Горе остячки Косъ.
Горе остячки Косъ.
Разсказъ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V
V
В. Харузина.
‘Юный Читатель’, No 23, 1906
Горе остячки Кос, Харузина Вера Николаевна, Год: 1906
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Великая рка плакала. Ея воды катились мутныя. Надъ ней плакало, хмурое небо, кропя землю холоднымъ мелкимъ дождемъ. Плакали взмокшія песчаныя отмели, тощія елочки на берегу… Такъ и должно было быть — вдь онъ умеръ.
Косъ вышла изъ своей, берестой крытой, юрты и остановилась. Она не знала, что длать, куда идти, и зачмъ она вышла. Въ юрт было все же тепло — а здсь холодно, сыро, неприглядно. Но здсь было лучше, чмъ тамъ, гд начался обрядъ надъ ея умершимъ мужемъ. Все вокругъ плакало, все страдало — ей казалось — съ ней вмст.
Она не врила, не могла поврить, что Инкъ умеръ. Его ла злая болзнь уже много дней, она жгла его огнемъ, трясла ознобомъ. Его душа потомъ все говорила съ кмъ-то быстро, быстро — и когда Косъ присаживалась къ нему и окликала его — онъ не отвчалъ ей. Заходили родные, качали головой. Кто-то създилъ за кэтцыеномъ {Кэтцыенъ — шаманъ, знахарь, колдунъ.}. Онъ пріхалъ, поилъ Инка настоемъ березовой губы (трута) и челюсти щуки, жилу прорзалъ, кровь пускалъ ему. Все повторялъ: ‘трудно, трудно.’ Но Косъ не врила никому. Врила только своему сердцу. Оно же говорило, что Инкъ не можетъ уйти отъ нея, оставить ее одну.
Все плакало вокругъ нея: небо и рка, отмели и елки. Они плакали — но того тяжелаго горя, которое давило ей грудь, они не знали.
Косъ вошла снова въ юрту. На Инка уже надли нсколько рубахъ. Будь они богаче — надли бы и малицу {Малица — длинная теплая зимняя одежда, мхомъ наружу. Къ малиц иногда пришиваются мховая же шапка и рукавицы.}. Путь его душ предстоитъ далекій. Тло его обмотали красными шерстинками. Обрядивъ, положили. Около него поставили кушанья — пусть стъ пьетъ, подкрпится въ дорогу. Поставили тавлинку съ табакомъ.
Въ юрту входили и выходили. Кто приходилъ, бралъ себ изъ тавлинки покойника щепотку табаку, нюхалъ его и сыпалъ немного отъ своего табака въ его тавлинку. Это было пріятно покойнику. Онъ лежалъ неподвижный, чуждый живымъ, но онъ все же былъ живъ — и былъ тутъ. Онъ могъ, какъ и прежде, пить, сть, наслаждаться. Онъ видлъ и закрытыми глазами кто изъ близкихъ былъ къ нему внимателенъ и почтителенъ, и онъ суметъ вознаградить его.
Косъ смотрла строгими, непонимающими глазами. Еще наканун Инкъ метался и не узнавалъ, ея но онъ былъ все таки ближе къ ней. Теперь онъ былъ удивительно далекъ. Но какъ это могло быть? какъ онъ могъ ее оставить?
Покойника снаряжали въ дорогу. Отбирали все, что нужно положить ему въ могилу. Ножъ, огниво, тавлинку… котелъ… не забыли ли чего? Въ ней проснулось сознаніе. Вотъ еще это и еще вонъ то. Пригодится, понадобится. Вотъ это онъ любилъ — кому же знать, какъ не ей?
Берите, берите — не забудьте. Все его — хозяйское. Все добыто имъ — его и ея трудомъ — но она не жалетъ. Все, все можетъ она ему дать сама. Себя лишь не можетъ. Ждать надо, если онъ захочетъ, возьметъ ее. Неужто не захочетъ?
Стали и ее обряжать. Кто-то изъ женщинъ расплелъ ей волосы, надли на нее кручинный платъ {Платокъ съ черной каймой, его остячки носятъ въ знакъ траура. По прошествіи года кайму отпарываютъ и зарываютъ на могил.}. Все стало готово. Разрзали красную шерсть на покойник, роздали роднымъ. Они повязали себя ею по щиколкамъ ногъ.
