И не введи нас во искушение!..
И не введи нас во искушение!..
Габриэли Запольской
Перевод с польского О. Вишневской
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
———————————————————
И не введи нас во искушение!.., Запольская Габриеля, Год: 1906
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Зоська Лутвинская была очень бедна.
Все ее имущество — то, что на ней: перина, подушка и немного тряпья в сундуке.
Она скопила это служа с детства по усадьбам. Немного зарабатывала такая ‘дзиопа’ [В Галиции так пренебрежительно называют простых девушек], ничего порядочного не умевшая сделать, каких-нибудь тридцать гульденов в год на хозяйских харчах. Зато ей приходилось зачастую вставать в пятом часу, а то и в четвертом, всяко бывало. Но чаще, однако, приходилось вставать в четвертом часу. Одно место у нее было такое, где одних сапог надо было каждый день вычистить семь пар мужских и три пары женских. А комнат было восемь и во всех надо было натирать полы и не кое-как, а как следует, да еще надо было стряпать для батраков, потому что господа не держали черной кухарки, и стряпней должна была заниматься девка.
Приходилось также Зоське с тяжелой корзиной в руках прыгать через рвы и канавы, пробираясь кратчайшей дорогой в поле с завтраком для ‘паничей’ наблюдавших за полевыми работами.
И так как то это забылось, к весне могилка сравнялась с землей, люди перестали интересоваться этой историей, так что и Зоська теперь смутно помнила этот случай.
Да оно и лучше, что так случилось! К чему ей? Для девушки это лишнее горе, лишняя обуза. Пришлось бы ей всю жизни слоняться по чужим углам и, кто знает, удалось ли бы тогда скопить деньжат на перину. И так Зоське нелегко было стянуться на нее. Три года собирала она копейку к копейке, пока, наконец, скопила достаточно, чтобы купить перину и подушки. Ведь известное дело, что и господа, и люди всегда больше уважают такую прислугу, у которой есть своя постель и сундучок.
Вот почему Зоська, несмотря на то, что была ленива, грязна, обжорлива и гуляла с ‘ходаками’, задирала нос и позволяла себе грубить.
Наконец, Зоське удалось получить хорошее место. Не надо ей больше спать на сеновале, не надо ходить за коровами, ни бегать в поле. Теперь она должна лишь убирать комнаты, да помогать на кухне кухарке. А кухарка важная, она приехала с господами из Львова и щеголяет в коротеньком жакете с меховым воротником и в шляпке с пером. И смеются же над ней бабы, когда она в своем смешном наряде приходит в костел — животики надрывают. А барыня такая важная, что никогда даже на кухню не заглянет. Носит она желтые ботинки и золотые туфли, так что и чистить то нечего. А в комнатах, везде ковры, ну точь в точь как в костеле. Еды вволю — ешь не хочу. Зоська совсем тут распустилась. Кушает жирно, до отвалу. Два каравая хлеба в неделю сожрет и хоть бы что. По утрам пьет чаи, а два раза в неделю ест мясо и суп. С кухаркой она с утра до вечера грызется, все дразнит, что она старая дева и хочет замуж. Убирая в комнатах, если там никого нет, Зоська непременно лизнет немного масла либо варенья. Господа для нее заказали за три бумажки деревянную кровать и дали ей соломенный тюфяк, а она поверх постелила перину и нет для нее большего удовольствия, как взобраться на эту пуховую гору, запустить в волосы пальцы и переругиваться с кухаркой.
У господ есть собака, большая такая, толстая, с обрубленным хвостом. Господа зовут ее Дик, а Зоська величает Диким и всякий раз при встрече обязательно ударит или толкнет ногой. Уж очень ей обидно, что собака так вкусно кушает.
Новой своей барыне Зоська не решается грубить, потому что по ее понятиям, чем важнее барыня, тем хуже она умеет стряпать, а так как эта не сумела бы и картошки сварить, так стало быть она ‘знатная дама’ и с нею надо быть вежливее.
Зоська теперь стала невероятно грязной, потому что когда она убирает комнаты, никто ее там не видит, а затем на кухне она как зароется в пуховики, так оттуда ее и вилами не вытащишь уж разве только пришел бы ‘ходак’ так тогда она и сама бы вылезла.
