ВЪ ДОЛГОВОЙ ТЮРЬМ.
ВЪ ДОЛГОВОЙ ТЮРЬМ.
(Изъ записокъ неисправного должника).
——
——
——
——
——
В долговой тюрьме, У., Год: 1869
Время на прочтение: 38 минут(ы)
…И такъ, я неисправный должникъ. Мое маленькое имущество продано съ молотка, но оно не покрыло всего моего долга. Меня сажаютъ въ тюрьму, и я лишаюсь всякой возможности разсчитаться когда нибудь съ моимъ кредиторомъ. А я такъ надялся, такъ ждалъ этой счастливой минуты!.. Теперь все кончено!
Меня арестовали и на извозчик повезли въ тюрьму. Вонъ издали показался большой домъ съ часовымъ у подъзда… Вонъ изъ четвертаго этажа уныло выглядываютъ лица заключенныхъ, среди которыхъ, черезъ пять минутъ, буду находиться и я. Прощай свобода, прощай честный трудъ, прощай моя дорогая семья!
Мы вошли въ контору, гд полицейскій офицеръ навелъ справки о внесеніи кормовыхъ денегъ и потомъ, позвавъ одного изъ служителей, веллъ ему проводить меня въ ‘хорошій нумерочикъ’.
Я поднялся съ проводникомъ въ четвертый этажъ, въ комнату за No 17, тамъ онъ показалъ мн мою кровать. Я прислъ и сталъ осматриваться. Люди, бывшіе въ комнат, показались мн очень порядочными. Нкоторые изъ нихъ глядли на меня съ участіемъ, другіе длали видъ, что не занимаются мною, можетъ быть для того, чтобы не конфузить меня общимъ вниманіемъ. Одинъ изъ присутствовавшихъ, очень красивый господинъ, ласково заговорилъ со мною.
— Вы къ намъ? Нельзя сказать, чтобы здсь было очень хорошо.
— Да, этого нельзя сказать.
— Впрочемъ не прощайтесь окончательно съ міромъ: здсь можно имть выходы.
— Даже очень часто, добавилъ кто-то другой.
— Даже каждый день, съ улыбкою сказалъ мой красивый сожитель.
Пошли распросы и разсказы и, мало-по-малу, весь кружокъ собрался около меня. Предлагали чаю, но мн было не до него. Вечеромъ, красивый господинъ посовтовалъ мн не брать той кровати, которую мн указали, потому что на ней ‘чортъ знаетъ кто спалъ,’ а взять другую у печки. Я сталъ приготовлять свое будущее ложе и, не зная за что взяться отъ скуки, легъ спать очень рано и долго ворочался на моемъ каменистомъ тюфяк прежде, чмъ заснулъ.
Въ шесть часовъ утра пришелъ слуга и началъ мести полъ шваброю, макая ее въ ведро съ грязною водою. Росписавъ по полу мокрые узоры, онъ предоставилъ имъ сушиться самимъ собою, такъ что когда полъ высохъ, то казался покрытымъ срыми арабесками, прерванными слдами подошвъ и каблуковъ, Я нашелъ, что посл мытья полъ сталъ грязне чмъ былъ, и заключилъ, что его моютъ не для чистоты, а для какихъ нибудь другихъ цлей.
Когда я всталъ, мн показали вс порядки моего новаго жилища. Умываются большею частью тутъ же въ нумер, немногіе, изъ неимющихъ выходовъ, ходятъ, для моціона, въ подвальный этажъ, гд устроены подъемные умывальники, какъ въ казармахъ.
Принялись за чай, который играетъ здсь важную роль, потому что на счетъ кредитора должники имютъ только обдъ и ужинъ, вс же остальныя потребности цивилизаціи они должны удовлетворять на свой счетъ. Чай обыкновенно поставляется міромъ и не сходитъ со стола почти цлый день. Въ нкоторыхъ нумерахъ обзавелись самоварами, по большею частью кипятокъ приносятъ съ низу въ большихъ чайникахъ, какъ въ харчевняхъ.
Обдъ нашъ нсколько напоминаетъ кормленіе прирученныхъ животныхъ, которыя могутъ, безъ различія породъ, мирно вмст кушать. Сближеніе сословій тутъ полное и никакой спеси нтъ мста. Собираются, по звонку, въ обширную столовую и садятся за три стола. На каждые пять человкъ ставится по миск супа и по тарелк съ чернымъ хлбомъ, который изчезаетъ съ неимоврною быстротою, потому что многіе запасаются имъ для своихъ нумеровъ. Сверхъ того на каждый столъ становится по два графина квасу и по два стакана съ обгрызанными краями. Можно подумать, что должники вымщаютъ на этихъ невинныхъ стаканахъ свою безсильную злобу.
Вскор мн удалось устроить себ постоянные выходы. Здсь есть одинъ благодтельный человкъ, который раздляетъ нашу горькую долю, т. е. также сидитъ въ ям, но пользуется своимъ несчастьемъ весьма прибыльно: за извстное вознагражденіе, изъ котораго ему, вроятно, достается только малая толика, онъ для кого угодно обдлываетъ такую штуку, что у васъ оказывается дло въ уздномъ суд, который формально оповщаетъ долговое, что вы должны ежедневно являться въ судъ, хлопотать по вашему длу. Разъ выпущенный въ судъ, должникъ уже иметъ привилегію не возращаться до вечера, до поврки. Правда, что, въ строгомъ смысл, привилегія должна бы ограничиваться только выходомъ до четырехъ часовъ, когда кончается присутствіе въ суд, и то въ сопровожденіи сторожа, но эта формальность можетъ быть или не быть соблюдена, по благоусмотрнію нашего непосредственнаго начальства. Обыкновенно привилегированные, т. е. имющіе дла въ уздномъ суд, выходятъ съ утра безъ всякихъ провожатыхъ и остаются вплоть до поврки, т. е. до половины десятаго, а нкоторые, не слишкомъ щекотливые на счетъ внушеній, и поздне.
Я выхожу каждый день, исключая праздниковъ. За то уже какъ и не люблю я этихъ праздниковъ!.. Вчера я нарочно наводилъ справку, есть ли сегодня присутствіе въ судахъ, и, къ несказанному моему удовольствію, узналъ, что сегодня праздникъ не табельный и присутствіе есть.
Напившись чаю, я отправился въ контору, къ нашему непосредственному начальнику, Федору Ивановичу Г… чтобы отпроситься со двора. У дверей конторы, въ темненькомъ проход по обыкновенію, стояло уже нсколько человкъ. Они чего-то ждали, собственно говоря, они не ждали ничего, а только не ршались отворить эту роковую дверь. Нкоторые обмнивались фразами съ притворно-равнодушнымъ видомъ.— Они не спшатъ, что имъ! ну не пуститъ, такъ и не пойдутъ! говоритъ этотъ видъ, по въ душ у всхъ совсмъ другое. Эта дверь иметъ такую странную силу, что стоитъ только пріостановиться за нею, какъ ужо непремнно застоишься. Нужно разомъ, сгоряча войти въ нее, какъ я всегда и длаю, закаливъ предварительно свое сердце противъ всякаго ломанья офиціальнаго деспотика. За мною врываются и другіе, точно будто бы они не хотли отворять своими руками этой двери, а ждали, чтобы кто нибудь другой пришелъ, да отворилъ ее.
