НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 — 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.
М. В. Авдева.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.
ЧАСТЬ I.
VI.
ИНСАРОВЪ.
VI.
ИНСАРОВЪ.
Инсаров, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1874
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Такъ называется герой романа ‘Наканун’. ‘Наканун чего?’ спрашивалъ себя, вроятно, каждый читатель того времени. ‘Когда наступитъ день?’ спрашивалъ одинъ изъ замчательнйшихъ тогдашнихъ критиковъ. Теперь мы знаемъ, какое время предвщалъ намъ заглавіемъ своего романа, необыкновенно чуткій ко всякому движенію мысли, авторъ, наступилъ и просіялъ ожидаемый день — и мы уже не чаемъ никакихъ неожиданностей: жизнь вошла въ новую колею и поплелась ею. Но та ли это колея? Ведетъ ли она насъ къ желанной цли или повернула назадъ отъ нея? И если ведетъ, то прямо или околесицею?
Разсмотрніе этихъ вопросовъ не иметъ здсь мста. Мы посмотримъ, что ждало тогдашнее общество, и не забгая въ слдующій день, займемся кануномъ его.
Двое пріятелей, художникъ Шубинъ и будущій профессоръ Берсеневъ — оба люди молодые, умные и развитые — лежатъ подъ деревомъ и разсуждаютъ о любви, жизни и проч.
— Счастья! счастья! пока жизнь не прошла, пока вс наши члены въ нашей власти, пока мы идемъ не подъ гору, а въ гору, говоритъ художникъ Шубинъ. Чортъ возьми! Мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюемъ себ счастіе!
— Будто нтъ ничего выше счастья? спрашиваетъ тихо Берсеневъ.
— А напримръ?
— Да вотъ напримръ мы съ тобою, какъ ты говоришь молоды, мы хорошіе люди, положимъ, каждый изъ насъ желаетъ себ счастія… Но такое ли это слово счастіе, которое соединило, воспламенило бы насъ обоихъ, заставило бы насъ обоихъ подать другъ другу руки? Не эгоистическое ли, я хочу сказать, не разъединяющее ли это, слово?
— А ты знаешь такія слова, которыя соединяютъ?
— Да, ихъ не мало! и ты ихъ знаешь, отвчаетъ Берсеневъ и — называетъ: искусство, родину, науку, свободу, справедливость.
Берсеневъ и Шубинъ собственно не расходятся въ своихъ стремленіяхъ. Каждый желаетъ счастія, полноты и удовлетворительности жизни, только одинъ выдляетъ свое личное счастіе изъ общественнаго, другой — соединяетъ его съ нимъ, одинъ понимаетъ его уже, другой шире. Вс ‘большія’ соединяющія слова, которыя назвалъ Берсеневъ, ведутъ къ одной цли, служатъ одному длу: полнот и счастію человческой жизни. Человкъ, служащій этому длу во всей его полнот или какой либо частности, т. е. работающій для науки, искусства, свободы, справедливости и проч., и достигающій своихъ цлей и желаній, конечно, боле и прочне счастливъ, нежели человкъ, полагающій свое счастіе въ любви какой либо двушки и добившійся этой любви. Нечего говорить насколько идеалъ одного выше, полне и разумне идеала другаго, да и самъ живой и впечатлительный художникъ Шубинъ не думаетъ объ этомъ спорить, онъ только увлекся требованіемъ своей молодой, здоровой натуры, но, поглубже вдумавшись въ дло, онъ самъ впослдствіи настойчиво, нетерпливо спрашиваетъ у Увара Ивановича — этого олицетворенія лнивой, черноземной силы: ‘будутъ ли, Уваръ Ивановичъ, когда же будутъ у насъ люди’.
Мы привели этотъ разговоръ какъ доказательство того, что въ эпоху Инсарова между молодыми людьми уже являлись не отвлеченные споры о конечномъ и безконечномъ, но произносились такія соединяющія слова, какъ родина, свобода, справедливость. Мало того, являются люди, которые полагаютъ счастіемъ и цлью своей жизни служить идеямъ, представляемымъ этими словами, и такимъ человкомъ является герой романа Инсаровъ.