Таким образом на ‘хорошем’ месте все дурные качества Зоськи, найдя благодарную почву, буйно разрослись.
Кухарка дружила с экономкой ксендза.
У них нашлось много общего — обе были старыми девами, у обеих часто бывал флюс, обе считали себя непонятыми натурами. Наконец обе любили читать интересные книги и брали их друг у друга.
Однажды, в воскресенье, после обеда кухарка вернулась от экономки ксендза с небольшой книжкой в светлом переплете в руках. Это было житие св. Зыты, покровительницы служанок. Прочтя несколько страниц, кухарка пришла в неописуемый восторг. У нее вдруг явилась непреодолимая потребность поделиться с кем-либо своими впечатлениями. Она оглянулась: в углу кухни, из кучи пуховников торчали две черные пятки, а характерное потягивание носом свидетельствовало, что ‘дзиопа’ не спит, а мечтает.
Зоська облокотилась на свою исполинскую подушку в розовой клетчатой наволочке, натянула на живот угол перины, скрестила на груди руки и мечтательно глядит своими косыми глазами в угол, где на куче щепок спит Дик.
Возбужденная кухарка, зажав в руке книжку, подошла к небольшой жестяной лампочке и хотела продолжать чтенье, но не удержалась и завела разговор с Зоськой.
— Зоська.
— Ну?..
— Спишь?
— А чего мне спать?
— Так слушай!
— Ну?
— Знаешь кто такая была святая Зыта?
— Нет.
— Она была такой же прислугой как мы с тобою.
Зоська насмешливо пожала плечами.
— Неправда! Святые угодники ходят с сиянием на головах и в золотых коронах, с ‘лелеями’ в руках и с ‘анделами’ по бокам, а не так как мы с вами, панна Марыня, в катанках.
Марыня приподняла над головой книжку и сказала:
— Здесь так сказано. Святая Зыта была прислугой, 38 лет служила на одном месте и, благодаря своим добрым делам, стала святой.
Зоська забарабанила ногами по кровати.
— Это враки! — заорала оно — святая не чистила бы картошки и не доила бы коров.
— Так пропечатано.
Но Зоська питает стихийную ненависть к печатному слову.
— Мало ли что какой дурак пропечатал — презрительно говорит она — это враки и больше ничего!
Марыня обижается и побивает ее самым веским аргументом.
— Не говори глупостей, дурище, ведь эту книгу дал сам ксендз.
Зоська была посрамлена.
Уж если ксендз знает, что здесь написано и дает читать людям, то стало быть это правда.
В ее простой, наивной душе поднялась буря.
Святая? Прислуга? Вот такая, что получает тридцать бумажек в год? Такая, что годы должна работать, пока сколотит грош на перину? Как же это? Каким образом?
Зоська обыкновенно представляла себе святых угодников в роскошных ризах, с цветами и пальмами в руках, прогуливающихся среди облаков, вокруг Пресвятой Девы и Младенца Иисуса, и окруженных сонмом ангелов в белоснежных одеждах с серебряными крыльями.
Зоська сидит, думает, ломает пальцы, и исподлобья поглядывает на погруженную в чтение кухарку. В ней просыпается безумная жажда знать еще что-нибудь про святую Зыту и ее жизнь. Она умеет читать, но плохо, и потому предпочитает слушать, когда читает кто-либо другой. Наконец она решается обратиться к кухарке.
— Панна Марыня, читайте, пожалуйста, вслух!
Она нарочно подмазывается к кухарке, называя ее ‘панной’. Та поддается на удочку, тем легче, что ее сжигает жажда поделиться с кем-либо волнующими ее чувствами.
И вот, среди мертвенной тишины, прерываемой лишь храпом бульдога да тиканьем часов, раздался монотонный голос кухарки, благоговейно читавшей о том, как добросовестно святая Зыта исполняла свои обязанности, какой она была скромной, трудолюбивой, целомудренной, благочестивой, преданной своим господам, как она оберегала их добро, никогда им не грубила.
Тут кухарка подымает руку и говорит:
— Не распускала языка…
Из пуховиков раздается слабый протест.
— Не распускала языка, потому что к ней не приставали.
Кухарка торжествующе улыбается.
— Вот именно и приставали к ней, и придирались!