За конторкою сидитъ Федоръ Ивановичь Г… Это нашъ, такъ сказать, отецъ-командиръ, ниспосылающій намъ солнце и дождикъ. Отъ него зависитъ все наше благополучіе, потому что благополучіе обитателя ямы, — это возможность урваться изъ нея хотя бы на нсколько часовъ. Веселъ нашъ Федоръ Ивановичъ, и вамъ весело, потому что передъ нами отворяются двери тюрьмы, мраченъ онъ, и для насъ все облекается въ траурный колоритъ, потому что приходится сидть въ дом Тарасова и съ завистью глядть, какъ вольные люди по улиц идутъ и дутъ. И какъ это, есть вольные люди!… и идутъ они, куда хотятъ, ни у кого по спрашиваясь…
Но возвратимся къ Федору Ивановичу. Много онъ, должно быть, корплъ въ своей жизни надъ бумагами, много сгибалъ спину передъ начальствомъ, отъ того и голова у него какъ-то ушла въ плечи, и лопатки приподнялись вверхъ. Но потерплъ казакъ и атаманомъ сталъ. Впрочемъ, судя по разсказамъ Федора Ивановича, и прежняя его жизнь имла свои радости. Служилъ онъ большею частью при полиціи, а извстно, что въ прежнія времена это была благодарная служба. Портной по дружб однетъ, цирюльникъ по дружб выбретъ и никогда не поржетъ, въ рынокъ за провизіей пошлешь будочника, разумется, безъ денегъ, и такъ-то бывало все… Мене всего былъ, должно быть, въ наклад цирюльникъ, потому что волосы, кажется, и не думали никогда заводиться въ бород у Федора Ивановича, и онъ только напрасно безпокоился брить ихъ. Одни рыженькіе усы, на которые повидимому посягнула моль, доказываютъ, что онъ не принадлежитъ къ сект скопцовъ. Добродушное лицо Федора Ивановича съ отчесанными назадъ волосами какъ будто бы выметено метлой, оно до такой степени безцвтно, что художникъ не нашелъ бы красокъ для его колорита, природа, украшая его румянцемъ, промахнулась, и, вмсто щекъ, попала на кончики ушей. Глаза много уступаютъ въ блеск его сапогамъ. Однако несмотря на свою блобрысую и малокровную наружность, Федоръ Ивановичъ любитъ прихвастнуть своими побдами надъ прекраснымъ поломъ, въ особенности своимъ умньемъ укрощать узницъ, когда он перессорятся.— Что Степанъ Петровичъ! говоритъ онъ о другомъ нашемъ начальник, онъ пойдетъ и только дло испортитъ, а ужь я знаю чего имъ нужно! Я разомъ все улажу. Я — человкъ гармоничный! у меня на все своя тактика!.. И говоря это онъ съ самодовольствомъ втягиваетъ носомъ щепотку табаку.
Такъ вотъ передъ этимъ-то самымъ Федоромъ Ивановичемъ остановился я, войдя въ заколдованную дверь. Онъ сидлъ за письменнымъ столомъ, у окна, и писалъ, диктуя самъ себ въ полголоса.
— Съ добрымъ утромъ, Федоръ Ивановичъ, сказалъ я.
— Мое почтеніе.
Онъ продолжалъ диктовать, не поднимая головы: я остановился передъ нимъ и ждалъ, вооружившись всмъ своимъ хладнокровіемъ.
— Внесены 24 іюля 18… Что прикажете-съ?
— Отпустите со двора, Федоръ Ивановичъ.
— Нельзя-съ. 24 іюля 186… Нельзя-съ. Сегодня праздникъ. 24 іюля 186…
— Очень нужно, будьте такъ добры.
— Сегодня праздникъ, присутствія нтъ. Двадцать четв…
— Что за праздникъ? вы просто не хотите, Ужь запишите, такъ и быть, Федоръ Ивановичъ.
— Куда прикажете? Въ Пекинъ, что-ли?
— Не въ Пекинъ, Федоръ Ивановичъ, просто въ уздный судъ.
— Да присутствія сегодня нтъ, говорятъ вамъ. Вонъ видите, кабаки заперты.
— Мн не въ кабакъ, Федоръ Ивановичъ.
Въ эту минуту на помощь ко мн подосплъ французъ портной, мой сожитель по комнат, также имвшій выходы въ уздный судъ. Самолюбивый и робкій, онъ обыкновенно пропускалъ меня перваго въ контору для спроса на выходъ, а самъ ждалъ результата или за дверью, или у меня за спиною. Впрочемъ онъ худо объяснялся по-русски.
— Можна, можна, душенька Федоръ Иваночъ, немножко можна? n`est-ce-pas? сказалъ онъ, подходя къ намъ и обращаясь на половину къ нему, на половину ко мн.
Федоръ Ивановичъ пожалъ плечами и поднялъ глаза вверхъ, съ видомъ, говорившимъ: — ‘Боже! какіе несносные!’
— Можна, душенька? настаивалъ французъ.
— Ну разв позже. Ступайте, а то вдь не отвяжетесь.
— Эдакъ въ часъ, Федоръ Ивановичъ.
— Ну хоть въ часъ. Точно мухи пристанутъ, право точно мухи.
Онъ раскрылъ табатерку, потянулъ носомъ табаку и дописалъ наконецъ свое ’24 іюля 1865 года’.
Мы расшаркнулись и ушли къ себ въ нумеръ ждать второго часа.
— Est-il bte, се Федоръ Иваночь! шепталъ мн дорогою французъ.— Et je suis oblig, moi, Franois Metairie, а faire des habits pour lui. Et imaginez donc, que jamais il n’est content! tantt c’est широкъ, tantt, c’est коротокъ!
Утро прошло скоро въ обществ веселаго француза и другого нашего сожителя, Николая Прохоровича Боровикова, человка очень добраго и наблюдательнаго, тшившаго насъ своими мткими разсказами о разныхъ личностяхъ, съ которыми онъ сталкивался въ своей жизни. Онъ имлъ когда-то видное мсто, любилъ веселую компанію, имлъ кучу пріятелей и поплатился за нихъ. Онъ сидлъ по поручительству.
Въ 12 часовъ мы сошли къ обду. Намъ подали гороховый супъ съ шелухами и только-что я хотлъ атаковать его, какъ раздался зычный басъ одного изъ обитателей сосдняго со мною нумера, Льва Сергевича Горшкова, громогласно спрашивавшаго эконома Перлова, зачмъ у насъ гороховый супъ и зачмъ такой ‘подлый’ обдъ въ праздничный день. Демонстрація его была многими поддержана.
