И. Н. Конобеевская
Парижская трилогия и ее автор
1
2
3
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
И. Н. Конобеевская. Парижская трилогия и ее автор, Анненков Павел Васильевич, Год: 1983
Время на прочтение: 28 минут(ы)
П. В. Анненков. Парижские письма
Серия ‘Литературные памятники’
Издание подготовила И. Н. Конобеевская
М., ‘Наука’, 1983
При всем своем национальном своеобразии русская освободительная мысль развивалась в одном ритме с европейской. И если знаменитое письмо Белинского к Гоголю, этот манифест русского освободительного движения 1840-х годов, по своему содержанию являлось отражением настроений русских крепостных крестьян {Ленин В. И. О литературе и искусстве. М., 1979, с. 256.}, то факт его появления в 1847 г. стоял в прямой связи с предгрозовой атмосферой, окутавшей Европу накануне революции 1848 г.
Связи русской освободительной мысли с европейским революционным движением во многом способствовала та полная и нацеленная информация, которую передовое русское общество получало от своих представителей, подолгу живших в Европе.
Значительную роль в социально-политическом и культурном обмене молодой России с передовой Европой сыграл Павел Васильевич Анненков, который в 1840-х годах был постоянным представителем кружка Белинского в Европе.
Современный читатель знает П. В. Анненкова как автора интересных мемуаров, значительных литературоведческих исследований, как критика, первого научного редактора и издателя собраний сочинений А. С. Пушкина, автора его биографии, но мало кто знает Анненкова-публициста, автора популярных в свое время ‘Писем из-за границы’ и ‘Парижских писем’, тем более, что после публикации их в журналах они были переизданы всего один раз (Анненков и его друзья, с. 122—369).
Павел Васильевич Анненков (1812—1887) принадлежал к среде русского служилого дворянства среднего достатка. Родился он в Москве в 1812 г. {Дата рождения Анненкова в разных изданиях указывается по-разному, поскольку запись о его рождении сгорела вместе с церковью во время московского пожара, 1812 г. как подлинная дата рождения Анненкова указана на основании копии метрики, составленной по свидетельским показаниям (ЦГАЛИ, ф. 7, ед. хр. 28).}, а детство провел в Симбирской губернии, в родовом поместье матери селе Чирькове {Биографические сведения об Анненкове см.: Дорофеев, В. П. П. В. Анненков и его воспоминания. — В кн.: Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960, с. 5—40, Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей. СПб.. 1889, т, I, с. 601—612.}.
Учился Анненков в Петербургском горном корпусе, который оставил в 1832 г., так и не дойдя до специальных классов. В том же году он становится вольнослушателем философского факультета Петербургского университета, а в 1833 г. поступает на службу в министерство финансов. Однако служба для Анненкова была лишь номинальной. В отличие от своих двух братьев, Федора Васильевича и Ивана Васильевича, дослужившихся до генеральских чинов, Павел Васильевич не сделал карьеры и в чине коллежского асессора оставил министерство, перейдя на положение неслужащего дворянина.
Небогатая внешними событиями молодость Анненкова, как и многих людей его поколения, была наполнена богатым внутренним содержанием. Круг его интересов лежал в области науки, литературы, искусства. Он член известных петербургских литературных кружков {Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1950, с. 105.}, завсегдатай петербургских театров (см. ЛН, т. 57, с. 309).
Духовным вождем его юности был Н. В. Гоголь. Анненков входил в тесный кружок близких друзей писателя и был постоянным посетителем его субботних вечеров на Малой Морской (Лит. воспоминания, с. 72—78). Гоголь, как видно, высоко ценил ум, наблюдательность и литературно-критические способности Анненкова: не случайно у него в гоголевском кружке было прозвище Жюль, по имени известного французского критика Жюля Жанена.
Именно Гоголь, общение с ним воспитали в Анненкове то глубокое уважение к реальной действительности, объективной истине, которым впоследствии отличались все его произведения, а в молодости — его духовные устремления.
В конце 1830-х годов на смену Гоголю, уехавшему за границу, в жизнь Анненкова входит В. Г. Белинский. Лично с Белинским Анненков познакомился в 1839 г. на одном из вечеров у А. А. Комарова (см. там же, с. 135, 141), но знал и любил давно, начиная с ‘Литературных мечтаний’. В эти годы Анненков еще никак не проявил себя в литературе, и окружение Белинского относилось к нему сдержанно, но сам Белинский почувствовал в нем незаурядного человека и старался заинтересовать им своих московских друзей (см.: Белинский, т. 11, с. 530, 540, 544). Знакомство с Белинским — новая ступень в духовном развитии Анненкова: именно Белинский приобщил Анненкова к современным социальным и нравственным проблемам, именно Белинский стал его учителем в области философии и эстетики.
Знакомство перешло вскоре в дружбу и определило всю дальнейшую жизнь и деятельность Анненкова. Первое зарубежное путешествие Анненкова, маршрут его и идея литературного оформления зарубежных впечатлений, возможно, были подсказаны Белинским, хотя мечта о таком путешествии жила в нем с детства, внушенная знаменитым земляком H. M. Карамзиным, чьи сочинения составляли детское чтение Анненкова.
В глухую осень 1840 г. П. В. Анненков и M. H. Катков сели на последний пароход, отправлявшийся в Любек. Белинский, Панаев, Языков и Кольцов провожали их до Кронштадта (см. там же, с. 564).
За границей Анненков провел три года. Он проехал страны и города Германского союза и входившей в него Австрийской империи, Францию, Швейцарию, долго жил в Париже, а в 1843 г. посетил Бельгию, Голландию, Данию, Англию, Шотландию и Ирландию, что было несколько необычно для русского путешественника.
Результатом зарубежной поездки Анненкова явились тринадцать корреспонденции, оформленных в популярном для 1840-х годов жанре писем. Первые письма еще не предназначались для печати, это были частные письма, адресованные Белинскому, которому они понравились (см.: ЛН, с. т. 57, с. 309), и он счел возможным их публикацию в журнале ‘Отечественные записки’. Весь цикл был напечатан в этом журнале в разделе ‘Смесь’ в течение 1841—1843 гг. под названием ‘Письма из-за границы’.
На значительность ‘Писем из-за границы’, их отличие от произведений подобного рода, наводнивших русские журналы 1840-х годов {В ‘Отечественных записках’ одновременно с ‘Письмами из-за границы’ Анненкова печатались: ‘Поездка в Сицилию и Мальту’ Н. Сатина, ‘Заметки о Сибири’ И. Кириллова, ‘Поездка в Китай’ неизвестного автора, то же было и в других журналах.}, сразу же обратила внимание читателей редакция ‘Отечественных записок’, снабдив первое письмо Анненкова примечанием {Отечественные записки, 1841, кн. 3, с. 15.}.
Белинский также похвалил литературный дебют Анненкова. В письме к В. П. Боткину от 1 марта 1841 г. читаем: ‘В ‘Смеси’ 3 No ‘Отечественных записок’ напечатаны (почти целиком) письма Анненкова из-за границы — прелесть! Я еще больше полюбил этого человека’ (Белинский, т. 12, с. 29).