Пора было выносить тло.
Взяли его, понесли. Женщины заголосили. Смотрли на жену. Почему не воетъ? Заглядывали на нее съ недоумніемъ, съ жалостью. ‘Лучше бы, кабы убивалась’, говорили. Она шла со всми. У нея была одна мысль: ‘Возьми, возьми меня съ собой! Неужели не возьмешь’?
Вотъ мелкій и тощій лсокъ. Подъ ногами мелкая, жидкая травка. Идутъ все вдоль берега. Говорили — далеко. Она и не замтила. Совсмъ будто близко.
Пришли, наконецъ. Опустили тло въ яму. Заработали люди. Носили сломанныя березки, вываренную бересту. Выросла надъ могилой юрточка. Въ нее склали вещи — это все его теперь, покойника: никто не тронетъ. Весло ему положили, нарты {Нарты — сани.}.
Совершили обрядъ. Вернулись. Надо теперь подумать, какъ бы не вернулся мертвецъ. Они — безпокойные, тревожатъ живыхъ. Подъ порогъ положить надо ножъ, чтобы не пришелъ. Такъ въ каждой юрт и сдлали.
Чего они боятся его? Къ ней пусть бы пришелъ Хоть бы только пожелалъ прійти!
У нея въ юрт было тихо — странно такъ посл всего того, что было. Постель его стояла неубранная. Блье его лежало, сложенное подъ подушкой. Женщины вытащили блье и подушку, говорятъ ей:
— Поплачь надъ ними. Легче будетъ.
Свекровь подвела ее къ постели:
— Лягъ. Возьми къ себ подушку. Это — какъ онъ самъ. Отъ него тутъ часть осталась. Поплачешь — отойдетъ отъ сердца. Охъ, и я такъ посл своего хозяина убивалась.
Косъ отошла.
— Не надо. Ночью туда пойду, къ нему. Тамъ онъ самъ лежитъ.
Свекровь сказала:
— Ладно. Что-жъ? Обычай таковъ. Пойди. Пять ночей надо жен на могил мужа посидть. Возьметъ тебя — значитъ, ты ему тамъ нужна. Не возьметъ — значитъ, теб жить.
Косъ подумала:
— Неужели не возьметъ? Чмъ прогнвала я тебя, господинъ мой?
Ночь пришла. Она стала собираться. Женщины говорили:
— Пусть идетъ.
Многія вздыхали, глядя на нее.
Прежде ни за что не пошла бы одна туда, гд покойники. За версту, за дв кругомъ бы обошла. Теперь не жутко. Идетъ къ нему — и не боится.
Стоитъ новая берестяная юрточка, желтая, свтлая. Хорошо домъ построили. Она сла возл. Вотъ она пришла. Она готова — пусть беретъ ее, если только захочетъ. Всегда онъ былъ ласковъ до нея, жаллъ ее на работ, худого слова не сказалъ. Неужто уже разлюбилъ?
Мсяцъ выплылъ на той сторон рки, красный, огромный. Низкій берегъ точно озарился. Тундряной ягель засеребрился. Рка все течетъ, течетъ безпрерывно туда, гд великаны льдинъ воюютъ со студенымъ моремъ. Тихо, тихо, только рка говоритъ, все одно и то же, все одно и то же, кто разберетъ? Блый туманъ сталъ подниматься. Скоро закроетъ рку. Говорятъ люди,— жутко одному человку въ лсу. Нтъ вовсе не жутко.
Сердце болитъ, болитъ — нтъ мочи. Точно камень на него наложили, черный, горючій — и не сдвинуть его. Вдругъ — всколыхнулось въ груди. Слова поднялись со дна души, къ губамъ подступаютъ.
