НА ХЛБАХЪ.
НА ХЛБАХЪ.
РАЗСКАЗЪ
Густава афъ Гейерстама.
Густава афъ Гейерстама.
(Изъ сборника ‘Разсказы Кронфогта’).
Переводъ со шведскаго.
——
М. Лучицкая.
‘Міръ Божій’, No 6, 1895
На хлебах, Гейерстам Густав, Год: 1895
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Во двор стояла большая липа вся въ цвту, ярко освщенная солнцемъ, и въ ея могучей корон весело жужжали несмтные рои пчелъ и шмелей. Пріятный запахъ липоваго цвта разносился въ мягкомъ лтнемъ воздух и проникалъ въ открытую дверь крестьянскаго домика, выкрашеннаго въ красный цвтъ.
Въ Оланд деревья крайне рдки, и старая липа пользовалась въ семь большимъ почетомъ. Старый Перъ Сьегренъ посадилъ ее самъ, и при немъ она выросла и окрпла,— такъ что когда его внукъ, Андерсъ Сьегренъ, женился, липа была уже большимъ деревомъ, подъ втвями котораго онъ сидлъ съ женою первое счастливое время, когда у нихъ было такъ много о чемъ разговаривать въ свтлыя лтнія ночи. Грета также отъ души радовалась, глядя на большую липу. Она раньше всего бросалась ей въ глаза, когда она выглядывала утромъ изъ своего окошка, и на нее послднюю она смотрла, когда запирала на ночь выходную дверь. Конечно, она не всегда думала о ней. Жизнь предъявляетъ много требованій, и не всегда можно сосредоточивать свое вниманіе на цвтахъ и деревьяхъ. По старая липа срослась съ ея жизнью, и видъ ея возбуждалъ въ ней всегда тихую радость, думала ли она о ней, или нтъ. Она любила ее и зимою, когда она стояла, вся покрытая снгомъ, и лтомъ, когда ея втви зеленли своими яркими листьями. Когда на лип весною начинали показываться маленькія зеленыя почки, она радовалась, а когда листья осенью желтли и отрывались, медленно, одинъ за другимъ, падая на песокъ, гд они образовывали сухой коверъ, отливающій разноцвтными красками,— коверъ, которымъ, шелестя, двигалъ втеръ,— ее охватывало странное, грустное чувство, полное, въ то же время, глубокаго спокойствія. А когда она постарла, сна даже любила смотрть на падающіе листья.
Теперь Грета была стара, и Андерсъ также. Они жили на хлбахъ у сына, въ маленькой комнатк, около каменной стны. Вдь нужно дать жить и молодымъ, а старики должны позаботиться о томъ, чтобы уйти во-время и уступитъ имъ мсто, если блдный косарь слишкомъ долго медлитъ съ своею косой.
И старая липа въ двор тоже успла состариться. На ней были толстые, узловатые, крпкіе сучья, развтвлявшіеся во вс стороны, они образовывали большую, обширную бесдку, гд птички распвали лтомъ, и куда лазили дти, чтобы поиграть. Была средина лта, и липа стояла вся въ цвту. Въ это именно время начинается нашъ разсказъ.
На скамейк, вдланной въ землю подъ липою, сидлъ новый собственникъ, Августъ Сьегренъ, погруженный въ глубокія размышленія. Рядомъ съ нимъ помстился и старикъ Андерсъ съ грустнымъ, озабоченнымъ видомъ. Его морщинистое лицо выражало и испугъ, и недовольство, а губы были крпко сжаты, точно онъ боялся не вбиремя открыть ихъ.
— Длай, какъ знаешь,— сказалъ. наконецъ старикъ,— дворъ твой.
— Мой-то онъ мой,— отвтилъ сынъ съ чувствомъ собственнаго достоинства.— Но заемъ принесетъ двору только пользу. Если я куплю молотилку и жатвенную машину, и выкорчую вс камни съ доля, дворъ будетъ давать гораздо больше доходу, чмъ теперь. И въ конц концовъ получится только выгода.
Старикъ вздохнулъ. Онъ зналъ, что разъ молодые хотятъ Идти своимъ путемъ, ихъ не переубдишь. Но онъ былъ слишкомъ старъ, чтобы молчать, и поэтому пробормоталъ:
— Пять тысячъ кронъ — большія деньги.
— Не для теперешняго времени,— возразилъ сынъ.
Это задло старика за-живое: сынъ говорилъ о своемъ времени, точно время отца давно уже прошло. Но ему не хотлось ссориться, и онъ только сказалъ:
— Долговъ надлать не трудно, только платить ихъ тяжело.
Августъ посмотрлъ на отца. Между его бровями легла морщинка, и онъ отвтилъ рзкимъ, недовольнымъ тономъ:
— Вы же свое содержаніе будете получать, какъ бы тамъ ни было.
— Да, конечно,— отвтилъ отецъ.
Оставалось похать въ городъ и вернуться, осмотрть дворъ, написать нужныя бумаги, сдлать надлежащій разсчетъ, и опять похать въ городъ. Когда пришла весна, Августъ заключилъ въ банк заемъ по пяти процентовъ, и довольный вернулся домой: въ карман у него лежало пять тысячъ кронъ крупными бумажками.
— Вотъ такъ хорошо!— сказалъ онъ старику.
— Поживемъ — увидимъ,— возразилъ дко Андерсъ.
Старикъ Андерсъ, ложась и вставая, не переставалъ грустить о томъ, что находился на иждивеніи у сына. Когда случилась эта. перемна въ его жизни, ему было всего шестьдесятъ четыре года. Онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, и ему такъ хотлось отдохнуть. Но теперь прошло уже пять лтъ, какъ онъ отдыхалъ, и онъ начиналъ думать, что ему пріятно было бы вновь приняться за работу. Но если для молодыхъ совершенно естественно просить старика отстранить себя и уступить имъ мсто, то разъ старикъ уступилъ, ему уже почти невозможно явиться къ молодымъ съ просьбою отдать обратно принадлежавшее ему когда-то мсто. Въ этой истин Андерсъ убдился опытомъ многихъ лтъ,— поэтому и молчалъ, хотя раздраженіе съ каждымъ днемъ сильне и сильне накипало въ немъ.
