ШПІОНЪ *)
ШПІОНЪ *)
Разсказъ Джорджа Конрада.
(Съ англійскаго.)
*) Изъ сборника ‘The Set of six’ by G. Conrad.
Переводъ съ англ. Э. К. Пименовой.
‘Русская Мысль’, кн. 7—8, 1917
Шпион, Конрад Джозеф, Год: 1906
Время на прочтение: 27 минут(ы)
X. явился ко мн съ рекомендательнымъ письмомъ отъ одного изъ моихъ парижскихъ пріятелей, со спеціальной цлью — посмотрть мои коллекціи китайской бронзы и фарфора.
Моего пріятеля, пожалуй, тоже можно было бы назвать коллекціонеромъ въ своемъ род. Однако онъ не собираетъ коллекцій бронзы и фарфора, какъ это длаю я, или картинъ, марокъ и медалей, вообще ничего такого, что пригодилось бы для аукціона. И, конечно, онъ удивился бы самымъ искреннимъ образомъ, если бы его назвали коллекціонеромъ. Но онъ — коллекціонеръ по темпераменту. Онъ собираетъ знакомства. Это работа, требующая терпнія и искусства, и онъ вкладываетъ въ нее страсть и ршительность истиннаго собирателя рдкостей. Въ его коллекціи знакомыхъ, однако, нтъ королевскихъ личностей. Я думаю, что онъ не считаетъ ихъ достаточно рдкими и интересными. Но за этимъ исключеніемъ, онъ ищетъ встрчи и разговариваетъ съ каждымъ, кто, по его мннію, можетъ возбудить интересъ съ какой бы то ни было стороны. Знакомясь съ такими людьми, заинтересовавшими его въ какомъ-нибудь отношеніи, онъ наблюдаетъ ихъ, слушаетъ, старается проникнуть въ глубь ихъ души и, такъ сказать, измряетъ ихъ умственно и оцниваетъ и затмъ отводитъ имъ надлежащее мсто въ томъ музе, который представляетъ его память. Онъ объхалъ всю Европу и проникалъ всюду только съ единственной цлью — обогатить свою коллекцію замчательныхъ личныхъ знакомствъ.
Онъ богатъ, иметъ хорошія связи и не зараженъ никакими предубжденіями, поэтому его коллекція достаточно полна интересными объектами (не слдуетъ ли сказать: субъектами?), которые, однако, не могутъ быть оцнены по достоинству заурядными людьми и не окружены ореоломъ популярной извстности. Но ими-то мой пріятель и гордится больше всего, какъ самыми любопытными образцами.
Онъ написалъ мн по поводу X.: ‘Это величайшій бунтовщикъ (rvolt) современной эпохи. Міру онъ извстенъ какъ революціонный писатель, свирпая иронія котораго сорвала покровы со многихъ нашихъ уважаемыхъ учрежденій. Онъ подвергнулъ скальпированію каждую голову, окруженную благовніемъ, и раздробилъ молотомъ своего остроумія каждое общепринятое мнніе и каждый общепризнанный принципъ поведенія и политики. Кто же не помнитъ его бурнопламенныхъ революціонныхъ памфлетовъ? Они обрушивались внезапно, точно рой красныхъ слпней, и приводили въ разстройство силы континентальной полиціи, не знавшей, какъ совладать съ ними. Но этотъ крайній писатель былъ также активнымъ вдохновителемъ многихъ тайныхъ обществъ. Это былъ тотъ таинственный ‘No 1’, который организовалъ отчаянные заговоры, подозрваемые и раскрытые, или же бывшіе полной неожиданностъю для всхъ. Но любопытне всего, что міръ даже никогда не подозрвалъ, кто былъ вдохновителемъ. Разсказы о немъ все же распространяются среди насъ до ныншняго дня, хотя этотъ ветеранъ многихъ подпольныхъ компаній стоитъ теперь въ сторон и не подвергается опасности, такъ какъ считается только однимъ изъ величайшихъ революціонныхъ публицистовъ и больше ничего’…
Такъ писалъ мн мой пріятель, прибавляя, что X.— большой знатокъ бронзы и китайскаго фарфора, и прося меня показать ему мою коллекцію.
Въ указанный день X. явился. Мои сокровища помщаются въ трехъ большихъ комнатахъ, безъ ковровъ и занавсей. Никакой другой мебели нтъ въ этихъ комнатахъ, кром этажерокъ и ящиковъ подъ стекломъ, содержимое которыхъ представитъ цлое состояніе для моихъ наслдниковъ. Я не позволяю зажигать огня въ этихъ комнатахъ, изъ опасенія какого-нибудь несчастнаго случая, и кром того он отдлены несгораемой дверью отъ остальной части дома.
Былъ рзкій холодъ въ этотъ день, и поэтому мы не снимали пальто и шляпъ. Средняго роста и худощавый, степенной наружности, X. мелкими шажками расхаживалъ по комнатамъ и съ видомъ знатока осматривалъ мою коллекцію, а я разсматривалъ его. Его темное, загорлое лицо казалось еще темне отъ снжно-блыхъ усовъ и эспаньолки. Въ мховомъ пальто и высокой блестящей шляп этотъ страшный человкъ казался свтскимъ щеголемъ. Повидимому, онъ принадлежалъ къ аристократіи и могъ бы называть себя виконтомъ X. или Z., если бы захотлъ. Впрочемъ, мы разговаривали съ нимъ только о бронз и фарфор, и онъ оказался прекраснымъ цнителемъ. Мы разстались очень дружески.
Гд онъ останавливался, я не знаю. Я думаю, что онъ былъ одинокимъ человкомъ. Анархисты не имютъ семьи, какъ я полагаю, во всякомъ случа у нихъ нтъ того, что принято у насъ понимать подъ этимъ словомъ. Организація семьи отвчаетъ потребностямъ человческой природы, но все же она опирается на законъ и поэтому представляетъ нчто ненавистное и непріемлемое для всякаго анархиста. Впрочемъ, я долженъ сознаться, что не понимаю анархистовъ. Можетъ ли человкъ такихъ… такихъ убжденій оставаться анархистомъ даже наедин съ собой, ну, напримръ, когда онъ совершенно одинъ ложится въ постель? Можетъ ли онъ положить голову на подушку, натянуть на себя одяло и заснуть съ мыслью о необходимости всеобщаго взрыва — ‘chambardement gnral’, какъ выражаются на французскомъ бульварномъ жаргон? Мн это представляется невозможнымъ. Я увренъ, что если бы такая вра (или такой фанатизмъ) овладли моимъ умомъ, то я совершенно не въ силахъ былъ бы выполнять ни одинъ изъ рутинныхъ актовъ обыденной жизни, не могъ бы ни спать, ни сть, такъ какъ постоянно думалъ бы объ этомъ! Я не могъ бы желать имть жену и дтей, не могъ бы имть друзей. А что касается коллекціонированія бронзы и фарфора, то объ этомъ, разумется, не могло бы быть и рчи…
Впрочемъ, я не знаю… Мн извстно только одно, что X всегда обдалъ въ прекрасномъ ресторан, который и я также посщалъ. Когда онъ былъ безъ шляпы, то его зачесанные назадъ серебристые волосы дополняли характерныя черты его физіономіи, сохранявшей безучастное выраженіе. Его худыя бронзовыя руки, рзко выдляющіяся изъ блыхъ манжетъ, спокойно и машинально отламывали хлбъ, наливали вино, рзали мясо, въ то время какъ его голова и тло сохраняли суровую неподвижность. Этотъ ярый подстрекатель, этотъ великій агитаторъ не выказывалъ ни малйшей горячности, ни малйшаго оживленія ни въ чемъ. У него былъ какой-то скрипучій, холодный и монотонный низкій голосъ. Назвать его разговорчивымъ было нельзя, но онъ не избгалъ разговора, сохраняя свое обычное равнодушіе и готовый прекратить бесду во всякое время.
