АЛЛЕНЪ УАЙТЪ.
АЛЛЕНЪ УАЙТЪ.
Переводъ съ англійскаго.
Гршная дочь.
Гршная дочь.
Л. Давыдова.
‘Міръ Божій’, No 4, 1899
Грешная дочь, Уайт Уильям-Аллен, Год: 1899
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Нсколько лтъ тому назадъ, дочь старика Вилея работала на фабрик. Она была хорошенькой двушкой, и естественно, сосди много говорили о ней, потому что, вопреки теоріи, гласящей, что бдность и добродтель неразлучны, люди, живущіе по теченію рчки Джерсей-Крикъ, нисколько не лучше обитателей аристократическихъ кварталовъ Нью-орка. Когда она ушла съ фабрики, сосди объяснили это тмъ, что управляющій былъ съ ней слишкомъ любезенъ. Впрочемъ, если бы она осталась на фабрик, то и это объяснили бы тою же причиной. Она стала ходить въ театръ съ молодыми людьми, которые поднимали воротникъ своего пиджака и носили его зимой и лтомъ вмсто пальто.
Уйдя съ фабрики, она осталась жить у отца и яко бы занималась у него хозяйствомъ. Онъ работалъ въ мастерской, гд-то на окраин, возвращался домой по вечерамъ усталый и угрюмый и рано ложился спать. Онъ спалъ въ комнат за кухней, а дочь его — въ передней комнат. Онъ не зналъ, когда она возвращается ночью домой, да и нисколько этимъ не интересовался. Онъ не обращалъ также вниманія на то, что маленькіе братья и сестры дразнили его старшую дочь молодыми людьми, бывавшими у нихъ въ гостяхъ. Если бы другіе члены семьи дразнили десятилтнюю сестренку, которая была главной зачинщицей такихъ разговоровъ, отецъ также мало обращалъ бы вниманія на ихъ болтовню. Старшая дочь длала его очень счастливымъ своей безхитростной лаской, хотя, конечно, онъ не отдавалъ себ отчета въ томъ, что его чувство къ ней и то желаніе поскоре вернуться домой къ ужину, которое онъ испытывалъ въ теченіе дня, и было счастіемъ.
Но, безсознательно, дочь сдлалась ему очень дорога. Онъ не умлъ анализировать своихъ чувствъ, но, тмъ не мене, не могъ не замчать ея красоты и не гордиться ею, когда она наряжалась, уходя куда-нибудь, а уходила она очень часто, родительская гордость ослпляла его и онъ не замчалъ кричащей яркости ея платья, ея взбитыхъ волосъ и бьющаго въ глаза неестественнаго румянца на ея хорошенькомъ личик. Очень возможно, что онъ былъ настолько ненаблюдателенъ, что не замтилъ бы всего этого, даже если бы и не любилъ ея такъ сильно. Но другіе отцы, у которыхъ были дочери, прекрасно все замчали, и сосдки, у которыхъ были взрослые сыновья, не упоминали въ семейномъ кругу имени миссъ Билей. Только когда она неожиданно для всхъ вступила въ странствующую труппу актеровъ и отправилась съ ними на западъ играть ‘Дочь фермера’ и ‘Блую рабыню’, имя ея стало свободно произноситься въ аристократическихъ кружкахъ Джерси-Крика, и затмъ она точно умерла для всхъ. М-съ Гинклей, которая смотрла за дтьми и вела хозяйство въ дом осиротвшаго старика, часто говорила любопытнымъ сосдкамъ: ‘У меня просто сердце надрывается, когда я вижу, какъ м-ръ Билей тоскуетъ и убивается по этой двчонк. А когда онъ получаетъ отъ нея письмо, онъ читаетъ его вслухъ за ужиномъ, и ужъ такъ бываетъ доволенъ. Боже мой, бдный старикъ! Хотла бы я знать, знаетъ ли онъ…’ Обыкновенно она заканчивала свои разсужденія, говоря со вздохомъ: ‘Я, во всякомъ случа, ничего не скажу ему’.
