(Профессора Макса Мюллера *).
(The Contemporary Review, іюнь 1886 г.).
‘Веймаръ, 26 октября 1824 г.
‘I. В. Гте’.
‘М-ру Томасу Карлейлю, Эдинбургъ.
’22 декабря 1829 г.
‘Русская Мысль’, No 1, 1887
Гете и Карлейль, Мюллер Макс, Год: 1886
Время на прочтение: 34 минут(ы)
*) Рчь, произнесенная знаменитымъ ученымъ при открытіи Гетевскаго общества въ Лондон. Прим. переводч.
Англійское Гтевское общество, которое мы открываемъ сегодня, было основано съ тою цлью, чтобы поощрять и распространять изученіе произведеній я мыслей Гте. Мы собрались здсь не для того только, чтобы поклониться поэтическому генію Гте и назвать каждую строчку, написанную имъ, великою, прекрасною и божественною. Подобное рабское обожаніе недостойно Гте и было бы равно недостойно нашего общества. Миновало время, когда Гте проповдывался, какъ юное Евангеліе, пришелъ, повидимому, конецъ и той пор, когда онъ подвергался насмшкамъ и проклятіямъ. Мы думаемъ, что настало время изучать его, и изучать его серьезно, критически, исторически. Если поклоненіе вообще умстно, то мы не можемъ воздать лучшаго и боле истиннаго поклоненія отлетвшему духу истинно-геніальныхъ людей, какъ пытаясь постигнуть въ совершенств мысли, которыя они намъ завщали. Такое изученіе даруетъ имъ ихъ истинное безсмертіе,— больше того: оно доказываетъ, что ихъ духъ никогда не умретъ и никогда не можетъ умереть.
И никогда не было эпохи, когда казалось боле необходимымъ, чтобы духъ Гте продолжалъ жить среди насъ, будь то въ Германіи или въ Англіи, какъ теперь, когда международныя отношенія руководящихъ странъ Европы сдлались хуже, чмъ у африканскихъ дикарей, когда національная партійность грозятъ омрачить всякій мудрый совтъ и погасить вс человческія симпатіи, когда люди цнятся уже не по своему внутреннему достоинству, а по своему случайному богатству, когда философія, въ своемъ истинномъ смысл, какъ страстная любовь къ мудрости и истин, почти забыта, когда религія сдлалась сухою костью богословскаго раздора, и ничего нельзя назвать истиннымъ, честнымъ, чистымъ, прелестнымъ или высокимъ, не вызывая улыбокъ и насмшекъ тхъ, которые провозглашаютъ себя мудрйшими въ своемъ поколніи. Общій взглядъ на жизнь до того исказился у насъ, что мы едва вримъ своимъ глазамъ, когда обращаемъ взоры на жизнь, удовлетворявшую, не боле сотни лта тому назадъ, желаніямъ такихъ людей, какъ Лессингъ, Виландъ, Гердеръ, Шиллеръ и Гте. Жизнь въ Германіи въ то время представляла то, что самъ Гте называлъ idyllisch {См. соч. Гте (1833 г.), т. XLIX, стр. 132.}, то же слово, безъ сомннія, что и англійское idyllic, но имющее свой собственный, особенный ароматъ. Должна, въ которой жили эти поэты, была тсна, дома ихъ были малы, ихъ пища проста, но сердце ихъ было обширно, умъ ихъ парилъ высоко, изъ симпатіи обнимали весь міръ. Они знали блаженство laetae paupertatis, веселой бдности и высокихъ цлей. Какъ Гте пишетъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Карлейлю: ‘Мы тогда помышляли лишь о борьб, никто не думалъ требовать наградъ, но заботился лишь о томъ, чтобъ заслужить ихъ’ {Говоря о своей переписк съ Шнадеромъ, Гте пишетъ Карлейлю (26 іюля 1829 г.): ‘Mgen sie Ihnen als Zauberwagen zu Diensten stehen, um sich in die damalige Zeit in unsere Mitte zu versetzen, wo es eine unbedingte Strebsamkeit galt, wo Niemand zu fordern dachte und nur zu verdienen bemht war. Ich habe mir die vielen Jahre her den Sinn, das Gefhl jener Tage zu erhalten gesucht, und ich glaube, es soll mir fernerhin gelingen’.}. Мысль о наживаніи денегъ ради денегъ, повидимому, никогда не смущала ихъ. Политика, занимала въ дйствительности очень мало мста въ ихъ насущныхъ интересахъ, и даже государственные люди по профессіи не навязывали сбояхъ мнній всему свту, подобно тому, какъ адвокатъ не сталъ бы постоянно говорить о ссорахъ и тяжбахъ своихъ кліентовъ или Bpato — о неосторожностяхъ и недугахъ своихъ больныхъ. Многимъ жизнь въ Веймар во времена Гте можетъ казаться провинціальной, узкой, педантической, мелкой, но, однакожъ, я сомнваюсь, достигало ли когда-нибудь во всемірной исторіи общество, въ лучшемъ смысл этого слова, большей олимпійской высоты и наслаждалось ли оно когда-либо боле баснословнымъ богатствомъ, чмъ въ начал нашего столтія, въ маленькой долин Ильма. Если вы хотите измрить исполинскій ростъ Гте, отправьтесь въ Веймаръ и посмотрите на маленькій городокъ, маленькую улицу, маленькій домикъ, маленькія комнаты, въ которыхъ онъ жилъ. Въ Веймар было тогда около 10,000 жителей, въ Лондон въ настоящее время почти 1.000,000. Но какъ 4.000,000 относятся къ 10,000, таково было интеллектуальное богатство Гтевскаго Веймара въ сравненіи съ тмъ, что мы могли, бы найти теперь, если бы перешарила вс наши клубы и вс наши дворцы. Что касается меня, если только время позволяетъ мн лишній разъ погрузиться въ Гте, Шидлера, Гердера, Виланда, Лессинга, включая и Жанъ-Поля,— для меня это то же, что окунуться съ головой въ море по окончанія знойнаго дня, это, въ одно и то же время, омовеніе, освженіе, совершенное возрожденіе. И то же, что чувствую я, испытаютъ при этомъ и вс другіе, утомившіеся зрлищемъ безумія и тщеславія настоящей эпохи. Часъ, проведенный отъ времени до времени съ Гте, оживитъ нашу вру въ идеалы, подвергающіеся такому осмянію, заставитъ насъ помнить о нашемъ общемъ родств по человчеству, устремитъ наши взоры за облака, планеты и кометы, къ тмъ неподвижнымъ звздамъ, которыя хотя, быть можетъ, и безполезны для освщенія нашихъ улицъ, но озаряютъ, тмъ не мене, нашъ умъ, открывая ему небеса надъ небесами, и, среди жестокихъ жизненныхъ бурь, остаются все же нашими единственными врными руководителями, помогающими намъ храбро направлять наше судно на встрчу втрамъ и волнамъ къ безопасной пристани.
Въ чемъ же заключались идеалы Гте? Я не столь легкомысленъ, чтобы попытаться представить вашимъ очамъ этотъ духъ во всей его полнот — этого старца въ мантіи, котораго не могла бы вызвать своими заклинаніями никакая Эндорская волшебница. Многосторонній (vielseitig) какъ часто повторяли, прилагательное, принадлежащее Гте по такому же праву, по какому почтенный (venerable) принадлежитъ Виду, разсудительный (judicions) — Гукеру. Я ограничу на ныншній день свои замтки однимъ только изъ его идеаловъ,— идеаломъ, который онъ лелялъ съ необычайнымъ благоговніемъ, особенно въ теченіе послднихъ лтъ своей жизни, и за который его соотечественники чаще порицали его, нежели восхваляли. Я имю въ виду его космополитическія симпатіи и, въ частности, его постоянныя стремленія къ тому, что онъ называлъ Welt-Literatur, всемірною литературой. Вы знаете, до какой степени эта идея, эта мечта, какъ назовутъ ее мудрецы, наполняла мысля Гте. Когда онъ писалъ свое предисловіе къ нмецкому переводу Life of Schiller (жизнь Шиллера) Карлейля, года за два до своей смерти, онъ качалъ съ изложенія своихъ собственныхъ мыслей о томъ, что онъ понималъ подъ словомъ всемірная литература.
‘Многіе,— говоритъ онъ {Сочиненія Гте, т. XLVI, стр. 283.},— толковали въ теченіе нкотораго времени о ‘всемірной литератур’, и не безъ основанія, такъ какъ вс націи, потрясенныя ужаснйшими войнами и затмъ вновь предоставленныя каждая самой себ, не могли не замтить, что имъ приходилось наблюдать и воспринимать много страннаго и ощущать то тамъ, то здсь нкоторыя умственныя потребности, до той поры имъ неизвстныя. Отсюда возникло сознаніе собственныхъ отношеній, и между тмъ какъ ране люди жили особнякомъ, теперь они почувствовали въ душ своей возростающее желаніе быть принятыми въ боле или мене свободное умственное общеніе со всмъ міромъ. Это движеніе продолжалось лишь короткое время, однакожъ, довольно долго для того, чтобъ обратить на себя вниманіе, такъ что мы можемъ извлечь изъ него насколько возможно скоре, какъ и изъ матеріальныхъ торговыхъ сношеній, и пользу, и удовольствіе’.
При вид того, какъ Гте слдилъ за ростомъ всякой литературы, не только англійской, французской, итальянской, испанской, но сербской, чешской, литовской, ново-греческой, шведской, даже персидской, арабской, санскритской а китайской, и старался узнать то, чті’ истинно и прекрасно въ каждой изъ нихъ,— при вод этого испытываешь настоящее наслажденіе въ нашъ вкъ, когда большинство критиковъ воображаютъ, что ихъ главный долгъ открывать въ каждомъ произведеніи искусства не хорошее, а дурное. Когда мы читаемъ Гте, то совершенно странно звучатъ для насъ выраженныя по-нмецки самыя горячія похвалы французской и англійской литератур, между тмъ какъ въ настоящее время ни одна нмецкая газета, ожидающая указанія свыше, не осмлилась бы сказать добраго слова о Виктор Гюго или о Теннисон. Урокъ, который желалъ преподать Гте, заключался въ томъ, что истинный поэтъ, истинный философъ, истинный историкъ принадлежитъ не одной только стран, но всему міру. Онъ принадлежатъ не только настоящему, равнымъ образомъ прошедшему и будущему. Мы обязаны большею частью того, что мы есть и что мы имемъ, тмъ, которые жили раньше насъ, и въ нашихъ рукахъ покоятся судьбы тхъ, которые будутъ жить посл насъ. Съ сознаніемъ этой-то всеобщей отвтственности и въ этомъ-то всеобъемлющемъ дух долженъ совершаться, по мысли Гте, высшій умственный трудъ. Благодаря общенію съ прошедшимъ и будущимъ и симпатіи ко всему міру, достигъ онъ самъ своихъ величайшихъ тріумфовъ.