— Зачмъ гороховый супъ? говори зачмъ? гремлъ плечистый Горшковъ, наступая на Перлова, соединявшаго въ своемъ лиц должности оберъ-провіантмейстера и оберъ-тюремщика.
— Купцы просили, сегодня постный день, послышался нетвердый голосъ оберъ-провіантмейстера.
Горшковъ вернулся въ столовую, въ сопровожденіи всхъ демонстрирующихъ и спросилъ у сидвшихъ за столомъ,
— Господа, кто пожелалъ гороховаго супа?
— Не мы! Не мы!
— Никто! былъ отвтъ со всхъ столовъ.
Въ эту самую минуту вошелъ смотритель, съ своимъ вчно-краснымъ носомъ и съ засунутыми въ рукава руками, онъ все какъ будто бы зябъ. Горшковъ, съ неостывшимъ жаромъ, повторилъ ему свой протестъ.
— Признаюсь, Левъ Сергевичъ, обдъ не хорошъ, дйствительно не хорошъ, гороховаго супа сегодня не слдовало подавать. Я не зналъ, я думалъ, все какъ слдуетъ. Это все Перловъ.
Подали кашу. Опять ропотъ, каша была сырая. Пришлось смотрителю дать эконому серьезный нагоняй. Онъ было размахнулся возвысить голосъ, но сейчасъ же смягчилъ его и сдлалъ внушеніе такимъ нжно-просительнымъ тономъ, какъ будто онъ не выговаривалъ, а извинялся.
Во второмъ часу, мы съ французомъ опять отправились внизъ, напомнить помощнику объ общанномъ выход. По всей лстниц, сверху до низу, стояли по обыкновенію неисправные, глядя черезъ перила внизъ, на плешь швейцара. По цлымъ днямъ торчатъ они здсь, и въ будни, и въ праздникъ, разговаривая между собою, или молча и задумчиво упираясь подбородкомъ въ перила. Иногда здсь даже затвается хоровое пніе. Посл демонстраціи Горшкова, раутъ на лстниц былъ оживленне обыкновеннаго.
Пришелъ разносчикъ съ дынями и маленькими мелонами, и, поставивъ лотокъ на полъ, раскрылъ на показъ весь свой товаръ. Многіе подходятъ къ лотку, внимательно осматриваютъ арбузъ и дв дыни, повертываютъ ихъ въ рукахъ и потомъ опять кладутъ на прежнее мсто. Одинъ только беретъ ягодку малины, задумчиво смотритъ, на нее нкоторое время и потомъ проворно кладетъ себ въ. ротъ.
Городовой изъ евреевъ приводитъ новичка, какого-то купчика, такого смирнаго и грустнаго, что жалко смотрть. Федоръ Ивановичъ направляется къ квартир смотрителя, но, увидя новичка, возвращается съ нимъ въ контору. Перловъ говоритъ швейцару нумеръ комнаты, куда его помстили.
Немного погодя, я вхожу въ контору, напомнить Федору Ивановичу о его общаніи.
— Да что вы, въ самомъ дл, точно піявки! не отвяжешься отъ васъ. Знаемъ и безъ васъ свое дло. Что вы такъ, торопитесь? сказано — въ часъ, у меня и безъ васъ довольно дла.
— Отъ того-то, говорю я,— и напоминаю, что вы можете забыть за другимъ дломъ.
Тутъ входитъ смотритель, и у нихъ завязывается разговоръ о длахъ, до меня некасающихся. Я смиренно удаляюсь къ открытой форточк и гляжу на нашего безполезнаго часоваго, цлый день шагающаго взадъ и впередъ мимо своей полосатой будки. И зачмъ онъ стоить тутъ? Смотритель уходитъ, и Федоръ Ивановичъ продолжаетъ писать. Наконецъ онъ кладетъ перо и снимаетъ очки.
— Ступайте, говоритъ онъ.— Ужь только бы здсь не торчали. Точно дти, право!
Я ухожу, улыбаясь, можетъ быть, отъ радости, что пустили, а можетъ быть, отъ того, что дйствительно смшно, и дйствительно мы точно дти.
Возвратившись къ поврк, я узналъ, что ужинъ былъ просто великолпный: небывалыя щи и отличные макароны. Вотъ какъ! значитъ, безъ демонстрацій и здсь не обойдется!
На слдующее утро я опять у Федора Ивановича.
— Что вы ужь такъ акуратно заладили возвращаться къ поврк, да къ поврк? встртилъ меня Федоръ Ивановичъ.— Не мшало бы иногда и пораньше прійти. Нужно разнообразіе. Вотъ хоть-бы у насъ за обдомъ иногда щи да каша, а иногда…
— Каша да щи, глупо съострилъ я съ досады.
— Ну да, острите, а все-таки приходите раньше, съ чего взяли — все къ поврк, да къ поврк. Неравно кредиторъ вздумаетъ зайти понавдаться, пріятно ли вы здсь время проводите, а васъ и нтъ. Что я тогда скажу? Вдь отвчаю-то за все я, а не другой кто.
— Знаю, вполн понимаю ваше положеніе, Федоръ Ивановичъ, вполн цню вашу безмрную доброту и буду впередъ приходить раньше поврки. Вотъ увидите, что буду, Федоръ Ивановичъ.
— То-то, помните же общаніе. Ступайте съ Иваномъ Кириловымъ.
— Будьте здоровы, Федоръ Ивановичъ. ‘Ступайте съ Иваномъ Кириловымъ или съ Петромъ Красноносовымъ, означаетъ то-же самое, что идите себ съ Богомъ’. Никакіе Иваны и Петры никогда не ходятъ съ нами, а только въ книгу записывается, что вышелъ въ сопровожденіи сторожа такого-то. Ну и пускай бы записывалось, а для чего еще громогласно говорится эта ложь,— это понятно только нашему глубокомысленному Федору Ивановичу.
Несмотря на то, что я возвратился въ этотъ вечеръ ране обыкновеннаго, я нашелъ почти всхъ моихъ сожителей спящими, кром иностранца Семса и красиваго Свентковскаго. Они оба были пьяны и уговаривали другъ друга успокоиться и лечь спать. Свентковскій, спавшій въ темной комнатк, принадлежавшей къ нашему же нумеру, боялся лечь, увряя, что его убьютъ или отравятъ и уговаривалъ Семса лечь и не заботиться о немъ, а Семсъ ни за что не соглашался лечь, прежде чмъ уляжется Свентковскій.
— Ну, полно, ложись, что за пустяки! уговаривалъ Семсъ.
— Не могу, врь моей душ, не могу, Егоръ Егоровичъ. Поцлуй меня, да покрпче… Вдь ты любишь меня? а? любишь? скажи, вдь я не скверный человкъ? есть еще надежда, что я исправлюсь? Спаси меня, Егоръ Егоровичъ, наведи на путь истинный, а то пропаду, ей Богу, пропаду… Не оставляй меня, пока еще есть время — и Свентковскій, дйствительно нескверный человкъ, но, какъ говорится, сбившійся съ панталыку почти до чахотки, принялся обнимать пьянаго, но твердаго Семса.
