Романъ изъ временъ Нерона.
ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ ПОЛЬСКАГО.
Съ иллюстраціями французскихъ художниковъ и критико-біографическимъ очеркомъ П. В. Быкова.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
‘С.-Петербургская Электропечатня’. Коломенская, 38—41,
1902.
Послдняя четверть знаменательнаго XIX вка выдвинула цлый ряд боле или мене выдающихся писателей, но едва ли кто изъ нихъ пользуется такой широкой, такой громадной популярностью, какъ польскій романистъ Сенкевичъ. У автора романовъ: ‘Безъ догмата’ и ‘Камо грядеши?’ (‘Quo vadis’), которые произвели настоящую сенсацію, и знаменитой трилогіи, состоящей изъ историческихъ романовъ ‘Огнемъ и Мечемъ’, ‘Потопъ’ и ‘Панъ Володыевскій’,— милліоны читателей и пламенныхъ поклонниковъ и въ Старомъ, и въ Новомъ свт. Европейская критика, въ лиц лучшихъ, наиболе проницательныхъ и тонко понимающихъ ея представителей, почти единогласно отвела польскому беллетристу самое почетное мсто среди корифеевъ современной изящной словесности и каждому новому произведенію Сенкевича посвящаетъ большіе этюды, разъясняя значеніе его историческихъ, психологическихъ и общественныхъ романовъ, его оригинальное міросозерцаніе. На читателя каждое новое произведеніе автора ‘Quo yadis’ производитъ глубокое, какое-то неотразимое, впечатлніе, въ большинств случаевъ несравненно боле сильное, чмъ романы пресловутаго французскаго вождя натуралистической школы — Золя, у котораго при самомъ безпощадномъ реализм, какимъ проникнуты въ общемъ и главныя творенія польскаго романиста, чувствуется отсутствіе той удивительной ширины захвата, той ясности міросозерцанія, какъ у Сенкевича, не говоря уже о художественной красот и сил вдохновенія. Романы Сенкевича, въ особенности историческіе, переведены почти на вс европейскіе языки. Онъ соперничаетъ съ графомъ Львомъ Толстымъ, съ которымъ у него много точекъ соприкосновенія и есть одна главная общая черта, это — неустанное исканіе правды, ненасытная жажда истины. Сенкевичъ въ поискахъ за ней уходитъ въ глубь вковъ, отъ насъ отдаленныхъ, въ царство сдой старины, онъ длаетъ попытки отыскать ее и въ близкой ему современности. Душа этого страстнаго, сильнаго художника, обуреваемая самыми разнородными настроеніями, разнообразнйшими чувствами, не вдаетъ устали въ своихъ порывахъ, не въ состояніи успокоиться, остановиться въ этихъ трогательныхъ исканіяхъ истины,— настойчивыхъ исканіяхъ, полныхъ невыразимой муки. Безконечная сутолока, хаосъ жизни, туманность идеаловъ нашего времени, тайный смутный страхъ передъ какимъ-то будущимъ переворотомъ, долженствующимъ поколебать обросшіе мхомъ основы ныншней безцвтной жизни, неутихающая тревога, созданная современнымъ вооруженнымъ лагеремъ, готовымъ къ бою, лагеремъ, за которымъ виденъ наводящій, панику кровавый призракъ, несмолкающій ропотъ тхъ, что ходятъ въ потьмахъ, ‘безъ понятій о прав, о Бог’ угасаніе вры въ человк нашихъ дней, а наряду со всмъ этимъ возрожденіе новой, хотя и смутной вры въ иные, лучшіе идеалы съ одной стороны и шатаніе мысли, довершаемое воплями Ницше — съ другой… Все это превосходно знакомо Сенкевичу, который и идетъ навстрчу всмъ этимъ явленіямъ чреватаго событіями времени. Съ какимъ необычайнымъ упорствомъ, съ какой живой любознательностью, присущей ему, какъ истому художнику, пытается Сенкевичъ, открывая съ каждымъ днемъ все новыя и новыя страницы Необъятной книги жизни, проникнуть въ суть смысла этихъ страницъ, и, хотя скорбитъ сознаніемъ своего человческаго безсилія,— все же не хочетъ остановиться передъ стремленіемъ уловить хоть малйшій намекъ на разгадку тайны бытія, ‘на проклятые вопросы дать отвты намъ прямые’:—
Отчего подъ ношей крестной.