— Священная, водою обильная, Обь-рка, что ты скажешь? Видишь мое горе? Съдаетъ меня. Зврь такъ не грызетъ тенета силка, какъ горе рветъ мое сердце. Чистая, по пескамъ текущая, Обь-рка, видишь, какая мн пришла обида. Былъ Инкъ — и нтъ его. Пошелъ далеко странствовать — меня не взялъ. Плоха я стала, что-ль? Онъ идетъ — устанетъ — некому поклажу нести ему. Я тутъ, а онъ тамъ. Какъ дешь? Каково странствуешь? Въ лодк ли дешь — грести, небось, устанешь. На нартахъ ли дешь теперь? Хозяинъ мой, господинъ мой, слышишь ли меня. Но что молчишь? Не откликнешься?
Упала головой на землю, руками ягель мнетъ, разгребаетъ. Шуршитъ оленями излюбленный ягель, приминается. Все тихо — только рка течетъ.
— Обь,рка священная, мало ли теб жертвовали? Мало ли почитали тебя? Обскій старикъ {Подъ этимъ именемъ остяки почитали, очевидно, духъ р. Оби. По ихъ врованію, обскій старикъ гналъ морскую рыбу въ рку Обь, и отъ него завислъ обильный уловъ ея. Идолъ Обскаго старика стоялъ на мст сліянія Иртыша съ Обью. Онъ былъ сожженъ просвтителемъ инородцевъ, Филофеемъ, въ 1713 г., но мсто осталось священнымъ въ глазахъ народа.}, къ теб здили. У тебя хорошаго улова просили. Въ урманъ {Урманъ — лсъ, тайга.} когда ходили — менку {Менкъ — духъ, хозяинъ лса.} разв не принесли даровъ? На святыхъ дивныхъ мстахъ разв траву рвали? Въ рощахъ святыхъ, изъ семи деревъ состоящихъ, лсъ разв рубили? Лоскутьевъ и мховъ къ священнымъ деревьямъ разв не вшали? Лиственной корой боговъ не курили? Лозы {Лозы — духи. Остяки длаютъ ихъ идолы, которымъ оказываютъ всяческіе знаки почитанія.}, кому изъ васъ мало жертвовали? кого обидли? Скажите, кого забыли? Васъ у себя держали, жиромъ мазали, бисеромъ ваше платье украшали. По семи и семью семи поклоновъ вамъ клали. Разв стрляли мы когда священную птицу, лебедя? {Лебедь издавна считалась священной птицей у остяковъ, стрлять которую признавалось за грхъ.} разв его трогали? Охъ дайте, дайте мн отвтъ, что такое мы съ Инкомъ сдлали, въ чемъ погршили?
Зарыдала, наконецъ, обхвативъ руками столбикъ могильной юрточки.— дешь ты теперь, безъ меня, странствуешь. Безъ меня станешь жить. Старики говорятъ — въ той стран не худо жить: лса звремъ не обнищали, рки рыбой не оскудли. Голодать не голодаемъ, заботами не кручинимся. Ясака никто не требуетъ. Да какъ поживешь безъ меня? Неужто не соскучился?
Зарыдала еще пуще, головой объ землю забилась. Казалось ей, будто россомаха злая когтями ей грудь разрываетъ. Спирало ей горло — ни дышать, ни вздохнуть. Какъ въ капканъ злому горю попавшись, лежала.
Утромъ вернулась къ себ, шатаясь. На нее вс смотрли. Она молчала, какъ тупая.
На рку спускали лодки. Сырокъ уже прошелъ изъ моря, поднимался осетръ. Къ неводамъ привязывали тяжелые камни — по самому дну рки, вдь, идетъ осетръ. Вотъ язя, нельму, стерлядь вмст ловили, а осетра и муксуна не дождался Инкъ {Большая часть рыбы, которую ловятъ въ Оби называется подъемной, такъ какъ она въ опредленное время года поднимается изъ Обской губы въ Обь. Ходъ рыбы называется ‘подъемомъ’. Такіе подъемы происходятъ нсколько разъ въ годъ. Первый подъемъ — въ ма, второй — въ іюл, другіе бываютъ въ другіе мсяцы. Различныя породы рыбъ поднимаются не въ одно время изъ моря и идутъ не съ одинаковой скоростью. Сначала входитъ въ рку осетръ, стерлядь, потомъ муксунъ, нельма, сырокъ, язь и налимъ. Но язь, нельма и стерлядь обгоняютъ остальныхъ, такъ что ловъ ихъ уже прекращается, какъ поспетъ къ лту осетръ.}.