Разлука — удивительная вещь. По своей способности измнять людей и ихъ взаимныя соотношенія, она подобна темнот. Хотя Али выросла на его глазахъ, старикъ почти никогда не перемолвился словомъ со своей дочерью. Отецъ никогда не задумывался надъ тмъ, чмъ была его дочь. Въ мысляхъ его она оставалась только ‘ею’. Они были чужими, но когда онъ началъ забывать ея присутствіе, онъ сталъ постоянно думать о томъ, что бы онъ хотлъ ей сказать. ‘Она’ исчезла и мсто ея заняли мечты, совершенно отличныя отъ его прежняго представленія о своей дочери. Онъ скучалъ по ней и жаждалъ высказать ей всю свою любовь. Среди шума машинныхъ колесъ онъ бормоталъ себ подъ носъ длинные разговоры, которые ему хотлось вести съ нею, и въ письмахъ, которыя онъ изрдка писалъ ей, онъ царапалъ кое-что изъ этихъ нжностей.
Однажды она написала, что вернется домой на каникулы, и онъ былъ очень радъ. Онъ читалъ и перечитывалъ это письмо, и за ужиномъ прочелъ его вслухъ м-съ Гинклей и дтямъ. Когда онъ читалъ его, то ни онъ, ни его слушатели не представляли себ, сколько чувства было вложено въ простыя слова: ‘мн хочется опять быть дома со всми вами’. Эти слова должны были выразить цлую повсть одиночества, отчаянія и душевной муки, но они были обыденны и не производили никакого дйствія. Если бы кто нибудь сказалъ м-съ Гинклей, что у ‘этой двчонки’ могутъ быть какія-либо человческія чувства, она бы не поврила, и всякія увренія упали бы на безплодную почву.
Когда насталъ день ея возвращенія, м-съ Гинклей оставила домъ Билей, но старикъ устроилъ себ праздникъ и не пошелъ на работу. Онъ радовался при мысли, что сможетъ теперь сказать ей т ласковыя слова, которыя накопились у него за душ, и въ то же время боялся, что дочь настолько выше его, что вся его нжность окажется ей ненужной. Онъ надлъ свое лучшее платье и услалъ изъ дому всхъ дтей. Въ дом все было прибрано, какъ передъ приходомъ гостей: онъ самъ убралъ все и въ комнатахъ царила праздничная тишина чопорность. Онъ сидлъ въ первой комнат, ожидая ее. Когда онъ услышалъ голоса на улиц и узналъ голосъ дочери, сердце у него забилось, но, заглянувъ въ окно, онъ увидлъ какого-то посторонняго мужчину вмст съ нею, и сердце его упало.
Отецъ и дочь встртились у двери. Онъ протянулъ ей руку и она вошла, сопутствуемая незнакомымъ мужчиной, отецъ смущенно привтствовалъ ее.
— Ну, Али — проговорилъ онъ растерянно, и черезъ нкоторое время прибавилъ:— какъ поживаешь?
Она отвтила ему, улыбаясь, и старикъ продолжалъ говорить тмъ же неестественнымъ тономъ, искоса поглядывая на незнакомца, который такъ и не былъ ему представленъ.
— Ты, врно, сдлалась теперь такой важной барыней…
— Нтъ ли у тебя чего-нибудь пость, па?— спросила молодая двушка, снимая перчатки и бросая на кровать свою замысловатую, но уже порядкомъ истрепавшуюся шляпу.— Я умираю отъ голода. Мы сегодня съ утра ничего не ли.
Старикъ поспшилъ въ кухню, и когда онъ вернулся, незнакомца уже не было. Али не прикоснулась къ тому, что онъ принесъ, но повернулась къ нему и охватила руками его шею. На глазахъ ея были слезы, когда она сказала:
— О, на, какъ хорошо быть опять дома!