По своему содержанию ‘Письма из-за границы’ не однозначны. В первых— в центре внимания автора явления искусства, прошлое народов, исторические памятники, события культурной жизни, начиная с VIII письма на первый план выходят явления общественно-политической жизни, актуальные проблемы современности. Такому смещению интересов во многом способствовала сама география путешествия: первые письма г посылались из филистерской Германии, из Вены, Праги, итальянских городов, скованных австрийским режимом, восьмое и последующие отправлялись из Парижа, где била ключом общественно-политическая жизнь.
Анненков прибыл за границу в тот момент, когда Европа только что оправилась от последствий французской революции 1830 г. и последовавшей за ней реакцией. Революция нанесла тяжелый удар трактатам 1815 г., политическим и нравственным основам, установленным в Европе ‘Священным союзом’. Германское й австрийское правительства соединенными усилиями пытались оградить свои народы от влияния Франции как в мире идей, так и в житейском мире, но это мало удавалось. Росло и ширилось оппозиционное движение в Германии и Австрийской империи, подчиняя себе университетское преподавание, литературу, искусство, театр. Нелегко было Меттерниху справиться и с ростом национально-освободительного движения, грозившего распадом лоскутной Австрийской империи, включавшей в себя Австрию, Венгрию, Чехию, славянские провинции и итальянские земли.
‘Письма из-за границы’ весьма точно освещали истинное положение дел в Европе. Анненков нигде прямо не говорит о зловещих меттернйховских порядках и растущем сопротивлении им, но его ‘Письма’ исполнены намеков, скрытого подтекста.
В общем объеме ‘Писем из-за границы’ Германскому союзу и Австрийской империи, уделяется сравнительно мало внимания. Однако Анненков, наряду с ‘Письмами’, написал серию очерков под общим названием ‘Путевые записки’. Окончательная обработка ‘Записок’, возможно, была сделана уже после путешествия, в 1843—1845 гг. Автор не довел свою работу до конца, в архиве Анненкова удалось обнаружить лишь пять очерков, переписанных его рукой: ‘Травемюнде и Любек’, ‘Гамбург’, ‘Берлин’, ‘Лейпциг и Дрезден’, ‘Прага’, от очерка ‘Вена’ сохранилось одно название (ИРЛИ, 57.43 XXX б. 33). Суждения в очерках не только более зрелые, чем в письмах, но и более свободные. Все, что в ‘Письмах’ запрятано в подтекст, здесь дается крупным планом. В настоящем издании эти очерки публикуются впервые. Каждый из них имеет свой характер, свою общественно-политическую направленность.
В очерке ‘Гамбург’ в центре внимания автора противоречия, которые привнесло в жизнь общества развитие капиталистических отношений. Анненков пишет о гамбургском порте, гамбургской бирже, о необычайном оживлении его улиц, запруженных пешеходами и омнибусами, о роскошных магазинах с зеркальными витринами и в то же время о беспредельной бедности и нищете простого люда, ютящегося по чердакам и подвалам. Вместе с тем Анненков отмечает протест в интеллектуальных кругах общества против нарастающего капитализма. Не случайно именно в этом очерке Анненков рассказывает об оппозиционных настроениях, нарастающих в Германии, о знаменитой литературной группе Молодая Германия, об органе младогегельянцев ‘Hallische Jahrbucher’, о поэзии Г. Гейне, подчеркивая, что требования свободы ‘возведены оппозицией до философского мышления’.
В очерке Анненков приводит два своих перевода из Гейне {Переводы Анненкова, сделанные белым стихом, принадлежат к числу первых в России переводов Гейне, которого систематически начали переводить только со второй половины XIX в. Первый сборник стихов Гейне в переводе И. Генслера вышел в России в 1857 г.: Стихотворения из Гейне, СПб., 1857.}. Этот гонимый цензурой поэт был для Анненкова знамением времени.
Обращает на себя внимание и очерк ‘Берлин’. Это беспощадное обличение пруссачества, переживавшего расцвет с приходом к власти в 1840 г. Фридриха Вильгельма IV. Анненков показывает, к какому духовному убожеству, пошлости, филистерству приводит этот режим, основанный на корпорациях, спекуляциях, привилегиях. Улицы, дома, памятники поражают ‘грустной симметрией’, от которой ‘порой сжимается сердце’. Это крепость, это тюрьма, но самое страшное, по мнению Анненкова, то, что узники в этой тюрьме довольны своей судьбой. С горечью рассказывает он, как пруссачество брало приступом последнюю цитадель просвещения — оплот гегелевской философии, знаменитый Берлинский университет, в который был приглашен реакционный профессор Ф. Ю. Шталь для того, чтобы ‘противопоставить православное учение о божестве, происхождении веры и власти гегельянскому…’ {См. наст. издание, с. 263.} Вскрывает Анненков и исторические корни пруссачества — милитаристский режим Фридриха II, вольнодумца и тирана одновременно.
Пафосом протеста против мертвящей политики ‘Священного союза’, убивавшей живую душу народов, проникнут очерк ‘Прага’. С особенной дюбовью рассказывает Анненков о всех памятниках, исторических и культурных, этого древнего города, олицетворяющих собой славное прошлое города и страны. Нельзя заставить молчать людей, пишет он, которым на каждом шагу напоминают об их славном прошлом, и, опираясь на это прошлое, растет и ширится национально-освободительное движение в Чехии.
Очерки Анненкова вместе с ‘Письмами из-за границы’ дают чрезвычайно интересный материал не только для понимания социально-политических, но и эстетических идей передовых русских людей 1840-х годов. Суждения Анненкова о немецком и французском театре, анализ игры великой Рашели, Карла Зейдельмана и Фредерика-Леметра несомненно заинтересуют театроведов как ранние образцы русской театральной критики, утверждавшей реализм. Большой интерес должны вызвать и искусствоведческие экскурсы Анненкова, его суждения о памятниках готики и Возрождения, их подчеркнуто демократический и антиклерикальный характер.
После беглого знакомства с Германией и Австрией Анненков отправился в Италию, где провел три месяца, а оттуда во Францию, в Париж, где жил шесть месяцев.
Разделяя симпатии, которые Франция вызывала в России, понимая, что именно Франция стоит во главе начавшегося в 1840-х годах пробуждения социально-политического движения в Европе, Анненков особенно внимательно вглядывается в общественную жизнь Франции, в развитие ее культуры, ее искусство, в движение социальной, политической, научной и эстетической мысли. Всю информацию он стремится получить из первых рук, поэтому изыскивает время всюду побывать сам: в палате депутатов, суде, театре, концертах, на проповедях знаменитых проповедников и лекциях известных профессоров. День его расписан по минутам, как он пишет братьям {В ИРЛИ сохранились письма Анненкова к И. В. и Ф. В. Анненковым, написанные им в период зарубежной поездки 1840—1843 гг. (ф. 7, ед. хр. 3), эти письма’ разумеется, были известны Белинскому, который, судя по переписке, тесно контактировал с братьями Анненкова.}. Он читает груды книг, журналов, газет, чтобы быть в курсе современных событий. Он принялся даже за изучение языков за границей: в Германии изучал немецкий и итальянский, во Франции стал совершенствоваться в знании французского и изучил английский.