Когда я вошелъ, онъ и меня едва не сшибъ съ ногъ своими объятіями, онъ положилъ голову на мое плечо и глухо стоналъ, сжимая мои руки. Я былъ очень доволенъ, когда Семсъ принялъ ршительныя мры, чтобы уложить его спать. Снявъ сюртукъ, онъ перетащилъ въ нашу комнату тюфякъ Свентковскаго и отважно бросилъ его посреди пола. Отъ стараго, гнилого тюфяка поднялась туча пыли, такъ что я уткнулъ поскоре голову въ подушку, чтобы не вдыхать этой гадости. Когда я опять повернулся, то увидлъ, что Семсъ задумчиво стоитъ надъ тюфякомъ, скрестивъ руки. Потомъ, вздохнувъ, онъ принялся слать постель для бднаго Свентковскаго, который въ эту минуту надрываясь кашлялъ.
Потушили свчу и вс улеглись, кром Свентковскаго, долго еще ходившаго по комнатамъ съ папиросою въ рукахъ, останавливаясь и прислоняясь иногда къ двери, противъ моей кровати. При свт мсяца, обливавшемъ его красивую и грустную фигуру, мн показалось, что онъ плакалъ. Вотъ ужь никакъ нельзя было сказать, что онъ на весел.
Вчера вечеромъ была исторія. Я пришелъ уставшій и поскоре легъ, но заснуть не могъ, потому что два пріятеля, Семсъ и Свентконскій, сидли за бутылкою до двухъ часовъ ночи, и едва я начиналъ забываться, какъ Свентковскій ударялъ кулакомъ по столу, божась, что передъ такимъ человкомъ, какъ Милль, надо преклоняться, на что Семсъ ни какъ не давалъ своего согласія.
Я былъ несказанно радъ, когда они пожелали другъ другу спокойной ночи, надясь наконецъ сладко заснуть, по не тутъ-то было.
Въ комнат всегда горла одна свча, а Свентковскому нужна была другая, чтобы пойти въ свою каморку. Онъ подошелъ къ шкафику, стоявшему у кровати несноснйшаго изъ нашихъ сожителей, нмца Шмидта, вчно заводившаго ссоры, то вступаясь за Бисмарка, то будя всхъ, по ночамъ, своею бранью за то, что кто нибудь храплъ и мшалъ ему спать. Свентковскій подошелъ и хотлъ зажечь стоявшую на шкафик свчу.
— Не смйте брать! свчка моя! вскрикнулъ Шмидтъ, вскакивая съ постели.
— Полноте, г. Шмидтъ, не все ли равно — чья свча.
— Не зли меня: слышишь ли! Худо будетъ! закричалъ нмецъ, дергая подсвчникъ.
— Да полноте, въ своемъ ли вы ум?
Семсъ, уже улегшійся, всталъ и, доставъ изъ своего шкафа свчу, зажегъ ее и отдалъ Свентковскому. Потомъ, тщетно поискавъ другого подсвчника, онъ медленно подошелъ къ Шмидту.
— Этотъ подсвчникъ вашъ или казенный? спросилъ онъ его.— Казенный такъ сюда его! Онъ вынулъ свчу Шмидта и взялъ подсвчникъ, но неистовый нмецъ вцпился въ него обими руками, сидя на кровати, и прижалъ его къ своей груди. Семсъ также ухватился за него и стали они дергать его другъ у друга.
— Подай!
— Оставь.
Тутъ Семсъ такъ дернулъ подсвчникъ, что овладлъ имъ и стащилъ, вмст съ нимъ, Шмидта съ кровати. Тотъ брякнулся на полъ и застоналъ такимъ жалобнымъ голосомъ, точно онъ умиралъ.
Семсъ преспокойно вставилъ свчу и началъ ходить по комнат, а Шмидтъ одлся и ушелъ, какъ мы заключили, жаловаться смотрителю.
Неизвстно, гд онъ провелъ ночь, на слдующее утро въ контор было разбирательство этой исторіи, съ привлеченіемъ всхъ насъ въ свидтели. Мы единогласно заявили, при этомъ случа, наше желаніе избавиться отъ безпокойнаго сожительства съ г. Шмидтомъ, который уже передъ тмъ чуть не побилъ разъ Боровикова за мнніе, что французы поколотятъ Бисмарка. Шмидтъ, съ своей стороны, ни за что не хотлъ оставаться доле въ этомъ ‘гнусномъ’ нумеръ, требуя, вмст съ тмъ, чтобы объ этомъ дл было доведено до высшаго начальства. Но смотритель отвчалъ, что главная черта его характера, это миролюбіе. Есть надежда, что онъ не вынесетъ этого сора изъ избы.
Нкоторые изъ обитателей Тарасова дома не хотятъ даже и относиться серьезно къ запрещенію выходить изъ него. Въ примръ этого разскажу слдующій фактъ.
Разъ, въ праздничный день, нкто Дрегинъ держалъ пари съ своимъ сожителемъ, что онъ получитъ въ этотъ день выходъ.
Они спустились вмст въ контору, къ Федору Ивановичу. Погода была чудесная и одно изъ оконъ конторы, находящейся, какъ извстно, въ нижнемъ этаж, стояло настежь отворенное.
Федоръ Ивановичъ былъ въ этотъ день сильно не въ дух, другіе, поробче, когда онъ въ такомъ расположеніи духа, боятся подступить къ нему даже и въ будни, не только что въ празникъ, но Дрегинъ подошелъ къ нему съ полною самоувренностью и сказалъ ршительнымъ тономъ:— Федоръ Ивановичъ, я иду со двора. Съ кмъ идти?
— Ни съ кмъ, коротко отвтилъ Федоръ Ивановичъ, не взглянувъ на вопрошавшаго.
— И прекрасно. Прощайте, Федоръ Ивановичъ, я не возвращусь раньше полуночи, я сегодня на имянинахъ,
— Вотъ я вамъ дамъ провожатаго въ вашъ нумеръ…
Но Дрегинъ уже былъ въ сняхъ.
— Съ кмъ идете? спросилъ его швейцаръ.
— Одинъ, отвчалъ онъ.
— Эдакъ нельзя-съ. Надо спросить у Федора Ивановича.
— Спроси, спроси, только поскоре, я спшу.
— Федоръ Ивановичъ просятъ васъ вернуться въ свой нумеръ, а не то пойти въ садикъ прогуляться, погода хорошая.
— Ахъ ты!.. Я-жъ теб покажу! вспылилъ Дрегинъ и рванулся въ контору.
— Что-же это значитъ? Говорятъ вамъ, что мн нужно идти! вскричалъ онъ.
— Чего вамъ отъ меня надо? хладнокровно спросилъ Федоръ Ивановичъ.
— Чего мн надо? Да вдь вы сказали, что я могу идти безъ провожатаго!
