ГУЛЬКЕМЪ.
Повсть.
(Сочиненіе Нмецкаго Автора Августа Лафонтена.)
Встникъ Европы. No 7, 1803.
Гулькем, Лафонтен Август, Год: 1803
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Козрей умеръ, 70 дней жилъ Эссидъ въ дом слезъ, надъ могилою родителя своего, восшелъ на тронъ отеческій, и восклицанія народа раздались на горахъ Испаганскихъ. Да благоденствуетъ Эссидъ, радость Персіи! воззвалъ онъ, упавъ ницъ предъ юнымъ Монархомъ. Вокругъ ступеней трона лежали вельможи и цловали землю. Эссидъ принялъ благословенія народныя съ веселымъ лицомъ чистаго сердца, съ пылающими глазами удовольствованнаго честолюбія и съ гордою душею человка, хотящаго быть справедливымъ.
Онъ веллъ Гассану мудрому итти во дворецъ за собою — бросился тамъ въ его объятія и сказалъ: ‘ты былъ наставникомъ и другомъ Козроя: будь теперь моимъ!’…. Гассанъ преклонилъ голову, отвтствуя: ‘Государь! я стою при дверяхъ гроба, скоро Ангелъ смерти проводитъ меня къ отцу твоему: что велишь ему, сказать?’… Эссидъ, подумавъ, отвчалъ: ‘скажи, что я хочу блаженствовать щастіемъ моихъ подданныхъ’…, ‘Всемогущій Да исполнитъ твое желаніе!. сказалъ Гассанъ: ты Царь, и твори щастливыхъ, ты человкъ, и будь щастливъ!’… Эссидъ съ видомъ благоволенія подалъ руку Гассану, и мудрый поцловалъ ее съ умиленіемъ, но вздохнулъ и примолвилъ:. ‘Государь! ты узнаешь, какъ трудно быть Царемъ и человкомъ!’… Эссидъ отвтствовалъ съ улыбкою: ‘сыну Козроеву и другу Гассанову не трудно!’
Гассанъ жилъ еще мсяцъ, и готовясь заснуть сномъ вчнымъ, произнесъ. тихимъ голосомъ: ‘будь человкъ для своего щастія!’ Эссидъ облобызалъ умирающаго, и Гассанъ отдалъ ему запечатанную хартію, говоря: ‘Когда не будешь щастливъ, то распечатай, и найдешь правила, которымъ слдуя, отецъ твой наслаждался жизнію. Прости!’… Эссидъ со слезами закрылъ глаза мудрецу — и еще на могил его повторилъ клятву творить людей щастливыми.
Онъ сдержалъ слово, и не только въ указахъ подписывался отцемъ народа, но и въ сердца подданныхъ впечатллъ, сіе имя. Самыя отдаленныя области цвли его благотвореніемъ, ибо Монархъ два раза въ годъ путешествовалъ по всему Государству, строго наказывалъ вельможъ неправосудныхъ и зналъ бдныя хижины не мене своего дворца великолпнаго. Лесть не дерзала забавлять его богатыми пиршествами, но вся Персія торжествовала праздникъ общаго благоденствія — и черезъ два года Эссидъ видлъ уже везд людей щастливыхъ, которые справедливо именовали его творцемъ ихъ щастія. Путешествіе Монарха въ третій годъ царствованія было торжественнымъ шествіемъ среди полей обработанныхъ, городовъ цвтущихъ, деревень веселыхъ и милліоновъ радостныхъ, которые, упадая предъ ницъ, восклицали: отецъ нашъ! Эссидъ возвратился, спшилъ къ могил Гассановой и сказалъ съ умиленіемъ: ‘Гассанъ! я не преступилъ клятвы, сдлалъ Персовъ щастливыми, и самъ блаженствую!’
Онъ дйствительно чувствовалъ себя блаженнымъ, или, лучше сказать совсмъ себя не чувствовалъ, занимаясь безпрестанно государственными длами, но когда число ихъ уменшилось — когда добродтельные вельможи имъ образованные, и самъ народъ облегчилъ трудъ его — тогда Эссидъ имлъ уже боле свободнаго времени. Любовь Персовъ веселила его какъ и прежде, — сельскіе праздники, которые везд сопутствовали ему въ путешествіяхъ, еще были пріятны душ Монарха, но они казались ему уже не наградою за труды, а только народнымъ веселіемъ, въ которомъ онъ могъ участвовать единственно по доброт своего сердца.