В одном из писем к братьям он шутя рассказывает о трудностях информационного поиска, с которыми сталкивается для того, чтобы написать одну или две строчки в очередном ‘Письме’ из-за границы. Посмотрев комедию Бальзака ‘Плутни Кинолы’, он тут же пошел смотреть и пародию на нее: ‘… думаешь, теперь с этим конец. Как бы не так, за 40 копеек продается карикатура на всю комедию, мастерски нарисованная и преостроумно рассказанная — надо прочесть. Прочел, и вдруг тебя кто-нибудь спрашивает: А читали ли вы едкую, сатиру Жюль Жанена на Бальзака? Стыдно сделается, побежишь в читальную и прочтешь. Через минуту спрашивает тебя кто-нибудь: А будете ли в суде, где один зритель притянул Бальзака за лишние деньги, взятые за места: процесс будет прескандальный…’ (ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 3, л. 50 об.).
От наблюдательного взора Анненкова ничего не скрывается: ни католическая реакция, угрожающая образованию во Франции, ни культ Наполеона как новое свидетельство роста оппозиционных настроений в обществе. Анненков стремится исследовать конкретные жизненные ситуации, конкретные факты социально-политической жизни, экономики, чтобы уловить общие закономерности, которые управляют развитием страны. Чутко прислушиваясь к настроениям общества, он стремится узнать образ мыслей самых различных социальных групп и партий. С этой целью он знакомится с легитимистами. ‘Вы не можете себе представить, — пишет он братьям, — какой ужас им внушает все нынешнее состояние Франции, как презирают они новое дворянство, с каким отвращением говорят о свободе печати и о всех неистовых удовольствиях de la canaille (канальи. — И. К.)’ (там же, л. 66 об.).
Противоположные рассуждения — в кофейных: ‘посреди чада сигарок’, ‘за стаканами пива’ ‘разговор идет о необходимости истребления аристократии, о благодеяниях эшафота, о пользе крови, и в тяжелом воздухе передо мной носятся лики Робеспьера и Марата’ (там же, л. 67).
Иное мнение слышит Анненков от своего учителя, профессора коллежа, приверженца ‘настоящего порядка вещей’. Он повествует, ‘как надобно обе партии пускать друг на друга, как надобно править не силой и откровением, а исподтишка, побочными средствами, подкупами’ (там же, л. 67).
Анненков подметил, что во Франции, в отличие от Германии, решавшей все проблемы философским путем, все определяет политика. И в VIII письме из-за границы он приходит к выводу: ‘…нет сомнения, говорю, что если на этой арене когда-нибудь будет победитель, то Франция погибнет или в революционном вихре или в другом каком-либо исключительном направлении’.
Все, что есть лучшего, талантливого во Франции, по наблюдениям Анненкова, не приемлет Июльской монархии, и идеи оппозиции получили довольно широкое развитие, поскольку в руках ее сосредоточилась массовая информация, на многообразные формы которой Анненков обращает внимание своих читателей. Особенный интерес у Анненкова вызвали современные течения французского утопического социализма. Полагая весьма плодотворными идеи гуманизма, которыми руководствуются представители утопического социализма, их интерес к насущным потребностям народа, стремление переустроить общество ‘на началах равенства и справедливости’, Анненков подчеркивал, что положительная программа всех без исключения течений французского утопического социализма, и классического, и современного, весьма далека от реальной действительности.
Во время пребывания Анненкова за рубежом кружки Белинского и Герцена ревностно изучали французских утопистов. Об этом свидетельствуют и мемуары, и дневники, и письма, и современные исследования {См.: Нечаева В. С. В. Г. Белинский. Жизнь и творчество. 1842—1848. М., с. 28—67.}. Публикации ‘Отечественных записок’ 1840-х годов о французской литературе {См.: Кулешов В. И. ‘Отечественные записки’ и литература 40-х годов XIX в. М., 1958.}, ‘Encyclopedie Nouvelle’ Ж. Рейно и П. Леру, ‘Revue Independante’, романы Жорж Занд — притягивают к себе лучшие русские умы. И в этот ответственный момент перехода русского общества от абстрактных созерцаний к социализму ‘Письма из-за границы’ Анненкова обращали на службу этому процессу передовые достижения европейской мысли, критически оценивая их, побуждая тем самым русскую передовую мысль к новому философскому поиску.
Французские корреспонденции Анненкова укрепляли в передовой русской молодежи интерес к современности, действительности, к социально-политическим проблемам, заражали активностью Франции и умеряли приверженность к умозрительной Германии, которая так долго притягивала к себе русские умы.
Отправив свою последнюю тринадцатую корреспонденцию из Парижа, Анненков не вернулся в Россию, а начал новое путешествие, на этот раз в Англию, Шотландию, Ирландию.
Из этих стран от него не последовало писем в журнал, писал он только братьям, но свои путевые впечатления Анненков все же закрепил, однако его записи остались необработанными, написанные карандашом, они едва различимы {Анненков П. В. Путевые записки. — ИРЛИ, 57 43 XXX б. 33, л. 88—98.}.
Англия поразила Анненкова бурным развитием промышленности, своими ‘дворцами из стекла и стали’. В письме к братьям Анненков пишет: ‘…целый месяц провел внутри самой Англии, был в Ирландии, Шотландии, Ливерпуле, Манчестере, Иорке, Бирмингеме, Кембридже, Оксфорде, видел чудные парки, видел чудно обработанные земли, видел мануфактуры, видел пристани, видел каналы, мосты, видел дворцы, галереи, наконец, видел кафедралы, образ жизни и возвратился снова в Лондон, прямо скажу, пораженный, удивленный и весьма близкий к апоплексии. Ничего подобного в Европе не видел я. Что сделали они из своей земли, так это непостижимо. Просто всю Англию обратили в сад и сделали из нее изумрудный остров, как они сами говорят, намекая на бесконечные свои зеленые луга и парки. Притом же все предприятия — гиганты. Если железная дорога, так это во все концы государства, если фабричный город, так это от дыма адских машин над городом стоит туча, которую солнце не может пробить…’ (ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 3, л. 108 об.).
Но и на Британских островах. Анненков разглядел глубокие социальные противоречия, которые принес с собой капитализм. Особенно явственно они выражены в Ирландии, породив в ней грозное движение сопротивления. ‘…Нищенство и нищета страшные, — записал он, — как гроза, великий Агитатор (имеется в виду Д. О’Коннел.— И. К.) разрастается по Ирландии, подымая все’ (там же, 57 43 XXX б. 33, л. 93).
В отличие от французской оппозиции движение ирландских бедняков под предводительством О’Коннела носит чисто практический характер, как подметил Анненков. О’Коннел на митингах, которые Анненкову удалось посетить, не выдвигал никакой собственной политической программы, напротив, в своих выступлениях перед народом, которые слышал Анненков, он подчеркивал, что ‘религия, моральное воспитание масс и монархия есть необходимые вещи свободы народной’ (там же, л. 97).
В 1843 г. Анненков вернулся в Россию. Почти одновременно с ним вернулся на родину M. H. Катков, его товарищ по путешествию, на которого в кружке Белинского возлагали большие надежды. Но как различны были результаты их пребывания за рубежом. Катков, все три года проведший в Берлине, вернулся по-прежнему ревностным поборником немецкой идеалистической философии, привезя с собой перевод на русский язык ‘Писем о природе’ Фридриха Шеллинга. Анненков вернулся во всеоружии знаний о современной Европе, с глубоким пониманием новых социально-политических идей, волновавших передовую Европу, с живым сочувствием этим идеям.
‘Письма из-за границы’ и ‘Путевые записки’ по глубине и проницательности суждений, умению ориентироваться в сложных явлениях общественно-политической жизни Европы, остроте наблюдений, несмотря на умеренность общественно-политических взглядов автора, были чрезвычайно значительным явлением русской публицистики и стояли на уровне лучших образцов европейской публицистики 1840-х годов.