— И кухарка?
— И кухарка и вся прислуга. Только она, святая угодница, переносила все со смирением, и из любви к Богу не роптала. Она даже исполняла работу за другую прислугу.
— И за кухарку?
— И за кухарку. Оттого-то она была угодна Богу. Девственницей прожила она всю жизнь, ибо тут сказано, что невинность угоднее всего Богу, и девственницы ближе всех будут стоять к трону его.
— Дзиопы?
— Да… но дзиопы никогда не грешившие…
Кухарка торжествовала. Гордясь своей девственностью она свысока глядела на забившуюся в пуховики Зоську.
— Девушки, сохранившие свою невинность, нравоучительно, — продолжала она — займут в небесах первое место, они будут поставлены даже превыше ангелов. Так тут сказано. И святая Зыта была такой чистой и непорочной девушкой. Поэтому то ее Господь возлюбил, и, несмотря на то, что она была простой прислугой, он возвеличил ее превыше всех.
Зоська напряженно слушает.
Кухарка читает с увлеченьем. Книжка хорошо написана, популярно, толково, все в ней рассчитано, чтобы произвести сильное впечатление на простые, наивные души.
Зоська слушает и сопит, и ее косые глазки так и рвутся вон из орбит.
И лишь изредка потянет носом, переменит позу и шепнет:
— Но… мои люди! Но…
Книжка совершила чудо.
Зоська, прослушав житие святой Зыты, до того была потрясена, что всю ночь напролет не спала.
Она ворочалась с боку на бок и все думала об этой необыкновенной служанке, которая была кротка, сострадательна, целомудренна, смиренна и благочестива. Все любили святую Зыту, а Господь Бог давал ей доказательства своего благоволения. Камни превращались в розы, вода в вино, ангелы помогали святой девственнице в работе, а когда однажды в страшный ливень она, с зажженной свечей в руках, отправилась в костел, то и свеча не потухла и ее платье осталось совершенно сухим.
Зоська приподнялась на кровати и, обхватив руками свою всклокоченную голову, думала:
‘Ведь святая Зыта была дочерью столяра. А в семье Зоськи тоже есть столяр. Святая Зыта пришла на службу босая и без всякого имущества. У Зоськи тоже ничего не было. Но только какая же она грешница в сравнении со святой Зытой! Она лентяйка, грубиянка, лакомка, ветреница, неряха, даже хуже того, она не прочь подчас стащить что либо вкусненькое. Не лучше ли исправиться и отныне стараться во всем подражать святой девственнице? Зоська уж не мечтает о том, что бы стать святой угодницей, куда там, она не метит так высоко, и однако… ей хочется заслужить приличный уголок в царствии небесном, чтобы не быть и там как тут, какой-то затычкой.
Ведь как-никак, а ей уж стукнуло тридцать лет, пора и о душе подумать.
И в уме Зоськи созрело решение.
Да, отныне она станет смиренной, кроткой, трудолюбивой и честной. Она дважды в неделю будет причесываться, каждую субботу будет мыться с мылом, станет вежливо обращаться с кухаркой, иногда сделает за нее что-либо и будет также усердно молиться Богу, как эта святая девушка.
Зоська опускается на колени, на своих пуховиках, повернувшись лицом к окну. А в окно виднеется залитое лунным светом поле, искрящееся снегом и окаймленное хвойным лесом. Зоська прижимает к груди руки и начинает читать молитвы.
Ея косые глазки наполняются слезами, а изможденное лицо освещается вдохновенным, полным благородства, выраженьем.
Зоська хорошеет.
……………………………………………………………………………………….