Весь въ крови влачится правый?
Отчего везд безчестный
Встрченъ почестью и славой?
Кто виной? Иль сил правды
На земл не все доступно?
Иль она играетъ нами?..
Вотъ что занимало нашего неутомимаго искателя истины во всю предшествовавшую дятельность его, занимаетъ и теперь, какъ самобытнаго мыслителя, какъ лтописца нашихъ дней, какъ внимательнаго психолога и вообще, какъ беллетриста съ лирико-эпическимъ талантомъ. Сенкевичъ прежде всего замчательный психологъ, не уступающій Сенкевичу-художнику, который соперничаетъ въ совершенств техники съ Гюи де-Мопассаномъ. Еще первыя произведенія автора ‘Quo vadis’, его ‘Эскизы углемъ’, сразу показали, какимъ изящнымъ перомъ онъ обладаетъ, какъ дивно знаетъ онъ народный бытъ, какой у него выразительный языкъ, сколько красокъ, какіе счастливые художественные пріемы, ярко и всецло отражающіе въ себ манеру старинныхъ, заслуженныхъ мастеровъ слова. Его извстность выросла сравнительно скоро и достигла своей высшей точки тогда, когда появились его первые историческіе романы и психологическія и общественныя произведенія, повсти и новеллы. Если въ первыхъ своихъ этюдахъ, мелкихъ вещахъ, преимущественно бытового характера изъ народной жизни, или изъ жизни образованныхъ классовъ, Сенкевичъ привлекаетъ къ себ читателя, какъ безподобный наблюдатель нравовъ, правдивый, трезво смотрящій на окружающее писатель, прелестный, оригинальный, природный, истинный юмористъ, и особенно щеголяетъ излишествомъ письма,— то въ послдующихъ крупныхъ шедеврахъ своихъ онъ является уже серьезнымъ идейнымъ писателемъ. Здсь онъ — мыслящій реалистъ, пламенный проповдникъ, мыслитель, поборникъ нравственности. Обнаруживая почти полную объективность, въ этихъ произведеніяхъ онъ встаетъ передъ своими читателями во весь ростъ, во всеоружіи богатыхъ познаній, внимательнаго, всесторонняго изученія разныхъ историческихъ эпохъ, классическихъ писателей, античныхъ памятниковъ. Вс восхищались мастерски написанной имъ картиной одряхлвшаго, доживавшаго послдніе дни язычества и возникающаго, полнаго величія, христіанскаго міра въ роман ‘Quo vadis’, съ неменьшимъ наслажденіемъ любовались многочисленные почитатели Сенкевича и тми женскими образами, которые воспроизведены у него едва ли не во всхъ крупныхъ произведеніяхъ,— прекрасными, изящными, дышащими силой. Они составляютъ особенность его таланта, его неотъемлемую прелесть. Чувство красоты ощущается у Сенкевича во всхъ его произведеніяхъ, крупныхъ и мелкихъ, и оттого-то при самомъ яркомъ реальномъ изображеніи срыхъ будней, скорбной дйствительности, истинный художникъ, онъ никогда не проявляетъ грубости, свойственной, напримръ, Золя или графу Л. Н. Толстому въ послдній періодъ его дятельности. Въ пониманіи истиннаго реализма, согласно съ требованіями настоящаго художественнаго творчества, Сенкевичъ стоитъ на высот этихъ обоихъ корифеевъ современной литературы. Что еще дорого въ Сенкевич, это — его преклоненіе передъ красотой въ самомъ широкомъ смысл, но и передъ любовью, которой онъ, какъ чуткій художникъ, придаетъ громадное значеніе въ жизни всего міра. Его благоговйное отношеніе къ этому чувству, какъ въ зеркал, отражается во всхъ его произведеніяхъ.
Романистъ-психологъ, Сенкевичъ прекрасно знаетъ духовный міръ человка и съ удивительнымъ искусствомъ уметъ изображать движенія души не только отдльныхъ особей рода человческаго, но и массовыя психическія побужденія въ толп, въ народ, въ войск, словомъ, психическіе мотивы стадообразныхъ явленій. Этого большого знатока человческаго сердца особенно занимаетъ ‘анализъ усталой души Современнаго намъ интеллигента со всми его наслдственными и лично пріобртенными сомнніями и окружающими его противорчіями, отравляющими жизнь, съ ея радостями и печалями, которыя побдить или устранить не подъ силу уму человческому’. На подобномъ анализ построены романы ‘Безъ догмата’ и ‘Семья Полонецкихъ’, въ которыхъ съ яркимъ реализмомъ представленъ человкъ, доведенный до полнаго отчаянія, но дающаго ему ни минуты покоя, мыслью, что жизнь бездльна и, ‘какъ посмотришь съ холоднымъ вниманьемъ вокругъ — такая пустая и глупая шутка’, или другая особь, до мозга костей проникнутая эгоистическими стремленіями къ одному — къ своему личному благополучію и упроченію его путемъ накопленія богатствъ. По очень многимъ даннымъ этихъ произведеній можно было бы составить себ понятіе о Сенкевич, какъ о писател, стремящемся проводить идеи безпощаднаго пессимизма. Нкоторые критики такъ и ршили. ‘Я утверждаю, что большинство новеллъ Сенкевича — говоритъ Л. Ю. Шепелевичъ въ стать своей ‘Сенкевичъ, какъ психологъ-романистъ’ — проникнуто безотраднымъ пессимизмомъ. Романтики, особенно польскіе, и ихъ эпигоны тенденціозно старались поддержать бодрость въ себ и другихъ. Печальныя событія, описываемыя въ повсти, окрашивались счастливымъ окончаніемъ, внезапно открывающейся перспективой лучшаго будущаго. Сенкевичъ такого утшенія не иметъ и не сообщаетъ. Добродтель попрана безжалостной силой, и мы должны безучастно смотрть на ея торжество! Морской сторожъ зачитался поэмой, навявшей ему шумъ родныхъ лсовъ, забылъ зажечь огонь — и вынужденъ начать снова скитанія, полныя жестокой нужды! Бдная жертва происковъ писаря, отдавшая все для спасенія горячо любимаго мужа, гибнетъ подъ его топоромъ, самъ онъ идетъ въ каторгу, а причина всего этого — капризъ наглаго подьячаго! Мужественный капитанъ теряетъ любимую жену, кроткую Лиліанъ, не пощаженную тяжелой болзнью! Крестьянская сирота бредетъ по снгу въ морозную ночь, думая объ ангел-спасител, и засыпаетъ безпробуднымъ сномъ, спасшимъ ее отъ пасти волка!.. Мальчикъ-музыкантъ безвременно и безъ вины гибнетъ отъ свой благородной страсти къ музык! Юный гимназистъ теряетъ, здоровье, слишкомъ усердно предаваясь непосильному труду! Бартекъ-побдитель трагикомически проливаетъ кровь за тхъ, кого ненавидитъ, и дйствуетъ противъ тхъ, кого любитъ! Только изрдка мы видимъ черту примиренія съ жизнью, по эта черта лишь блеснетъ, подобно молніи въ темную ночь, чтобы погрузить насъ еще въ большій мракъ… То, что поражало воображеніе Сенкевича, было въ высшей степени безотрадно: это были ‘жертвы’ весьма сложныхъ причинъ. Даже юморъ Сенкевича въ новеллахъ, если вы вдумаетесь — въ него, не исходитъ изъ источника оптимизма. Онъ какъ бы привлеченъ извн, его можно выдлить, какъ несущественный элементъ, и въ основ его лежитъ тонкая иронія. Чмъ дальше развивался талантъ Сенкевича, тмъ безотрадне становилось его настроеніе’.