Время с 1843 по 1845 г., проведенное Анненковым в России, было чрезвычайно ответственным моментом в развитии русского освободительного движения 1840-х годов. И Анненков с его знанием экономической и политической обстановки Запада, с его глубоким пониманием современных европейских социально-философских проблем, сыграл, видимо, значительную роль в окончательном становлении западничества, в размежевании западников и славянофилов.
Постоянный участник субботних вечеров Белинского, Анненков немало сделал для молодых русских писателей, особенно Н. А. Некрасова {См.: М. М. Стасюлевич и его друзья в их переписке. СПб., 1912, т. III, с. 352.} и И. С. Тургенева (см.: Лит. воспоминания, с. 241, 378), а самому Белинскому помог глубже разобраться в интересующих его течениях французского утопического социализма {См.: Нечаева В. С. Указ. соч., с. 103—105.}.
Зарубежный опыт Анненкова сыграл свою роль и в оформлении наиболее передового русского журнала ‘Отечественные записки’ {См.: Кулешов В. И. Указ. соч., с. 109.}. Можно предположить также с достаточной долей вероятности, что Анненков, прекрасно знакомый с достижениями французской беллетристики, способствовал у себя на родине возникновению новых литературных жанров. Он один из первых заговорил о так называемом ‘физиологическом’ очерке, на успех которого во Франции обратил особое внимание в VIII письме из Парижа {Первое упоминание о ‘физиологическом очерке’ см.: Отечественные записки, 1841, кн. 10, отд. VI, с. 19, в обзоре французской литературы.}.
К сожалению, мы не можем должным образом представить ту роль, которую Анненков сыграл в становлении натуральной школы: из ‘Замечательного десятилетия’, своего исследования эпохи 1838—1848 гг., он изъял XXII и XXIII главы {Неопубликованные письма П. В. Анненкова к А. Н. Пыпину, Гос. публ. б-ка им. M. E. Салтыкова-Щедрина. Р. О., ф. 621, ед. хр. 26.}, которые, по логике повествования, говорили об этом.
Несомненно, если бы Анненков остался в России во второй половине 40-х годов, его участие в развитии русской литературы и русской общественной жизни получило бы более отчетливое выражение. Но так уж сложилось, что у Анненкова определилась своя особая роль в этот период. Умение тонко чувствовать современность, четко анализировать факты общественной и культурной жизни, солидная эрудиция в самых различных областях культуры, прекрасное знание Европы и ‘энциклопедически-панорамическое перо’ сделали его незаменимым зарубежным корреспондентом. В январе 1846 г. Белинский пишет Герцену: ‘Анненков уехал 8 числа и увез с собой мои последние радости…’ (Белинский, т. XII, с. 257).
Приехав в Европу в 1846 г., Анненков обратил внимание на необыкновенное оживление, царившее в ее общественно-политической жизни, на появление разнообразных партий, ‘подвергавших разбору условия и порядки политической и социальной жизни’, на повсеместное возникновение обществ, рассуждавших ‘о способах остановить, изменить и направить течение современной жизни в другую сторону’ (Лит. воспоминания, с. 298—299).
Анненков поспешил познакомиться с тем, в ком он увидел подлинного вождя европейского революционного движения — с Карлом Марксом. Это была третья знаменательная встреча в его жизни. Личные встречи и беседы с Марксом в 1846 и 1848 гг., интенсивная двухлетняя переписка с ним оказали огромное влияние и на интеллектуальное развитие Анненкова, и на его произведения. Эта проблема так значительна, что требует специального исследования. Отметим только, что к этой встрече, к восприятию идей Маркса Анненков был подготовлен и пытливостью собственной мысли, и духовной близостью Белинскому и Герцену.
В конце 1846 г., после длительного путешествия по Италии вместе с Боткиным, Анненков поселился в Париже, сделав его основным объектом своих наблюдений. Из Парижа он направил в Россию десять корреспонденции, которые под названием ‘Парижские письма’ публиковались в ‘Современнике’ в течение 1847—1848 гг.
К началу XIX в. в русской публицистике, как известно, сложились два основных направления: агитационно-пропагандистская, революционно-демократическая публицистика Радищева и информационно-просветительская, либеральная публицистика Карамзина.
В ‘Парижских письмах’ так же, как в ‘Письмах из-за границы’, Анненков, в отличие от Герцена, продолжал традиция карамзинской зарубежной публицистики. Однако письма Анненкова — качественно новый этап в развитии карамзинского направления. И по своей идейной направленности, и по своим художественным особенностям они соответствовали запросам передового русского общества 1840-х годов.
Даже теперь, спустя более столетия, ‘Парижские письма’ Анненкова не выглядят архаическими. Они воскрешают перед нами во всех неповторимых особенностях Париж времен Дюма и Бальзака, Париж, когда Ла-мартин и Луи Блан были в зените своей славы, когда в Парижском Салоне выставлялись картины Делакруа и Коро, а Францию сотрясали голодные бунты.
Июльская монархия близилась к закату. Политические скандалы, коррупция правящей верхушки, узурпация власти финансистами, неурожаи, финансовый дефицит, репрессии, усиление оппозиционных настроений, нравственное разложение высшего сословия, успех в обществе людей с сомнительной репутацией и не менее сомнительными титулами — все это нашло отражение в корреспонденциях Анненкова вместе с рассказом о французском театре и французской литературе.
Современники сумели по достоинству оценить второй цикл зарубежных корреспонденции Анненкова. ‘Письма ваши — наша отрада’, — писал автору Белинский (Белинский, т. XII, с. 342). ‘Я считаю Вас артистом в лучшем смысле этого слова, и именно артистический элемент, артистический рисунок, обнаруживающийся во всем, в описании, в намеке, в очерке, делает Ваши ‘Письма’ так дорогими для меня. А сколько в них ума, простодушного, меткого, разгульного, живого’ (Анненков и его друзья, с. 546), — писал В. П. Боткин.
Н. В. Гоголь, внимательно следивший за появлением очередного ‘Письма’ из Парижа, находил в них много ума, наблюдательности и отмечал, что их автор пребывает на ‘боевой вершине современного движения’ {Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14-ти т. М., 1937—1952, т. 13, с. 384.}. Именно ‘Парижские письма’ дали впоследствии И. С. Тургеневу возможность сказать Анненкову: ‘Вы мастер резюмировать данный момент эпохи’ {Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. В 28-ми т. М., Л., 1960—1968. Письма, т. 3, с. 333.}.
Корреспонденции из Парижа заметил читатель: книжку ‘Современника’, где печаталось очередное ‘Письмо’ Анненкова, ждали, по словам Боткина, ‘с особым нетерпением’. В письме к братьям Анненков пишет: ‘Я получаю отовсюду, из Питера и из Москвы, уведомления, что мое описание парижской выставки чрезвычайно понравилось и имело успех’ (ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 4, л. 55 об.). Отметил ‘Парижские письма’ Анненнова А. Н. Пыпин при их переиздании {Вестник Европы, 1893, No 3.}, высоко оценили их и современные исследователи {Егоров Б. Ф. П. В. Анненков — литератор и критик 1840-х—1850-х гг.— Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, Труды по рус. и славян, филологии, XI. Лит.-ведение. Тарту, 1968, вып. 209, с. 58—63, Нечаева В. С. Указ. соч., с. 367.}.