— Да, да,— говорилъ онъ, сидя вдвоемъ съ женою въ своей комнат.— Тяжело жить на свт, когда приходится ждать только смерти.
— О, да, правда,— отвчала Грета.— Когда дти получаютъ свое, имъ уже хочется, чтобы родители поскоре убирались вонъ.
И нельзя сказать, чтобы старики были совершенно неправы, думая такъ. Конечно, имъ собственно не на что было жаловаться. Все, что должно было даваться имъ по уговору, они получали: и деньги, и хлбъ, и одежду, к сало, и картофель. Правда, когда имъ выдавали зерно, мра была всегда такая, какъ слдуетъ, но зерно оказывалось далеко не перваго сорта. Картофель была всегда проросшій, или водянистый, сало — всего одна кожица, а когда вопросъ шелъ о выдач денегъ, то казалось, будто каждая копйка золотая, такъ медленно и съ такимъ трудомъ вынимались он изъ ящика.
А тутъ наступили и нововведенія, и Андерсъ цлую зиму не находилъ покою, а все ходилъ да раздумывалъ. Всю свою жизнь онъ молотилъ цпами, и теперь никакъ не могъ взять въ толкъ, почему то, что годилось для него, не годится для сына. Сколько онъ помнилъ, люди всегда косили траву и хлбъ косами или жали ихъ серпами. А теперь изъ города выписали красивую машину, выкрашенную въ красный цвтъ.
На ней было сидніе, точно на господскомъ кабріолет, большія плоскія косы спускались внизъ къ земл, словно ребра изъ хребта скелета, а когда машина стояла безъ употребленія, косы эти торчали въ воздух, точно поломанный спинной хребетъ. Машина стояла всю зиму въ сара, и всякій разъ, когда Андерсъ замчалъ, что дверь открыта, онъ заглядывалъ туда. Долго стоялъ онъ на одномъ мст, жуя между зубами табакъ, и клялся про себя, клялся такъ безбожно, что если бы кто посторонній услышалъ его, онъ подумалъ бы, что старый Андерсъ сошелъ съ ума.
Но когда Андерсъ видлъ, что за нимъ некому наблюдать, онъ бралъ съ собою и жену, чтобы и она полюбовалась на новинку. Оба старика стояли одни въ сара и удивлялись безумствамъ молодого поколнія.
— Этакая чертовщина,— говорилъ Андерсъ.
— Да, скажи пожалуйста,— отвчала ему Грета.
— И они воображаютъ, что этимъ можно косить,— продолжалъ Андерсъ, сплюнувъ въ сторону.— Во первыхъ, ни одна лошадь не захочетъ тащить ее. Подумай только, какой подымется адскій шумъ, какъ только этакое чудовище придетъ въ движеніе! Лошадь испугается отъ одного ея вида и ни за что не захочетъ двинуться съ мста. Косы будутъ биться одна о другую, или вкапываться въ землю, или совсмъ не захотятъ вертться, будетъ чортъ знаетъ что за гадость, вотъ и все!
— А что, если она пойдетъ,— сказала старуха.
— Никогда этого не будетъ,— отвтилъ Андерсъ.— Имъ придется опять взяться за косу. Помяни мое слово, если имъ опять не придется приняться за старое.
И Грета согласилась. Оба старика стояли и качали своими сдыми головами при мысли о современныхъ новинкахъ, а затмъ отправлялись въ свою комнату брюжжать на свое одиночество и на безконечную зиму.
Никогда еще ни одна зима не казалась Андерсу такою длинною. Онъ боялся, что ему не доведется дожить до того дня, когда его старая коса докажетъ свое превосходство надъ современными нововведеніями. Но сыну онъ ничего не говорилъ, боясь слишкомъ поспшно высказывать свое мнніе. Имъ овладвалъ по временамъ смутный страхъ, что онъ, чего добраго, ошибается.
Когда лто наступило, онъ сталъ шататься по полямъ и лугамъ. Съ ранняго утра до поздняго вечера можно было видть маленькаго старика, какъ онъ пробирался мелкими стариковскими шагами по тропинкамъ и цлыми часами простаивалъ, разсматривая жатву. Августъ никакъ не могъ понять, что длается въ это лто съ отцомъ, и спросилъ жену:
— Кристина, ты не знаешь, что такое съ отцомъ?
Кристина покачала головою и отвтила:
— Не знаю. Онъ, должно быть, впадаетъ въ дтство.
— Нтъ,— возразилъ Августъ,— онъ, врно, горюетъ, что больше не хозяинъ.
— Ну, онъ ужъ довольно похозяйничалъ на своемъ вку,— отвтила жена.
Наконецъ наступилъ давно желанный день. Жатва должна была начаться, и Андерсъ еле спалъ въ эту ночь, съ нетерпніемъ ожидая того времени, когда большая красная ма шина выдетъ въ поле жать.
— Ты собираешься сегодня косить,— сказалъ онъ съ лукавымъ видомъ, встртившись поутру съ сыномъ.
— Да,— отвтилъ Августъ.— Можетъ быть, и вы желаете поработать?
— Спасибо,— сказалъ старикъ.— Я предпочитаю смотрть.
— Да, да,— сказалъ сынъ,— получать не работая пріятне всего.
Съ этими словами онъ вошелъ въ сарай, вытащилъ изъ него красную машину.
