ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
РАЗСКАЗЫ О ХОРОШИХЪ ЛЮДЯХЪ.
VI.
ИСКУСЪ
——
Искус, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Изъ простыхъ мужиковъ поднялся Конъ Конычъ, откупился на волю, пріхалъ съ женою въ уздный городъ и началъ торговать хлбомъ. Также арендовалъ онъ фруктовые сады, собиралъ ягоды, яблоки и посылалъ ихъ на продажу въ Петербургъ и въ Москву. Жена Кона Коныча была бездтна, прожила съ нимъ двадцать пять лтъ и, въ одинъ прекрасный день повъ съ аппетитомъ буженинки, слегла въ постель, двое сутокъ лечилась: пила какую-то лекарственную воду, по совту приходскаго дьячка съла три наговоренныя бумажки съ таиственными надписями и умерла. Посл смерти сожительницы, Конъ Конычъ вдовствовалъ пять лтъ, а на шестой годъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, задумалъ погубить чужой вкъ и женился.
Алена Ивановна, его вторая жена, среди купечества своего города слыла за первую красавицу,— статная, полная, блая и румяная, какъ кровь съ молокомъ. Алена Ивановна была сирота, до замужества жила у своихъ дальнихъ родственниковъ, по принужденію которыхъ и вышла замужъ за Кона Коныча. Конъ Конычъ взялъ ее безъ приданаго и единственно только за ея красоту, былъ ревнивъ, придирчивъ и хотя баловалъ ее, дарилъ ей дорогіе наряды, кольца, серги, но подчасъ, разсердись, корилъ ее безприданствомъ и бдностью и то тмъ, то другимъ изъ молодыхъ мужчинъ. Обыкновенно это всегда бывало въ праздничные дни. Пойдетъ ли Конъ Конычъ съ женою къ обдн, выйдетъ ли изъ церкви по окончаніи службы, городскіе парни ужь тутъ какъ тутъ: почтительно и съ улыбкой кланяются Ален Ивановн, идутъ слдомъ и провожаютъ до воротъ и чуть не въ глаза смются самому старику. Придя домой, Конъ Конычъ разражался надъ женой бранью и попреками:
— Какъ есть голую я тебя взялъ, безприданницу! Послднюю юбчонку, наволочку на подушку и ту на свои кровныя сдлалъ, а ты этого ничего не чувствуешь и рыло отъ меня воротишь, говорилъ онъ жен.— Парни проходу не даютъ, такъ стаей, какъ за собакой какой, прости Господи, и бгаютъ.
Незлобная. Алена Иванова плакала, тосковала и молчала.
Рзвая и веселая отъ природы, она совсмъ измнилась въ замужеств и лишь изрдка проглядывалъ въ ней ея прежній живой характеръ. Мужу она была врна, и даже жалла, что у ней нтъ дтей. Чего-чего только она не длала, чтобы имть ихъ: и наговореныя ладонки носила на груди, и на богомолье ходила, и обты на себя накладывала, но тщетно. Ребенкомъ она думала разогнать тоску, въ материнской любви къ нему забыть свое несравненное, а подъ часъ и горькое положеніе.
А мужъ становился между тмъ все ревниве и ревниве, ревность его дошла до какой-то болзни и онъ ршился на небывалый дикій поступокъ,— ршился, сдлать жен искусъ.
Было будничное утро. Въ чистой комнат у стола, на которомъ лежали счеты, бирки, дв изодранныя счетныя книги и банка изъ-подъ духовъ, съ налитыми въ ней чернилами, сидлъ Конъ Конычъ. Онъ былъ въ розовой ситцевой рубах, опоясанной пояскомъ съ молитвой, и въ высокихъ сапогахъ. Жарко, мухи жужжатъ и не даютъ покоя. Кисейныя занавски на окнахъ спущены, но солнце сквозитъ сквозь нихъ и отражается на сдой бород хозяина и на часахъ съ расписнымъ циферблатомъ. Передъ Кономъ Конычемъ стоитъ его молодецъ Сергй. Уже по виду видно, что лихой малый. Статный, кудрявый, съ чуть пробивающейся бородкой и съ серебрянною серьгою въ ух. На немъ красная кумачная рубаха, плисовые шаровары, атласный черный жилетъ съ бронзовыми пуговицами и дутые сапоги.