Но разговоръ съ нимъ ни въ какомъ случа не носилъ зауряднаго характера. Сознаюсь, что я испытывалъ нкоторое волненіе, спокойно разговаривая съ нимъ за столомъ и думая въ то же время, что передо мной сидлъ человкъ, ядовитое перо котораго подорвало жизнеспособность по крайней мр одной изъ монархій. Это было всмъ извстно. Но я-то зналъ больше, зналъ о немъ черезъ своего пріятеля то, что охранители соціальнаго порядка въ Европ могли лишь смутно подозрвать или предполагать.
У него была, если можно такъ выразиться, подпольная жизнь. Мое любопытство, естественнымъ образомъ было сильно возбуждено, посл того какъ мн пришлось изо дня въ день просиживать съ нимъ за обдомъ въ ресторан. Я самъ — спокойный и мирный продуктъ цивилизаціи и не знаю другихъ страстей, кром страсти къ коллекціонированію рдкихъ и изысканныхъ предметовъ, хотя бы они и были чудовищнаго вида. Нкоторыя изъ китайскихъ бронзовыхъ издлій чудовищны и въ то же время драгоцнны. А тутъ передо мной былъ тоже образецъ своего рода рдкаго чудовища (изъ коллекціи моего пріятеля). Правда, это чудовище обладало прекрасными, даже изысканными манерами и притомъ оно не было отлито изъ бронзы. Оно не было также китайскимъ продуктомъ, что давало бы мн право спокойно разсматривать его, оставаясь отдленнымъ отъ него разницею расъ. Нтъ, это былъ живой человкъ и притомъ европеецъ. Онъ имлъ манеры свтскаго человка, носилъ такой же сюртукъ, какъ и я, и въ кулинарномъ отношеніи вкусы наши были почти одинаковы. Мн просто страшно было объ этомъ думать.
Однажды вечеромъ, онъ замтилъ, между прочимъ, во время одного разговора:
— Нтъ другого способа исправить человчество, какъ посредствомъ террора и насилія!
Вы можете себ представить, какое впечатлніе должна была произвести эта фраза, сказанная подобнымъ человкомъ, на такого человка, какъ я, жизненная схема котораго основывалась на проведеніи различій между соціальными и артистическими цнностями. Нтъ, вы только вообразите себ, что долженъ былъ въ эту минуту почувствовать я, которому вс виды и формы насилія казались столь же нереальными, какъ и всякаго рода великаны, семиголовыя гидры и т. п. фантастическія чудовища, дятельность которыхъ наполняетъ легенды и волшебныя сказки! И въ ту минуту, какъ онъ произнесъ эти слова, мн показалось, что сквозь веселую болтовню и шумъ блестящаго ресторана доносится рокотъ голодной и мятежной толпы.
Я думаю, что вообще впечатлительность и воображеніе развиты у меня въ достаточной степени. Передъ моими глазами въ зал, залитой электрическими огнями, пронеслось видніе тьмы, наполненной изможденными лицами и дикими глазами. И это видніе почему-то заставило меня тоже почувствовать гнвъ. Меня раздражалъ видъ этого человка, который такъ спокойно разламывалъ блый хлбъ. И я имлъ дерзость спросить его, какъ это случилось, что голодающій пролетаріатъ Европы, которому онъ проповдывалъ возмущеніе и насиліе, не почувствовалъ негодованія при вид его открыто роскошной жизни? ‘При вид всего этого?’—сказалъ я, указывая на обстановку ресторана и на бутылку шампанскаго, которую мы обыкновенно выпивали вмст съ нимъ за обдомъ.
Онъ отвтилъ невозмутимо:
— Разв я питаюсь ихъ трудомъ и пью ихъ кровь? Разв я спекуляторъ или капиталистъ? Разв я укралъ свое состояніе у голодающаго народа? Нтъ! И они это прекрасно знаютъ. Они не завидуютъ мн. Несчастныя народныя массы относятся великодушно къ своимъ вождямъ. Все, что я имю, доставлено мн моими писаніями. Но не тми милліонами памфлетовъ, которые безплатно раздаются голоднымъ и угнетеннымъ, а сотнями тысячъ книгъ, продаваемыхъ зажиточнымъ буржуа. Вы вдь знаете, что мои произведенія были одно время въ большой мод и ими зачитывались въ обществ, дрожа отъ ужаса и восхищенія, подъ вліяніемъ моего паоса, или… смясь до упаду надъ моими шутками.
— Да,— согласился я.— Я помню, конечно. Но долженъ откровенно сознаться, что никогда не понималъ этого увлеченія.
— Разв вы не знаете,— продолжалъ онъ,— что праздный, себялюбивый классъ любитъ смотрть, какъ сется раздоръ, даже если это направлено въ ущербъ ему самому? Собственная жизнь этого класса сплошь состоитъ изъ позы и жестовъ, и поэтому онъ не въ состояніи понять силу и опасность дйствительнаго движенія и непритворныхъ чувствъ и словъ. У нихъ все — забава и сантименты. Достаточно вспомнить, напримръ, поведеніе старинной французской аристократіи въ отношеніи философовъ, слова которыхъ подготовили великую французскую революцію. Даже въ Англіи, гд существуетъ больше здраваго смысла, если какой-нибудь демагогъ станетъ кричать достаточно громко и достаточно долго, то онъ всегда найдетъ нкоторое сочувствіе въ томъ класс, противъ котораго направлены громы его краснорчія. Вы тоже любите смотрть, какъ создаются раздоры. Демагогъ всегда увлекаетъ за собой всхъ любителей сильныхъ ощущеній. Притомъ же все это помогаетъ убивать время и удовлетворяетъ собственное тщеславіе, пустое и мелочное, заключающееся въ томъ, чтобы можно было похвастать самыми передовыми идеями. Вдь совершенно такъ же разные почтенные и во всхъ отношеніяхъ безвредные люди станутъ вмст съ вами приходить въ неистовый восторгъ по поводу вашей коллекціи, не имя даже ни малйшаго понятія о томъ, что въ ней заключается дйствительно цннаго.
Я потупилъ голову. Въ самомъ дл, онъ представилъ уничтожающую картину, подтверждающую печальную истину того, что онъ говорилъ. Міръ полонъ такими людьми. Французская аристократія передъ революціей дйствительно вторила философамъ. Я не могъ опровергать его словъ, хотя ихъ цинизмъ — эта отвратительная черта — отнималъ значительную часть ихъ цнности, по крайней мр въ моихъ глазахъ. Однако, я все же долженъ сознаться, что они произвели на меня впечатлніе. Я чувствовалъ потребность сказать что-нибудь такое, что не могло быть принято за согласіе, во въ то же время не давало повода къ дальнйшему спору.
— Вдь вы же не хотите сказать,— замтилъ я небрежно,— что ослпленіе такихъ людей активно содйствовало крайнимъ революціонерамъ?
— Я не имлъ этого въ виду. Я просто прибгнулъ къ обобщенію. Но такъ какъ вы спрашивает меня, то я скажу вамъ, что дйствительно такая помощь бывала оказана революціонной дятельности, боле или мене сознательно, въ разныхъ странахъ. И даже въ этой стран.
— Это невозможно!— ршительно протестовалъ я.— Мы, англичане, не позволяемъ себ играть съ огнемъ въ подобной степени.
— А между тмъ вы, пожалуй, скоре можете позволить себ это! Но позвольте мн еще замтить вамъ, что большинство женщинъ, если не всегда готовы играть съ огнемъ, то все же обыкновенно бываютъ не прочь поиграть съ залетвшей искрой или что-нибудь въ этомъ род.
— Это шутка?— спросилъ я, улыбаясь.
— Если это шутка, то во всякомъ случа не намренная,— сказалъ онъ.— Я вспомнилъ одинъ случай. О, ничего особеннаго…
Но я весь превратился въ ожиданіе. Все время я старался заглянуть къ нему, въ подполье,— если можно такъ выразиться,— и, наконецъ, онъ произнесъ слово, которое, какъ будто, пріоткрывало мн двери. Но я всегда натыкался на его непроницаемое спокойствіе.
