ГОРЬКАЯ ДОЛЯ.
ГОРЬКАЯ ДОЛЯ.
I.
I.
II.
II.
Горькая доля, Витковский Андрей Генрихович, Год: 1860
Время на прочтение: 70 минут(ы)
— Прощай Sophie, прощай душка моя! говорила, въ день выпуска изъ пансіона, взрослая семнадцати лтняя двушка, прощаясь съ своей подругой.
— Прощай Маша! грустно отозвалась послдняя. Подруги поцловались.
— Ты не забудешь меня, мы будемъ встрчаться въ опер, быть можетъ, на вечерахъ у нашихъ общихъ знакомыхъ, наконецъ, ты будешь прізжать ко мн, я къ теб, намъ будетъ весело. Смотри Sophie, я разсчитываю на тебя, говорила первая, тотчасъ же, на дняхъ прізжай, вдь ты недалеко живешь?— Папаша, Коломна близко отъ насъ? неожиданно обратилась она къ стоявшему сзади господину, сіявшему блой звздой на черномъ фрак.
— Нтъ, мой другъ, далеко, отвтилъ господинъ съ улыбкой.
— Неужели!? какъ жаль!.. какъ-же папаша, стало быть и мы далеко живемъ?
— Мы живемъ, мой другъ, въ центр города, а Коломна, это тамъ, далеко, отозвался генералъ.
— Ну все равно, что за бда — что далеко, твой палаша отпуститъ тебя Sophie, онъ добрый! Она взглянула на стоявшаго неподалеку, низенькаго, старенькаго господина въ потертомъ вицъ-мундир.
— Помилуйте, какъ не отпустить, я такъ сказать, почту за счастіе, робко отвчалъ послдній, низко кланяясь.
— Папаша, познакомьтесь съ папенькой Sophie, сказала вполголоса Маша господину со звздой, и слегка толкнула его къ вицъ-мундиру.
Подруги стали снова обниматься.
— Моя дочь кажется такъ любитъ вашу? нехотя и довольно сухо произнесъ отецъ Маши, въ полъ-оборота обращаясь къ вицъ-мундиру.
— Подруги-съ, ваше превосходительство, отвчалъ послдній, низко нагибаясь.— Дтская привязанность! прибавилъ онъ робко.
— Вы ее отпускайте къ намъ, она у насъ не соскучится.
— Благодарю за честь, ваше превосходительство, такое лестное вниманіе…. не знаю чмъ заслужила дочь моя, отвтилъ господинъ въ вицъ-мундир и опять поклонился.
— Вы гд служите? спросилъ генералъ, оглядывая отца Софьи.
— Въ министерств внутреннихъ длъ, ваше превосходительство!
— Что-жъ, хорошее министерство.— А чинъ какой имете?
— Небольшой чинъ, ваше превосходительство.— Коллежскій совтникъ, ваше превосходительство.
— Ну что-жъ, чинъ хорошій!… Богъ дастъ пойдете и выше, была бы на то добрая воля! замтилъ генералъ покровительственнымъ тономъ.
— Не жалуюсь, ваше превосходительство, Господь Богъ не оставляетъ, лта мои ужъ старыя, я и этимъ доволенъ.
— А мсто какое имете?
— Столоначальникъ, ваше превосходительство!
— Meri mon Gnral! вдругъ произнесла, съ особенной ужимкой, подошедшая бывшая наставница Маши, перетянутая въ рюмочку.
Генералъ быстро обернулся и вполголоса, очень почтительно заговорилъ съ дамой.
— Meri, meri! повторяла она, безпощадно закатывая глаза къ небу.
— Сонечка голубушка, не пора-ли домой, ужъ и обдать время, вполголоса замтилъ господинъ въ вицъ-мундир, обращаясь къ дочери.
— Сію минуту папаша, только съ maman прощусь, отвтила послдняя и полетла на другой конецъ залы, къ пожилой содержательниц пансіона, окруженной роемъ воспитанницъ.
Скоро дв дочери и два отца вышли на лстницу.
Въ богатой ливре лакей набросилъ на Машу бархатную шубу и побжалъ за каретой.
Сатентюрковый салопъ съ бличьимъ воротникомъ надла Софья.
— Папаша, а карета наша, у насъ и человка нтъ, какъ-же это, кто же подастъ ее? спускаясь съ лстницы, спрашивала послдняя у своего отца.
— А я и не взялъ кареты, голубушка, на саночкахъ еще лучше додемъ, теперь Ванекъ много, довезутъ мигомъ.
— Боже мой! безъ кареты! разв можно, что вы папаша, побойтесь Бога, что же скажутъ, такъ нельзя хать! произнесла она оскорбленнымъ голосомъ.
— Да, вдь теперь не достанешь, Сонечька, я и думалъ нанять, да дорого показалось, все одно, получше сани возьмемъ.
— Карета готова! крикнулъ лакей генерала.
— Sophie, вмст выйдемъ, сказала Маша, схватила подругу за руку и весело потащила ее съ лстницы.— А ваша карета? вопросительно произнесла она, на подъзд.
— Должно быть не подали еще, робко отвтила Соня и поцловала Машу.
Генералъ кивнулъ головой вицъ-мундиру, сказалъ по французски нсколько словъ его дочери, и чинно влзъ въ карету. Лакей подсадилъ туда-же свою барышню, хлопнулъ дверцами и вскочилъ на козлы.— Карета помчалась.— Маша стучала въ окно и длала ручку Сон.
— Пойдемъ папаша, ради Бога, поскорй пойдемъ, бда будетъ, меня увидятъ, говорила послдняя, съ трудомъ переступая по снгу, и таща за руку отца своего.
— Извозчикъ, къ Покрову! произнесъ онъ, наткнувшись на первыя сани.
— Четвертакъ безъ лишняго.
— Двугривенный.
— Папаша!… ради Бога! почти закричала Соня и вскочила въ сани.
Они услись и похали.
Иванъ Петровичъ Рябинкинъ, отецъ Сони, былъ бдный чиновникъ, жилъ небольшимъ казеннымъ содержаніемъ, нанималъ дв комнаты у Покрова, для прислуги держалъ одну кухарку.