У берега народъ суетился, работалъ. Въ обласки {Обласокъ — легкая, изъ дерева выдолбленная лодка.} впрыгивали, такъ что плескалась вода. Рыбу спускали, въ сквозные боченки, чтобъ не уснула. Кто сти налаживалъ вызжать. Ее позвали. Она пошла. Кому то помогала. Все слышала, все понимала — а какъ будто не слышала, не понимала.
Она очутилась въ своей юрт. Вспомнила вдругъ зимнюю избу съ чуваломъ {Чувалъ — родъ камина. Имъ отапливается зимнее жилище остяка.}. Тепло въ ней. Вспомнила печку снаружи, въ которой хлбы пекла. Пора какъ будто обдать. Кто то принесъ рыбу. Огонь вздула на очаг, котелокъ повсила. Душа ды не принимаетъ.
До вечера помаялась. Тутъ заспшила.
— Что? спрашиваютъ.
— Туда, туда иду.
— Ну, пусть идетъ, говорятъ.
Привыкла уже, тянетъ туда. Тамъ никто не мшаетъ, не говорятъ, не шумятъ. Одна рка течетъ, говоритъ.
Стала вспоминать. Мысли вьются — будто блый туманъ клубится, подступитъ волнами, опять отступитъ, опять пододвинется.
— Охъ, жить разв худо было, что такъ рано собрался? Вдь жили. Работали? ну такъ что жъ? Нашу ли лодку волны не качали, дождемъ насъ ли не мочило, втромъ — вьюгой насъ ли не пробирало? Вмст были — все радость. На обласк вызжали, сырка и муксуна стями ловили. Штукъ до ста въ одинъ разъ попадало. Помнишь? Ледъ идетъ уже — мы все на рк. Лтомъ половимъ рыбу, въ озерко ближнее спустимъ до зимы. Потомъ вылавливаемъ, замораживаемъ. Русскіе прідутъ, тароватые купцы русскіе… Продаемъ. Что жъ? Обижали, крпко обижали. Удутъ — кипитъ обида вонъ тутъ. Ничего не подлаешь… Голодали тоже. Худые сдлаемся. Кору ли. Разв сладко? Чтожъ? Все говоримъ другъ другу. Ничего. Пройдетъ мсяцъ толстаго наста {Такъ называютъ остяки конецъ апрля.}, пойдетъ рыба въ рки, будемъ сыты. Теперь — что скажешь? Чмъ утшишься?…
— Помнишь, въ урманъ ходили орхи бить. Хорошо. Изъ всхъ юртъ народъ въ одинъ день пойдетъ. Кто больше наберетъ? Кедры стоятъ высокіе, шумятъ. На каждой втк по шишк! Застучатъ колотушки по всему лсу. Шишки валятся — только подбирай. Которыя не падаютъ, то ползешь за ними, палкою сбивать. Охъ, высоко прямое дерево кедровое. Стою внизу, ничего не скажу — а боюсь: не сорвался бы, не упалъ, не расшибся бы. Станемъ потомъ разбивать шишки, просвать ихъ, сушить на огн. Орхъ сладкій. И блка любитъ его, и человкъ, и русскій купецъ…
— Красную ягоду брусники собирали, по болотамъ клюкву. Въ мой кузовъ, узорами разукрашенный, мало ли я собирала? Разв не хвалилъ, что проворная что работница?…
— А мсяцъ гусинаго, утинаго отлета пройдетъ, пройдетъ мсяцъ замерзанія небольшихъ рчекъ {Соотвтствуютъ приблизительно нашимъ августу — сентябрю.} — мы уже на зимовь съ тобой. Наднешь ты лыжи, на блку пойдемъ съ лукомъ, со стрлами. Лукъ у тебя хорошій — верхъ изъ березоваго дерева, низъ — изъ сосноваго. На стрлахъ — перья филина. Ой, берегись, блка, по деревьямъ бгающій зврь, идетъ на тебя, даромъ не спускающій стрлы, охотникъ. Не уйти теб отъ него, съ. втки на втку перескакивая. Сохатый, крупный зврь, зналъ ли ты моего охотника? Комаръ, оводъ погонятъ тебя лтомъ въ воду рки, а онъ на лодк, подъ хворостомъ лежа, выслживаетъ тебя. Бьетъ тебя кремневымъ ружьемъ. Домой мясо принесетъ. сть рыбу то все наскучитъ. А на лыжахъ по насту скользя, разв не гонялся за тобой, быстроногій олень? Разв не гонялся по нскольку дней съ собаками?