— Никогда я не думалъ такъ безтактно выражаться. Если я сказалъ: ‘ни съ кмъ’, то это значитъ, что надо остаться дома.
— Нтъ ужь извините, не останусь. Лучше отпустите, а не то самъ уйду, ей Богу уйду.
— Да полно вамъ, ступайте къ себ, да прилягьте лучше, успокойтесь.
— Отпустите вы меня или нтъ?
— Я уже сказалъ, что выхода сегодня нтъ и не будетъ.
— Ну, такъ до свиданія, и прежде чмъ Федоръ Ивановичъ усплъ разинуть ротъ, Дрегинъ выскочилъ изъ окна, слъ на перваго попавшагося извощика и былъ таковъ.
Все, что Федоръ Ивановичъ нашелся сдлать, это запереть за нимъ поплотне окно. Потомъ, выйдя изъ конторы, онъ чуть не заперъ на ключъ проигравшаго пари сожителя Дрегина.
Послдній вернулся, по общанію, въ полночь, но несмотря на то, на слдующій день его безпрепятственно выпустили. Вообще начальство и прислуга очень уважали его.
А вотъ на нашего брата, наровящаго убждать словами, такъ и не смотрятъ!
Вчера были имянины нашего отца командира, Федора Ивановича. Мы поднесли ему въ складчину подарокъ и были приглашены къ нему на вечеръ. Посл поврки, я пошелъ къ имяниннику. Тамъ собралось самое разнокалиберное общество: одна почтенная княгиня (неисправная), польскій графъ (неисправный), дйствительный статскій совтникъ Дудкинъ, котораго мы однажды совершенно уврили, что если бы онъ надлъ свой мундиръ со всми орденами и захотлъ уйти изъ долгового, то никто бы и пикнуть передъ нимъ не посмлъ. Къ сожалнію, какъ онъ проговорился намъ однажды подъ пьяную руку, у него не только ордена, но даже форменные панталоны были заложены. Были чиновники, сапожники, портные, художники, и все это. волей-неволей, составляло гармоничное цлое. Нечего и говорить, что угощенія было въ волю, въ особенности водки. Для меня раскрыли фортепіано и я сплъ итальянскія псни. Слушая ихъ, старенькая княгиня сильно вздыхала. Быть можетъ, ей мерещилась ея княжеская молодость, Неаполитанскій заливъ, оливковыя рощи. Горшковъ уже былъ порядкомъ выпивши и, въ нанковомъ пальто на распашку, объяснялся въ любви княгин. Та смялась натянутымъ смхомъ и спшила ретироваться въ свою половину. Улизнулъ и я, пользуясь удобной минутой.
Сегодня утромъ, придя въ контору, я замтилъ, что Федоръ Ивановичъ въ хорошемъ расположеніи духа, повидимому, онъ остался доволенъ подаркомъ, потому что отпустилъ меня охотно.
Вечеромъ, возвратившись въ долговое, я прилегъ, болтая съ новопоступившимъ сожителемъ, отставнымъ гвардейскимъ офицеромъ Д… Онъ разсказалъ мн, какимъ родомъ судьба завела его въ тарасовскій ‘грандъ-отель’. Онъ купилъ у своего бывшаго товарища и однокашника по юнкерской школ пару лошадей, за полторы тысячи рублей, и черезъ нсколько мсяцевъ спустилъ эту пару чуть ли не за триста рублей, которые въ скоромъ же времени вылетли въ трубу. Между тмъ однокашникъ, получившій за лошадей не деньги, а вексель, не преминулъ предъявить его въ свое время, но тогда ни лошадей, ни денегъ уже не существовало. Однокашникъ подалъ вексель ко взысканію и его желаніе упечь пріятеля въ яму было такъ сильно, что онъ заложилъ свои часы, чтобы внести кормовыя.
Я съ удовольствіемъ слушалъ этотъ и другіе разсказы, наполнявшіе мои свденія о житейскихъ длахъ, и сибаритствовалъ на своей жесткой постели.
Сегодня мы ожидали посщенія одного новоназначеннаго къ намъ, начальственнаго лица. Предшественникъ его отставленъ за нкоторыя злоупотребленія. Говорятъ, и даже въ газетахъ писали, что онъ, подъ чужимъ именемъ, скупалъ за безцнокъ векселя и сажалъ векселедавцевъ въ долговое, а потомъ, при первомъ случа, представлялъ о несчастномъ положеніи этихъ заключенныхъ въ тюремный комитетъ для выкупа. Разумется, ихъ выкупали безъ всякихъ разговоровъ, и нашъ почтенный начальникъ всегда наровилъ такъ, чтобы выкупная сумма была выше той, за которую онъ пріобрлъ вексель.
Такимъ образомъ, онъ, какъ слышно, очень поправилъ свои обстоятельства, хотя прежде его самого чуть не посадили въ тарасовскій ‘Grand-Hotel’.
Любопытно было смотрть, какъ приготовлялась наша братія къ пріему новаго начальника. Одинъ изъ обитателей 18 нумера забжалъ къ намъ въ попыхахъ, сказать, что его превосходительство изволитъ ходить по нумерамъ. Тутъ сейчасъ же нашъ акуратный нмецъ портной снялъ свои безцвтные панталоны и надлъ свтлые триковые съ одинаковою жилеткою, а на мсто камлотоваго зеленаго сюртука, черный альпаковый, словомъ, разфрантился. Портной Метери вскочилъ съ постели, обдернулъ жилетъ, громко крякнулъ, чтобы придать себ куражу, и заходилъ по комнат большими шагами. Третій портной (ихъ у насъ не перечтешь, и все военные) подошелъ къ зеркалу и перевелъ нсколько волосковъ съ одной стороны на другую, чтобы скрыть хорошенько лысину, а отставной гвардеецъ, купившій безъ денегъ лошадей, подошелъ къ окну и, принявъ задумчивую позу, глядлъ на улицу.
Вдругъ дверь порывисто отворилась и въ нашъ нумеръ вошелъ Горшковъ, картинно драпируясь въ своемъ халат. Онъ былъ сильно выпивши.
Вс мои сожители обступили его, видимо стараясь вытснить изъ нашей комнаты, чтобы онъ не портилъ своею неприличною фигурою нашей принаряженной группы, я услся поодаль и съ удовольствіемъ ждалъ, не выдетъ ли чего нибудь забавнаго.
— Господа, торжественно сказалъ Горшковъ,— сейчасъ сюда придетъ новый начальникъ. Ему необходимо сказать привтствіе, которое блистало бы цвтами краснорчія. Господа, вамъ извстно, краснорчивъ ли я (намъ было извстно только, что онъ сильно поминаетъ чертей), согласны ли вы предоставить мн это дло? Согласны!
Вс молчали, согласиться было трудно, зная цвты краснорчія Льва Сергевича, а не согласиться значило неминуемо навлечь ихъ на себя и вызвать шумную сцену, тоже не совсмъ лестную рекомендацію въ глазахъ новаго начальника.