При другихъ обстоятельствахъ Андерсъ не ползъ бы за словомъ въ карманъ, чтобы отвтить сыну, потому что если сынъ находилъ, что отецъ живетъ слишкомъ долго и только бременитъ собою землю, то и отецъ съ своей стороны превосходно зналъ, что если бы не его воля, сынъ бы до сихъ поръ работалъ на него въ качеств простого батрака. И относительно этихъ вопросовъ у нихъ подымался уже не разъ разговоръ. Нр сегодня старикъ не былъ расположенъ препираться изъ-за пустяковъ. Когда эта красивая машина завязнетъ въ пол, или лошадь откажется ее везти, или большія косы сломаются,— тогда старикъ вознаградитъ себя за все, что онъ до сихъ поръ терплъ. И когда онъ вышелъ въ поле и сталъ въ укромное мстечко, чтобы полюбоваться ожидаемымъ зрлищемъ, онъ чувствовалъ такую сильную радость, что забылъ и про утренній кофе, который не усплъ выпить.
Онъ горлъ нетерпніемъ увидть поскоре разршеніе мучившаго его вопроса. Андерсъ сталъ у изгороди, какъ разъ въ томъ мст, гд машину должны были пустить въ ходъ. Лошадь вовсе не казалась такою испуганною, какъ Андерсъ воображалъ. Она шевелила ушами каждый разъ, когда машина издавала звукъ, но, вообще, казалась спокойною, какъ будто все это не имло къ ней никакого отношенія.
— Вотъ удивительная лошадь, совсмъ не пугается, — замтилъ Андерсъ. Онъ не въ силахъ былъ дольше молчать. Языкъ говорилъ самъ собою.
Сынъ съ удивленіемъ посмотрлъ на отца.
— Я, конечно, испыталъ ее,— отвтилъ онъ.
Андерсъ смутился: какъ это ему не пришло раньше въ голову? И онъ ршилъ молчать, чтобы не портить себ радости торжества, которое раньше или позже должно было несомннно наступить.
Августъ все возился съ машиною. ‘Онъ приводитъ ее въ порядокъ’, подумалъ старикъ. И онъ отъ радости произносилъ мысленно самыя удивительныя клятвы. Но Августъ спокойно слъ и погналъ лошадь.
Никогда старый Андерсъ не видлъ ничего боле удивительнаго. Лошадь шла впередъ, освщенная яркими лучами солнца, а тимофеева трава падала вокругъ колесъ красной машины. Она падала съ обихъ сторонъ ея, между тмъ какъ восы подымались и опускались, всякій разъ попадая на нужное мсто. Большими, красивыми полосами ложилась скошенная трава, вслдъ за легкимъ экипажемъ. Все дальше и дальше подвигалась машина. Далеко у изгороди она обернулась и похала обратно, придерживаясь постоянно края. Теперь ее изъ за травы не было видно, и Андерсъ могъ только разглядть шляпу сына, которая то опускалась, то подымалась. Лугъ представлялъ красивое зрлище, но Андерсъ этого не замчалъ. Онъ стоялъ неподвижно и смотрлъ, какъ маленькій странный экипажъ съ своимъ пружиннымъ сидньемъ двигался, описывая большой кругъ. Съ каждымъ разомъ кругъ этотъ длался меньше, но по всему лугу лежала трава, срзанная ровными, плоскими снопами, и притомъ такъ близко къ земл, что ни одна коса не могла бы сдлать этого. Прошло нсколько часовъ, а Андерсъ все стоялъ и смотрлъ на кусочекъ поля, гд еще росла трава, и который выдлялся, точно островокъ на гладкой поверхности моря.
Но чмъ дольше Андерсъ стоялъ, тмъ больше оставляло его мужество, и когда солнце поднялось высоко, онъ, шатаясь, отправился домой, между тмъ какъ въ ушахъ его все еще раздавался шумъ работающей жатвенной машины.
Весь міръ представлялся ему въ другомъ свт съ тхъ поръ, какъ красная машина дйствовала, и онъ чувствовалъ всмъ своимъ существомъ, что старое время косъ миновало безвозвратно.
Въ своемъ домик онъ засталъ Грету, которая сидла и ждала его. На стол стояло сало, а картофель подогрвался въ печи.
— А что, пошла она?— спросила Грета.
— Чортъ его знаетъ, какъ это она можетъ идти,— отвтилъ Андерсъ, съ усталымъ лицомъ садясь за столъ.
— А я разв этого не говорила?— замтила старуха.
Но теперь Андерсъ серьезно разсердился.
— Держи языкъ за зубами!— закричалъ онъ, ударивъ кулакомъ по столу.— Ты говорила! Кой чортъ заботится о томъ, что ты тамъ говорила.
Грета замолчала, потому что она по опыту знала, что самый лучшій способъ прекратить ссору — это если одна изъ сторонъ замолчитъ. Но Андерсъ продолжалъ кричать, точно у него въ самомъ дл былъ поводъ сердиться. Онъ былъ такъ взбшенъ на машину, что гнвъ долженъ былъ непремнно найти себ исходъ. И такъ какъ жена его была одна у него подъ рукою, то на нее и обрушилась вся буря. Онъ говорилъ, не переставая, все время, пока лъ, и бранился такъ, что Грета пошла припереть дверь, изъ боязни, чтобы его словъ не услышали во двор.
Но когда онъ облегчилъ свое сердце и, наконецъ, замолчалъ, молчаніе его долго не прерывалось. А открывъ ротъ, онъ сказалъ только слдующее:
— Чортъ меня побери, если она не шла!
Цлое лто проходилъ Андерсъ, разсматривая, не развалится ли на части машина. Она казалась такою хрупкою, а между тмъ держалась, и когда жатва была кончена и машина поставлена въ сарай, гд она должна была отдыхать до слдующаго лта, Андерсъ заперся въ своемъ домик и пересталъ выходить на дворъ.