Посл Рудина, пропагандиста, человка слова, долженъ былъ явиться человкъ дла, Инсаровъ и есть такой человкъ, Онъ хочетъ свободы родины и работаетъ всми отъ него зависящими средствами на освобожденіе родины отъ турецкаго ига: читатель знаетъ, что Инсаровъ былъ болгаръ.
И такъ, на счену является уже настоящій политическій дятель. Онъ не русскій и не можетъ быть русскимъ, потому что такой дятель какъ мы говорили при нашей обстановки невозможенъ, его задача — не наша задача, но появленіе его въ литератур доказываетъ, что въ развитой части общества явились стремленія повыше желанія покорять сердца сдающихся съ радостью, но только на законномъ основаніи, двушекъ.
Такъ какъ не состоящихъ въ штат министерства иностранныхъ длъ, политическихъ дятелей въ Россіи не полагается, то посмотримъ, какіе они бываютъ въ Болгаріи.
Лучше всего характеризуетъ, какъ онъ выражается, ‘гироя’ Инсарова умный Шубинъ:
‘Вотъ формулярный списокъ господина Инсарова, говоритъ онъ: ‘Талантовъ никакихъ, поэзіи нема, способностей къ работ пропасть, память большая, умъ не разнообразный и не глубокій, но здоровый и живой, сушь и сила и даже даръ слова, когда рчь идетъ объ его — между нами сказать — скучнйшей Болгаріи, сушь, а всхъ насъ въ порошокъ стереть можетъ. Онъ съ своей землей связанъ, не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся къ народу: влейся молъ въ насъ живая вода! За то и задача его легче, удобопонятне: стоитъ только турокъ вытурить, велика штука!’
Къ этой характеристик, сдланной умнымъ соперникомъ, прибавимъ т черты, которыя даетъ самый романъ. Инсаровъ бденъ, но разсчетливъ и точенъ, какъ нмецъ, онъ никмъ не одолжается и въ бездлицахъ, и когда Берсеневъ предложилъ ему жить въ нанятой имъ дач, Инсаровъ сначала отказывается, но потомъ, разсчитавъ сколько Берсеневу приходится платить за каждую комнату, находитъ возможнымъ нанять одну, но отъ общаго обда отказался, потому что не въ состояніи обдать такъ, какъ Берсеневъ. Инсаровъ дятеленъ, но вся его дятельность безъ исключенія направлена на одну точку, на одну цль — родину. Онъ не служитъ ей какой нибудь одной исключительной стороной, напримръ, какъ писатель, пропагандистъ, воинъ, онъ длаетъ для нее все, что можетъ, переводитъ съ болгарскаго на русскій, и съ русскаго на болгарскій, чтобы способствовать ознакомленію родины съ народомъ ей полезнымъ, составляетъ болгарскую грамматику, разбираетъ ссоры земляковъ, ведетъ переписку съ мстными дятелями, — словомъ, онъ, весь въ своей Болгаріи, и когда говоритъ о ней, то совершенно преображается. ‘Не то, чтобы лицо его разгоралось или голосъ возвышался, — говоритъ авторъ, — нтъ, но все существо его будто крпло и стремилось впередъ, очертанія губъ обозначалось рзче и неуловиме, а въ глубин глазъ зажигался какой то глухой, неугасимый огонь’.
