Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна, Твен Марк, Год: 1898

Детская
Время на прочтение: 66 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА

ТОМЪ СЕДЬМОЙ
Сыскные подвиги Тома Соуэра въ передач Гекка Финна
РАЗСКАЗЪ.

Переводъ Е. Воскресенской.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ, Верейская, 16.
1898.

Сыскные подвиги Тома Соуэра въ передач Гекка Финна.

РАЗСКАЗЪ

Переводъ С. Воскресенской.

I*).

*) Какъ ни странны событія, приводимыя въ этомъ разсказ, но они не вымышлены, даже публичное покаяніе подсудимаго истинный фактъ. Вс подробности взяты авторомъ изъ одного стариннаго шведскаго уголовнаго дла, измнены лишь дйствующія лица и самое мсто дйствія перенесено въ Америку. Прибавлены нкоторые эпизоды, но лишь два изъ нихъ имютъ значеніе. М. Т.
Случилось все это въ первую же весну посл того, какъ мы съ Томомъ Соуэромъ освободили нашего стараго негра Джима, который былъ посаженъ на цпь, какъ бглый невольникъ, на ферм Силаса, дяди Тома, въ Арканзас. Стужа выходила изъ земли и изъ воздуха, и съ каждымъ днемъ все ближе надвигалось времячко ходить босикомъ, играть въ камешки, въ свайку, въ кубари, въ городки или спускать змевъ, потомъ придетъ и настоящее лто, а съ нимъ и купанье! Но тоска представлять себ все это и думать: когда-то еще настанетъ! Немудрено, если мальчикамъ и взгрустнется, вздыхаютъ они, имъ не по себ, хотя они сами не знаютъ, что съ ними. Они только слоняются туда и сюда и думаютъ свою думу, выищутъ себ уединенное мстечко на холм за рощей, сидятъ здсь и смотрятъ на широкую Миссиссипи, а она омываетъ одну точку земли за другою, пробгаетъ мили за милями, стремясь все туда, гд лсъ уже сливается передъ вами въ туман и даль лежитъ неподвижно, въ суровомъ безмолвіи, точно кто-нибудь любимый вами и схороненный… и васъ начинаетъ томить желаніе тоже умереть, исчезнуть, покончить со всмъ этимъ…
Вы не знаете, что же это такое? Это весенняя лихорадка. Названіе говоритъ за себя. Когда она васъ захватитъ, вы желаете… О, вы не знаете хорошенько, чего именно вы желаете, но сердце у васъ разрывается именно отъ этого желанія! Въ общемъ чувствуется потребность уйти: уйти отъ всего стараго, приглядвшагося, надовшаго до смерти, и посмотрть на что-нибудь новое. Въ этомъ суть: вамъ надо отправиться странствовать, и куда-нибудь подале, въ чужія земли, въ которыхъ все такъ таинственно, чудесно и романтично. Если же это вамъ недоступно, то вы удовольствуетесь и меньшимъ: вы уйдете хотя куда-нибудь, лишь бы уйти, и будете рады всякому предлогу къ тому!
Такъ вотъ насъ съ Томомъ Соуэромъ одолвала весенняя лихорадка, и притомъ очень сильная, но Тому нечего было и думать о какомъ-нибудь путешествіи: тетя Полли, по его словамъ, ни за что не позволила бы ему бросить школу и терять лтнее время на бродяжничество, такъ что приходилось повсить носъ. Но сидимъ мы разъ вечеркомъ на крылечк и разсуждаемъ объ этомъ предмет, какъ вдругъ выходитъ къ намъ тетя Полли съ какимъ-то письмомъ въ рукахъ и говоритъ:
— Томъ, надо теб собраться въ дорогу и хать въ Арканзасъ. Тетя Салли зоветъ тебя.
Я едва не выскочилъ изъ собственной кожи отъ радости и подумалъ, что Томъ бросится къ своей тетк и задушитъ ее въ объятіяхъ, но, поврите ли, онъ не сдвинулся съ мста, точно глыба какая, и не проронилъ ни слова. Я чуть было не заплакалъ, видя, что онъ такой дуракъ и пропускаетъ отличнйшій случай, который только можетъ представиться. Мы могли потерять его, если Томъ не выкажетъ, что радъ и благодаренъ! Но онъ продолжалъ себ сидть и молчать, пока я не пришелъ въ такое отчаяніе, что не зналъ уже, что и длать, а тутъ онъ — я готовъ былъ убить его на мст!— взялъ, да и говоритъ совершенно спокойно:
— Очень мн жаль, тетя Полли, но, знаете, пусть уже извинятъ… не хочется мн въ этотъ разъ.
Тетю Полли до того ошеломила подобная хладнокровная наглость, что она простояла цлыя полминуты безъ голоса,— чмъ я воспользовался, чтобы толкнуть Тома и шепнуть ему:
— Рехнулся ты, что ли? Пропускаешь такой славный случай!
Но онъ не смутился и шепчетъ мн въ отвтъ:
— Геккъ Финнъ, по твоему, мн надо выказать ей, что я радъ удрать отсюда? Да она тогда сейчасъ же начнетъ раздумывать и представитъ себ всякія болзни и опасности со мной по дорог, словомъ, найдетъ всевозможныя препятствія къ тому, чтобы меня отправить. Не мшай мн, я знаю, какъ ее провести.
Мн не пришла бы въ голову такая штука! Но онъ былъ правъ. Томъ Соуэръ былъ всегда правъ: это была самая свтлая голова, какую мн только приходилось встрчать, всегда знаетъ, что длаетъ, и никто его ничмъ не подднетъ. Тмъ временемъ тетя Полли опомнилась и такъ и разразилась:
— Пусть тебя извинятъ! Ему не хочется! Скажите на милость! Нтъ, я ничего подобнаго не слыхивала въ моей жизни!.. Ты смешь говорить такъ мн? Вставай сейчасъ и собирай свои пожитки… И если я услышу еще хоть слово на счетъ того, что ты извиняешься, да не хочешь… я теб поизвиню… прутомъ!
И она стукнула ему по голов своимъ наперсткомъ, когда мы проплелись мимо нея, а Томъ прохныкалъ все время, пока мы поднимались по лстниц. Но лишь только мы очутились въ его комнат, онъ чуть не задушилъ меня отъ восторга при мысли о томъ, что намъ предстоитъ путешествовать.
— Знаешь,— говорилъ онъ,— прежде чмъ мы успемъ уйти, она примется уже сожалть о томъ, что ршилась меня отпустить, но не будетъ знать, какъ уладить дло. Посл того, что она мн наговорила, гордость не позволитъ ей отступиться отъ своихъ словъ.
Томъ собралъ все свое въ десять минутъ, разумется, кром того, чмъ хотли снабдить его на дорогу тетя Полли и Мэри. Потомъ, мы обождали еще десять минуть, чтобы дать ей время остыть и стать снова добренькой. Томъ говорилъ, что ей надо десять минутъ на то, чтобы пригладиться, если она взъерошилась наполовину, но цлыхъ двадцать, если вс перышки дыбомъ поднялись, что въ этотъ разъ и произошло. Когда время настало, мы спустились внизъ, торопясь узнать, что было въ письм.
Тетя Полли сидла въ тяжеломъ раздумь, письмо лежало у нея на колняхъ. Мы сли тоже и она начала такъ:
— У нихъ тамъ неладно и они думаютъ, что вы оба съ Геккомъ будете кстати… успокоите ихъ, какъ они выражаются… Хотя очень способны вы съ Геккомъ на это, нечего сказать!.. У нихъ тамъ одинъ сосдъ, Брэсъ Денлапъ, онъ сватался за ихъ Бенни, ухаживалъ за нею три мсяца, наконецъ, они объявили ему напрямикъ, что ничего изъ этого не выйдетъ, онъ разсердился и это теперь ихъ тревожитъ. Это человкъ, съ которымъ имъ желательно бытъ въ ладахъ, какъ видно уже изъ того, что они, въ угоду ему, наняли себ въ помощь на ферму его тунеядца-брата, когда это имъ не по карману, да и лишній онъ вовсе для нихъ… Что это за Денлапы?
— Они живутъ въ какой-нибудь мили отъ дяди Силаса, тетя Полли… Вс фермеры въ тхъ мстахъ устроились въ мил другъ отъ друга… И Брэсъ Денлапъ гораздо богаче всхъ, у него цлая куча негровъ. Самъ онъ бездтный вдовецъ, ему тридцать шесть лтъ, онъ очень гордится своимъ богатствомъ, заносчивъ и вс его немножко боятся. Я думаю, онъ воображалъ, что ему стоитъ только захотть, чтобы всякая двушка пошла за него, и его очень озадачилъ отказъ Бенни… Но, еще бы! Бенни вдвое моложе его, и такая хорошенькая, такая миленькая, какъ… ну, вы сами ее знаете! Бдный дядя Силасъ… каково ему заискивать такимъ образомъ… самъ едва сводить концы съ концами, а тутъ нанимай еще такого безполезнаго человка, какъ Юпитеръ Денлапъ, въ угожденіе его братцу!
— Что за имя: Юпитеръ! Откуда оно?
— Это просто кличка. Но настоящее его имя уже совсмъ затерлось этимъ, я думаю! Теперь Юпитеру двадцать семь лтъ, а прозвали его такъ съ того дня, какъ онъ въ первый разъ вздумалъ купаться, когда онъ раздлся, школьный учитель увидалъ у него на лвой ног, надъ колномъ, круглое темное родимое пятно, величиною съ порядочную монету, а кругомъ этого пятна еще четыре маленькихъ, и сказалъ, что это похоже на Юпитера съ его спутниками. Дтямъ это показалось забавнымъ и они прозвали его Юпитеръ, такъ онъ и остался Юпитеромъ до сихъ поръ. Онъ большого роста и силенъ, но лнтяй, лукавецъ и подлаза, притомъ и трусливъ, но все же довольно добрый малый… Отпустилъ себ длинные волосы, а бороду бретъ. У него за душой ни одного цента, Брэсъ кормитъ его даромъ, одваетъ въ свое старое платье и презираетъ его… Юпитеръ близнецъ съ другимъ братомъ.
— На кого же походитъ этотъ другой?
— Онъ вылитый Юпитеръ, какъ говорятъ, но былъ подльне его, только не видать его уже семь лтъ. Когда ему было лтъ девятнадцать — двадцать, онъ былъ уличенъ въ краж и попалъ въ тюрьму, ему удалось бжать оттуда и онъ скрылся — на сверъ куда-то. Слышно было сначала, что онъ продолжаетъ тамъ воровать и разбойничать, но съ тхъ поръ прошелъ уже не одинъ годъ. Теперь его нтъ въ живыхъ, по крайней мр, такъ полагаютъ, Никакого слуха о немъ нтъ.
— Какъ его звали?
— Джэкъ.
Мы вс помолчали нкоторое время, тетя Полли погрузилась въ раздумье.
— Вотъ что,— сказала она, наконецъ,— тетю Салли безпокоитъ боле всего то, что этотъ Юпитеръ выводитъ изъ себя твоего дядю…
— Выводитъ изъ себя! Дядю Силаса! Да вы шутите! Разв дядя Силасъ способенъ сколько-нибудь сердиться?
— Твоя тетка говоритъ, что онъ доходитъ иногда просто до бшенства съ этимъ человкомъ, бываетъ готовъ его прибить.
— Ну, тетя Полли, это что-то неслыханное: дядя Силасъ не тронетъ и мухи!
— Какъ бы тамъ ни было, она очень встревожена. Она говорить, что дядя Силасъ даже совершенно перемнился, вслдствіе этихъ вчныхъ ссоръ. И вс сосди толкуютъ объ этомъ и винятъ во всемъ его же, твоего дядю, потому что онъ проповдникъ и не пригоже ему ругаться. Садіи пишетъ, что ему теперь тяжело и на каедру идти, до того ему стыдно, и вс охладли къ нему, онъ вовсе не такъ ужъ популяренъ, какъ былъ прежде.
— Но, странно все это! Вдь онъ былъ всегда такой добрый, простой, разсянный, не вникалъ ни во что… такой миленькій… словомъ, настоящій ангелъ! Что же такое съ нимъ сотворилось?

II.

Намъ очень посчастливилось: мы попали на винтовой пароходъ, который шелъ съ свера и былъ зафрахтованъ до одной бухточки или рчонки на пути къ Луизіан, такимъ образомъ, мы могли спуститься по всей Верхней Миссиссипи, и потомъ по всей Нижней, до самой фермы въ Арканзас, не пересаживаясь на другой пароходъ въ Сенъ-Льюис, это составляло, прямымъ путемъ, безъ малаго тысячу миль.
Довольно пустынное было это судно: пассажировъ было немного и все старики, они сидли вс въ одиночку, вдалек другъ отъ друга, подремывали, не шевелились. Мы хали четыре дня, прежде чмъ выбрались съ верховьевъ рки, потому что часто садились на мель, но это не было скучно… не могло быть скучно, разумется, только для такихъ мальчиковъ-путешественниковъ, какими были мы.
Съ самаго начала мы съ Томомъ догадались, что въ другой кают, рядомъ съ нею, былъ больной: прислуга носила кушанья туда этому пассажиру. Наконецъ, мы спросили… то есть Томъ спросилъ… кто это былъ тамъ? Слуга отвтилъ, что какой-то мужчина, но что онъ не казался больнымъ.
— Однако, все же могъ быть боленъ дйствительно?
— Не знаю, можетъ быть… только кажется мн, что онъ напускаетъ на себя хворь.
— Почему вы такъ думаете?
— Да потому, что при нездоровьи онъ бы раздлся же когда-нибудь, не такъ ли? А между тмъ этого не бываетъ. По крайней мр, сапогъ-то своихъ онъ никогда не снимаетъ.
— Вотъ штука-то! Неужели даже когда спать ложится?
— Я вамъ говорю.
Тома сластями не корми, дай только тайну. Положите передо мною и имъ пряникъ и тайну, и вамъ нечего будетъ говорить: выбирайте! Выборъ самъ собой сдлается. Я, само собой, ухвачусь за пряникъ, это у меня въ природ, а онъ, это тоже у него въ природ, накинется на тайну. У людей наклонности разныя. Оно и лучше.
— А какъ зовутъ пассажира?— спросилъ Томъ у слуги.
— Филипсъ.
— Гд онъ слъ на пароходъ?
— Кажется, въ Александріи, тамъ, гд примыкаютъ рейсы изъ Іовы.
— Изъ-за чего ему притворяться, какъ вы думаете?
— А кто его знаетъ… Я и не старался угадывать.
Я подумалъ про себя: этотъ тоже предпочелъ бы взять пряникъ.
— Вы не примтили за нимъ ничего особеннаго?.. Въ его разговор или въ обращеніи?
— Ничего… разв то, что онъ какой-то запуганный, держитъ свою дверь на замк день и ночь, а когда къ нему постучишься, то онъ не впуститъ, прежде чмъ не посмотритъ въ щель, кто идетъ.
— Это любопытно, однако! Хотлось бы мн взглянуть на него. А что, если вы распахнете дверь совсмъ настежь, когда войдете къ нему въ слдующій разъ, и я…
— Нтъ, невозможно! Онъ всегда стоитъ самъ вплоть за дверью и не допуститъ никакъ…
Томъ призадумался, но сказалъ:
— Такъ вотъ что, одолжите мн вашъ передникъ и позвольте принести ему завтракъ по утру. А я вамъ за то четверть доллара дамъ.
Слуга былъ радъ-радехонекъ, только съ условіемъ: какъ бы не прогнвался экономъ. Томъ отвтилъ, что онъ беретъ на себя уладить дло съ экономомъ, и уладилъ дйствительно. Намъ обоимъ было дозволено надть передники и подавать кушать.
Томъ мало спалъ, его такъ и подмывало узнать поскоре тайну этого Филипса, вмст съ тмъ, онъ не переставалъ длать разныя предположенія, что было совершенно излишне, по моему! Если вамъ предстоитъ узнать суть чего-нибудь, то на что же ломать себ голову догадками и, такъ сказать, тратить заряды по-пусту? Я старался спать, говоря себ, что не дамъ и порошинки за то, чтобы узнать, кто такой этотъ Филипсъ.
Утромъ, мы напялили свои фартуки, взяли по подносу съ закускою и Томъ постучался къ пассажиру. Тотъ чуть-чуть пріотворилъ дверь, выглянулъ въ эту щелочку, потомъ впустилъ насъ и заперъ ее поспшно за нами. Но, прахъ побери, лишь только мы взглянули на него, такъ едва не выронили и подносы изъ рукъ, а Томъ проговорилъ:
— Какъ, Юпитеръ Денлапъ! Откуда это васъ несетъ?
Пассажиръ былъ ошеломленъ, разумется, сначала онъ какъ будто не зналъ, испугаться ему или обрадоваться, но, наконецъ, поршилъ на послднее, и щеки у него опять зарумянились, а то совсмъ поблли. Онъ принялся за ду, разговаривая съ нами въ то же время.
— Но я не Юпитеръ Денлапъ,— сказалъ онъ — Я скажу вамъ, кто я, если вы пообщаетесь мн молчать. Я и не Филипсъ.
— На счетъ того, чтобы молчать, мы слово даемъ, но если вы не Юпитеръ Денлапъ, то вамъ нечего и объяснять, кто вы такой,— сказалъ Томъ.
— Почему же?
— А потому, что если вы не Юпитеръ, то другой близнецъ, Джэкъ. Вы вылитый портретъ Юпитера.
— Ну, что же, я Джэкъ. Но послушайте, почему вы знаете насъ, Денлаповъ?
Томъ разсказалъ ему все о нашихъ приключеніяхъ у дяди Силаса въ прошлое лто, и когда Джэкъ увидалъ, что мы знаемъ ршительно все объ его родн, да и о немъ самомъ, онъ вовсе пересталъ таиться и заговорилъ съ нами вполн по душ, не прибгая ни къ какимъ уверткамъ на счетъ своихъ собственныхъ длъ, говорилъ, что доля его была тяжела прежде, тяжела она и теперь, да и останется тяжелою до конца его дней. Онъ велъ опасную жизнь и…
Онъ вдругъ содрогнулся и нагнулъ голову, какъ бы прислушиваясь. Мы оба молчали и съ секунду или поболе длилась тишина, слышался лишь скрипъ деревянныхъ частей парохода, да постукиваніе машины внизу.
Мы поуспокоили его нашими разсказами о его родин, о томъ, что жена Брэса умерла три года тому назадъ, и Брэсъ хотлъ теперь жениться на Бенни, но она ему отказала, а Юпитеръ нанялся въ работники къ дяд Силасу, только все ссорился съ нимъ… Джэкъ слушалъ, слушалъ, да и разсмялся.
— Господи,— сказалъ онъ,— какъ это все напоминаетъ мн старину! Слушаю вашу болтовню и отрадно мн становится. Боле семи лтъ не приходило ко мн ни всточки… Но какъ отзываются они обо мн?
— Кто?
— Фермеры… и моя семья.
— Да они вовсе ничего не говорятъ о васъ… Такъ, кое-когда разв кто упомянетъ…
— Вотъ теб разъ!— промолвилъ онъ съ удивленіемъ.— Почему такъ?
— Да потому, что васъ давно считаютъ покойникомъ.
— Нтъ?.. Правду ли вы говорите?.. Честное слово?— проговорилъ онъ, вскакивая съ мста въ большомъ волненіи.
— Честное слово. Никто не думаетъ, что вы еще живы.
— Такъ я спасенъ… спасенъ, значитъ!.. Я могу воротиться домой!.. Они сокроютъ меня и спасутъ мн жизнь. А вы молчите. Поклянитесь, что будете молчать… поклянитесь, что никогда, никогда не выдадите меня!.. О, ребята, пожалйте несчастнаго, котораго преслдуютъ денно и нощно, и который не сметъ лица показать! Я никогда не длалъ вамъ зла и не сдлаю: это такъ же врно, какъ Господь въ небесахъ! Поклянитесь же, что пощадите меня и поможете мн спасти себ жизнь!
Мы поклялись бы, будь онъ даже собака, какъ же было отказать ему?.. Онъ, бдняга, не зная уже, какъ и выразить намъ свою любовь и благодарность, хорошо, что не задушилъ насъ отъ радости!
Поболтали мы еще, потомъ онъ вынулъ небольшой саквояжъ и сталъ его отворять, только веллъ намъ отворотиться. Мы послушались, а когда онъ позволилъ намъ повернуться опять, то мы увидли, что онъ совершенно преобразился. Онъ былъ въ синихъ очкахъ и съ самыми натуральными длинными темными бакенбардами и усами. Родная мать не узнала бы его! Онъ спросилъ, походитъ ли онъ теперь на своего брата Юпитера?
— Нтъ,— отвтилъ Томъ,— ничего похожаго нтъ, кром длинныхъ волосъ.
— Правда, я подржу ихъ коротко, прежде чмъ явлюсь туда. Юпитеръ и Брэсъ не выдадутъ меня, и я буду жить у нихъ, какъ чужой. Сосди ни за что не догадаются. Какъ вы полагаете?
Томъ подумалъ съ минуту и сказалъ:
— Мы съ Геккомъ будемъ молчать, это врно, но если вы сами молчать не станете, то все же будетъ опасность… самая маленькая, пожалуй, а все же будетъ. Я хочу сказать, что голосъ-то у васъ совершенно такой, какъ у Юпитера… и разв это не можетъ заставить иныхъ вспомнить о его брат-близнец, котораго вс считаютъ умершимъ, но который, можетъ быть, скрывается все время подъ чужимъ именемъ?
— Клянусь св. Георгіемъ, вы очень смтливый! — сказалъ Джэкъ.— Вы совершенно правы! Мн надо притворяться глухонмымъ въ присутствіи сосдей. Хорошъ былъ бы я, явясь домой и позабывъ эту малость! Впрочемъ, стремился я не домой, я просто искалъ мстечка, въ которомъ могъ бы укрыться отъ сыщиковъ… тамъ, я переодлся бы, загримировался и…
Онъ бросился къ двери, приложился къ ней ухомъ и сталъ прислушиваться, весь блдный и едва переводя духъ.
— Точно взводятъ курокъ…— прошепталъ онъ.— О, что это за жизнь!
И онъ опустился на стулъ въ полномъ изнеможеніи, отирая потъ, струившійся у него но лицу.