Его превосходительство, Григорій Сергичъ Копайскій, отецъ Маши, занималъ очень видное мсто, былъ богатъ, жилъ на Литейной, въ собственномъ дом, въ великолпной квартир съ швейцаромъ и цлымъ легіономъ лакеевъ.
Иванъ Петровичъ, за исключеніемъ службы, большею частію сидлъ дома, изъ знакомыхъ рдко кто навщалъ его, разв прізжалъ курьеръ изъ департамента съ какой нибудь экстренной бумагой или заходилъ домовой хозяинъ, отставной подпоручикъ лтъ семидесяти.
У Григорія Сергича, напротивъ, постоянно были люди и за дломъ и безъ дла, Машу его ожидали нескончаемые вечера и дома и въ гостяхъ.
Лтомъ, по воскресеньямъ, Иванъ Петровичъ, посщалъ Екатерингофъ, Григорій Сергичъ имлъ собственную, прекрасную дачу въ Павловск.
Иванъ Петровичъ былъ человкъ далеко не привлекательной фигуры, худенькій, приземистый, съ огромной лысиной.— Григорій Сергичъ полный, округленный, отличался какою-то импозирующей сановностію и сдыми, гладкими, ровно подстриженными бакенбардами.
Иванъ Петровичъ выпросилъ впередъ жалованье, долго бгалъ по гостинному двору съ одной старухой родственницей и наконецъ, ршился купить Сон дешевенькой матеріи на два платья.— Григорій Сергичъ, съ туго набитымъ бумажникомъ отправился во французскій магазинъ и скупилъ чуть-ли не половину его.
Иванъ Петровичъ вдоветъ лтъ десять, супруга его превосходительства скончалась недавно гд-то за-границей, отъ нервическаго разстройства.
Иванъ Петровичъ долго не могъ утшиться посл смерти жены своей, Григорій Сергичъ, напротивъ, тогда только и утшился, когда получилъ извстіе о кончин своей лишней половины.
Иванъ Петровичъ любилъ Соню, какъ божество, благоговлъ предъ ней, она была его единственнымъ утшеніемъ, счастіемъ, онъ дорожилъ ею собственно для себя, потому что вся жизнь его, вс радости и надежды покоились на ней, — Григорій Сергичъ также любилъ дочь, но любилъ больше изъ тщеславія, ему хотлось чтобъ Маша блестла въ обществ, составляла его лучшее украшеніе, чтобъ вс восхищались, любовались ею, сямъ же онъ и любовался и восхищался ею не много.
У Ивана Петровича, кром дочери, не было никого близкаго сердцу, Григорій Сергичъ имлъ сына гвардейскаго офицера.
Соня была очень хороша собой.— Большіе, темноголубые глаза ея свтились добротой, вс черты лица не отличались строгою правильностію, но заключали въ себ что-то особенно привлекательное, задушевное. Тепло, отрадно было смотрть на это нжное, томное личико съ свтлорозовыми щечками, оттненное густыми каштановыми волосами, такъ отрадно, что долго, долго не хотлось отвести глазъ отъ прекраснаго виднія.— Напротивъ, наружность генеральской дочери отличалась только свжестію и молодостію.— Небольшіе, срые, лукавые глаза, нсколько курносый носъ и довольно большой, смющійся ротъ, придавали ея физіономіи что-то черезъ чуръ бойкое, развязное, рзкое.
По характеру и внутреннимъ достоинствамъ, об подруга также нисколько не походили другъ на друга.
Соня хорошо училась, Маша, изъ всего своего воспитанія, вынесла только умнье болтать по-французски, не смотря на щедрыя пожертвованія отца въ пользу разныхъ наставницъ заведенія, она считалась весьма посредственной ученицей.— Соня была двушка самаго мягкаго характера, любимая своими подругами, напротивъ Маша, пользовалась боле начальственныхъ расположеніемъ и между двицами называлась: ‘отличкой.’ — Соня была до крайности впечатлительна, каждая бездлица тревожила, огорчала ее, для Маши все было трынъ-трава.— Соня, если кого любила, то любила искренно, всмъ сердцемъ, она никогда не измняла предмету своей дтской привязанности, съ полнымъ самоотверженіемъ готова была страдать за него, длиться съ нимъ послднимъ.— Маша мирилась и ссорилась съ своими подругами по нскольку разъ въ день.— Соня смялась рдко, Маша рдко не смялась. Соня никогда не сидла сложивъ руки, работала и для себя и для другихъ, Маша заказывала свою работу и расплачивалась за нее отцовскими подарками.— Соня обыкновенно одвалась чисто, опрятно, передникъ Маши былъ постоянно въ пятнахъ.
Что было общаго между двумя подругами — это воспитаніе, если только можно назвать воспитаніемъ простую дрессировку нашихъ институтовъ.— Съ дтства отданныя въ пансіонъ, он об одинаково прониклись его духомъ, въ одно розовое стекло смотрли на будущую жизнь, одинаково думали о блеск, роскоши, богатыхъ нарядахъ, одинаково мечтали, затвердивъ одну общую роль своего будущаго значенія въ свт, программа ихъ будущаго была также одинакова: выпускъ, радость родныхъ, визиты, балы, театры, молодой статный женихъ, особенно военный, свадьба, наконецъ безмятежная супружеская жизнь, съ послобденнымъ сномъ и вчной звотой. Другія, темныя стороны жизни не возмущали ихъ дтскіе сны.
Быстро докатила карета его превосходительства и остановилась у одного изъ подъздовъ на Литейной.— Соскочившій съ козелъ лакей отворилъ дверцы, Марья Григорьевна выпрыгнула, за нею вышелъ Григорій Сергичъ и, подъ руку съ дочерью, поднялся по устланной ковромъ и уставленной цвтами лстниц.— Въ передней ихъ встртилъ статный гвардейскій офицеръ, братъ Маши.
— Bonjour Marie, mon Dieu, какая ты пышная! говорилъ онъ, цлуя сестру и оглядывая ее съ ногъ до головы.— Дай руку, я тебя представлю нашимъ знакомымъ.
Дйствительно, въ гостинной толпа гостей, и мужчинъ и женщинъ, ожидала отца съ дочерью.