Зоська употребляет нечеловеческие усилия, чтобы хотя отчасти приблизиться к своему идеалу. Она теперь прилежно работает, причесывается, молчит, не обращает внимания на парней. И хотя, покамест она еще не достигла совершенства энергичной святой Зыты, угостившей звонкой пощечиной надоедливого поклонника, но, однако, отворачивается от непрошенных ухаживателей и отталкивает их от себя. Она купила четки и икону. Последнюю она повесила над своей кроватью и теперь по вечерам подолу молится перед ней. Но никто, однако, не замечает происшедшей в Зоське перемены и это задевает ее за живое. Даже кухарка, у которой как назло разболелись зубы, не обращает на нее внимания. Но Зоська надеялась, что Господь Бог обратит внимание на ее огорчение и простит за то часть ее прегрешений. Она выпросила у кухарки книжку о святой Зыте и теперь почти всю ее знает наизусть. Постепенно у нее развилась мания во всем подражать святой Зыте. Сперва ее беспокоил тот ‘грех’, который, как ей казалось, должен был вместе с могилкой исчезнуть из ее жизни. Но затем она прочла в книжке, что святая Зыта особенно почитала святую Магдалину, а эта последняя ведь вначале была большой грешницей. Рассудив это, Зоська решила, что очевидно Бог прощает все прегрешения, если только человек искренне покается.
И каялась бедная ‘дзиопа’, пресмыкаясь в бессонные ночи в кухонной пыли.
Плакала она и молила Бога простить ей перенесенные ею физические муки и нравственные страдания, простить пережитые месяцы стыда и позора, простить брань и синяки, составлявшие главное очарование ее ‘греха’.
Постепенно она пристрастилась к этим страстным молитвам, и теперь старалась поскорее окончить работу, чтобы бежать в находившуюся в саду часовенку и там, забившись в угол, шепотом читать молитвы.
Из ее плотно сжатых губ вырывался лишь свист, а иногда звук похожий на щебетанье птиц. Изредка губы полуоткроются и с них слетит одно-другое слово:
— ‘Пресвятая Дева!’… либо ‘святая Зыта, чистая лелея!’ — и снова слышались лишь свист да щебетанье.
На окружавших часовенку деревьях щебетали воробьи и Зоська в своей убогой одежде, молившаяся внутри часовни, казалась такой же серой пташкой, бессознательно славившей творца.
Дольше всего Зоська не могла отказаться от кокетства.
Но, однако, и эту жертву принесла она Богу. Она спрятала в сундук свои накрахмаленные платочки, даже сердак [тулуп-безрукавка, одежда жителей Карпат] с белым барашком, дешево купленный ‘по случаю’. Когда теперь она приходила в костел, дзиопы не поглядывали больше с завистью на ее голову. А она шла мелкими шажками, опустив глаза. Пробравшись вперед, она опускалась на колени и с таким увлечением пела литание [молитва, которую ксендз и прихожане совместно поют или читают], что органист нагибался с хоров поглядеть, кто это так фальшивит.
После обедни Зоська не заходила больше на кладбище подурачиться с парнями, а так же скромно как приходила, возвращалась домой.
Однажды, возвращаясь с костела, она услыхала, что кто-то догоняет её и хотя уж была зима и ноги почти бесшумно ступали по мягкому снегу, она, однако, услыхала шаги и вздрогнула, так как угадала, кто догонял её.
Едва только он коснулся ее платка, как она вырвалась от него и опрометью, как вспугнутая серна, бросилась бежать. В ее косых глазах отразился испуг, руки судорожно впились в грудь, а побелевшие губы беззвучно шептали:
— Под твою защиту… О, Пресвятая Дева!., о, Святая Зыта!.. И не введи нас во искушение…
А искушение было страшное!
Ведь это же был Игнатий, тот самый Игнатий, с которым она два года служила в Межиборже и который своими сладкими речами и обещаниями жениться довел ее до греха.
Ведь из-за него, обманщика, она лишилась права стоять в первом ряду у трона Божьего! Да и почем знать простит ли еще Бог этот грех? Почем знать заступится ли за нее святая Зыта, хотя она ее ежедневно об этом просит.
Но Игнатий не знает, что происходит в душе Зоськи.
Догнал ее, задевает локтем, толкает в бок, смеется, вышучивает ее.
— Ну, Зоська, айда в корчму, угощу водкой!
Она молчит и лишь ускоряет шаги.
— Зоська! — шепчет Игнатий, шагая рядом с ней, — говорят, что у тебя теперь хорошее место. Правда?
— Ну?
— Видишь ли… я слыхал, что твои господа ищут конюха. Я бы хотел поступил к ним. Так ты, пожалуйста, как будешь разговаривать с барыней, попроси за меня. Лесник оклеветал меня будто я пьяница и лентяй. А ты скажи барыне, что лесник врет и мы с тобою снова заживем вместе, как тогда в Межиборже… Но!.. Слышишь?..