Информация, содержащаяся в ‘Парижских письмах’, иногда служила сигналом для развернутой статьи в ‘Современнике’, на нее живо откликались постоянные корреспонденты Анненкова: Белинский и Боткин.
В центре ‘Парижских писем’ — политические, социальные, экономические и эстетические проблемы. Поражает осведомленность Анненкова в политической жизни Франции, он шутя писал братьям: ‘Точно я находился на службе и должен был знать о каждом прыщике на носу у Гизо’ (ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 4, л. 55 об.).
В своих зарубежных корреспонденциях Анненков не просто информирует русского читателя о социальной и культурной жизни Запада — его информация активна и целенаправленна. О чем бы он ни писал, он всегда имел перед глазами Россию. Отмечая социальный и культурный прогресс в Европе, он торопил наступление капитализма в России, с которым связывал этот прогресс. Подчеркивая светский характер искусства Возрождения, он полемизировал со славянофилами. Пропагандируя творчество художников-барбизонцев, он боролся за торжество реализма в русской живописи.
Не менее активен был Анненков и в борьбе за упрочнение позиций реализма в русской литературе, за утверждение принципов социальности и современности, которые он отстаивал, опираясь на опыт французской литературы.
Усиленно посещая парижские театры, следя за современной французской литературой, анализируя общественные настроения, Анненков приходит к выводу, что французское искусство ‘идет параллельно с обществом’, и в этом видит его силу. Он научился подавлять в себе ‘позыв к художественности’ и понимать, что в служении обществу заключается основной смысл и цель искусства, и пропагандирует эту идею в своих письмах, стремясь внедрить ее в сознание русского писателя и русского читателя.
Успеху ‘Парижских писем’ во многом способствовала та художественная манера, в которой они были написаны. Современное литературоведение дает возможность точно определить их жанр — это репортаж, т. е. рассказ о реальных людях и реальных событиях, синхронный этим событиям.
Основной особенностью репортажа Анненкова является его многотемность, или, вернее сказать, многослойность, Анненков ведет свой репортаж отовсюду: из парижских театров, вернисажа, из зала заседания палаты депутатов, с судебного заседания, с парижских улиц…
Репортаж Анненкова визуален. Перед читателем проходит пестрая толпа парижан, мелькают оживленные парижские улицы, блестящие магазины, собор, дворцы, набережные, бульвары, он видит знаменитую Рашель в роли Клеопатры в трагедии г-жи Жирарден, не менее знаменитого Фредерика-Леметра в роли парижского ветошника, видит полотна Диаза и скульптуры Клесингера, перед ним проходит галерея знаменитых политических деятелей.
Образность повествования — не менее существенная черта этого репортажа. О чем бы ни писал Анненков: уличном происшествии, политической дискуссии, последней премьере в театре — все под его пером превращается в маленькую драматическую сценку, исполненную живого юмора и наблюдательности.
Но, пожалуй, главной особенностью репортажа Анненкова является его динамичность. Анненков показывает общественно-политическую и культурную жизнь Парижа в непрестанном движении, в развитии. Динамичность достигается и тем, что автор с удивительной быстротой переключает внимание читателя с одного явления на другое. Его репортаж как бы раздроблен на отдельные кадры, выхваченные из разных сфер жизни: автор смонтировал их в одну ленту и теперь быстро прокручивает ее перед зрителем. Мелькание этих разнородных кадров и создает впечатление движения.
Позиция автора ‘Парижских писем’ также чисто репортажная — он всегда за кадром* читатель поставлен лицом к лицу с самой жизнью. Анненков не подчиняет свое повествование никакой заданной идее, выводы рождаются сами собой, и их делает читатель.
Для своего репортажа Анненков нашел и очень удачную тональность — это дружеская беседа, искренняя, доверительная, адресованная не широкому кругу читателей, а как бы узкому дружескому кружку. Но интимность отнюдь не лишает ‘Письма’ Анненкова значительности.
Репортаж Анненкова очень объективен, автор бесконечно уважает действительность, чтобы позволить себе исказить ее даже в мелочах, но авторская позиция в этом репортаже четко очерчена: Анненков выступает борцом за антифеодальную, антиклерикальную, демократическую культуру.
В своих парижских корреспонденциях Анненков не претендовал на всесторонний анализ социально-экономической и культурной жизни Франции, хотя во многом дал такой анализ. Сам он определял задачу значительно уже: ‘Для меня важно, — писал он, — дать понять о настроениях современной публики’, его интересует, ‘чем занята общественная мысль’. Анненков не был профессиональным психологом или социологом. И все же он достаточно четко представляет себе структуру общественных настроений, о чем свидетельствует широта его парижских наблюдений. В центре его внимания поведение, эмоции, чувства, идеи парижского общества.
Особенно внимательно прослеживает Анненков настроения двух классов: рабочих и буржуазии.
Французскую буржуазию Анненков не воспринимает как нечто единое. Он различает финансовую буржуазию, группировавшуюся вокруг ‘Journal des debats’ и составлявшую оплот Июльской монархии, промышленную, являвшую оппозицию настоящему режиму, но оппозицию очень уклончивую, неопределенную, радикальную мелкую буржуазию во главе с Ледрю-Ролленом и Этьеном Араго, группировавшуюся вокруг журнала ‘Reforme’ и представлявшую действительную угрозу современному состоянию общества, трусливого буржуа-обывателя, падкого на чувствительные исторические сцены и сюжеты, посредством которых он пытался ‘сводить свои семейные делишки с отечественными событиями’, наконец, буржуазную золотую молодежь ‘жантильомов’, чей образ составляет одну из бесспорных удач ‘Писем’. Не менее внимательно приглядывается Анненков и к простым людям Франции, к ее рабочему люду, выделяя и здесь несколько социальных групп.
Прислушиваясь к настроениям французского общества, Анненков не мог не сделать вывода, что огромное большинство французов пришло в столкновение с официальной Францией, что ‘Франция судит, думает, открывает совершенно помимо касты своих наставников, которые потеряли способность понимать ее’. Однако скептический ум Анненкова не доверился этим оппозиционным настроениям, а политическая близорукость помешала увидеть настроения наиболее активных, наиболее сознательных рабочих и их вождей, хотя он и подметил, что ‘мысль народа возбуждена’. Завороженный успехами буржуазной цивилизации, переоценив прочность капитализма, не веря в активность и сознательность французских рабочих, Анненков не смог сделать в ‘Парижских письмах’ должных выводов о неизбежности и близости французской революции.
Впоследствии Анненков писал, имея в виду собственную близорукость: ‘Белинский принял известие о революции 48 года в Париже почти с ужасом. Она показалась ему неожиданностью, оскорбительной для репутации тех умов, которые занимались изучением общественного положения Франции и не видели ее приближения. Горько пенял он на своих парижских друзей, даже и не заикнувшихся перед ним о возможности близкого политического переворота, который, как оказалось, и был настоящим делом эпохи’ (Лит. воспоминания, с. 371). Но не будучи в состоянии предвидеть революцию 1848 г., Анненков нашел в себе желание и возможность стать ее летописцем.