— Григорій Сергичъ! Марья Григорьевна! честь имемъ поздравить, наконецъ-то, — quelle charmante personne!… давноли я знала ихъ маленькихъ, какъ похорошла, выросла, какая радость! какъ разцвли, пополнли! раздались отвсюду заученые возгласы.
Марья Григорьевна едва успвала благодарить и присдать, дамы цловали ее въ голову, щеки и губы, мужчины почтительно цловали ручку.
Иванъ Петровичъ съ Соней захалъ по дорог въ церковь, помолился, свчку поставилъ, и только спустя часъ доплелся до своего жилища, небольшаго, сраго, деревяннаго домика.
Отецъ съ дочерью вошли въ комнату, вступили на низенькое крыльцо и были встрчены кухаркой Матреной.
— Барышня, голубушка, радость наша, дождались нашего солнушка! говорила она цлуя руки Софьи Ивановны.— Господи, что за красавица такая, писаная, просто писаная!
Войдя въ комнату, Иванъ Петровичъ бросился цловать руки дочери, какъ бы благодаря ее за свое счастіе, но она вырвала ихъ и горячо обвила ими шею отца.
Но осмотрвшись кругомъ, она призадумалась, на ея лиц мелькнула тнь того грустнаго чувства, которое такъ неуловимо въ минуты отдыха и радости, какъ неуловимы сумерки въ нашу сверную майскую ночь.
— Папаша голубчикъ, отчего здсь такія низенькія комнаты? вдругъ спросила Соня: — у насъ въ пансіон свтлыя и высоки.
— Тамъ, голубушка, помщеніе большое, на вольной квартір за высокія комнаты дорого заплатить надо, да что-жь Сонечька, вдь и здсь хорошо, было бы дружно да весело, а на что намъ высокія-то!— Вотъ здсь, за перегородкой, твоя спаленька будетъ, а по эту сторону гостинная, ну, а въ другой комнат, тамъ ужъ я буду, съ насъ двоихъ и довольно, вдь довольно, Сонечька?
— Да, папаша, довольно! нершительно произнесла Софья Ивановна, опустила голову и опять нсколько задумалась.
Въ столовой его превосходительства, оживленный разговоръ киплъ за обдомъ, лакеи съ блюдами сновало взадъ и впередъ, искрилось разлитое въ бокалы шампанское, гости дружно поздравляли и дочь и отца, Марья Григорьевна была весела какъ птица, выпущенная изъ клтки.
Иванъ Петровичъ надлъ халатъ, выпилъ водки, перекрестился и слъ съ дочерью за маленькій столикъ. Матрена подала кушанье.— Софья Ивановна отвдала одного, другаго и, къ великой досад отца и кухарки, кушала только третье, состоявшее изъ блинковъ съ вареньемъ.
Посл обда, около дочери генерала, увивалась цлая толпа поклонниковъ, какой-то конно-гвардеецъ побрякивалъ шпорами о отпускалъ самые пошлые комплименты, ему вторилъ господинъ во фрак, съ лорнеткой на носу, другой господинъ разсказывалъ забавные анекдоты, третій распрашивалъ про пансіонъ.— Марья Григорьевна наивно улыбалась и хохотала, глаза ея искрились особеннымъ удовольствіемъ.
— Ахъ, папаша, какое визитное платье сдлали Лиз Лепарской, говорила Софья Ивановна отцу своему, сидвшему на диван: — чудо какъ хорошо, знаешь, этотъ цвтъ называется bleu de Napoleon, точно небо, вс паши двицы налюбоваться не могли, а этой противной гувернантк даже завидно стало, представь себ, вдругъ говоритъ, что этотъ цвтъ ей къ ляцу, просто приговаривалась, такая жадная!— Папаша, у тебя часто гости бываютъ? знаешь, ты назначь дни, нынче вс такъ длаютъ…. послушай папаша…. папаша!— Она взглянула на отца, онъ спалъ повся голову.
Нсколько дней спустя, въ изящно-убранномъ кабинет Марьи Григорьевны, сидли дв подруги.
— Ахъ, Sophie, право я посл выпуска еще опомниться не могу, мн такъ раздольно, весело, что и сказать нельзя!… какіе папаша подарки мн сдлалъ, просто восхищеніе!— Знаешь, entre nous soit dit, за мной ухаживаетъ одинъ прехорошенькій офицеръ!— Ну, а ты, гд ты была, что видла?… видишь, я теб все разсказываю, говорила Марья Григорьевна, обнимая Софью Ивановну.
— Я все больше дома сижу, отвтила послдняя съ нкоторымъ смущеніемъ.— здили мы съ папашей къ тетеньк, только она такая странная, старая да сердитая, гостей у насъ не бываетъ, папаша уйдетъ утромъ въ должность, придетъ, отобдаетъ, спать ляжетъ… вотъ и все!
— Да, вдь это скучно, Sophie!
— Что-жъ длать, я и сама не знаю…. иногда скучно.
— Стало быть твой папаша не любить тебя!
— Что ты Маша, какъ можно, онъ меня очень любитъ, только… она замялась, можетъ, у него денегъ мало, — добавила она со вздохомъ.
— Такъ онъ бы постарался достать какъ нибудь, для того, кого любишь, все легко сдлать.
— Ужъ не знаю Маша, только онъ такой добрый, я не смю при немъ скучать, боюсь огорчить его, онъ такъ и смотритъ мн въ глаза, любуется мной, а только…. право у насъ въ паюсіон какъ-то веселе было, бывало мы шутимъ, смемся.
— Фи, Sophie, какъ не стыдно, ужъ одно то, что быть подъ началомъ какой нибудь гувернантки, теперь мы на вол, что хотамъ то и длаемъ.— Знаешь, меня вс называютъ ваше превосходительство, горничная иначе и не говорить, все ваше превосходительство, послушай, оставайся гостить у меня, какъ намъ будетъ весело, мы вмст подемъ въ гости, въ театръ, Сонечька, ангелъ, оставайся.— Она поцловала Софью Ивановну.
— Что ты Маша, разв это можно, а папаша?
— Ну, что-жъ папаша, онъ будетъ знать, что ты здсь веселишься.