— Этотъ случай все-таки можетъ дать вамъ понятіе,— продолжалъ онъ,— какія затрудненія могутъ возникнуть въ той работ, которую вамъ угодно называть подпольной. Иногда съ этими затрудненіями трудно справляться. Само собою разумется, что никакой іерархіи не существуетъ между членами общества. Никакой строгой системы нтъ.
Я удивился, однако скоро сообразилъ, что у крайнихъ анархистовъ не могло существовать іерархіи, ничего подобнаго закону старшинства, и одной идеи анархіи было достаточно для ихъ объединенія и руководства. Но X. еще больше изумилъ меня, внезапно спросивъ:
— Вы знаете улицу Герміонъ?
Я нершительно кивнулъ головой. Улица Герміонъ за послдніе три года подверглась такой перестройк и улучшеніямъ, что въ ней уже камня на камн не осталось отъ прежней улицы. Онъ же наврное говорилъ о старой улиц, потому что прибавилъ:
— Помните, тамъ былъ рядъ двухъэтажныхъ кирпичныхъ домиковъ съ лвой стороны, примыкавшій сзади къ одному большому общественному зданію? Вы не удивитесь, если я вамъ скажу, что одинъ изъ этихъ домовъ былъ одно время центромъ анархистской пропаганды и моей, что вы называете подпольной, дятельности?
— Ничуть,— отвчалъ я.— Эта улица никогда не пользовалась хорошей репутаціей, насколько я помню.
— Домъ этотъ принадлежалъ одному высокопоставленному должностному лицу,— сказалъ онъ, длая глотокъ шампанскаго.
— Въ самомъ дл?— проговорилъ я, на этотъ разъ не вря ни одному слову.
— Разумется онъ самъ не жилъ въ немъ,— продолжалъ X.,— но съ десяти до четырехъ онъ, этотъ милый человкъ, сидлъ за сосдней дверью, въ своемъ прекрасно обставленномъ кабинет, въ томъ самомъ общественномъ зданіи, о которомъ я говорилъ. Впрочемъ, я долженъ пояснить, ради врности, что этотъ домъ собственно принадлежалъ не ему, а его взрослымъ дтямъ, дочери и сыну. Дочь была очень красивая двушка, въ особенности привлекательная своей способностью къ энтузіазму, своими независимыми и смлыми взглядами. Мн кажется, что и въ этомъ, такъ же какъ и въ своей живописной одежд, она преслдовала одну цль: подчеркнуть свою индивидуальность во что бы то ни стало! Вы знаете, ради такой цли женщины могутъ итти довольно далеко. Ну вотъ, и она зашла далеко. Она усвоила себ вс вншнія проявленія, соотвтствующія революціоннымъ убжденіямъ: жалость и возмущеніе, негодованіе противъ антигуманитарныхъ пороковъ того соціальнаго класса, къ которому она сама принадлежала. Къ ея интересной личности все это такъ же удивительно шло, какъ и ея нсколько оригинальные костюмы. Впрочемъ, эта оригинальность была не такъ ужъ велика, она должна была только подчеркнуть ея протестъ противъ филистерства богатыхъ, взимающихъ налоги съ бдныхъ,— не боле того! Вы понимаете, конечно, что въ этомъ направленіи она не пошла бы слишкомъ далеко. Но она была совершеннолтней, и поэтому никто не могъ помшать ей отдать свой домъ въ распоряженіе революціонныхъ дятелей.
— Не можетъ быть!— воскликнулъ я.
— Увряю васъ. Она сдлала это. Иначе, разв они могли бы получить этотъ домъ? Партія не богата. Притомъ же тутъ могли бы выйти какія-нибудь недоразумнія, если бы пришлось имть дло съ обыкновеннымъ управляющимъ домомъ. Онъ бы могъ пожелать имть свднія и т. д. Группа революціонеровъ, съ которой она столкнулась во время посщеній бднйшихъ кварталовъ города (вы помните, что такой жестъ милосердія и личныя услуги бднякамъ были въ большой мод нсколько лтъ тому назадъ) приняла съ благодарностью ея предложеніе. Главнымъ преимуществомъ было то, что улица Герміонъ отдалена, какъ вы знаете, отъ той части города, которая въ особенности возбуждаетъ подозрніе и состоитъ подъ постояннымъ надзоромъ полиціи.
— Въ нижнемъ этаж дома находился маленькій итальянскій ресторанъ низшаго сорта, поэтому ничего не стоило подкупить его владльца. Одна женщина и одинъ мужчина, принадлежавшіе къ упомянутой групп, взяли въ свои руки этотъ ресторанъ. Мужчина былъ раньше поваромъ. Товарищи могли тамъ получать обдъ, оставаясь незамтными среди другихъ постителей. Это было тоже большимъ преимуществомъ. Въ первомъ этаж помщалось жалкое агентство артистовъ театра Варьетэ. Вы знаете, конечно, такія агентства для приглашенія исполнителей и исполнительницъ въ музикъ-голлахъ низшаго разбора? Агентство содержалъ одинъ субъектъ, по фамиліи Боммъ. Его оставили на прежнемъ мст, такъ какъ было признано полезнымъ, чтобы домъ посщался посторонними людьми, часто иностраннаго вида: жонглрами, акробатами и пвцами обоего пола. Полиція, какъ вы видите, не обратила вниманія на появленіе новыхъ лицъ. Чердачное же помщеніе, самое удобное для группы, оказалось пустымъ въ это время.
X. прервалъ разсказъ, чтобы равнодушно приняться за мороженое, которое принесъ ему слуга. Проглотивъ нсколько ложечекъ, онъ спросилъ меня:
— Слышали вы когда-нибудь о ‘сухомъ суп’?
— О чемъ?— переспросилъ я.
— Это было съдобное вещество, которое одно время весьма рекламировалось газетами, по, несмотря на это, не имло успха среди публики. Предпріятіе это ‘вылетло въ трубу’, какъ говорятъ у васъ. Часть этого товара была распродана на аукціонахъ меньше, чмъ по одному пенни за фунтъ. Группа революціонеровъ пріобрла нкоторое количество, и въ чердачномъ помщеніи было основано агентство по продаж этого супа. Ничто не могло возбудить подозрній и дло казалось чистымъ. Вещество это,— желтый порошокъ весьма неаппетитнаго вида,— было насыпано въ большія четырехугольныя жестянки, и въ каждомъ ящик помщалось шесть такихъ жестянокъ. Если являлся кто-нибудь, чтобы дать заказъ, то’этотъ заказъ выполнялся тотчасъ же. Но величайшимъ преимуществомъ этого порошка было то, что въ немъ можно было спрятать что угодно. Отъ времени до времени изъ агентства выносился спеціальный ящикъ, укладывался на повозку и отправлялся куда нужно подъ самымъ носомъ полицейскаго, стоящаго на углу. Вы понимаете?
— Я думаю, что понимаю,— сказалъ я, раздумчиво смотря на ‘bombe glace’, медленно расплывающуюся на блюдечк.
— Вотъ именно,— сказалъ онъ, замтивъ мой взглядъ.— Но ящики годились и для другого дла. Въ подвальномъ помщеніи позади была устроена типографія. Масса революціонной литературы самаго зажигательнаго свойства была вывезена изъ этого дома. Братъ нашей молодой леди-анархистки нашелъ тутъ занятіе и для себя. Онъ писалъ статьи, помогалъ набирать и печатать ихъ и вообще былъ помощникомъ того, кто завдывалъ этимъ дломъ, человка очень способнаго, фамилія котораго была Севринъ.
— Руководителемъ этой группы былъ настоящій фанатикъ соціальной революціи. Онъ уже умеръ. Это былъ геніальный гравръ и рзчикъ по дереву. Вы наврное видали его работы. Нкоторые любители и знатоки тщательно разыскиваютъ ихъ теперь. Онъ началъ съ того, что сдлался революціонеромъ въ своемъ искусств, а затмъ сталъ революціонеромъ и на самомъ дл, посл того какъ его жена и ребенокъ умерли вслдствіе лишеній и нищеты. Онъ говорилъ обыкновенно, что буржуа,— эта разодтая, сытая толпа,— убили ихъ. И вотъ онъ въ самомъ дл врилъ этому. Онъ продолжалъ работать въ области своего искусства и велъ какъ бы двойную жизнь. Онъ былъ высокаго роста, худой и смуглый, съ темной бородой и глубоко запавшими глазами. Вы наврное видали его? Его имя было Горнъ.