Эссидъ захотлъ особенныхъ, личныхъ наслажденій Сераль его былъ наполненъ красавицами, но долго обычай, а не любовь приводила его къ красавицамъ. Наконецъ онъ бывалъ уже чаще съ ними. Вс желали страстно взоровъ его и пылали къ нему почтительною любовію. Эссидъ наслаждался — но скоро охладлъ въ душ, и долженъ былъ упрекать себя нечувствительностію къ любви прелестныхъ женъ своихъ.
Однажды Эссидъ, гуляя въ саду, увидлъ Заиду, юную невольницу, которая сидла на трав въ горестной задумчивости и плакала’ Прежде онъ не замчалъ ее: блдное лицо, печальный видъ и слезы украсили невольницу въ глазахъ Монарха. ‘Заида! ты плачешь?’ сказалъ Эссидъ… Она спшила отереть покрываломъ слезы, и старалась весело улыбнуться. — Ты печальна? — ‘Можноли, Государь, печалиться тамъ, гд ты?!’... Но Эссидъ видлъ еще новыя слезы въ глазахъ ея… ‘Разв т одни нещастливы, которыхъ не удостоиваетъ своего вниманія!’… Эссидъ взялъ ее за руку, и съ улыбкою спросилъ: для чего же не старалась ты обратить его на себя?… Заида потупила глаза въ землю, тихонько отняла руку свою, и сказала: я не привыкла искать любви…. И такъ я прошу твоей! отвтствовалъ Эссидъ, и снова взялъ ея руку. Заида вздрогнула, задумалась и тихо отвчала, ‘естьли ты найдешь ее.’...
И Монархъ ршился найти любовь невольницы. Онъ всякое утро посылалъ ей богатые дары, давалъ въ честь ея великолпные праздники, веллъ Султаньшамъ чтить Заиду, но Заида казалась печальною. Наконецъ, осыпанная его благодяніями, она сказала ему: ‘ты заслужилъ мое сердце, я люблю тебя!’… И Монархъ обнялъ ее съ живйшею радостію, воскликнувъ: о Гассанъ! теперь знаю, что есть щастіе! я люблю и любимъ!
Но первая Султаньша съ лукавою усмшкою сказала ему: ‘Заида любитъ не тебя, Государь, а твоего невольника Омара! вотъ причина ея всегдашней горести!’… ‘Омара? воскликнулъ Эссидъ съ великимъ гнвомъ: нещастная!… Гд онъ? Да явится въ сію минуту для своей погибели!’
Омаръ пришелъ…. Между тмъ Эссидъ успокоился. Ты любишь мою невольницу? спросилъ онъ: какъ вы могли узнать другъ друга? — ‘Она дочь моего сосда. Мы всякой день видались въ саду отца Занидина.’ — Чмъ ты заслужилъ любовь ея? — ‘Любовію, почтвніемъ, горестію.’ — А естьли она измнила теб? — ‘Невозможно, или мн остается умереть.’… Эссидъ веллъ, призвать Заиду и сказалъ ей: избери меня или его!… Заида поблднла, взглянула съ кроткимъ смиреніемъ на Царя, съ нжною горестію на Омара, упада къ ногамъ Эссидовымъ и сказала: ‘Государь! прости его и будь доволенъ моею смертію!’… Она схватила кинжалъ, но Эссидъ и Омаръ вмст вырвали его изъ рукъ ея… За что ты полюбила невольника? спросилъ Монархъ. — ‘За то, что онъ полюбилъ меня.’ — Для чего же моя любовь не могла тебя тронуть? — ‘Государь! дерзаю быть откровенною: любовь требуетъ равенства!’ — Но какъ же любятъ меня другія Одалиски? — Заида молчала…. Или ты думаешь, что он меня обманываютъ? — ‘Я знаю только мое сердце’… Знай же и сердце твоего Монарха! сказалъ Эссидъ съ жаромъ: возьми вс дары мои и будь супругою Омара. Юноша! ты заставилъ меня въ первый разъ позавидовать другому человку: ибо она хотла умереть за тебя. Поди и наслаждайся!… Царь остался наедин и мыслилъ: ‘Гассанъ! ты сказалъ правду: трудно быть Монархомъ — и щастливымъ! Можетъ быть Заида права, можетъ быть он любятъ во мн одного Царя. Завтра узнаю.’