И почему же этотъ идеалъ всемірной литературной республики долженъ быть названъ мечтой? Какъ бы то ни было, это мечта, которую питали задолго до Гте. Это мы въ послднія четыре столтія сдлались такими ограниченными, такъ исключительно національными. Приблизительно за четыреста лтъ до нашего времени вс истинно-великіе писатели писали для міра, а не для одной своей маленькой страны. Боле того, я осмливаюсь сказать, что нкоторыя изъ идей, которымъ Гте далъ такое мощное выраженіе и которыя часто назывались утопическими, волновали боле или мене сознательно умы самыхъ раннихъ писателей, когда они впервые брались за рзецъ, чтобы начертать на стнахъ храмовъ и пирамидъ то, что они думали и что длали въ свое кратковременное пребываніе на земл. Для насъ — писать сдлалось привычкой. Но почему люди впервые начали писать и воздвигать памятники, которые, какъ они надялись, должны были быть вчными?
Я думаю, что тотъ же пробуждавшійся духъ общечеловческой симпатіи, который проповдывалъ Гте, то же благоговніе къ миновавшему прошедшему, та же вра въ не наступившее еще будущее побудили великія историческія націи міра положить первыя основанія того, что мы называемъ теперь литературой, и что было для нихъ всемірною литературой, насколько они могли осуществить ее. Когда мы смотримъ на египетскіе памятники, украшенные чудными іероглифическими надписями, когда мы разглядываемъ дворцы Вавилона и Ниневіи, какъ бы расшитые клинообразными письменами, мы можемъ признать уже тамъ начала всемірной литературы. Эти древніе египетскіе и вавилонскіе писатели думали не только о своемъ собственномъ времена и о своей родной стран, когда старательно вырзывали свои первобытные архивы: они думали о насъ. Они вровали въ будущее человческой расы и,— назовите это слабостью или силой,— они желали оставить о себ память въ тхъ, которые должны были явиться посл нихъ.
Такое врованіе въ потомство обозначаетъ, конечно, новый періодъ роста человческаго ума, оно возвщаетъ зарю новой жизни. Сначала человкъ живетъ только для настоящаго, изо-дня въ день, изъ году въ годъ. Первый дйствительный шагъ впередъ, это — уваженіе къ прошедшему, насколько онъ знаетъ его, поклоненіе предкамъ, врованіе въ ихъ постоянное существованіе и даже въ ихъ власть его награждать я наказывать. За этимъ врованіемъ въ отдаленное прошедшее слдуетъ врованіе въ отдаленное будущее, и изъ сочетанія этихъ двухъ врованій возникаетъ въ нашихъ сердцахъ первое чувство человчности, убжденіе въ томъ, что мы связаны неразрывными узами съ тми, которые жили раньше насъ и которые явятся посл насъ, что мы составляемъ на земл одну всемірную семью. Подобно тому, какъ эти чувства возрастаютъ медленно и постепенно въ нашемъ собственномъ сердц, точно такъ же они потребовали продолжительныхъ періодовъ развитія въ исторіи міра, по среди наиболе одаренныхъ расъ они заявили свое могущественное вліяніе въ очень раннее время.
Посмотримъ, прежде всего, на египтянъ, которые, какъ мн кажется, сохранили сознаніе самаго отдаленнаго, почти неизмримаго прошедшаго. Они украшали свои храмы надписями не для одного только своего удовольствія. Они имли ясное понятіе о прошедшемъ и будущемъ того міра, въ которомъ жили, и такъ какъ они дорожили воспоминаніями прошедшаго, точно такъ же они желали оставить но себ память въ неизвстныхъ поколніяхъ въ грядущія времена. Біографическая надпись Ламеса, морскаго военачальника при восемнадцатой династіи, относится, какъ говорить Шампольонъ, ‘ко всей человческой рас’ (t’et-а en-ten ret neb, loquor vobis hominibus omnibus). Одинъ памятникъ въ Лувр (А. 84) гласитъ: ‘Я говорю съ вами, которые явитесь чрезъ милліонъ лтъ посл моей смерти’.
Это надписи частныхъ лицъ. Цари, естественно, еще боле заботятся о томъ, чтобы потомство и весь міръ узнали объ ихъ подвигахъ. Такимъ образомъ, Сишакъ I, завоеватель удея, молятъ въ одной изъ своихъ надписей въ Сильсилис: ‘Милостивый владыка мой, Аммонъ, даруй жизнь словамъ моимъ на сотни тысячъ лтъ’.
Великій папирусъ Гарриса, повствующій о пожертвованіяхъ Рамзеса III въ египетскіе храмы и, вмст съ тмъ, о нкоторыхъ политическихъ событіяхъ, былъ написанъ съ тою цлью, чтобы выставить передъ ‘богами, людьми, теперь живущими и не родившимися поколніями (hamemet) множество добрыхъ длъ и доблестныхъ подвиговъ, которые онъ совершалъ на земл, какъ великій царь Египта’ {Я долженъ благодарить г. Лепажъ-Ренуфъ, достойнаго преемника Dr. Брча въ Британскомъ музе, за эти надписи и множество подобныхъ имъ, найденныя между египетскими древностями.}.
Каковы бы ни были другія, высокія или низменныя побужденія, вліявшія на авторовъ этихъ іероглифическихъ надписей, однимъ изъ нихъ была, безъ сомннія, ихъ любовь къ человчеству или страхъ предъ человчествомъ, ихъ смутное убжденіе, что она принадлежатъ къ рас, которая вчно будетъ наполнять землю и съ которой они связаны нкотораго рода нравственною отвтственностью. Они писали для міра, я въ этомъ смысл называю я ихъ писанія первыми зародышами всемірной литературы.
И какъ было въ Египт, такъ было и въ Вавилон, Ниневіи и Пepсіи. Когда жители береговъ Евфрата и Тигра узнали, что ничто не общаетъ быть вчнымъ, что огонь и вода разрушать дерево и камень, даже серебро и золото, тогда они взяли глины и засушили ее и спрятали цилиндры, покрытые клинообразными надписями, въ основанія своихъ храмовъ, такъ, чтобы даже по разрушеніи этихъ храмовъ и дворцовъ будущія поколнія могли читать исторію прошедшаго. И талъ, въ этихъ безопасныхъ тайникахъ, эта цилиндры была найдены чрезъ три тысячи лтъ, не попорченные водой, не поврежденные опіемъ, и выполнили ту самую цль, для которой они предназначались,— принесли намъ живую всть, которую желали передать намъ, своимъ отдаленнымъ потомкамъ, древніе властителя Халдеи.
Часто эти надписи оканчиваются проклятіями тмъ, кто осмлятся исказить или уничтожить ихъ.
Въ Хорсабад, внутри самаго города, былъ найденъ большой каменный ящикъ, заключавшій въ себ нсколько надписанныхъ дощечекъ изъ различнаго матеріала: одна дощечка была золотая, одна серебряная, другія изъ мди, свинца и олова, шестой текстъ былъ вырзанъ на алебастр, а седьмой документъ написанъ на самомъ ящик. Вс они напоминаютъ объ основаніи города знаменитымъ царемъ, обыкновенно называемымъ Саргономъ, и кончаются проклятіемъ: ‘Если кто исказитъ дла рукъ моихъ, разрушитъ мои постройки, низвергнетъ стны, воздвигнутыя мною, да будутъ имя и племя его изгнаны изъ страны Ассуромъ, Ниниломъ, Раманомъ и великими богами, тамъ обитающими, и да будетъ онъ брошенъ, связанный, къ ногамъ своего врага!’ {Rawlinson: ‘Inscription of. Behistiun’, стр. 36.}.
Знаменитая надпись Бегистуна, служащая вчнымъ напоминаніемъ побдъ Дарія и еще боле славной побды сэра Генри Раулинсона, помщалась высоко на каменной стн, гд никто не могъ коснуться ея, и лишь немногіе могли ее читать. Она была написана по на одномъ персидскомъ язык, не для однихъ персовъ, но на трехъ нарчіяхъ — арійскомъ, семитическомъ и туранскомъ, для того, чтобъ эти три народа, три націи и три языка могли вс читать и помнить о могущественныхъ подвигахъ Дарія Ахеменида, царя царей. И когда все кончено и все сказано, Дарій, царь, прибавляетъ: ‘Да будетъ извстно теб то, что было сдлано мною, талъ — всенародно, для того, чтобы ты не утаивалъ. Если ты объявишь міру эту таблицу, Ормуздъ будетъ теб другомъ, и да будетъ потомство твое многочисленно и жизнь твоя долга. Но если ты утаишь эту лтопись, о теб самомъ не будутъ повствовать. Да будетъ Ормуздъ врагомъ твоимъ, и да будешь ты бездтенъ!’ {Z. Ragozin. ‘Chaldea’, стр. 116.}.
Мн кажется, что такія слова были написаны въ предвдніи всемірной литературы. И ютъ же духъ можно прослдить въ Греціи, Рим и иныхъ мстностяхъ.
Когда укидидъ пишетъ свою исторію пелопонезской войны, онъ оглядывается на прошедшее и смотритъ впередъ въ будущее и тогда заявляетъ съ полною увренностью свое убжденіе въ томъ, что его книга будетъ жить вчно, что она будетъ учить грядущія поколнія не только тому, что было, но и тому, что можетъ еще произойти, что она должна быть , вчнымъ владніемъ.
Немногіе историки отважились бы теперь говорить въ этомъ род, даже изъ числа тхъ, которые пишутъ свои сочиненія здсь, въ Лондон, центральномъ город всего міра, имя за собою вс воспоминанія двухъ тысячелтій. Но римляне унаслдовали тотъ же духъ. Вс мы восхищаемся Гораціемъ, но было много поэтовъ, подобныхъ ему, и до, и посл него, и онъ долженъ былъ имть значительную долю самосознанія и твердую вру въ будущія судьбы Рома и римской литературы, чтобы закончить свои оды словами: ‘Exegi monumentum aere perennins’.