Ой, слышит, хорошо слышит Зоська и так усердно думает, что у нее голова трещит! При первом звуке голоса Игнатия она все вспомнила, и ту блаженную весну, которая так и захватывает и ослепляет ее, как только воскресает в ее памяти. Как тогда всю ночь благоухали в господском саду жасмины и розы! Зоська всегда лишь под утро приходила на сеновал, где должна была спать с товарками.
Припоминает все это Зоська, а уста ее машинально шепчут: ‘под твою защиту прибегаю’, и глаза тревожно бегают, высматривая, нет ли где по близости какого жилья, чтобы зайти туда и таким образом отвязаться от Игнатия.
Но окрест раскинулось лишь занесенное снегом поле, а избы стоят далеко в стороне, сверкая освещенными окнами.
Игнатий сообразил, что дело не ладно: Зоська словно сама не своя. Вместо того, чтобы по-прежнему, с криком: ‘мой Игнатий!’ кинуться к нему на шею, она потупилась, молчит и только бормочет что-то про себя.
А ему ужасно хочется поступить к Зоськиным господам. На селе говорят, что у них дом полная чаша, а прислуга у них живет, как у Христа за пазухой.
Он решил прибегнуть к крайнему средств и сказал:
— Зоська, а пошла бы ты за меня замуж? Как поступлю я на это место, так пойдем к ксендзу и дадим две бумажки на выклички. А там бы и свадьбу сыграли с музыкой. Господа бы позволили. Им же лучше держать мужа с женою, живущих в законе, чем ходака с дзиопой, живущих в грехе.
Это искушение превосходит силы Зоськи. В первую минуту ее ослепили слова: ‘пойдем к ксендзу’, ‘свадьбу сыграем’, но вскоре она опомнилась, овладела собой, вздохнула и гневно, страстно заговорила:
— Убирайся вон подлец, изменник, обманщик, мерзавец! Из-за тебя, греховодника, я лишилась спасения души, из-за тебя, обманщика, я в царствии небесном буду сидеть где-то на задворках со всякой швалью, а не в первом ряду с анделами и святой покровительницей прислуги, а ты снова пристаешь ко мне и в грех вводишь! Пошел вон, а не то, как схвачу тебя за горло, так ты и не пикнешь, а зароешься носом в снег и не встанешь больше…
Игнатий вспылил.
Этакая обтрепанная дзиопа и задирает нос, ломается важничает, плюет на него! Этакая потаскушка! Простая коровница! На него заглядываются хозяйские дочки, а тут какая-то Зоська фыркает и отворачивается!
И всю свою злобу, обиду и ненависть к ней он излил в здоровенном ударе кулаком, от котораго Зоська свалилась на землю.
— Вот тебе, дрянь!
И он быстро исчез в облаках поднимавшейся метели.
Тут Зоська воспрянула духом.
Она поняла, что далеко зашла по пути самоусовершенствования. Совладать с таким искушением! Она понимает, что это Господь Бог испытывал ее, и для испытания послал ей Игнатия. А она с помощью святой Зыты вышла победительницей из испытания. Ведь это очевидно, что святая покровительница была с ней и поддержала ее. Теперь Зоська не сомневается уж больше, что она угодна Богу и может спасти свою душу.
Прочитав где-то, что человек должен держать в чистоте не только свою душу, но также и тело, она решилась на геройский поступок. Господа часто купались. Однажды, заметив выходившего из ванной хозяина, Зоська подождала, пока он поднимется наверх и тогда пошла в ванную с намерением основательно очистить свое грешное тело от земной пыли, подобно тому как она уж очистила ее от всякие скверны.
Но она опоздала.
Кухарка уж купала в надушенной одеколоном воде бульдога.
— Пусть пахнет наш милашка Дик — приговаривала она.
Зоська с примерным смирением снесла и это унижение.
— Выкупаюсь после собаки — решила она.
И так и сделала.
Надев черную, ситцевую кофту — ибо святая Зыта учила быть целомудренной и перед самой собой — Зоська опустилась в воду и первый раз в жизни выкупалась.
Тяжеленько ей было, но и это перенесла она в надежде заслужить в награду вечное спасение.
……………………………………………………………………………………….