На другой день Эссидъ съ ужасомъ вошелъ въ комнату нжнйшей своей любовницы и сказалъ: ‘Ради Аллы сокрой меня, или я погибъ!’ Любовница скрыла его. Въ сію минуту вбгаютъ два вельможи, приставляютъ кинжалъ къ Султаньшиной груди, и восклицаютъ съ гнвомъ: ‘гд Эссидъ? онъ долженъ умереть!’… Здсь, здсъ! говоритъ Султаньша дрожащимъ голосомъ: только пощадите меня!’.. Эссидъ вышелъ и сказалъ ей съ холоднымъ презрніемъ: ‘удались навки! любовь въ устахъ твоихъ есть гнусное злословіе… О Заида! ты права!’…
Эссидъ въ тотъ же день отпустилъ всхъ женъ своихъ. Он пошли съ радостію, ибо онъ дозволилъ имъ взять сокровища. Гассанъ! Гассанъ! мыслилъ Царь: нтъ щастія на трон! Но гд же искать его? Я отдалъ бы вс богатства за одно сердце, меня любящее!
Потерявъ надежду имть любовницу, Эссидъ началъ сомнваться и въ искренности друзей своихъ. Ихъ почтеніе, ревность, усердіе, перестали ему казаться дружбою. Любезнйшему изъ нихъ онъ, сказалъ въ одинъ вечеръ: ‘Ясуфъ! клянись быть истиннымъ моимъ другомъ, забудь во мн Царя. Я для тебя человкъ, и никогда, никогда не буду Монархомъ!’… Ясуфъ положилъ руку на сердце и клялся быть Эссидовымъ другомъ.
Черезъ нсколько дней Царь сказалъ ему: ‘Ясуфъ! сердце мое пылаетъ любовію къ юной супруг Галемовой: лети, и черезъ нсколько минутъ будь съ нею во дворц моемъ!’… Ясуфъ поблднлъ. Государь! отвтствовалъ онъ въ изумленіи: Галемъ есть добродтельный вельможа. Можешь ли ты, зеркало справедливости… ‘Я люблю, дражайшій Ясуфъ, и естьли ты мой другъ, то помоги мн’…. Я другъ твой, и не могу согласиться на дло постыдное. Эссидъ топнулъ ногою и грознымъ голосомъ воскликнулъ: ‘жену Галемову или твою голову!’… Ясуфъ скрылся, и черезъ нсколько минутъ привелъ въ сераль жену Галемову. Монархъ веллъ ей немедленно возвратиться къ супругу, взглянулъ на Ясуфа съ горестію и сказалъ ему: ‘Ты не хотлъ сдлать для Эссида, что сдлалъ для Царя. Поди, Ясуфъ, ты не другъ мой, а рабъ Монарха Персидскаго!’… Иду, отвтствовалъ Ясуфъ съ трепетомъ: но естьли бы ты самъ любилъ во мн друга, а не подданнаго, то не могъ бы столь равнодушно удалить меня отъ твоего сердца….
Эссидъ не хотлъ уже обходиться съ людьми, ибо самъ не могъ быть человкомъ. Съ того времени онъ былъ только Монархомъ и любилъ одну добродтель: правосудіе. Но благоволеніе и любовь не смягчали судовъ его, и справедливость Монарха казалась народу жестокостію. Начали увеличивать его ошибки уменьшать добродтели, и Царь гнвно воскликнулъ: ‘гнусныя души! вы недостойны ночей, проводимыхъ мною въ трудахъ для вашего блага!’… Онъ сдлался въ самомъ дл жестокимъ, ибо возненавидлъ людей.
Открылся заговоръ къ столиц, и головы падали. Народъ изъявлялъ ненависть къ Монарху, и подъ щитомъ ея корыстолюбивые начали грабить, сильные угнетать слабыхъ, въ увреніи, что народъ будетъ винить только Государя. Эссидъ наказывалъ преступниковъ, но не могъ истребить преступленія. Тронъ сдлался его нещастіемъ, ибо онъ обратился въ губительное судилище. Открылся явный мятежъ въ государств: Эссидъ поразилъ мятежниковъ — и новые ожидали меча его въ столиц.
‘Боже мой!’ воскликнулъ Монархъ въ одинъ вечеръ, посл казни многихъ бунтовщиковъ: ‘долго ли мн наказывать? долго ли разить сихъ лютыхъ тигровъ? Пусть они терзаютъ другъ друга, когда ненавидятъ мое правосудіе!’… Онъ веллъ двумъ невольникамъ нести за собою мшки съ золотомъ и камнями драгоцнными, слъ на лошадь, выхалъ изъ своей Имперіи, какъ заключенный выходитъ изъ темницы, и спшилъ въ Аравію.
‘Здсь буду жить!’ сказалъ онъ на цвтущей долин, осненной пальмами: ‘здсь забуду, что есть на свт люди, кром меня’… Невольники разставили шатеръ въ тни четырехъ пальмъ, опъ далъ имъ часть своего золота и веллъ удалиться’
Эссидъ остался одинъ, взялъ сокровища и понесъ ихъ въ пещеру. Между ими нашелъ онъ Хассанову хартію, вспомнилъ его слова, слъ въ тни высокихъ пальмъ и читалъ слдующее:
‘Эссидъ! Всевчный да исполнитъ мою надежду! Да будутъ милліоны подданныхъ тобою щастливы, и смерть покажется теб Ангеломъ райскимъ!… и недоволенъ рокомъ своимъ, когда читаешь мое письмо: сія мысль для меня горестна. Я сказалъ теб: будь человкомъ для своего щастія! и теперь то же повторяю. Трудно быть человкомъ, а всего трудне на престол. Блаженство жизни основано Всевчнымъ на добродтели, любви и дружб. Добродтель требуетъ жертвъ собственности, а Монархъ отдаетъ не свое, будучи правосуднымъ, онъ исполняетъ только свою должность, и еще не можетъ назваться превосходнымъ человкомъ. Для сердца твоего нужна любовь, для души святая дружба. Самовластитель окруженъ слугами, но слуги не друзья. Любострастіе предлагаетъ ему свои удовольствія, но любострастіе не любовь. Умй заслужить друга и любовницу! Они должны забыть Царя въ человк. Не давай имъ золота: оно не твое. Отдай, что единственно принадлежитъ теб: сердце. Одною любовію и дружбою купи любовь и дружбу. Естьли великая душа твоя можетъ обойтися безъ ихъ удовольствій, то будь щастливъ мыслію, что милліоны тобою щастливы, и не требуй отъ нихъ никакой награды. Когда же сердце твое противъ людей ожесточится, то оставь престолъ и сокройся въ неизвстности: тамъ скоре можно быть щастливымъ, ибо тамъ живетъ добродтель, любовь и дружба. Прости, Эссидъ!’
Эссидъ два раза прочиталъ Гассаново письмо — и терялся въ лабиринт мыслей: то желалъ возвратиться на тронъ, чтобы снова благотворить людямъ, то надялся въ неизвстности вкусить конечное щастіе смертнаго — воспоминалъ жизнь свою, видлъ заблужденія и старался оправдать себя. Какъ! думалъ онъ: разв я не любилъ подданныхъ? разв не жертвовалъ имъ всею жизнію? Неблагодарные! чмъ они заплатили своему другу?… Но, можетъ быть, они раскаялись, потерявъ отца и Государя, можетъ быть, признательнымъ воспоминаніемъ награждаютъ теперь любовь мою!
Сія мысль, лестная для Эссидова самолюбія, такъ усилилась въ душ его, что онъ ршился тайно возвратиться въ отечество, зарылъ свое золото, выкрасилъ себ лицо и волосы, и подъ именемъ Гулькема явился въ Персіи. Несогласіе и раздоры варствовали въ государств. Не многіе желали Эссидова возвращенія, другіе только хвалили его или бранили, слдуя своимъ личнымъ выгодамъ, нкоторые называли тираномъ. Онъ пришелъ въ Испагань, думая, что многіе люди, осыпанные нкогда его милостями, благословляютъ тамъ Эссидову память, но къ изумленію своему нашелъ въ столиц только одного друга — и сей другъ былъ Омаръ,
Хотли избирать новаго Царя. Одинъ Омаръ противился сему намренію и требовалъ, чтобы еще годъ ожидали Эссидова возвращенія. Царя избрали, и великодушный Омаръ воскликнулъ: ‘Естьли не могу служить Эссиду, то по крайней мр могу быть его мстителемъ!’ Онъ махнулъ кинжаломъ и вонзилъ его въ сердце новому Царю. Народъ въ ту же минуту растерзалъ убійцу. Гулькемъ поднялъ глаза къ небу и тихо сказалъ: ‘у меня былъ другъ, но я узналъ и потерялъ его въ одно мгновеніе!‘... Онъ спшилъ въ домъ къ Омару: Заида стояла у дверей, и сосдъ разсказывалъ ей о печальномъ конц мужа ея. Она воскликнула: ‘Слава Небу! и я могу умереть за Эссида!’… Заида пронзила грудь свою кинжаломъ.
Эссидъ, пораженный быстрыми ударами судьбы, стоялъ въ изумленіи. Сестра Заидина выбжала изъ дому, съ крикомъ бросилась на ея тло, обнимала, цловала мертвую и лишилась памяти. Никто не смлъ помочь ей, боясь родственниковъ умерщвленнаго Царя. Эссидъ взялъ нещастную на руки, вынесъ изъ города, слъ подл колодезя, окропилъ ее водою — и Зюлима открыла томные, прелестные глаза свои.
Эссидъ сказалъ ей имя свое — имя Гулькена — звалъ ее жить съ собою въ пустыню, и клялся быть нжнымъ братомъ ея. Они черезъ нсколько дней пришли въ шатеръ Эссидовъ. Красавица занялась хозяйствомъ, и мало по малу облака горести исчезли на лиц ея.
Душа Зюлимы была одна изъ тхъ прелестныхъ, невинныхъ душъ, которыя не имютъ понятія о зл и считаютъ всхъ людей друзьями, хотятъ жить единственно для себя, но живутъ только для ближнихъ, и думаютъ о другихъ. Она видла Эссидово стараніе угождать ей, и ни мало не удивлялась. Онъ построилъ бесдку, украсилъ,ее розами и ясминами, ввелъ Зюлиму въ сіе жилище, и надялся, что она хотя нжнымъ взоромъ изъявитъ ему благодарность, но Зюлима только сказала: ‘прекрасно! я буду здсь съ утра до вечера.’
Всякой день, сдлавъ что нибудь для прелестной, онъ спрашивалъ: Зюлима! естьли бы Омаръ былъ живъ, то хотла ли бы ты возвратиться къ нему? и Зюлима отвтствовала: ахъ! съ какою радостію я возвратилась бы въ Испагань! — ‘И меня бы здсь оставила?’— Ты могъ бы итти со мною! — ‘Нтъ.’ — И такъ мы ходили бы къ теб въ гости.’ — — Гулькемъ огорчился ея холодностію и думалъ: ‘О Гассанъ! гджь любовь, которую ты общалъ мн въ неизвстности’?‘ Онъ не видалъ, что Зюлима уже любила его, не видалъ, какъ она безпокоилась въ разлук съ нимъ, и съ какимъ весельемъ всякой разъ летла къ нему на встрчу! Зюлима хотла бы оживить Заиду, чтобы говорить съ ней объ одномъ Гулькем! Но она говорила только о Заид, и бдный любовникъ крушился.
Гулькемъ сидлъ подл красавицы, взялъ ея руку, прижалъ къ своему сердцу — и Зюлима улыбалась. Онъ всталъ, устремивъ на нее мрачный взоръ безпокойной любви: Зюлима смотрла на него большими, свтлыми глазами, и засмялась. Онъ далъ ей шелковый поясъ: она носила его только одинъ день — и Гулькемъ сказалъ ей: ты не любишь меня! Зюлима отвчала съ усмшкою, ты не знаешь, что говоришь!
Гулькемъ занемогъ отъ горести, и Зюлима покойно спросила: ‘здоровъ ли братъ мой?’ Онъ подалъ ей руку, и сказалъ: ‘я боленъ, и скоро умру!’ Зюлима, поблднла, затрепетала, и могла только отвтствовать: ‘нтъ, я умру прежде!’
Гулькемъ прижалъ ее къ своей груди, цловалъ съ восторгомъ и едва могъ успокоить. Она сидла подл него и плакала отъ нжности. Мысль о смерти единственнаго друга оживила любовь ея. ‘Что мн длать безъ тебя въ свт?’ говорила Зюлима: ‘одна мысль о разлук съ тобою ужасна’…. Съ той минуты они не разлучались, и ложе болзни сдлалось брачнымъ.
‘Гассанъ! ты сказалъ правду!’ думалъ Гулькемъ, нжно обнимая супругу: ‘щастіе есть любовь, и клянусь Пророкомъ, что мн уже ничего не надобно — ни друга, ни добродтели — для совершеннаго блаженства. Зюлима есть другъ мой, а любовь добродтель. ‘
Такъ жилъ щастливый Гулькемъ три года. Зюлима родила ему дочь, новый союзъ нжности!.. Хозяйственныя заботы умножились: мать занималась дочерью, и Гулькенъ не рдко оставался одинъ безъ дла.