Таковъ Инсаровъ — болгарскій политическій дятель. Изъ этого описанія мы видимъ, въ какой степени чувство, руководившее Инсаровымъ, вошло въ его плоть и кровь, выросло въ немъ органически, а не было надуманнымъ, принятымъ, по размышленіи, ршеніемъ. Для того, чтобы подобное чувство до такой степени овладло человкомъ нуженъ особенный складъ обстоятельствъ, нужно съ колыбели чувствовать т гнетущія обстоятельства, которыя его вызвали,— нужно выносить это чувство на своей спин и плечахъ. Припомнимъ, что мать Инсарова была похищена агою и зарзана, отецъ разстрлянъ безъ суда. Да и частный ли это случай? Съ однимъ ли Инсаровымъ было такъ поступлено? Если бы такъ, то чувство, взросшее въ Инсаров, было бы личное чувство мести,— но на дл было не такъ: Инсаровъ не думаетъ собственно объ аг. Ему не до частной мести: не до себя только, когда страдаетъ вся родина, когда дло идетъ о ея мести, о ея освобожденіи. ‘Въ свое время и то не уйдетъ’, говоритъ Инсаровъ. ‘И то не уйдетъ’, повторилъ онъ,— и вы чувствуете, что Инсаровъ не такой человкъ, чтобы спустилъ свою обиду, — но ему не до нея пока. Да и какая была бы важность, что бы было за дло намъ и автору до какого нибудь обруслаго болгарина Инсарова, который замышляетъ пырнуть ножемъ въ какого нибудь турецкаго ary?— Это было бы герой какого нибудь раздирательнаго французскаго романа, а не политическій общественный дятель. Инсаровъ тмъ и силенъ, что вы видите за нимъ цлый народъ угнетенныхъ, оскорбленныхъ болгаръ, что его дло есть дло общее, что онъ только человкъ боле энергичный и поставленный въ боле удобныя къ политической дятельности обстоятельства, чмъ другіе его соотечественники. ‘Онъ съ своею землею связанъ’, говоритъ про него Шубинъ: ‘Послдній мужикъ, послдній нищій въ Болгаріи, и мы вс желаемъ одного и того же. У всхъ у насъ одна цль. Поймите, какую это даетъ увренность и крпость’, говоритъ самъ Инсаровъ. И оно дйствительно понятно! Становится намъ понятнымъ и то, откуда и почему являются такіе желзные люди, какимъ называетъ Инсарова Берсеневъ.
На этомъ портрет мы можемъ покончить съ Инсаровымъ. Въ повсти описано только (по приведенному уже нами выраженію Добролюбова) изъ всей одиссеи — одно пребываніе Улисса на остров Калипсо, а единственный подвигъ, въ которомъ могло въ русской столиц выразиться геройство болгарскаго патріота,— поверженіе въ прудъ пьянаго нмца, — могло бы быть и еще съ большимъ шансомъ на успхъ совершено и Уваромъ Ивановичемъ. Задача Инсарова вовсе непримнима къ Россіи, и несравненно проще и удобопонятне нашей, какъ справедливо замтилъ Шубинъ: ‘Стоитъ только турокъ вытурить, велика штука!’ Прибавимъ кстати, что и Инсаровъ не народный герой,— народный герой это стихійная сила, которая является тогда, когда скрытое народное недовольство накопилось до взрыва. Такой герой долженъ дйствительно отчасти походить на идеалъ шубинскаго героя: ‘Герой не долженъ умть говорить: герой мычитъ какъ быкъ, за то двинетъ рогами — стны валятся. И онъ самъ не долженъ знать, зачмъ онъ двигается и двигаетъ’. Отъ этого и Инсаровъ, если бы и остался живъ, едва ли освободилъ бы родину: болгарская сила, двигающая героя помимо воли, еще не созрла.
Но. оставимъ Инсарова и посмотримъ: каковы т ‘наши’, которые современны Инсарову и выведены вмст съ нимъ?
Вотъ Берсеневъ. Отецъ его былъ шеллингіанецъ и иллюминатъ изъ мелкопомстныхъ дворянъ: ученый, который отпустилъ, умирая, на волю своихъ крестьянъ, и оставилъ рукопись: ‘О проступленіяхъ и прообразованіяхъ духа въ мір’. Самъ Берсеневъ кончилъ курсъ въ университет, и вся его мечта быть профессоромъ исторіи или философіи.
