтобы уничтожить их до последней былинки, так на эти лехитские поля свалились немцы, а их князь возжелал силою взять нашу владетельницу и сам царить над нами. Я говорю: нашу, потому что мы хотя были только ‘Божие’, но в те древние благословенные времена всё было едино, и мы с людьми держались как братья.

А владетельница наша, однако, не хотела немца’.

— Я знаю! — тоненьким голоском вдруг крикнула Кася Бальцеровна. — То была Ванда!

— И я знаю! — ещё тоньше запищала Зося Ковальчанка.

И девчонки затянули, стараясь одна перекричать другую:

‘Не хотела Ванда немца’…

Чепухинский-Вздорный покачал на это головою и сказал с улыбкой:

— Именно, не хотела!.. Знаю! Знаю!.. Вся эта песня и в наших книгах значится. Ведь, это мы с незапамятных времён заставляем деревенских ребятишек заучивать её наизусть. Как же!.. Я сам научил человек сто. А вас кто выучил?

— А мы не знаем.

— Ну тогда, конечно, я. Кажется ли вам, что иной раз в воздухе что-то говорит или поёт?

— Правда, бывает! — ответили мальчишки важно.

— Так знайте же, что это гномы так разговаривают и распевают. А так как ростом они невелики, то их и не видно, если они попрячутся в хлебах, или в луговых травах, или в листах лесных деревьев, или залезут вот под такой полевой камень.

‘Ну, хорошо!.. Так как госпожа не хотела немца, то началась война. Сейчас же в этот край слетелись вороны и коршуны, сейчас же завыли волки, сейчас же небо облеклось чёрными тучами.

Мы тоже начали голодать, потому что и хлеб, и сыр, всё шло тем воинам, которые бились с немцами. Отощал весь край, отощали с ним вместе и ‘Божие’. А у нашей госпожи сердце так преисполнилось скорбью, что из-за неё страдает весь народ, что она бросилась в реку, в Вислу, и тотчас же утонула. И только тогда немцы ушли прочь, и у нас воцарилось спокойствие.

Но времена так изменились за эту войну, что просто страх! Брат изменнически стал подстерегать брата, сильный стал обижать слабого, скупец запахивал полосу сиротского поля. А так как там, где царит несправедливость, и льются сиротские слёзы, счастья быть не может, то появились и у нас дурные владыки, которые назывались Попелями’.

— Ведь одного из этих Попелей съели мыши? — спросил Юзик Срокач.

Чепухинский-Вздорный выпустил дымок из трубки.

— Об этих мышах говорят разное, — и так, и этак. Старые это времена, и никто не знает верно, как это было. Но в наших книгах стоит, что то не мыши были, а, собственно говоря, ‘Божие’, которые (потому что зима стояла очень суровая) переоделись в мышиные шкурки, и, видя, как Попель нехорошо царствует, толпою набросились на него из мышьих норок и искусали его насмерть.

‘Так стоит в наших книгах. Правда ли это, неправда ли, — трудно сказать. Но мой прапрадед сам рассказывал мне, что, прежде чем он ослеп от преклонной старости, он однажды видел мрачное озеро, а над ним суровую башню, где, должно быть, это и случилось, потому что эта башня и до сих пор называется Мышиною. А озеро зовётся Гопло.

Ну, хорошо!..’

Трубочка учёного мужа угасла, и он начал искать в пепле уголёк, а когда нашёл его, то потянул раза два из чубука, потом выпустил клуб дыма и продолжал так:

— В наших старых книгах следующий недостаток:

‘То двух листков нет, то попадаются такие бледные и полинялые, что ни за что не разберёшь написанного, то идёт толстая чёрная полоса вдоль или поперёк листа, — значит, и не всё узнать можно, что кем-то и когда-то было занесено в книгу.

Но, вообще, хорошие были времена или плохие, — это сейчас узнать можно. Если хорошие, то от этих страниц, хотя бы и от самых старых, струится такой свет, как будто солнце взошло на небо, а коли плохие, то таким мраком от них веет как от тёмной ночи, когда над землёй не увидишь ни звёзд, ни месяца…

Вот каковы старые книга гномов!’

V

— Вы хотите знать, что было дальше? — спросил Чепухинский, вновь запалив свою трубочку.

— Хотим, хотим! — закричали девчонки.

— Ну так слушайте. После тех чёрных страниц о Попеле, тотчас же идут светлые страницы о Пясте… О Пясте я мог бы рассказывать целые часы.

У Юзика заискрились глаза.

— Тогда говорите, пожалуйста!

— Говорите, миленький! Рассказывайте всё, что знаете! — вперегонки кричали дети.

Чепухинский-Вздорный откинул с головы капюшон, почесал лысину и заговорил так:

— Сам по себе я немного знаю, потому что в то время меня ещё не было на свете, но один старый Малыш, который исписывал эти страницы, был знаком с ещё более старым дубом. Вот этот-то дуб хорошо помнил всю историю, и хотя голос его был уже слаб, но когда он начинал шуметь о Пясте, то во всей пуще воцарялась такая тишина, что как будто всё вокруг замирало. И сосны, и ели, и грабы, и буки, и берёзы, даже травинки и папоротники так внимательно слушали, что ни один листок, ни один стебелёк не осмелится перевести дыхания.

‘А почтенный дуб шумел, потихонечку шумел, откуда-то из самого сердца извлекая тихие звуки и припоминая давние времена своей молодости.

Так вот тот Малыш, который в то время был не больше синицы, усаживался тогда под одним грибом, с которым свёл знакомство, и всю эту историю заучил так, что потом занёс в наши книги.

Дело было так:

Стоял себе этот дуб, тогда ещё молодой дубок, в тихой дуброве, а недалеко от него, среди тени лип и пчелиного жужжания, стояла светлая хата, построенная из лиственницы. В хате жило трое людей: Пяст, Ржепиха и сынок их, которого называли Земовит, потому что он ужасно любил свои поля, а когда выходил на порог хаты, то говорил: ‘Земля, здравствуй!’

И дуб каждый день видел трудовую жизнь этих троих людей, их милостивые сердца и души, настолько чистые, как будто у каждого из них в груди был белый голубь.

Но и ‘Божие’ жили в хате из лиственницы, и хорошо им было, потому что и отец, и сын, и мать, чем могли, тем и угощали их, — то золотым мёдом, то сдобным калачом, а то самым лучшим творогом, потому что, благодаря безустанному труду, дом их был богат и обилен всяким добром.

И в королевском дворце гномам не могло бы быть лучше, чем в тихой, светлой хате, пахнущей смолою.

Но пришло время, когда сынку в первый раз нужно было остричь золотые волосы. Сейчас же начали сходиться и съезжаться соседи, кто пешком, кто на телеге, кто на верховом коне, так что в усадьбе Пяста сделалось очень шумно.

Суетился Пяст, суетилась Ржепиха, чтобы угостить гостей и угодить им, но и домовые ‘Бо

Мария Конопницкая

История о гномах и о сиротке Марисе

Как придворный летописец короля Огонька распознавал весну

I

II

III

IV

V

Читайте также: