H. И. Пироговъ, какъ педагогъ.
H. И. Пироговъ, какъ педагогъ.
(По поводу его Посмертныхъ записокъ).
Ив. Ос.
‘Русская Мысль’, кн. VIII, 1885
H. И. Пирогов, как педагог, Ив. Ос., Год: 1885
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Посмертныя записки Н. И. Пирогова, которыя печатались въ Русской Старин съ сентябрьской книжки прошлаго года до іюньской (включительно) ныншняго, вызвали много отзывовъ, воспоминаній и споровъ. Міровоззрніе, образовавшееся у знаменитаго ученаго на склон лтъ и изложенное въ Запискахъ ослабвавшею отъ страданій рукою, дало поводъ нкоторымъ публицистамъ лишній разъ ввести въ заблужденіе легковрную часть нашего общества. Оказалось удобнымъ пристроить черствыя и узкія воззрнія на задачи воспитанія къ идеалистическимъ стремленіямъ, къ высокимъ, по истин гуманнымъ взглядамъ Пирогова. Съ удивительною беззастнчивостью въ лагер нашихъ охранителей Пироговъ былъ провозглашенъ своимъ, на него стали ссылаться, его, будто бы, идеями начали поражать русскихъ либераловъ. Пріемъ жалкій, но при извстныхъ условіяхъ удающійся.
Нельзя не остановиться съ глубокимъ уваженіемъ передъ усиліями геніальнаго хирурга разршить основные философскіе и религіозные вопросы. Трогательно видть, какъ больной старикъ съ увлеченіемъ пишетъ о сомнніяхъ, его мучншихъ, о тхъ идеяхъ, при свт которыхъ онъ открываетъ въ мір гармонію и присутствіе верховнаго разума. Мысль Пирогова колеблется между пантеизмомъ, деизмомъ и христіанствомъ. Для него одно неоспоримо: ‘это цлесообразность, причинность, планъ и мысль во всякомъ проявленіи міровой жизни’ (Русская Старина, сентябрь, стр. 477). Однако, нашъ, хотя бы и общечеловческій, но, все-таки, индивидуальный умъ не можетъ возвыситься до пониманія высшихъ цлей творчества, которыя присущи только уму неорганическому и неограниченному, міровому. ‘А потому и жизненное начало, какъ одно изъ проявленій этого ума, для насъ останется навсегда тайною. Ignorabimus’ (ibid., стр. 491). Фантазія, тмъ не мене, неудержимо стремится разгадать эту великую тайну. ‘Не бывъ отъявленнымъ позитивистомъ,— говоритъ Пироговъ,— я не могу искоренить въ себ желанія заглянуть за кулисы, и не только изъ одного любопытства, но и съ (утилитарною) цлью ограниченія слишкомъ назойливыхъ претензій опыта на самовластіе и вмшательство въ ршеніе вопросовъ, касающихся того закулиснаго резондэтра’ (ibid., стр. 499). Существованіе верховнаго разума и верховной воли сдлалось для автора Вопросовъ жизни такою же необходимостью, какъ собственное умственное и нравственное существованіе. ‘Но,— прибавляетъ онъ,— остановиться на этомъ требованіи ума еще не значило бы для меня быть врующимъ, это значило бы быть деистомъ, а деизмъ, по моему, еще не вра, а доктрина’ (Русск. Старина, декабрь, стр. 464). Пироговъ, въ конц-концовъ, признаетъ себя христіаниномъ. Историческая сторона христіанства есть, замчаетъ онъ, дло науки, ‘но въ наук,— спшитъ прибавить знаменитый ученый,— я всегда былъ и буду за полную свободу изслдованія, самаго чистаго и свободнаго отъ всякой задней мысли’ (ibid., стр. 466 и 467). Одно кажется Пирогову несовмстнымъ съ духомъ ученія Христа, это — догматизмъ и доктринерство. ‘Обязательная, а потомъ и принудительная, догма должна была явиться съ появленіемъ на свтъ государственной или, по-просту, казенной церкви’ (ibid., стр. 470,).
Естественно, что человкъ, проникнутый такими воззрніями, такъ преданный свободному изслдованію, столь горячо стоявшій за свободу совсти, и въ своихъ педагогическихъ идеяхъ явится врагомъ схоластики и казарменной дисциплины. Что можетъ быть общаго между идеализмомъ и тою системою воспитанія, которая. господствовала у насъ въ николаевское время и реставрировать которую въ настоящее время такъ ретиво стремятся современные охранители? Они далеко не прочь провезти свой собственный товаръ подъ флагомъ идеализма, но нужно быть очень близорукимъ, чтобы не замтить уловки и грубой профанаціи флага. Педагоги-охранители ссылаются на Пирогова, но вотъ что говоритъ этотъ послдній: ‘Стричь подъ одинъ гребень — это извстная замашка неразвитыхъ, неопытныхъ и грубыхъ лицъ и обществъ. Искусство анализировать, умнье отыскать въ каждой особи хорошую сторону и воспользоваться ею не только при случа, а потомъ швырнуть въ сторону или заковать въ цпи,— все это, я знаю, не легко, но безъ этого нельзя и ожидать ничего путнаго и лучше не вливать вино новое въ мхи старые’ (октябрь, стр. 19). Въ нелпостяхъ нашихъ системъ образованія, по мннію Пирогова, виновато ‘не столько общество, сколько вншнія обстоятельства при высшихъ соображеніяхъ, а чаще, кажется, при недостатк и даже полномъ отсутствіи здраваго смысла’ (ноябрь, стр. 267). Такъ на такого именно идеалиста Пирогова ссылаются теперь наши охранители? Приведемъ еще поучительный отзывъ покойнаго по университетскому вопросу. Въ Посмертныхъ запискахъ отъ 4 марта 1880 года, октябрь, стр. 41—42) мы читаемъ слдующее: ‘Сегодня отправилъ письмо къ Николая Христіановичу Б. въ отвтъ на его письмо, въ которомъ онъ писалъ, что идетъ въ отставку, такъ какъ по новому университетскому уставу, ожидаемому вскор, ректорамъ нечего будетъ длать, кром полученія прибавки жалованья. Мой отвтъ,— не буквально: я читалъ гд-то и когда-то, что новое на свт есть ничто иное, какъ хорошо забытое старое. Я читалъ также въ какомъ-то кіевскомъ календар, что у насъ ежегодно бываютъ возвраты зимы весною и лтомъ, а возвраты болзней мн извстны давно по опыту. Нтъ ничего мудренаго, что и въ университетской жизни встрчаются возвраты къ старому, забытому и прожитому. Но ныньче, видно, считается за новое и вовсе еще незабытое старое, а возвраты зимъ и болзней встрчаются не только въ природ, но и въ университетскомъ мір. Старики, какъ извстно, всегда хвалять старину и предпочитаютъ ее новизн. Только вс наши университскіе старожилы, за исключеніемъ гг. Каткова, Любимова и Георгіевскаго, врно не вспоминаютъ добромъ незабытое еще старое. Это обстоятельство, казалось бы, должно было обратить на себя вниманіе новаторовъ, стремящихся возобновить старое. Почему это не сдлано — объясняется именно тмъ вліяніемъ этихъ исключительныхъ личностей, успвшихъ побдить въ себ предразсудокъ противъ отжившаго. Это не должно удивлять насъ… Возвраты зимы весною и лтомъ наносятъ вредъ земледльцамъ, возвраты болзней опасны для больныхъ, съ стихійными, однако же, силами ничего не подлаешь, за то умъ, данный намъ Богомъ для цлесообразныхъ дйствій, казалось бы, долженъ былъ не на шутку и не разъ призадуматься, придавая возврату худаго и худо забытаго стараго значеніе благодтельной новизны. Въ такомъ случа вамъ, конечно, ничего не остается, какъ уступить свое мсто (ректорство) другимъ и предоставить имъ вливать это новое вино въ такого же рода новые мхи’.