Отецъ собралъ вс свои силы, чтобы избгнуть обычныхъ привтственныхъ словъ, и началъ дрожащимъ голосомъ:
— Али, ты, можетъ быть… можетъ быть, теб приходило въ голову, что твой старикъ забылъ тебя… но, Али, я… ты знаешь, я ужасно много о теб думалъ…
Больше онъ ничего не могъ сказать и только поцловалъ ее, но и этого уже было много. Потомъ они оба успокоились и начали говорить о дтяхъ, о которыхъ она много разспрашивала, и о сосдяхъ, о которыхъ она не спрашивала ничего.
Странствующая труппа потерпла фіаско и Али собиралась пожить дома. Разлука научила и ее, и отца цнить другъ друга. Отецъ такъ радъ былъ ея возвращенію, что даже не замчалъ исчезновенія сосдей, которые какъ будто стали избгать ихъ домъ. Когда онъ приглашалъ кого-нибудь изъ нихъ въ гости и они подъ тмъ или инымъ предлогомъ уклонялись, онъ принималъ вс ихъ объясненія за чистую монету и не задумывался надъ ними.
Его отцовская гордость не знала никакихъ границъ. Однажды, когда у нихъ въ мастерской во время обденнаго перерыва между молодыми рабочими завязался раговоръ о хорошенькихъ двушкахъ, онъ вмшался въ него, и заявилъ:
— А я вамъ скажу, братцы, что у меня дома есть такая двушка, которая забьетъ всхъ вашихъ, вмст взятыхъ. Вотъ, придите какъ-нибудь въ праздникъ ко мн — сами увидите.
А когда молодежь переглянулась между собой и засмялась, старикъ тоже засмялся и повторилъ:
— Я знаю, что говорю: она самая хорошенькая изъ всхъ, какія здсь есть.
Вечеромъ онъ разсказалъ ей про этотъ разговоръ, про то, какъ вс смялись, и какъ онъ все-таки настаивалъ на своемъ, но она стояла у плиты и онъ не видлъ, какъ глаза ея вспыхнули ненавистью, когда она наклонилась надъ кухонной посудой. Старикъ и дти продолжали болтать, пока она не совладала съ собой и не присоединилась къ семейной групп со своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ.
Въ эту ночь она долго не могла заснуть и много разъ переворачивала на вс лады свою подушку. Она проклинала жизнь и людей, и хотла заставить ихъ страдать. Позоръ отца и мысль, что она не можетъ защитить его, приводили ее въ неистовство. Когда уже почти начало свтать, она доплакалась до того, что, наконецъ, заснула. Ее разбудилъ отецъ, выгребавшій угли изъ кухонной плиты, она посмотрла на старика и ее охватила великая любовь къ нему. Весь этотъ день, занимаясь хозяйствомъ, она думала объ отц. Ей казалось, что жизнь съ нимъ, дйствительно, стоитъ того, чтобы жить, и она была рада, что, вернувшись домой, порвала со всми своими прежними знакомыми. Но она ненавидла людей — тотъ узкій мірокъ, который для нея былъ цлымъ міромъ, который не хотлъ забыть ея прошлаго и вымещалъ его на единственномъ дорогомъ для нея существ. Т же мысли, которыя мучили ее ночью, преслдовали ее и днемъ. Она съ нетерпніемъ ждала возвращенія отца.
Она издали услышала его шаги, пошла къ нему навстрчу и поцловала его. Старикъ немного былъ пораженъ неожиданностью такого привтствія, но оно доставило ему удовольствіе. Онъ прислъ на скамеечку во двор, а она осталась стоять въ дверяхъ. Они поговорили о семейныхъ длахъ, и затмъ старикъ сказалъ неожиданно: ‘Ты не можешь вообразить, что мн и съ Гинклей сказала про тебя только-что’. Молодая двушка поблднла и ничего не отвтила. Были сумерки и старикъ не видлъ ея лица. ‘Она сказала,— продолжалъ отецъ,— м-ръ Билей, знаете, вы напрасно держите эту Али у себя въ дом’. Я говорю: ‘Отчегоже напрасно, м-съ Гинклей?’ А она все твердитъ свое: ‘напрасно, да и только’. Я думаю, м-съ Гинклей хотла сказать, что ты стала такая хорошенькая… и все такое… и теб скучно здсь въ Джерсей-Крик со своимъ старикомъ-отцомъ и ребятишками’.
