Виктор Севский
Виктор Севский
ИГНАТОВ БУГОР
ИГНАТОВ БУГОР
(Донская легенда)
(Донская легенда)
Комментарии
Комментарии
Игнатов бугор, Севский Виктор, Год: 1918
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Колдовской цветок: Фантастика Серебряного века. Том IX’: Salamandra P.V.V., 2018
Давно это было…
Из донских Раздор мимо азовских стен темными ночами пробирались на долбленках в море донские казаки. Мимо шуршащих камышей тихо пробирались в открытое море и шарили около берегов турецких. Встретится в море турецкий купец и не ждет пощады. И ковры, и золото, и самоцветные камни складывались на дно большой атаманской лодки и сплавляли в родные Раздоры и другие станицы, приютившиеся у задумчивого Тихого Дона. Удал был старый казак Казан. Знал он прекрасно турецкие берега, знал богатые села турецкие и не раз он побывал в самом Синопе, что шумел и гремел на все Черное море.
Много казаков за Казаном ходило. Знали, кому голову доверить. Стоило ему гукнуть, как загремят весла на Дону и поползут по реке утлые лодочки. Стар был Василий Казан, но не было морщин на его лице. Только шрамы одни. Да ведь шрамы не в счет, со шрамами на майдане заметнее будешь. Бороду брил Василий, но в усах, черными жгутами лежавшими на губе, вилась седина. Как-то сказал Василий старому раздорскому попу:
— Хочу на ризу Богородице жемчугов привезти.
Знает поп Василия. Грозит пальцем:
— Али за Зулейкой соскучился?
— Много их у меня было, было из-за одной лицо морщить. Что скучать за одной, коли другие еще будут.
Сказал Василий, что попутчиков ищет. Зашумела улица. Пестрой толпой спустились к реке.
— Едем!
Взглянул Василий на попутчиков.
— Хватит ли золота на всех молодцов?
— Не хватит — еще съездим.
— И ты, Игнат, едешь?
— Еду, Василий Данилыч.
— А Марья не плачет?
— Девичьи слезы — роса, больше в Дону воды будет.
— Ладно, дело твое.
Перекрестил поп уходящие лодки и пошел домой.
— Ой, иссохнет девка за Игнатом, — сокрушался старый казак. — Много ихней сестры видал, все одинаковы, что турецкие, что полячки, что татарва проклятая — слезы льют ручьями, любят нашего брата жарко. Но Марья Игнатова всех превзошла. От Бога такая любовь.
Хмурится Игнат. Тревожит его сердце атаман, жжет своими словами. И поехал он ради Марьи, чтобы были у нее перстни золотые с зелеными камнями, чтобы были у нее сережки аметистовые.
— Пойте, ребятушки, пока мимо родных мест проплываем. Дальше к турецким берегам приумолкните, — не спят басурмане, смотрят глазами зоркими за рекой и за камышами: не покажется ли лодка казачья?
Поют казаки. Кланяются им вербы старые встречные, ласково шепчет и приветливо побережный камыш, птица небесная славит их удаль казачью.
Щедрую добычу море послало казакам. Везли купцы турецкие в Азов и шали прекрасные, и ковры пушистые с разводами по зеленому полю, а камней разноцветных и не счесть. Черпает воду атаманская лодка, добычей груженая. Вот-вот затонет. Но не камням рад атаман, не коврам заморским, а красавице-дочке паши синопского, что ехала в Азов к знатному дяде. Не для Василия Казана она наряжалась. Не для Василия тело нежное холила и чадрою лицо от лучей солнечных и мужских взглядов закрывала.
А досталась Василию.
Увидал ее Василий и за ус черный с седым волосом на подуснике взялся.
— Отплывайте, ребятушки, в родные Раздоры. Жемчуга и аметисты лучше попу на церковь отдайте, пейте и атамана вспоминайте. Погуляет он с турчанкой и воротится домой.
— Опасно, атаман, как бы тебе из-за басурманки не погибнуть.
Видывал виды Василий Казан и знает, как с турчанкой обращаться.
— Больше ночи не стану валандаться! Я на берег с ней сойду, а Игнат меня в лодке подождет.
Тихо ударили веслами казаки и уплыли. Снес старый Василий на берег турчанку, остался Игнат в лодке.
Долго лежал на ковре Игнат и на небо глядел. Звезды считал и Марью вспоминал. Заснул. Целовала его луна в уста бархатные. Пробралась в густые камыши и ласкает Игната. Колышется грудь казачья молодая. Чудится, будто Марья целует и по лицу нежной гладит рукой. А когда луна ушла за голубые тучи и солнце раннее показалось, проснулся Игнат. Долгая ночь атаманская. Не натешился при луне, надо ему и солнце позвать в свидетели своей радости. Сошел на берег Игнат, из камышей выбирается. Ступает тихо, чтобы не спугнуть любовь атаманскую. Вышел в луг и по траве высокой зеленой идет. Слышит стоны, близкие и знакомые.
— Никак атаман стонет!