Казалось, жатвенная машина отняла вс силы у стараго Андерса. Онъ съ каждымъ днемъ все боле и боле слаблъ и подъ конецъ даже пересталъ заботиться о томъ, что получалъ на иждивеніе. Онъ молча принималъ то, что ему давали, никогда не интересуясь знать, справедливо ли съ нимъ поступаютъ или нтъ. А въ одинъ зимній день онъ легъ и умеръ въ своей комнат, и такъ какъ дти получили посл старика дворъ, то должны были справить ему хорошіе поминки…
Но когда стараго Андерса положили въ могилу, и кончилась суета, вызванная его погребеніемъ, Грета прошла къ себ и сда у окна съ библіею въ рукахъ, чтобы прочесть стихъ или два, раньше, чмъ наступятъ сумерки. Но дло у нея не спорилось. Мысли никакъ не могли сосредоточиться на печатныхъ буквахъ, и прежде чмъ она успла опомниться, она положила большую книгу на колни и устремила взоры на старую липу. На ней не видно было теперь ни одного листочка, а вокругъ ствола лежали сугробы снга, наваленные недавнею метелью. Голыя втви грозно подымались къ срому, небу, а маленькія втки сгибались подъ напоромъ втра. Грет пришло на мысль, что она прежде смотрла всегда на липу съ другой стороны. Она видла ее прежде, съ порога краснаго дома, черезъ дверь, липа была тогда гораздо ближе къ ней. Теперь же, когда она переселилась въ срый домикъ, стоявшій у каменной стны, липу было видно и съ этого мста, но здсь она не доставляла матушк Грет такого удовольствія. Такъ, какъ она ее видла прежде, она уже никогда больше не увидитъ ея, разв въ томъ случа, если зайдетъ къ дтямъ. Матушка Грета вздохнула и подумала, не пойти ли ей къ нимъ и сегодня вечеромъ. Но она тотчасъ прогнала эту мысль. Она не хотла, она боялась помшать имъ. И кром того ей казалось, что Августу будетъ непріятно, если она заплачетъ по отц.
Поэтому матушка Грета осталась сидть одна, и не замтила, какъ наступили сумерки, и какъ потемнло вокругъ большой липы и въ комнат.
Но вдругъ дверь открылась, и вошелъ Августъ. Грета была тронута. Она ужасно обрадовалась при мысли, что онъ вспомнилъ о ней, и въ волненіи не находила даже словъ, чтобы заговорить съ нимъ. Но когда Августъ слъ, и свчка была зажжена, матушка Грета поняла, что онъ пришелъ съ цлью переговорить съ нею о чемъ-то, и тотчасъ догадалась, что онъ хочетъ ей сказать.
— Отецъ умеръ,— началъ сынъ посл нкоторой паузы.
— Да,— отвтила Грета, вздыхая.
— Хорошо, что онъ умеръ,— сказалъ Августъ.— Онъ уже былъ старъ.
Матушка Грета ничего не отвтила на это. Она сжала губы и печально глядла передъ собою.
— Теперь вамъ придется получать половину содержанія,— продолжалъ Августъ спокойно.
— Конечно, — сказала успокоенная мать. Она боялась, чтобы сынъ не потребовалъ уменьшенія ея содержанія.
Сынъ просидлъ нсколько минутъ молча, въ раздумай. У него, очевидно, было еще что-то на ум, что не такъ-то легко было высказать.
Наконецъ онъ сказалъ:
— Видите ли что, мы подумали, — теперь, когда батюшка умеръ, у васъ здсь будетъ слишкомъ просторно. У насъ наверху стало страшно тсно съ тхъ поръ, какъ родилось столько дтей. Поэтому мы ршили, что вы, вроятно, не будете имть ничего противъ, если служанка будетъ приходить къ вамъ ночевать.
Матушка Грета не сразу отвтила. Ее задло за живое, что дти не хотятъ дать ей дожить спокойно въ своемъ домик, пока не наступитъ ея послдній часъ. Но она не желала выказать недовольства, а колеблясь, отвтила:
— Что же? Это можно.
— Да и для васъ лучше не быть одною на случай, если что-нибудь приключится съ вами,— прибавилъ Августъ.
Минуту спустя онъ ушелъ.
Если что-нибудь приключится! Онъ, конечно, ждетъ ея смерти. Да и ничего страннаго нтъ въ этомъ! Сначала онъ отдлался отъ старика, а теперь желаетъ, чтобы и старуха пошла тою же дорогою. Матушка Грета вздохнула, вспоминая, что и она сама думала такъ въ свое время.
Не весело жилось матушк Грет посл этого дня. У нея лично ничего не было, когда Андерсъ женился на ней: она бдною двушкою вошла въ богатый крестьянскій домъ и сдлалась его хозяйкою. Поэтому она не вправ была и ничего требовать, и понимала, что дти считаютъ милостивымъ даромъ то, что даютъ ей на содержаніе. Она была бдная старуха, живущая изъ милости у собственныхъ своихъ дтей, и они выдавали ей должное съ возрастающимъ недовольствомъ по мр того, какъ время шло, а она все жила и жида. Если бы Грета могла, она бы охотно пошла въ домъ бдныхъ.
Доживи старикъ Андерсъ до этого времени, онъ увидалъ бы, что если жатвенная машина шла хорошо, за то многое другое шло, чмъ дальше, все хуже и хуже. Августъ Сьегренъ заключилъ заемъ въ хорошія для хозяйства времена, часть этихъ денегъ онъ дйствительно употребилъ на улучшенія по хозяйству, и эта часть расходовъ доставляла теперь доходъ. Но вмст съ полученными деньгами возникло и желаніе лучше жить, а это желаніе привело въ свою очередь въ разнаго рода улучшеніямъ, къ покупк мебели, дорогихъ платьевъ и т. д. А часть денегъ, употребленная на такого рода расходы, не приносила ренты. Напротивъ того, банкъ требовалъ, чтобы за нихъ уплачивались проценты, и уплачивались въ точно опредленный срокъ.