III.

Съ этихъ поръ мы проводили съ нимъ почти вс время и одинъ изъ насъ ночевалъ у него въ верхней койк. Онъ говорилъ, что былъ до крайности одинокъ и утшался теперь возможностью быть съ кмъ-нибудь и развлекаться тмъ среди своихъ горестей. Намъ очень хотлось узнать, въ чемъ же именно он состояли, но Томъ находилъ, что самое лучшее средство къ тому — вовсе не стараться допытываться, было весьма вроятно, что онъ самъ начнетъ все разсказывать при которой-нибудь изъ нашихъ бесдъ, если же мы станемъ разспрашивать, онъ заподозрить насъ и замкнется въ себ. Все вышло какъ разъ такъ. Было очевидно, что ему самому страхъ какъ хотлось поговорить, но, бывало, дойдетъ онъ до самаго того предмета и вдругъ остановится, какъ въ испуг, и начнетъ толковать совсмъ округомъ. Но случилось же однажды, что онъ разспрашивалъ насъ довольно равнодушно, повидимому, о пассажирахъ, бывшихъ на палуб. Мы говорили, что знали. Но ему было все мало, онъ хотлъ больше подробностей, просилъ описывать въ самой точности. Томъ принялся описывать, и когда заговорилъ объ одномъ человк, самомъ грубомъ оборванц, Джэкъ вздрогнулъ, перевелъ духъ съ трудомъ и сказалъ:
— О, Господи, это одинъ изъ нихъ! Они тутъ, на пароход, я такъ и зналъ! Я надялся, что избавился отъ нихъ, но никакъ не могъ самъ этому врить! Продолжайте.
Томъ сталъ описывать еще одного паршивца изъ палубныхъ, и Джэкъ снова вздрогнулъ и проговорилъ:
— Это онъ, другой! О, если бы только настала темная и бурная ночь, я высадился бы на берегъ! Вы видите, меня выслживаютъ. Имъ дано право хать на пароход, пить въ нижнемъ буфет и они пользуются этимъ, чтобы подкупить кого-нибудь изъ здшнихъ… сторожа, лакея или кого другого… Если я сойду на берегъ незамтно, они все же узнаютъ это не боле какъ черезъ часъ…
Онъ толковалъ торопливо и безпорядочно, но мало-по-малу, перешелъ къ разсказу! Сначала все перескакивалъ съ одного на другое, но какъ только коснулся самой точки, тутъ уже заговорилъ связно.
— У насъ было налажено дльце сообща,— началъ онъ.— Намтили мы для этого одинъ ювелирный магазинъ въ Сентъ-Льюис. Въ немъ были два брилліанта величиною съ орхъ, вс бгали полюбоваться на нихъ. Мы были одты очень шикарно и разыграли свою штуку среди благо дня: попросили принести эти брилліанты къ намъ въ отель, какъ бы желая ихъ купить, а тамъ, разсматривая ихъ и передавая изъ рукъ въ руки, подмнили ихъ на поддльные, которые были уже припасены у насъ. Эти-то фальшивые каменья и воротились въ магазинъ, когда мы заявили, что вода въ нихъ все же не достаточно хороша для двнадцати тысячъ долларовъ.
— Двнадцати… тысячъ… долларовъ!— повторилъ Томъ.— Неужели они могли столько стоить по вашему?
— Ни одного цента мене.
— И вы съ товарищами увезли ихъ?
— Безъ всякаго затрудненія. Я полагаю, что ювелиръ не догадался и до сихъ поръ объ этой продлк. Но все же намъ было не безопасно оставаться въ Сентъ-Льюис и мы стали раздумывать, куда бы отправиться. Одинъ полагалъ туда, другой сюда, такъ что, наконецъ, мы ршили кинуть жребій, выпало на долю Верхняго Миссиссипи. Мы запечатали брилліанты въ пакетъ, на которомъ надписали наши имена, и оставили его на храненіе у кассира въ отел, поставивъ ему непремннымъ условіемъ не отдавать его никому изъ насъ иначе, какъ въ присутствіи прочихъ, посл этого мы разошлись, чтобы побродить по городу. При этомъ, можетъ быть, у каждаго изъ насъ была одна и та же мысль на душ. Не могу утверждать наврное, но сдается мн, что было такъ.
— Какая же мысль?— спросилъ Томъ.
— Обокрасть другихъ.
— Какъ? Одинъ изъ васъ присвоилъ бы себ то, что зарабатывали вс вмст?
— Само собой.
Томъ Соуэръ пришелъ въ негодованіе, онъ говорилъ, что это было самое безчестное, самое подлое дло. Джэкъ Денлапъ возразилъ, что оно довольно обычно между лицами ихъ профессіи. По его словамъ, если пускаешься въ такіе обороты, то уже и наблюдай свой собственный интересъ, другіе о томъ не позаботятся… Онъ продолжалъ:
— Видите ли, горе было въ томъ, что двухъ брилліантовъ не раздлишь между троими. Будь у насъ три камешка… Но, что подлаешь, трехъ-то не было. Я расхаживалъ по улицамъ, думая и раздумывая, пока не ршилъ: я утащу брилліанты при первомъ удобномъ случа, припасу заране, во что мн перерядиться, ускользну отъ товарищей, переоднусь гд-нибудь въ укромномъ мстечк, и тогда ищите меня! И я тотчасъ купилъ эти бакенбарды, очки, платье, упряталъ все въ саквояжъ и пошелъ… Вдругъ въ одной лавк, въ которой продается всякая всячина, вижу я сквозь окно одного изъ моихъ товарищей. Это былъ Бедъ Диксонъ. Я очень обрадовался, думаю себ, посмотрю, что онъ покупаетъ. Притаился я и поглядываю. Ну, какъ вы полагаете, что онъ покупалъ?
— Бакенбарды?— спросилъ я.
— Нтъ.
— Очки?
— Нтъ.
— Да замолчи, Геккъ Финнъ, сдлай милость!— крикнулъ Томъ.— Ты только мшаешь разсказу. Что же онъ покупалъ, Джэкъ?
— Никогда не угадаете! Онъ покупалъ маленькую отвертку… самую что ни на есть крохотную отвертку.
— Вотъ теб разъ! Зачмъ она ему понадобилась?
— Я и самъ недоумвалъ. Меня даже поразило. Къ чему могла понадобиться ему такая вещица? Удивительно!.. Когда онъ вышелъ изъ лавки, я спрятался такъ, что онъ меня не замтилъ, потомъ, идя слдомъ за нимъ, я увидлъ, что онъ остановился у продавца готоваго платья и купилъ тамъ красную фланелевую рубашку и старую потасканную одежду, ту самую, которая теперь на немъ, по вашему описанію. Я отправился на пристань, спряталъ свои вещи на пароход, который мы уже присмотрли, пошелъ назадъ и мн посчастливилось увидать, какъ и другой мой товарищъ торговалъ себ платье у старьевщика. Сошлись мы вс втроемъ, взяли свои брилліанты и сли на пароходъ.
‘Но тутъ бда: нельзя намъ лечь спать, потому что требуется намъ наблюдать другъ за другомъ! Что длать, иначе быть не могло, вдь не боле какъ недли за дв передъ тмъ, у насъ чуть было до ножей не дошло, и если мы дружили теперь, то только ради работы сообща. Во всякомъ случа худо было то, что у насъ всего два брилліанта на троихъ. Ну, поужинали мы, потомъ стали бродить взадъ и впередъ по палуб, и курили до полуночи, потомъ сошли въ мою каюту, заперли дверь, пощупали пакетикъ, чтобы убдиться, тамъ ли брилліанты, и положили его на нижнюю койку такъ, чтобы онъ былъ у всхъ на глазахъ, а сами сидимъ и сидимъ… Подъ конецъ стало ужасно трудно удерживаться, чтобы не заснуть. Бедъ Диксонъ не смогъ. А лишь только голова у него опустилась на грудь и онъ принялся похрапывать ровно, заснувъ крпко но всей видимости, Галь Клэйтонъ кивнулъ мн на брилліанты, потомъ на дверь. Я понялъ его отлично, всталъ и взялъ пакетикъ, мы постояли еще нсколько времени, выжидая въ полномъ молчаніи, но Бедъ и не шевельнулся, тогда я повернулъ тихонечко ключъ въ замк, нажалъ также осторожно ручку, мы вышли неслышно на цыпочкахъ и затворили за собой дверь, также безъ малйшаго стука.
‘На палуб не было никого и судно плыло неуклонно и быстро, прорзывая волны широкой рки. Мсяцъ свтилъ, какъ сквозь дымку. Мы не перекинулись ни однимъ словомъ, но прошли прямехонько на корму, подъ навсъ, и сли у палубнаго люка. Оба мы знали, что разумемъ, не имя надобности объяснять это другъ другу. Бедъ Диксонъ, проснувшись, долженъ былъ почуять штуку и явился бы тотчасъ къ намъ, потому что былъ не таковъ, чтобы испугаться чего-нибудь или кого-нибудь. Онъ долженъ былъ придти, а мы швырнули бы его за бортъ или отправили бы иначе на тотъ свтъ. Меня дрожь пронимала при этомъ, потому что я не такъ храбръ, какъ другіе, но если бы я только вздумалъ вилять… Ну, я понималъ, что лучше этого и не думать. Была у меня маленькая надежда на то, что мы сядемъ на мель гд-нибудь и намъ можно будетъ улизнуть на берегъ, избжавъ всякой драки… Я такъ побаивался этого Диксона!.. Но нашъ пароходъ былъ приспособленъ къ мелководью и разсчитывать на такой случай было нельзя.
‘Время тянулось, однако, а нашъ малый все не приходилъ! Стало уже и разсвтать, а его все нтъ и нтъ!
— ‘Чортъ возьми,— говорю я,— какъ ты полагаешь насчетъ этого?.. Не подозрительно ли оно?
— ‘Ахъ, чтобъ его!— отвчаетъ мн Галь.— Да не одурачилъ ли онъ насъ? Разверни пакетъ.
‘Я развертываю… Врите ли: тамъ только два кусочка сахара! Вотъ почему онъ могъ тамъ остаться и дрыхнуть спокойно всю ночь! Ловко! У него былъ значитъ .подготовленъ фальшивый пакетикъ и онъ усплъ подмнить имъ, у насъ подъ носомъ тотъ, настоящій!
‘Мы чувствовали себя въ дуракахъ. Но нечего было терять времени, необходимо было составить поскоре планъ, и мы его и составили. Надо было задлать пакетикъ попрежнему, войти опять въ каюту тихохонько, положить его на прежнее мсто и представиться, что мы знать ничего не знаемъ и ршительно не подозрваемъ, что негодяй смялся надъ нами, когда всхрапывалъ такъ усердно. Но мы не спустимъ глазъ съ него и лишь только выйдемъ на берегъ, то напоимъ его до-пьяна, обыщемъ, найдемъ брилліанты и покончимъ съ нимъ, если будетъ не слишкомъ опасно. Если мы его уличимъ, то по необходимости должны будемъ и раздлаться съ нимъ, иначе онъ насъ выдастъ и погубитъ, это уже несомннно. Но я мало надялся на успхъ. Я зналъ, что его легко напоить, онъ всегда былъ готовъ на это! Но что за польза была бы въ этомъ? Обыскивайте его цлый годъ и все же не найдете ничего…
‘Я разсуждалъ такъ, и вдругъ меня оснило! Я едва смогъ перевести духъ. Въ голов у меня промелькнула мысль, отъ которой мозгъ мой чуть не разлетлся на клочки… Но я былъ веселъ и счастливъ! Видите ли, я снялъ свои сапоги, чтобы дать отдохнуть ногамъ, и теперь, взявъ одинъ изъ нихъ, чтобы снова обуться, взглянулъ мелькомъ на каблукъ, и вотъ отъ этого-то и сперло дыханіе у меня!.. Вы не забыли о той загадочной маленькой отвертк?
— Какъ можно!— сказалъ Томъ съ волненіемъ.
— Такъ вотъ, стоило мн взглянуть на каблукъ и я понялъ, гд были запрятаны брилліанты! Посмотрите вы на него: онъ подбитъ стальною пластинкой и она прикрплена маленькими винтиками. На всемъ Диксон не было ни одного винта, за исключеніемъ этихъ, на его сапогахъ, и такъ, если ему требовалась отвертка, то ясно для какой цли.
— Геккъ, не остроумно ли это?— крикнулъ Томъ.
— Ну, ладно, я надлъ свои сапоги, мы съ Галемъ сошли внизъ, юркнули въ каюту, положили пакетикъ съ сахаромъ на мсто, услись тихонько и стали слушать, какъ Бедъ Диксонъ похрапываетъ. Галь Клэйтонъ тоже скоро заснулъ, но я не могъ спать, никогда въ жизни еще не былъ я такъ оживленъ! Я только нахлобучилъ себ шляпу на глаза и старался разглядть изъ подъ ея полей, гд лежитъ мшокъ. Долго осматривалъ я такъ вс уголки и сталъ ужь думать, что далъ промахъ, но вдругъ увидалъ то, чего искалъ: мшокъ лежалъ у самой перегородки и почти не отличался цвтомъ своимъ отъ ковра. Тутъ же валялась круглая деревяшечка, величиною съ кончикъ вашего мизинца, и я подумалъ про себя: въ гнздышк вмсто тебя лежитъ брилліантъ. Скоро я увидалъ и другой подобный круглячекъ.
‘Подумайте только о хладнокровіи и ловкости этого подлеца! Онъ задумалъ свою хитрость и разсчиталъ напередъ, какъ мы поступимъ, и мы попались въ ловушку, продлали все, какъ онъ предвидлъ, точно пара болвановъ! Мы ушли, а онъ, не торопясь, отвинтилъ пластинку у каблука, вырзалъ гнздышки въ немъ, спряталъ туда камешки и снова привинтилъ ее. Онъ догадывался, что мы скрадемъ подложный пакетъ, пойдемъ наверхъ и будемъ ждать всю ночь его прихода съ цлью его утопить… и, прахъ побери, мы сдлали все, какъ по писанному! Да, нечего сказать, ловко было задумано!
— Признаюсь!— сказалъ Томъ съ восхищеніемъ.

IV.