Я дйствительно удивился на этотъ разъ. Горна я встрчалъ нсколько лтъ тому назадъ. Онъ имлъ видъ сильнаго, грубаго цыгана, въ старой войлочной шляп, съ краснымъ шарфомъ вокругъ горла и въ застегнутомъ до верха длинномъ обтрепанномъ пальто. О своемъ искусств онъ всегда говорилъ съ такой восторженностью, что производилъ впечатлніе не вполн нормальнаго человка. Небольшая группа знатоковъ очень цнила его работу. Кто же могъ подумать, что этотъ человкъ…? Удивительно!.. Впрочемъ, этому ужъ не такъ трудно было поврить.
— Какъ видите,— продолжалъ X.,— эта группа находилась въ такихъ благопріятныхъ условіяхъ, что могла безопасно заниматься своей пропагандой и другими аналогичными длами. Она состояла изъ ршительныхъ, опытныхъ людей высшей марки. И между тмъ, мы вс, въ конц-концовъ, были поражены тмъ фактомъ, что вс предпріятія, подготовленныя въ улиц Герміонъ, неизмнно оканчивались неудачей.
— Кто это ‘мы’?— спросилъ я съ удареніемъ.
— Нкоторые изъ насъ. Въ Брюссел… въ центр,— поспшно отвтилъ онъ.— Всякій важный актъ, исходившій изъ улицы Герміонъ, былъ, точно заране, осужденъ на неудачу. Всегда случалось что-нибудь неожиданное, что разрушало вс наши планы и наилучше подготовленныя манифестаціи во всхъ частяхъ Европы. Это было какъ разъ время всеобщаго оживленія въ нашей сред. Однако не думайте, чтобы вс наши неудачи вызывали громкій шумъ, сопровождались арестами и судомъ. Это было не такъ. Полиція зачастую дйствовала тихо, почти секретно и очень искусно и хитро разрушала наши комбинаціи, не производя никакихъ арестовъ, никакого шума, никакого переполоха въ обществ и никакого возбужденія страстей. Въ этотъ періодъ времени полиція дйствовала одинаково успшно, на всемъ пространств отъ Средиземнаго моря до Балтійскаго. Это было очень непріятно и стало возбуждать опасенія. Въ конц-концовъ мы пришли къ заключенію, что въ лондонской групп должны находиться неблагонадежные элементы, и поэтому я отправился туда, чтобы посмотрть, что можетъ быть сдлано, но возбуждая шума. Прежде всего, конечно, я отправился къ нашей молодой пріятельниц, сочувствующей анархизму. Она приняла меня самымъ любезнымъ образомъ. Я зналъ, что ей ничего неизвстно о химическихъ и другихъ операціяхъ, происходившихъ въ чердачномъ помщеніи дома. Повидимому, ей была извстна только одна сторона дятельности: печатаніе анархистской литературы. Она выказывала чрезвычайно большой энтузіазмъ въ этомъ отношеніи и даже сама написала нсколько сантиментальныхъ статей съ весьма свирпыми выводами. Я отлично видлъ, что ее все это ужасно занимаетъ и она относится къ своей дятельности съ самой неумолимой серьезностью. Это очень шло къ ея большимъ темнымъ глазамъ, къ ея красивой, величавой фигур и пышнымъ каштановымъ волосамъ, причесаннымъ не совсмъ обыкновенно, по очень мило. Ея братъ тоже находился въ комнат. Это былъ серьезный юноша, съ густыми дугообразными бровями и чъ красномъ галстук. Онъ поразилъ меня своимъ абсолютнымъ непониманіемъ того, что длается въ мір, включая и себя самого. Вскор пришелъ еще молодой человкъ. Онъ былъ гладко выбритъ, и щеки его имли синеватый оттнокъ. Онъ имлъ видъ молчаливаго актера или фанатическаго жреца. Вамъ извстенъ, конечно, такой типъ людей съ густыми черными бровями. Но этотъ молодой человкъ имлъ весьма представительную наружность. Онъ крпко пожалъ намъ руки, а молодая леди подошла ко мн и нжно шепнула: ‘Это товарищъ Севринъ’.— Я никогда не видалъ его раньше. Съ нами онъ почти не разговаривалъ и тотчасъ же вступилъ въ серьезную бесду съ молодой леди, которая сидла въ своемъ глубокомъ кресл, упершись хорошенькимъ кругленькимъ подбородкомъ на свою красивую блую руку, и внимательно слушала его. Онъ тоже пристально смотрлъ въ ея глаза. Что-то во всей его поз наводило меня на мысль о серьезномъ чувств, носящемъ мрачный характеръ, какъ будто это была любовь на краю могилы. Но я тотчасъ же ршилъ, что она, считая нужнымъ окончательно подтвердить свою полную приверженность самымъ передовымъ идеямъ анархизма, и желаетъ уврить себя, что она влюблена въ анархиста. Впрочемъ, я еще разъ повторяю, что онъ, несмотря на свою фанатически мрачную наружность, все-таки былъ очень красивъ. Слдя за нимъ изподтишка, я убдился, что онъ былъ серьезно влюбленъ, что же касается молодой двушки, то вс ея движенія и выраженіе лица были безупречны, преисполнены достоинства, нжности и сдержанности. Она какъ будто поддавалась очарованію и уступала, подчиняясь, но сохраняя въ то же время свою индивидуальность, съ удивительнымъ искусствомъ изображала такую любовь, какая, по ея понятіямъ, должна была проявляться въ подобныхъ условіяхъ. И она играла свою роль въ совершенств и вполн серьезно.
— Когда я остался съ нею одинъ, то осторожно сообщилъ ей о цли моего визита. Я намекнулъ ей на наши подозрнія, надясь услышать отъ нея что-нибудь такое, что навело бы меня на слдъ. Я думалъ, что добьюсь отъ нея какихъ-нибудь безсознательныхъ разоблаченій, но она сказала только: ‘Это серьезно’, сдлавъ при этомъ озабоченное и серьезное лицо. Но въ глазахъ ея все же сверкнули искорки, которыя ясно говорили мн: ‘Ахъ, какъ это интересно!’ Въ общемъ, однако, она знала очень мало, но общала мн свести меня съ Горномъ, котораго трудно было поймать въ другомъ мст, кром улицы Герміонъ, гд мн не хотлось показываться слишкомъ часто.
— Я видлся съ Горномъ. Это былъ другой видъ фанатика въ полномъ смысл этого слова. Я изложилъ ему выводы, къ которымъ мы пришли въ Брюссел, и указалъ на цлый рядъ весьма знаменательныхъ неудачъ. На это онъ отвчалъ мн съ совершенно неидущей къ длу экзальтаціей:
— У меня припасено кое-что. Это должно будетъ поразить ужасомъ сердца этихъ откормленныхъ скотовъ!
Потомъ я узналъ, что онъ и его товарищи сдлали подкопъ въ одномъ изъ подваловъ дома и проникли оттуда въ своды того общественнаго зданія, о которомъ я уже говорилъ. Взрывъ долженъ былъ несомннно разрушить его, какъ только вс нужные матеріалы будутъ приготовлены для этого и уложены на мсто.
— Я былъ бы конечно еще боле изумленъ глупостью этого плана, если бы не то, что вообще полезность нашего центра въ улиц Герміонъ стала уже очень проблематична въ моихъ глазахъ. Въ дйствительности, по моему мннію, это было не что иное, какъ полицейская ловушка, въ то время. Однако прежде всего мн нужно было отыскать, гд таится измна, и поэтому я старался всячески направить мысли Горна на это обстоятельство. Онъ смотрлъ на меня въ сильномъ замшательств, и ноздри его раздувались, какъ будто онъ уже чуялъ измну въ воздух.