— Онъ соскучится безъ меня.
— Ахъ, какой вздоръ, ну поскучаетъ и перестанетъ, вонъ я своего папашу иногда по цлымъ днямъ не вижу, что-жъ за бда…. за то теб будетъ весело, вмст танцовать будемъ!
— Ужъ я право не знаю…. да, нтъ, какъ можно, лучше другой разъ, тогда я отпрошусь у папаши, скажу ему, онъ добрый, отпуститъ меня.
Въ комнату вошелъ Сергй Григорьичъ, братъ Маши. Онъ ловко поклонился Софь Ивановн и поцловалъ сестру.
— Сержа, рекомендую теб, — подруга моя, Sophie Рябинкина, сказала Марья Григорьевна. Сергй Григорьичъ еще разъ поклонился, Соня сдлала реверансъ.
— Я васъ помню, началъ онъ, обращаясь къ Софь Ивановн:— когда вы еще въ маленькомъ класс были.
— Да-съ, вы тогда юнкеромъ были, отвтила Соня, слегка покраснвъ.
— Да, юнкеромъ, еще танцовалъ у васъ на бал, вы помните?
— Помню.
— Еще бы не помнить, онъ тогда такой противный быть, стриженый, подсказала Маша: — вс двицы смялись надъ нимъ.
Об подруги улыбнулись.
— А теперь какой, не противный? спросилъ Сергй Григорьичъ, закручивая усы.
— Такъ — себ! отвтила Маша.
— Только?
— Еще бы, разумется только, и то можетъ я сужу пристрастно какъ сестра, вотъ спроси у ней.
— Софья Ивановна, за вами дло, ршите! произнесъ онъ улыбаясь.
— Ахъ, Маша, какъ теб не стыдно! съ упрекомъ отвяла Соня, покраснла и отвернулась.
Долго еще просидла Софья Ивановна у своей подруги, много болтали он, вспоминали про пансіонъ, про старое житье бытье.— Марья Григорьевна разсказывала о балахъ, передавала свои впечатлнія, надежды, показывала обновки — и дававла полную волю задушевнымъ мечтамъ.
— Господи, какая ты счастливая Маша! говорила Соня, разсматривая какое-то великолпное платье. Боже мой! какъ это хорошо!
— У меня лучше есть! отвтила Марья Григорьевна и съ такой улыбкой взглянула на Соню, точно дразнила ее.— Знаешь, я скоро поду на большой, большой вечеръ, и вотъ увидишь, мой туалетъ будетъ самый лучшій, мн и папаша сказалъ, чтобъ я ничего не жалла, я хочу, говоритъ онъ, чтобъ моя дочь была лучше всхъ.— Она торжественно улыбнулась.
— Воображаю какъ вс смотрятъ на тебя, любуются, замтила Соня нсколько грустно.— Боже мой! какъ это должно быть весело…. ахъ, еслибъ мн разбогатть какъ нибудь!
— Что-жъ, можетъ быть и разбогатешь, выйдешь замужъ… знаешь, я теб скажу по секрету, у папаши есть на примт женихъ для меня, князь!— Послднее слово Марья Григорьевна произнесла съ особеннымъ удареніемъ, и ужъ гордо взглянула на свою подругу.
Софья Ивановна вздохнула.
Вечеромъ въ тотъ же день, въ квартир Рябинкина, за чайнымъ столикомъ сидли отецъ съ дочерью.
— Что ты Сонечька, такая, какъ будто скучная сегодня? говорилъ Иванъ Петровичъ, съ участіемъ глядя на дочь свою.
— Нтъ, папаша, ничего…. напротивъ, мн было очень весело у Маши, какая она добрая, милая, богатая!— Знаешь, папаша, у меня до тебя просьба есть…. ты не осердишься, ты добрый?— Она обняла отца.
— Господь съ тобой! да разв можно сердиться на тебя? что ты Сонечька, да я и подумать-то этого не могу, говорилъ Иванъ Петровичъ, цлуя Соню.— Ну что, что теб?
— Папаша, голубчикъ! отпусти меня погостить къ Маш, только на цлую недлю, папаша.
— Погостить?! а меня-то разв не жаль теб, что я-то безъ тебя буду длать, какъ же это Сонечька, я вдь стоскуюсь совсмъ?
— Ахъ, папаша, ты будешь писать, у тебя дла есть, вдь недля скоро пройдетъ, тамъ такъ весело, я съ Машей на балъ поду!
— А вдь я безъ тебя плакать буду.
— Ужъ и плакать! полно папаша…. ну, ты тоже въ гости подешь.
Иванъ Петровичъ улыбнулся.
— Веселись, голубушка, я останусь, я пошутилъ…. за что же, въ самомъ дл, и сидть теб, почему и не отпустить, самъ не въ силахъ доставить развлеченіе, ну такъ другимъ спасибо… позжай съ Богомъ, за то потомъ-то какъ радостно будетъ: домой прідешь, разскажешь…. когда теб весело, такъ и у меня на сердц легко.
— Милый, добрый папочка! съ чувствомъ произнесла Соня и обняла отца.— Только вотъ что, у меня еще просьба, мн платье нужно, добавила она весело-плаксивымъ тономъ.— Знаешь, я думаю розовое сдлать.
— Платье?! что ты Сонечька, а у меня и денегъ нтъ, вонъ и за квартеру за этотъ мсяцъ не отдано, жалованье тоже не скоро раздадутъ.— Вдь у тебя есть платьице, что-жъ, его бы надла, вдь за богатыми не угоняешься.
Софья Ивановна надула губки.
— Боже мой, разв это можно?! надо мной смяться станутъ, тамъ вс наши будутъ…. Папаша, голубчикъ, вдь я не много прошу у тебя, другимъ вонъ сколько длаютъ, ни въ чемъ не отказываютъ, чмъ же я хуже ихъ?— Она совершенно неожиданно заплакала.
Иванъ Петровичъ бросился утшать дочь.
— Сонечька, жизнь моя! говорилъ онъ, ну…. ну, не плачь… ангелъ мой, радость моя… ву, устроимъ, малъ нибудь, Богъ дастъ, все устроимъ, утри глазки-то, утри…. сдлаемъ, лучше всхъ платье сдлаемъ, красное, желтое, голубое, слышишь, какое хочешь, лучше всхъ будетъ.