Февральская революция 1848 г. застала Анненкова в Париже. В нашей литературе до сих пор бытует совершенно необоснованное мнение, будто Анненков испугался революции и хотел бежать от нее в Россию. Повинен в таком мнении, видимо, И. Л. Морозов, который, опубликовав в 1935 г. шесть писем Анненкова к братьям из революционного Парижа, снабдил их предисловием, во многом извращающим их смысл {Морозов И. Л. Горестная профанация. (Неопубликованные письма П. В. Анненкова о революции 1848 года в Париже). — В кн.: Исторический сборник. М., Л., 1935, No 4, с. 223—258.}.
Остановимся на этих письмах. Первое из них от 27 февраля, заканчивающееся припиской: ‘Поклонитесь от меня Белинскому и покажите ему от меня письмо это’ {Там же, с. 247. Братья, видимо, исполнили просьбу Павла Васильевича. Л. М. Берг, познакомившийся в начале 1848 г. с Белинским и часто навещавший его, рассказывает: ‘Февральская революция вспыхнула во Франции, и большая, обширная комната, в которой мы находились, носила на себе следы тогдашних его занятий. Всюду висели и лежали географические карты. Тут около них теснились книги, идущие к делу, и планы и т. п. Он в это время был в переписке с кем-то из своих знакомых или приятелей, жившим в Париже и посылавшим ему горячие, животрепещущие вести оттуда’ (В. Г. Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977, с. 573).}, содержит достаточно объективную и серьезную информацию о февральских днях в Париже.
Характер трех последующих писем (от 9 марта, конца апреля и 7 июня) уже иной. Анненков, видимо, учел обстановку, сложившуюся к марту месяцу в России {См.: Нифонтов Н. С. Россия в 1848 году. М., 1949, с. 203—216.}, возможность перлюстрации писем, а главное, страх своих сановных братьев, что его длительное пребывание в революционном Париже может их скомпрометировать {См.: Там же, с. 222—225.}. Информация о революционных событиях в этих письмах очень краткая и не совсем объективная. Анненков больше пишет о бытовых курьезах в революционном Париже и о тех подарках, которые он готовит родственникам. Его цель — успокоить братьев и оттянуть время своего возвращения в Россию. Он спешит заверить, что обстановка в Париже нормализуется, а его поведение не может вызывать никаких опасений: ‘…если вы вспомните еще мою уединенную жизнь, хладнокровное наблюдение всего происходящего, патриотизм мой, который, конечно, не уступит никакому русскому, то и совсем перестанете бояться за меня’ {Исторический сборник, 1935, No 4, с. 252.}. Выехать из Парижа он категорически отказывается, ссылаясь на отсутствие денег и плохое самочувствие.
Лишь в предпоследнем письме от 4 июля Анненков говорит о своем настойчивом желании покинуть Париж, но это свидетельствует лишь о глубоком смятении, в которое его повергла июньская бойня. Не забыв осыпать похвалами генерала Кавеньяка, Анненков все же не может удержаться и пишет братьям: ‘Суд над взятыми и новыми пленниками, беспрестанно захватываемыми в домах, подвалах, на улице, происходит военный: одну часть их сошлют в колонии, другую, вероятно, расстреляют. В окрестностях бродят те из них, которые успели спастись, но за ними гоняются как за зверьми’ {Там же, с. 256.}. И ниже: ‘…все это страшно гадко, страшно отвратительно. Во всех домах глубокая скорбь — тяжелое чувство придавливает всех’ {Там же.}.
Как видим, письма Анненкова братьям — документ сложный и противоречивый, и судить по ним о его отношении к революции вряд ли можно. Для этого есть другие документы, более достоверные. Это, в первую очередь, письма Герцена.
С момента приезда Герцена в Париж в марте 1847 г. между ним и Анненковым установились самые дружеские отношения. ‘Герцен крадет у меня дни за днями…’, — пишет Анненков в ‘Парижском письме’ от 20 апреля. ‘Провожу время здесь в чтении и частом посещении семейства Герцена’, — сообщает он братьям {ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 4, л. 61 об.}.
В период февральской революции до середины апреля Герцена не было в Париже, в письме к Анненкову из Рима от 5 марта 1848 г. он поздравляет его с парижскими событиями, уверенный, что Анненков относится к ним так же, как он, и выражает надежду, что Анненков не покинет Париж в такое время (см.: Герцен, т. 23, с. 65). В письмах к московским друзьям Герцен, хотя и сетует, что Анненков ‘никак не может стать обеими ногами на революционную terrain’ (там же, с. 81), прямо заявляет: ‘Ан<ненков> был увлечен первым временем после революции и еще до сих пор под влиянием его’ (там же, с. 96).
Конечно, оценки парижских событий у Анненкова и Герцена не всегда совпадали. Герцен упрекал его в ‘ламартыжничестве’ и ‘буржуазологии’, был не согласен и с отношением Анненкова к французской республике во главе с Кавеньяком (см. там же, с. 96), но в принятии Анненковым революции 1848 года он никогда не сомневался.
О подлинном отношении Анненкова к событиям в Париже 1848 г. свидетельствует новый документ — его ‘Записки о французской революции 1848 года’, впервые публикуемые в настоящем издании.
Написанные в Париже в период революционных событий, ‘Записки’ предназначались не для печати, а готовились специально для московских друзей и отправлены в Россию с А. А. Тучковым, о чем сообщает Герцен (см. там же, с. 81). Это первое и единственное упоминание о труде Анненкова, если не считать приписки того же Герцена на авторизованной копии одной из статей ‘Опять в Париже’, отправленной в 1848 г. в Россию: ‘Ad lectorem’ (к сведению. — И. К.): можете снабдиться сильными тетрадями Поля, у него об апреле и марте много. — Мое любимое время с 15 мая’ (там же, т. 5, с. 488).
О французской революции 1848 г. создано много значительных и интересных работ. Это прежде всего глубокий анализ движущих сил революции и причин ее поражения, сделанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в их классических трудах {Маркс К. Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 т.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта.— Там же, т. 8.}. Это пламенные статьи Герцена {Герцен А. И. Письма из Франции и Италии. — Герцен, т. 6.}, десятки мемуаров участников и свидетелей революции, в том числе и русских {Письма Андрея Карамзина 1847—1848 гг. — В кн.: Исторический сборник, 1934, No 3, И. В. Селиванов и его письмо из революционной Франции 1848 г.— ЛН, т. 67, Тургенев И. С. Наши послали. — Тургенев, т. 4, Отрывки из заграничных писем Матвея Волкова 1844—1848 годов. СПб., 1857.}, обширные исторические труды {Революция 1848—1849 гг. / Под ред. М. Потемкина. М, 1952, т. 2 (библиография).}.
И среди всего этого множества ‘Записки о французской революции 1848 года’ Анненкова не теряются. Их нельзя назвать историей революции, хотя Анненков запечатлел в своем произведении весь ход ее, проанализировал все важнейшие события революции. В главе ‘Май месяц’ сам Анненков достаточно точно определил специфику своего труда: ‘Разумеется, мы не предполагаем писать здесь историю первого республиканского Парламента или даже перечень его занятий, на это есть документы, всем известные и всем доступные. Мы будем говорить только о физиономии его и о пружинах, которые приведены были в действие страстными и разнородными направлениями в его недрах’ {См. наст. издание, с. 381.}.