Теперь я перехожу къ такому длу, которое наврное вы приравняете къ театральнымъ экспериментамъ. Но, однако, что же другое можно было сдлать? Необходимо было отыскать измнника въ нашей групп. Но подозрніе не могло пасть ни на кого. Устроить надзоръ за всми было трудно, да это и не всегда удавалось. Я былъ увренъ, что полиція сдлаетъ въ конц-концовъ набгъ на наше помщеніе въ улиц Герміонъ, но пока еще эта опасность не угрожала намъ, такъ какъ полиція, очевидно, питала такое довріе къ доносчику, что даже не слдила за домомъ. Горнъ положительно утверждалъ, что никакого полицейскаго надзора не было. При данныхъ обстоятельствахъ это было неблагопріятнымъ симптомомъ, и поэтому надо было дйствовать быстро.
— И вотъ я ршилъ самъ организовать полицейскій набгъ. Вы понимаете? Полицейскихъ должны были изображать другіе, вполн надежные товарищи. Это былъ заговоръ въ заговор. Вы видите, разумется, какая была цль этого? Опасность ареста, какъ я надялся, заставитъ измнника такъ или иначе выдать себя — либо какимъ-нибудь неосторожнымъ движеніемъ, либо своимъ безучастнымъ отношеніемъ въ этомъ дл. Конечно, тутъ былъ рискъ потерпть полную неудачу и не меньшій рискъ въ томъ случа, если будетъ оказано сопротивленіе, что это можетъ имть какой-нибудь роковой исходъ, особенно если будетъ сдлана попытка бгства. Само собою разумется, что группа анархистовъ должна была оставаться въ полномъ невдніи. Ее надо было захватить врасплохъ, какъ это,— я былъ увренъ,— сдлала бы полиція въ самомъ скоромъ времени. Измнникъ долженъ былъ находиться въ этой групп, и только одинъ Горнъ могъ быть посвященъ въ тайну.
Не стану вдаваться въ подробности моихъ приготовленій, скажу только, что организовать это было не легко, но въ конц-концовъ вс трудности удалось преодолть. Мнимые полицейскіе ворвались въ ресторанъ, ставни котораго были тотчасъ же закрыты. Неожиданность была полная. Большая часть группы находилась въ это время во второмъ погреб и занята была расширеніемъ отверстія, которое вело въ подкопъ подъ сводами общественнаго зданія. При первомъ же сигнал тревоги многіе изъ товарищей совершенно импульсивно бросились искать спасенія подъ этими сводами, гд, конечно, они были бы захвачены вс, какъ въ мышеловк, будь тутъ настоящая полиція. Но мы, разумется, оставили ихъ въ поко. Они были достаточно безвредны. Но чердачное помщеніе причиняло Горну и мн изрядную тревогу. Тамъ, окруженный жестянками съ ‘сухимъ супомъ’, работалъ одинъ товарищъ, по прозвищу ‘профессоръ’ (бывшій студентъ), трудившійся надъ усовершенствованіемъ новыхъ детонаторовъ. Это былъ разсянный, маленькій худой человкъ, въ большихъ круглыхъ очкахъ, болзненнаго вида, всегда погруженный въ свою работу. Мы опасались, что подъ вліяніемъ ошибочнаго представленія, что полиція накрыла его, онъ взорветъ себя и разрушитъ домъ. Я бросился наверхъ и дйствительно нашелъ его уже у двери, прислушивающагося, насторожившись, къ ‘подозрительнымъ шумамъ внизу’. Я сталъ объяснять ему, въ чемъ дло, но не усплъ даже докончить своихъ объясненій, какъ онъ, презрительно пожавъ плечами, вернулся къ своимъ всамъ и пробиркамъ. Онъ былъ воплощеніемъ крайняго революціоннаго духа. Его вра, надежда, оружіе и защита,— все сосредоточивалось во взрывчатыхъ веществахъ. Онъ погибъ, спустя два года посл этого, въ своей тайной лабораторіи, вслдствіе преждевременнаго взрыва одного изъ своихъ усовершенствованныхъ детонаторовъ.
— Спустившись внизъ опять, я увидлъ въ полутьм огромнаго погреба разительную сцену. Тотъ, кто изображалъ полицейскаго инспектора (онъ былъ посвященъ въ тайну), рзко говорилъ и отдавалъ своимъ мнимымъ подчиненнымъ мнимыя приказанія для увода арестованныхъ. Очевидно, ничего не произошло, что могло бы служить намъ указаніемъ. Горнъ, съ мрачнымъ, зловщимъ видомъ, стоялъ, скрестивъ руки, и ждалъ. Его угрюмая, выжидательная поза вполн гармонировала съ создавшимся положеніемъ. Я замтилъ въ тни одного изъ товарищей, который украдкой разжевывалъ и проглатывалъ какія-то бумажки. Должно быть, это была какая-нибудь компрометирующая запись, быть можетъ, списокъ именъ и адресовъ. Это былъ врный и добросовстный товарищъ, но я долженъ сознаться, что, несмотря на всю свою симпатію къ нему, меня очень позабавило это неожиданное зрлище.
Во всхъ другихъ отношеніяхъ задуманное нами рискованное предпріятіе,— наше театральное представленіе,— потерпло, повидимому, полное фіаско. Нельзя было продолжать дольше этотъ обманъ, такъ какъ объясненія могли причинить очень большія и серьезныя затрудненія для насъ всхъ. Само собою разумется, что человкъ, который проглотилъ бумагу, пришелъ бы въ ярость отъ той комедіи, которую мы разыграли. Да и т товарищи, которые спрятались подъ сводами, тоже разсердились бы на насъ.
Въ довершеніе моей досады на постигшую насъ неудачу дверь, которая вела въ другой погребъ, гд находились типографскіе станки, вдругъ раскрылась настежь и въ ней показалась наша пріятельница, молодая леди-революціонерка. Она была въ черномъ облегающемъ плать и большой шляп. Свтъ газовыхъ рожковъ освщалъ ее сзади, и я замтилъ позади нея фигуру ея брата въ красномъ галстух.
Мене всего на свт я желалъ бы видть ихъ здсь въ такую минуту! Въ этотъ день они были на одномъ изъ любительскихъ концертовъ, устраиваемыхъ для развлеченія бдныхъ. Но она захотла непремнно уйти раньше, чтобы зайти въ улицу Герміонъ по дорог домой, подъ предлогомъ какой-то работы, которую ей надо было сдлать. На ея обязанности обыкновенно лежала корректура итальянскихъ и французскихъ изданій ‘Колокола тревоги’ и ‘Пожара’.
— О, небо!— прошепталъ я. Мн показывали нсколько номеровъ этихъ изданій, и, по моему мннію, они совершенно не годились для чтенія такой молодой леди. Это была самая передовая литература,— передовая въ томъ смысл, что она переходила всякія границы разумности и приличій. Въ одномъ изъ этихъ изданій проповдывался разрывъ всхъ соціальныхъ и семейныхъ связей, а въ другомъ — систематическое убійство. Я просто не могъ себ представить, чтобы такая молодая двушка могла спокойно прочитывать эти призывы къ убійству и исправляла бы типографскія ошибки. Это противорчило моимъ понятіямъ о женственности и мягкости, присущей женскому сердцу.
X. посмотрлъ на меня многозначительно и продолжалъ:
— Я думаю, что она приходила лишь для того, чтобы подчинить своему обаянію Севрина и насладиться его преклоненіемъ передъ нею. Она все это очень хорошо сознавала и наслаждалась этимъ въ полной невинности своего сердца. Мы не имемъ никакого основанія упрекать ее за это. Въ женщин мы ищемъ очарованіе, въ мужчин — исключительный умъ. Таковъ законъ, не правда ли?
Я воздержался отъ какихъ-либо возраженій противъ такой, слишкомъ вольной, по моему мннію, доктрины, такъ какъ мое любопытство въ эту минуту было слишкомъ возбуждено.