Теперь став чистой душой и телом, став целомудренной, трудолюбивой, набожной и смиренной, Зоська пожелала стать милосердной.
Святая Зыта отдавала бедным свою одежду и пищу, она давала направо и налево, раздавала свое и господское. Вот Зоська и решила узнать, угодна ли она Богу и совершит ли Он для нее хоть одно такое чудо, какие Он совершал для святой Зыты.
Она решила сделать пробу.
Когда святая Зыта раздала нищим господский боб, то корзина чудесным образом снова наполнилась доверху.
Зоська отрезала кусок сладкого пирога, стоявшего на буфете, и дала его съесть бедному ребенку. С бьющимся сердцем и пылающими щеками ожидала она результата своего поступка. Господа стали пить кофе, съели пирог и не заметили, что он был надрезан.
А Зоська вообразила, что отрезанный ломтик чудодейственным образом снова вырос.
И она немедленно кинулась в часовню благодарить Бога за оказанную ей милость.
Затем Зоська отдала бедным свои шелковые платочки и шубейку, отдала лучшие сапоги и постепенно раздала все. Лишь с периной она пока не могла расстаться, решив только в последнюю минуту своей жизни принести эту жертву.
‘Отдам ее перед самой смертью’ — думала она — тогда у Иисусика свежее будет в памяти моя жертва, и он снисходительнее отнесется к моим прегрешениям.
Зоська получила еще несколько доказательств особого к ней благоволения Господа Бога.
Например, однажды она лишь облокотилась о дверь часовни, а та сама собою раскрылась перед ней. Барин говорил, что замок был испорчен, но Зоська только посмеивается — она то знает, что это было чудо.
Постепенно она уверовала в совершавшиеся для нее чудеса.
Однажды Зоська чистила на террасе шубу барина. Шуба была богатейшая, теплая, крытая тонким сукном. Она чистила шубу, вздыхала и шептала молитву. С колокольни костела раздался благовест.
— И слово бе плотью — проговорила Зоська.
— И сниде к ны — отвечал ей незнакомый голос.
Зоська перегнулась через перила балкона и увидала какого-то бродягу, еле прикрытого лохмотьями и дрожавшего от холода.
— Подай, Христа ради, милая девушка — попросил нищий.
Первым движением Зоськи было прогнать его вон. Такие бродяги ненадежный народ. Их зовут ‘рейзендерами’ и гоняют отовсюду, потому что они только и смотрят где что стащить:
Но Зоська сейчас же отогнала от себя эти дурные мысли. Раз нищий, так нищий! Иисус Христос сказал: ‘что дадите одному из малых сих во имя Мое, Мне дадите’. А святая Зыта раз отдала нищему барское пальто, и на другой день ангел принес ей его на кухню.
Зоська вспыхнула полымем.
Вспомнилось ей это чудо и у нее закружилась голова. А бродяга стоял перед ней и что-то бормотал. Как знать? Если святую Зыту посетил ангел в образе нищего, так отчего же не мог и к ней явиться ангел под видом озябшего бродяги?
Он приветствовал ее словами молитвы, явился в тот миг, когда с колокольни раздался первый звук благовеста…
Это искушение было сильнее всех остальных когда-либо испытанных ею. Даже Игнатий никогда не говорил с ней таким сладким голосом, каким теперь какой-то дух нашептывал ей испытать: угодна ли она Богу и достойна ли Его святых чудес.
Наконец она была сломлена.
А теперь, как на зло, бродяга покачал головой и сказал слезливым голосом:
— Вот прекрасная шуба! Кабы мне сладчайший Иисусик дал такую, так я бы на коленях пополз в Сонч благодарить Его.
Зоська схватила шубу и, закрыв глаза, словно бросаясь в бездну, швырнула ее через перила бродяге.
— Возьми, Христа ради! — крикнула она, и топоча босыми ногами по каменным ступенькам, убежала в кухню.
Ну а как же теперь? Что теперь будет, что будет?
В продолжение двух часов после этого безумного поступка Зоська чувствовала себя на верху блаженства.
Чудо свершится, обязательно должно совершиться чудо! Грешно сомневаться в этом. Ведь она это сделала, повинуясь хорошему побуждению, она ведь шла по стопам святой Зыты.