Сидитъ Косъ, смотритъ передъ собой. Внизу широко Обь течетъ, волны при мсячномъ свт переливаются. Тумана нынче нтъ. Небо свтлое, свтлое — мсячное. Берестяная юрточка новая блеститъ. Холодно. То и дло тряхнетъ ознобомъ. Точно пб высокому тальнику втеръ порывомъ пройдетъ, затреплетъ верхушками, вс листочки затрепещутъ.
До разсвта далеко. Ничего. Тлу холодно — а на сердц тепло отъ воспоминаній.
Вотъ взглянула — Инкъ тутъ недалече. Сидитъ на земл, на нее глядитъ. Нтъ никого, глаза никого не видятъ — видитъ душа. Онъ — Инкъ. Его малица теплая, его мховыя рукавицы. На нее привтно смотритъ, ласково ухмыляется.
Сидитъ Косъ, не двинется. Къ нему подойти? подойти не къ кому — никого нтъ, а видитъ. Мсяцъ ярко свтитъ — и онъ тутъ, близко. Шелохнуться боится Косъ: вдругъ уйдетъ, вдругъ не будетъ видть.
Сердце бьется, бьется. Радость его взяла, какъ клешнями щемитъ та радость. Духъ съ трудомъ переводитъ. Губы улыбаются. Глаза въ одну точку смотрятъ, гд мсяцъ на иглахъ елокъ играетъ.
— Пришелъ таки? Пришелъ?
— Пришелъ, что жъ?
Ни слова, ни звука не слыхать. А Косъ слышитъ — ясно, каждое слово. Инкъ говоритъ. Никто бы ничего ухомъ не услыхалъ. Душа ея слышитъ.
— Что-жъ? Что-жъ говори! Соскучился? Ужель? Съ дороги вернулся?
Говорить легко, легко. Душа слова находитъ, душа слушаетъ. Каждое слово Инка радостью въ нее входитъ.
Говоритъ Инкъ:
— Помнишь, какъ сватовъ заслали къ твоему отцу? Какъ пришли, палку высокую съ привязаннымъ краснымъ платкомъ несли? Какъ сидла ты за пологому слушала? Давно съ тобой сговорились. Помнишь?
Улыбается Косъ.
— Помню, помню.
— Ломался отецъ твой — калымъ {Калымъ — то, что ясеняхъ платитъ отцу невсты, калымы уговариваются передъ свадьбой.} какой запросилъ! Не въ мочь мн. Ужъ сваты ходили, ходили взадъ и впередъ. Сколько дурной воды {Дурной водой остяки называютъ водку.} выпили. Сердце мое разобидлось — хотлъ уводомъ взять тебя. Совсмъ ршился. На обласк увезъ бы тебя — поди, догоняй, коли я въ веслахъ сяду.
— Помню…
— Сошлись, наконецъ, и ладно. Часть внесъ. Бери ее, говорятъ. Остальное по частямъ отдамъ. Свадьбу играли. Помнишь, какъ въ лодку, богато изукрашенную) тебя сажали, къ весламъ колокольцы, бубенцы громко звенящіе привязали. Дружки гребутъ, а весла позваниваютъ.
— Помню, помню.
Слышитъ Косъ:
— Вотъ какъ любилъ тебя. Что своя душа — твоя. Помнишь, лтомъ на рк занемогла. Затрясло тебя. Съ себя малицу снялъ, прикрылъ тебя. На дожд мокъ, иззябъ — теб бы тепло было.
Качаетъ головою Косъ.
— Да.