Жизнь приняла совершенно другой характеръ: во всемъ двор появился оттнокъ роскоши, Августъ Сьегренъ поступалъ въ этомъ отношеніи совершенно такъ же, какъ поступали вокругъ него вс другіе. Благодаря общему повышенію жизненныхъ требованій, онъ не замтилъ риска, которому подвергался. То обстоятельство, что и вс другіе позволяли себ это, служило оправданіемъ для отдльнаго лица, всегда остается въ полной сил старая неправда, что мы не можемъ быть хуже другихъ, разъ мы такіе, какъ вс.
Между тмъ наступили тяжелые для земледльцевъ годы. Хлбъ страшно палъ въ цн, урожаи ухудшались годъ отъ году, трудно было одновременно поддерживать новый образъ жизни и уплачивать проценты въ банкъ. Недовольство и печаль воцарились въ дом. Чувство опасности и страхъ разоренія носились въ воздух, а Августъ Сьегренъ привыкъ жить въ полномъ спокойствіи, наслаждаясь прочностью своего положенія.
И Грета также не хотла умирать. Это была маленькая, худая женщина, сгорбившаяся подъ тяжестью лтъ, она все еще продолжала жить въ маленькомъ домик около каменной стны. Когда дла приходятъ въ безпорядокъ, сердце черстветъ, и Августъ Сьегренъ не принадлежалъ къ числу людей, которые особенно заботятся о томъ, чтобы быть всегда по отношенію ко всмъ справедливымъ. Пока все шло у него хорошо, онъ хотлъ жить такъ, чтобы не дать никому повода сказать о немъ что-либо дурное за глаза. Но теперь, когда въ карман у него становилось пусто, а виды на будущее все ухудшались, въ немъ стадо все сильне и сильне возбуждаться раздраженіе противъ этой старой женщины, точно онъ вынужденъ былъ отдать ей то, въ чемъ самъ нуждался. Его неудачи и ошибки, тяжелые годы, пережитые имъ, и уменьшившіеся доходы сдлали его раздражительнымъ, вспыльчивымъ, и всякій разъ, когда ему приходило въ голову, сколько онъ долженъ выплачивать матери, онъ чувствовалъ въ ней ненависть, которой не смлъ выразить, но которая становилась все сильне по мр того, какъ въ немъ росло сознаніе, что она ему въ тягость. Ему казалось даже, что мать сама должна понимать, какою тяжестью виситъ она у него на ше, и разъ она ничмъ не могла ему помочь, она должна была сама лечь и умереть. Похороны не такъ ужъ дорого стоили бы, по крайней мр, все было бы тогда кончено. Да, скоро дошло до того, что маленькое содержаніе, выдаваемое имъ матери, стало казаться ему настолько значительнымъ, что онъ сталъ приписывать ему свое затруднительное положеніе.
И вотъ онъ началъ мало-по-малу сокращать расходы на мать. Грета, бывшая обузой для хозяина дома, возбудила противъ себя и всхъ его домочадцевъ. Она не смла спорить, ограничивала свои потребности, довольствовалась тмъ немногимъ, что получала, и мало-по-малу привыкла меньше сть. Ей приходилось выслушивать столько непріятныхъ замчаній всякій разъ, когда она заговаривала о томъ, что должна была получать, что она предпочитала молчать и сидть голодною цлый день одиноко въ своей комнат, наблюдая за дымомъ, подымавшимся изъ трубы дома, гд готовили обдъ. Денегъ она не получала уже цлый годъ.
Однажды осенью, когда стало холодно, она вынуждена была пойти во дворъ, попросить топлива. Она пришла въ недобрый часъ. Оставалось всего нсколько дней до уплаты процентовъ въ банкъ. Августъ Сьегренъ собралъ все, что могъ, и теперь у него ничего не оставалось на зиму, которая скоро должна была наступить.
Старуха вошла и молча сла у двери. Невстка съ гнвомъ посмотрла на нее, а черезъ открытую дверь въ спальню доносился голосъ ея сына. Онъ сидлъ, бормоча про себя какія-то цифры. Внуки играли на полу. Но они выросли и понимали, что старуха въ тягость родителямъ, и ни одинъ изъ нихъ не подошелъ въ бабушк.
Старуха вздохнула. Она сама чувствовала, что лучше бы подождать до другого раза, но ей казалось такъ же трудно уйти, какъ и придти. Поэтому она предпочла переговорить сразу, чтобы не быть вынужденною возобновить свое посщеніе.
— Я хотла спросить, какъ мн быть съ топливомъ на этотъ годъ?— начала она.
Кристина не отвчала, а изъ спальни слышался только монотонный голосъ, считавшій цифры.
— Мн кажется, вы могли бы мн хоть отвтить,— сказала старуха.
— Батюшка,— сказала Кристина, — матушка пришла и хочетъ поговорить съ тобой о топлив.
Счетъ на минуту прервался. Затмъ голосъ продолжалъ прежнимъ монотоннымъ образомъ считать.
— Я могу и подождать,— сказала старуха, съежившись на своемъ стул, какъ бы отъ усталости. Вокругъ морщинистаго рта легло выраженіе гнва.
Скоро замолчалъ и голосъ въ спальн. Раздался звукъ запираемаго замка, звонъ ключей. Августъ вышелъ въ кухню и остановился среди комнаты.
— Что тутъ такое?— спросилъ онъ.
— А вотъ, говоримъ о топлив,— отвтила жена.
Грета подняла на него глаза, и ея лицо приняло испуганно вопросительное выраженіе, точно она боялась, что ей придется отказываться отъ самаго необходимаго.
— Дровъ у насъ совсмъ нтъ,— отвчалъ Августъ.— То немногое, что еще осталось, нужно для насъ самихъ.
Грета подавила гнвныя слова, просившіяся у нея на уста, и смиренно, точно умоляя о милости, отвтила:
— Теперь холодно, и мн нечмъ даже испечь картофель.