— Молчаніе знакъ согласія, сказалъ Горшковъ, и отважно выступилъ на средину комнаты. Почти въ туже минуту, въ дверяхъ показался новый начальникъ, въ сопровожденіи Федора Ивановича. Это былъ щеголеватый господинъ, съ чрезвычайно мягкими манерами. Онъ былъ въ мундир и со звздой.
Посл общаго представленія и поклоновъ, на которые его превосходительство отвчалъ съ пріятною улыбкою, Горшковъ выступилъ впередъ и словоизвергалъ довольно развязно, а въ конц рчи схватилъ руку начальника и сильно потрясъ ее.
— Помилуйте…
Превосходительный старался высвободить руку, но Горшковъ не выпускалъ ее.
— Еще я вамъ вотъ что скажу, продолжалъ онъ хриплымъ голосомъ,— дай вамъ Богъ заслужитъ у насъ такое же уваженіе, какимъ пользуется здсь Федоръ Ивановичъ Г… не такъ ли, Федюха? Да полно табакъ тянуть! отвчай, когда съ тобой говорятъ!
— Такъ, такъ! отвчалъ Федоръ Ивановичъ, потягивая помаленьку табакъ, чтобы скрыть смущеніе.
— Такъ примите-же… Какъ васъ по батюшк?
— Юрій Александровичъ.
— Такъ примите-же отъ насъ, Юрій Александровичъ, усердное пожеланіе, чтобы вамъ удалось заслужить такое уваженіе, а разъ заслуживъ, храните его какъ можно доле. Вотъ все, что я могу…
Тутъ ораторъ икнулъ и начальство поспшило воспользоваться этою интермедіею, чтобы ретироваться.
— Каково, господа? а? обратился къ намъ Горшковъ съ торжествующимъ видомъ.— Не даромъ я себ съ утра впечатлнія {Впечатлніями называются въ долговомъ порціи водки.} задаю.
Но господа были не совсмъ расположены восхищаться его ораторскимъ искуствомъ, одинъ я отъ души похлопалъ ему.
Федюха (какъ мы называемъ Федора Ивановича въ желчныя минуты) опять ломается. Сегодня, записывая меня въ уздный судъ, онъ сказалъ:
— Что это все въ уздный судъ, да въ уздный судъ! когда это кончится? право надоли!
— А мн и подавно, Федоръ Ивановичъ. Не поврите, какъ надоло! ходишь, ходишь, а ничего не добьется. Велятъ являться каждый день, держатъ вплоть до ночи, а все толку нтъ. Ужасно надоло!
— Ладно, ладно! вотъ я потребую отъ суда объясненія, за чмъ вы туда ходите.
Онъ взялъ бланкъ, чтобы написать это на немъ.
— Сдлайте одолженіе, Федоръ Ивановичъ, освдомтесь, да похлопочите, чтобы поскоре мое дло поршили. Не забудьте же, Федоръ Ивановичъ.
— Какъ можно забыть, не забуду.
— До свиданія, Федоръ Ивановичъ.
— Честь имю кланяться.
О деспотъ! не дале какъ вчера, когда одинъ изъ неисправныхъ обратился къ нему за совтомъ, насчетъ того какъ бы устроить выходы отъ кредитора, то онъ, этотъ самый Федоръ Ивановичъ, сказалъ:
— Кто вамъ препятствуетъ выходить? я вашъ кредиторъ.
Къ счастію, есть надежда, что долговое вскор уничтожатъ. По крайней мр, со всхъ сторонъ приходятъ слухи объ этомъ. Говорятъ даже, что уничтожатъ къ 15 декабря. Сначала говорили, что къ первому. Портной Метери слышалъ отъ кого-то изъ своихъ важныхъ кліентовъ, что къ 15-му закроютъ непремнно, и у насъ уже шепчутъ, что Федоръ Ивановичъ ищетъ себ другое мсто. Но нкоторые скептики утверждаютъ, что подобный слухъ иметъ обыкновеніе распространяться каждый годъ, передъ новымъ годомъ и Пасхою, а долговое все стоитъ, да стоитъ.
Однако, постоянные разговоры о закрытіи этой ямы, все боле и боле укореняютъ въ насъ надежду, такъ что теперь, каждый разъ какъ поступаетъ къ намъ новое лицо, мы чувствуемъ нкоторую грусть, разочарованіе. А нашего полку то и дло прибываетъ. На этихъ дняхъ, въ нашъ нумеръ поступилъ нмецъ, съ польскою фамиліею, нкто Курдиковскій. Этотъ нмецъ просто кладъ для нашего нумера. Я не видывалъ человка услужливе его. Не зная его, можно подумать, что онъ разсчитываетъ на вознагражденіе, до того онъ усердствуетъ всмъ и каждому, но нтъ, это ужь такъ по натур, по влеченію сердца. Все свое честолюбіе положилъ, должно быть, человкъ въ томъ, чтобы прослыть услужливымъ малымъ. Чай приготовитъ, свчи поставитъ, печку затопитъ, мыться подастъ, по лстниц съ четвертаго этажа разъ двадцать пробжитъ, и все еще недоволенъ собою, все еще такъ и прислушивается, не нужно ли еще кому чмъ услужить. И говорятъ еще, что лакеевъ по призванію не бываетъ, а только по нужд! На вс должности нашлись бы охотники.
Вотъ ужь когда онъ подписывается въ письм ‘покорнйшимъ слугою’, то можно поврить.
Кто нибудь лежитъ на постели просто, какъ говорится, валяясь, а Курдиковскій что нибудь пишетъ или чай пьетъ, закусываетъ.
— Курдиковскій, сходите въ такой-то нумеръ, попросите табаку. Или:— Курдиковскій, сбгайте внизъ, принесите мн кипятку, скажетъ лежащій, и Курдиковскій вскакиваетъ, не прожевавъ куска, или капаетъ въ торопяхъ чернилами на свое писанье и съ сіяющимъ лицомъ бжитъ, куда его посылаютъ.
И обидчивости въ немъ тоже незамтно. Его всячески обзываютъ шутя, и онъ никогда не обижается. Одного только не любитъ: когда его называютъ ‘ляхомъ’.
— Курдиковскій, не хотите ли стаканъ чаю, предлагаетъ Свентковскій.
— Нтъ, плахотарю, я только што пиль, отвчаетъ Курдиковскій.
— Бусурманъ проклятый не можетъ компаніи сдлать! говоритъ Свентковскій, улыбаясь, а Курдиковскій улыбается еще шире.
Вчера здсь былъ престольный праздникъ. Насъ, разумется, не выпускали. Наканун все чистили, мыли, лстницу устилали ковромъ. На другой день, т. е. вчера, была парадная обдня, въ присутствіи всего низшаго и высшаго начальства. Мы имли пріятный случай видть нашего Федора Ивановича въ полной форм. Должно быть ему въ ней было жестоко неловко, онъ то и дло вытягивалъ руки и его кислая мина при этомъ выражала:— Ухъ! какъ ржетъ!
Начальства собралось человкъ восемь и все съ какими-то постными лицами.