Подошел к вербе одинокой, старой, дуплистой. Видит, сидит атаман, опустив голову.
— Василий Данилыч! Что с тобой?
— Ты, что ли, Игнат?
— Я, Василий Данилыч. Простите, что потревожил вас и от лодки уйти осмелился. На стоны ваши пришел.
— Спасибо, Игнат, спасибо! Пропал бы я без тебя собачьей смертью. Ты посмотри на своего атамана!
Нагнулся Игнат и отпрянул назад. Вместо глаз у Василия кровавые пятна, кровь запеклась в глазных впадинах.
— Турки ночью пробрались по берегу и поймали меня. Отняли девку, а мне кинжалом глаза выкололи. Отомстил Гасан-Али, отвел свою душу за любимую жену. Старые у нас с ним были счеты!
— Что же делать-то будем, атаман? — спросил Игнат.
— Есть у меня к тебе просьба великая. Отвези меня под Раздоры, Игнат, и оставь на бугре. Посижу я на нем, воздухом степным надышусь я, звон колокольный послушаю да брошусь на сердце к батюшке Дону. Он меня похоронит!
— Ехали бы в Раздоры, Василий Данилыч. Мы бы тебя, атамана нашего, покоили, а потом сели бы в лодки и отомстили туркам за обиду твою.
— Стыдно, Игнат, мне в Раздоры ворочаться. Засмеют старые казаки. Скажут, из-за девки света не видит старый Василий Казан.
Вырезал Игнат посох Василию и довел до лодки. Обмыл ему лицо, завязал чистою тряпкою и на весла сел.
Плыли день, плыли два и на третий показался бугор, что около Раздор высится. Зеленеет бугор, как коврами, травой устланный. Слезли с лодки и пошли на бугор. Сел Василий Казан на бугре и к звону колокольному, что ветер из близких Раздор приносит, прислушивается. Плачет старый атаман. Оставил его Игнат одного, сам в сторонку отошел. Следит за слепцом. Видит, вдруг поднялся атаман, посохом впереди себя шарит и к обрыву идет. Подошел, к ропоту волн речных прислушивается. Водит посохом над бездной.
‘Смерть принять решил атаман’, — подумал Игнат и на ноги поднялся.
Отошел атаман от края, Игнат его спрашивает:
— Али смерти боишься, Василий Данилыч? Кажись, не срамили тебя сабли турецкие, не пугали пули каленые!
— Страшную смерть Господь Казану посылает за его прегрешения!
Отошел опять Игнат в сторону. Снова к краю пошел Василий Казан. Твердо ступает, шарит край своим посохом. Расступается трава, сочувствует слепому атаману. Дошел до края и остановился Казан.
Повел посохом по бездне и назад повернул. Глубоко вздохнул Игнат. Пропала доблесть казачья. Ослеп атаман и за жизнь цепляется. Встал Игнат на твердые ноги, помолился на церковные главы далекие, шепнул:
— Прости, Марья, за святое рыцарство душу свою молодую отдаю. Вместе с атаманом погибну, зато будет вечно жить казачья удаль. Давай руку, помогу, Василий Данилыч!
Обрадовался слепец, плачет:
— Понял душу мою, Игнатушка. Самого себя, ради моей подлой души, в жертву приносишь. Марья-то как будет!
Отдернул, было, руку Игнат. Вспомнились Марьины глаза и губы сладкие. Но минуту, не больше, это продолжалось. Снова Василий почуял близко руку Игнатову.
— Идем, атаман! Обопрись на меня, Василий Данилыч!
Вместе подошли к обрыву бугра, вместе шаг последний сделали.
— Прощай, Игнат, — крикнул Василий.
‘Про…’ — ответило эхо далекое. Расступились волны донские, закипели, запенились. Схоронили атамана Василия и молодого казака Игната.
Бурлит под бугром омут глубокий. Дна в том омуте не достанешь. Речной пароход медленно проходит под бугром в тихую ночь. Если взглянет из-за туч луна, она осветит две фигуры на высоком бугре. То казак Василий с Игнатом к краю подходят. Днем они в ветлы седые превращаются. Днем ведь солнце палит, печет!
Публикуется по: Донская волна 1918. No 13, 2 сентября.
В. Севский (В. А. Краснушкин, 1890-1920?) — писатель, журналист. Учился в Новочеркасской гимназии и реальном училище Папкова (Ростов н/Д). Дебютировал в журналистике в 1910 г., с тех пор и до революции сотрудничал в многочисленных изд.: Донское утро, Приазовский край, Речь, Утро Юга, Русская воля, публиковался также в ‘тонких’ петроградских журналах, опубликовал роман-фельетон Кровавая слава, кн. Провинциальные картинки (1912), множество статей, очерков, фельетонов и рассказов. В 1918-1919 гг. издавал и редактировал в Ростове журн. Донская волна. После взятия Ростова Красной армией в нач. января 1920 г. следы Севского теряются, предположительно, он был арестован и расстрелян. По мнению некоторых литературоведов, Севский является действительным автором романа Тихий Дон.