Странныя вещи происходили въ это время въ душ двушки — страстное желаніе облегчить себя признаніемъ, высказать все, брало верхъ надъ всми другими соображеніями. Отецъ спрашивалъ ее: ‘Вдь ты не стыдишься жить здсь со своимъ бднымъ, старымъ па, Али?’
За этимъ вопросомъ послдовало короткое молчаніе. Сердце старика сжалось. Онъ не зналъ, отчего она молчитъ, и подумалъ, что она дйствительно стыдится его бдности.
— Али,— сказалъ онъ, подходя къ ней и обнимая ее.— Маленькая моя двочка… хочешь, удемъ отсюда… непремнно удемъ.
Али вырвалась изъ его объятій, чувствуя, что не сможетъ сдержать себя, если останется съ нимъ, и быстро пошла въ кухню. Старикъ не замтилъ патетической дрожи въ ея голос, когда она крикнула своей младшей сестр, игравшей на двор:
— Дженни, Дженни, сходи принеси мн щепокъ на растопку. Надо готовить пап ужинъ.— Потомъ она прибавила боле твердымъ голосомъ, обращаясь къ отцу:— Какъ теб могла придти въ голову такая глупость — ухать отсюда.
Старикъ смотрлъ на нее со счастливой улыбкой.
На другой день, сидя за работой, старикъ Билей поврялъ свои мысли большому колесу машины, и большое колесо отвчало тихимъ монотоннымъ согласіемъ на все, что онъ говорилъ. Она всегда была хорошей дочерью, говорилъ онъ, и колесо отвчало ему, что онъ совершенно правъ.
Посл того, какъ она вернулась изъ поздки со странствующей труппой, она стала даже заботливе къ нему, чмъ раньше. Со времени своего возвращенія она вс вечера оставалась дома. Почему же о ней говорятъ такія вещи? Что жъ такое, что за ней ухаживали? Разв за другими двушками не ухаживаютъ?— Ухаживаютъ, конечно, успокоительно бормотало колесо.— Разв она хуже другихъ двушекъ и разв она виновата, что у ней не было матери?— Нтъ, нтъ, нтъ, ршительно стучало колесо, негодуя вмст съ нимъ на сосдей, которые говорили ему уже не намеками, а прямо, что его дочь не должна оставаться въ Джерсей-Крик. Въ обденное время онъ стоялъ въ сторон отъ остальныхъ рабочихъ и въ одиночеств лъ принесенный изъ дому пирогъ. Мысль о томъ, что сказала ему м-съ Гинклей сегодня утромъ, когда онъ проходилъ мимо ея дома, идя на работу, приводила его въ ярость, вспоминая объ этомъ разговор, онъ удивлялся теперь, какъ онъ могъ спокойно стоять и выслушивать ея слова, не возразивъ ей ничего. Какъ хотлось ему теперь вернуться къ ней и бросить ей въ лицо все, что онъ думалъ по поводу ея словъ.
Какъ только мужчины ушли изъ дому и дти высыпали на улицу, женское населеніе Джерсей-Крика узнало о поступк м-съ Гинклей. Она разсказала имъ, какъ м-ръ Билей безмолвно и пристыженно выслушать ея протестъ противъ пребыванія ‘такой двушки’ въ ихъ честномъ кругу. Женщины, ошибочно принявъ нмое удивленіе старика за признаніе вины, дали волю своему благородному негодованію и постановили ршеніе, что м-съ Гинклей должна пойти къ нему въ домъ и повторить дочери то, что она уже сказала отцу.