— Цлый день провели мы, наблюдая другъ за другомъ и, правду сказать, очень было это тоскливо для двоихъ изъ насъ, даже до крайности утомительно. Къ вечеру мы пристали у одного маленькаго городка на Миссури, повыше Іовы, мы отправились на берегъ, поужинали тамъ и остались на ночлегъ въ какой-то гостинниц. Намъ отвели комнату наверху, въ ней были койка и еще кровать на двоихъ. Пока мы поднимались по лстниц гуськомъ,— хозяинъ шелъ впереди съ сальной свчею, а я позади всхъ,— я усплъ сунуть свой мшокъ подъ небольшой столикъ въ темныхъ сняхъ. Мы потребовали себ запасъ водки и принялись играть въ кости, но, когда замтили, что Бедъ уже порядочно нагрузился, то сами перестали пить, а его все угощали, наконецъ онъ перепился до того, что свалился со стула, да такъ и заснулъ.
‘Мы принялись тогда за работу, при чемъ я посовтовалъ намъ обоимъ разуться, чтобы не стучать, да и у него стащить сапоги ради того, чтобы лучше его обшарить. Такъ мы и сдлали, при этомъ я поставилъ сапоги Беда рядомъ съ моими, у себя подъ рукой. Стащивъ съ него платье, мы освидтельствовали вс его карманы, носки, заглянули внутрь сапогъ, вывернули его мшокъ. Брилліантовъ не было нигд. Мы нашли и отвертку. Галь спросилъ: ‘На что требовалось ему это?’ Я отвтилъ: ‘Почемъ я знаю!..’ Но когда Галь отвернулся, я засунулъ эту штучку въ себ. Наконецъ, Галь обозлился, пришелъ въ уныніе и сказалъ, что намъ уже не найти. Я только этого и ждалъ, и говорю ему:
‘— Есть еще мсто, которое мы не осматривали.
‘— Какое такое мсто?— спросилъ онъ.
‘— А желудокъ.
‘— И вправду! А мн и невдомекъ. Чего проще! Ясно, какъ день. Только какъ же устроить?
‘— Вотъ что,— сказалъ я,— ты побудь съ нимъ, пока я сбгаю за лекарствомъ. Будь спокоенъ, принесу такое зелье, что брилліанты не захотятъ оставаться доле въ томъ обществ, въ которомъ теперь находятся.
‘Онъ сказалъ, что это отлично, и я на глазахъ у него надлъ сапоги Диксона вмсто своихъ, чего онъ не замтилъ. Они были мн немножко велики, но это все же лучше, чмъ если бы были слишкомъ узки. Я захватилъ свой мшокъ, пробираясь черезъ сни, и черезъ минуту выскользнулъ изъ дома чернымъ ходомъ и зашагалъ вверхъ по рк такъ, чтобы отхватывать по пяти миль въ часъ…
‘И, знаете, недурно чувствуешь себя, ступая по брилліантамъ! Пройдя съ четверть часа, я подумалъ: я уже больше чмъ на милю оттуда и тамъ все еще спокойно. Черезъ пять минутъ я удалился еще боле, а позади меня остался человкъ, который начинаетъ думать, что у меня за помха случилась? Еще пять минутъ — и онъ уже порядочно встревожился, спускается внизъ. Еще пять — и мною пройдено дв съ половиною мили, а онъ страшно волнуется… начинаетъ ругаться, я увренъ! Наконецъ, прошло сорокъ минутъ — онъ догадывается, что его провели… Пятьдесятъ минутъ — истина раскрывается передъ его глазами! Онъ убжденъ, что я нашелъ брилліанты во время нашего обыска, сунулъ ихъ себ въ карманъ и виду не подалъ… Да, и онъ бжитъ въ догонку за мной. Онъ будетъ искать моихъ слдовъ на песк, но такихъ слдовъ много и они могутъ направить его какъ вверхъ, такъ и внизъ по рк.
‘Въ эту минуту, вижу я, детъ человкъ верхомъ на мул. Самъ не знаю зачмъ, я кинулся прочь отъ него, въ кусты. Это было нелпо. Поровнявшись со мною, онъ остановился, подождалъ немного, не выйду ли я, потомъ отправился дале. Я упалъ духомъ, понимая, что самъ испортилъ дло своей необдуманностью: онъ могъ указать на меня, если бы повстрчался съ Талемъ Клэйтономъ.
‘Однако, около трехъ часовъ ночи, я добрался до Александріи, увидалъ у пристани этотъ пароходъ и очень обрадовался, чувству себя въ безопасности, понимаете! Разсвтало. Я вошелъ сюда, взялъ эту каюту, одлся въ это платье, потомъ снова вышелъ на палубу, взобрался на мостикъ къ шкиперу и сталъ сторожить, хотя понималъ, что это бездльно. Воротясь сюда, я полюбовался на свои брилліанты, все ожидая, когда же тронется пароходъ? А онъ стоялъ, потому что поправляли что-то въ машин, но я не зналъ этого, будучи мало знакомъ съ пароходствомъ.
‘Ну, короче сказать, двинулись мы съ мста лишь въ полдень, но я уже задолго передъ тмъ запрятался въ свою каюту, потому что еще до завтрака увидалъ издали человка, который по походк походилъ на Клэйтона, и сердце у меня такъ и замерло. Я думалъ: если онъ узнаетъ, что я здсь, то попался я, какъ мышь въ мышеловку! Ему стоитъ только подстеречь меня и выждать… выждать, когда я сойду на берегъ, разсчитывая, можетъ быть, что онъ за тычячу миль отъ меня, пойти слдомъ за мною и отнять у меня брилліанты, а потомъ… О, я знаю, что онъ сдлаетъ потомъ!.. И это ужасно… ужасно!.. А теперь, какъ я вижу, и другой тутъ же.’на пароход!.. О, ребята мои, это бда, страшная бда! Но вы поможете мн спастись, неправда ли?.. О, милые мои, будьте жалостливы къ бдняг, котораго травятъ до смерти… спасите меня, и я буду благословлять самую землю, по которой вы ступаете!’
Мы старались его успокоить, говорили, что придумаемъ что-нибудь ему въ помощь и что ему нечего уже такъ бояться. Мало-по-малу, онъ ободрился, повеселлъ, отвинтилъ пластинки у своихъ каблуковъ, вынулъ брилліанты и сталъ подставлять ихъ такъ и эдакъ къ свту, чтобы полюбоваться ихъ игрой, нечего говорить, они были великолпны, когда лучи падали на нихъ: они вспыхивали и бросали снопы огня на все кругомъ. Но я все же думалъ, что за дуракъ этотъ Джэкъ. Будь я на его мст, я отдалъ бы эти каменья тмъ двумъ молодцамъ съ тмъ, чтобы они сошли съ парохода и оставили бы меня въ поко. Но у него были свои взгляды. Онъ говорилъ, что тутъ цлое состояніе, и не хотлъ ничего слышать.
Мы останавливались два раза для исправленія машины и стояли однажды ночью даже довольно долго у берега. Но Джэкъ находилъ, что недостаточно темно, и боялся сойти. При третьей подобной же остановк дло показалось удобне. Мы пристали къ берегу у одной рощи, миляхъ въ сорока отъ фермы дяди Силаса, часу во второмъ ночи, было облачно и начиналась настоящая буря. Джэкъ находилъ случай удобнымъ для бгства. Мы забирали на бортъ дрова, но скоро дождь полилъ, какъ изъ ведра, а втеръ все усиливался. Понятно, что вс судорабочіе, завернувшись въ порожніе мшки, накинувъ ихъ на голову, какъ они всегда это длаютъ, когда таскаютъ дрова. Мы достали такой же мшокъ для Джэка, онъ пробрался на корму въ этомъ одяніи и съ своимъ саквояжемъ подъ нимъ сталъ въ кучу съ прочими и перешелъ съ ними на берегъ. Когда мы увидли, что онъ уже за чертой свта отъ нашихъ фонарей и исчезъ въ темнот, мы обрадовались и торжествовали… Но недолго. Кто-нибудь донесъ о томъ, потому что минутъ черезъ восемь или десять, смотримъ мы, т двое молодцовъ бгутъ что есть мочи, проталкиваются впередъ, прыгаютъ на берегъ и были таковы! Мы ждали до разсвта, все надясь, что они воротятся, но нтъ! Оставалось намъ уповать только на то, что Джэкъ могъ уйти настолько впередъ, что они его не догонятъ и онъ успетъ пробраться къ своему брату и спрячется тамъ.
Онъ хотлъ идти прибрежной дорогой и поручилъ намъ узнать, дома ли Брэсъ и Юпитеръ и нтъ ли у нихъ кого чужого. Всть эту мы должны были передать ему, придя украдкою посл солнечнаго заката въ небольшую смоковничью рощу, находившуюся за табачнымъ полемъ дяди Силаса, на прибрежь, мсто это было очень уединенное.
Мы съ Томомъ долго еще толковали объ участи Джэка. Томъ полагалъ, что ему могло посчастливиться лишь въ томъ случа, если бы т двое погнались вверхъ по рк, а не внизъ, но это было мало вроятно, потому что они знали, откуда онъ родомъ, поэтому скоре можно было ожидать, что они пойдутъ по врному слду, будутъ подстерегать Джэка цлый день и потомъ убьютъ его, когда стемнетъ, и снимутъ съ него сапоги. Очень жалли мы бднаго Джэка.

V.

Машину успли починить только къ вечеру, и солнце почти уже зашло, когда мы пріхали къ мсту. Мы пошли на ферму, не останавливаясь нигд, и только сдлали крюкъ въ рощ съ тмъ, чтобы объяснить Джэку, почему мы запоздали, и попросить его обождать, пока мы сбгаемъ къ Брэсу и узнаемъ, какъ тамъ все обстоитъ. Порядочно уже стемнло, когда мы, усталые и въ поту, обогнули лсную опушку и увидали въ шагахъ тридцати передъ собой группу смоковницъ. Но въ ту же минуту какіе-то два человка бросились въ эту чащу, и мы услышали страшный повторявшійся крикъ о помощи.
— Убили бднаго Джэка! — сказали мы. Не помня себя отъ страха, мы кинулись въ табачное поле и спрятались тамъ, дрожа такъ, что платье на насъ ходуномъ ходило. Я лишь только мы тамъ укрылись, какъ мимо насъ, прямо къ смоковницамъ, пробжали еще какіе-то двое, черезъ секунду оттуда выскочили уже четверо, и вс понеслись къ дорог, то есть двое догоняли двухъ другихъ.
Мы лежали въ трав, совсмъ одурвъ, и прислушивались, но все было тихо, только сердце стучало у насъ въ груди. Тамъ, подъ смоковницами, лежало что-то страшное, намъ казалось, что у насъ подъ бокомъ привидніе… Мсяцъ поднялся какъ бы изъ подъ самой земли, такой огромный, круглый и яркій, и смотрлъ изъ-за втокъ, точно лицо человческое изъ-за тюремной ршетки. Вокругъ насъ вставали темныя тни, вились какія-то блыя клубья и всюду господствовала глубокая тишина, страшная, жуткая, какъ на кладбищ… Вдругъ Томъ шепчетъ мн:
— Смотри… что это?
— Не надо, говорю я. И чего ты пугаешь такъ невзначай? Я и такъ чуть уже не умеръ отъ страха.
— Смотри, теб говорятъ! Къ намъ кто-то идетъ… Оттуда, изъ подъ смоковницъ.
— Томъ, молчи!
— И какой громаднйшій!
— О, Господи… Господи… помилуй!.
— Молчи самъ теперь… онъ сюда направляется.
Томъ былъ въ такомъ волненіи, что едва могъ прошептать это. И я посмотрлъ… не могъ удержаться отъ этого. Мы оба приподнялись на колни, упершись подбородками въ плетень и стали смотрть, едва дыша. Что-то близилось по дорог, но тнь отъ деревьевъ мшала намъ видть, что это такое, до тхъ поръ, пока это не поровнялось съ нами… Тутъ оно вступило въ пространство, ярко освщенное мсяцемъ… и мы такъ и повалились назадъ: это была тнь Джэка Денлапа!
Минуты съ дв мы не могли и пошевелиться, потомъ видніе исчезло, и мы заговорили шепотомъ. Томъ сказалъ:
— Он всегда бываютъ неясныя, точно изъ дыма сотканныя. Можетъ быть, и длаются изъ тумана… а это была не такая!
— Не такая,— подтвердилъ я.— Я отлично видлъ бакенбарды и очки.
— Да, и можно было тоже хорошо разсмотрть цвта на его маскарадномъ наряд… Брюки клтчатыя, зеленыя съ чернымъ.
— Жилетъ изъ бумажнаго бархата, пунсовый съ желтыми клточками…
— Кожаныя штрипки у панталонъ… и еще одна изъ нихъ болталась, незастегнутая…
— Да и эта шляпа…
— Что за странная шляпа для тни!
Надо вамъ сказать, что тогда только-что вошли въ моду такія шляпы: черныя, высокія, врод дымовой трубы, твердыя, негнущіяся и съ круглымъ дномъ… точно обрубокъ сахарной головы.
— Не замтилъ ты, Геккъ, волосы у него т же?
— Нтъ… Или замтилъ?.. То кажется мн, что да, то опять нтъ…
— Я не замтилъ, но что касается саквояжа, я очень хорошо видлъ его.
— И я. Но къ чему тни имть саквояжъ?
— Вотъ на! Не хотлъ бы я быть такимъ дуракомъ, будь я на твоемъ мст, Геккъ Финнъ. Все, что было у человка, то и его тни принадлежитъ. Имъ надо имть свои вещи, какъ и всмъ другимъ. Ты видишь же, что платье у привиднія обратилось въ такое же вещество. Почему же не обратиться и саквояжу? Это понятно, я думаю.
Онъ былъ правъ. Я не могъ ничего возразить. Въ это время мимо насъ прошелъ Билли Уитерсъ съ своимъ братомъ Джэкомъ. Джэкъ говорилъ:
— Какъ ты думаешь, что такое онъ тащилъ?
— Не знаю… а только что-то тяжелое.
— Да, едва справлялся. Врно это какой-нибудь негръ, который укралъ ржи у стараго пастора Силаса.
— Такъ и я думаю. Оттого я и виду не подалъ, что подмтилъ его.
— И я тоже!
Они оба захохотали и пошли, такъ что мы не слышали боле ничего, но изъ сказаннаго было уже видно, до чего сталъ непопуляренъ старый дядя Силасъ. Никогда эти люди не позволили бы негру обворовывать кого бы то ни было такъ безнаказанно!
Тутъ заслышались намъ и другіе голоса, сначала невнятно, потомъ все громче и громче, въ перемежку съ хохотомъ. Это шли Пэмъ Бибъ и Джимъ Лэнъ. Джимъ спрашивалъ:
— Кто?.. Юпитеръ Денлапъ?
— Да.
— Не знаю… Но думаю такъ. Я видлъ, какъ онъ копалъ землю, съ часъ тому назадъ, при закат… вмст съ пасторомъ. Онъ сказалъ, что не вырваться ему въ этотъ вечеръ, но собаку его мы можемъ взять, если хотимъ.
— Самъ онъ усталъ, вроятно.
— Полагаю… трудится такъ.
— Что и говорить!
Они разсмялись и прошли. Томъ сказалъ, что лучше всего пойти слдомъ за ними, потому что это по дорог и намъ будетъ не такъ страшно встртить опять тнь, если мы не одни. Мы такъ и сдлали, направляясь прямо къ дому.
Происходило это вечеромъ второго сентября, въ субботу. Я никогда не забуду этого числа, и вы увидите скоро, почему я такъ говорю.

VI.