Воздвигъ я памятникъ вчне тли прочной
И зданій царственныхъ превыше пирамидъ:
Его ли дкій дождь, ни аквилонъ полночный,
Ни рядъ безчисленный годовъ не истребитъ.
Нтъ, я не весь умру… ***)
*) Переводъ Фета. Максъ Мюллеръ цитируетъ слдующій переводъ сэра Теодора. Мартина:
‘I have built a monument than bronze more lasting,
Soaring more bigh than royal pyramide,
Which nor the stealthy gnawing of the rain-drops,
Nor the vain rush of Boreas shall destroy,
Nor shall it pass away with the unnumbered
Series of ages and the flight of time —
I shall not wholly die’.
Если даже мы обратимся къ средневковой литератур, то и тамъ встртимъ мало слдовъ національной исключительности. Единственнымъ литературнымъ языкомъ былъ латинскій: это былъ языкъ церкви, языкъ закона, языкъ дипломатіи, я то, что писалось на этомъ язык, долженъ былъ понимать весь цивилизованный міръ. Слдовательно, всемірная литература, столь далекая отъ области современныхъ мечтаній, была однимъ изъ древнйшихъ историческихъ фактовъ. Не ране одиннадцатаго и двнадцатаго столтій возникли національныя литературы и, какъ нкогда въ земл Сенаарской, произошло смшеніе человческихъ языковъ, такъ что люди перестали понимать другъ друга. Это разсяніе литературъ имло свои выгоды, оно увеличило богатство я разнообразіе европейской мысли. По оно имло и свои опасности. Оно раздлило величайшихъ мыслителей міра и, такомъ образомъ, замедлило побду многихъ истинъ, которыя могутъ восторжествовать не иначе, какъ соединенными усиліями всей человческой расы. Оно породило, кром того, нкоторое мелкое самодовольство среда поэтовъ, полагавшихъ, что они могутъ принимать одобреніе своей родной страны, какъ окончательный приговоръ міра. Многіе писатели раньше Гте протестовали противъ этого провинціализма или націонализма въ литератур. Шиллеръ провозглашалъ, что поэтъ долженъ быть гражданиномъ не только своей страны, но своего времени. Не Гте первый далъ мощное выраженіе этимъ стремленіямъ къ всемірной литератур. Гте не былъ такимъ мечтателемъ, чтобы врить въ спорое наступленіе всемірнаго языка, хотя даже эту мечту питали люди съ гораздо боле сильнымъ умомъ, чмъ предполагаютъ ихъ насмшливые критики. Гте принималъ міръ какъ онъ есть, по старался возможно лучше имъ пользоваться. То, къ чему онъ стремился, это — родъ умственнаго обмна. Каждая страна должна была производятъ то, что она можетъ производить всего успшне, и гавани каждой страны должны были бы привтствовать умственный товаръ, изъ какой бы части свта онъ ни присылался. Нкоторые предметы, безъ сомннія, въ особенности въ поэзіи, всегда были бы предоставлены лишь для домашняго потребленія, по великіе поэты и великіе мыслители не должны было бы никогда забывать, что они принадлежатъ ко всей человческой рас и что чмъ выше цль, тмъ сильне стремленіе и тмъ славне торжество.
Если вы обратите вниманіе на многочисленныя мста его сочиненія, особенно посмертныя, то вы легко замтите, что хотя симпатіи Гте были очень универсальны, однакожь, его самое сильное влеченіе было въ сторону Англіи. Разв не былъ онъ вскормленъ въ своей юности Шекспиромъ, у котораго и впослдствіи черпалъ подкрпленіе? Разв сэръ Вальтеръ-Скоттъ не былъ его любимою пищей въ позднйшіе годы? Разв поэзія лорда Байрона не возбуждала его даже въ старости до какого-то диирамбическаго энтузіазма? И Арглія въ это время отвчала съ одинаковою теплотой на сочувственное отношеніе Гете. ‘Строчка за строчкой,— какъ выразился одинъ знаменитый писатель въ Эдинбургскомъ Обозрніи 1850 г.,— строчка за строчкой, доктрина за доктриной, сочиненія Гте проникли въ англійскую литературу, и онъ съ такимъ же правомъ можетъ быть причисленъ къ отцанъ настоящаго образованнаго поколнія англичанъ, какъ, нашъ родной Гиббонъ, или Джонсонъ, или Вордсвортъ’.
Ни одинъ эпизодъ, однакожь, изъ послднихъ лтъ жизни Гте не представляетъ столько поучительнаго относительно его стремленій ко всемірной литератур, какъ его дружба съ Карлейлемъ. Карлейль, какъ вы, быть можетъ, помните по краснорчивымъ томамъ м-ра Фрауда, выучился нмецкому языку единственно съ помощью грамматики и словаря, потому что чувствовалъ потребность увидть собственными глазами, что такое были въ дйствительности эти люди, Шиллеръ и Гте,— имена, возбуждавшія въ это время, какъ онъ говорятъ намъ, столь же неопредленныя и чудовищныя представленія, какъ слова Горгола и Химера. Первыя задачи, которыя онъ назначилъ себ для выполненія, это — написать жизнь Шекспира и перевести Вильгельма Мейстера Гте. Въ это время Карлейль, казалось бы, мене, чмъ кто-либо, могъ чувствовать дйствительную симпатію къ Гте. Онъ былъ еще грубоватымъ, ограниченнымъ шотландцемъ, съ отрывочнымъ образованіемъ, съ горячими нравственными воззрніями и смутнымъ предчувствіемъ, что ему предназначено совершить великое дло въ мір. По во всемъ другомъ его идеалы были очень различны отъ жизненныхъ идеаловъ Гте. И онъ не скрываетъ на отъ себя, ни отъ друзей своихъ, каковы были истинныя его чувства къ Шиллеру и Гте въ это время. Шиллеръ, который, какъ мы могли бы предположить, долженъ былъ бы привлекать его гораздо сильне, чмъ Гте, отталкивалъ его тмъ, что онъ называетъ его эстетикой. ‘Шиллеръ {Froude: ‘Thomas Carlyle’, т. I, стр. 196.},— пишетъ онъ, — былъ очень достойною личностью, онъ обладалъ великими дарованіями и былъ счастливъ тмъ, что всегда находилъ средства пользоваться ими для достиженія великихъ цлей. Исканіе прекраснаго, изображеніе его въ соотвтственныхъ формахъ и распространеніе чувствъ, возникающихъ отсюда, производило въ душ его дйствіе какъ бы религія. Онъ говоритъ въ нкоторыхъ изъ своихъ опытовъ объ эстетик, какъ необходимомъ средств для усовершенствованія въ политическихъ обществахъ. Его усилія въ этомъ дл, слдовательно, не только удовлетворяли неутомимой дятельности, желанію творить и вліять на другихъ, которые составляютъ великую потребность развитаго ума, но придавали какъ бы равновсіе его совсти. Онъ считалъ себя апостоломъ великаго. Жаль, что онъ не зналъ лучшаго способа доказать это. Можно утомиться до смерти его и гтевcкою palabra о сущности изящныхъ искусствъ. Они заявляютъ, что природа даетъ людямъ истинныя указанія истинныхъ, здравыхъ и справедливыхъ принциповъ въ искуств, что der bildende Knstler und der richtende (творческій и критическій художникъ) должны изслдовать истинное основаніе этихъ, неясныхъ намековъ и утверждать ихъ на базис разума. Мн кажется, что все это вздоръ и безсмыслица!… Бдные, глупые сыны Адама! вы болтали объ этихъ вещахъ въ теченіе двухъ или трехъ тысячелтій и не подвинулись ни на волосъ къ заключенію. Жалкіе люди, а еще боле жалокъ я, взявшій на себя трудъ повторять такіе труизмы и нелпости’.
Здсь мы видимъ Савла, который еще далекъ отъ превращенія въ Павла. Съ своей стороны, миссъ Уэльтъ, которой Карлейль поклонялся въ это время, какъ отдаленной и недосягаемой для него звзд, не выносила Гте я бдной маленькой Миньоны. Карлейль пытается упрекнуть ее. ‘О, жестокосердіе мужчины и еще боле женщины!’ — восклицаетъ онъ. И все же онъ уступаетъ. ‘Длайте, что хотите,— прибавляетъ онъ серьезно, — вы правы относительно этой книги. Она не лучше какого-нибудь романа’.
Тмъ не мене, книга медленно и врно овладвала суровымъ, жестокосердымъ критикомъ, но, можетъ быть, сильне, чмъ книга, дйствовала личная доброта Гте. Гте былъ въ хорошемъ настроеніи, когда получилъ переводъ Вильгельма Мейстера, исполненный Карлейлемъ.
Онъ думалъ о своей всемірной литератур, и вотъ, совсмъ неожиданно, явились первые плоды ея. Мы должны вспомнить, что въ то время переводъ нмецкой книги былъ событіемъ. Теперь англійскій переводъ по большей части простая книгопродавческая спекуляція. Теперь спрашиваютъ не о томъ, хороша ли, оригинальна, классична ли книга, но возможно ли продать тысячу экземпляровъ ея съ помощью нсколькихъ громкихъ рецензій. Для Карлейля переводъ Вильгельма Мейстера былъ дломъ любви, и онъ, вроятно, удивился, когда Окинъ англійскія издатель предложилъ ему 180 фунтовъ за первое изданіе и потомъ 200 фунтовъ за каждое новое изданіе тысячи экземпляровъ. ‘Какъ бы то ни было,— говорить онъ,— я достаточно награжденъ за свои труды’.
Это было въ 1824 г. Гете было тогда семьдесятъ пять лтъ, Карлейлю — двадцать девять. Переписка продолжалась до 1831 г., такъ какъ послднее письмо Гте было помчено 2 іюня этого года, между тмъ какъ онъ умеръ 22 марта 1832 г. Можно вообразить, какъ цнилъ Карлейлъ письма Гте, какъ онъ хранилъ эти драгоцннйшія сокровища своего дома. Мн говорили, что онъ отдалъ ихъ м-ссъ Карлейль съ тмъ, чтобъ она берегла ихъ въ надежномъ мст. Но — увы!— посл ея смерти они нигд не могли быть найдены. Это было мучительнымъ предметомъ разговора для старика и тяжкою потерей для его біографа. М-ръ Фраудъ разсказываетъ намъ въ своей. Жизни Карлейля, что были отысканы копіи одного или двухъ писемъ Гте, посланныя Карлейлемъ своему брату, и эти копіи были переведены и изданы м-ромъ Фраудомъ.