Августъ плюнулъ, онъ какъ бы задумался надъ тмъ, что ему отвтить.
— Говорятъ, что тотъ, кто ни на что больше не годенъ, годится для собиранія помета на пастбищ, — сказалъ онъ.
Маленькая старуха встала. Все ея хрупкое тло дрожало, лицо приняло злобное выраженіе въ то время, какъ она стояла, угрожая сыну своею худощавой рукою.
— Я не должна просить о томъ, на что имю право,— вскричала она,— потому что то, что я должна имть, то я и получу. Стоитъ мн только пойти къ кронфогту — и вы дадите мн дровъ и еще многое другое въ придачу.
Августъ Сьегренъ съ угрожающимъ видомъ двинулся въ мать. Глаза его вспыхнули гнвомъ.
— Не трогай меня!— закричала старуха.— Бей, бей, если смешь! Я тебя бить не буду! Но если бы я теб давала столько шлепковъ, сколько должна была давать, когда ты былъ маленькимъ, ты не стоялъ бы теперь здсь и не угрожалъ бы своей матери. Теперь я требую всего, а. требую денегъ за цлый годъ. Ты долженъ отдать мн все, что задолжалъ. Я не двинусь съ мста, пока не получу всего.
Не говоря ни слова, Августъ взялъ мать за плечи, покраснвъ отъ злости, вытолкнулъ на лстницу и заперъ за ней дверь.
Старая Грета простояла нсколько минутъ неподвижно. Ея губы произнесли нчто въ род проклятія, но ее сейчасъ же охватилъ смертельный ужасъ, вн себя отъ волненія, она отправилась домой и заперлась на ключъ. Посидвъ нсколько минутъ, она успокоилась, но тутъ ей вспомнились слова сына.
Собирать пометъ на пастбищ! Какъ самая бдная изъ женщинъ своего прихода, она должна была бродить по лугу и подбирать пометъ, чтобы потомъ топить имъ печь. Но ничего другого нельзя было и придумать. Она не смла еще разъ подымать съ сыномъ вопроса о топлив. Она выбросила картофель изъ корзины и вышла съ нею изъ дому.
Поспшно шла она мелкими шажками по дорог и свернула на боковую тропинку, ведущую черезъ паркъ. Много деревьевъ росло въ этомъ мст, березъ и дубовъ, и на ихъ пожелтвшихъ листьяхъ играли холодные лучи осенняго солнца. Верхушки деревьевъ шумли надъ ея головою, и по мр того, какъ она шла, гнвъ все съ большею и большею силою заговаривалъ въ ней. Здсь было не мало дровъ, но ни щепки не виднлось на земл, все было собрано и сложено въ дровник. Она не нашла для себя и щепочки.
А за деревьями виднлось пустынное и обширное пастбище, простиравшееся на много миль вдаль, въ глубин его выглядывалъ шпицъ церковной колокольни, возвышавшійся изъ-за лска.
Она оглянулась, пошла впередъ и начала свою работу. Наклоняясь надъ тощимъ дерномъ, она стала собирать пометъ, высушенный на солнц, и класть его въ корзинку. Большое пространство прошла она, переская во всхъ направленіяхъ пастбище. Но много было другихъ, побывавшихъ здсь, раньше ея. Чмъ дальше она шла, тмъ больше усиливалось ея раздраженіе, и она начала желать своимъ дтямъ зла.
Вдругъ она услышала голосъ, звавшій ее. Она подняла голову, и увидала передъ собою маленькаго старичка съ большою блою бородою и живыми, добродушными глазами.
— Здравствуйте, матушка Грета,— сказалъ онъ.— Такъ, вамъ приходится теперь ходить собирать по пастбищу?
Говорившій съ нею былъ крестьянинъ, который въ прежнее время часто посщалъ ея мужа. Онъ также жилъ на хлбахъ у своихъ дтей, и Грета часто видалась съ нимъ прежде. Но она никакъ не могла заставить себя сказать ему правду.
— Плохія настали теперь времена,— сказала она.
Было бы позорно для всего ея рода, если бы она разсказала откровенно, зачмъ ей приходится бродить здсь по пастбищу. Кровь бросилась ей въ голову. Какъ ей ни было тяжело, но никто не долженъ имть право говорятъ, что она ходитъ по приходу и осуждаетъ своихъ собственныхъ дтей. Поэтому она прибавила:
— Пометъ хорошо подмшивать къ дровамъ.
Старикъ стоялъ и смотрлъ на нее. Онъ лукаво улыбнулся.
— Я самъ живу на хлбахъ,— сказалъ онъ.— И я знаю, что это значитъ.
Грета подумала нсколько минутъ. Пріятно было бы поговорить по душ съ кмъ-нибудь. Но она опять вспомнила, что это можетъ бросить тнь на честь ея рода, и отвтила:
— Мн не на что жаловаться. То, что я должна получать, я получаю.
Старикъ посмотрлъ на нее недоврчиво.
— Вамъ, значитъ, хорошо живется, — сказалъ онъ и ушелъ.
Когда Грета наполнила свою корзину, она взяла ее въ руки и, тяжело ступая, отправилась домой.
Но въ ней пробудилось новое чувство. Она стала бояться, чтобы дти не сдлали ей зла. И каждый вечеръ, когда служанка являлась къ ней ночевать, старуха запирала дверь своей спальни на замокъ и спала одна.
Между тмъ дла Августа Сьегрена приходили все въ большее и большее разстройство. Долги увеличивались, въ одинъ прекрасный день они приняли такіе крупные размры, что ему пришлось продать дворъ со всмъ въ немъ находящимся.