Минуту ей казалось, что и она уж причислена к лику святых. И она, еле касаясь земли, скользила по кухне, сияющая, радостная.
Но вдруг, словно кто ударил ее обухом по голове.
Кухарка спросила:
— Вычистила шубу?
— Ну!…
— Повесила в шкаф?
— Ну!…
— Завтра утром барин едет в Сонч. Смотри же, что бы как следует было вычищено!
— Ну!..
Это последнее ‘ну!’ она произнесла умирающим голосом.
Вдруг перед глазами Зоськи предстала жестокая действительность.
Факт на лицо. Шубы нет. А завтра утром барин спросит шубу.
А вдруг ангел опоздает и до отъезда барина не отдаст шубы? А если он принесет ей ее также как и святой Зыте лишь в полдень, что тогда?
Зоська с горячечной поспешностью стала чистить картофель. Она старалась успокоить себя рассуждением, что ведь Иисус Христос всеведущ, так, следовательно, он знает, что завтра утром барин едет в Сонч и не станет же он подвергать ее таким неприятностям. Ангел явится, непременно явится, если не сегодня вечером, так завтра на рассвете…
Когда все уснули, а луна сияла так ярко, что даже замерзший Дунаец казался серебристо голубой змеей, извивавшейся среди покрытых белой пеленой полей, Зоська вышла из дому.
Целый день шел снег, деревья стояли опушенные светом, весь двор был застлан ослепительно белым ковром, а небольшой пруд возле мельницы замерз и блестел как стекло.
Зоська стоит на снегу и горячо молится. Она ждет чуда, ждет ‘андела’, который вскоре должен спуститься с неба в тоненькой, как Божья пряжа, одежде и по серебристой дорожке из лунных лучей прийти к ней. У ‘андела’ будут золотые волосы и цветочный венок на голове. Неизвестно только будут ли это розы или ‘лелеи’. Довольно и того, что в стужу, когда кругом все замерзло и покрылось снегом, цветы эти будут цвести и благоухать как средь знойного лета.
Зоська свято верит, что чудо это должно совершиться, и вера ее все крепнет среди таинственной тишины ночи.
На дороге было пусто. В избах погасли огни и только собаки заливаются вовсю. Изредка одна из них завоет и сейчас же перестанет, известное дело, никому ведь не предстоит в скором времени смерть.
Прошла полночь. Прошел еще час, а ангела нет, как нет. Зоська переступает с ноги на ногу — холодно! — и не перестает читать молитвы.
Набежали тучи и скрыли луну. Снова пошел снег. Сперва мелкий. Потом посыпался гуще. Наконец стал падать большими хлопьями, покрыв всю Зоську белым покрывалом.
Она стоит неподвижно, окоченев от холода. Застыло у нее тело, застыла и душа. Нет ангела с бариновой шубой, а между тем уж скоро рассвет… Зоська пытается еще молиться, но у нее не хватает слов, она не знает, что и как говорить. Она еще возлагает надежду на святую Зыту, авось та сжалится над ней и пришлет ангела с шубой.
Но вот наступил зловещий и неумолимый рассвет. Снег перестал идти, тучи рассеялись. Мороз стал крепчать. Небо постепенно становится все голубее и прозрачнее. Белые деревья еще сливаются с предутренним туманом и лишь поникшие над прудом вербы рельефно выделяются в морозном воздухе.
Вся засыпанная замерзшим на ней снегом, Зоська производит впечатление придорожного столба. Она не молится уж больше. Из-под ресниц у нее выкатываются две крупные слезы и замерзают на щеках. Губы у нее посинели и полуоткрылись. Она поняла, что ангел не придет, что господская шуба пропала, и что через несколько часов ее, Зоську, прогонят вон, а может быть еще и в суд на нее подадут. Погубила ее гордыня, прогневила она Господа воображая, что удостоится чуда. Господь Бог хотел испытать ее и показать, что ей еще далеко до святой Зыты, угодницы Божьей. Плохо стало быть молилась она, редко стало быть говорила:
— И не введи нас во искушение!
……………………………………………………………………………………….
Ангел не приходил, шуба пропала, а Зоську жандармы свезли в Сонч…
Текст издания: журнал ‘Пробуждение’, 1906, No 10.