По окончаніи обдни, вс сошли въ столовую, гд уже сидли заключенные. Посредин былъ накрытъ небольшой столъ для гг. членовъ тюремнаго комитета. Это была церемонія вкушенія нашихъ блюдъ. Но къ столу подошелъ только одинъ и, хлбнувъ дв ложки, сказалъ, улыбаясь, помощнику:
— А вамъ не скучно, общество большое!
Я тоже улыбнулся глядя на эту комедію.
— Ну, а какъ же вы на счетъ щей-то? хотлось мн спросить.
Другіе, поумне, держались подальше отъ накрытаго для нихъ стола и разговаривали между собою, чтобы замятъ глупость своего положенія. Когда начальство угодило, вс должники встали и поклонились, въ знакъ благодарности. за оказанное вниманіе.
Праздникъ по обыкновенію прошелъ для однихъ въ спань, для другихъ въ скут, для третьихъ въ пьянств. Вечеромъ. Свентковскій позвалъ меня въ 15-й нумеръ, полюбоваться на моихъ соотечественниковъ, какъ, онъ выразился.
Къ Семсу пришелъ гость, и они сидли за столомъ, осушая второй полштофъ. Я прислъ на подоконникъ и принялъ, участіе въ ихъ разговорахъ. Видно было, что они короткіе пріятели: по крайней мр, относительно водки, между ними замтно было полное сочувствіе. Только Семсъ разбавлялъ ее водою въ рюмк, а пріятель его Тильтеръ, уже въ живот, т. е. прихлебывалъ посл каждой рюмки водки рюмку чистой воды.
Разговоръ между ними не умолкалъ и чмъ боле они пили, тмъ живе шелъ у нихъ обмнъ, мыслей, тмъ единодушне были ихъ мннія, тмъ чаще выражая осъ это единодушіе сердечнымъ пожатіемъ рукъ. Глаза Семса уже были совсмъ маленькіе и масляные, голова, перевшивалась съ одной стороны на другую. Онъ безпрестанно облизывался, сильно вздыхалъ и посматривалъ съ боку на своего товарища.
Наружность Тильтера не измнялась, огромная голова его непоколебимо сидла на толстой ше и бакенбарды все также гладко, какъ наклеенныя, изгибались полумсяцами отъ висковъ въ ноздрямъ. Только чертыханія усиливались. Отъ времени до времени, онъ толкалъ пріятеля локтемъ, въ бокъ, кривилъ ротъ въ его сторону и лукаво посматривалъ на меня.
Заговорили они о своемъ пастор.
— Что за человкъ, чортъ знаетъ что за человкъ!
— Настоящій джентльменъ.
— Какія проповди-то говоритъ! а? сколько правды!
— Глубина!
— Чувства-то, чувства-то!
— Да, помните прощальную? Вс на взрыдъ тамъ плакали.
— Да, да, и у самого-то, помните, какъ слезы текли?
И откуда не возьмись, у самаго Семса въ три ручья брызнули слезы.
Тильтеръ подтолкнулъ его локтемъ, скривилъ ротъ и, лукаво подмигнувъ мн, заплъ шотландскую псню.
Сенсъ тотчасъ забылъ пастора съ его трогательными проповдями и началъ подтягивать припвъ. никакъ не попадая въ тонъ.
Въ то самое время, какъ въ 15-мъ нумер происходило за бутылкою умилительное сліяніе двухъ сердецъ, въ нашемъ 17 нумер происходила не мене забавная сцена, едва не кончившаяся скандаломъ.
Туда пришелъ бывшій обитатель долгового, нкто Сивилевичъ, навстить своихъ достойныхъ пріятелей Горшкова и другихъ, сильныхъ насчетъ бутылки. На стол сейчасъ же явилось нсколько полуштофовъ. Пошли весьма шумные и весьма разнообразные разговоры, но все обстояло благополучно, потому что съ Львомъ Сергевичемъ вс соглашались
— Врно? скажетъ онъ.
— Врно.
— Откровенно?
— Откровенно.
— Подло?
— Подло.
Какъ ни интересны эти разговоры, однако пришла пора разстаться. Сивилевисъ началъ искать свою шапку. Искали искали:— нигд нтъ. Въ тоже время одному изъ жителей нашего нумера, вздумалосъ поливать катокъ, который онъ затялъ устроить у насъ въ садик. И тотъ также не доискался своей фуражки. Что за чортъ! обыскали вс углы, даже съ пьяна обшарили свои жилетные карманы, конечно, безуспшно.
Сизвлевичу пора домой, а лысину нечмъ покрыть.— Канальство! вдь шапка-то моя семь рублей стоитъ! повторялъ онъ.
— Да не надлъ ли одной изъ нихъ Курдиковскій? Онъ сейчасъ вышелъ, подалъ мнніе одинъ изъ присутствовавшихъ.
— А пожалуй, онъ пошелъ во 2-ой нумеръ. Пойдемте въ швейцарскую, подкараулимъ его и стащимъ съ него чужую шапку.
Вызвались двое и пошли занять свои посты.
Когда они ушли, Горшковъ принялъ ораторскую позу и вскричалъ:
— Господа! г. Сизвлевичъ потерялъ у насъ свою шапку. У насъ! у насъ! понимаете ли вы это. господа?
Другіе глубокомысленно покачали головою.
— Что же намъ остается сдлать господа? а? ваше мнніе?
— Сложиться и купить шапку, отвтилъ кто-то.
Горшковъ выразительно ткнулъ пальцемъ внизъ, перегнувшись за нимъ туловищемъ, какъ будто отвтившій на его вопросъ ршилъ премудреную задачу.
— Такъ согласны вы на складчину? спросилъ благородный Горшковъ.
— Согласны, былъ не совсмъ внятный отвтъ.
Между тмъ Свентковскій взобрался на шкафикъ и закричалъ радостнымъ голосомъ:
— Ура! вотъ они, голубушки! Сизвлевичъ, нашлась семирублевая шапка, ступайте сюда! закричалъ онъ гостю, вышедшему въ корридоръ.
Но Сизвлевичъ не возвращался. Свентковскій пошелъ за нимъ и въ корридор услыхалъ голосъ Семса, кричавшаго:
— Стой! держи! воръ! вяжи его!
Семсъ, сжавъ свои мощные кулаки, подступалъ къ маленькому Сизвлевичу, которому пришлось бы очень плохо, еслибы подоспвшій Свентковскій не разъяснилъ недоразумнія.
Ретивый Семсъ услыхавъ, что въ нашемъ нумеръ что-то пропало, пошелъ освдомиться, что именно, и дорогою наткнулся на выходившаго Сизвлевича. Замтивъ вроятно его озабоченное лицо и торопливую походку, онъ принялъ его за вора и, ругаясь на чемъ свтъ стоитъ, собирался швырнуть его съ лстницы.
Когда Свентковскій объяснилъ ему его ошибку, Семсъ принялся съ жаромъ извиняться и такъ усердно жалъ руку Сизвлевичу, что тотъ дрыгалъ ногами.