Софья Ивановна просвтлла и поцловала отца.
— Знаешь, папаша, начала она уже весело, мн хочется такое какъ у Врочки Завалишиной.
— Такое и сдлаемъ, точно такое.
— Только немножко бы лентъ побольше.
— Ну, и лентъ побольше.
— А рукава кружевами убрать.
— И кружевами можно! кружевами, такъ кружевами.
На другой день Иванъ Петровичъ съ трудомъ, рано утромъ поплелся къ казначею, долго онъ ждалъ и униженно просилъ выдать ему двадцать пять рублей, — и какъ онъ радостно шелъ домой съ этими деньгами.
— Вотъ теб Сонечька, не скучай только, я твоихъ слезъ видть не могу, чтобъ не было ихъ, возьми, говорилъ онъ, подавая дочери ассигнацію.
— Ахъ, сколько денегъ! Господи, какой ты добрый, душка папаша! отвтила Софья Ивановна и бросилась обнимать отца.
На слдующее утро Иванъ Петровичъ съ дочерью отправились по лавкамъ и магазинамъ.
— Господи, какъ все дорого у васъ, говорила Софья Ивановна, перебирая разложенныя предъ нею матеріи. Уступите! произнесла она почти со слезами.— Купецъ улыбнулся и нсколько понизилъ цну.— Иванъ Петровичъ сидлъ поодаль и, казалось, не обращалъ вниманія на происходившее, обгавъ съ дочерью не мало магазиновъ онъ порядочно умаялся.
— Боже мой, это все таки дорого, уступите, пожалуйста, еще, у меня столько денегъ нтъ, ей Богу нтъ! по прежнему произнесла Софья Ивановна.
Но купецъ оказался неумолимымъ, притомъ же и торговаться было далеко, матерія, которую желала пріобрсти покупательница, стоила чуть-ли не вдвое дороже предлагаемой цны.
Отецъ съ дочерью перешли въ другую лавку, тамъ повторилась прежняя сцена.— Софья Ивановна начинала сердиться, не разъ назвала одного изъ купцовъ ‘противнымъ,’ вопросительно взглядывала, то на отца, то на разбросанные предъ нею куски матерій, и, казалось, отчаялась въ возможности покупки.— Наконецъ, уже посл многихъ поисковъ и убдительныхъ упрашиваній, была пріобртена какая-то эфирная кисея.
Иванъ Петровичъ возвратился домой совершенно измученный, но нисколько не жаловался дочери, а напротивъ хвалилъ ея покупку, повидимому радовался вмст съ нею, и только посл обда проспалъ дольше обыкновеннаго. Нсколько дней прошло въ сборахъ и приготовленіяхъ къ предстоящему балу, платье было сшито, убрано, разъ десять примрено.— Иванъ Петровичъ только любовался на свою дочь, она прыгала, восхищалась и нетерпливо ожидала вожделннаго времени.
Наконецъ Софья Ивановна въ сопровожденіи отца, обремененная множествомъ картонокъ, ухала на Литейную. Иванъ Петровичъ проводилъ дочь на лстницу, перекрестилъ, крпко поцловалъ, и, повся голову, побрелъ къ должности.
‘Господи! думалъ онъ лежа у себя на диван, дня черезъ два посл отъзда Сони: — что-жъ это такое?… Ждалъ, ждалъ ее, дождаться не могъ, все бывало думаешь, вотъ Сонечька выйдетъ, какъ весело будетъ, а вышла, не успла кажется и оглядться дома, какъ и ухала!… Нтъ, не пущу другой разъ, какъ хочетъ, а не пущу, на день, ну на два, другое, а то легко сказать недля, мало ли что можетъ случиться, чего только не передумаешь!… И не ужъ-то ей скучно дома? кажется по сил возможности все доставляешь, полакомиться захочетъ — лакомится, работы никакой не знаетъ, гулять вздумаетъ — гуляетъ, кушать захочетъ — кушаетъ, голодомъ не сидитъ, а все точно не довольна чмъ!… Годы-то втрянные, хочется вотъ попрыгать, нарядиться, на людей посмотрть, себя показать.— И въ самомъ дл, что ей со мной старикомъ сидть-то тоже, одурь возьметъ.— Вонъ теперь, шутка, платье какое сдлалъ, задолжалъ кругомъ, а какъ отказать-то ей, стыдно, ну и тянешься!… и что это за наряды нонче выдумали, Господи, Господи, дороговись-то какая… Похала бы себ, потанцовала, да на другой бы день и домой пріхала, а то недля, — экая тоска беретъ!’ И старикъ видимо закручинился. Въ его душ какъ-то нечаянно сошлись два противоположныя чувства — безотчетная тоска отъ прошлаго съ неясной думой о будущемъ. Въ голов его прошла длинная вереница воспоминаній — по бдной юности, о гнетущей служебной карьер, и о томъ, какъ онъ проводилъ безсонныя ночи за неблагодарнымъ трудомъ, и о томъ, какъ часто оскорбляла его нищета и униженіе. И все это тяжелымъ грузовъ ложилось на-сердц коллежскаго ассесора…. А Софья Ивановна между тмъ носилась въ вихр вальса, подъ звуками прекраснаго оркестра, на бал у одного изъ родственниковъ Копанскихъ.— Разгорвшись и запыхавшись, она опускалась на стулъ, переводила духъ и тотчасъ неслась снова съ первымъ подскочившимъ кавалеромъ.— Музыка, танцы, богатые парады дамъ, блестящіе эполеты кавалеровъ, кружили и туманили незнакомую съ жизнію головку.— Теперь она была довольна и счастлива, какой-то тайный голосъ шепталъ ей: ‘посмотри, ты лучше другихъ, вс отдаютъ теб первенство, ухаживаютъ за тобой.’ — Самолюбіе ея было раздражено, она вся отдалась окружающему, забыла отца, забыла, что настоящее ея положеніе не отвчаетъ ни этому балу, ни этой роскоши, что она не можетъ принадлежать этому обществу, что другая роль и другая доля суждены ей въ жизни.