Между Кономъ Конычемъ и Сергемъ шелъ слдующій разговоръ.
— Ты, Сергй, парень хорошій, работящій, говорилъ Конъ Конычъ:— я тебя завсегда другимъ молодцамъ въ примръ ставлю. Вотъ прошлый годъ на рекрута теб помогъ и не жалю, потому что ежели ты мн еще не заслужилъ, такъ заслужишь. Заслужишь вдь?
— Это конечно. Какъ же безъ этого? отвчалъ Сергй и тряхнулъ кудрями.
— Ну такъ вотъ я и говорю…. Одно, пьешь ты подъ часъ безобразно.
— Это, Конъ Конычъ, когда съ пріятелями ежели….
— Ну да я ничего, не ругаю тебя, а только такъ. Хочешь водки, такъ выпьемъ по стаканчику?
— Да ужь и не знаю…. Нтъ, спасибо, не стану пить.
— А ты выпей прежде, да лотомъ и говори спасибо.
Конъ Конычъ подошелъ къ окну и снялъ съ подоконника бутылку настойки, которая стояла на солнц.
— Вотъ мы новую съ тобой почнемъ, попробуемъ — дошла она, или нтъ. Кажись, что должна дойти, недлю на солнц стоитъ.
Хозяинъ и молодецъ выпили по стаканчику настойки. Молодецъ недоумвалъ.
‘Что за оказія, что онъ меня умасливаетъ?’ думалъ онъ.
— Ну такъ вотъ что, Сергй, началъ опять Конъ Конычъ.— Хочу я тебя объ одномъ дл спросить. Я тебя потому это спрашиваю, что мы вотъ теперь съ тобой говоримъ по душ, поблагодушествовали по малости и все эдакое. Скажи ты мн, какъ есть, не бойся, говори прямо. Не замчалъ ли ты эдакъ чего за Аленой Ивановной?
— Это то есть какъ?
— Ну тамъ насчетъ шелопаевъ какихъ… Не прихвостничаетъ ли кто за ней. Конечно, я ей врю, это все пустое дло, только такъ, изъ любопытства знать хочется.
— Насчетъ этого, Конъ Конычъ, ничего не могу сказать, потому не знаю. Только я одно скажу, ежели бы мы тепереча замтили что, такъ ужь этотъ человкъ пропадай, безъ пардону бы ноги обломали.
— Это-то я знаю, за вами я какъ за каменной стной, а я думалъ, ты тамъ по трактирамъ да по кабакамъ шляешься, не въ обезсудъ теб говорю, а такъ къ слову, такъ думаю — не слышалъ ли чего.
— Нтъ, ничего не слыхалъ, врать не буду. А то вотъ какъ-то тутъ въ праздникъ играли мы на соборной оград въ орлянку, такъ Шанька, Семена Криваго сынъ, ругалъ тебя и Алену Ивановну помянулъ.
— Что же онъ говорилъ? Сказывай, не бойся!
— Не на руки, говоритъ, Адена Ивановна досталась, оченно, говоритъ, ее жалко… Этотъ, говоритъ, старый дьяволъ,— это онъ про тебя,— залъ ее совсмъ. Потомъ вынулъ двугривенный, да и говоритъ: э, говоритъ, на счастье Алены Ивановны распрекрасной!
— Ну а ты ничего не замчалъ, у него съ ней ничего нтъ? Не пялитъ онъ свои буркалы на наши окна?