Это признание, относящееся к истории Учредительного собрания, может быть отнесено ко всему повествованию в целом. ‘Записки о французской революции 1848 года’ явились логическим продолжением ‘Парижских писем’, но жанр социально-психологического репортажа, в котором были написаны ‘Парижские письма’, сменился в ‘Записках’ социально-психологическим исследованием. Так же, как и ‘Письмам’, ‘Запискам’ присущи образность, динамизм и непосредственность повествования. В них нет заранее продуманной идеи, отношение к событиям, понимание их, равно как и людей, героев повествования, меняется с ходом самих событий. Поэтому они читаются с неослабевающим вниманием и подлинным волнением.
Как и в первых двух циклах зарубежной корреспонденции, в ‘Записках’ анализируется настроение всех социальных групп, так или иначе участвующих в революции. Здесь и рабочие, и буржуазия, и крестьяне, и интеллигенция, здесь и радикальные, и оппозиционные партии, здесь и парижане, и провинциалы, и иностранцы, живущие в Париже. Очень интересны психологические портреты вождей революции и ее идеологов: А. Ламартина, Л. Блана, А. О. Ледрю-Роллена, А. Барбеса, А. Марраста, Л. О. Бланки, Альбера, М. Коссидьера, портреты ее врагов, портреты рядовых участников революции. Много внимания уделяет автор психологии массы, толпы во время взятия Тюильри, во время народных манифестаций, в период июньских дней, предшествующих июньскому восстанию. Но, как и в ‘Письмах’, в центре ‘Записок’ настроение и обусловленное им поведение двух основных классов: буржуазии и рабочих.
‘Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс, — писал В. И. Ленин,— только борьба открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности, проясняет его ум, выковывает его волю’ {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 314.}. Это положение ленинской науки о революции находит интересное подтверждение в ‘Записках о французской революции 1848 года’. Анненков показал, как на политическую арену Франции активным борцом вступил рабочий класс, до того пребывавший в тени.
Французская революция пробудила не только нравственные силы народа, героизм, самоотверженность, чувство собственного достоинства, революция воспитала политическое и социальное самосознание французского народа. И Анненков спешит уловить эту разбуженную народную мысль во всех ее проявлениях. Он внимательно вчитывается в бесчисленные афиши, прокламации, посещает заседания клубов, участвует в народных манифестациях.
Анненков запечатлел в своих ‘Записках’ ‘маленькие возмущения’ — первые забастовки, которые устроили в революционные дни рабочие городского транспорта Парижа. Подметил он и совещания разных ремесел и профессий, собиравшихся потолковать о своем отношении к хозяевам, И многочисленные депутации от разных цехов, направлявшихся в Ратушу со своими социальными требованиями. Осветил он и женский вопрос, поднятый революцией.
‘Записки’ его рассказывают о первых шагах парижского народа в общественной жизни, о том, как проверял парижский народ- на практике Жизненность и реальность теорий своих идеологов. В своем инстинктивном влечении к социализму парижский народ, по наблюдению Анненкова, готов был участвовать в социальных экспериментах Луи Блана. ‘Ничтожество платы, разумеется, привлекает единственно работников или несчастных, или мало искусных, — писал Анненков об ассоциации портных, организованной по проекту Луи Блана в долговой тюрьме Клиши, уничтоженной в революцию, — а работники искусные вступали в общество по чувству самоотвержения и религиозности убеждения’ {См. наст. издание, с. 371.}.
Мужественный и сильный парижский народ сносил все тяготы революции, терпел все ошибки Временного правительства, защищал его от посягательства реакции и настойчиво направлял на решение социальных проблем. Анненков в своих ‘Записках’ сумел отметить это. Он показал рабочий класс как основную движущую силу революции, который не только совершил политический переворот, но придал революции 1848 г. социальный характер.
В ‘Записках’ народ многолик: он исполнен сознательности и детской наивности, он силен и беспомощен, беспощаден и великодушен, но жесткость ему чужда. ‘Он был теперь без правительства и мог бы потопить Париж в крови, но справедливость требует сказать, что в эти анархические минуты ни одно частное лицо, ни одна частная собственность не были им оскорблены’ {См. наст. издание, с. 283.}, — записал Анненков в начале своего повествования.
Подметил Анненков и изменения в настроении и политическом самосознании рабочих на протяжении пяти месяцев революции. В феврале народ верил в свою силу, был полон веры в победу, а потому благодушен и весел, чувство классовой ненависти еще не было пробуждено в нем в должной мере, он видел в буржуа союзника. Оттого и само февральское восстание было исполнено какой-то карнавальной веселости, по определению Анненкова, не скрывавшей, однако, его грозной исторической значимости. В июне народ страшен. Пять революционных месяцев, заполненных непрестанными ошибками Временного правительства, предательством буржуазии, голодом и безработицей, несказанно изменили его, и это уловил Анненков.
В ‘Записках’ не раскрыто все богатство интеллектуальных и волевых качеств французского народа. И все же психологический портрет французского рабочего в период революции 1848 г., данный в них, составляет бесспорную удачу Анненкова.
Не менее интересна и психологическая характеристика буржуазии, данная автором ‘Записок’. ‘Признание революции буржуазией не может быть искренним…, — писал В. И. Ленин. — Буржуазия не может не внести с собой своекорыстия и непоследовательности, торгашества и мелких реакционных уловок и на эту высшую стадию движения’ {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 117.}. ‘Записки о французской революции 1848 года’ на примере поведения французской буржуазии в революции 1848 г. подтвердили это ленинское положение. ‘Вы часто можете видеть эти иронические и несколько презрительные лица. На лицах всех, одетых во фрак, выражается страх и недоумение, трепет будущих событий’ {См. наст. издание, с. 286.}, — подметил Анненков в первые дни после февральского восстания.
Анненков пишет, что в процессе революции буржуазия последовательно оказывает сопротивление всем попыткам Временного правительства решить социальные проблемы, выдвинутые революцией. Почувствовав слабость движения, буржуазия тут же выступает вперед, стремясь захватить его в свои руки и направить по своему руслу: ‘мещанство сделалось дерзко и надменно, — записал Анненков после манифестации 16 апреля,— демократический характер революции мог утеряться’ {См. наст. издание, с. 353.}.
После событий 15 мая буржуазия открыто пошла в наступление, стремясь уничтожить все завоевания февраля, и Анненков сразу же почувствовал этот враждебный натиск: ‘Со второго дня одержанной в июне победы правительственной и мещанской партиями, видно было, что последняя не остановится до тех пор, пока все не возвратится к старой рутине, не изгладятся самые законные начинания февральской революции и не задернется наглухо занавеса на беспокойный блеск будущего, ею открытого’ {См. наст. издание, с. 425.}.
Рассказывая об июньских дебатах в Учредительном собрании, Анненков, не щадя красок, показал агрессивность финансовой буржуазии, ее ненависть к рабочим, ее стремление во что бы то ни стало задушить революцию.
В ‘Записках’, как и в ‘Письмах’, ощутим дифференцированный подход к французской буржуазии. Наряду с звериным ликом финансовых волков типа П. Сивестра, В. Грандена, Ж. Фавра и А. Фаллу, Анненков изобразил и передовую радикальную буржуазию, во главе которой стояли умеренные буржуазные республиканцы. Но он показал, чего стоит этот радикализм, когда дело коснулось посягательства на социальные и экономические интересы их класса. Именно потому, что основную роль во Временном правительстве, как и в Национальном собрании, играли умеренные республиканцы, представлявшие интересы крупной буржуазии, французская революция оказалась неспособной решить социальных проблем. Анненков не сформулировал этого вывода, но подвел к нему логикой повествования. Его ‘Записки’ — обвинительный приговор умеренным буржуазным республиканцам.