Каково было состояніе русскихъ университетовъ въ то время, какъ Пироговъ былъ студентомъ, объ этомъ немало любопытныхъ фактовъ сообщаютъ Посмертныя записки. Въ эти времена хоронились на кладбищахъ съ отпваніемъ анатомическіе музеи (въ Казани, при Магницкомъ) и въ министерствахъ былъ поднятъ вопросъ: нельзя ли при чтеніи анатомическихъ лекцій обходиться безъ труповъ (въ Казани безъ нихъ и обходились). ‘И въ европейскихъ университетахъ,— говоритъ Пироговъ (январь, стр. 45),— встрчались курьезные оригиналы между учеными, но у насъ оригинальность была не только смшна, но и глупа, потому что была отставшею отъ времени и науки. Дйствительно, отсталость того времени была невообразимая, читали лекціи по руководствамъ 1750 годовъ, и это тогда, какъ у самихъ студентовъ, по крайней мр, у многихъ, ходили уже по рукамъ учебныя книги текущаго столтія’. Въ царствованіе Александра I ‘университетская молодежь, предоставленная самой себ, жила, гуляла, училась, бсилась по своему. Не было ни попечителей, ни инспекторовъ въ современномъ значеніи этихъ званій’. Аудиторіи были биткомъ набиты. ‘Мундировъ еще не существовало. О какихъ-нибудь демонстраціяхъ никогда никто не слыхалъ. А надо замтить, что это было время тайныхъ обществъ и недовольства, вс грызли зубы на Аракчеева, запрещенныя цензурою вещи ходили по рукамъ, читались студентами съ жадностью и во всеуслышаніе, чего-то смутно ожидали’. Съ 1825 года Пироговъ, ‘несмотря на (свою) незрлость, неопытность и дтски-наивное равнодушіе въ общественнымъ ддамъ’, почувствовалъ начавшійся въ университетахъ гнетъ. ‘Гнетъ этотъ,— говоритъ онъ,— какъ извстно, усиливался crescendo, и даже до сегодня, съ нкоторыми перемежками, въ теченіе полувка. Довольно времени, чтобы, исковеркавъ lege artis молодую натуру и ожесточивъ нравы, перепортить и погубить многія сотни и тысячи душъ’ (Рус. Старина, январь, стр. 28).
Пироговъ неоднократно указываетъ въ своихъ Посмертныхъ запискахъ на великое преимущество германскихъ и устроеннаго по ихъ подобію нашего дерптскаго университета. Онъ признаетъ очень важнымъ корпоративное устройство студенчества. ‘Учрежденіе корпорацій,— говоритъ онъ,— въ нашихъ русскихъ университетахъ, по образцу Дерптскому, конечно, немыслимо. Въ Дерпт, какъ и въ германскихъ университетахъ, корпоративное дло есть длр традиціонное. А у насъ нтъ для него почвы. Но, тмъ не мене, пока въ нашихъ университетахъ не придумаютъ учредить, тмъ или другимъ способомъ, студенческаго представительства, правильно организованнаго, университетское начальство пусть не разсчитываетъ на свое вліяніе и воздйствіе на учащуюся молодежь’ (Русск. Старина, февраль, стр. 303). Можно, разумется, не соглашаться съ нкоторыми изъ второстепенныхъ педагогическихъ взглядовъ покойнаго учетнаго, но невозможно не признать, что въ этомъ отношеніи, въ общемъ, онъ стоялъ на совершенно врной точк зрнія и предъявлялъ воспитателямъ такія задачи, пренебреженіе которыми гибельно отражается на современномъ обществ и крайне вреднымъ образомъ отразится и на его ближайшемъ будущемъ. Уваженіемъ человку въ ребенк проповдывалось въ педагогическихъ статьяхъ Пирогова, и этотъ голосъ былъ встрченъ съ почти восторженнымъ сочувствіемъ лучшею частью общества и печати. Добролюбовъ такъ отозвался о статьяхъ въ Морскомъ Сборник, озаглавленныхъ Вопросы жизни: ‘Он поразили всхъ и свтлостью взгляда, и благороднымъ направленіемъ мыслей автора, и пламенной, живой діалектикой, и художественнымъ представленіемъ затронутаго вопроса. Вс, читавшіе статью г. Пирогова, были отъ нея въ восторг, вс о ней говорили, разсуждали, длали