— Вы вроятно устали, не угодно ли вамъ ссть? говорилъ Сергй Григорьичъ, становясь съ Софьей Ивановной въ кадриль и предлагая ей стулъ.
— Non, merci, я не устала, отвтила она улыбнувшись.
— Стало быть вы часто танцуете, привыкли?
— Напротивъ, посл выпуска первый разъ.
— А любите танцовать?
— Очень!
— Побольше гостите у насъ, сестра танцуетъ часто.
— Meri, я не могу располагать собой, у меня есть отецъ!
— Я это знаю, такъ что-жъ?… вроятно вашъ батюшка такъ благоразуменъ, что радъ, когда вы веселитесь.
Софья Ивановна опустила глаза и замялась.
— Право я не знаю, что сказать вамъ, нершительно отвчала она.— Въ чужомъ дом я могу наконецъ надость, правда, Маша меня такъ любить, но….
— Что же, но? вы не договорили?
— Она не одна.
— Mon Dieu! отвтилъ Сергй Григорьичъ, право еслибъ я не зналъ васъ, я бы подумалъ, что вы напрашиваетесь на комплиментъ.— C’est vous de commencer, добавилъ онъ….
Софья Ивановна начала вторую фигуру.
— Кому же вы боитесь надость? говорилъ Сергй Григорьичъ, становясь на свое мсто: — скажите откровенно, мн или моему отцу?
— Боже мой, никому, вашъ папенька такъ добръ! отвтила Соня.
— Стало быть мн, а я вдь злой, замтилъ кавалеръ.
Она улыбнулась.
— Да, молчаніе — знакъ согласія, повторилъ онъ.
— Нтъ, вы…. Mais vous me faite rougir, замтила она, слегка покраснвъ.
— Et vous tes charmante, отвтилъ въ полголоса Сергй Григорьичъ.
Софья Ивановна отвернулась и стала перебирать складки на плать.
— Подарите мн листочекъ изъ вашего букета, слова началъ Сергй Григорьичъ, протанцовавъ одну изъ фигуръ.
— Это зачмъ?
— Такъ, на память!
— Къ чему? вы меня видите часто.
— Я бы желалъ видть еще чаще, отвтилъ онъ и взглянулъ на Софью Ивановну.
Она молчала и казалось не слыхала словъ Копанскаго.
— Такъ подарите, повторилъ онъ.
— Finissez donc, vous plaisantez, отвтила она и перенеслась на другую сторону.
Контръ-дансъ кончился.
Далеко за полночь продолжался балъ, много еще танцовала Софья Ивановна, много выслушала всевозможныхъ комплиментовъ, нсколько разъ краснла, не разъ отмалчивалась или скромно улыбалась.
На другой день между двумя подругами происходилъ слдующій разговоръ.
— Знаешь, Sophie, говорила Марья Григорьевна, право я такъ рада, когда ты у меня, что кажется вкъ бы съ тобой не разсталась, такая скука, вспомнить не могу, что ты скоро удешь…. душка, Sophie, оставайся еще погостить, ну, денька на два.
— Ни за что Маша, я воображаю, какъ папаша скучаетъ.
— Твой папаша несносный! намъ съ тобой такъ весело, мы вотъ говоримъ, смемся, а безъ тебя, ты только подумай, мн вдь не съ кмъ слова сказать, все одна да одна!— Она немножко надулась.
— Ахъ, Маша, у васъ постоянно гости? замтила Софья Ивановна.
— Такъ что-жъ гости, все больше мужчины, а кром тебя у меня нтъ ли одной подруги, папаша и то мн хочетъ компаньонку взять, да это что!… другая такая несносная попадется, пожалуй важничать будетъ.— Она задумалась.— Sophie, миленькая Sophie, нсколько спустя, вдругъ произнесла Марья Григорьевна:— Знаешь, что мн пришло въ голову…. душка Sophie, перезжай ко мн!
— Какъ къ теб?
— Ну, да, перезжай ко мн жить.
— Что ты Маша, разв это можно?!
— Разумется можно, ты упроси своего папашу, а я скажу своему, вдь мн же нужно компаньонку, вотъ ты и будешь моимъ другомъ, мы теб жалованье положимъ…. вмст будемъ здить, спать въ одной комнат…. душка, Sophie, миленькая, согласись! говорила Марья Григорьевна, обнимая свою подругу.
Софья Ивановна совершенно растерялась.
— Маша, да разв я могу, что ты!… какъ же останется папаша, говорила она.
— Ну, онъ будетъ прізжать къ намъ, съ полною увренностію замтила Марья Григорьевна.— Нтъ, я сама упрошу его, продолжала она, вдь ты…. ты согласна?
— Боже мой, я такъ люблю тебя, мн такъ пріятно здсь, я такъ благодарна теб, только…. да нтъ, этого нельзя, какъ-же я?… это невозможно!
— An, Sophie, да ты разсуди только, ты будешь получать хорошее жалованье, прекрасно одваться, я тебя даритъ буду, вдь ты же говоришь, что теб дома скучно да скучно?— что ты все одна, не имешь никакого удовольствія, а тутъ, подумай только, у тебя все будетъ, правда, ты согласна?— Она уставила глаза на Софью Ивановну.
— Нтъ Маша, папаша меня ни за что не отпуститъ! ршительно отвтила послдняя и вздохнула.
Марья Григорьевна нетерпливо пожала плечами.
— Боже мой, ты не сердись, Sophie, а только твой папаша право противный! Ну, пускай онъ передетъ сюда поближе, ходитъ къ намъ хоть цлый день, не все ли ему равно?!— Вотъ что Sophie, когда ты прідешь домой, ты скажи своему папаш, что вотъ такъ и такъ, объясни ему, а я попрошу своего къ вамъ създить, тогда твой отецъ конечно согласится, не можетъ же отказать онъ?
— Ахъ, что ты, нтъ, нтъ, этого нельзя, какъ можно! поспшно, какъ бы испугавшись, произнесла Софья Ивановна.
Нсколько времени еще спорили и толковали подруги. Марья Григорьевна продолжала упрашивать, сердилась, представляла вс выгоды, Софья Ивановна отказывалась какъ-то нехотя, не по своему убжденію, а только изъ состраданія къ отцу.