Какъ скоро я узналъ, что архивы семьи Гте сдлались доступными, благодаря тому, что послдній изъ его внуковъ, Вальтеръ Вольфгангъ, завщалъ ихъ ея королевскому высочеству великой герцогин саксенъ-веймарской, я навелъ справки о томъ, не сохранилъ ли Гте, какъ это вошло у него въ привычку въ послдніе годы, копіи своихъ писемъ къ Карлейлю. Профессоръ Эрихъ Шмодтъ увдомилъ меня о существованіи копій съ очень многихъ писемъ Гте къ Карлейлю, и, когда я обратился съ просьбой о нихъ отъ имени своего стараго друга, м-ра Фрауда, ея королевское высочество великая герцогиня дала разршеніе снять съ нихъ копіи, которыя м-ръ Фраудъ могъ бы обнародовать въ своемъ новомъ изданіи Жизни Карлейля и которыми я могъ бы воспользоваться для своей вступительной рчи въ качеств президента англійскаго Гтевскаго общества.
Дйствительно, неожиданное обладаніе этимъ литературнымъ сокровищемъ {Есть слухъ, что подлинники были недавно найдены въ старомъ ящик и отправлены въ Америку для того, чтобы быть изданными м-ромъ Чарльзомъ Нортономъ. См. статью д-ра Евгенія Освальда въ Magazin fr die Literatur des Auslandes 24 апрля 1886 r.} дало мн смлость принять ваше благосклонное предложеніе сдлаться первымъ президентомъ англійскаго Гтевскаго общества и побудило меня выбрать темой моей вступительной рчи всемірную литературу, какъ одинъ изъ идеаловъ Гте,— тему, которую я, такимъ образомъ, отваживаюсь развить передъ вами въ надежд представить что-либо новое даже лицамъ, столь глубоко изучившимъ Гте, въ сред которыхъ я нахожусь сегодня, такъ какъ всего полне эта идея выражается въ его письмахъ къ Карлейлю. Карлейль былъ именно тмъ человкомъ, который нуженъ былъ Гте, ибо, какъ ни различны были, быть можетъ, ихъ характеры, у нихъ была одна общая цль: у Карлейля — проповдывать нмецкую литературу въ Англіи, у Гте — распространять вкусъ къ англійской литератур въ Германіи. А какъ могущественно можетъ быть личное вліяніе, ты видимъ это изъ самыхъ отношеній, возникшихъ вскор между зрлымъ и величественнымъ нмцемъ и пылкимъ шотландцемъ. Карлейль, какъ мы видли, былъ до сихъ поръ лишь отчасти почитателемъ Шиллера и Гте, но чмъ ближе онъ приходилъ въ соприкосновеніе съ Гте, чмъ боле онъ узнавалъ его, какъ человка, и проникалъ въ его серьезные идеалы, тмъ сильне становились его удивленіе и любовь къ маститому пророку, имя котораго, говоритъ онъ, царило въ его воображеніи, подобно какимъ-то чарамъ, властвовавшимъ надъ его отрочествомъ, и мысли котораго явились къ нему въ боле зрлые годы почти съ неотразимою силой откровеній. Гте, повидимому, съ самаго начала относился съ довріемъ къ искренности Карлейля и составилъ врное мнніе объ его литературныхъ дарованіяхъ. Разумется, Карлейль былъ въ это время едва извстенъ въ Англіи, тмъ мене въ Германіи, и есть любопытная запись въ дневник Гте или въ его, какъ онъ называетъ ихъ, Concept—Hefte, изъ которой видно, что онъ наводилъ частнымъ образомъ справки о немъ и объ его репутаціи. Въ записк, адресованной м-ру Скиннеру, который провелъ нсколько времени въ Веймар и умеръ тамъ въ 1829 г. {См. письмо Гте, помченное 25 іюня 1829 г. (8).}, Гте говоритъ слдующее 20 мая 1827 г.: ‘Томасъ Карлейль, имющій жительство въ Эдинбург, переводчикъ Вшьхельма Мейстера, авторъ сочиненія Life of Schiller, издалъ недавно въ четырехъ томахъ in-octavo книгу, озаглавленную German Romance, содержащую вс боле или мене выдающіяся повсти. Я очень желалъ бы узнать, что извстно объ обстоятельствахъ его жизни и объ его ученыхъ занятіяхъ, и что могли сказать о немъ англійскіе и нмецкіе журналы. Онъ во всхъ отношеніяхъ крайне интересный человкъ. Если вамъ пріятно иногда провести вечеромъ часокъ со мною, вы всегда желанный гость. Всегда найдется множество вещей для обсужденія и сообщенія. Написано въ моемъ саду 20 мая 1827 г.’.
Въ это время, однако, переписка Гте съ Карлейлемъ уже устанавливалась. Карлейль самъ разсказываетъ намъ, въ письм къ своему брату, съ какимъ восторгомъ онъ подучилъ первое письмо Гте, написанное 26 октября 1824 г. {Froude: ‘Thomas Carlyle’, I, 266.}. Онъ жилъ тогда въ Соутгамптонъ-стрит и чувствовалъ чрезвычайное раздраженіе противъ всего міра вообще и въ особенности противъ литературнаго міра въ Лондон, который онъ называетъ самою жалкою частью его населенія ‘въ настоящее время. 18 декабря онъ пишетъ своему брату, Джону Карлейлю: ‘На дняхъ вечеромъ, когда я лежалъ посл обда, погруженный въ мрачныя думы, лакей какого-то лорда постучалъ въ дверь и подалъ мн маленькій синій пакетъ, требуя росписки въ его полученіи. Я открылъ его и нашелъ дв хорошенькія брошюрованныя книжки и письмо отъ Гте. Я снялъ съ него копію и посылаю теб въ назиданіе. Патріархальный тонъ этого письма очень мн нравится’ {Froude: ‘Life of Carlyle’, I, стр. 265. Переводъ лишь слегка измненъ въ одномъ или двухъ мстахъ, согласно съ подлинникомъ письма Гте, присланнымъ мн изъ Бейхара.}:
‘Дорогой сэръ, если я не увдомилъ васъ тотчасъ же о томъ, что вашъ пріятный подарокъ былъ мн благополучно доставленъ, то потому лишь, что мн не хотлось послать имъ одно только простое выраженіе признательности, но я намревался присовокупить нсколько тщательныхъ замчаній по поводу труда, длающаго вамъ такую честь.
‘Между тмъ, мои преклонные годы, обременные многими неизбжный’ обязанностями, лишили меня возможности сравнить на досуг вашъ переводъ съ текстомъ подлинника, что составляетъ, быть можетъ, боле трудное предпріятіе для меня, чмъ для какого-нибудь третьяго лица, основательно знакомаго съ нмецкою и англійскою литературой. Однакожь, такъ какъ въ настоящую минуту въ лиц лорда Бентинка мн представился случай благополучно доставить эту записку въ Лондонъ и, въ тоже время, завязать знакомство между вами и лордомъ Бентинкомъ, которое могло бы быть пріятно вамъ обоимъ, то я не буду доле откладывать своей искренней благодарности за ваше участіе къ моимъ литературнымъ трудамъ, равно какъ и къ событіямъ моей жизни, и усердно прошу у васъ такого же участія и на будущее время. Можетъ быть, впослдствіи я еще много услышу о васъ. Съ этимъ письмомъ я посылаю нсколько стихотвореній, которыя вы едва ли видли, но къ которымъ отнесетесь, смю надяться, съ нкоторою симпатіей. Съ самыми искренними пожеланіями всего хорошаго остаюсь вашъ покорнйшій слуга
Посл этого былъ, повидимому, длинный промежутокъ, такъ какъ слдующее письмо Гте помчено: Веймаръ, 15 мая 1827 г. Это только краткое выраженіе признательности за пріятную посылку, полученную отъ Карлейля и, очевидно, заключавшую его Life оf Schiller и общаніе боле подробнаго письма въ скоромъ времени.
‘Я спшу сообщить вамъ, что пріятная посылка, сопровождаемая любезнымъ письмомъ, отправленная изъ Эдинбурга 15 апрля, via Гамбургъ, была получена мною 15 мая и застала меня въ добромъ здоровь и въ хлопотахъ о моихъ друзьяхъ. Къ своей искреннйшей благодарности уважаемой чет (Карлейль уже былъ женатъ въ это время) я присоединю извщеніе о томъ, что вскор отсюда, также via Гамбургъ, будетъ отправленъ пакетъ, чтобы засвидтельствовать мою симпатію и напомнить вамъ обо мн. Я прощаюсь съ самыми лучшими я искренними пожеланіями’.
Между тмъ, Гте, но прочтеніи Life of Schiller Карлейля, очевидно, врно оцнилъ своего молодаго друга. Онъ думалъ, что нашелъ въ немъ именно того человка, котораго искалъ, истолкователя нмецкой мысли въ Англіи, и въ іюл того же года онъ написалъ ему очень длинное письмо, которое можно почти назвать опытомъ всемірной литературы {Fronde, I, 309.}. Въ своихъ разговорахъ съ Экерманномъ онъ отзывается о Карлейл, ‘какъ о нравственной сил большой величины’. ‘Онъ иного общаетъ въ будущемъ,— прибавляетъ онъ,— и совершенно невозможно предвидть все, что онъ способенъ сдлать я написать’ {Gesprache mit Eckermann, 25 іюля 1828 г.}. Прежде чмъ прочесть вамъ нсколько самыхъ замчательныхъ отрывковъ изъ этого письма и изъ слдующихъ, я желаю обратить ваше вниманіе на любопытный фактъ, открытый мною при разборк копій, присланныхъ мн изъ Веймара. Нкоторыя мста показались мн до того знакомыми, что я началъ просматривать сочиненія Гте и здсь, особенно же въ томахъ, изданныхъ посл его смерти, нашелъ длинные отрывки изъ его писемъ къ Карлейлю, переработанные въ краткія замтки. Мстами Гте сдлалъ незначительныя измненія, очевидно, съ цлью усовершенствованія, и эти измненія столь же интересны, такъ какъ даютъ тамъ боле глубокое понятіе о воззрніяхъ Гете. Мн также попалось нсколько писемъ Карлейля къ Гте, вроятно, переведенныхъ самимъ Гте на нмецкій языкъ. Они тоже интересны, но, такъ какъ подлинники были найдены въ гтевскихъ архивахъ я вскор будутъ изданы м-ромъ Чарльзомъ Нортономъ, то мн нтъ надобности цитировать ихъ въ настоящее время.