— За звремъ на лыжахъ бгаю — о своей юрт помню. Завоетъ вьюга, я подъ снгомъ схоронюсь. Въ снгу лежу — о теб думаю. У святого огонька нашего, думаю, сидитъ теперь, въ котл помшиваетъ, обо мн, поди, вспоминаетъ.
— Врно, врно.
— Много двушекъ съ свтлыми глазами, съ заплетенными косицами вокругъ было, много женщинъ съ разумными рчами знавалъ — лучше тебя для меня не было.
— Почему же теперь не берешь меня? Разв не та? Разв хуже стала?
Затрепетала, руки впередъ протянула. Всей душой подалась къ нему.
Говоритъ Инкъ:
— Возьму.
Въ юрт огонь жарко горитъ. Поли вс — на рку пошли. У огня хорошо. Сла Косъ ближе къ огню, все подкладываетъ въ него щепочку ли, хворостинку. Вверхъ поднимутся языки пламенные — она къ нимъ руки протянетъ — хорошо, опустятся языки, прилягутъ къ земл — станетъ холодно,
Не стъ, не пьетъ Косъ — душа ни къ чему не лежитъ. Смотритъ вокругъ — все словно въ ледяное окно мутно видитъ. Тло и руки ломитъ.
— Посижу, думаетъ, у огня погрюсь. Ночью опять туда пойду.
Мысли мутятся. Все равно, какъ по крупнымъ волнамъ дождевая рябь пойдетъ — точно мелкая, мелкая сточка по крупной сдлается. Въ обласокъ она что ли сла?— словно волны ее подкидываютъ, вверхъ и внизъ качаютъ… Волны свтлы, словно солнышко въ нихъ играетъ… Пестритъ, рябитъ въ глазахъ. Словно бисеръ… Свтлый, крупный бисеръ — слезы это ея, что ли? Нтъ, то она узоръ вышиваетъ — сама его придумывала, все лебеди да глухари… Къ чему она узоръ шить вздумала? Другая работа стоитъ. Крапиву надо рвать, на мороз сушить, ломать крапиву надо, нитки изъ нея сучить, ткать холстъ надо {Остяки ткутъ холстъ изъ волоконъ крапивы, для чего продлываютъ надъ крапивой т дйствія, о которыхъ вспоминаетъ Косъ.}. Рубаху новую себ сшить, расшить ее узорами — шерсть на шитье накрасить. Охъ, руки жжетъ крапива — крапива не сохнетъ, нитки не сучатся. Охъ, марены — краснаго корня на краску никакъ не найдетъ, перьевъ отъ лука нтъ подъ рукой {Корнемъ подмаренника красятъ остячки треть въ красный, цвтъ, перьями лука — въ зеленовато-желтый.}. А ей спшить надо. Инкъ хочетъ взять ее — а у нея рубашка новая не сшита, бисерная повязка не готова. Туда идти — нарядиться надо.
Заторопилась куда то. Женщины ее подъ руки взяли. Не примтила, когда они вошли.
Стали ее укладывать. Малицей мховой покрыли. Кажется, въ самый огонь бы легла — такъ холодно.
Голова горитъ. Глаза закрыла. Круги въ глазахъ — красные, синіе. Говорятъ въ юрт. Не говорятъ — а по голов ея стучатъ словами — или по вод веслами что ли плескаютъ?… На очаг огонь трещитъ, то березки ломаютъ, юрточку надъ ея могилой строятъ… Вода въ котл пузырится. Не уху то варятъ — бересту вывариваютъ эту юрточку крыть.
Трудно, трудно дышать — на грудь словно что легло. Точно кусокъ снга обвалился съ крутого берега, подъ собой придавилъ. Ничего, что трудно — потомъ легко будетъ. За нимъ по тому пути устремлюсь, на лыжахъ ему въ слдъ быстро добгу. Пусть нарты положатъ мн. На нартахъ скоро догоню…
Женщины въ лицо ей заглядывали, спрашивали другъ друга:
— Что? занемогла? крпко недужится?
Говоритъ свекровь:
— Оставьте ее. Значитъ, беретъ къ себ. Значитъ такъ надо. Пусть идетъ къ хозяину.