Вообще, на задуманный планъ об подруги смотрли съ различныхъ точекъ зрнія.
Марья Григорьевна видла въ немъ исключительно собственное свое удовольствіе, ей хотлось имть возл себя существо, вполн ей преданное, такое, съ которымъ бы она могла болтать когда ей вздумается, смяться, когда захочется, сердиться и мириться по своимъ капризамъ, которое, хотя по наружности, восхищалось бы ея радостями, горевало ея горемъ, думало одинаково съ нею.— Она не любила, напримръ, спать одна въ комнат, а класть съ собою горничную двушку считала унизительнымъ, иногда ей хотлось подлиться впечатлніемъ, передать какую нибудь тайну своего сердца, отецъ или братъ не поймутъ ее или засмются надъ пансіонскими замашками, а другаго близкаго человка, никого не было.— Словомъ, ей хотлось имть друга, но друга ей вполн покорнаго, обязаннаго, не имющаго одинаковыхъ правъ съ нею, друга, который бы сознавалъ ея первенство и преклонялся ему.— Sophie, навостривъ уши, съ разгорвшимися щеками, слушала когда Марья Григорьевна болтала о своихъ удовольствіяхъ, Sophie восхищалась ее нарядами, удивлялась ея роскоши и богатству, умилялась предъ ея величіемъ, вздыхала глядя на ея дорогіе браслеты, наконецъ, Sophie отучалась скромностію, умньемъ ужиться, характеромъ способнымъ поддаться постороннему вліянію, и во всемъ этомъ олицетворяла собою того друга, котораго искала Марья Григорьевна.
Напротивъ, Софья Ивановна, въ задуманномъ план видла единственную возможность измнить свой скучный образъ жизни. Ей представились и богатые наряды, которые она надлаетъ изъ получаемаго жалованья, и вызды, и вообще вся эта беззаботная и легкая жизнь, которая леляла ея подругу, и которой втайн она завидовала, Софья Ивановна не задумалась бы произнести — да, она готова была тотчасъ согласиться на предложеніе Марьи Григорьевны, но ее останавливала мысль объ отц, и сожалніе о немъ. Она не знала, какъ объявить свое желаніе. То ей казалось, что отецъ обрадуется ея намренію, возможности пользоваться всми удобствами богатой жизни. ‘Что-жъ, говорила она сама съ собой, я вдь въ Петербург останусь, папаша будетъ меня видть, я его также буду любить, онъ будетъ знать, что меня ласкаютъ, что я весела, покойна, ему же лучше, я отъ него ничего не потребую, наконецъ, онъ долженъ считать за честь себ!..’ То какой-то внутренній голосъ подсказывалъ ей: ‘нтъ, это огорчитъ, убьетъ твоего отца, стало быть ты не любишь его, ты заботишься только о себ, о пустыхъ удовольствіяхъ, ты не помощь, а бремя его’. И Софья Ивановна задумалась. ‘Господи! что мн длать?’ шептала она. ‘Нтъ, я люблю папашу, я не оставлю его!’
— Прощай, Sophie!— говорила Марья Григорьевна, цлуя свою подругу: — смотри же я не на долго разстаюсь.
— Прощай, Маша, благодарю тебя!— грустно отвтила Софья Ивановна, — очень, очень благодарю, я теперь ничего не знаю, потомъ увижу, скажу теб, — добавила она.
— Не потомъ, а скорй, скорй, какъ можно скорй!— замтила первая.
Он крпко поцловались и разстались.
— Что ты, Сонечька, словно огорчена чмъ, словно сказать что-то хочешь, говорилъ Иванъ Петровичъ въ тотъ же день вечеромъ: — ужъ не обидли ли тебя въ гостяхъ-то?
— Ахъ, папаша, что это вы право говорите, въ этакомъ и обидли!.. тамъ такъ пріятно, весело, не замчаешь какъ время проходитъ, отвтила она со вздохомъ, какъ бы сожалея о прошедшемъ.
— Ну и слава Богу! я вдь такъ только изъ любви же къ теб сказалъ, мн все кажется, что вотъ ты точно скучаешь дома, точно недовольна чмъ?
— Полноте, папаша, ужъ у меня характеръ такой, нельзя же смяться все.
Софья Ивановна немножко надулась, въ комнат все замолчало.
— Вотъ Богъ дастъ посл 1-го Мая въ Екатерингофъ будемъ ходить, началъ Иванъ Петровичъ, воздухъ тамъ, Сонечька, чудесный, качели есть.
— Фи, папаша, какъ вамъ нестыдно, кто-жъ тамъ гуляетъ!.. лучше же я въ Павловскъ поду, къ Маш. Иванъ Петровичъ ничего не отвтилъ и задумался.
— Скучаешь ты, Сонечька, дома, заговорилъ онъ нсколько спустя:— Богъ тебя знаетъ, а только скучаешь, ты бы вотъ работой какой нибудь занялась, рукодльемъ.
— Купите мн бархату и синели, я вамъ туфли вышью.
— Куда же мн такія туфли, некстати!.. Вонъ и въ хозяйств мало ли что найдется, только посмотрть такъ работы не оберешься, что починить, поправить, что самой сдлать, что кухарку заставить… Иванъ Петровичъ замолчалъ и изъ подлобья взглянулъ на дочь.— Она плакала.
— Господи! Сонечька, что съ тобой?!.. произнесъ онъ почти съ ужасомъ, разводя руками. Сонечька, ангелъ мой, да разв я тебя чмъ обидлъ?.. ну, ну не сердись, прости меня, вдь я дуракъ, старый дуракъ! говорилъ Иванъ Петровичъ сквозь слезы.
Софья Ивановна заплакала сильнй.
— Господи! да что-жъ это такое?.. сокровище ты мое, ну, коли виноватъ, накажи меня, что-ли, — не плачь только, Сонечька! а Сонечька.
— Богъ съ вами, папаша, отвтила Софья Ивановна всхлипывая:— разв я затмъ воспитывалась, чтобъ работать только, ужъ лучше бы вы меня и домой не брали, насъ не учили всякую дрянь длать, не въ ключницы же я готовилась!