Въ своемъ третьемъ письм къ Карлейлю, посл обычнаго вступленія, Гте пишетъ:
‘Позвольте мн, прежде всего, сказать вамъ, дорогой сэръ, какъ я высоко цню вашу Біографію Шиллера. Она {Отсюда до словъ ‘свою задачу исполненною’текстъ найденный въ сочиненіяхъ Гете (1833 г.), г. XXXVI, стр. 230.} замчательна тмъ тщательнымъ изученіемъ событій жизни Шиллера, которое она обнаруживаетъ, и ясно видишь въ ней изученіе его произведеній и сердечную симпатію къ нему. Достигнутое вами совершенное пониманіе характера и высокихъ заслугъ этого человка по-истин изумительно: оно такъ ясно и врно, до такой степени превосходитъ все, чего можно было бы ожидать отъ писателя отдаленной страны.
‘Здсь оправдывается старинная пословица: ‘добрая воля содйствуетъ полному знанію’. Потому именно, что шотландецъ можетъ взирать съ расположеніемъ на нмца и можетъ уважать и любить его, потому пріобртаетъ онъ врный взглядъ на прекраснйшія свойства этого нмца. Онъ возвышается до такой ясности предвднія, какой но могли достичь въ прежніе дни сами соотечественники Шиллера. Ибо современники великихъ людей легко ошибаются въ своихъ сужденіяхъ. Личныя особенности раздражаютъ ихъ. Быстро мняющееся теченіе жизни перемщаетъ ихъ точки зрнія и препятствуетъ имъ замчать и признавать истинное достоинство подобныхъ людей. Шиллеръ, однакожь, былъ такою исключительною натурой, что біографъ долженъ былъ только имть передъ глазами представленіе о превосходномъ человк и проводить это представленіе чрезъ вс индивидуальныя случайности его судьбы и чрезъ вс его творенія, и онъ увидлъ бы свою задачу исполненною’ {Слдующіе параграфы найдены съ незначительными измненіями, очевидно, позднйшаго происхожденія, въ сочиненіяхъ Гте (1833,, т. XLVI, стр. 254. Тогда какъ въ своемъ концепт Гте написалъ Kenntniss, онъ замнилъ его словомъ Vorkenntniss въ письм, посланномъ Карлейлю, и удержалъ это слово въ своей замтк о German Romance (Нмецкій романъ). Есть параграфъ, который Гте прибавилъ, говори о безпристрастномъ отношеніи иностранца къ исторіи нмецкой литературы,-параграфъ, который стоить перевести. Въ своемъ письм онъ прерываетъ свои разсужденія словами: ‘Онъ воздаетъ честь отдльнымъ личностямъ, каждой но заслугамъ’. Въ своей рецензіи на German Romance онъ продолжаетъ: ‘И такимъ образомъ до извстной степени сглаживается столкновеніе, неизбжное въ предлахъ каждой отдльной литературы, ибо жить и дйствовать почти то же, что образовать партію или примкнуть къ партіи. Нельзя винить того, кто борется за мсто или преимущество, обезпечивающее его существованіе и дающее ему вліяніе, которое общаетъ ему въ будущемъ удачу и успхъ.
‘Если, такимъ образомъ, горизонтъ часто омрачается въ теченіе многихъ лтъ для тхъ, кто живетъ въ предлахъ одной какой-либо литературы, то иностранецъ, даетъ оссть, разсяться и исчезнуть ныли, туману и мраку и видитъ эти отдаленныя области, открытыя его взору съ ихъ свтлыми и темными точками, видитъ ихъ съ тмъ же спокойствіемъ, съ какимъ мы привыкли созерцать луну въ ясную-ночь’.}.
Посл нсколькихъ замчаній о German Romance Карлейля, Гте, очевидно, торопится высказаться по поводу всемірной литературы, которая была особенно близка его сердцу. Вроятно, онъ ране въ нсколькихъ случаяхъ намекалъ о своихъ собственныхъ мысляхъ по этому предмету и потому безъ всякаго вступленія говоритъ Карлейлю:
‘Позвольте мн присовокупить нсколько наблюденій, которыя я долго обдумывалъ въ молчаніи и которыя получили новый толчокъ, благодаря этимъ произведеніямъ, находящимся предо мною’.
Любопытно, что и въ печатной рецензіи о German Romance Гте прибгаетъ къ тому же пріему. Сравнивъ умъ иностраннаго историка съ спокойствіемъ и сіяніемъ лунной ночи, онъ пишетъ:
‘Здсь можно вставить нсколько наблюденій, записанныхъ нсколько времени тому назадъ, хотя бы даже и нашли, что я повторяюсь, лишь бы допустили, въ то же время, что повтореніе можетъ служить для полезной цли’.
Затмъ слдуютъ его замчанія о выгод международныхъ литературныхъ сношеній, которыя я прочту вамъ:
‘Очевидно, что давно усилія лучшихъ поэтовъ и эстетическихъ писателей всего міра были направлены къ тому, что универсально и принадлежитъ всему человчеству. Въ каждомъ отдльномъ произведеніи, будь оно историческое, миологическое, фантастическое, боле или мене произвольно задуманное, мы увидимъ, что универсальность все боле и боле проглядываетъ и просвчиваетъ сквозь то, что только національно или индивидуально {Гте въ письм къ Карлейлю написалъ ‘Durch Nationalitt und Persnlichkeit hindurch… durchleuchten und durckschimmem sehen’. Въ печатной стать онъ замнилъ hindurch словомъ hin.}.
‘Въ практической жизни мы замчаемъ то же направленіе, проникающее во все, что есть на земл земнаго, грубаго, дикаго, жестокаго, вроломнаго, себялюбиваго, лживаго, и пытающееся всюду распространять извстное спокойствіе. Мы не можемъ, конечно, ожидать, благодаря этому, приближенія эры всеобщаго мира, по можемъ, однако, надяться, что неизбжныя распри сдлаются мене чрезмрными, войны мене жестокими и побда мене надменною.
‘Все, что въ поэзіи всхъ націй стремится и клонится къ этому, то я должно быть усвоено другими. Особенности каждой націи должны быть изучаемы, чтобы мы могли снисходить къ нимъ,— боле того: чтобы мы могли достигнуть Чрезъ ихъ посредство дйствительнаго общенія съ этою націей. Ибо спеціальныя характеристическія черты народа подобны его языку и его ходячей монет: он облегчаютъ обмнъ, — боле того: он только и длаютъ обмнъ возможнымъ’.
Слдующаго параграфа нтъ въ печатномъ текст гтевской рецензіи, онъ предназначался для одного Карлейля:
‘Простите меня, дорогой сэръ, за эти, быть можетъ, не совсмъ связныя замчанія, которыхъ, къ тому же, нельзя разсмотрть сразу. Они почерпнуты изъ великаго океана наблюденій, поднимающагося все выше я выше, по мр того, какъ жизнь проходитъ вокругъ каждаго мыслящаго человка’.
По-истин гтевское изреченіе, которое я долженъ повторить по-нмецки:
‘Verzeihen Sie mir, mein Werthester, diese vielleicht nicht ganz zusammenhngenden, noch alsbald за berschauenden usserungen. Sie sind geschpft aus dem Ocean der Betrachtungen, der um jeden Denkenden mit de Jahren immer mehr anschwillt’.
Затмъ онъ продолжаетъ:
‘Позвольте мн прибавить еще нсколько размышленій, записанныхъ мною по другому случаю, но спеціально примнимыхъ къ тому длу, которымъ вы теперь заняты’.
То, что слдуетъ за этилъ,— о выгодахъ свободнаго литературнаго обмна между націями,— послужило Гте для той же статьи о German Romance:
‘Мы лучше всего достигаемъ истинной терпимости, когда допускаемъ индивидуальныя особенности личностей или народовъ, не осуждая ихъ,— крпко держась, однакожь, убжденія, что дйствительное величіе отличается слдующимъ признакомъ: оно принадлежитъ всему роду человческому. Такому общенію и взаимному признанію давно содйствовали нмцы.
‘Тотъ, кто знаетъ я изучаетъ нмецкій языкъ, находится на рынк, гд продаются товары всхъ странъ, обогащаясь самъ, онъ является толкователемъ.
‘На переводчика должно, слдовательно, смотрть, какъ на посредника въ этой великой духовной торговл и какъ на человка, обязавшагося ускорять обмнъ товаровъ. Ибо что бы мы ни говорили о недостаточности перевода, онъ всегда будетъ однимъ изъ наиболе важныхъ и цнныхъ факторовъ въ длахъ міра.
‘Коранъ гласитъ, что Богъ даровалъ каждому народу пророка на его родномъ язык. Всякій переводчикъ тоже пророкъ для своего народа. Слдствія Лютерова перевода Библіи были неизмримы, хотя критика до настоящихъ дней тщилась находить въ немъ недостатки. Въ чемъ, состоитъ громадная задача Библейскаго общества, какъ не въ томъ, чтобы возвстить Евангеліе каждой нація на ея родномъ язык?’