— Гд же, Конъ Конычъ, помилуй! Нешто онъ можетъ? Да хоть бы и пялилъ, такъ нешто Алена Ивановна можетъ на него польститься? Вдь у него рожа,— какъ терка рябая. Плюнь и не думай, человкъ — мразь и вниманія не стоющій.
— Нтъ, я такъ только.
Конъ Конычъ всталъ со стула, высморкался въ уголъ и прошелся по комнат.
— А что, ежели бы вотъ къ ней такой парень, какъ ты, подластился, снова началъ онъ: — такъ тогда бы она, пожалуй, и сама на шею бросилась. Вдь ты, Сергй, парень-бестія, ты, я думаю, на своемъ вку не одну двку со слезами да съ прибылью оставилъ
Сергй осклабился, тряхнулъ кудрями и подперъ руку въ бокъ.
— Ужь это съ тмъ возьмите, годъ носите, и починка даромъ! проговорилъ онъ самодовольно.— Это когда я въ Ярославл жилъ, такъ за мной три двки слдомъ бгали. Отъ одной я ухожу эдакъ разъ, а отецъ ейный къ заутрени идетъ, увидалъ меня, схватилъ полно, да какъ пуститъ. Хорошо еще, что хоть въ мягкое мсто попало, а то бы на вкъ калкой остался. Посл и то шесть банокъ приставилъ, кровь спущалъ.
— Молодецъ! Что говорить, лихой парень! Ты мн только услужи… Вотъ я теб сейчасъ скажу — въ чемъ, а я теб за это невсту высватаю. Хоть, племянницу Анютку за тебя выдамъ? Пятьсотъ рублемъ и приданаго за ней.
— Шутить изволите, Конъ Конычъ… Гд ужь намъ на такихъ коняхъ кататься.
— Какія тутъ шутки, это врно. Ну вотъ выпей еще стакашекъ, да я теб и скажу, въ чемъ дло.
Сергй выпилъ.
— Видишь ты, въ чемъ дло. Сомнніе меня беретъ, думаю я все, день и ночь думаю, что Алена безпремнно съ кмъ нибудь изъ парней хороводится. А ужь ежели она и не хороводится, такъ покажись ей мало мала приглядный парень, такъ ужь она къ нему на шею такъ и бросится. Хочу я ей искусъ сдлать, а искусъ этотъ будешь ты. Захороводь ты ее, снюхайся съ ней, поддастся она на тебя, тогда ужь я и буду знать, что она за человкъ есть. Ходитъ, что-ли? То есть это какъ, облюбить ёе, что-ли?
— Тсъ, нтъ, братъ, ты этого не моги.
— Ну такъ ты, Конъ Конычъ, говори толкомъ.
— Одно слово,— подласться къ ней, войди въ душу, вызови ее въ садъ на свиданье, а меня подведи подъ это дло, чтобъ я видлъ. Можешь, что-ли?
— Отчего же не мочь, это можно, съ разстановкой и обдуманно отвчалъ Сергй:— только смотри, хозяинъ, чтобъ потомъ не каяться, потому, что она посл этого, пожалуй, за мной бгать станетъ. Мн ужь это не въ первянку.
— Не бойся, не побжитъ. Посл этого я ужь ей дурь-то всю выбью… Такъ варгань, да и длу конецъ!
Сергй почесалъ затылокъ.
— Такъ-то это все такъ, Конъ Конычъ, только что ты мн за труды положишь?
— Да вотъ Анюшку за тебя выдамъ.
— Да вдь это журавль въ неб, а ты мн дай синицу въ руки.
— Какого же еще теб рожна нужно? И этого довольно. Ну, сапоги дамъ, совсмъ новые, только разъ и надвалъ ихъ, да малы мн, а теб въ самый разъ будутъ.
— Сапоги сапогами, а дай ты мн пятнадцать рублей…
— Нтъ, братъ Сергй, ужъ ты больно жирно хочешь.