Иванъ Петровичъ не зналъ, что и отвчать. Онъ только цловалъ руки дочери, какъ бы прося у нее прощенія за нанесенное оскорбленіе.— Софья Ивановна долго не могла утшиться, но, наконецъ, предложеніе отца хать къ какимъ-то знакомымъ нсколько успокоило ее.
Вообще, съ этого вечера отношенія между отцомъ и дочерью сдлались какъ-то холодны и натянуты. Софья Ивановна явно выказывала свое неудовольствіе на все окружающее, иногда отвчала отцу какъ-то нехотя, иногда по нскольку часовъ сряду сидла задумавшись, иногда плакала, безъ всякой видимой прятаны. У Ивана Петровича, отъ такого обращенія ныло сердце, чмъ только могъ, онъ старался угодить дочери, кое-какъ веселить, разговарить, занять ее, но вс его старанія не только не имли успха, напротивъ, дйствовали отрицательно.
Однажды, нсколько дней спустя, Софья Ивановна вдругъ повеселла, она шутила, смялась, прыгала, безпрестанно цловала отца. Иванъ Петровичъ также развеселился и надивиться не могъ внезапной, неожиданной перемн.
— Папаша, голубчикъ папаша! говорила она, крпко сивашя руки отца:— знаешь, у меня къ теб просьба есть, ты не откажешь, не осердишься на меня?
— Что ты, Сонечька, Богъ съ тобой, да могу ли я сердиться на такого ангела, лишь бы весела была да спокойна!— Небось новую шляпку хочется, вотъ погоди, получимъ мы жалованье, вмст къ француженк подемъ и выберемъ!
— Что шляпку, не шляпку, папаша… угадай! Она пристально посмотрла на отца.
— Ну, гостинцу что-ли какого?
— И не гостинцу!— Она съ досадой махнула рукой. Знаешь, мн ничего не нужно, ничего, ничего!.. только… ну, вотъ что, отпусти меня жить къ Маш, вдругъ произнесла она, проворно поцловала Ивана Петровича и взглянула на него такъ, какъ будто заране хотла знать, какое дйствіе произвели слова ее.
— Что ты сказала Сонечька? какъ жить?.. вдь ты со мной живешь, у себя дома, въ недоумніи отвтилъ отецъ, не совсмъ понимая просьбу дочери.
— Такъ папаша!.. вотъ видишь ли, я давно собиралась сказать… Маша меня такъ любитъ, тамъ такъ ласкаютъ меня… ну, и папаша ея хочетъ взять къ ней компаньонку, вотъ Маша а предлагаетъ мн… они и жалованье положатъ… я отъ тебя ничего не буду требовать, мн тамъ весело будетъ!
Иванъ Петровичъ не зналъ что отвчать, казалось онъ на доврялъ ушамъ своимъ и вопросительно смотрлъ на дочь.
— Да, какъ же, Сонечька?.. что это говоришь ты?!.. Кв=акъ требовать ничего не будешь, да разв я запрещаю теб требоватъ?.. Господи! да требуй ты у меня, заключилъ онъ какъ-то отчаянно.
— Ахъ, папаша, я сама буду получать жалованье, теб же лучше… у нихъ такъ хорошо, они такъ любятъ меня!
— Любятъ!.. Господи! да побойся Бога, Сонечька, опомнись, подумай что говоришь ты, да разв я-то не люблю тебя, кто-жъ можетъ любить такъ, разв я могу жить безъ тебя, что ты… Господи, Господи! до какого сраму дожили!.. когда я умру, тогда длать нечего, ступай въ чужіе люди, а покамстъ живъ, совсть у меня не повернется на такое дло!
— Значитъ вы не хотите мн счастія, Богъ съ вами, отвтила Софьи Ивановна сквозь слезы:— а только я умру здсь, я не могу такъ жить, я непремнно умру! добавила она и заплакала.
Иванъ Петровичъ хотлъ что-то сказать, во махнулъ рукой и самъ заплакалъ.
— Что-жъ, ступай! говорилъ онъ нсколько минутъ спустя, отпустить тебя по своей вол я не могу, ну, а насильно тоже не удержишь, насильно какая жизнь, тягость одна!— Что-жъ, ступай, если сердце ни о комъ не болитъ, если свой домъ постылъ, въ чужихъ людяхъ лучше, отецъ что!.. отецъ вотъ здилъ, здилъ, а не то и пшкомъ въ пансіонъ таскался, просилъ, выпрашивалъ, изъ послдняго все отдавалъ, думалъ выйдетъ дочь на радость, на утху ему, а вышла дочь, какъ чужой человкъ точно!.. Что-жъ, ступай, у отца вонъ комнатки маленькія, не то что ваши залы тамъ, парадныхъ каретъ тоже нтъ, отецъ дрянь, бднякъ, не генералъ, что въ немъ!.. Ступай, Соня, ступай, прыгай, танцуй!.. Я только одно скажу — вспомнишь ты меня да поздно будетъ, своя черствая корка лучше чужихъ ананасовъ! заключилъ онъ, вставая и уходя въ свою комнату.
Софья Ивановна продолжала плакать.
— Полно, Сонечька! заговорилъ снова Иванъ Петровичъ, вдь ты свои слезами все сердце мн высушишь, вдь я же говорю теб, длай какъ хочешь, о чемъ же плакать-то.
— Вы сердитесь на меня! проговорила она попрежнему.
— Что мн сердиться, отвыкла ты отъ отца да и все тутъ!.. я не сержусь, а сердце у меня разрывается, я бы лучше согласился камни ворочать, чмъ твои слезы видть, жгутъ он меня, Соня, жгутъ!..
— Ну перестань, прошу тебя! продолжалъ онъ подходя мь Софь Ивановн.
— Папаша, простите меня! произнесла, она ухвативъ руку отца и покрывъ ее поцлуями.
Иванъ Петровичъ просвтллъ, на лиц его показалась улыбка, онъ все забылъ, бросился успокоивать дочь и кончилъ тмъ, что самъ же просилъ у нее прощенія. Софья Ивановна перестала плакать, однако не развеселилась, сидла угрюмо, молча, жаловалась на головную боль и легла спать раньше обыкновеннаго.