Карлейль справедливо гордился полученіемъ подобныхъ писемъ отъ Гте. ‘Лента съ орденомъ Подвязки,— писалъ онъ своей матери,— едва ли бы боле польстила намъ обоимъ’. Въ своихъ отвтахъ онъ выражалъ самое горячее сочувствіе идеямъ Гте. Я желалъ бы имть возможность прочесть вамъ хотя нсколько отрывковъ изъ корреспонденціи Карлейля, по подлинники, хранящіеся въ Веймар, отданы въ гораздо боле достойныя руки и вскор, надюсь, будутъ изданы м-ромъ Чарльзомъ Нортономъ. Въ ожиданіи этого, все, что я могу сдлать, это попытаться обратно перевести одно изъ писемъ Карлейля съ нмецкаго перевода Гте на англійскій языкъ, — смлое предпріятіе, признаюсь, но, въ силу обстоятельствъ, я разсчитываю на Ваше снисхожденіе:
‘Я прочемъ вторично, съ немалымъ удовольствіемъ, ‘переписку’ (Шиллера съ Гте) и отсылаю сегодня въ Foreign Review статью о Шиллер, которой она послужила основаніемъ. Вамъ будетъ пріятно слышать, что знаніе и почитаніе иностранной и въ особенности нмецкой литературы распространяется съ возростающею быстротой, всюду, гд господствуетъ англійскій языкъ, такъ что среди антиподовъ, даже въ Покой Голландіи, мудрые люди вашей страны проповдуютъ свою мудрость. Я слышалъ недавно, что даже въ Оксфорд и Кэмбридж, нашихъ двухъ англійскихъ университетахъ, считавшихся до сихъ поръ оплотами нашего особеннаго островпаго консерватизма, начинается движеніе. Вашъ Нибуръ нашелъ искуснаго переводчика въ Кэмбридж, а въ Оксфорд два или три нмца имютъ достаточно дла въ качеств, преподавателей своего языка. Новый свтъ, можетъ быть, слишкомъ ярокъ для нкоторыхъ глазъ, но никто не можетъ сомнваться въ хорошихъ результатахъ, которые должны, въ конц-концовъ, воспослдовать изъ этого. Пусть только націи, подобно отдльнымъ личностямъ, познакомятся между собою, и взаимная ненависть превратится во взаимную помощь, и, вмсто природныхъ враговъ, какъ называются порою сосдственныя націи, мы вс сдлаемся природными друзьями’.
Въ другомъ письм къ Карлейлю, помченномъ 8 августа 1828 г., есть нсколько интересныхъ замчаній о высокихъ обязанностяхъ переводчика. Они вызваны переводомъ шиллеровскаго Валленштейна, сдланнымъ Кольриджемъ, и хотя Гте воспользовался ими для краткой рецензія объ этомъ труд, ихъ стоитъ привести здсь въ томъ первоначальномъ вид, въ какомъ они были высказаны Карлейлю {Сочиненія Гте (1833 г.), т. XLVI, стр. 258,}:
‘Переводъ Валленштейна произвелъ на меня совсмъ особенное впечатлніе. Все время, пока Шиллеръ работалъ надъ этою драмой, я почти не покидалъ его и, познакомившись, такимъ образомъ, основательно съ этою пьесой, я содйствовалъ ему въ постановк ея на сцену. При выполненіи этой задачи я претерплъ боле хлопотъ и огорченій, чмъ, по-истин, могъ бы ожидать, и въ заключеніе долженъ былъ присутствовать при послдовательныхъ представленіяхъ, для того, чтобы довести грудное театральное исполненіе до самой высокой степени совершенства. Вы можете, слдовательно, понять, что эта чудесная пьеса подъ конецъ совершенно опошлилась въ моихъ глазахъ,— больше того: опротивла мн. Въ теченіе двадцати лтъ я не видалъ и не читалъ ея. Но теперь, когда совсмъ неожиданно я вижу ее снова, на язык Шекспира, она внезапно возстаетъ предо мною во всхъ своихъ подробностяхъ, какъ картина, вновь покрытая лакомъ, и я восхищаюсь ею, какъ встарину, но опять-таки новымъ и особеннымъ образомъ. Передайтеэто переводчику вмст съ моимъ привтомъ и не забудьте^прибавить, что предисловіе, написанное въ томъ самомъ симпатическомъ тон, на который я указывалъ ране, доставило мн большое удовольствіе. Скажите мн также его имя, чтобъ онъ ногъ выступить, какъ самостоятельная личность, въ хор германофиловъ. Это внушаетъ мн новую мысль, быть можетъ, едва ли возникавшую и, вроятно, никмъ ране не высказанную, а именно, что переводчикъ трудится не только для своей родной націи, но и для той, съ языка которой онъ перенесъ произведеніе. Чаще, чмъ мы воображаемъ, происходитъ то, что нація извлекаетъ сокъ и мысль изъ произведенія и такъ всецло воспринимаетъ, его въ свою собственную внутреннюю жизнь, что не можетъ уже наслаждаться имъ или черпать изъ него питаніе. Это въ особенности случается съ нмцами, которые слишкомъ быстро потребляютъ то, что имъ предлагается, и, воспроизводя и измняя различными способами сочиненіе, до извстной степени уничтожаютъ его. Поэтому очень полезно, если то, что составляетъ ихъ собственность, поздне вновь является передъ, ними, одаренное новою жизнью при посредств удачнаго перевода’.
Съ такою же теплотой, съ какою Гте привтствовалъ переводъ Валленштейна, сдланный Кольриджемъ, встртилъ онъ и Life of Napoleon (жизнь Наполеона) сэръ Вальтеръ-Скотта. Въ письм къ Карлейлю, помченномъ 27 декабря 1827 г., онъ пишетъ:
‘Если вы увидите, м-ра Вальтера-Скотта, горячо поблагодарите его отъ моего имени за его милое, веселое письмо, написанное именно съ тмъ прекраснымъ убжденіемъ, что человкъ долженъ быть дорогъ-своему творцу. Я также получилъ его Life of Napoleon и въ эти зимніе вечера и ночи внимательно прочелъ ее съ начала до конца. Мн было крайне важно видть, какъ первый мастеръ повствованія въ нашемъ столтіи беретъ на себя такую необычайную задачу и заставляетъ приходить передъ нами въ спокойной послдовательности т знаменательныя событія, очевидцами которыхъ мы были сами. Благодаря раздленію по главамъ, на большія и врно опредленныя части, сложныя событія являются отчетливыми и понятными, и, такимъ образомъ, передача отдльныхъ событій становится совершенно ясною и очевидною, что въ высшей степени неоцнимо. Я прочелъ ее въ подлинник и потому она произвела на меня должное впечатлніе. Въ ней слышится рчь патріотическаго британца, который, конечно, не можетъ смотрть благосклоннымъ взоромъ на дйствія врага и, какъ честный гражданинъ, желаетъ видть вс политическія предпріятія приведенными въ гармонію съ требованіями нравственности, который среди счастливаго теченія судьбы своего врага угрожаетъ ему бдственными послдствіями и неспособенъ сожалть о немъ даже среди его жесточайшаго позора.
‘И дале, эта книга имла для меня величайшее значеніе въ томъ смысл, что не только напомнила мн происшествія, которыхъ я самъ былъ свидтелемъ, но вновь представила мн многое, на что въ то время я не обратилъ вниманія. Она поставила меня на неожиданную точку зрнія, побудила меня обсудить съизнова то, что я считалъ ршеннымъ, и, вмст съ тмъ, дала мн возможность отнестись справедливо къ оппонентамъ, въ которыхъ такое замчательное произведеніе не можетъ имть недостатка, и искренно оцнить возраженія, предъявляемыя ими согласно съ ихъ взглядами. Вы увидите изъ этого, что я не могъ получить въ конц года боле дорогаго подарка’.
И затмъ слдуетъ истинно-гтевское изреченіе, которое трудно передать по-англійски:
‘Es ist dieses Werk mir zu einem goldenen Netze geworden, womit ich dje Schattenbilder meines vergangenen Lebens ans den letheischen Finthen mit reichem Zuge heranfzufischen mich beschftige’.
(‘Это сочиненіе сдлалось для меня золотою стью, посредствомъ которой я обильно извлекаю изъ волнъ Леты призраки своей прошедшей жизни’).
Мы видимъ, такимъ образомъ, какъ Гте день и ночь занимался собираніемъ сокровищъ иностранной литературы и установленіемъ дружескихъ отношеній съ передовыми представителями поэзіи, искусства и науки не только въ Англіи, но и во всякой стран Европы. Онъ видлъ приближеніе эры всемірной литературы и всячески старался, на склон своей жизни, ускорить ея наступленіе.
Изъ письма Гте, помченнаго 5 октября 1830 г., мы видимъ, какъ старецъ заботился о томъ, чтобы нити, созданныя имъ и соединявшія его со столькими выдающимися корреспондентами въ различныхъ частяхъ свта, не порвались посл его смерти. Самъ Гте сдлался международнымъ поэтомъ въ полномъ смысл этого слова. Онъ зналъ, какіе превосходные результаты воспослдовали еще при его жизни изъ боле близкихъ отношеній, установившихся между нимъ и нкоторыми представителями Англія, Франціи, Италіи и Испаніи, я желалъ, чтобъ они всегда продолжались. Поэтому, посылая Карлейлю нмецкій переводъ его Life of Schiller, онъ говоритъ ему, что желалъ бы завязать между нимъ и своими берлинскими друзьями боле дятельное и плодотворное общеніе. Благодаря ему, Карлейль былъ избранъ почетнымъ членомъ Берлинскаго общества иностранной литературы, и Гте просилъ его прислать въ отвтъ на это избраніе изъявленіе своей признательности.
‘Въ мои годы,— пишетъ онъ,— я долженъ направлять свои заботы на то, чтобы различныя узы, сосредоточивавшіяся во мн, вновь завязались въ иныхъ мстахъ, для ускоренія цли, которой желаетъ и долженъ желать всякій хорошій человкъ, именно — распространить по всему свту, хотя бы и незамтно, и встрчая нердко препятствія, извстное гармоническое и великодушное чувство. Такимъ образомъ, многіе вопросы могутъ быть сразу мирно разршены, и не будетъ надобности сначала разбрасываться и раскидываться въ нихъ, чтобы привести ихъ потомъ въ нкоторый порядокъ, и то не безъ большого ущерба. Желаю вамъ успха въ уясненіи вашимъ соотечественникамъ хорошихъ сторонъ нмцевъ, подобно, тому, какъ и мы неутомимы въ нашихъ стараніяхъ представить хорошія свойства иностранныхъ націй очевидными для нашего народа’.