— Конъ Конычъ, посуди самъ, ужъ это дло такое. Нешто на это дло кто установлялъ цну? Ужъ тутъ, значитъ, какъ по согласію.
— Ну вотъ что… Бери ты три рубли, и въ придачу къ тому, гармонику теб куплю на базар:
— Не возьму меньше. Вдь какъ хочешь, я тутъ грхъ на душу принимаю, было бы изъ чего…
— Ну вотъ что, Сергй, возьми синенькую, вдь я теб, можетъ статься, въ чемъ и пригожусь. Пять рублевъ, сапоги и гармоника.
— Маклачишь ты, хозяинъ, ну да ужь давай деньги!
Торгъ былъ заключенъ. Выдавъ Сергю деньги, Конъ Конычъ примолвилъ.
— Только, смотри, молчокъ. Ты да я, насъ двое, и больше пусть никто не знаетъ.
— Да ужь ладно! Умретъ! Какъ камень въ воду! Ну, а залоги?
Конъ Конычъ вынесъ и сапоги.
На другой день посл заговора съ хозяиномъ Сергй началъ ухаживать за Аленой Ивановной. Ухаживаніе его началось съ того, что онъ при встрч съ ней ругалъ хозяина и шепталъ ей на ухо: ‘Эки вы распрекрасныя, Алена Ивановна, залъ васъ вашъ аспидъ совсмъ’. На эти олова Алена Ивановна улыбалась и говорила:
— Молчи, Сергй: узнаетъ Конъ Конычъ, такъ теб бда будетъ, да и мн достанется, что я, эдакія рчи слушаю.
Дня черезъ два Сергй, встртясь съ Аленой Ивановной, вздохнулъ и сказалъ:
— Жисть бы, кажется, отдалъ, кабы меня эдакая кралечка полюбила!
Алена Ивановна зардлась какъ маковъ цвтъ и промолчала.
‘Молчитъ,— значитъ, подается’, подумалъ Сергй и пошелъ еще дале. Что, думала Алена Ивановна?— неизвстно. Естественное дло, что ей, какъ молодой женщин, рдко слышавшей ласковое слово и не видавшей ни чьихъ ласкъ, кром старика мужа, нравилось, что за ней ухаживаютъ. Къ тому же, Сергй былъ красивый малый, въ немъ такъ и видлась здоровая кипучая жизнь.
Былъ часъ шестой вечера. Солнце пекло. Кона Коныча не было дома. Алена Ивановна напилась чаю, накинула на голову цвтной платокъ и вышла погулять въ садъ. Сегодня Алена Ивановна была что-то особенно весела. Сла она въ кусты красной смородины, тихонько запла псню и стала собирать красныя сплыя ягоды. Хорошо, прохладно таково въ кустахъ, смородинный листъ разливаетъ запахъ и нжитъ обоняніе, въ трав трещатъ кузнечики и сдлалось на душ у Алены Ивановны легко, отрадно. Быть можетъ, она вспомнила свое дтство и свои двичьи годы. Понабравъ ягодъ, Алена Ивановна перестала пть, прилегла на траву и начала сть смородину. Вдругъ послышался шелестъ травы. Она вздрогнула.
— Кто тутъ? окликнула она.— Конъ Конычъ, это вы?
— Не въ такту-съ попали, Совсмъ другой… послышался голосъ.
— Это ты, Сергй?
— Онъ самый и есть, отвчалъ Сергй, показываясь.— Съ какой смолой, съ какимъ варомъ, съ какимъ товаромъ, съ холоднымъ, или съ горячимъ?
— Что теб, Сергй?
— Ничего-съ. Вотъ вашей псни заслушался. Что же вы, Алена Ивановна, замолчали? Продолжайте. Или ужь я такое пугало, что всхъ пугаю?
— Я и не испугалась тебя, я еще до тебя пть кончила. Видишь, теперь мъ ягоды, а разв можно въ одно время и пть и сть?