Оказалось, что портной Метери, тоже сильно подгулявшій въ этотъ блаженный день, танцовалъ канканъ и, для вящаго эффекта, взялъ въ об руки по мховой шапк. Выдлывая заключительный антрша, онъ лихо закинулъ ихъ на печку, потомъ брякнулся на кровать, и вскор захраплъ.
Вотъ и Рождество. Я проснулся сегодня съ тяжелымъ чувствомъ. Вставать не хотлось, когда предвидишь скучный день, то вставать всегда не хочется.
Я лежалъ, въ полудремот, и видлъ, какъ Метери принималъ храбрую позу, готовясь сдирать шкуру съ зайца. Мы готовили себ праздничный обдъ въ нашемъ нумеръ. Я нсколько разъ открывалъ глаза, и мн нее казалось, что Метери съ кмъ-то страшно борется, хотя я хорошо зналъ, что онъ не борется, а обдираетъ зайца. Парикмахеръ Жиро придерживалъ зайца съ другого конца, а Свентковскій придерживалъ Жиро для того,— чтобы онъ не сдвигался съ мста, отъ сильныхъ подергиваній со стороны Метери.
Праздники привели съ собою только рдкіе выходы и частое пьянство. Первый день прошелъ довольно благополучно, одинъ Горшковъ нализался до безпамятства. Обдъ въ нашемъ нумеръ былъ очень, очень веселый, хотя кончился нсколько шумно, благодаря черезъ чуръ расходившемуся Горшкову.
На другой день, вс мы съ утра расположились провести день въ праздничной скук. Впрочемъ т, кто выходитъ рдко, рады праздникамъ, они удерживаютъ дома выходящихъ товарищей, и въ тюрьм веселе, потопу что больше народа.
Мои сожитель Семсъ, выходящій очень рдко, уже давно располагалъ отпроситься на второй день праздника домой, такъ какъ это былъ день рожденья его сына. Онъ всталъ очень веселый, пріумылся, принарядился. Мы говорили ему, что его едва ли выпустятъ, но онъ почему-то былъ твердо увренъ, что выпустятъ.
— Я такъ давно не выходилъ, какъ же не выпустить? Нтъ, ужь я настою, надомъ.
Онъ сошелъ въ контору.
Сквозь стеклянную дверь можно было видть, какъ статный, плечистый Семсъ стоялъ за стуломъ Федора Ивановича, дожидаясь, когда тотъ удостоитъ обратить на него вниманіе.
Федоръ Ивановичъ что-то писалъ и нсколько минутъ какъ будто-бы совсмъ не замчалъ Семса.
— Вамъ что? спросилъ онъ наконецъ.
Семсъ ни слова.
— Чего вы хотите, Егоръ Егоровичъ?
— Хочу попроситься со двора, сказалъ Семсъ дрожащимъ голосомъ, и взялъ обими руками руку Федора Ивановича.
— Съ чего вы это взяли, да еще въ праздничный день! Я не имю права никого выпускать.
— Сегодня рожденье моего сына. Я очень люблю его. Хотлось бы ему сюрпризъ сдлать, да и на праздникахъ хотя одинъ день въ семь провести.
— Сюрпризовъ длайте сколько хотите, а выпускать я никого не могу. Просите разршенія у вашего кредитора.
— Да помилуйте, Федоръ Ивановичъ, гд же я возьму теперь моего кредитора. Вдь я прошусь сегодня, а тамъ я опять никуда. Сами вы знаете, часто ли я вамъ надодаю моими просьбами.
— Ужь это мн, батюшка, все равно, сегодня ли, вчера ли — дло въ томъ, что выпускать-то я не имю права.
— Федоръ Ивановичъ, да сдлайте одолженіе. Ну войдите-же въ мое положеніе, вдь я человкъ семейный, легко ли эдакъ, все въ разлук, и семейнаго-то праздника вмст не провести.
— Да съ чего вы это въ голову забрали? Вдь на то и тюрьма, чтобы изъ нея не выходить!
Многое кое-что могъ бы возразить ему на это Семсъ, да у бдняги на ум было только какъ бы упросить, да умаслить, и онъ избгалъ всякаго намека, способнаго раздражить начальство.
— Эхъ, Федоръ Ивановичъ!..
Обезкураженный Семсъ съ минуту поглядлъ въ сторону.
— Только сегодня! ну только сегодня! сказалъ онъ, вдругъ опускаясь на колни.
— Да что вы? Экой чудакъ! Не могу отпустить и все тутъ.
Семсъ всталъ, выпрямился и, гордо посмотрвъ въ глазки Федора Ивановича, сжалъ кулаки, отвернулся и быстро вышелъ. Онъ взбжалъ по лстниц, шагая черезъ три ступени, и пришедши въ свой нумеръ, легъ и уткнулъ лицо въ подушку.
Долго пролежалъ онъ такимъ образомъ, потомъ всталъ, послалъ за водкой и отправился къ Горшкову. Вечеромъ его притащили подъ руки на постель.
На слдующій день Семсъ уже съ утра былъ пьянъ. Часу въ шестомъ, посл обда, когда, онъ спалъ, къ нему пришли его сестра и сынъ. Семса кое-какъ растолкали, но онъ долго но могъ прійти въ себя и сидлъ на постели, неузнавая своихъ гостей. Потомъ онъ всталъ, сильно нахмурилъ брови, сжалъ кулаки и потянулся.
Наконецъ, онъ подошелъ, пошатываясь, къ своимъ гостямъ и сталъ съ ними здороваться.
Эта сцена произвела на всхъ насъ самое тяжелое впечатлніе. Я вышелъ въ темненькую, легъ на чужую постель и предался грустнымъ размышленіямъ.
Когда я возвратился, Семсъ уже нсколько оправился и разговаривалъ съ своими гостями, положивъ локти на столъ. Сестра обращалась съ нимъ предупредительно и дружелюбно, стараясь замять, что было несообразнаго въ его рчахъ. Сынъ… Но трудно ршить, что выражало лицо этого четырнадцати-лтняго мальчика. Онъ почти ничего не говорилъ и неопредленно глядлъ въ окно. Мн показалось, что онъ избгалъ встртиться съ глазами кого нибудь изъ бывшихъ въ комнат. Онъ пристально глядлъ на отца, когда тотъ что нибудь говорилъ.
Семсъ представилъ меня своимъ, и я сказалъ, что мы уже нсколько мсяцевъ товарищи по несчастію.
— Да, да, товарищи по несчастію, подтвердилъ онъ и заплакалъ. Онъ сказалъ сестр, что онъ уже плакалъ передъ тмъ, какъ она пришла.
— Лжешь, братъ! подумать я,— не плакалъ ты, а водку тянулъ и какъ тянулъ!
Г-жа Семсъ утерла слезинку сочувствія и старалась замять грустный разговоръ, сынъ пристально посмотрлъ на отца, и я замтилъ, что у него между бровей появилась тонкая складка.