Анненков отметил революционную активность мелкой буржуазии. Мелкобуржуазные демократы Ледрю-Роллен и Флокон лучше других понимали истинные нужды рабочих, но Анненков не скрыл их трусливой ограниченности, помешавшей им взять движение в свои руки, когда представлялась к этому возможность.
Не прошел Анненков и мимо интеллигенции, ее настроений, ее поведения. Продолжая основную линию зарубежных корреспонденции, Анненков показал, как революция пробудила творческую активность лучших представителей французской интеллигенции. В этой связи интересны портреты Фредерика-Леметра, Рашели, Жорж Занд. Однако психологическая зоркость Анненкова помогла ему заметить, что революция произвела страшную путаницу в сознании французской интеллигенции, особенно в среде профессоров и писателей: ‘… письма старых литераторов, занятых на службе Луи-Филиппа, к избирателям и их исповедь своей жизни точно уж полны чудовищностей: письма Дюма, В. Гюго, Сю и др.’ {См. наст. издание, с. 329.},— записал Анненков, и остается только пожалеть, что он не остановился на этом подробнее, как обещал.
Понимая, какое значение для формирования настроения общества имеет информация, Анненков подробно рассматривает афиши, прокламации, воззвания, появившиеся на стенах Парижа в дни революции. Но особенно много внимания он уделяет французской прессе. Не считая двух больших обзоров февральской и июньской прессы, его ‘Записки’ испещрены выдержками из французских газет разных направлений.
Рассказ Анненкова о революции — это повествование о ее постепенном поражении. Одну из причин этого поражения Анненков видел в несостоятельности теории, которой вожди революции вооружали народные массы, в несостоятельности утопического социализма. ‘Революция 1848 года наносит смертельный удар всем этим шумным, пестрым, крикливым формам домарксовского социализма’ {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 2.},— писал В. И. Ленин. ‘Записки’ Анненкова, очевидца революции, конкретное подтверждение этого ленинского положения. ‘Кто не видит, — писал он, — что в идеях как Блана, Консидерана, так и Прудона, есть вещи, которые составляют ступень для будущего преобразования европейских государств на совершенно новых началах, но что, при нынешней разработке народами своих убеждений, ни одна из этих систем не может быть принята целиком ни одним из них’ {См. наст. издание, с. 374.}. На примере промышленных ассоциаций Луи Блана, теории и личности которого он посвятил одну из центральных глав своих ‘Записок’ — ‘Луи Блан в Люксембурге’, — Анненков подтвердил это свое утверждение. По его мнению, все разветвления французского утопического социализма оказались ‘ниже обстоятельств’ и не выдержали испытания жизнью.
‘Записки о французской революции 1848 года’ позволяют нам в какой-то мере выяснить философские и социально-политические взгляды самого Анненкова в 1840-х годах. Об этом свидетельствует не только выше приведенное высказывание, но и ряд других. Так, в той же главе ‘Луи Блан в Люксембурге’ Анненков защищает материалистическое понимание исторического процесса, заявляя себя сторонником ‘Смитовой политической экономии’, а в сущности повторяет, перефразируя, отдельные места из письма Маркса от 28 декабря 1846 г., адресованного ему {См. наст. издание, с. 571.}.
Критикуя утопических социалистов, Анненков выступает последователем сен-симониста Олена Родрига, создавшего на Северной железной дороге промышленную ассоциацию. ‘Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно в этих свободных соглашениях и есть настоящий зародыш будущей жизни и новой истории’, — пишет он {См. наст. издание, с. 325.}.
‘Записки’ являются логическим завершением зарубежной корреспонденции Анненкова 1840-х годов. Это последняя часть единой ‘Парижской трилогии’, единого повествования о важнейшем событии XIX в. — революции 1848 г. на разных ее этапах. Рассказ Анненкова не свободен от идейных просчетов, и все же ‘Парижская трилогия’ — одно из самых значительных произведений русской освободительной мысли XIX в.
‘Записки о французской революции 1848 года’ Анненкова — уникальное произведение русской потаенной литературы XIX в.
В 1861 г. в предисловии к сборнику ‘Русская потаенная литература’ Н. П. Огарев писал: ‘Наступило время пополнить литературу процензурованную потаенной, представить современникам и сохранить для потомства ту общественную мысль, которая прокладывает себе дорогу как гамлетовский подземный крот…’ {Огарев Н. П. Избр. произведения. М., 1956, с. 450—451.}. По его мнению, ‘В подземной литературе отыщется та живая струя, которая давала направление и всей белодневной, правительством терпимой литературе, так что только в их совокупности ясным следом начертится историческое движение русской мысли и русских стремлений’ {Там же, с. 451.}. Хорошо осведомленный Огарев утверждал, что эта потаенная литература нашла свое выражение в ‘частных письмах’, ‘мемуарах’, ‘известных только немногим и тщательно скрываемым’. Вот таким ‘тщательно скрываемым’ произведением и были ‘Записки’ Анненкова, по-новому освещающие и характер русской общественной мысли 1840-х годов и личность самого Анненкова.
Обращаясь к потомкам, Огарев говорил: ‘Если наши библиофилы помогут нам когда-нибудь напечатать, за наше столетие, сборник записок и писем наших известных и неизвестных деятелей … ярко восстановили бы историю нашего развития’ {Там же.}. Публикуя в настоящем издании ‘Записки о французской революции 1848 года’ Анненкова, мы выполняем завет замечательного деятеля русского освободительного движения.
В октябре 1848 г. Анненков возвращается в Россию. Первые два года он вынужден был провести в своем симбирском имении: пребывание в Петербурге для свидетеля революции было небезопасным, но с 1850 г. снова принимается за активную литературоведческую и критическую деятельность. Анненков становится одним из ведущих русских критиков 1850—1860 гг., ему принадлежит честь стать первым пушкинистом, блестящим биографом Гоголя, Станкевича, Пушкина, другом и литературным консультантом ведущих русских писателей, в первую очередь Тургенева и А. Ф. Писемского, исследователем общественно-литературного движения ‘замечательного десятилетия’, т. е. 1838—1848 гг., непревзойденным мемуаристом. Литературное наследие Анненкова составляет золотой фонд русской культуры. И во всех своих работах он предстает перед нами не только как яркий и своеобразный талант, не только как европейски образованный человек, но как человек, стоящий на вершине современной ему социальной и эстетической мысли, что во многом объясняется тем опытом, который он приобрел в период своих зарубежных поездок 1840—1843 и 1846—1848 гг., тем влиянием, которое на него оказало общение с великими европейскими и русскими умами 1840-х годов.
Анненков и его друзья — П. В. Анненков и его друзья. Литературные воспоминания и переписка 1835—1885 гг. СПб., 1892.
Белинский — Белинский В. Г. Полн. собр. соч. В 13-ти т. М., Л., 1953—1959,
Герцен — Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти т. М., 1959—1960.
Лит. воспоминания — Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960.
ГБЛ — Рукописный отдел Всесоюзной Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
ЛН — Литературное наследство.
Тургенев — Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. В 28-ми т. М., 1962—1968.
Чернышевский — Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. В 15-ти т. М., 1949—1950.
ЦГАЛИ — Центральный архив государственной литературы и искусства.