— Что же было дальше?— поторопился я спросить.
X. спокойно каталъ шарики хлба лвой рукой и безпечно отвтилъ:
— Случилось то, что она спасла положеніе.
— Она, конечно, доставила вамъ возможность покончить вашъ злополучный фарсъ?— спросилъ я.
— Да, — отвтилъ онъ все тмъ же безучастнымъ тономъ.— Фарсъ долженъ былъ кончиться и такъ можно скоре. Это совершилось въ нсколько минутъ. И притомъ все кончилось хорошо. Но не прійди она, могло бы кончиться очень плохо. Она спокойно прошла въ домъ за нсколько времени передъ этимъ, вмст съ братомъ. Типографскій погребъ имлъ отдльный входъ. Не найдя тамъ никого, она тотчасъ же сла за корректуру, ожидая каждую минуту, что Севринъ вернется къ своей работ. Но онъ не приходилъ. Ею овладло нетерпніе. Услышавъ странный шумъ въ другомъ погреб, она естественно поинтересовалась посмотрть, что тамъ длается.
— Но Севринъ былъ съ нами. Въ первый моментъ, какъ мн показалось, онъ былъ больше всхъ пораженъ нашествіемъ полиціи, какъ будто остолбенлъ отъ изумленія. Онъ точно приросъ къ своему мсту и остался недвижимъ. Одинъ газовый рожокъ горлъ вблизи его головы, вс же другіе были погашены при первой тревог. Стоя въ темномъ углу, я могъ наблюдать его выбритое, какъ у актера, лицо, освщенное этимъ единственнымъ газовымъ рожкомъ, и ясно замтилъ выраженіе досады и непритворнаго изумленія, съ которыми онъ наблюдалъ происходившее. Онъ нахмурилъ брови, и я видлъ, что онъ сердится. Я подумалъ тогда, что онъ догадался о комедіи, и тутъ же пожаллъ, что не посвятилъ его раньше въ свои планы. Но когда появилась двушка, то онъ явно испугался. Тутъ уже не могло быть никакихъ сомнній. Я видлъ, какъ сразу измнилось выраженіе его лица, и былъ необыкновенно удивленъ этимъ обстоятельствомъ, не раздумывая о причин. Конечно, онъ не зналъ, что она находилась въ другомъ погреб. Но это все же не могло объяснить, почему онъ былъ такъ испуганъ ея появленіемъ. Одну минуту казалось, будто онъ лишился разсудка. Онъ раскрылъ ротъ, точно хотлъ крикнуть что-то, или, можетъ быть, просто онъ почувствовалъ стсненіе въ груди и хотлъ вздохнуть поглубже. Во всякомъ случа крикнулъ кто-то другой. Этотъ другой былъ тотъ самый героическій товарищъ, который проглотилъ бумажку. Съ удивительнымъ присутствіемъ духа онъ крикнулъ двушк:
— Это полиція! Назадъ! Бгите назадъ и заложите засовомъ дверь за собой!..
Разумется, это былъ хорошій совтъ, но, вмсто того чтобы послдовать ему, двушка продолжала подвигаться впередъ, а за нею и ея братецъ, въ куртк и коротенькихъ штанишкахъ, въ которыхъ онъ плъ на эстрад комическія псенки для развлеченія печальнаго пролетаріата. Однако у нея не было недоумвающаго вида — слово ‘полиція’ было ей слишкомъ хорошо извстно. Но если она все-таки не уходила, то значитъ не могла уйти! Ея глаза были неподвижно устремлены на Севрина, и на этотъ разъ она видла, какъ я полагаю, только Севрина-человка, а не Севрина анархиста. Она шла къ нему, и это было вполн понятно. Несмотря на свою независимость, эта двушка, какъ и вс двушки ея класса, привыкла къ тому, чтобы ей оказывали спеціальное покровительство и защиту, и этой увренностью въ защит объясняются по крайней мр девять десятыхъ ихъ смлыхъ поступковъ. Она страшно поблднла. Вдь — подумайте только!— она тутъ впервые увидла ясно, что и она тоже принадлежитъ къ такому сорту людей, которые должны бгать отъ полиціи. Я думаю, что блдность ея была вызвана главнымъ образомъ негодованіемъ, къ которому, вроятно, примшивалась смутная боязнь какихъ-нибудь грубыхъ выходокъ, что было бы невыносимо для ея неприкосновенной личности. И поэтому естественно, что она должна была прежде всего обратиться къ человку, котораго она подчинила своему обаянію и заставила преклоняться передъ собой. Не могъ же этотъ человкъ отказаться отъ нея въ такую минуту!..
— Но вдь если она думала, что все это серьезно, то на какую же помощь отъ него она могла разсчитывать?— воскликнулъ я.
X. отвтилъ невозмутимо:
— Кто знаетъ? Я полагаю, что эта очаровательная, независимая и великодушная двушка въ сущности ни разу въ жизни не испытала неподдльнаго чувства, свободнаго отъ мелочного тщеславія и не имющаго своимъ источникомъ какое-нибудь опредленное понятіе. Но когда она сдлала нсколько шаговъ и протянула руку къ Севрину, то это не было простымъ жестомъ, это было вполн естественнымъ движеніемъ. Что она ждала отъ него, этого никто не знаетъ! Вроятно, чего-нибудь невозможнаго. Однако произошло, во всякомъ случа, не то, что она ожидала. Ей даже не нужно было протягивать къ нему руки, потому что, съ той минуты, какъ онъ увидлъ ее выходящей изъ погреба, его ршеніе было принято. Онъ принесъ въ жертву свою полезную дятельность въ будущемъ и сбросилъ непроницаемую маску, которую носилъ съ такимъ искусствомъ и гордостью…
— Что вы хотите сказать? Неужели это былъ Севринъ?..— вскричалъ я, пораженный.
— Да, это былъ онъ. Самый постоянный, самый опасный, самый коварный и самый систематичный изъ доносчиковъ! Это былъ настоящій геній измны. Къ счастью для насъ онъ былъ единственнымъ. Я говорю вамъ, что онъ былъ фанатикомъ. И опять-таки къ счастью для насъ, онъ влюбился въ эту двушку, такъ невинно и съ такимъ совершенствомъ усвоившую себ вс нужные жесты для того, чтобы казаться революціонеркой. Самъ чрезвычайно серьезный, онъ врилъ въ абсолютную цнность ея жестовъ. А то, что онъ могъ попасть въ такую грубую ловушку, объясняется его всепоглощающимъ чувствомъ. Опасность, которой подвергалась эта безсознательная комедіантка, лишила его проницательности и способности хладнокровно разсуждать. Въ самомъ дл, онъ прежде всего потерялъ самообладаніе. Однако онъ скоро вернулъ его, придя къ убжденію, что надо дйствовать, не теряя ни минуты. Но что же надо было длать? Конечно, прежде всего, надо было увести ее изъ этого дома какъ можно скоре. Онъ былъ вн себя отъ страха за нее и готовъ былъ на всякую неосторожность. До сихъ поръ онъ съ такимъ тонкимъ искусствомъ совершалъ свои измны, что его революціонная репутація оставалась незатронутой. Даже и тутъ, во время этой сцены, до появленія двушки, онъ не намренъ былъ до конца сбрасывать маску, хотя приходъ полиціи явился для него полной неожиданностью. Но при вид двушки его искусственное спокойствіе, его фанатическое самообладаніе,— все исчезло подъ вліяніемъ паническаго страха. Откуда взялся этотъ страхъ, спрашиваете вы? Отвтъ простой. Онъ хорошо помнилъ, или, врне, даже никогда не забывалъ, что на чердак профессоръ занимается своими лабораторными опытами, окруженный жестянками ‘сухого супа’. Онъ зналъ, что въ нкоторыхъ изъ этихъ жестянокъ заключается достаточно матеріала, чтобы обратить въ развалины весь домъ и похоронить подъ грудой щебня всхъ насъ. Но Севринъ зналъ, повидимому, и характеръ человка, у котораго былъ этотъ матеріалъ въ рукахъ. О, онъ имлъ уже не мало дла съ такими людьми и могъ судить о нихъ! Возможно также, что онъ судилъ о профессор по себ. Какъ бы то ни было, но эта мысль возымла свое дйствіе. Онъ вдругъ возвысилъ голосъ и властно потребовалъ:
— Сейчасъ же выпустите эту леди отсюда!