‘И вы будете вполн довольны своимъ положеніемъ? спросила его Елена.
— Вполн, Елена Николаевна, вполн! Какое же можетъ быть лучше призваніе! Подумайте: пойти по слдамъ Тимофея Николаевича!… Одна мысль о подобной дятельности наполняетъ меня радостью и смущеніемъ, да… смущеніемъ, котораго… которое происходитъ отъ сознанія моихъ малыхъ силъ’.
Да, дятельность покойнаго Грановскаго была почтенная и завидная дятельность, и идти по немъ дло благое, но мы боимся, что Берсеневъ справедливо смущался сознаніемъ своихъ ‘малыхъ’ силъ. Значеніе Грановскаго состояло не въ томъ, что онъ читалъ исторію,— мало ли кто читаетъ ее! Недостаточно приниматься за исторію Гогепштауфеновъ даже посл любовнаго свиданія, какъ длалъ это Берсеневъ, чтобы замнить Грановскаго, и люди, которые находятъ, что поставить себя вторымъ номеромъ — все назначеніе нашей жизни — могутъ быть очень хорошіе и скромные люди, но Грановскихъ не замняютъ и къ Инсаровымъ не подходятъ.
Второй ‘изъ нашихъ’, выведенныхъ въ роман — Шубинъ — умный, впечатлительный, талантливый, но не постоянный художникъ Шубинъ. Человкъ ли онъ какихъ намъ нужно, къ какимъ взывалъ и о которыхъ спрашивалъ онъ самъ? Да! искусство, и наука великія объединяющія слова, честное служеніе имъ, дло хорошее, и муравей,— влачащій въ свой муравейникъ соломенку — не безполезный муравей. Но когда рчь зайдетъ о большихъ, нужныхъ минут людяхъ, то про Шубина, какъ и про Берсенева, надо сказать слова Увара Ивановича: ‘Далека псня!’
Наконецъ Курнатовскій — точный, дльный и практическій Курнатовскій — вотъ настоящій дятель эпохи, и недаромъ авторъ вывелъ его соперникомъ Инсарова. Да, это человкъ, стоящій на почв принципа, и вы чувствуете, что онъ не одинъ, что за нимъ стоитъ фаланга сухихъ, черствыхъ и успвающихъ по служб чиновниковъ.
И вотъ наши русскіе люди, и еще изъ лучшихъ, которыхъ наша жизнь давала намъ въ то время, когда почувствовался запросъ на людей, когда внутреннія боли накипли до степени, вырывающей стонъ! ‘Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоды, либо толкачи — изъ пустаго въ порожнее переливатели, да палки барабанныя! говоритъ Шубинъ. А то вотъ еще какіе бываютъ: до позорной тонкости самихъ себя изучили, щупаютъ безпрестанно пульсъ каждому своему ощущенію, и докладываютъ самимъ себ: вотъ что я молъ чувствую, вотъ что я думаю’. ‘И вс эти люди сидятъ по горло въ болот, и длаютъ видъ что имъ все равно, когда имъ дйствительно все равно’.
Не правда ли, что когда узнаешь поближе всхъ этихъ людишекъ, выставленныхъ въ роман, то крупная фигура безсловеснаго Увара Ивановича, этой непробудимой ‘черноземной силы’, представляется дйствительно самой замчательной, и въ немъ, когда онъ лежитъ, раскинувшись на постели своими пространными членами въ рубашк, застегнутой запонкой на полной ше и свободно расходящейся на могучей, почти женскихъ формъ груди — вы видите дйствительно черты того народнаго героя, который не говоритъ, а только мычитъ, но когда двинетъ, то стны валятся, хотя и самъ не знаетъ зачмъ и для чего двигаетъ!
Но Уваръ Ивановичъ и не думаетъ мычать и двигаться, и если его спрашиваютъ ‘когда же будутъ у насъ люди?’ — онъ только играетъ перстами и устремляетъ въ отдаленіе загадочный взоръ!..