свои соображенія и выводы’. Добролюбовъ прибавляетъ: ‘Сочувствіе публики къ такой стать иметъ глубокій, святой смыслъ. Значитъ, при всемъ своемъ несовершенств, при всхъ увлеченіяхъ на практик, общество наше хочетъ и уметъ, по крайней мр, понимать, что хорошо и справедливо, къ чему должно стремиться’. Это мткое замчаніе не мшало бы имть въ виду всмъ скорбящимъ объ апатіи современнаго общества, объ отсутствіи въ немъ опредленныхъ идеальныхъ стремленій. Rto иметъ вру съ горчичное зерно, кто на самомъ дл преданъ высокимъ общественнымъ идеямъ, тотъ не останется безъ добраго вліянія въ своей сред, а мра этого вліянія обусловливается умомъ, волею, талантомъ и знаніями людей, которые изъявляютъ притязаніе на руководительство общественнымъ мнніемъ. Почти четверть вка назадъ, въ 1861 году, прощаясь съ кіевскимъ учебнымъ округомъ и мстнымъ обществомъ, Пироговъ высказывалъ такія мысли, которыя звучатъ лишь отдаленнымъ призывомъ большинства современныхъ нашихъ педагоговъ. ‘Бывъ попечителемъ,— говорилъ Пироговъ,— я калъ и засвалъ мое поле позднею весною, едва оттаявшее отъ лучей вешняго солнца, на немъ была еще ледяная кора, въ немъ была закопавшаяся саранча, трудъ не былъ свободный и прибыльный для обихъ сторонъ. Мудрено ли, что могли найтись такіе, которые не въ законахъ необходимости, не въ порядк вещей искали причину, почему мое поле не такъ скоро дало обильную жатву? Но неужели же я долженъ былъ остановиться, слушая толки и не вря боле въ то, что зналъ врно, неужели долженъ былъ измнить весь планъ моихъ дйствій, промнять раціональность и здравый смыслъ на рутину и безсмысліе?…’ Пироговъ говорилъ дале въ своей прекрасной рчи, что онъ прежде и больше всего стремился пріобрсти довріе наставниковъ и учащихся. ‘Общество, отцы, сограждане имли полное право требовать отчета въ моихъ дйствіяхъ’,— заявлялъ знаменитый въ исторіи нашего просвщенія попечитель. ‘Ученье и распространеніе научныхъ истинъ,— говорилъ онъ,— я считалъ за священнодйствіе и глубоко уважалъ истиннымъ наставниковъ. Но и въ слабыхъ я чтилъ человческое достоинство и личность. Въ молодыхъ людяхъ я любилъ и уважалъ молодость, потому что хорошо помнилъ свою. На этомъ уваженіи, которое я заявлялъ открыто и гласно, основывалъ я и то взаимное нравственное довріе наставниковъ и учащихся, которымъ начиналъ уже пользоваться, но не для себя, а въ интересахъ университета и цлаго общества этого края. Я твердо зналъ, что необдуманные порывы молодости и поступки, противорчащіе законамъ нравственности, будутъ исчезать сами собою по мр того, какъ возрастаетъ еще сильне довріе, а съ нимъ вмст и значеніе нравственной власти. Я зналъ, что гд господствуетъ сила убжденія, тамъ исчезаетъ произволъ съ его волнующими слдствіями’. Въ этихъ словахъ звучитъ чистый, глубоко симпатичный идеализмъ, и еще разъ нельзя не выразить удивленія, какъ осмливаются ссылаться на Пирогова педагоги, замнившіе силу убжденія властнымъ кулакомъ, ссылаться на человка, который заявлялъ и подтверждалъ свои слова практическою дятельностью, какъ попечитель учебнаго округа: ‘Я не приказывалъ (университетской молодежи), а убждалъ, потому что заботился не о вншности, а о чувств долга, которое признавалъ въ молодости, также какъ и вс другія высокія стремленія духа. Я твердо врилъ, что одно взаимное довріе и Примръ водворятъ законность и порядокъ. Законность и порядокъ упрочатъ нравственную свободу университетской жизни. Эта свобода разовьетъ самостоятельность и любовь къ наук, которая, въ свою очередь, представитъ университетъ чуждымъ всхъ постороннихъ стремленій’.