Онъ произнесъ эти слова рзкимъ, хриплымъ голосомъ, что, вроятно, было результатомъ сильнаго волненія. Но эти роковыя слова не требовали отвта. Дло было сдлано. Однако тотъ, кто игралъ роль полицейскаго инспектора, все же счелъ нужнымъ протестовать и грубо возразилъ:
— Она уйдетъ отсюда вмст со всми прочими…
Это былъ послдній актъ комедіи. Не помня себя, Севринъ бросился къ нему и вн себя отъ ярости, схватилъ его за лацканы сюртука.
— У васъ тамъ поставлены люди снаружи?— прошиплъ онъ.— Сейчасъ же отведите эту леди домой. Вы слышите? Сейчасъ же!.. Прежде чмъ вы отправитесь за этимъ человкомъ, тамъ, наверху…
— О! Такъ тамъ есть еще человкъ наверху?— открыто насмхался мнимый инспекторъ.— Прекрасно, мы его приведемъ сюда, чтобы онъ посмотрлъ, чмъ все это кончится.
Но Севринъ, окончательно потерявшій голову, не обратилъ вниманія на его насмшливый тонъ и закричалъ:
— Кто этотъ идіотъ, который прислалъ васъ сюда? Не знаете вы, что ли, своихъ инструкцій? Это просто невроятно! Вотъ вамъ…
Онъ выпустилъ его лацканъ и, засунувъ руку себ за пазуху, что-то вытащилъ оттуда. Это былъ маленькій четырехугольный кожаный мшочекъ, висвшій у него на ше, точно ладанка на тесемк, которую онъ оборвалъ.
— Посмотрите сюда!— проревлъ онъ, швырнувъ этотъ мшочекъ въ лицо мнимому полицейскому.
Онъ повернулся къ двушк, которая стояла, безмолвная и неподвижная, только ея изумленные глаза какъ будто стали еще больше и темне, выдляясь на бломъ, блдномъ лиц, казавшемся даже совершенно безучастнымъ. Севринъ началъ что-то говорить ей нервно и торопливо. Я разслышалъ явственно, что онъ общалъ ей все объяснить, но больше я ничего не могъ разобрать. Онъ стоялъ совсмъ близко отъ нея, но не пытался прикоснуться къ ней, даже мизинцемъ, а она тупо смотрла на него, словно ничего не понимая. На мгновеніе, впрочемъ, она опустила вки, и тнь отъ ея длинныхъ рсницъ легла на ея щеки. Казалось, будто она лишится чувствъ. Но она даже не пошатнулась и снова открыла глаза. Онъ громко уговаривалъ ее итти за нимъ, и самъ направился къ двери, ведущей на лстницу. Она сдлала нершительно нсколько шаговъ за нимъ, но ему не удалось достигнуть двери. Раздались гнвныя восклицанія, шумъ короткой, яростной борьбы. Отброшенный съ силой, онъ полетлъ прямо назадъ, къ двушк, и упалъ. Она съ ужасомъ протянула руки, точно защищаясь, и отступила въ сторону. Голова его тяжело стукнулась о полъ погреба, у самой ея ноги.
Онъ застоналъ отъ удара, по все же медленно поднялся, оглушенный. Истина постепенно раскрылась передъ нимъ. Человкъ, которому онъ бросилъ свой кожаный мшочекъ, вытащилъ от туда узенькую полоску голубоватой бумаги и держалъ ее высоко надъ головой. Когда, посл бурной схватки, наступило выжидательное, неловкое молчаніе, онъ презрительно бросилъ на полъ эту карточку со словами:
— Я думаю, товарищи, что это доказательство едва-ли нужно?.. Молодая двушка мгновенно бросилась и поймала на лету голубоватую бумажку. Она съ минуту держала ее въ рукахъ и затмъ, не поднимая глазъ, разжала пальцы, и бумажка выскользнула на полъ.
Потомъ я осмотрлъ этотъ любопытный документъ. Это была карточка, подписанная однимъ очень высокопоставленнымъ лицомъ, затмъ она была контрасигнирована съ приложеніемъ печатей другими высшими должностными лицами въ разныхъ странахъ Европы. Въ его профессіи, или, пожалуй, миссіи, этотъ родъ талисмана былъ безусловно необходимъ. Даже самой полиціи, за исключеніемъ высшихъ начальниковъ, онъ былъ извстенъ лишь какъ Севринъ, выдающійся анархистъ. Севринъ потупилъ голову, кусая нижнюю губу. Въ немъ произошла внезапная перемна. Какое-то сосредоточенное, всепоглощающее спокойствіе появилось на его лиц. Но онъ дышалъ тяжело, грудь его бурно вздымалась и ноздри раздувались, что представляло странный контрастъ съ его мрачнымъ видомъ фанатика-монаха, предающагося созерцанію. Однако все же на его выбритомъ лиц можно было прочесть сильнйшее напряженіе, вызванное необходимостью противостоять страшному удару. А передъ нимъ декламировалъ Горнъ, суровый, бородатый, точно бичующій вдохновенный пророкъ въ пустын. Это были два фанатика, стоявшіе другъ противъ друга. Они были созданы, чтобы понимать другъ друга. Неужели это васъ удивляетъ? Вы, должно быть, думаете, что вс эти люди непремнно должны говорить съ пной у рта и рычать другъ на друга?
Я поспшно протестовалъ, увряя X., что ничего подобнаго я не думаю, но что вообще я не могу логически постигнуть анархистовъ. Они непонятны мн ни съ умственной, ни съ нравственной, ни даже съ физической стороны. X. выслушалъ мои слова со своей обычной деревянной невозмутимостью и продолжалъ свой разсказъ:
— Горнъ разразился горячей рчью. Осыпая Севрина всевозможными оскорбленіями, онъ въ то же время не могъ сдержать слезъ, которыя скатывались на его черную бороду. Севринъ видимо очень сильно волновался. Когда наконецъ онъ заговорилъ, то вс впились въ него глазами, чтобы не проронить ни одного слова.
— Не будь дуракомъ, Горнъ,— сказалъ онъ.— Вы вдь прекрасно знаете, что я не длалъ этого ради тхъ основаній, которыя вы бросаете мн въ лицо! Да, я мшалъ вамъ, обманывалъ васъ и измнялъ вамъ, но длалъ это исключительно только изъ убжденія!
Онъ повернулся спиной къ Горну и, обратившись къ двушк, повторилъ эти слова:— Я длалъ это по убжденію!
Но она взглянула на него съ ледяной холодностью. Мн кажется, она просто не могла придумать, какой жестъ былъ бы наиболе подходящимъ въ данномъ случа. Прецеденты подобнаго положенія были ей неизвстны.
— Это ясно, какъ Божій день,— сказалъ онъ.— Вы понимаете, что это означаетъ? Я дйствовалъ по убжденію!
Но она продолжала стоять неподвижно. Она не знала, что ей длать. Впрочемъ, бдняга доставилъ ей таки случай сдлать великолпный и въ то же время вполн подходящій къ данному случаю жестъ.