Матушка Грета сидла въ день аукціона на порог своего домика и испуганными глазами глядла на толпу людей, ходившихъ взадъ и впередъ по двору, производя оцнку домашняго скарба, который долженъ былъ продаваться съ молотка. Она знала, что тотъ, кто купитъ дворъ, возьметъ на себя, вмст съ тмъ, и обязательство содержать ее, и что сна можетъ, не заботясь о насущномъ хлб, спокойно ждать смертнаго часа. Но если ей тяжело было жить у дтей, каково-то будетъ жить у чужихъ? Со страхомъ смотрла бдная старуха на людей, проходившихъ мимо нея, раздумывая, кому-то изъ нихъ придется принять на себя заботу о ней. Ей казалось, какъ будто на аукціон собираются выкрикивать ея имя и вызывать желающихъ ее купить.
Былъ ясный сентябрьскій день, и столъ для аукціона былъ поставленъ подъ старою липою. Аукціономъ заправлялъ звонарь прихода, веселый, толстый, краснощекій малый, извстный всему околотку и уже привыкшій къ такого рода дламъ.
Онъ стоялъ на стол съ молоткомъ въ рук и выкрикивалъ предлагаемые предметы. Для каждаго у него находилось какое-нибудь веселое замчаніе. Сначала онъ скупился на нихъ, потому что, когда собственникъ вынужденъ разставаться съ своимъ домомъ и землею, на аукціон царитъ всегда подавленное настроеніе. Но по мр того, какъ время шло, и напитки, которые потреблялись изрядно, разсевали печальное настроеніе толпы, аукціонъ принялъ боле веселый характеръ, звонарь, замтивъ измненіе въ расположеніи духа своихъ слушателей, и самъ нсколько пріободрился, и съ каждымъ ударомъ молотка его веселость увеличивалась, пока наконецъ собравшаяся вокругъ него толпа не начала хохотать и громко вскрикивать отъ удовольствія.
Какъ только Грета узнала, что дворъ будетъ продаваться съ аукціона, исчезъ и ея гнвъ противъ дтей. Все, что они длали ей дурного, было забыто, разъ имъ грозило разореніе, они и не могли поступать иначе. Имъ самимъ много приходилось терпть, и они, очевидно, хотли до послдней минуты скрыть отъ другихъ печальное положеніе своихъ длъ. Грет казалось даже, что она сама поступала несправедливо относительно своихъ дтей, и старалась теперь удлить имъ все, что могла, изъ своего маленькаго имущества.
Августъ Сьегренъ и его жена также начали относиться лучше къ матери съ тхъ поръ, какъ надъ ними стряслась бда. Какъ ни много приходилось имъ думать о собственныхъ длахъ, они не могли не понять, какъ дурно поступили относительно бдной старухи, и теперь, когда она не могла уже больше приносить имъ никакого убытка, не было и основанія косо смотрть на нее.
И вотъ матушка Грета сидла и смотрла, какъ все продавалось и переходило въ чужія руки. Хотя она давно уже не хозяйничала, но было же время, когда все это принадлежало ей, а многое изъ продаваемаго было пріобртено уже при ней. Но теперь все шло въ чужія руки: и старое бюро съ мдною отдлкою, и серебряныя ложки, и часы, стоявшіе въ парадной комнат, и лоханка, и красивыя чашки для кофе съ вензелями на нихъ, которыя дарились въ день ангела, и черное шелковое платье, лежавшее на дн сундука, и одностволка Андерса, и его рыболовные снаряды. Тяжеле всего было Грет, когда дло дошло до животныхъ. Между продаваемыми коровами были такія, которыхъ матушка Грета сама вскормила и воспитывала, еще когда он были телятами, и рзвились и прыгали на лугу. Он испуганно мычали, и мычаніе ихъ ножомъ рзало старое сердце матушки Греты. Ей казалось, что он плачутъ, потому что все такъ измнилось и носило такой унылый видъ.
Но старая Грета сидла и ждала собственно одного, и съ каждымъ часомъ мучившее ее безпокойство только усиливалось. Она хотла узнать, кто купитъ дворъ, и кому она сама будетъ теперь принадлежать. Указывали, какъ на покупателя, на одного стараго, богатаго, крестьянина. Онъ вс эти послдніе дни рыскалъ по двору, заглядывалъ въ каморки и конюшню, копалъ землю на пол и изслдовалъ домъ съ погреба до чердака. Онъ побывалъ и въ маленькомъ домик старухи Греты. Молча, въ страх стояла она подъ своею низкою кровлею, пока богатый крестьянинъ осматривалъ ея жилище.
Это былъ большой, коренастый малый съ спиною, шириною въ дверь. Про него говорили, что онъ страшно богатъ, но еще боле скупъ. Разсказывали, что онъ самый крутой хозяинъ въ цломъ околотк, и что если его усадьба нсколько лтъ тому назадъ сгорла, такъ это потому, что онъ самъ поджегъ ее или подговорилъ кого либо другого сдлать это. По крайней мр, съ этого времени началъ онъ богатть. Впрочемъ, разговоры объ этомъ давно уже успли умолкнуть, никто не говоритъ о вчерашнемъ снг. Богатый Магнусъ Бенгтссонъ былъ одинъ изъ тхъ людей, съ которыми непріятно вступать въ пререканія.
Его большая фигура приблизилась между тмъ къ аукціонному столу, какъ только кончилась продажа движимости, наступила пауза, въ это время многіе отошли отъ стола изъ чувства уваженія, которое толпа всегда питаетъ къ людямъ, длающимъ крупныя дла. Только четверо, пятеро изъ самыхъ состоятельныхъ крестьянъ остались подъ липою.
Маленькій звонарь выпрямился и прокричалъ: дворъ! На этотъ разъ онъ не прибавилъ никакого остроумнаго замчанія. Онъ былъ очень серьезенъ, и его круглое, красное лицо приняло дловое, сосредоточенное выраженіе.