Трусимъ мы такъ вслдъ за Джимомъ и Лэмомъ и поровнялись, наконецъ, съ заднимъ заборчикомъ, у котораго стояла хибарка стараго негра Джима (онъ тутъ и былъ схваченъ, посл чего мы его освободили), собаки высыпали намъ навстрчу и стали вертться около насъ въ знакъ привтствія, въ дом виднлся огонь, стало быть, намъ не было уже страшно и мы хотли перелзть черезъ изгородь, но Томъ шепнулъ мн:
— Стой! Посидимъ съ минуту. Вотъ дла!
— Что такое?— спросилъ я.
— А очень многое,— отвтилъ онъ.— Ты ожидаешь, разумется, что мы такъ и кинемся разсказывать дома о томъ, кто убитъ тамъ среди смоковницъ и кто т мерзавцы, что совершили это злодйство. Разскажемъ, что они задумали это, чтобы завладть брилліантами… словомъ, распишемъ все какъ нельзя лучше и будемъ торжествовать, потому что врне всхъ знаемъ, какъ и почему все это здсь случилось?
— Конечно, я этого ожидаю. Да ты будешь не Томомъ Соуэромъ, если пропустишь подобный случай. И если ты примешься расписывать, то уже, само собой, красокъ не пожалешь.
— Хорошо,— возразилъ онъ какъ нельзя спокойне,— а что ты скажешь, если я не промолвлю ни слова?
Это меня изумило и я сказалъ:
— Я скажу, что ты врешь. Шутишь, Томъ Соуэръ, и боле ничего.
— А вотъ посмотримъ. Шла тнь босикомъ?
— Нтъ. Да что же изъ этого?
— Ты погоди… Увидишь, что. Была она въ сапогахъ?
— Была. Это я видлъ хорошо.
— Ты поклянешься?
— Изволь, поклянусь.
— Я то же. Что же это означаетъ, можешь сообразить?
— Нтъ, не могу. Что же такое?
— А то, что мошенники не завладли брилліантами!
— Господи, помилуй! Ты-то почему полагаешь?
— Не только полагаю, но знаю наврное. Разв брюки, очки, бакенбарды и саквояжъ и всякая тамъ принадлежность не вошли въ составъ тни? Не перешло ли сюда все, что было на покойник? И если его тнь ходитъ теперь въ сапогахъ, то ясно, что сапоги остались тоже на мертвомъ, эти негодяи не сняли ихъ, почему-то. Какое теб нужно еще доказательство?
Нтъ, подумайте только! Я не встрчалъ еще головы почище той, что была у Тома! У меня тоже были глаза и я могъ видть ими то и другое, но значенія этихъ вещей я не бралъ въ толкъ. Но Томъ Соуэръ былъ не таковъ! Если Томъ Соуэръ усматривалъ вещь, она становилась передъ нимъ на заднія лапки и объясняла ему: ‘Вотъ кто я и что во мн!’ Нтъ, право, я такой башки не встрчалъ.
— Томъ Соуэръ,— сказалъ я,— я повторю то, что говорилъ уже много разъ: я теб и въ подметки не гожусь. Но этому всему такъ и быть надо, все на своемъ мст. Господь Всемогущій сотворилъ насъ всхъ, но одному далъ глаза слпые, а другому зрячіе, и не намъ разбирать, для чего оно такъ. Должно быть, такъ слдуетъ, иначе было бы и устроено по другому. А ты продолжай. Я понялъ теперь хорошо, что т подлецы брилліантовъ не унесли, но почему же?
— Потому что бросились бжать отъ тхъ двухъ людей и не успли стащить сапогъ съ убитаго.
— Дйствительно! Мн ясно теперь. Но растолкуй же мн, Томъ, почему намъ не пойти и не объявить всего этого?
— О, какой ты, Геккъ Финнъ, неужели не можешь догадаться? Вдь завтра же примутся за слдствіе. Т двое людей заявятъ, что они услышали крикъ, но прибжали на мсто уже слишкомъ поздно для того, чтобы спасти человка. Судъ начнетъ, бобы разводить и поршитъ на томъ, что человкъ былъ застрленъ, зарзанъ или хваченъ чмъ по голов, и посему, волею Божіею, помре. А затмъ назначатъ въ аукціонную продажу его тряпье, ради покрытія судебныхъ издержекъ, а тутъ мы и заполучимъ все!
— Какъ это, Томъ?
— Мы купимъ сапоги за два доллара!
Ну, у меня въ зобу такъ и сперло.
— Господь мой! Брилліанты-то значитъ достанутся намъ?..
— Сообразилъ? Рано ли, поздно ли, а будетъ объявлена большая награда тому, кто ихъ найдетъ… Цлая тысяча долларовъ, можетъ быть. Это уже намъ!.. Однако, пойдемъ же и домой, повидаемъ нашихъ. Помни только, что мы ничего не знаемъ ни объ убійств, ни о брилліантахъ, ни о какихъ-нибудь ворахъ… Смотри, не забудь.
Мн немножко не понравилось его ршеніе. По моему, я продалъ бы брилліанты… да, сэръ, продалъ бы ихъ за двнадцать тысячъ долларовъ. Но я не сказалъ ничего, оно ни къ чему бы и не послужило. Я только спросилъ Тома:
— Но что же скажемъ мы тет Салли, если она станетъ удивляться тому, что мы шли такъ долго отъ деревушки, Томъ?
— Это уже твое дло,— отвтилъ онъ.— Полагаю, что придумаешь что-нибудь.
Онъ всегда поступалъ такъ: самъ былъ очень прямъ и совстливъ и ни за что не захотлъ бы сказать неправду.
Мы пошли черезъ большой дворъ, замчая и то, и другое, и третье, словомъ, все знакомое намъ и что было такъ пріятно снова увидть, а когда мы вошли въ длинный крытый проходъ между бревенчатой стной дома и кухнею, то замтили и тутъ, что все виситъ на стнахъ попрежнему, между прочимъ, какъ всегда, вислъ и старый рабочій фризовый сюртукъ дяди Силаса съ капюшономъ и съ бловатымъ отъ носка пятномъ между плечъ, походившимъ на слдъ отъ комка снга, пущеннаго въ спину старику. Мы подняли щиколду и вошли. Тетя Салли прибирала въ комнат, дти скучились въ одномъ уголку, а старикъ пріютился въ другомъ и молился о ниспосланіи всмъ имъ помощи въ такія трудныя времена. Тетя Салли бросилась къ намъ, съ радости даже слезы потекли у нея по щекамъ, она дернула каждаго изъ насъ за ухо, затмъ стала насъ душить поцлуями, потомъ потрясла опять за уши и не могла уняться,— до того была въ возхищеніи.
— Гд вы пропадали, негодные?— говорила она.— Я до того безпокоилась, не знала, что и подумать! Вещи ваши прибыли уже давно и я варила вамъ заново ужинъ четыре раза, желая, чтобы все было повкусне и горячо къ вашему приходу, наконецъ, вышла я изъ терпнья и… и… готова была шкуру съ васъ спустить! Но вы, должно быть, проголодались, бдняжки! Садитесь же, садитесь скоре, времени не теряйте!
Хорошо было сидть тутъ, забывъ всякую нужду и угощаясь, сколько душа пожелаетъ! Старый ддъ Силасъ сталъ повторять надъ нами одно изъ своихъ самыхъ нескладныхъ благословеній, въ которомъ было не меньше наслоекъ, чмъ ихъ въ луковиц бываетъ, а пока онъ тянулъ что то объ ангелахъ, я придумывалъ, что бы мн сказать въ объясненіе того, что мы запоздали. Лишь только намъ наложили тарелки и мы принялись за ду, тетя Салли стала разспрашивать:
— Видите ли… мистриссъ…
— Геккъ Финнъ, съ которыхъ поръ я мистриссъ для тебя? Что я мало тебя цловала или шлепала съ того дня, какъ ты стоялъ въ этой комнат и я приняла тебя за Тома Соуэра и благодарила Бога, пославшаго тебя ко мн, хотя ты навралъ мн съ три короба и я врила всему этому, какъ дурочка? Зови меня ‘тетя Салли’, какъ и звалъ всегда!
Я послушался и началъ:
— Видите ли, мы съ Томомъ ршили пройтись пшкомъ… въ лсу такой ароматъ… и повстрчали мы Лэма Бибъ и Джима Дэнъ… и они пригласили насъ пойти за ежевикой… и говорили, что могутъ взять собаку у Юпитера Денлапа, потому что онъ только-что имъ сказалъ…
— Гд они его видли?— спросилъ старикъ, и когда я взглянулъ на него, дивясь тому, что ему любопытна такая ничтожная подробность, я увидалъ, что глаза у него горятъ и онъ такъ и впился ими въ меня. Это меня поразило до того, что я совсмъ растерялся, однако, собравшись съ духомъ, я отвтилъ:
— Видли они въ то время, когда онъ копалъ землю съ вами вмст… солнце уже заходило или было около того.
Онъ проговорилъ только: ‘а’, какъ будто ожидалъ не того, и потомъ не принималъ уже боле участія въ разговор, а я продолжалъ:
— Такъ вотъ, какъ я говорю…
— Довольно, не надо больше!— перебила меня тетя Салли, пронизывая взглядомъ: она была взбшена.— Геккъ Финнъ, какимъ образомъ т двое ходили за ежевикой въ сентябр… и въ этихъ мстахъ?
Я увидалъ, что вляпался, и не зналъ, что сказать. Она обождала, все не сводя съ меня глазъ, а потомъ проговорила:
— И какже это пришла имъ идіотская мысль собирать ежевику ночью?
— Но… они… видите… они говорили, что у нихъ фонарь и…
— О, прикуси языкъ! Опомнись немножко, зачмъ нужна была имъ еще и собака? Для охоты за ежевикой?
— Я думаю… они… они…
— Ну, Томъ Соуэръ, что повернется сказать еще твой языкъ въ прибавку къ этому вранью? Говори… но предупреждаю тебя прежде чмъ ты откроешь ротъ, я не поврю ни одному твоему слову. Ты съ Геккомъ былъ занятъ чмъ-нибудь, что вовсе не ваше дло… я знаю это отлично, потому что знаю обоихъ васъ. Прошу тебя объяснить мн и эту собаку, и ежевику, и фонарь, и весь прочій вздоръ. И говори не мямля… слышишь?
Томъ казался оскорбленнымъ и проговорилъ съ достоинствомъ:
— Мн очень жаль, что съ Геккомъ обходятся такъ, и изъ-за того только, что онъ обмолвился… а это можетъ случиться со всякимъ.
— Въ чемъ обмолвился?
— Онъ назвалъ ежевику, разумя, понятнымъ образомъ, землянику.
— Томъ Соуэръ, если ты взорвешь меня окончательно, я…
— Тетя Салли, не подозрвая того… и безъ всякаго желанія съ вашей стороны, разумется… вы въ большомъ заблужденіи. Если бы вы изучали хорошенько естественную исторію, то знали бы, что ршительно во всемъ мір… за исключеніемъ только Арканзаса, въ которомъ мы теперь… принято искать землянику именно съ собаками и фонаремъ…
Но тетя Салли кинулась впередъ, налетла на него и сбила съ ногъ. Она была взбшена до того, что захлебывалась отъ брани, и слова такъ и стремились у нея непрерывнымъ потокомъ. Тому только этого и хотлось. Онъ не препятствовалъ ей изливать свою злобу, пока не устанетъ, потомъ слдовало оставить ее въ поко и дать ей остыть. Посл всего этого ей будетъ такъ досадно самой на себя, что она не заговоритъ уже о томъ же предмет и другимъ говорить не позволитъ. Именно такъ и произошло. Когда она утомилась и вынуждена была замолчать, Томъ сказалъ совершенно спокойно:
— Все же, тетя Салли…
— Молчать!— крикнула она.— Не хочу слышать ни слова отъ васъ!
Мы были въ безопасности, значить. Насъ не тревожили боле насчетъ того, что мы запоздали. Томъ провелъ это мастерски.

VII.

Бенни было не весела и даже вздыхала по временамъ, однако, она разговорилась, стала разспрашивать о Мэри, о Сид, о тет Полли, мало-по-малу гроза прошла у тети Салли: она снова развеселилась, начала тоже освдомляться о всхъ, словомъ, стала такою миленькою, какъ всегда, и нашъ ужинъ прошелъ шумно и весело. Одинъ только старикъ нашъ почти не принималъ участія въ бесд, былъ разсянъ, тревоженъ и вздыхалъ частенько. Даже больно было смотрть, до чего онъ грустенъ и разстроенъ.
Немного спустя посл ужина къ намъ постучали, и изъ двери высунулъ голову какой-то негръ. Онъ кланялся и расшаркивался, держа въ рукахъ свою старую соломенную шляпу, и говорилъ, что масса Брэсъ стоитъ у забора, зоветъ Юпитера… и сердится очень на то, что ему приходится ждать своего ужина изъ-за брата. Не можетъ ли масса Силасъ сказать, гд же онъ?
Никогда еще я не видывалъ дядю Силаса такимъ рзкимъ и гнвнымъ. Онъ крикнулъ: ‘Разв я сторожъ его брату?..’, но тотчасъ оскся, какъ будто пожалвъ о томъ, что вырвалось у него, и сказалъ уже мягко:
— Не повторяй этихъ словъ, Билли, ты меня озадачилъ вопросомъ, а я теперь такой раздражительный сталъ, мн нездоровится эти дни и я часто не владю собой! Скажи просто, что его здсь нтъ.
Когда негръ ушелъ, онъ всталъ и принялся расхаживать взадъ и впередъ по комнат, бормоча что-то про себя и запуская руки себ въ волосы. Право, грустно было смотрть на него! Тетя Салли шепнула намъ, что не надо обращать вниманія на то, что онъ длаетъ, потому что это его смущаетъ. Она говорила, что онъ теперь все задумывается, именно съ тхъ поръ, какъ начались эти непріятности, и что онъ даже мало сознаетъ что-нибудь, когда эти думы на него насдаютъ. Онъ теперь чаще прежняго ходитъ во сн, блуждаетъ по всему дому, иногда даже и выйдетъ съ крыльца, и это все во сн. Если бы намъ случилось увидть его въ такое время, мы должны были не окликать его и оставить въ поко. Она думала, что вреда ему это не приноситъ, даже пользу длаетъ, можетъ быть. Бенни была лучшимъ утшеніемъ для него въ это послднее время, она какъ будто знала, когда надо его уговаривать и когда оставить въ поко.
Онъ все ходилъ взадъ и впередъ, бормоча что-то про себя, и сталъ уже замтно наконецъ уставать. Тогда Бенни подошла къ старику, приластилась къ нему сбоку, обвила его одной рукой вокругъ пояса, а другою взяла его за руку и стала ходить вмст съ нимъ. Онъ улыбнулся ей, нагнулся и поцловалъ ее, мало-помалу съ лица его исчезло грустное выраженіе, и Бенни могла уговорить его пойти къ себ. Въ ихъ взаимномъ обращеніи было столько ласки, что было пріятно смотрть на нихъ.
Тетя Салли хлопотала, укладывая дтей спать, все въ дом стихло и стало такъ тоскливо, что мы съ Томомъ ршили пройтись при свт луны. Дорогою мы заглянули на огородъ, сорвали тамъ арбузъ и принялись за него, продолжая бесдовать. Томъ говорилъ, что, по его убжденію, во всхъ ссорахъ могъ быть виноватъ только Юпитеръ и что онъ, Томъ, постарается быть свидтелемъ такой сцены и, если дло обстоитъ такъ, какъ онъ думаетъ, то онъ постарается заставить дядю Силаса прогнать этого дурака.
Мы просидли такъ, покуривая, грызя арбузъ и толкуя, часа два, можетъ быть, было довольно поздно, и когда мы воротились домой, тамъ было совсмъ темно и тихо: вс спали.
Томъ всегда замчалъ ршительно все, онъ замтилъ и те перь, что стараго зеленаго фризоваго сюртука дяди Силаса и было на стн, между тмъ, по его словамъ, онъ вислъ тутъ по нашемъ уход. Это показалось намъ страннымъ, но мы спшили къ себ, чтобы лечь.
Бенни долго ходила у себя въ комнат, которая была рядомъ съ нашей, мы понимали, что она тревожится о своемъ отц и не можетъ уснуть. Да и намъ не спалось, мы курили довольно долго и разговаривали вполголоса, намъ было жутко и грустно, мы не могли не толковать объ убитомъ и объ его тни, и это нагоняло на насъ такую тоску, что сонъ и на умъ не шелъ.
Когда стало еще поздне и вс звуки стали голосами ночи, всегда такими страшными, Томъ подтолкнулъ меня и шепнулъ: ‘Смотри!..’ Я посмотрлъ и вижу, что по двору бродитъ человкъ, который какъ будто самъ не знаетъ, что ему надо. Было такъ сумрачно, что мы не могли разглядть всего хорошенько. Но, когда онъ направился къ изгороди и сталъ перелзать черезъ нее, луна освтила его фигуру и мы увидли, что на плечо у него вскинутъ заступъ, а на спин стараго рабочаго сюртука выступаетъ бловатое пятно.
— Это онъ во сн ходитъ,— сказалъ Томъ.— Хотлось бы мн пойти за нимъ и увидать, что онъ длаетъ. Онъ побрелъ черезъ табачное поле… Вотъ его и не видно уже. Ужасно жалко, что онъ не можетъ и ночи провести спокойно.
Мы ждали долго, но онъ не возвращался или, можетъ быть, прошелъ другою дорогою, наконецъ, мы устали и легли спать. Только насъ мучили всякіе кошмары, а передъ разсвтомъ разбудила страшная буря: громъ и молнія наводили страхъ, втеръ клонилъ и ломалъ деревья, дождь лилъ, какъ изъ ведра, и вс канавки превратились въ потоки. Томъ сказалъ мн:
— Слушай, Геккъ, я замчу теб любопытную вещь. До той самой минуты, когда мы съ тобою вышли вчера, въ семь Джэка Дендана не могли знать о его убійств. Но т люди, что гнались за Клэйтономъ и Диксономъ, распространятъ всть повсюду въ какіе-нибудь полчаса, и всякій, кто услышитъ ее, кинется отъ одной фермы къ другой, стараясь сообщить раньше другихъ подобную новость. Еще бы! Въ продолженіе лтъ тридцати не приходилось имъ и двухъ разъ разсказывать что-нибудь такое любопытное. Эта страсть передавать новости замчательна, но я ея не понимаю.
Онъ ждалъ съ нетерпніемъ, чтобы дождь пересталъ и намъ можно было бы выйти и повстрчать людей, чтобы посмотрть, какъ и что будутъ они намъ разсказывать. А онъ говорилъ, что мы должны притвориться очень изумленными и испуганными.
Мы вышли тотчасъ, какъ пересталъ дождь. Былъ уже блый день, мы выбрались на большую дорогу и намъ встрчались разныя лица, которыя останавливали насъ, здоровались, разспрашивали, когда мы пріхали, какъ поживаютъ наши тамъ, долго ли мы здсь пробудемъ, словомъ, говорилось все обычное, но никто не заикнулся о случившемся. Это было даже изумительно! Томъ полагалъ, что, если мы пойдемъ въ рощу, къ смоковницамъ, то увидимъ, что трупъ лежитъ одиноко, нтъ ни души около него. Онъ говорилъ, что люди, гнавшіеся за ворами, могли забжать за ними слишкомъ далеко въ глубь лса, чмъ злоди воспользовались, чтобы убить и ихъ, такъ что некому было и разсказывать о случившемся.
И не успвъ еще одуматься, мы шли уже, куда надо, и очутились у смоковницъ. У меня морозъ по кож пробгалъ, и я объявилъ, что шагу не ступлю дале, несмотря на вс просьбы Тома. Но онъ не могъ удержаться: ему хотлось удостовриться, цлы ли сапоги, не сняты ли они съ мертвеца. И онъ ползъ въ чащу, но черезъ минуту показался опять, глаза у него были выпучены, онъ страшно волновался и крикнулъ мн:
— Геккъ, онъ ушелъ!
Я былъ пораженъ и сказалъ:
— Томъ, ты врешь.
— Честное слово, его нтъ. И никакого слда! Земля, правда, утоптана, но если была видна кровь, то ее смыло дождемъ. Здсь только грязь и слякоть.
Я согласился подойти, наконецъ, чтобы убдиться своими глазами. Томъ не лгалъ: не было и помину о труп!
— Плохи дла,— сказалъ я — Брилліанты-то улизнули. Можно полагать, что мошенники тихонько воротились и утащили убитаго… Какъ ты думаешь?
— Похоже на то. Весьма даже вроятно. Но куда они его запрятали?
— Не знаю… да и знать не хочу,— сказалъ я съ досадой.— Для меня иметъ значеніе только то, что они взяли себ сапоги. Пусть себ лежитъ здсь въ лсу гд-нибудь, я искать не пойду.
Томъ потерялъ тоже всякій интересъ къ длу и если хотлъ знать, куда двался убитый, то лишь изъ простого любопытства. Но онъ говорилъ, что намъ все же надо быть тише воды, ниже травы, потому что собаки или какіе-нибудь люди непремнно наткнутся на трупъ въ скоромъ времени.
Мы воротились домой въ завтраку, раздосадованные и упавъ духомъ. Никогда еще не приходилось мн такъ горевать до сихъ поръ ни объ одномъ покойник!

VIII.