Въ другомъ письм (помченномъ: Веймаръ, 27 декабря 1827 г.) Гте останавливается на смягчающемъ вліяніи, которое производили на юныхъ англичанъ путешествіе по Германіи и продолжительное пребываніе въ германскихъ городахъ,— вліяніе, благодаря которому они впослдствіи оказывались способными быть связующими звеньями между двумя странами. Такъ какъ это письмо бросаетъ нкоторый свтъ на простую и, тмъ не мене, утонченную жизнь въ Веймар, о которой я упоминалъ въ начал своей рчи, то я прочту изъ него довольно длинную выдержку:
‘Тогда какъ книги и періодическія изданія образовали въ настоящее время, такъ сказать, почтовое сообщеніе между націями, интеллигентные путешественники также немало содйствуютъ той же цли. М-ръ Гэвисайдъ, постившій васъ (Карлейль нигд не упоминаетъ объ этомъ посщеніи), привезъ намъ много пріятныхъ извстій о васъ и вашихъ близкихъ и, вроятно, сдлалъ вамъ обстоятельное описаніе нашей жизни и нашихъ занятій въ Веймар. Въ качеств наставника молодыхъ Гоповъ, онъ провелъ съ удовольствіемъ и пользой нсколько лтъ въ нашемъ скромномъ, но талантливомъ и оживленномъ кружк. Я слышалъ, что семья Гопъ совершенно довольна воспитаніемъ, которое имли возможность получить здсь молодые люди. И дйствительно, это мсто соединяетъ въ себ много преимуществъ для молодыхъ людей и въ особенности для вашихъ соотечественниковъ. Оба Двора — царствующей фамиліи и наслдной, гд ихъ всегда принимаютъ съ благосклонностью и радушіемъ, заставляютъ ихъ, въ силу той милости, которую имъ оказываютъ, соблюдать утонченное обращеніе при разнообразныхъ общественныхъ увеселеніяхъ. Наше остальное общество точно также удерживаетъ ихъ въ извстныхъ пріятныхъ границахъ, такъ что все, что есть грубаго и непристойнаго въ ихъ поведеніи, постепенно исчезаетъ. Въ общеніи съ нашими прекрасными и образованными женщинами они находятъ занятіе и удовлетвореніе сердцу, уму и воображенію и этимъ предохраняютъ себя отъ тхъ разсяній, которымъ молодежь предается скоре изъ ennui, чмъ по необходимости. Эта свободная дисциплина, быть можетъ, непонятна гд-либо въ иномъ мст, и пріятно видть, что члены нашего общества, оставлявшіе насъ, чтобъ попытать жизни въ Берлин или Дрезден, очень скоро къ намъ возвращались. Сверхъ того, наши женщины поддерживаютъ оживленную переписку съ Великобританіей и этимъ доказываютъ, что дйствительное присутствіе не абсолютно существенно для того, чтобы заслуженное уваженіе сохранялось и продолжалось въ прежней сил. И я долженъ прибавить, что вс друзья, какъ, наприм., въ настоящую минуту м-ръ Лауренсъ, отъ времени до времени возвращаются къ намъ и тотчасъ же съ наслажденіемъ спшатъ вновь овладть очаровательными нитями прежняго знакомства. М-ръ Парри заключилъ свое многолтнее пребываніе счастливымъ бравомъ’.
Гте, однакожь, былъ не только литераторомъ,— онъ былъ человкомъ, цльнымъ человкомъ, и его интересъ ко всемірной литератур глубоко корепился въ его горячемъ человческомъ сердц. ‘Онъ не былъ ни дворяниномъ, ни плебеемъ,— приведемъ слова Foreign Review (III, 87),— ни либераломъ, ни льстецомъ, ни неврующимъ, ни ханжой, но чистымъ сочетаніемъ всхъ совершеннйшихъ сторонъ человческихъ свойствъ, просвщеннымъ и универсальнымъ человкомъ’. И Наполеонъ, посл того, какъ онъ увидалъ Гте и побесдовалъ съ нимъ, могъ только сказать: Voil un homme! Однакожь, его собственные соотечественники часто порицали Гте за его широкія человческія симпатіи, недостатокъ національнаго чувства,— крайне несправедливо, думается мн, потому что, когда наступила пора испытанія, онъ проявилъ себя столь же хорошимъ патріотомъ, какъ многіе, старавшіеся быть краснорчиве Гте въ своихъ патріотическихъ псняхъ и проповдяхъ. У Гте были свои недостатки и слабости, но въ его характер есть одна искупающая черта, способная почти все загладить: онъ былъ совершенно правдивъ. Онъ былъ слишкомъ великъ, чтобы лицемрить. Онъ не могъ притворяться патріотомъ въ томъ смысл, въ какомъ были патріотами Арндтъ, Янъ и Шилль. ‘Я былъ бы несчастенъ, — говоритъ онъ, — если бы когда-либо ршился лицемрить или лгать. Но такъ какъ я имлъ въ себ достаточно силы, чтобы выказывать себя именно тмъ, чмъ я былъ, и выражать свои истинныя чувства, то меня считали гордымъ’. О, еслибъ въ насъ было больше этой гордости и меньше жалкаго, напускнаго, ненастоящаго чувства! Національное чувство справедливо и хорошо, но мы не должны забывать, что національное чувство есть чувство ограниченное и ограничивающее, въ особенности для ума такой универсальной мощи, какъ умъ Гте. Недавно величайшій англійскій ораторъ сказалъ намъ, ‘что существуетъ мстный патріотизмъ, который самъ по себ не вреденъ, а полезенъ. Валліецъ полонъ мстнаго патріотизма, шотландецъ полонъ мстнаго патріотизма, шотландская національность такъ же сильна, какъ и всегда, и если бы возникъ поводъ,— который, я надюсь, никогда не возникнетъ,— она съ такою же готовностью заявила бы себя, какъ въ дни Баннокбрна. Я не думаю, чтобъ этотъ мстный патріотизмъ былъ зло. Я думаю, что онъ сильне въ Ирландіи, чмъ даже въ Шотландіи. Англичане — на преимуществу англичане, шотландцы — до глубины душа шотландцы, и, если я врно понимаю исторію Ирландіи, несчастія и бдствія сочетали сыновъ ея съ ея почвой. Ирландецъ боле глубоко чувствуетъ себя ирландцемъ, но, прибавляетъ м-ръ Гладстонъ, ‘изъ того, что его мстный патріотизмъ пылокъ, еще не слдуетъ, что онъ неспособенъ къ имперскому патріотизму’.
И изъ того, что нашъ имперскій патріотизмъ пылокъ, еще не слдуетъ, что паши сердца неспособны къ боле обширнымъ симпатіямъ. Есть нчто высшее, чмъ даже имперскій патріотизмъ. Наши симпатіи развиваются дома, но он скоро переступаютъ за предлы нашей семьи и нашего рода и обнимаютъ общіе интересы города, провинціи, партіи и страны. Должны ли он здсь остановиться? Должны ли мы вчно смотрть на то, что находится вн нашихъ китайскихъ стнъ, какъ на нчто чуждое, варварское и ненавистное, въ особенности мы, европейскія нація, въ жилахъ которыхъ течетъ та же арійская,— боле того: та же тевтонская кровь, и которыя исповдуютъ религію, справедливо заслуживающую названіе всемірной религіи? Гте, чувствовавшій себя какъ дома среди памятниковъ минувшаго величія и въ полной гармоніи съ душами всхъ истинныхъ поэтовъ и пророковъ вселенной, не могъ замкнуть своихъ симпатій въ тсныхъ стнахъ Бейкара, ни даже въ предлахъ Германіи. Гд онъ находилъ красоту и благородство, тамъ чувствовалъ онъ себя дома, всюду, гд онъ могъ быть истинно полезнымъ, была его родина. Патріотизмъ есть долгъ, и въ эпохи опасности онъ можетъ сдлаться энтузіазмомъ. Намъ нуженъ патріотизмъ, какъ намъ нуженъ муниципальный духъ,— боле того: какъ намъ нужна родовая и фамильная гордость. Но это все ступени, ведущія выше о выше, до тхъ поръ, пока мы окажемся въ состояніи повторить съ нкоторыми величайшими людьми слова Теренція: ‘Я не считаю ничего человческаго чуждымъ себ’.
Теперь нтъ недостатка въ международной литератур. Весь міръ, повидимому, пишетъ, читаетъ, разговариваетъ между собою. Т же телеграммы, которыя мы читаемъ въ Лондон, въ то же самое время читаются въ Париж, Берлин, Римъ, С.-Петербург, Нью-Йорк, Александріи, Калькутт, Сидне и Пекин. Лучшія газеты, англійскія, французскія или нмецкія, читаются всюду, гд только люди умютъ читать. Гте былъ пораженъ множествомъ языковъ, на которые была переведена Библія въ его время. Что сказалъ бы онъ теперь, когда одно только Британское и иностранное Библейское общество издало переводы на 267 языкахъ? Гте гордился, видя своего Вильгельма Мейстера въ англійскомъ одяніи. Каждый сезонъ даетъ теперь богатую жатву сенсаціонныхъ международныхъ романовъ. Даже наши учебники во множеств употребляются не только въ Америк, по въ Бирм, Сіам, Кита и Японіи. Основы Ньютона изучаются по-китайски, и боле современныя сочиненія Гершеля, Ляйелля, Дарвина, Тиндаля, Гекели, Лакіера произвела на дальнемъ Восток такое же движеніе, какъ и въ Европ. Даже книги, подобныя моимъ, не возбуждающія страстей и имющія право на вниманіе лишь тснаго кружка ученыхъ, присылались мн въ перевод не только на главные европейскіе языки, но на бенгальскій, махраттскій, гузератскій, японскій и даже на санскритскій языкъ.
Всемірная литература, о которой мечталъ Гте, нашла свое осуществленіе въ широкихъ размрахъ, но блага, которыхъ онъ ожидалъ отъ нея, не явились еще, по крайней мр, по явились въ гакомъ изобиліи, какъ онъ надялся. Безъ сомннія, со временъ Гте были великіе мыслители и писатели, душа которыхъ согрвалась и силы которыхъ удваивалась при мысли, что произведеніе ихъ предстанетъ на судъ не только маленькой клики отечественныхъ критиковъ, но на судъ истинно равныхъ имъ во всемъ мір. Самъ Гте указываетъ, до какой степени мнніе иностранныхъ критиковъ но отношенію къ нему и Шиллеру было мене предубжденно, насколько оно было искренне и врне, и часто подтверждалось съ тхъ поръ старинное изреченіе, что сужденіе иностранныхъ націй предваряетъ сужденіе потомства.
Но величайшее благо, котораго ожидалъ Гте отъ распространенія всемірной литературы,— именно, что истинная любовь должна была возникнуть между націями,— не было еще ниспослано. Объ этомъ онъ говоритъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Карлейлю съ какимъ-то патріархальнымъ умиленіемъ.