Ближнимъ сосдомъ его былъ молодой Арабъ. Гулькемъ иногда ходилъ къ нему въ гости, и полюбилъ говорить съ нимъ. Они разсуждали о правилахъ мудрости и благоденствіи людей. Молодой Арабъ думалъ несогласно съ Гулькемомъ, и съ великимъ жаромъ утверждалъ свои мннія. Часто разставались они въ твердомъ намреніи никогда уже не видаться. Абулъ — такъ назывался Арабъ — мыслилъ, что надобно быть добродтельнымъ единственно для добродтели, что вс удовольствія ничто, что дружба есть безразсудность, а любовь заблужденіе. ‘Я пекусь, о щастіи жены моей (говорилъ онъ) не по любви къ ней, а для всемірнаго блага. У меня нтъ друзей, но я всегда, пожертвовалъ бы другомъ своимъ непріятелю, естьли бы общая польза того требовала.’ Гулькемъ утверждалъ, что такая добродтель свойственна Божеству, а не людямъ, которыхъ чувствительное, но слабое сердце можетъ любить только по выбору, а не всхъ.
Хотя они съ великимъ жаромъ спорили, однакожь не могли жить другъ безъ друга. Абулъ, увряя, что онъ любитъ въ Гулькем только человка и равно со всми, вдругъ переселился къ нему и разставилъ свой шатеръ подл самаго жилища его. Гулькемъ твердилъ, что онъ не можетъ любить Абула, однакожь, не смотря на то, мучился во время болзни сего молодаго человка и не отходилъ отъ его ложа.
Наконецъ особенный случай открылъ имъ глаза. Персы напали на Арабскій караванъ, и всхъ людей умертвили: Арабы клялись отмстить Персамъ. Въ одинъ вечеръ Абулъ съ ужасомъ прибжалъ къ Гулькему и сказалъ ему: ‘мои братья хотятъ завтра умертвить тебя: спасайся!’ Зюлима, съ воплемъ бросилась въ объятія къ супругу, дочь обнимала колна отца. Въ ту же ночь Абулъ проводилъ ихъ за границу, и сказалъ: ‘Я исполнилъ долгъ человка и спасъ тебя, но впредь не кажись мн на глаза, или заставишь меня пожертвовать тобою отечеству, котораго воля священна для гражданина.’ Онъ простился со слезами, и нсколько разъ. возвращался уврить Гулькема дрожащимъ голосомъ, что ему должно будетъ выдать его Арабамъ.
Гулькемъ три дни прожилъ въ новомъ своемъ убжищ, и вдругъ ночью явился въ шатр Абула, который съ радостнымъ изумленіемъ бросился къ нему въ объятія. ‘Я здсь, сказалъ Гулькемъ: мн хотлось видться съ тобою. Предай меня, естьли хочешь!’ …. ‘Тебя, моего друга? отвтствовалъ Арабъ: скоре самъ погибну! ты презираешь опасность,чтобы видть меня, а я на вки оставляю страну свободы, чтобы жить, съ тобой!’ Абулъ на другой день былъ уже за границею вмст съ Гулькемомъ.
Они поселились въ окрестностяхъ Багдада, сдлались благотворителями людей и построили домъ, въ которомъ бдные находили пищу и отраду, двери его никогда не затворялись. Гулькемъ жилъ съ Зюлимою и другомъ въ хижин среди пальмовой рощи, на лугу ароматическомъ, въ самой благословенной стран Азіатской. Онъ воспитывалъ дочь свою для любви и нжности.
Гулькемъ въ глубокой старости лишился Зюлимы и друга. Дочь осталась единственнымъ союзомъ его съ землею. Она была для него любезнымъ сновидніемъ которое отдаляетъ пробужденіе, украшая послднія минуты утренняго сна.
Наконецъ дочь Гулькемова отдала сердце свое достойному юнош. Мудрый старецъ открылъ ему тайну щастія и закрылъ глаза навки, утшаясь мыслію, что оставляетъ сердце свое въ дочери, а богатства въ рукахъ благодтельнаго супруга ея, для утшенія нещастныхъ
Могила его видна близъ дороги Испаганской, на камн вырзаны слова: добродтель, любовь и дружество были моимъ щастіемъ. Розы цвтутъ вокругъ могилы, изъ подъ камня течетъ вода свжая и прозрачная. Тутъ построенъ большой Каравансерай, называемый и донын домомъ Гулькемовымъ. На семъ мст вс путешественники останавливаются, пьютъ чистую воду и благословляютъ память добродтельнаго.