— А мн-то, Алена Ивановна, дадите ягодокъ? Поподчуйте.
— Бери. Разв мало кустовъ-то. У насъ на это запрету, нтъ.
— А вы мн изъ своихъ сахарныхъ ручекъ пожалуйте! Съ пребольшущимъ пріятствомъ съмъ.
— Ну вотъ бери, да и уходи съ Богомъ! Проговорила она, подавая ему горсть смородины…
— Зачмъ уходить, мы еще погодимъ, маленько. Вы споете, а я послушаю. Когда вы поете, Алена Ивановна, такъ меня словно кто бархатомъ по сердцу гладитъ. Ей-Богу-съ.
— Ступай лучше, Сергй, уходи отъ грха. Неравно Конъ Конычъ придетъ,— бда тогда. Ты вдь ужь знаешь его.
— Еще бъ не знать такого сахара. Только онъ не скоро придетъ: онъ пошелъ на берегъ Силверсту Потапычу хлбъ продавать. Начнутъ магарычи пить, да и захороводется. Такъ такъ-то-съ, Алена Ивановна… А я вотъ, тутъ посижу съ вами да трубочку покурю. Не осерчаете? Можно?
— Курить-то ты кури, только уходи Бога ради.
— Уйду, время будетъ. Эхъ, Алена Ивановна, такія вы распрекрасныя, сахарныя, а за такимъ старикомъ замужемъ, сказалъ Сергй, слъ на траву противъ нея, вытащилъ изъ-за голенищи трубку, выскъ огня и закурилъ ее.
Алена Ивановна поднялась съ мста.
— Куда же вы! Погодите.
— Домой пойду. Чтожь, коли ты моей погибели хочешь и со мной сидишь, такъ ужъ лучше я уйду. Конъ Конычъ, и ничего-то не видя, и то меня подомъ стъ, а ужъ какъ слышитъ, что я съ тобой въ саду была да такія рчи слушала, такъ ужъ тогда меня со свту сживетъ.
— Алена Ивановна останьтесь. Нешто эдакого время скоро дождешься! Алена Ивановна, сядемъ рядкомъ, да потолкуемъ ладкомъ!
Сергй дернулъ ее за платье. Алена Ивановна вздрогнула и покраснла.
— Экой ты бдовой какой, Сергй, проговорила она, немного погоди, и сла недалеко отъ него на траву.
Сергй потихоньку подвинулся къ ней.
— Къ чему же ты подвигаешься, сиди такъ. Видишь ты, какой Фома — большая крона.
— Поближе къ вамъ лучше будетъ, повольготне.
— Ужъ ты гораздъ лясы-то точить, я знаю. Ну объ чемъ же мы говорить будемъ!
— Да что Богъ на душу положить, о томъ и говорить будемъ. Примрно хоть объ томъ, что вы краше всхъ въ город, что взглянете, такъ рублемъ подарите…
— Все-то ты врешь! Теб повришь, такъ трехъ дней по проживешь, проговорила Алена Ивановна, самодовольно улыбнувшись.
— Отчего бы мн и но врить, нешто я подлецъ какой, или голь кабацкая.
— Говори вотъ объ чемъ: какъ тебя двушки любили, какъ ты такъ въ своемъ город жилъ…
— Да ужъ объ этомъ говорить нечего, это дло извстною, а я валъ лучше то скажу, чего вы не знаете, Э, да что тутъ огорода городятъ, да проселкомъ здити! Пропадай все пропадомъ! Алена Ивановна, полюбите меня!
Что ты, что ты! съ испугомъ и торопливымъ шопотомъ заговорила Алена Ивановна и быстро поднялась съ травы.— Что ты, Сергй, какія несообразныя, вещи говоришь! Господь съ тобой! Вдь я замужняя… Молчи, пожалуста, неравно кто услышитъ… Прощай!