Не весело было у насъ за завтракомъ. Тетя Салли какъ-то осунулась, казалась измученной, даже не унимала дтей, которыя очень возились и шумли, а она какъ будто и не замчала этого, что было вовсе не въ ея привычкахъ, намъ съ Томомъ было о чемъ подумать и безъ разговоровъ, Бенни видимо не выспалась и, когда поднимала голову, чтобы взглянуть украдкою на отца, я подмчалъ у нея слезинки на глазахъ. Самъ старикъ сидлъ передъ своею непочатою тарелкою, и кушанье на ней стыло, а онъ и не замчалъ, что оно ему подано, онъ все думалъ и думалъ о чемъ-то, не говоря ни слова и не проглатывая ни куска.
Въ то время, какъ у насъ стояла мертвая тишина, тотъ негръ высунулъ опять изъ дверей свою голову, говоря, что масса Брэсъ очень безпокоится о масс Юпитер, котораго нтъ до сихъ поръ… И если бы масс Силасу было угодно…
Онъ смотрлъ на дядю Силаса при этой рчи, но не договорилъ: слова такъ и замерли у него на язык, потому что дядя Силасъ поднялся, шатаясь, уперся одною рукою о столъ, а другою раза два потеръ себ грудь, точно задыхаясь. Наконецъ, все не сводя глазъ съ негра, онъ прошепталъ съ великимъ трудомъ:
— Что же онъ… онъ думаетъ… Что онъ воображаетъ такое?.. Скажи ему… скажи…
Онъ упалъ опять въ изнеможеніи въ свое кресло и произнесъ чуть слышно:
— Уходи… уходи…
Перепуганный негръ исчезъ, а мы вс почувствовали… Собственно не знаю, что это было за чувство, только очень тяжелое, нашъ старикъ едва переводилъ духъ, глаза у него закатились, казалось, что онъ умираетъ. Мы не смли пошевельнуться, но Бенни встала тихонько, подошла къ нему вся въ слезахъ, прижала къ себ его сдую голову и стала ее поглаживать и ласкать, а намъ сдлала знакъ уходить. Мы повиновались и выбрались вонъ осторожно, словно тутъ былъ покойникъ.
Мы съ Томомъ отправились въ лсъ, очень грустные, и разсуждали о томъ, какъ все не походило теперь на то, что было здсь прошлымъ лтомъ, когда мы тоже гостили у дяди Силаса. Такъ было все мирно, тихо и благополучно, дядя Силасъ пользовался общимъ уваженіемъ, былъ такой веселый, простодушный, недалекій, но добренькій… А теперь, посмотрите на него! Если онъ еще не совсмъ помшался, то очень близокъ къ тому. Мы это видли хорошо.
День былъ чудный, ясный, солнечный, и чмъ дале поднимались мы по холму, идя къ лугамъ, тмъ красиве и красиве становились деревья и цвты, и тмъ странне и какъ бы грховне казались намъ всякія смуты въ подобномъ мір! Вдругъ, я такъ и обмеръ, схватилъ Тома за руку, а сердце во мн и вс мои печенки и легкія и что тамъ еще во мн есть, такъ и упало.
— Вотъ она!— сказалъ я.— Мы отпрянули назадъ, за кусты, вс дрожа, а Томъ шепнулъ мн:
— Шш… Не шуми.
Она сидла, задумавшись, на большомъ пн въ конц лужайки. Я хотлъ увести Тома прочь, но онъ не соглашался, а я безъ него не могъ тронуться съ мста. Онъ говорилъ, что намъ можетъ не представиться другого случая видть тнь, и онъ хотлъ насмотрться вдоволь на эту, хотя бы пришлось умереть. Ну, сталъ смотрть и я, хотя отъ этого едва чувствъ не лишился. А Тому не терплось, онъ все болталъ, шепотомъ, разумется.
— Бдняга Джэкъ,— говорилъ онъ,— все-то на себя напялилъ, какъ и намревался. Мы не были уврены насчетъ его волосъ, такъ вотъ, посмотри, они у него уже не длинные, а подстрижены коротко, какъ онъ и хотлъ. Геккъ, я не видывалъ ничего натуральне этой тни!
— И я тоже,— сказалъ я.— Я узналъ бы его, гд хочешь.
— Я тоже скажу. Призракъ, а смотритъ такимъ крпкимъ, неподльнымъ… Ну, совсмъ Джэкъ, какимъ онъ былъ передъ смертью.
Мы продолжали смотрть. Вдругъ Томъ говоритъ:
— Однако, Геккъ, странная вещь. Тни какъ будто и не полагается бродить днемъ.
— Врно, Томъ. Я никогда не слыхивалъ, чтобы это длалось.
— То-то и есть, он выходятъ только по ночамъ, да и то лишь посл полуночи. Тутъ что-нибудь да не ладно, припомни мои слова! Не можетъ быть, чтобы только этой тни дали право разгуливать днемъ. Между тмъ, чего ея натуральне! Но, знаешь, Джэкъ хотлъ притвориться глухонмымъ для того, чтобы сосди не узнали его по голосу. Какъ думаешь, представится онъ такимъ, если мы къ нему обратимся?
— Господь съ тобою, Томъ! Что ты говоришь! Если ты окликнешь его, я умру тутъ на мст!
— Ну, не бойся, не стану окликать… Однако, смотри, Геккъ, онъ чешетъ себ въ голов… Видишь?
— Вижу… Что же изъ этого?
— Какъ, что! Какой смыслъ ему почесываться? Разв можетъ у него тутъ зудить? Голова у тней изъ тумана или чего-нибудь въ этомъ род, стало быть, какой же въ ней зудъ? Туманъ не можетъ зудть, всякій дуракъ это знаетъ.
— Хорошо, но если нтъ зуда и не можетъ быть, то чего же онъ чешется?.. Можетъ быть, привычка? Какъ ты полагаешь?
— Нтъ, сэръ, я этого не полагаю. Вообще, эта тнь ведетъ себя совершенно не такъ, какъ принято… Я начинаю думать, что тутъ какая-то фальшь… Я въ этомъ даже увренъ, какъ въ томъ, что я здсь сижу… Потому что, если бы она… Геккъ!
— Что еще тамъ?
— Сквозь нея нельзя видть кустарника!
— Еще бы, Томъ! Она непрозрачна, словно какая-нибудь корова. И я тоже начинаю думать…
— Смотри, смотри, Геккъ! Табакъ жуетъ… Тни никогда не жуютъ. Имъ нечмъ жевать. Геккъ!
— Что? Я слушаю.
— Это вовсе не тнь. Это самъ Джэкъ Денлапъ, какъ есть?
— Ну, помшался!— сказалъ я.
— Геккъ Финнъ, нашли мы трупъ подъ смоковницами?
— Нтъ.
— Или какой-либо слдъ его?
— Нтъ
— Оно и понятно. Никакого трупа и не было.
— О, разв мы, Томъ, не слышали…
— Да, слышали, кто-то крикнулъ, разъ, другой. Но разв это доказываетъ, что произошло убійство? Разумется, нтъ. Мы увидали, какъ выбжали четверо, а этотъ вышелъ оттуда и мы приняли его за тнь. Такая же тнь, какъ ты самъ! Это былъ живой Джэкъ Денлапъ, и онъ теперь тутъ и сидитъ. Онъ подрзалъ себ волоса, какъ хотлъ, и представляется теперь другимъ человкомъ, ршительно такъ, какъ задумалъ. Тнь!.. Хороша тнь!
— Онъ цлехонекъ, какъ орхъ!
Все стало понятнымъ: мы попали впросакъ. Я былъ очень радъ тому, что Джэка не убили, Томъ тоже, и мы не знали только, что ему больше понравится: узнаемъ мы его или нтъ? Томъ полагать, что лучше всего пойти къ нему и спросить. Онъ такъ и сдлалъ, я шелъ, поотставъ немного, потому что, какъ знать, все же могла быть это и тнь… Подойдя, Томъ сказалъ:
— Мы съ Геккомъ очень довольны тмъ, что встртились съ вами опять, и вы можете быть спокойны насчетъ того, что мы не проболтаемся. И если вы думаете, что намъ лучше и вида не показывать, что мы съ вами знакомы, когда мы столкнемся съ вами при другихъ, то скажите, вы увидите, что на насъ можно положиться, мы лучше дадимъ себ руки огрубить, чмъ ввести васъ въ бду.
Сначала, онъ какъ будто изумился, увидвъ насъ, и не очень-то обрадовался, очевидно, но потомъ, по мр того, какъ Томъ говорилъ, онъ пересталъ хмуриться и даже улыбнулся подъ конецъ, кивая головой нсколько разъ, длая знаки руками и мыча: ‘Гу-у-гу-у-гу’, знаете, какъ глухонмые.
Въ эту минуту стали подходить нкоторые изъ семьи Стива Никерсона, жившаго по ту сторону луга. Томъ сказалъ Джэку:
— Вы представляетесь великолпно. Я не видывалъ лучшаго подражанія. И вы правы: притворяйтесь и передъ нами, какъ передъ другими, это послужитъ вамъ для упражненія, да и лучше, не промахнетесь никогда. Мы не будемъ къ вамъ подходить, какъ будто и не знаемъ васъ, но, если потребуется наша помощь, оповстите насъ только.
Мы отправились дале, и когда поравнялись съ Никерсонами, они стали спрашивать насъ, какъ водится: это ли новый прізжій, и откуда онъ, и какъ его звать, и какого онъ толка, баптистъ или методистъ, и какъ онъ по политик, вигъ или демократъ, и долго ли онъ здсь пробудетъ… словомъ, осыпали насъ всми тми вопросами, которые длаются людями при вид всякаго новаго лица, да и животными тоже. Томъ отвчалъ, что онъ не разуметъ знаковъ, которыми говорятъ глухонмые, не понимаетъ тоже и ихъ мычанья. Они прошли и стали дразнить Джэка, мы видли это и безпокоились за него: Томъ говорилъ, что ему потребуется немало времени, чтобы пріучиться не забывать, что онъ глухъ и нмъ, и не проговориться невзначай. Но Джэкъ справлялся отлично съ своею ролью, какъ мы видли, долго наблюдая за нимъ, и мы пошли дале, желая поспть къ школ къ рекреаціонному времени, а до нея было три мили пути.
Мн было очень досадно на то, что Джэкъ не разсказалъ намъ ничего о борьб подъ смоковницами и о томъ, какъ ему удалось избжать смерти. Я просто не могъ переварить этого, да и Томъ былъ очень недоволенъ, но онъ говорилъ, что будь мы на мст Джэка, то старались бы такъ-же быть, какъ можно осторожне, помалкивали бы и не рисковали ничмъ.
Вс мальчики и двочки очень обрадовались, увидя насъ, и мы порядочно позабавились во все продолженіе рекреаціи. Гендерсоны, идя въ школу, видли глухонмого и разсказали о немъ прочимъ, поэтому вс школьники были заняты имъ, могли толковать только о немъ и очень хотли его увидать, потому что никогда еще въ жизни не видывали глухонмыхъ, и всть о такомъ человк приводила всхъ въ возбужденіе.
Томъ говорилъ мн, что намъ теперь туго приходится отъ общанія молчать: какими героями стали бы мы, разсказавъ все, что было намъ извстно! Но если поразсудить, то молчаніе было еще погеройственне: изъ цлаго милліона ребятъ врядъ ли нашлись бы и двое, способные на него. Такъ ршилъ Томъ Соуэръ, и врядъ ли кто могъ опровергнуть это.

IX.

Въ какіе-нибудь два-три дня глухонмой сдлался весьма популярнымъ. Онъ перезнакомился съ сосдями и они очень ухаживали за нимъ, гордясь тмъ, что среди нихъ завелась такая диковинка. Они угощали его завтраками, обдами, ужинами, начиняли его свининой и кукурузной кашей и не уставали глазть на него и жалть, что не знаютъ больше о немъ: онъ былъ такъ непохожъ на другихъ, точно взятъ изъ романа! Знаки его были непонятны, никто не могъ уразумть ихъ, какъ и самъ онъ, по всей вроятности, но онъ мычалъ, и этимъ вс были довольны, даже восхищались тмъ, какъ именно онъ мычитъ. Ему подавали аспидную доску съ написанными на ней вопросами и грифель, и онъ писалъ отвты, только никто, кром Брэса Денлапа, не умлъ разобрать его почерка. Брэсъ говорилъ, что и самъ онъ не все можетъ прочесть, но что большею частью онъ угадываетъ смыслъ. По его словамъ, глухонмой говоритъ, что онъ родомъ издалека, имлъ состояніе, но потерялъ все, благодаря плутамъ, которые его обобрали, и теперь онъ нищій и не можетъ себ ничего заработать.
Вс расхваливали Брэса Денлапа за его доброту къ этому чужаку. Онъ предоставилъ ему на житье небольшую деревянную клть и веллъ своимъ неграмъ прислуживать ему и приносить пость.
Глухонмой заходилъ и къ намъ, потому что дяд Силасу, въ его постоянной скорби, было даже утшительно видть кого-нибудь, тоже пораженнаго горемъ. Мы съ Томомъ и виду не показывали, что знали его прежде, и онъ тоже какъ будто, и не видывалъ насъ. Вс наши высказывали передъ нимъ свои заботы, точно его тутъ и не было, но мы полагали, что нтъ никакой бды въ томъ, что онъ все это слышитъ. Большею частью онъ и не вслушивался, но иной разъ обращалъ вниманіе, какъ мы замчали.
Прошло еще дня два-три, и отсутствіе Юпитера стало всхъ безпокоить. Вс спрашивали другъ друга, куда бы могъ онъ запропаститься? И каждый отвчалъ, что и ума приложить не можетъ, качалъ головой и находилъ дло очень страннымъ. Прошло еще нсколько дней, потомъ, неизвстно откуда, пронеслась мысль: врно онъ былъ убитъ! Можете представить себ, какъ это всхъ ошеломило. Вс языки такъ и замололи на этотъ счетъ! Въ субботу дв или три партіи отрядились въ лсъ искать, не найдутъ ли трупъ. Мы съ Томомъ примазались тоже, намъ было такъ пріятно участвовать въ такомъ подвиг, Томъ не могъ ни сть, ни усидть на мст отъ восторга. Онъ говорилъ, что если мы найдемъ тло, то прославимся и о насъ будетъ больше толковъ, чмъ если бы сами мы утопились.
Однако, вс скоро устали, но не Томъ Соуэръ! О, это было не въ его характер! Въ ночь на воскресенье онъ не могъ даже заснуть, все придумывалъ средство, а на разсвт стаскиваетъ онъ меня съ постели и кричитъ съ восхищеніемъ:
— Скоре одвайся, Геккъ! Я придумалъ! Нужна ищейка!
Минуты черезъ дв, мы уже бжали берегомъ къ деревн, хотя было еще темно. У стараго Джэффа Гукера была ищейка и Томъ хотлъ выпросить ее.
— Только слды-то теперь уже не свжи, Томъ,— сказалъ я.— Къ тому же были дожди…
— Ничего не значитъ, Геккъ. Если трупъ запрятанъ гд-нибудь въ лсу, ‘собака’ найдетъ его. Если убійцы даже закопали его, то, разумется, не глубоко, иначе быть не можетъ, и собак стоитъ пройти по этому мсту, чтобы почуять мертвечину. Геккъ, мы прославимся, это такъ же врно, какъ то, что ты родился на свтъ!
Онъ такъ и горлъ, стоило ему только затлться, и всего его такъ уже пламенемъ и охватитъ. Такъ было и теперь, черезъ дв минуты онъ уже нарисовалъ себ все: мы не только найдемъ тло, нтъ, мы нападемъ и на слдъ убійцы, будемъ гнаться за нимъ, не выпустимъ его изъ вида, пока…
— Прекрасно,— сказалъ я,— но сперва найдемъ тло, полагаю, что и этой работы будетъ довольно намъ на сегодня. До сихъ поръ извстно намъ только то, что трупа не оказывается и слдовъ убійства нтъ. Очень возможно, что этотъ плутъ просто ушелъ куда-нибудь и никто не думалъ его убивать.
Онъ нахмурился и говоритъ мн:
— Геккъ Финнъ, я не знаю, кто бы умлъ лучше тебя отравлять ршительно все! Пока теб самому успхъ дла кажется сомнительнымъ, ты стараешься разочаровывать и другихъ. Что теб за радость окачивать холодной водой этотъ трупъ и выдумывать собственную свою эгоистическую теорію о томъ, что никакого убійства и не было? Казалось бы, что нечего теб мшать здсь. Я не понимаю, что заставляетъ тебя такъ поступать. Я-то никогда не позволилъ бы себ этого по отношенію къ теб. Намъ представляется теперь такой великолпный случай совершить подвигъ, а ты…
— Да сдлай милость!— перебилъ я.— Я очень жалю о томъ, что говорилъ, и беру свои слова назадъ. Я сказалъ спроста. Располагай все, какъ знаешь. Мн собственно и дла нтъ о Юпитер, если онъ убитъ, я готовъ радоваться этому, какъ и ты, если нтъ…
— Я никогда не говорилъ, что радъ этому. Я только…
— Ну, если ты огорченъ, то и я огорченъ. Словомъ, куда ты повернешь, туда и я. Пусть онъ…
— Никакого повертыванія тутъ нтъ, Геккъ Финнъ, и рчи о томъ не было. А что касается до…
Онъ забылъ, о чемъ началъ рчь, и сталъ шагать молча, въ раздумь, но скоро воскликнулъ опять:
— Какъ хочешь, Геккъ, а отличная штука будетъ, если мы найдемъ трупъ посл того, какъ вс отказались уже отъ попсовъ, а потомъ выищемъ и убійцу. Это принесетъ честь не только намъ, но и дяд Силасу, потому что это будетъ сдлано нами. Онъ снова оживетъ, увидишь, или я не добьюсь этого!
Но когда мы пришли въ кузницу Джэффа Гукера и сказали ему, что намъ нужно, онъ тоже порядочно насъ охладилъ.
— Берите собаку, если хотите,— сказалъ онъ,— но все это вздоръ, не найдете вы никакого трупа, потому что и нечего находить. Вс перестали искать, и правы. Какъ пораздумали, то и поняли, что убитаго быть не можетъ. Хотите знать, почему? Я скажу. По какому поводу убиваетъ одинъ человкъ другого? Томъ Соуэръ, отвть!
— Ну… онъ…
— Отвчай прямо, ты не дуракъ. Почему убиваетъ?
— Иногда изъ мести… Случается тоже…
— Постой. Одну вещь за-разъ. Ты говоришь: изъ мести. Это врно. Ну, въ комъ могла зародиться месть къ такому ничтожному увальню? Кто могъ захотть убить подобнаго… кролика?
Томъ прикусилъ языкъ. Я полагаю, что онъ не обдумывалъ еще никогда тхъ причинъ, по которымъ одинъ человкъ возьметъ да и убьетъ другого, а теперь онъ видлъ, что трудно было предположить, чтобы кто-нибудь могъ озлиться до такой степени на такую овцу, какъ Юпитеръ Денлапъ. Кузнецъ продолжалъ:
— И такъ, месть надо отложить въ сторону, что же теперь? Грабежъ?.. Вотъ это такъ, Томъ! Да, сэръ, что дло, то дло. Кто-нибудь польстился на его оловянныя пряжки и…
Но ему казалось это такъ потшнымъ, что онъ залился смхомъ и хохоталъ, хохоталъ до упаду, а Томъ былъ совсмъ уничтоженъ, я видлъ, что онъ стыдился своего прихода и радъ былъ бы не начинать вовсе этого дла. Но старикъ Гукеръ привязался къ нему. Онъ перебиралъ вс случаи, по которымъ одному человку можетъ придти охота убить другого, и всякій дуракъ могъ видть, что ни одинъ изъ этихъ случаевъ не подходилъ къ Юпитеру, это доставляло нескончаемую потху старику, онъ не переставалъ глумиться надъ всею исторіею и надъ тми, что разыскивали трупъ.
— Если бы у нихъ была капля здраваго смысла,—говорилъ онъ,—то они догадались бы, что этотъ лнтяй просто улизнулъ, желая дать себ отдыхъ посл работы, черезъ какую-нибудь недлю, другую онъ воротится сюда, и какія-то рожи вы скорчите? А, впрочемъ, Господь съ вами, берите мою собаку и отправляйтесь съ нею на поиски. Бери ее, Томъ!
И онъ снова закатился хохотомъ безъ конца. Но Тому было уже неловко отступить и онъ сказалъ: ‘Спасибо, отцпите собаку’, что Гукеръ и сдлалъ, и мы пошли домой, все слыша, какъ онъ еще не перестаетъ хохотать.
Собака была премилая. Нтъ собакъ ласкове ищеекъ, а эта же знала Тома и меня. Она прыгала и носилась вокругъ насъ такъ привтливо и была въ восхищеніи, находясь на свобод и въ полномъ отпуску, но Томъ былъ такъ разстроенъ, что даже мало обращалъ вниманія на нее и говорилъ, что сожалетъ теперь, зачмъ не удержался и не обдумалъ всего хорошенько, прежде чмъ сунулся въ глупое дло… Старый Джэффъ Гукеръ станетъ теперь разсказывать всмъ и намъ не обобраться насмшекъ!
Мы шли такъ, задами, домой, были оба въ худомъ настроеніи и замолкли. Вдругъ въ то время, какъ мы поровнялись съ дальнимъ концомъ нашего табачнаго поля, раздался протяжный собачій вой. Мы бросились на этотъ звукъ и увидали, что наша собака скребетъ землю лапами изъ всей силы, поднимая по временамъ голову вверхъ и начиная выть снова.
Она стояла надъ продолговатымъ четвероугольникомъ, имвшимъ форму могилы. Вслдствіе бывшихъ дождей земля тутъ осла и потому на ней явственно обрисовывалась эта форма…
И когда собака разрыла грунтъ на нсколько дюймовъ вглубь, она вытащила оттуда что-то… именно руку въ рукав. Томъ перевелъ духъ и сказалъ:
— Идемъ, Геккъ… Найдено.
Какъ мн стало страшно!.. Мы выбжали на дорогу и позвали первыхъ людей, которые намъ встртились. Они схватили заступъ изъ сарая и вырыли трупъ. Въ какомъ волненіи были вс, скажу вамъ! Лица уже нельзя было признать, но въ этомъ и не было нужды. Вс говорили: ‘Бдный Юпитеръ! Это его одежда, до послдняго лоскута!’
Нкоторые изъ присутствовавшихъ бросились оповстить всхъ и донести мировому судь для того, чтобы онъ могъ тотчасъ нарядить слдствіе, а мы съ Томомъ кинулись домой. Томъ былъ вн себя и совсмъ задыхался, когда мы вбжали въ комнату, въ которой находились дядя Силасъ, тетя Салли и Бенни. Томъ такъ и выпалилъ:
— Мы съ Геккомъ нашли трупъ Юпитера Денлапа, мы одни съ ищейкой, посл того, какъ вс отказались отъ поисковъ, и если бы не мы, не отыскать бы его никогда. И онъ былъ убитъ дубиной или чмъ-нибудь въ такомъ род, я пойду отыскивать убійцу и, увидите, отыщу.
Тетя Салли и Бенни поднялись съ мста, поблднвъ даже отъ изумленія, а дядя Силасъ, какъ былъ, такъ и упалъ съ своего кресла на полъ ничкомъ и простоналъ:
— О, Господи!.. Вы нашли его…