Грета также встала и приподнялась на цыпочки. Подобно тому, какъ крыса высматриваетъ изъ своей дыры, чтобы увидть, можно ли ей выйти или нтъ, ея маленькіе, внимательные глаза оглядывали небольшую кучку людей, группировавшуюся вокругъ стола. Звонарь громко назвалъ оцночную сумму, но молчаніе не прерывалось. Крестьяне глядли другъ на друга, но никто изъ нихъ не ршался первый начать. Звонарь сбавилъ сто риксдалеровъ. Но опять никто не двинулся. Магнусъ оглядывалъ поперемнно то одного, то другого изъ своихъ соперниковъ, но не раскрывалъ рта. Звонарь сбавилъ еще сто риксдалеровъ, и наконецъ маленькій, худой старикъ произнесъ: ‘идетъ’.
Лицо Греты просвтлло. Говорившій былъ хорошій, добрый человкъ, котораго она давно уже знала.
Но Магнусъ Бенгтссонъ сейчасъ же набавилъ пятьдесятъ риксдалеровъ. И вотъ крестьяне начали одинъ передъ другимъ набавлять кто пять, кто десять риксдалеровъ. Магнусъ Бенгтссонъ слъ на скамейку подъ липою, точно чувствуя себя дома. Онъ прислушивался къ раздававшимся голосамъ, и какъ только кто-либо длалъ надбавку, тотчасъ прибавлялъ съ самодовольною увренностью, подбивавшею другихъ еще больше возвышать цну.
Старуха съ возрастающимъ страхомъ слдила за объявленіемъ суммы и за надбавками. Ей казалось, что невыносимая тяжесть сдавливаетъ ей грудь, когда она стояла одинокая среди этой толпы людей, изъ которой никому не было до нея никакого дла. А между тмъ все ея дальнйшее существованіе зависло отъ того, кто получитъ дворъ. Для другихъ этотъ вопросъ не могъ имть такого важнаго значенія. Даже тотъ, кто собирался купить дворъ, не могъ слдить съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ за торгомъ, какъ эта старая женщина, живущая на хлбахъ, которая стояла въ сумеркахъ въ углу двора, ожидая ршенія своей судьбы.
Наконецъ молотокъ громко ударилъ въ послдній разъ по столу — и старуха опустилась на порогъ, пораженная, закрывая лицо руками. ‘Магнусъ Бенгтссонъ’, прокричалъ звонарь. По щекамъ матушки Греты текли слезы, но она забыла про нихъ и ни о чемъ не думала больше. Народъ сталъ расходиться, никто не обращалъ вниманія на плачущую старуху.
— Это та старуха, что живетъ на хлбахъ,— замтилъ кто-то.
Наконецъ во двор, перемнившемъ хозяина, воцарилось глубокое молчаніе.
Но старуха не замчала этого. Слезы ея продолжали течь, и она все сидла на одномъ и томъ же мст, съ головою, опущенною на худыя, морщинистыя руки. Бдругъ она вздрогнула. Ей точно во сн показалось, что кто-то заговариваетъ съ нею и, поднявъ голову, она увидла передъ собой богача Магнуса Бенгтссона, толстый и высокій, заложивъ руки въ карманы, стоялъ онъ передъ ней.
— Разв ты не слышишь, что съ тобою говорятъ?— сказалъ онъ.
Грета встала и вытерла, насколько могла, свои мокрыя щеки.
— Отчего ты ревешь?— спросилъ крестьянинъ, не получивъ отъ старухи отвта на свой вопросъ.
— Тяжело мн все это,— отвтила Грета и снова заплакала.
— Гм! Да! Конечно, тяжело, — подтвердилъ Магнусъ Бенгтссонъ.— Теперь ты будешь жить у меня, пока не отправишься на тотъ свтъ.
— А этого, врно, не долго придется ждать,— прибавилъ онъ. Съ тмъ Магнусъ Бенгтссонъ и ушелъ, сказавъ, что придетъ на другой день.
Новые люди поселились во двор, именно крестьянинъ, взявшій его въ аренду у хозяина. Новые люди принесли съ собою и новые порядки, и все сдлалось чужимъ для Греты. Никто, положимъ, не жилъ въ ея домик. Но отъ этого ей было не легче. Ей казалось, что она стоитъ поперекъ дороги у всхъ, и она молила каждый вечеръ Бога, чтобы онъ скоре послалъ ей смерть. Двадцать лтъ прошло уже съ тхъ поръ, какъ она стала жить на хлбахъ, а Богъ, всегда такой милостивый, не желалъ принять къ себ старой женщины, которая никому уже не могла доставить радости, а напротивъ того, всмъ мшала, всмъ надодала. Но у Господа свои пути, думала старая Грета. По крайней мр, священникъ какъ-то разъ сказалъ ей это, а кому же знать, какъ не ему.
Однажды ночью Грет приснилось, что къ ней пришла смерть, въ вид громаднаго скелета, влзшаго въ окно. Его глаза горли, точно угольки, и онъ наклонилъ свою косу надъ постелью, на которой она лежала. Тутъ Грета начала во сн горячо молить Бога, чтобы онъ избавилъ ее отъ смерти, и, проснувшись, отъ души поблагодарила Господа, что это былъ только сонъ.
Но Грета никакъ не могла сойтись со всми этими новыми людьми, поселившимися въ ея прежнемъ дом, и подобно тому, какъ она прежде боялась своихъ дтей, она начала теперь бояться ихъ. Магнусъ Бенгтссонъ устроилъ такъ, что содержаніе ей выдавалъ арендаторъ, и Грета вскор замтила, что онъ относится къ ней далеко не дружелюбно. Она и ему была въ тягость, всмъ людямъ была она въ тягость.
А смерть все не приходила. Еще много лтъ видла Грета, какъ распускалась весною липа и какъ падали осенью ея листья. И ей самой пришлось читать въ газетахъ о себ, какъ о необыкновенно древней старух.
Старая Грета вообразила, что это печатается въ упрекъ ей, и что въ газет сказано, что ей слдовало умереть уже много-много лтъ тому назадъ.