Сергй всталъ съ мста и пошелъ за ней вслдъ.
— А что-жъ что замужняя, нешто замужнія не гуляютъ? Будто ужъ замужемъ, такъ и жить не надо? Алена Ивановна, погодите, постойте!
Онъ взялъ ее за платье. Она остановилась.
— А ужъ какъ гуляли бы мы тогда! Рай красный, вотъ какъ! Полноте, Алена Ивановна, тутъ и зазорнаго ничего не будетъ. Буду знать я да вы.
Сергй выбросилъ изъ рта на траву трубку и обнялъ Алену Ивавовну. Она не вырывалась отъ него.
И послышались поцлуи и шопотъ.
— Пусти меня, Сергй, сейчасъ Конъ Конычъ придетъ. Бда тогда! шептала Алена Ивановна.
Вечеромъ того же дня Сергй, поужинавъ, ложился на сновалъ спать и думалъ:
‘Таперича мн и подвести подъ Кона Коныча можно, когда только вздумается, а я еще погожу. Зачмъ лакомый кусокъ изо рта отдавать? Похоровожусь съ ней недльку, другую, а тамъ, какъ надостъ, такъ и подведу. Дуракъ и старикъ-то, меня только надоумилъ.’
У воротъ раздался стукъ.
— Кузьма, отворяй ворота, хозяинъ пріхалъ! крикнулъ Сергй другому молодцу.
Кузьма выругался и ползъ съ сновала.
‘А важная краля, погулять съ ней можно,’ думалъ Сергй, зарываясь въ душистое сно, и началъ засыать.
Прошла недля.
— Ну что, какъ дла? спросилъ ражъ Конъ Конычъ Сергя.
— Да еще все плохо, хозяинъ,— не поддается.
— Ну и слава Богу, а ты поналягъ еще.
— Да ужь за нами дло не станетъ. Поналягемъ, будьте покойны.
— То-то смотри. Взялся за гужъ, такъ не говори, что не дюжъ.
А Сергй между тмъ миловался да гулялъ съ молодой хозяйкой.
Приходило ему въ голову и совсмъ молчать, вовсе не подводить Кона Коныча, а такъ замять дло, однажды онъ даже хотлъ разсказать Ален Ивановн о заговор, но почему-то умолчалъ.
Разъ какъ-то Конъ Конычъ опять спросилъ Сергя объ успх.
— Да ни-то, ни се, середка на половин. Погоди, куда теб торопиться, отвчалъ Сергй.
— Ахъ ты горечь! Теперь я вижу, что ты парень-то лыкомъ шитый, а еще бахвалился мн. за мной три двки слдомъ бгали! Все-то ты вралъ, собачій сынъ.
Сергй обидлся.
— За что жъ ты ругаешься, хозяинъ? проговорилъ онъ.— Можетъ, я для тебя же все длаю, а ты все дразнишься.
Его взяло зло, что хозяинъ усомнился въ его сил, и онъ ршился показать, что онъ за человкъ есть.
— А что дашь?— покажу штуку! Дашь посл того, какъ что увидишь, десять рублевъ?
— Дамъ.
— Ну такъ завтра передъ ужиномъ увидишь. Вызжай завтра часовъ эдакъ семь со двора, и скажи, что къ ужину не воротишься, а часовъ въ восемь и нагрянь.
— Ладно. А гд ты съ нею будешь?
— Въ саду около смородинныхъ кустовъ. Только, смотри, не обмани насчетъ десяти-то рублевъ.
— Ну вотъ еще…
Хозяинъ и прикащикъ разошлись.
Весь остатокъ этого дня и всю ночь бдная Алена Ивановна проплакала. Конъ Конычъ былъ сварливъ какъ зврь, придирался къ ней, ругалъ ее и даже побилъ два раза.
На другой день Сергй увидалъ Алену Ивановну въ то время, когда она шла на погребъ за сливками. Завидя ее, онъ залихватски зашагалъ по направленію къ ней и еще издали улыбался.