Г. Стоюнинъ, посвятившій дв прекрасныя статьи Педагогическимъ задачамъ Пирогова (въ апрльской и майской книжкахъ Историческаго Встника за ныншній годъ), справедливо замчаетъ, что не остались бы въ проигрыш ‘т, которые, стоя близко къ общественному воспитанію, усвоили бы себ вс эти взгляды, связавъ ихъ съ идеальными стремленіями воспитателя. Въ нихъ выражается, съ одной стороны, самое честное отношеніе къ обществу, съ другой — глубокое знаніе человческой души и, наконецъ, безкорыстная преданность своему длу’. Въ святое дло воспитанія вмшались у насъ своекорыстныя опасенія и самодовольное доктринерство, и мы теперь не приблизились, а удалились отъ тхъ высокихъ цлей, которыя были поставлены Пироговымъ: мы не имемъ права, говорилъ знаменитый ученый, безнаказанно и произвольно ниспровергать опредленные законы міра дтей. ‘Безъ сомннія, и отцы, и общество должны заботиться о будущности дтей, но это право ограничивается обязанностью развивать всецло и всесторонне все благое, чмъ надлилъ ихъ Творецъ. Другаго права нтъ и быть не можетъ безъ посягательства на личность, которая одинаково неприкосновенна и въ ребенк, и во взросломъ’. А въ настоящее время воспитатели въ нашихъ школахъ этой личности не уважаютъ, не признаютъ, да во многихъ случаяхъ и не понимаютъ, по недостатку образованія, что такое человческая личность, на что и кому она нужна. Г. Стоюнинъ такими словами оканчиваетъ свои статьи: ‘Наши педагоги послдняго періода, получая образованіе крайне одностороннее, стали чуждаться многихъ существенныхъ вопросовъ въ дл школьнаго воспитанія, и произошло явленіе весьма прискорбное: выполненіе данныхъ программъ утомляло силы большинства учениковъ, но направленія этимъ силамъ никакого не давало, он направлялись извн вліяніями посторонними, по большей части нежелательными, а шкода не могла противодйствовать имъ и оказалась совсмъ не такою, какою общалась въ теоріи. Чтобы возвысить ея нравственное значеніе, стали слышаться такія же требованія, съ какими и Пироговъ относился къ шкод, стараясь о практической ихъ разработк. Приходится снова ставить вопросы: какъ сблизить шкоду съ жизнью? на чемъ основать естественную связь шкоды съ семьею? какъ возвысить авторитетъ школы, который бы предохранялъ учениковъ отъ вредныхъ постороннихъ вліяній? какъ можетъ шкода вліять на развитіе характеровъ? Къ разршенію всхъ этихъ и подобныхъ вопросовъ, рано или поздно, необходимо будетъ обратиться, а съ этимъ вмст и припомнить Н. И. Пирогова’.
Его не слдовало забывать, прибавимъ мы. Конечно, печальныя явленія нашей жизни, рано или поздно, принудятъ нашихъ педагоговъ отказаться отъ современной системы дрессировки, выдаваемой за систему разумнаго воспитанія. Но сколько молодыхъ жизней будетъ испорчено или погублено въ теченіе этого рано или поздно! Пироговъ въ своихъ Посмертныхъ запискахъ горько жалуется на современную расшатанность мысли и воли. Между молодежью въ послднее время,— пишетъ Пироговъ (Русская Старина1884 г., сентябрь, стр. 470—471),— встрчались такія личности, ‘которыя никакъ не хотли и настолько закабалить мысль, чтобы остановиться на дважды два четыре. Мысль моя свободна, утверждали они, я хочу — приму, хочу — нтъ какую ни на есть математическую аксіому. Этимъ лицамъ и въ голову никогда не приходило, что распущенность мысли и воли есть страшный недугъ, отъ развитія котораго въ себ долженъ беречься каждый изъ насъ, кто не хочетъ покончить съ собою самоубійствомъ или домомъ умалишенныхъ’. Конечно, самостоятельную твердость мысли и устойчивую волю должна развивать и семья, и школа, но когда послдняя занимается только механическою выучкою и механическимъ подавленіемъ воли воспитанника подъ параграфы разнообразныхъ правилъ, то въ результат и получается то ужасающее зло, которое отмтилъ Пироговъ. Многіе согласятся съ нами, что зло дйствительно ужасно, но немногіе придутъ отъ этого въ дйствительный ужасъ. Вялость воли, глубокій разладъ между идеями, которыя признаются прекрасными, разумными, справедливыми, и практическою жизнью составляетъ одно изъ наиболе печальныхъ знаменій времени, имющее своимъ источникомъ условія и формы какъ домашней, такъ и общественной жизни. Школа русская воспитываетъ теперь умренность и аккуратность, черствую разсудочность, а вотъ что по этому поводу говоритъ Пироговъ: ‘Все высокое и прекрасное въ нашей