X.

Мы вс оцпенли отъ этихъ страшныхъ словъ. Съ полминуты не могли даже двинуть рукою или ногою. Потомъ, опомнясь немного, подняли старика, усадили его опять въ кресло, Бенни стала его ласкать и утшать, также какъ и тетя Салли, но об он, бдняжки, были поражены до потери сознанія и, очевидно, даже не понимали, что длаютъ. Томъ былъ тоже въ ужасномъ состояніи: его пронзила мысль о томъ, что онъ повергъ, можетъ быть, своего дядю въ тысячу бдъ, худшихъ, чмъ вс прежнія, и все это могло бы не случиться, если бы онъ не увлекся такъ своею жаждой прославиться и пересталъ бы разыскивать трупъ, какъ перестали другіе! Но онъ скоро овладлъ собой и сказалъ:
— Дядя Силасъ, не говорите подобныхъ словъ. Это опасно, между тмъ въ нихъ и тни правды нтъ.
Тетя Салли и Бенни были благодарны ему за такія увщанія и говорили то же самое, но старикъ только трясъ головою съ скорбнымъ и безнадежнымъ видомъ, слезы текли у него по щекамъ и онъ повторялъ:
— Нтъ… это я… Бдный Юпитеръ, я его уходилъ!
Ужасно было слушать это, а онъ принялся разсказывать, какъ оно случилось, и именно въ тотъ самый день, когда мы съ Томомъ пріхали, и около солнечнаго заката. Онъ говорилъ, что Юпитеръ выводилъ его изъ себя и разозлилъ, наконецъ, до того, что онъ пришелъ въ бшенство, схватилъ палку и ударилъ его по голов изо всей силы, такъ что тотъ повалился. Онъ тотчасъ раскаялся въ своемъ поступк, испугался, сталъ на колни, поднялъ голову Юпитера и сталъ его просить вымолвить слово, доказать, что онъ живъ… Юпитеръ скоро опомнился, но лишь только увидалъ, кто поддерживаетъ ему голову, вскочилъ въ смертельномъ страх, перепрыгнулъ черезъ плетень и убжалъ въ лсъ. Дядя Силасъ надялся поэтому, что поранилъ его лишь слегка.
— Но, нтъ,— сказалъ онъ,— это только испугъ придалъ ему эту вспышку силы и она скоро угасла, разумется. Онъ упалъ среди чащи и умеръ тамъ но недостатку чьей-либо помощи..
И дядя Силасъ принялся снова рыдать, упрекая себя и говоря, что на немъ теперь печать Каина и что онъ опозорилъ свою семью, его уличатъ и повсятъ. Томъ возражалъ ему, говоря:
— Нтъ, васъ не уличатъ, потому что вы не убивали его. Одинъ вашъ ударъ не могъ причинить ему смерти. Убилъ его кто-либо другой.
— Я, а никто другой!— отвчалъ старикъ.— Кто другой имлъ что-нибудь противъ него?.. Кто могъ имть что-нибудь противъ него.
Онъ смотрлъ на насъ, какъ бы надясь, что мы назовемъ лицо, которое могло бы питать вражду къ такому безобидному, ничтожному человку, но мы не нашлись, что сказать, онъ замтилъ это и лицо его омрачилось боле прежняго. Я не видывалъ никогда такого скорбнаго, жалкаго выраженія! Но Томъ вдругъ спохватился и сказалъ:
— Позвольте, кто-то зарылъ его. Кто же…
Онъ оборвался на полслов и я понялъ почему. У меня морозъ пробжалъ по кож, когда онъ только заговорилъ: я передъ тмъ еще вспомнилъ, что мы видли, какъ дядя Силасъ бродилъ съ заступомъ въ ту ночь. И я зналъ, что и Бенни видла его тогда, она какъ-то разъ упомянула объ этомъ. Томъ, не докончивъ своей фразы, заговорилъ тотчасъ о другомъ, онъ умолялъ дядю Силаса молчать, къ чему присоединились и мы вс, но Томъ утверждалъ, что онъ даже обязанъ это сдлать: ему нечего было доносить самому на себя, а если онъ промолчитъ, то никто его и не заподозритъ, если же все откроется и ему будетъ худо, это сокрушитъ сердце всей его семь, убьетъ всхъ, а добра отъ этого никому не выйдетъ. Въ конц концовъ старикъ далъ слово молчать, мы вс ожили и старались его ободрить. Мы говорили ему, что отъ него требуется только, чтобы онъ сидлъ себ спокойно, а тамъ скоро все пройдетъ и забудется. Кому придетъ въ голову заподозрить дядю Силаса, толковали мы, когда онъ такой добрый, ласковый и пользуется такою хорошею репутаціею. Томъ говорилъ привтливо, отъ чистаго сердца: только подумайте минуту, поразсудите. Вотъ нашъ дядя Силасъ: онъ состоитъ здсь проповдникомъ уже много лтъ… и безкорыстно, вс эти годы онъ длаетъ добро, оказываетъ услуги, по мр своихъ силъ… и тоже безкорыстно, вс его любятъ, уважаютъ, онъ живетъ всегда мирно, занимается однимъ своимъ дломъ, словомъ, послдній человкъ во всемъ округ, который былъ бы способенъ тронуть другого. Подозрвать его? Да это такъ же невозможно, какъ…
— Именемъ закона штата Арканзасъ… арестую васъ по подозрнію въ убійств Юпитера Деплапа! — прогремлъ голосъ шерифа на порог комнаты.
Настало что-то ужасное. Тетя Салли и Бенни кинулись къ дяд Силасу, крича и рыдая, обнимали его, прижимали къ своей груди, тетя Салли гнала всхъ прочь, говорила, что не дастъ его, не позволитъ взять, а негры собрались у дверей, тоже плача… Я не могъ вынести этого, сердце у меня разрывалось, и я убжалъ.
Его засадили въ маленькій острогъ въ конц поселка, и вс мы отправились съ нимъ проститься. Томъ снова расходился и говоритъ мн:
— Знаешь, у насъ впереди большой подвигъ, мы подвергнемся разнымъ опасностямъ, но освободимъ старика въ одну темнйшую ночь. Да, Геккъ, молва объ этомъ разнесется повсюду и мы прославимся!..— Но дядя Силасъ разстроилъ весь этотъ чудный планъ, лишь только Томъ намекнулъ на него. Онъ сказалъ, что считаетъ своимъ долгомъ подвергнуться тому, чего требуютъ законы, и не тронется изъ тюрьмы, хотя бы даже въ ней и двери не было. Это разочаровало Тома и даже глубоко огорчило его, но нечего было длать, приходились съ этимъ мириться.
Тмъ не мене Томъ считалъ себя отвтственнымъ за все происшедшее и обязаннымъ поэтому возвратить свободу дяд Силасу, онъ просилъ тетю Салли не падать духомъ, потому что намревался стараться день и ночь о томъ, чтобы доказать невинность старика. Тетя Салли ласкала его, благодарила, говоря, что вритъ въ его готовность употребить вс свои усилія, и просила его помогать Бенни въ присмотр за домомъ и за дтьми. Потомъ, поплакавъ и распростясь, мы вс воротились на ферму, а тетя Салли осталась на мсяцъ у жены тюремнаго сторожа, въ ожиданіи суда, который былъ назначенъ на октябрь.

XI.