Гте получилъ первые нумера Foreign Quarterly Review и былъ очень доволенъ статьей о нмецкой литератур, объ Эрнст Шульце, Гофман и о нмецкомъ театр, которую приписывалъ перу Карлейля.
‘Мн кажется,— пишетъ онъ въ письм, помченномъ 27 декабря 1827 г.,— что я узнаю въ кей руку моего англійскаго друга, такъ какъ было бы по-истин изумительно, если бы старая Братанія произвела двухъ Menaechmi {Menaechmi — въ комедіи Плавта, озаглавленной тмъ же именемъ, двое поразительно похожихъ другъ на друга близнецовъ. Прим. перевод.}, одинаково способныхъ и желающихъ изобразить литературную культуру чужой континентальной страны, отдленной отъ ихъ родины географическими, нравственными и эстетическими различіями, и описать ее въ томъ же спокойномъ, веселомъ тон и съ тою же вдумчивостью, скромностью, основательностью, проницательностью, ясностью, подробностью и всякими другими хорошими качествами, которыя можно было бы еще прибавить. Другія рецензіи, насколько я ознакомился съ ними, тоже выказываютъ, по моему мннію, полное и глубокое пониманіе и умренность на прочной основ національнаго чувства. И хотя я очень высоко цню космополическія произведенія, какъ, наприм., сочиненіе Дюпена, однакожь, замчанія критика на 496 страниц II тома были мн очень пріятны. То же самое примнимо ко многому изъ того, что сказано въ связи съ религіозною борьбой въ Силезіи.
‘Я намренъ дружески упомянуть въ слдующемъ нумер Kunst und AUerthum объ этихъ привтствіяхъ издалека и посовтую своимъ друзьямъ на родин и за границей держаться подобныхъ взаимныхъ отношеній, въ заключеніе же провозглашу отъ себя и постараюсь внушить, какъ сущность истинной мудрости, завтъ св. оанна: ‘Дти, любите другъ друга’. Я, конечно, могу надяться, что это изученіе не покажется столь страннымъ моимъ современникамъ, какъ ученикамъ евангелиста, ожидавшимъ отъ него совершенно иного и боле высокаго откровенія’.
И, однако, эти послдніяслова Гте странно звучатъ и для насъ, быть можетъ, даже боле странно, чмъ для его современниковъ. Великія націи Европы сблизились боле тснымъ образомъ. У насъ есть международныя выставки, международные конгрессы, международные журналы, но международныхъ любви и уваженія у насъ меньше, чмъ когда-либо. Европа стала похожа на собраніе дикихъ зврей, готовыхъ броситься другъ на друга, какъ только ихъ сторожамъ вздумается отворить ршетки. Почему это должно быть такъ? Кроткій разумъ оказывался способнымъ умиротворять семейныя ссоры. Въ обществ, въ широкомъ смысл, люди не прибгаютъ къ драк и дуэли, хотя, терпимыя въ нкоторыхъ странахъ, какъ остатки варварскаго вка, он всюду осуждаются закономъ. Почему должно считаться приличнымъ для всякой страны содержать легіоны воиновъ, готовыхъ убивать и быть убитыми за свою страну, если императорамъ и королямъ или, еще чаще, министрамъ и посланникамъ будетъ угодно іфійтл изъ себя? Гте не надялся на водвореніе всеобщаго мира, но онъ, конечно, не могъ предвидть этого хроническаго военнаго положенія, въ которое мы попали и которое, въ лтописяхъ будущихъ историковъ, поставить наше прославленное девятнадцатое столтіе ниже вка гунновъ и вандаловъ.
Я думаю, что члены англійскаго Гтевскаго общества лучше всего докажутъ, что они по-истин посвятили себя изученію Гте, что она истинные послдователи Гте, если они, каждый по своимъ силамъ, помогутъ смыть съ человчества этотъ позоръ. Несмотря на все искуственно возбужденное недоброжелательство противъ Англіи, шекспировскія общества процвтаютъ во всхъ лучшихъ городахъ Германіи. И я никогда еще не встрчалъ человка, основательно изучившаго Шекспара, который не былъ бы, не скажу англоманіакомъ, но другомъ Англіи, справедливымъ судьей всего великаго и благороднаго въ этой великой и благородной рас. Шекспиръ сдлалъ боле для скрпленія истиннаго союза между Германіей и Англіей, чмъ вс англійскіе министры и посланники, вмст взятые. Будемъ надяться, что Гте сдлаетъ то же самое, и что вс безъ исключенія члены этого англійскаго Гтевскаго общества будутъ трудиться въ томъ дух, который онъ, часто называемый великимъ язычникомъ, такъ хорошо и такъ мощно выразилъ въ простыхъ словахъ великаго апостола любви: ‘Дти, любите другъ друга’. Пусть Гте и Шекспиръ останутся вчными послами этихъ двухъ націй, и мы можемъ тогда надяться, что люди, способные уважать и любить Шекспира и Гте, вновь научатся уважать и любить другъ друга.
И не думайте, что я преувеличиваю вліяніе литературы на политику. Если бы м-ръ Гладстонъ не изучалъ такъ усердно итальянской литературы, быть можетъ, у насъ и до сихъ поръ не было бы объединенной Италіи. Еслибы наши отцы не были такъ полны энтузіазма къ Гомеру, Софоклу, Платону, быть можетъ, Греція никогда не была бы освобождена отъ турецкаго ига. И когда я слышу, что князь Бисмаркъ знаетъ наизусть Шекспира, я ободряюсь духомъ, и мн кажется, что я начинаю понимать многое въ глубокой зыби его политики, которая своею волнующеюся поверхностью часто возбуждаетъ такое недоумніе.
Будемъ надяться, что вскор намъ представится возможность считать въ числ членовъ нашего общества нкоторыхъ руководящихъ государственныхъ мужей Англія. Если они умютъ уже объяснить построеніе нмецкаго предложенія, современенъ они могутъ научаться и пониманію нмецкаго характера, который хотя въ нкоторыхъ отношеніяхъ и отличается отъ англійскаго, но все же кость отъ той же кости, плоть отъ той же плоти, духъ отъ того же духа. Мы не желаемъ, чтобы наше общество сдлалось когда-либо политическимъ обществомъ, и было бы противно космополитическому духу Гте, еслибъ оно ограничилось одними только англійскими и нмецкими членами. Между французами, итальянцами, русскими, датчанами и шведами есть лица, доказавшія, что они превосходно изучили его произведенія. Самъ Гте, говоря о различныхъ способахъ, которыми различныя націи оцнили характеръ его Елены, воздаетъ честь французу, англичанину и русскому за то, что они, каждый но-своему, истолковали мысли поэта. Въ письм къ Карлейлю отъ 8 августа 1828 г. онъ говоритъ:
‘Всего пріятне было мн видть, какъ вы приняли мою Елену. И здсь вы поступили такъ же прекрасно, какъ это вамъ всегда свойственно, и такъ какъ въ это же время мною были получены статьи изъ Парижа и Москвы объ этомъ моемъ произведеніи,— произведеніи, занимавшемъ мой умъ и сердце въ теченіе столькихъ лтъ,— то я выразилъ свои мысли нсколько лаконически, слдующимъ образомъ: шотландецъ пытается проникнуть въ него, французъ — постигнутъ его, русскій — его усвоить. Эти трое, слдовательно, безъ предварительнаго соглашенія, представили вс возможныя категоріи симпатіи, на которыя можетъ разсчитывать произведеніе искусства, хотя, естественно, он никогда не могутъ быть совершенно раздланы, но должны призывать на помощь одна другую’.
Проникнутое тмъ же всеобъемлющимъ духомъ, Гтевское общество призываетъ къ себ на помощь всхъ почитателей генія Гте, къ какой бы націи они не принадлежали, и оно можетъ общать имъ, что о политик, въ тсномъ смысл слова, они услышатъ въ этихъ стнахъ такъ же мало, какъ въ саду Гте въ Веймар.
Но и литература иметъ свое законное вліяніе сначала только на отдльныхъ личностей, но, въ конц-концовъ, на цлыя націи, и если мы обратимъ вниманіе на то, что такое литература — воплощеніе лучшихъ и высочайшихъ мыслей, призванныхъ къ существованію человческимъ геніемъ,— то почувствуемъ, какъ было бы дйствительно ужасно, еслибъ этого вліянія не оказывалось. Духъ Гте сдлался не только могущественнымъ началомъ въ Германіи, не только могущественнымъ началомъ въ Европ,— онъ сдлался силою, двигающей весь міръ. Эта сила теперь дана намъ въ руки, чтобы мы пользовались ею возможно лучшимъ образомъ. Но, пользуясь ею, мы должны помнить, что вс духовныя вліянія дйствуютъ медленно и почти непримтно, и не должны допускать себя до унынія, если предразсудки, накопленные множествомъ неутомимыхъ языковъ, не исчезнутъ въ одинъ день. Мы должны продолжать трудиться, какъ истинные ученые, silentio et spe — въ молчаніи и надежд — и, будьте въ этомъ уврены, нашъ трудъ не будетъ тогда тщетнымъ. Нашъ ближайшій трудъ ожидаетъ насъ въ Англія. Наше общество было вызвано къ жизни преимущественно англичанами и нмцами. Мы — и нмцы, и англичане — должны тсно сомкнуться для изученія произведеній и мыслей Гте. Это можетъ показаться слабымъ начинаніемъ, но могучіе дубы возникаютъ изъ малыхъ смянъ. И такъ, будемъ надяться, что наше юное общество будетъ крпнуть съ каждымъ годомъ и что, соотвтственно своимъ дарованіямъ и благопріятнымъ случайностямъ, оно будетъ способствовать скрпленію кровныхъ узъ, соединяющихъ англійскую и нмецкую націю,— скрпленію ихъ посредствомъ духовныхъ симпатій, которыя сильне, чмъ даже кровныя узы. Если эти дн націи, нмецкая и англійская, станутъ снова рядомъ, плечо съ плечомъ, уважая другъ друга и уважаемыя своими сосдями, мы можемъ тогда надяться увидть осуществленіе того, что Гте считалъ высочайшимъ благомъ всемірной литературы: ‘на земл миръ, въ человкахъ благоволеніе’,— да, во всхъ человкахъ.