— Разспрекрасные заплаканные глазыньки, началъ онъ.— Эхъ, хозяюшка, сердце надрывается, на васъ глядючи… Придешь, чтоли, передъ ужиномъ душу-то отвести? проговорилъ онъ скороговоркой.— Самъ удетъ сегодня въ Завихляево хлбъ покупать, давеча ругалъ Кузьму, такъ сказывалъ.
— Не до тебя мн теперь, Сергй, ей-Богу, не до тебя, отвчала Алена Ивановна.— Уйди ты, пожалуста, не разговаривай со мной… хуже звря лютаго вчера онъ былъ.
— А когда же онъ лучше-то былъ? Цпной песъ, такъ ужь псомъ и будетъ, въ голубя не оборотится. Такъ придешь?
— Не знаю, право…
— Кто жъ знаетъ-то? Говори: да, иль нтъ, да и длу конецъ!
— Приду, приду, отойди ты отъ меня только Бога ради, торопливо проговорила Алена Ивановна и начала спускаться въ погребъ.
‘Ахъ ты Катя, Катя, Катя,
Пойдемъ во царевъ кабакъ,
Сладкой водкой угощу,
Поцлуемъ подслащу’.
Напвалъ тихонько Сергй, отходи отъ погреба, остановился около цпной собаки, подразнилъ ее, ткнулъ ногой, потомъ поднялъ съ земли валявшійся черепокъ и высоко швырнулъ его черезъ заборъ на улицу.
Часовъ въ семь вечера Конъ Конычъ запрегъ лошадь и ухалъ, сказавъ, что воротится завтра поутру, а между тмъ объхалъ улицы дв, завернулъ на зады и остановился около частокола своего сада, привязалъ лошадь, перелзъ въ садъ и залегъ въ кустахъ. Сергй былъ въ саду и подрзывалъ сухія сучья у яблонь. Конъ Конычъ недолго ждалъ, скоро показалась Алена Ивановна, и подошла къ Сергю.
— Что долго? Аль по самомъ скучала, что эдакое золото ухало? обратился къ ней Сергй.— Ну цлуй, чтоль!..
Кона Конича такъ и взорвало.
— Стой, стой, не смть! закричалъ онъ, поднявшись съ травы, и бросился на жену.— Ахъ ты сволочь несчастная! заревлъ онъ, схвативъ ее.— Такъ такъ-то ты! Къ полюбовникамъ ходить! Такъ я покажу теб мерзавк!
Алена Ивановна вырвалась отъ мужа и бросилась къ Сергю.
— Ну, хозяинъ, пока я здсь, такъ не трожь ее! сохранилъ свое достоинство Сергй.
— Что, что?! закричалъ Конъ Конычъ.— Эй, молодцы! Кузьма! Петръ! Скоре сюда! Живо!
Молодцы, мрившіе на двор рожь, прибжали на крикъ хозяина.
— Бейте Сережку! Бейте его каналью! Бейте его мерзавца! кричалъ Конъ Конычъ.
Сергй выпустилъ изъ рукъ Алену Ивановну, она такъ и рухнулась на траву.
— Хозяинъ, за что это? Помилуй… Окрестись лучиной! Иль ты блены обълся! говорилъ онъ.
Молодцы недоумвали.
— Что стали? Бейте его! кричалъ побагроввшій отъ злоба хозяинъ.
Сергй, видя, что дло не въ шутку, бросился бжать.
— Держите его! Держите его мерзавца!
Молодца погнались за Сергемъ, онъ отъ нихъ, выбжалъ на дворъ, выскочилъ въ калитку и очутился на улиц.
Конъ Конычъ до того разсвирплъ, что приказалъ молодцамъ вс Сергевы вещи выбросить на улицу.
— Чтобы и духу его, анафемы, здсь не было! говорилъ онъ.