Тяжело было всмъ прожить этотъ мсяцъ. Бдная Бенни бодрилась, сколько могла, мы съ Томомъ старались поддерживать въ дом веселье, но, понятно, это плохо намъ удавалось. То же самое было и въ тюрьм. Ходили мы навщать нашихъ стариковъ каждый день, но это было до крайности грустно, потому что дядя Силасъ спалъ мало, а во сн все расхаживалъ, такъ что страшно исхудалъ, сталъ совсмъ изможденный, заговаривался, и мы вс боялись, что эти огорченія одолютъ его въ конецъ и убьютъ. А когда мы пытались ободрить его, онъ только качалъ годовою и говорилъ, что если бы мы только знали, что значитъ имть на своей душ бремя убійства, то и не стали бы толковать! И когда Томъ и мы вс убждали его въ различіи между убійствомъ и случайнымъ нанесеніемъ смертельнаго удара, онъ говорилъ намъ, что не видитъ этого различія: убійство оставалось убійствомъ, онъ стоялъ на этомъ. И по мр приближенія дня суда онъ становился все упорне и началъ даже утверждать, что совершилъ убійство преднамренно. Это было ужасно, какъ можете себ представить. Дло становилось хуже въ пятьдесятъ разъ, и тетя Салли съ Бенни пришли въ совершенное отчаяніе. Старикъ давалъ намъ, однако, общаніе не говорить такъ при постороннихъ, и мы были рады хоть этому.
Томъ Соуэръ все ломалъ себ голову надъ тмъ, какъ бы помочь дяд Силасу, и частенько не давалъ мн спать почти цлую ночь напролетъ, все толкуя о затруднительномъ дл, но никакъ не могъ придумать чего-нибудь подходящаго. Я полагалъ, что нечего тутъ и стараться, кругомъ было мрачно, я ршительно упалъ духомъ, но Томъ — нтъ! Онъ не хотлъ бросать дла и все выдумывалъ и придумывалъ, мучилъ свои мозги.
Наконецъ, наступилъ и судъ. Было это около половины октября. Мы вс явились, разумется, да и вся зала была биткомъ набита. Бдный дядя Силасъ походилъ боле на мертвеца, чмъ на живого человка, глаза у него ввалились, онъ весь нехудалъ и былъ крайне унылъ. Бенни сла возл него съ одной стороны, тетя Салли — съ другой, об он казались страшно взволнованными и сидли, опустивъ вуали на лицо. Томъ услся возл защитника и совался во все, разумется, и адвокатъ, и судья, не мшали ему. Онъ даже иногда прямо принималъ на себя дло изъ рукъ адвоката, что было и недурно иной разъ: этотъ адвокатъ былъ какой-то захолустный, настоящая болотная черепаха, которая, по поговорк, не уметъ даже спрятаться, когда дождь идетъ.
Присяжные были приведены къ присяг, обвинитель поднялся съ мста и началъ рчь. Онъ наговорилъ такихъ ужасныхъ вещей противъ дяди Силаса, что бдный старикъ застоналъ, а тетя Салли и Бенни залились слезами. То, что онъ принялся разсказывать объ убійств, поразило насъ всхъ, до того оно не походило на заявленіе самого дяди Силаса. Онъ говорилъ, что представитъ двухъ очевидцевъ убійства, что два достоврные свидтеля видли, какъ подсудимый убилъ Юпитера, и убилъ предумышленно. Эти два лица видли, что Юпитеръ былъ поконченъ разомъ, отъ одного удара дубиной, потомъ на ихъ глазахъ подсудимый запряталъ тло въ кусты, Юпитеръ былъ тогда положительно мертвъ. Затмъ, продолжалъ обвинитель, Силасъ воротился и стащилъ убитаго въ табачное поле, тоже на виду у свидтелей, а поздне, ночью, воротился и зарылъ его, что тоже видлъ одинъ человкъ.
Я думалъ про себя, что бдный дядя Силасъ лгалъ намъ, потому что не думалъ о свидтеляхъ, и ему не хотлось приводить въ отчаяніе тетю Салли и Бенни. Онъ былъ правъ совершенно: на его мст, я солгалъ бы точно такъ же, какъ и всякій другой, кто хотлъ бы спасти отъ лишняго горя и позора близкихъ своихъ, неповинныхъ ни въ чемъ. Нашъ защитникъ совсмъ осовлъ, да и Тома оно озадачило, какъ я замтилъ, впрочемъ, онъ тотчасъ же принялъ на себя спокойный видъ, какъ ни въ чемъ ни бывало, но я-то видлъ хорошо, каково у него на душ. А публика… ну, что и говорить о ея впечатлніи!
Покончивъ свою рчь новымъ заявленіемъ о томъ, что свидтели подтвердятъ его показанія, обвинитель услся на мсто и сталъ спрашивать тхъ, кого считалъ нужнымъ.
Прежде всего онъ вызвалъ кучу лицъ, которыя показали, что знали о смертной вражд между покойнымъ и дядей Силасомъ. Они слышали не разъ, какъ дядя Силасъ грозился покойному, вс говорили объ этомъ, а также и то, что покойный боялся за свою жизнь, онъ самъ поврялъ двумъ или тремъ лицамъ, что, рано или поздно, а дядя Силасъ уходитъ его.
Томъ и защитникъ предложили нсколько вопросовъ свидтелямъ, но это не помогло: т твердо стояли на своемъ.
Вслдъ за тмъ былъ вызванъ Лэмъ Бибъ, онъ подошелъ къ ршетк. Мн вспомнилось, какъ онъ и Джимъ Лэнъ шли, толкуя о томъ, чтобы занять у Юпитера собаку или что другое, и это напомнило мн ежевику и фонарь, а отъ этого мысли мои перешли на Билля и Джэка Уитерсъ, которые говорили о негр, укравшемъ мшокъ зерна у дяди Силаса. Это вызвало у меня въ памяти тнь, которая показалась вскор вслдъ за тмъ и такъ напугала насъ… А теперь этотъ самый призракъ сидлъ среди насъ, да еще, въ качеств глухонмого и не здшняго, на почетномъ мст: ему дали стулъ за ршеткой, гд онъ могъ сидть спокойно, скрестивъ ноги, тогда какъ вся публика едва не задыхалась отъ давки. Итакъ, мн живо представилось все происходившее въ тотъ день, и я невольно подумалъ, какъ все было хорошо до него и какъ все подернулось скорбью съ тхъ поръ!
Лэмъ Бибъ, спрошенный подъ присягою, показалъ:— Въ тотъ день, второго сентября, я шелъ съ Джимомъ Лэнъ. Время было въ закату. Мы услыхали вдругъ громкій разговоръ, точно двое ссорились вблизи отъ насъ, за орховыми кустами, что ростутъ у плетня… Одинъ голосъ говорилъ: ‘Не разъ уже повторялъ я теб, что убью тебя’… И мы узнали голосъ подсудимаго… Въ ту же минуту видимъ, какая-то орясина взвилась надъ оршникомъ я мигомъ опустилась опять, слышенъ былъ глухой ударъ, потомъ кто-то простоналъ разъ, другой… Мы проползли тихонько туда, откуда можно было видть… передъ нами лежалъ мертвый Юпитеръ Денлапъ, а подсудимый стоялъ надъ нимъ съ своей дубиной въ рукахъ… Потомъ онъ потащилъ трупъ и запрягалъ его въ кусты, а мы осторожно выбрались прочь и ушли…
Это было нчто ужасное. Морозъ пробиралъ всхъ по кож, и въ зал въ продолженіе всего этого разсказа было такъ тихо, какъ будто она была пуста. А когда свидтель умолкъ, вс тяжело вздохнули и взглянули другъ на друга, какъ бы говоря: ‘Не страшно ли это?.. Что за ужасъ!’
Тутъ случилось нчто, поразившее меня. Во время показаній первыхъ свидтелей, говорившихъ о вражд, объ угрозахъ и о тому подобномъ, Томъ Соуэръ такъ и киплъ, стараясь уловить ихъ на чемъ-нибудь. Чего онъ только ни длалъ, чтобы сбить ихъ на перекрестномъ допрос, уличить во лжи, подорвать ихъ свидтельство! Теперь же происходило совсмъ не то. Когда Лэмъ началъ свой разсказъ, не упоминая ни слова о томъ, что онъ разговаривалъ съ Юпитеромъ и просилъ его одолжить ему съ Джимомъ собаку, онъ слушалъ тоже внимательно, какъ бы подстерегая его, и можно было ожидать, что онъ загоняетъ Лэпа на передопрос. Я такъ и готовился выступить тоже впередъ, какъ свидтель, и разсказать вмст съ Томомъ все слышанное нами тогда между этимъ свидтелемъ и Джимомъ. Но, посмотрвъ на Тома, я такъ и дрогнулъ. Онъ сидлъ, угрюмо насупясь, и былъ за нсколько миль отъ насъ, мн кажется! Онъ даже не слушалъ остальныхъ словъ Лэма, а когда тотъ покончилъ, онъ продолжалъ сидть, погрузясь въ ту же мрачную думу. Защитникъ толкнулъ его, онъ встрепенулся и только проговорилъ:
— Передопросите свидтеля, если находите нужнымъ, а меня оставьте… Мн надо подумать.
Это сбивало меня съ толку. Я ршительно ничего не понималъ. А Бенни и ея мать… О, он были совсмъ растерянныя и, очевидно, падали духомъ, он откинули немножко свои вуали, чтобы уловить его взглядъ, но это было напрасно, да и мн оно не удалось тоже. Болотная черепаха принялась за свидтеля, но не добилась ничего, только его потшила.
Тогда вызвали Джима Лэнъ, и онъ разсказалъ ту же исторію, слово въ слово. Томъ его и вовсе не слушалъ, сидлъ себ уткнувшись въ свои думы, за тысячу миль отъ насъ! Болотная черепаха справлялась одна и, разумется, шлепалась въ лужу попрежнему. Обвинитель такъ и сіялъ, но судья былъ видимо недоволенъ. Надо замтить, что Томъ былъ почти на положеніи адвоката, потому что, по законамъ штата Арканзасъ, подсудимый иметъ право выбирать кого хочетъ въ помощь своему защитнику, и Томъ уговорилъ дядю Силаса назначить его, поэтому теперь, когда онъ такъ очевидно пренебрегалъ своею обязанностью, судья не могъ быть доволенъ.
Единственный толковый вопросъ черепахи къ Лэму и Джиму заключатся въ слдующемъ:
— Отчего же вы не сказали никому тотчасъ о томъ, что вы видли?
— Мы боялись, какъ бы насъ не вмшали въ эту исторію. Притомъ же мы хотли уйти охотиться внизъ по рк… и на цлую недлю. Но лишь только мы воротились и узнали, что ищутъ трупъ, то пошли къ Брэсу Денлапу и разсказали все, что знали.
— Когда же это?
— Вечеромъ въ субботу, девятаго сентября.
Судья вдругъ возгласилъ,
— М-ръ шерифъ! Арестуйте этихъ двухъ свидтелей по подозрнію въ соучастіи къ длу убійства.
Обвинитель какъ вскочитъ съ мста и закричитъ:
— Ваша милость! Я протестую противъ подобнаго необычн….
— Садитесь!— перебилъ его судья, вынимая ножъ и кладя его передъ собой на пюпитръ.— Напоминаю вамъ объ уваженіи къ суду.
Пришлось ему послушаться. Вызвали Билля Уитерса.
Билль подъ присягою показалъ:
— Шли мы съ братомъ Джэкомъ по полю, принадлежащему подсудимому, вечеромъ, около солнечнаго заката, въ субботу, второго сентября, и видимъ, кто-то тащитъ на спин что-то тяжелое. Мы подумали, что это какой-нибудь негръ укралъ зерно и несетъ, хорошенько разсмотрть сначала не могли, потомъ разобрали, что это человкъ взвалилъ на плечи другого, и тотъ виситъ совсмъ безъ движенія, такъ что мы подумали, это какой-нибудь пьяный. По походк того, который несъ, мы распознали пастора Силаса и ршили, что это онъ подобралъ Сама Купера, валявшагося на дорог, онъ всегда старался исправить Купера и теперь уносилъ его съ опаснаго мста…
Публика содрогнулась, представляя себ, какъ старый дядя Силасъ тащитъ убитаго къ тому мсту въ табачномъ пол, гд его нашла посл собака. На лицахъ не выражалось состраданія къ подсудимому, и я слышалъ,какъ одинъ негодяй говорилъ: ‘Каково хладнокровіе! Такъ тащить убитаго и зарыть его потомъ, какъ скотину! И это длаетъ проповдникъ!’
А Томъ все сидлъ задумавшись, ни на что не обращая вниманія, такъ что опять одинъ только защитникъ принялся передопрашивать свидтеля, старался онъ изо всхъ силъ, но ничего не достигъ.
Вызвали потомъ Джэка Уитерса и онъ разсказалъ то же самое, подтверждая сказанное братомъ.
Пришла очередь Брэса Денлапа. Онъ казался очень печальнымъ, чуть не плакалъ. Въ публик зашевелились, заволновались, вс приготовились слушать, многія женщины повторяли: ‘Бдняжка, бдняжка…’ нкоторыя даже вытирали себ глаза.
Спрошенный подъ присягою, Брэсъ Денлапъ сказалъ:
— У меня было не мало непріятностей по поводу моего бднаго брата, но я сталъ думать, что онъ преувеличиваетъ свои огорченія, потому что трудно было поврить, чтобы у кого-нибудь доставало духу обижать такое безотвтное существо…
Я замтилъ тутъ легкое движеніе со стороны Тома, но онъ тотчасъ принялъ на себя снова видъ человка, услышавшаго не то, чего ожидалъ, а Брэсъ продолжалъ:
— Вы понимаете, что не могъ я допустить и мысли, что станетъ притснять его пасторъ… было бы неестественно даже это подумать… и потому я мало обращалъ вниманія на рчи брата… чего теперь никогда, никогда не прощу себ! Поступи я иначе, и мой бдный братъ былъ бы со мною, а не лежалъ бы убитый… самъ безобидный такой!..
Тутъ голосъ у него прервался, прошло нсколько времени пока онъ собрался съ силами, чтобы продолжать, а публика вокругъ него говорила жалостныя слова, женщины плакали, потомъ все стихло опять такъ, что стало жутко, и среди этой полной тишины раздался стонъ дяди Силаса… Брэсъ началъ снова:
— Въ субботу, второго сентября, братъ не пришелъ къ ужину. Я немножко обезпокоился и послалъ одного изъ моихъ негровъ къ подсудимому, но онъ воротился съ извстіемъ, что Юпитера нтъ и тамъ. Я сталъ тревожиться боле и боле, не находилъ себ покоя… легъ спать, но не могъ заснуть, всталъ опять… это было уже глухой ночью… и пошелъ бродить по усадьб подсудимаго и окрестъ нея, надясь, что повстрчаю моего бднаго брата, я не зналъ, что онъ уже въ лучшемъ мір!..— Тутъ Брэсъ снова чуть не задохся отъ волненія, а женщины почти вс разрыдались, но онъ скоро оправился и заговорилъ опять:— Я долго ходилъ такъ безъ толку, наконецъ, воротился къ себ и попытался заснуть хоть немного, но не удалось это мн… Прошелъ день, другой… вс начинали тревожиться, толковали объ угрозахъ подсудимаго, стали подозрвать убійство, но мн оно казалось невроятнымъ… Многіе стали искать трупъ, однако, не могли его найти и бросили дло, а я пришелъ въ той мысли, что братъ мой ушелъ куда-нибудь, чтобы поуспокоиться, и воротится снова, когда забудетъ о своихъ непріятностяхъ. Но въ прошлую субботу вечеромъ, девятаго сентября, Лэмъ Бибъ и Джимъ Лэнъ пришли ко мн и разсказали все… передали всю сцену убійства, и сердце у меня такъ и упало… И тутъ я припомнилъ одну вещь, которой не придалъ значенія въ свое время. Ходили слухи о томъ, что подсудимый разгуливаетъ во сн и длаетъ то или другое, всякіе пустяки, самъ не помня того. Но я вамъ разскажу теперь то, что мн вдругъ припомнилось. Ночью въ это роковое второе сентября, когда я бродилъ близъ усадьбы подсудимаго и былъ занятъ своими грустными мыслями, случилось мн повернуть на табачное поле, и тутъ я услышалъ стукъ заступа о песчаную землю, я пробрался поближе и заглянулъ сквозь зелень, обвивавшую плетень, и увидалъ, что подсудимый сгребаетъ землю лопатою… лопата у него съ длинною рукояткою… и онъ бросаетъ землю въ большую яму, которая почти заполнена до краевъ. Онъ стоялъ ко мн спиною, но луна ярко свтила, и я узналъ его по его старому, рабочему, зеленому фризовому сюртуку съ блымъ потертымъ пятномъ на спин, похожимъ на пятно отъ пущеннаго комка снга… онъ зарывалъ убитаго имъ же!..
И Брэсъ опустился, какъ снопъ, на свое мсто, рыдая и причитая. Да почти и вс присутствовавшіе плакали и вопили: ‘Ужасно… Ужасно… страсти какія!..’ Словомъ, поднялся такой чудовищный гамъ, что своихъ собственныхъ мыслей нельзя было слышать, и среди всего этого вдругъ поднимается старый дядя Силасъ и провозглашаетъ:
— Врно все до послдняго слова… Я убилъ его и съ предумышленіемъ!
Ну, я вамъ скажу, всхъ такъ и ошеломило! Вс повскакали съ мстъ, бросились впередъ, чтобы лучше посмотрть на него, хотя судья колотитъ своимъ молоткомъ, а шерифъ оретъ: ‘Къ порядку!.. Къ порядку передъ судомъ!.. Къ порядку!..’
А старикъ все стоитъ, дрожитъ весь, глаза у него такъ и горятъ. Жена и дочь обнимаютъ его, стараются успокоить, а онъ и не смотритъ на нихъ, отстраняетъ только руками и повторяетъ, что хочетъ очистить покаяніемъ свою преступную душу, хочетъ сбросить съ нея невыносимое бремя, онъ не можетъ переносить его и одного часу доле! И тутъ онъ принялся за свою страшную исповдь, и вс — судья, присяжные, оба адвоката, и вся публика такъ и впились въ него глазами, едва переводя духъ, между тмъ какъ тетя Салли и Бенни плакали навзрыдъ. Но Томъ, поврите ли, даже не взглядывалъ на него! Смотритъ себ на что-то другое, на что именно, я не могъ разобрать. А старикъ такъ и кричитъ безудержу, слова льются у него огненной ркой:
— Я убилъ его!.. Я виновенъ!.. Но я никогда не обижалъ его прежде, не билъ, что они тамъ ни лгутъ о моихъ угрозахъ ему! Я не трогалъ его до той минуты, какъ схватилъ эту дубинку… тутъ сердце у меня похолодло совсмъ, потому что изсякла жалость въ немъ… и я нанесъ ему ударъ, чтобы сразить! Въ это мгновеніе воскресли передо мною вс понесенныя мною обиды, вс надругательства, которыми осыпалъ меня этотъ человкъ и мерзавецъ его братъ… они сговорились погубить меня въ глазахъ всего народа, отнять у меня мое доброе имя и вынудить меня на такое дло, которое опозоритъ меня и мою семью, никогда не длавшую имъ зла, видитъ это Богъ!.. И на все это они ршились изъ-за подлаго мщенія… За что? За то, что моя невинная, чистая дочь, находящаяся теперь здсь, возл меня, не хотла пойти за этого богатаго, наглаго невжду и подлеца, Брэса Денлапа, плачущаго теперь о брат, за котораго онъ и фартинга мднаго не ршился бы пожертвовать до тхъ поръ…
Въ эту минуту Томъ всколыхнулся и весь просіялъ, я это замтилъ какъ нельзя лучше, а старикъ продолжалъ свое говорить:
— Вспомнивъ все это, какъ я сказалъ, я позабылъ и Господа Бога моего, помнилъ только горечь свою сердечную и… Господи, помилуй меня!.. Нанесъ ударъ, чтобы убить. Черезъ секунду горе уже взяло меня… О, я раскаявался! Но я думалъ о своей бдной семь и ршилъ, что надо скрыть дло ради нея… И я запряталъ трупъ въ кусты, стащилъ его въ табачное поле… а потомъ, ночью, взялъ заступъ и пошелъ зарывать убитаго туда, гд его…
Томъ сорвался вдругъ съ мста и крикнулъ:
— Теперь ясно!..— потомъ махнулъ рукой старику и все это такъ изящно, эффектно, и произнесъ:— Садитесь! Убійство было совершено, но вы тутъ ничмъ не участвовали!
— Ну, сэръ, врите ли, наступила такая тишина, что было бы слышно паденіе булавки. Дядя Силасъ опустился на свою скамью почти въ безчувствіи, а тетя Салли и Бенни даже не замтили этого, потому что были сами озадачены и смотрли на Тома, разинувъ рты и не помня себя. Да и вся публика была въ такомъ же состояніи. Я не видывалъ еще никогда такой растерянности, озадаченности, такихъ выпученныхъ, не сморгнувшихъ ни разу глазъ! А Томъ, какъ ни въ чемъ не бывало, спрашиваетъ:
— Ваша милость, дозволяете говорить?
— Да говори, ради Бога!— отвчалъ ему судья, тоже изумленный и растерявшійся не меньше другихъ.
Тогда Томъ выступилъ впередъ и, помолчавъ нсколько секундъ — это для большого ‘эффекта’, какъ онъ выражается — потомъ началъ спокойнйшимъ голосомъ:
— Недли дв тому назадъ у входа въ эту залу суда было прибито маленькое объявленіе, въ которомъ общалась награда въ дв тысячи долларовъ тому, кто найдетъ пару крупныхъ брилліантовъ, украденныхъ въ Сентъ-Льюис. Эти брилліанты цнятся въ двнадцать тысячъ долларовъ. Но оставимъ это пока въ сторон… Я перейду теперь къ убійству и разскажу вамъ, какъ оно произошло… кто виновенъ… словомъ, вс подробности.
Вс придвинулись и навострили уши.