жизни, наук и искусств создано умомъ съ помощью фантазіи и многое фантазіею при помощи ума. Можно смло утверждать, что ни Коперникъ, ни Ньютонъ безъ помощи фантазіи не пріобрли бы того значенія въ наук, которымъ они пользуются. Между тмъ, нердко и въ жизни, и въ наук, и даже въ искусств слышатся возгласы противъ фантазіи, и не только противъ ея увлеченій, по и противъ самой нормальной ея функціи’. Пироговъ нсколько разъ возвращается въ своихъ запискахъ къ этому вопросу, и нельзя, не признать, что имъ руководилъ въ этомъ отношеніи врный психологическій тактъ и глубокое пониманіе условій правильнаго душевнаго развитія. Мертвящая сушь, которая царитъ въ современной школ, была особенно противна такому многосторонне образованному человку, съ такою отзывчивою къ вопросамъ жизни душою, какимъ былъ великій хирургъ. Онъ ясно понималъ неразрывную связь между школой и жизнью, между преобразованіями въ дл воспитанія и реформами общественнаго устройства. ‘Есть періодъ въ исторіи народовъ,— говорилъ Пироговъ,— когда неминуемо, роковыхъ образомъ они призываются логикою фактовъ къ новой жизни, и правительства волею и неволею должны бываютъ отступать отъ консерватизма. Если правители не подстерегли, такъ сказать, благопріятный моментъ для реформъ и нововведеній и вынуждены были обстоятельствами дать ихъ не въ пору, пропустивъ время, то вс вредные, перезрвшіе и недозрвшіе элементы общества приходятъ легко въ броженіе, и результатъ отъ нововведеній, какъ бы они благотворны ни были, получается неожиданно плохой. Въ здоровомъ народномъ и государственномъ организм эти худыя слдствія не могутъ быть долговремецны. Броженіе уляжется, и все снова заживетъ уже обновленною жизнію’. По мннію Пирогова, реформы прошлаго царствованія не дали вполн удовлетворительныхъ результатовъ именно потому, что запоздали, и, разумется, только правильное ихъ развитіе прекратись то болзненное броженіе, ту вялую безтолочь и бдность идеальными стремленіями, которыя характеризуютъ переживаемое время. Въ этомъ отношеніи великая по своей благотворности роль должна была выпасть на долю школы. Много лтъ тому назадъ Пироговъ говорилъ, что ‘должно возстановить прямое назначеніе школы, примиренной съ жизнью, быть руководителемъ жизни на пути къ будущему. И этого достигнемъ только тогда, когда вс человку дарованныя способности, вс благородныя и высокія стремленія найдутъ въ школ средства къ безконечному и всестороннему развитію, безъ всякой задней мысли и безъ рановременныхъ заботъ о приложеніи’. По для осуществленія столь высокой и трудной миссіи педагоги должны быть проникнуты твердой врой въ образовательную, творческую силу человческой личности. Съ этой точки зрнія Пироговъ не придавалъ особеннаго значенія вопросу о классической или реальной систем образованія въ среднеучебныхъ заведеніяхъ. ‘Поврьте,— говорилъ онъ,— въ рукахъ дльнаго педагога и древніе, и новые языки, и вс предметы общечеловческаго образованія не останутся безъ пользы для развитія умственныхъ способностей. Посредствомъ ли изученія древнихъ языковъ и математики, или посредствомъ новыхъ и естествовднія совершится общечеловческое образованіе вашего сына, все равно, лишь бы сдлало его человкомъ’. Пироговъ прибавляетъ, что въ настоящее время нтъ возможности сказать, какая система, классическая или реальная, лучше, въ педагогическомъ смысл.
Изъ приведннаго видно, какъ разумны и гуманны были воззрнія Пирогова на воспитаніе, какую пользу могъ бы онъ принести просвщенію русскаго общества, еслибъ долго оставался во глав учебнаго округа. Пироговъ не боялся заботъ и препятствій и тхъ усилій ума, которыя необходимы для преодолнія этихъ препятствій, неразлучныхъ съ предоставленіемъ достаточнаго простора жизненнымъ силамъ. Въ числ этихъ силъ много, конечно, и злыхъ, но надо утратить даже воспоминаніе объ идеализм, чтобы извриться въ побд добраго нравственнаго вліянія, чтобы возлагать упованіе на физическое принужденіе въ борьб хотя бы и съ разрушительными, но духовными стремленіями человка. Чтеніе статей, много лтъ тому назадъ написанныхъ Пироговымъ, чтеніе его Посмертныхъ записокъ, которыя онъ велъ почти до самой кончины своей, производитъ возвышающее душу впечатлніе и долго будетъ еще оказывать благотворное вліяніе на каждаго человка, для котораго вопросы школы являются, въ то же время, и вопросами жизни.