И полетли на улицу пожитки Сергя: тулупъ, подушка, войлокъ, гармоника, сапоги, рубашки и прочее.
Сергй все это сбиралъ въ кучу и переругивался съ стоящимъ у открытаго окна Кономъ Конычемъ. Ему все еще не врилось, онъ думалъ, что это только комедія и разъигрывается, какъ говорится, для прилику. Онъ подошелъ въ окну.
— Чтожь, хозяинъ, можетъ, ты это все въ шутку, такъ ужь пора покончить. Слышь, дай же десять рублевъ, вдь я свое дло какъ есть справилъ.
— Прочь! закричалъ Бонъ Бонычъ, и швырнулъ въ Сергя стоявшимъ на окн поддонникомъ отъ цвточнаго горшка.
Сергй уклонился.
— Нтъ, хозяинъ, ужь это, братъ, не шутка… Я и самъ пустить-то умю… Говори послднее слово: не дашь десять рублевъ?
— Не дамъ.
— И Анютку не выдашь за меня?
— Нтъ, нтъ! Долой отъ моего дома, пока по шеямъ палками де спровадили!
— Не придется, и самъ уйду, только ты меня помнить будешь!
— Въ острогъ я тебя мерзавца упрячу! Тысячу рублевъ не пожалю, а ужь ты посидишь. у меня въ острог!
— Ну такъ вотъ теб и мое послднее слово, хозяинъ: надулъ ты меня, да на кон не объхалъ. Я жь теб солоно придусь. Прощай! Счастливо!
Сергй собралъ свои пожитки и пошелъ по улиц.
— Что разъярился, Конъ Конычъ? Съ чего такъ? спрашивали сосди.
— Да Сережка каналья чуть было не обокралъ меня совсмъ!
— Какъ такъ? Скажи на милость!
И Конъ Конычъ принимался сочинять исторію, какъ онъ поймалъ молодца въ то время, когда тотъ тащилъ къ частоколу куль ржи и намревался его перекинуть сообщникамъ.
Сергй сдержалъ слово и дйствительно солоно пришелся хозяину. Въ туже ночь онъ вымазалъ дегтемъ вс ворота у дома Кона Коныча.
Поутру Конъ Конычъ проснулся и подошелъ къ окну. Напротивъ дома на улиц стоялъ- народъ, о чемъ-то толковалъ и указывалъ на заборъ. Конъ Конычъ вышелъ на улицу, взглянулъ на ворота, да такъ и обмеръ. Не только что ворота, но даже и заборъ былъ вымазанъ дегтемъ.
— Ништо ему старому хрычу, не женись на молодой, говорилъ какой-то парень безъ шапки, въ рваной рубах и въ опоркахъ на босу ногу.— Ужь это завсегда такъ бываетъ, братцы, коли старикъ на молодой женится.
— Ужь это какъ есть, соглашался другой.— Теперича и терпи позоръ. Нешто деготь-то скоро отскоблишь?.. Да хоть и отскоблишь, все одно, вс знать будутъ, одинъ отъ другаго, а такъ и пойдетъ!..
— Скажи на милость, съ кмъ бы это она слюбилась?
— А какъ тутъ узнать, нешто у бабы что узнаешь? Баба вдь упряма, иную хоть ты заржь!
— А доведись до меня это, парни, говорилъ съ сдой бородой старикъ въ армяк и подпоясанный краснымъ кушакомъ: — такъ я-бъ ей дралъ, дралъ, да, кажись, и не знаю, что бы сдлалъ!..
— Братцы, пожалйте меня… Напраслина, ей-Богу напраслина!.. говорилъ, чуть не плача, Конъ Конычъ.
— Толкуй тутъ! Ловокъ тоже зубы-то заговаривать! крикнулъ кто-то изъ толпы.
Конъ Конычъ махнулъ рукой и ушелъ къ себ на дворъ.