— Этотъ человкъ, Брэсъ Денлапъ, который такъ оплакиваетъ теперь своего покойнаго брата, хотя прежде пренебрегалъ имъ до-нельзя, хотлъ жениться на молодой двушк, которую вы видите здсь, но она ему отказала. Тогда онъ сказалъ дяд Силасу, что суметъ ему насолить. Дядя Силасъ зналъ, что такому человку доступны вс средства и бороться съ нимъ трудно, онъ былъ въ большомъ огорченіи и тревог, стараясь смягчить его и какъ-нибудь расположить снова въ себ, онъ придумалъ взять въ батраки на свою ферму этого ни на что негоднаго Юпитера и платить ему жалованье, хотя бы урзывая для того кусокъ у своей собственной семьи, а Юпитеръ, по наущенію своего брата, сталъ всячески оскорблять дядю Силаса и выводить его изъ себя съ тою цлью, чтобы вынудить его на такія выходки, которыя роняли бы его въ мнніи сосдей. И онъ добился своего: вс обратились противъ старика, начали разсказывать о немъ самыя подлыя вещи, что сокрушало его до-нельзя, онъ такъ тосковалъ и падалъ духомъ, что иной разъ былъ даже какъ бы не въ своемъ ум.
‘Ну, вотъ, въ ту самую субботу, которая принесла съ собою столько хлопотъ, двое изъ находящихся здсь свидтелей, Лэмъ Бибъ и Джимъ Лэнъ, шли мимо того мста, на которомъ дядя Силасъ работалъ вмст съ Юпитеромъ. Часть того, что они заявили, справедлива, остальное — ложь. Они не слыхали, чтобы дядя Силасъ грозился убить Юпитера, они не слыхали никакого удара, не видали никакого убитаго, не видали, чтобы дядя Силасъ запрятывалъ что-нибудь въ кусты. Посмотрите только на нихъ теперь: сидятъ они здсь и жалютъ, что намололи лишняго своимъ языкомъ… или, по крайней мр, пожалютъ о томъ, когда услышатъ мою рчь дале.
‘Въ эту же самую субботу вечеромъ, Билль и Джэкъ Уитерсы видли человка, который тащилъ на себ другого, это врно, остальное въ ихъ показаніи — ложь. Сначала они подумали, что это какой-нибудь негръ, укравшій зерно у дяди Силаса… Замтьте, какъ они озадачены, видя, что кто-то слышалъ ихъ разговоръ!.. Они развдали потомъ, кто былъ тотъ, тащившій на себ что-то… и они знаютъ отлично, почему заявляютъ здсь подъ присягой, что признали дядю Силаса по походк… Это былъ не онъ, и они знали это, когда присягали въ пользу своей лжи!
‘Одинъ человкъ видлъ въ лунную ночь, какъ зарывали мертвое тло на окраин табачнаго поля. Но зарывалъ не дядя Силасъ. Въ эту самую минуту онъ былъ у себя въ постели.
‘Теперь, прежде чмъ я пойду дале, я долженъ спросить, замчали ли вы, что вс люди или задумаются поглубже, или если ихъ что-нибудь сильно тревожитъ, длаютъ всегда машинальныя движенія руками, сами не замчая того и не слдя за своимъ движеніемъ? Иной человкъ поглаживаетъ себ бороду, другой — носъ, нкоторые проводятъ рукою подъ подбородкомъ, крутятъ цпочку, комкаютъ пуговку, многіе выводятъ пальцемъ какую-нибудь букву у себя на щек или подъ подбородкомъ, или на нижней губ. У меня именно такая привычка: когда я тревожусь или досадую, или глубоко задумаюсь, я всегда вывожу большую букву V у себя на щек, на губ или подъ подбородкомъ… и никогда ничего другого, кром этого V, при чемъ, большею частью, не замчаю этого и вожу пальцемъ совершенно безсознательно…
Удивительно подмтилъ онъ это! Я самъ длаю то же самое, только я черчу O. Въ публик, какъ я видлъ, многіе кивали головами другъ другу, какъ длаютъ обыкновенно, когда хотятъ выразить: ‘Такъ оно, врно!’
— Я продолжаю. Въ эту же субботу… нтъ, вечеромъ наканун, у пристани въ Флагерс, это въ сорока миляхъ отсюда, стоялъ пароходъ, лилъ дождь и поднималась страшная буря. На этомъ судн былъ воръ, у котораго находились т два крупные брилліанта, о которыхъ было вывшено объявленіе у входа въ эту палату. Онъ сошелъ украдкою на берегъ со своимъ саквояжемъ и побрелъ среди бури и темноты, надясь, что ему удастся дойти до нашего селенія и быть здсь, уже въ безопасности. Но на томъ же пароход находились двое его соучастниковъ въ краж, они таились отъ него, но онъ зналъ, что они убьютъ его при первомъ удобномъ случа и возьмутъ себ брилліанты, они украли ихъ вс втроемъ, а онъ усплъ завладть ими и скрылся.
‘Ну, прошло не боле десяти минутъ посл того, какъ онъ сошелъ съ парохода, и товарищамъ его это стало уже извстно, они соскочили тоже на берегъ и бросились за нимъ. Можетъ быть, зажигая спички, они успли разглядть его слды, во всякомъ случа они гнались за нимъ всю субботу, не показываясь ему, однако, къ тому времени, какъ солнце уже садилось, онъ добрался до группы смоковницъ близъ табачнаго поля дядя Силаса, онъ хотлъ вынуть тутъ изъ своего саквояжа поддльный нарядъ, безъ котораго боялся показаться у насъ въ поселк… Замтьте, что это происходило почти тотчасъ посл того, какъ дядя Силасъ ударилъ своею дубинкою Юпитера Денлапа по голов… потому что ударить-то его онъ ударилъ.
‘Въ ту минуту какъ т двое, преслдовавшіе вора, увидали, что онъ юркнулъ въ чащу, они выскочили изъ своей засады, настигли его и убили до смерти…
‘Да, хотя онъ кричалъ и молилъ, они были безпощадны и умертвили его… А два человка, которые шли въ это время по дорог, услышали эти крики и бросились скоре въ рощиц… они туда и безъ того шли, какъ кажется… Завидя ихъ, убійцы пустились на-утёкъ, т двое за ними, гонясь во всю прыть, но минуты черезъ дв они воротились и пошли въ ту же рощицу совершенно спокойно.
‘Чмъ же занялись они тамъ? Я разскажу это вамъ. Они нашли вс т принадлежности для переодванья, которыя воръ вынулъ для себя изъ своего мшка… и одинъ изъ нихъ нарядился во все это.
Тутъ Томъ замолчалъ на минуту, для большаго ‘эффекта’, и потомъ проговорилъ очень ршительно:
— Человкъ, перерядившійся въ костюмъ, принесенный убитымъ, былъ… Юпитеръ Денлапъ!
— Господи, помилуй! — невольно вырвалось у всхъ, а дядя Силасъ казался совсмъ ошеломленнымъ.
— Да, это былъ Юпитеръ Деилапъ, не мертвый, какъ видите. Они стащили и сапоги съ трупа, Юпитеръ Денлапъ надлъ ихъ, а свои рваные башмаки надлъ ему. Потомъ Юпитеръ остался тутъ, а человкъ, бывшій съ нимъ, взвалилъ на себя трупъ и отнесъ его въ сторону, когда наступили уже сумерки, а посл полуночи онъ закрался къ дяд Силасу, взялъ его старый зеленый рабочій сюртукъ, который вислъ всегда на крюк въ проход между домомъ и кухнею, накинулъ его на себя, взялъ тоже заступъ съ длинною рукояткой, отправился въ табачное поле и схоронилъ убитаго…
Онъ помолчалъ съ полминуты, потомъ произнесъ:
— А кто, полагаете вы, былъ этотъ убитый?.. Это былъ… Джэкъ Денлапъ, давно пропавшій преступникъ.
— Господи, помилуй!
— А человкъ, зарывшій его… это Брэсъ Денлапъ, его братъ!
— Господи, помилуй!
— А кто, думаете вы, этотъ идіотъ, что мычитъ и представляется глухонмымъ пришлецомъ среди насъ уже цлыя недли?.. Это самъ Юпитеръ Денлапъ!
Тутъ, я вамъ скажу, раздался уже какой-то вой, во всю свою жизнь вашу, наврное, не видывали вы такого волненія! А Томъ очутился однимъ прыжкомъ около Юпитера, сорвалъ съ него очки и фальшивые бакенбарды, и передъ всми оказался убитый, такой же живой, какъ каждый изъ насъ! А тетя Салли и Бенни принялись со слезами цловать и обнимать дядю Силаса, и до того затормошили его, что онъ растерялся и одурлъ больше, чмъ когда-либо въ жизни, а этимъ уже многое сказано. Потомъ поднялся крикъ:
— Томъ Соуэръ!.. Томъ Соуэръ!.. Молчите вс!.. Пусть онъ продолжаетъ… Томъ Соуэръ!.
Можете представить, какъ это его возносило, потому что ‘не было для него ничего слаще, какъ дйствовать на виду у всхъ, быть героемъ’, по его выраженію. Поэтому, когда все стихло, онъ началъ такъ:
— Остается сказать уже немногое. Когда этотъ человкъ, Брэсъ Денлапъ, доканалъ своимъ преслдованіемъ дядю Силаса до того, что тотъ разумъ потерялъ и позволилъ себ ударить палкой этого другого негодяя — братца, Брэсъ увидалъ въ этомъ подходящій для себя случай. Юпитеръ запрятался въ лсу и, я такъ думаю, сначала они поршили, что онъ воспользуется ночью, чтобы уйти вовсе изъ нашихъ мстъ, а Брэсъ станетъ распространять слухъ, что дядя Силасъ убилъ его и запряталъ куда-нибудь трупъ. Это должно было погубить дядю. Силаса, заставило бы его покинуть наши мста… привело бы, можетъ быть, и къ вислиц, не знаю. Но, когда они нашли подъ смоковницами убитаго человка, то увидали, что можно устроить дло складне. Они не узнали своего брата въ этомъ мертвец, потому что онъ былъ обезображенъ ударами, но ршили переодть его въ лохмотья Юпитера, который перерядился по своему, и потомъ подкупили Джима Нэпъ, Билля Уитерса и прочихъ лжесвидтельствовать на суд… что т и исполнили. Вс они тутъ и опшили теперь, я такъ и предсказывалъ имъ, что почувствуютъ они себя плохо, когда я дойду до конца!
‘Надо сказать, что мы съ Геккомъ Финномъ прибыли на одномъ пароход съ ворами, и убитый разсказывалъ намъ дорогой о брилліантахъ, онъ говорилъ, что т двое непремнно его убьютъ, лишь только найдутъ случай къ тому, мы общали помочь ему спастись по возможности. Мы шли къ смоковницамъ, когда заслышали, что его убиваютъ, но когда, на слдующее утро посл бури, мы ршились пойти въ чащу, то не нашли никого и стали думать, что убійства и не было, можетъ быть. И вдругъ попадается намъ Юпитеръ Денлапъ, переодтый именно такъ, какъ Джэкъ хотлъ это сдлать, мы приняли его за настоящаго Джэка тмъ боле, что онъ мычалъ, какъ глухонмой, а Джэкъ намревался именно разыграть такую роль.
‘Хорошо. Тутъ пошли слухи о томъ, что Юпитеръ убитъ, мы съ Геккомъ принялись искать его одни, когда другіе уже бросили дло, и мы нашли трупъ, чмъ очень гордились. Но дядя Силасъ поразилъ насъ, объявивъ, что это онъ убилъ человка. Мы были въ отчаяніи. Если мы отыскали трупъ, то мы же были обязаны спасти шею дяди Силаса отъ веревки. Но это было нелегкое дло, потому что онъ ни за что не хотлъ, чтобы мы освободили его изъ тюрьмы тмъ же путемъ, какъ нашего стараго негра Джима…
‘Я ломалъ себ голову цлый мсяцъ, придумывая средство спасти дядю Силаса, но ничего у меня не выходило. И даже, идя сегодня сюда, въ судъ, я не запасся ничмъ, ршительно не зналъ, на что можно надяться. Но нечаянно я подмтилъ одну вещь, наведшую меня на мысль… вещь ничтожную, одинъ намекъ, такъ сказать, на которомъ нельзя еще было основываться… Но все же я призадумался, что не мшало мн наблюдать… И пока дядя Силасъ городилъ этотъ вздоръ о томъ, какъ онъ убилъ Юпитера Денлапа, я подмтилъ снова ту штуку, и тогда я вскочилъ и остановилъ его, потому узналъ наврное, что передо мною сидитъ Юпитеръ Денлапъ! Я узналъ его по одной привычк, которую я замтилъ за нимъ, гостя здсь въ прошломъ году… я ея не забылъ.
Онъ остановился и промолчалъ съ минуту, выгадывая снова ‘эффектъ’, какъ я понималъ. Но онъ вдругъ повернулся, какъ бы желая уйти съ эстрады, и проговорилъ съ утомленіемъ и небрежно:
— Вотъ и все, кажется мн.
Ну, я вамъ скажу, какой поднялся гвалтъ! Ршительно вс кричали:
— Что вы примтили?.. Не уходи ты, дьяволенокъ!… Разв можно раззадорить такъ публику и не договорить? Что длалъ Юпитеръ? Какая привычка?
Тому только это и требовалось. Все было подстроено имъ для ‘эффекта’. Уходить! Да его не стащили бы съ эстрады и воловьимъ ярмомъ!
— О, совершенные пустяки!— отвтилъ онъ публик.— Видите ли, мн показалось, что его взволновало немного то обстоятельство, что дядя Силасъ лзетъ такъ упорно самъ въ петлю,. настаивая на убійств, котораго вовсе не совершалъ. И волненіе его возростало все боле и боле, а я не переставалъ наблюдать за нимъ, не показывая виду… И вдругъ я замтилъ, что пальцы у него начинаютъ шевелиться, лвая рука поднимается… и онъ чертитъ крестики у себя на щек… Тутъ я его и поймалъ!
Какой тутъ поднялся опять крикъ, шумъ, топанье, битье въ ладоши! Томъ Соуэръ былъ счастливъ и гордъ до того, что не зналъ, что и длать съ собою. Судья нагнулся изъ-за всего стола и спросилъ:
— Милый мой, вы были лично свидтелемъ всхъ подробностей этого ужаснаго замысла, всей этой трагедіи, которую вы описываете?
— Нтъ, ваша милость, я не видалъ ничего.
— Ничего не видали? Какъ-же такъ? Вы разсказывали все, точно оно происходило передъ вашими глазами. Какимъ образомъ вы могли?..
Томъ возразилъ самымъ равнодушнымъ тономъ:
— О, просто подмчая то и другое и сопоставляя вмст подобныя наблюденія… маленькое ‘сыщицкое’ дло, ваша милость, на это всякій способенъ.
— Вотъ уже нтъ! И два человка изъ милліона не додумались бы до этого. Вы замчательный малый!
Тутъ вс начали снова чествовать Тома, а онъ… Ну, онъ не продалъ бы такой минуты за цлый серебряный рудникъ. Судья сказалъ ему, однако:
— Но вы уврены, что не обманулись ни въ чемъ при вашемъ разсказ?
— Совершенно увренъ, ваша милость. Брэсъ Денлапъ тутъ передъ вами: пусть онъ попытается опровергнуть свое участіе въ дл, если онъ хочетъ рискнуть, я обязуюсь заставить его раскаяться, если онъ сдлалъ эту попытку… Вы видите, онъ и не шелохнется. И братъ его тоже… и т четыре свидтеля, которые лгали за деньги передъ судомъ, тоже сидятъ смирнехонько. А что касается самого дяди Силаса, ему нечего соваться впередъ, я не поврю ему, хотя онъ присягнетъ!
Вс даже расхохотались при этомъ, и самъ судья не могъ удержаться отъ смха. Томъ расцвлъ, что твоя радуга! Но когда снова все стихло, онъ взглянулъ на судью и сказалъ:
— Ваша милость, а въ зал-то воръ.
— Воръ?
— Да, сэръ. И при немъ т брилліанты, что стоятъ двнадцать тысячъ долларовъ.
Господи Боже, что тутъ началось! Вс орали:
— Кто такой? Кто?.. Указать его!..
А судья произнесъ:
— Томъ Соуэръ, укажите вора. Шерифъ, арестуйте его. Кто же онъ?
— А вотъ этотъ недавній покойникъ, Юпитеръ Денлапъ,— сказалъ Томъ.
Снова все такъ и загремло отъ изумленія и неожиданности, но Юпитеръ, который и такъ былъ достаточно озадаченъ, тутъ уже совершенно окаменлъ отъ ужаса, потомъ сталъ вопить со слезами:— Это уже неправда! Ваша милость, зачмъ же такая напасть? Я довольно худъ и безъ этого! Въ остальномъ я винюсь. Брэсъ меня уговорилъ, общалъ обогатить меня посл… и я согласился, сдлалъ все, теперь очень жалю о томъ, впутался и самъ не радъ… Но я не кралъ брилліантовъ… Прирости мн на тст, если я сдлалъ это! Пусть шерифъ обыщетъ меня.
— Ваша милость,— сказалъ Томъ,— называть воромъ будетъ неправильно. Я это докажу. Онъ укралъ брилліанты, но самъ не зная того. Онъ укралъ ихъ съ своего мертваго брата Джэка, посл того какъ Джэкъ укралъ ихъ у тхъ двухъ воровъ, но Юпитеръ не подозрвалъ, что крадетъ и ходитъ съ ними такъ цлый мсяцъ. Да, сэръ, онъ таскаетъ при себ цнностей на двнадцать тысячъ долларовъ… такое богатство!., и расхаживаетъ между нами, какъ бднякъ. Брилліанты и теперь при немъ, ваша милость.
— Обыскать его, шерифъ,— приказалъ судья.
Ну, сэръ, шерифъ принялся обшаривать Юпитера сверху и до низу, осмотрлъ его шляпу, чулки, сапоги, всякій шовъ… Томъ оставался спокоенъ, подготовляя новый ‘эффектъ’. Наконецъ, шерифъ объявилъ, что ничего нтъ, вс были этимъ недовольны, а Юпитеръ сказалъ:
— Что взяли? Я говорилъ вамъ!
А судья проговорилъ съ своей стороны:
— На этотъ разъ, вы, кажется, ошиблись, мой милый.
Томъ сталъ въ эффектную позу и какъ будто совершенно углубился въ раздумье, почесывая себ затылокъ, потомъ вдругъ оживился и говоритъ:
— О, что это я!.. Совсмъ было позабылъ.
Это онъ вралъ, я знаю это. Онъ продолжалъ:
— Не сдлаетъ ли кто-нибудь мн удовольствіе одолжить мн., маленькую отвертку? Въ саквояж вашего брата, который вы стащили, Юпитеръ, была отвертка, но она врно теперь не при васъ.
— Нтъ ее у меня. Она была мн не нужна и я отдалъ ее.
— Потому что вы не знали, на что она можетъ пригодиться.
У кого-то въ толп нашлась отвертка и когда ее передали изъ. рукъ въ руки, черезъ вс головы, Тому, онъ сказалъ Юпитеру, на которомъ были сапоги Джэка:
— Поставьте ногу на этотъ стулъ…— а самъ сталъ на колни и принялся отвинчивать металлическую пластинку отъ его каблука… Вс такъ и ждали, что будетъ. А когда Томъ вытащилъ огромный брилліантъ, поднялъ его вверхъ и сталъ поворачивать, во вс стороны, заставляя его сверкать и горть на солнц, у всхъ даже дыханіе перехватило, а Юпитеръ совсмъ носъ повсилъ. Когда же Томъ досталъ и второй брилліантъ, Юпитеръ пріунылъ окончательно. Еще бы! Онъ думалъ теперь, какъ бы онъ могъ уйти и зажить богато и независимо гд-нибудь на чужой сторон, если бы только ему посчастливилось догадаться о томъ, зачмъ лежала въ саквояж отвертка! Да, было чему подивиться, вс ахали, и Томъ достигъ апогея славы. Судья взялъ брилліанты, всталъ съ мста, сдвинулъ себ очки на лобъ, прокашлялъ и сказалъ:
— Я сохраню эти каменья и извщу о находк владльцевъ. И когда они пришлютъ за ними, я съ дйствительнымъ удовольствіемъ передамъ вамъ дв тысячи долларовъ, которыя вы заслужили. Но вы заслужили, сверхъ того, самую глубокую и искреннюю признательность здшняго общества за то, что избавили цлую невинную семью отъ незаслуженнаго горя и позора, спасли добраго и почтеннаго человка отъ казни и предоставили осужденію и кар закона гнуснаго и жестокаго злодя съ его несчастными клевретами!
Вотъ, сэръ, если бы къ этому оказался еще духовой оркестръ, чтобы проиграть тушъ, штука вышла бы вполн законченная. Томъ Соуэръ былъ того же мннія.
Шерифъ забралъ Брэса Денлапа и его шайку. Въ слдующемъ мсяц ихъ судили и приговорили въ тюрьму. Вс обыватели стали опять ходить въ старенькую церковь дяди Силаса, любили и ласкали его и всю его семью попрежнему, не знали чмъ и угодить имъ, а дядя Силасъ говорилъ снова свои несвязныя, безтолковыя, глупенькія проповди, перепутывая передъ вами все такъ, что вамъ трудно было даже найти къ себ дорогу домой среди благо дня. Но прихожане длали видъ, что лучше и краснорчиве этихъ проповдей ничего и не слыхивали, они слушали ихъ, плача отъ жалости и любви, хотя, клянусь, я едва выдерживалъ и вс мозги, какіе, у меня только есть, сбивались просто въ какой-то комокъ, но дало-но-малу эта общая любовь возвратила старику его разсудокъ и у него въ череп все поустроилось попрежнему,— что не можетъ быть сочтено за лесть съ моей стороны. Такимъ образомъ, вся семья была счастлива, что твои птички, а какъ уже вс любили Тома, какъ были признательны ему и мн тоже, хотя я тутъ былъ ни при чемъ, но когда прибыли дв тысячи долларовъ, Томъ Соуэръ отдалъ половину ихъ мн и никому не сказалъ этого, что меня не удивило: я хорошо его зналъ.

КОНЕЦЪ.

Твен Марк
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Похождения Гекльберри Финна, Твен Марк, Год: 1884
  2. Том Соуер за границей, Твен Марк, Год: 1894
  3. Похождения Тома Сойера, Твен Марк, Год: 1876
  4. Похождения Тома Сойера, Твен Марк, Год: 1876
  5. Маленькие женщины или Детство четырех сестер, Олкотт Луиза, Год: 1868
  6. Неделя маленькой Маргариты, Французская_литература, Год: 1841
  7. Уличный бродяжка, Женевре А., Год: 1897
  8. История о гномах и о сиротке Марисе, Конопницкая Мария, Год: 1896
Электронная библиотека