— Я чувствовалъ, что у меня хватитъ силъ заставить васъ раздлить мои убжденія,— горячо проговорилъ онъ и, забывшись, сдлалъ шагъ къ ней. Можетъ быть, онъ просто пошатнулся, но мн показалось, что онъ нагнулся, съ цлью прикоснуться къ краю ея платья. И вотъ тутъ она нашла подходящій жестъ. Она подобрала платье, чтобы избжать его оскверняющаго прикосновенія, и величественно отвернулась отъ него. Это былъ поистин великолпный, въ совершенств выполненный жестъ, подчеркивающій неприкосновенность и возвышенный образъ мыслей революціонерки-любительницы. Лучшаго выполненія такого жеста трудно было ожидать. Должно быть, и онъ былъ такого же мннія, потому что тотчасъ же отвернулся, но на этотъ разъ ни на кого не смотрлъ. Тяжело дыша, онъ поспшно засунулъ руку въ карманъ жилета и затмъ украдкой что-то поднесъ къ губамъ. Было что-то скрытное въ его движеніяхъ, но тотчасъ же посл этого съ нимъ произошла перемна. Онъ продолжалъ дышать тяжело, какъ человкъ, который пробжалъ большое разстояніе, но лицо его приняло выраженіе глубокаго, безучастнаго спокойствія, смнившаго прежнее напряженное волненіе. Очевидно, борьба кончилась, и имъ овладло полнйшее равнодушіе.
Я не захотлъ оставаться, потому что заране зналъ, какой будетъ исходъ. Взявъ подъ руку молодую двушку, я повелъ ее къ дверямъ и, не говоря ни слова, заставилъ подняться на лстницу. Ея братъ шелъ за нами, но на полдорог, хотя лстница и была коротка, молодая двушка настолько ослабла, что не въ состояніи была двигаться сама, и намъ пришлось тащить ее. Она повисла на моей рук, точно безпомощная старуха. Мы вышли, наконецъ, на пустынную улицу черезъ полуоткрытую дверь и пошли дальше, немного шатаясь, точно подвыпившіе гуляки. На углу мы увидли свободный кэбъ и тотчасъ же остановили его. Старый извозчикъ съ угрюмымъ презрніемъ смотрлъ на наши усилія посадить безпомощную молодую двушку въ карету. Она была близка къ обмороку, и я думалъ, что она лишится чувствъ. Нсколько разъ во время пути голова ея склонялась ко мн на плечо. А противъ насъ, на скамеечк, сидлъ ея братъ, въ коротенькихъ штанишкахъ, безмолвный какъ рыба и недвижимый. Какъ только мы подъхали къ дому, онъ выскочилъ впередъ съ ключомъ въ рук. У дверей своей гостиной она покинула мою руку и пошла одна, шатаясь и хватаясь рукой за мебель. Отколовъ шляпу, она, точно истощенная этимъ усиліемъ, повалилась въ глубокое кресло и спрятала лицо въ подушку. Добрый братъ такъ же безмолвно подошелъ къ ней со стаканомъ воды, но она отстранила его рукой. Тогда онъ самъ выпилъ воду и отошелъ въ глубь комнаты, въ отдаленный уголъ, гд стоялъ рояль. Воцарилась глубокая тишина. Въ этой самой комнат я впервые увидлъ Севрина, плненнаго и очарованнаго тми жестами, которые въ извстныхъ сферахъ жизни прекрасно замняютъ истинныя и непритворныя чувства. Я думаю, что въ этотъ моментъ и она вспоминала то же самое. Ея плечи задрожали отъ рыданій. Конечно, это былъ просто нервный припадокъ, и когда онъ прошелъ, то она спросила меня, стараясь показать твердость характера:
— Какъ поступаютъ съ людьми такого сорта? Что они сдлаютъ съ нимъ?
— Ничего,— отвчалъ я.— Они ничего не могутъ сдлать ему.
Я сказалъ это вполн искренно, такъ какъ зналъ наврное, что онъ будетъ мертвъ черезъ нсколько минутъ посл того, какъ онъ поднесъ руку ко рту. Его фанатическій анархизмъ долженъ былъ заставить его прибгнуть къ такой мр, чтобы отнять у своихъ противниковъ возможность роковой мести. Я зналъ, что онъ, конечно, иметъ въ запас сильнодйствующій ядъ, который не измнитъ ему въ роковую минуту.
Она была возмущена и взволнована. На щекахъ у нея пылали ярко-красныя пятна, и глаза блестли лихорадочно.
— Испыталъ ли кто-нибудь такой ужасъ?— воскликнула она.— Подумать только, что вдь онъ держалъ мою руку! Онъ… этотъ человкъ!..
Ея лицо искривилось, и, подавивъ рыданіе, она прибавила:
— Если я чему-нибудь врила въ жизни, то именно возвышеннымъ побужденіямъ Севрина.
Она начала тихо плакать, и эти слезы принесли ей облегченіе. Когда потокъ ихъ поубавился, она сказала съ легкимъ раздраженіемъ:
— Что такое онъ говорилъ мн?.. Что онъ дйствовалъ по убжденію?.. Разв это не злая насмшка? Что онъ хотлъ этимъ сказать?..
— Врядъ ли кто-нибудь въ состояніи будетъ объяснить это вамъ,— отвчалъ я.
— А между тмъ,— прибавилъ X.,— это была правда, которую онъ сказалъ ей. Горнъ, напримръ, отлично понималъ это. И я понялъ, посл того какъ мы побывали съ нимъ на квартир Севрина, находившейся въ унылой боковой улиц одного весьма почтеннаго квартала. Горна знали тамъ, какъ его пріятеля и поэтому насъ безъ затрудненій впустили въ его квартиру, и неряшливо одтая служанка сказала намъ только: ‘Мистеръ Севринъ не ночевалъ сегодня дома’. Мы открыли нсколько ящиковъ, но ничего особенно полезнаго для насъ не нашли. Самой интересной находкой, однако, былъ его дневникъ. Этотъ человкъ, занимавшійся такимъ дломъ, которое ежеминутно грозило ему смертью, имлъ слабость вести такой дневникъ, гд онъ не только записывалъ свои поступки, но и свои мысли. Его душа была обнажена передъ нами. Но мертвымъ это все равно!..
‘Изъ убжденія!’ Да. Смутное, но пылкое увлеченіе гуманитарными идеями толкнуло его въ очень юные годы въ сторону самаго крайняго отрицанія и идей мятежа. Впослдствіи его увренность въ цлительности этихъ крайнихъ средствъ поколебалась. Онъ началъ сомнваться, и это его погубило. Вы слыхали объ обращенныхъ атеистахъ? Они зачастую становятся опасными фанатиками, но душа у нихъ остается та же. Посл знакомства съ двушкой въ его дневник стали попадаться очень курьезныя мста политико-влюбленнаго характера. Вдь онъ съ глубокой серьезностью относился къ ея игр въ анархизмъ и жаждалъ обратить ее. Но это конечно не можетъ интересовать васъ. А что касается конца этой драмы, то вы помните вроятно сенсаціонныя статьи въ газетахъ нсколько лтъ тому назадъ по поводу тайны въ улиц Герміонъ, гд въ погреб пустого дома былъ найденъ трупъ мужчины? Было произведено слдствіе, послдовало нсколько арестовъ, высказано нсколько догадокъ, а затмъ все потонуло въ молчаніи,— обычный конецъ такого рода случаевъ. Севринъ былъ недостаточно свирпымъ и безжалостнымъ фанатикомъ идеи и поэтому не выдержалъ до конца…
— Но что же сталось съ молодой двушкой?— спросилъ я.
X. всталъ изъ-за стола, собираясь уходить.
— Неужели это васъ интересуетъ?— сказалъ онъ, застегивая пальто.— Долженъ сознаться, что я послалъ ей дневникъ Севрина, съ нкоторымъ злорадствомъ думая о томъ, какъ она будетъ читать его. Она исчезла съ нашего горизонта, сначала ухала во Флоренцію, потомъ удалилась въ монастырь. Я не берусь предсказать, что она будетъ длать дальше. Впрочемъ, какое это иметъ значеніе? Все это одни жесты, только жесты, характерные для ея класса! Надо играть роль и больше ничего…
Онъ аккуратно надлъ шляпу, пригладилъ волосы и, бросивъ бглый взглядъ на залу ресторана, наполненную изысканно одтой публикой, спокойно обдающей за маленькими столиками, процдилъ сквозь зубы:
— И ничего другого у нихъ нтъ. Ничего, кром жестовъ!.. Оттого этотъ сортъ людей осужденъ погибнуть…