М-съ Гинклей, не теряя времени, отправилась исполнить возложенную на нее миссію и затмъ вернулась прямо къ одной изъ сосдокъ, гд нсколько женщинъ ожидали ея рапорта.
— Ну, я все сказала,— заявила она, опускаясь на качалку съ сознаніемъ исполненнаго долга.— Я не теряла даромъ словъ, а прямо и просто сказала ей, какъ мы вс понимаемъ ея поведеніе и что ей нужно идти туда, гд мсто такимъ, какъ она, я сказала, что отецъ ея все знаетъ и уже согласился на то, чтобъ она узжала — во всякомъ случа, онъ ничего не сказалъ противъ. О, я думаю, она больше ужъ не станетъ разгуливать здсь въ своихъ нарядныхъ платьяхъ! Что она сказала? Да, Боже мой, что же она могла сказать? Ничего она не сказала, даже не заплакала, дрянная двчонка, когда я разсказала ей, какъ ея старый на повсилъ голову и молчалъ посл моихъ словъ. И такъ какъ больше говорить было нечего, и она не хотла ничмъ объяснить своихъ поступковъ, я встала и ушла.
Можетъ быть, колесо сообщило старику кое-что изъ происшедшаго въ его отсутствіе, потому что оно стонало и скрипло, какъ въ агоніи, все послобденное время и совершенно истомило нервы старика. Въ три часа онъ не могъ больше выдержать этой муки и ушелъ съ фабрики, попросивъ управляющаго поставить на его мсто кого-нибудь другого. Въ теченіе получаса, пока онъ торопливо шелъ домой, тысячи страшныхъ мыслей вертлись въ его голов. А вдругъ его дочь въ самомъ дл была виновата, думалъ онъ, и ненавидлъ себя за эти мысли. Онъ только теперь понялъ, какъ непростительно невнимателенъ онъ былъ по отношенію къ ней: вспомнилъ, что позволялъ ей знаться, съ кмъ она хотла, и съ содроганіемъ думалъ о большомъ город, гд она жила со странствующей труппой. До тутъ же онъ вспомнилъ объ ея доброт, объ ея ласк, и эти воспоминанія длали его счастливымъ. Мысли его кружились, какъ въ голов пьянаго человка. Проходя мимо дома м-съ Гинклей, онъ увидлъ ее въ дверяхъ. Она сказала что-то, чего онъ не разслышалъ, но инстинктивный страхъ, что она могла говорить и съ его дочерью, заставилъ его еще ускорить шаги.
Въ дом было тихо, темно-синія занавски на окнахъ были спущены. Когда онъ вошелъ, въ его душ уже не было никакихъ чувствъ, кром полной увренности въ невинности дочери. Вся ея доброта встала передъ нимъ, когда онъ вошелъ въ кухню. Не обращая вниманія на какой-то дкій запахъ, наполнявшій кухню, онъ прошелъ въ комнату.
Въ ту же минуту онъ понялъ все. Онъ вспомнилъ лицо м-съ Гинклей на улиц и сразу догадался, что она сказала дочери, какое она нанесла ей оскорбленіе. Онъ думалъ теперь только о ней и съ необыкновенной ясностью представлялъ себ, что она приметъ смерть его дочери за признаніе. Онъ зналъ также, что дочь его наложила на себя руки, чтобы спасти его отъ позора. Онъ поднялъ лежавшій на полу револьверъ, увидлъ, что тамъ остался еще одинъ зарядъ. И въ голов у него неожиданно созрлъ безумный планъ — выдать себя за убійцу дочери, чтобы снять съ нея пятно самоубійства, которое въ глазахъ людей было равносильно признанію.
Черезъ часъ этотъ планъ былъ приведенъ въ исполненіе. Въ судебныя книги Джерси-Крика былъ внесенъ новый преступникъ, запись о которомъ гласила:
‘Джонъ Билей, рабочій, 60 лтъ. Арестованъ за убійство своей дочери Алисы Билей. Сознался въ своемъ преступленіи’.