Критикъ, подбирая изъ мелкихъ разсказовъ Сенкевича преимущественно такіе, отъ которыхъ какъ будто ветъ чмъ-то мрачнымъ, приписываетъ ему глубокій пессимизмъ, лежащій не только въ основ его новеллъ, но и въ роман ‘Безъ догмата’, въ драм ‘На одну карту’ и еще въ нкоторыхъ произведеніяхъ. Но это далеко не врно. Сенкевичъ уметъ только мастерски подчеркнуть насмшку злой судьбы надъ человкомъ и въ особенности надъ ея пасынками, надъ тми, кто неспособенъ бороться съ нею и лишь подставляетъ голову подъ удары вковчной лиходйки, кто, вмсто протеста, лишь ‘ходитъ голову склоня’. Правда, рдкій изъ писателей уметъ такъ ярко, какъ Сенкевичъ, воспроизвести всю ужасную трагедію немощности людского разума, пришедшаго къ сознанію своей полной безпомощности, скорбной немощи передъ силою обстоятельствъ. Но изъ этого вовсе не слдуетъ, что онъ проникнутъ безотраднымъ пессимизмомъ. Уже въ роман ‘Семья Полонецкихъ’ высказываетъ онъ свое оптимистическое настроеніе, а затмъ еще краснорчиве опровергаетъ мннія своихъ одностороннихъ критиковъ романомъ ‘Камо грядеши’. Въ этомъ роман вс силы человческаго духа выступаютъ въ полной гармоніи съ историческими данными о великомъ нравственномъ переворот, совершающемся въ человчеств на зар христіанской вры. То, что такъ естественно представлялось серьезнымъ и великимъ въ помыслахъ героя романа ‘Семья Полонецкихъ’ Плошовскаго, человка безъ догмата, безъ стремленія къ жизни, погибшаго жертвою безпощаднаго анализа,— разбивается въ прахъ передъ твердыней духовной силы человка, стремительной силы, развернутой во всю ширь и мощь, передъ побдой ея надъ самымъ страхомъ смерти, а равно и надъ всяческой суетой земной. Сенкевичъ надленъ отъ природы дарованіемъ объективнаго художника, который, изображая явленія жизни, устраняетъ въ это время свою личность и воспроизводитъ ихъ безъ связи съ тмъ или другимъ мгновеніемъ своей собственной жизни. Впечатлніе, которое писатель воспринимаетъ при посредств процесса достаточно сложнаго, краеугольнымъ камнемъ котораго служитъ художественное обобщеніе, обнаруживается у него въ форм, совершенно гармонирующей съ дйствительностью. И однимъ изъ основныхъ качествъ Сенкевича является его замчательное умніе соблюсти необходимую мру въ художественномъ воспроизведеніи. Чтобы воочію убдиться въ этомъ, достаточно познакомиться ‘хотя бы съ мелкими разсказами его, особенно изъ народной жизни, въ которыхъ тонкое чутье художника и глубокая жизненная правда стоятъ всегда на первомъ план. Онъ удивительно понимаетъ народную психологію и мастерски рисуетъ безхитростные типы простолюдиновъ, сюжеты изъ жизни народа, въ большинств случаевъ проникнутые сильнымъ драматизмомъ. Несложные душевные процессы этихъ простыхъ, незамтныхъ героевъ изображены у Сенкевича съ необыкновенной выпуклостью. Писатель затрогиваетъ самыя чувствительныя, нжныя струны души, касается разнороднйшихъ особенностей человческихъ существъ, возвышенныхъ и низменныхъ чувствъ, драматическихъ и смшныхъ положеній. Глубокій драматизмъ нкоторыхъ мелкихъ разсказовъ Сенкевича производитъ потрясающее впечатлніе, а между тмъ авторъ ни прямо, ни окольными путями не высказываетъ собственнаго мннія но поводу какой либо драмы жизни, драматическаго стеченія обстоятельствъ, не проливаетъ слезъ надъ несчастной жертвой рока и людей, не приходитъ въ ужасъ отъ ихъ бездушія. Но такое безучастіе автора — ни боле, ни мене, какъ художественный ловкій пріемъ, въ которомъ кроется серьезно продуманный эфектъ. Вспомнимъ хотя бы исторію мальчика-музыканта, погибшаго отъ своего трогательнаго пламеннаго влеченія къ музык, отъ пустяка. Безподобно разработанный только одинъ мотивъ этого разсказа, по справедливому замчанію одного изъ критиковъ,— наводитъ на читателя цлый рядъ мыслей, обращаетъ его вниманіе на забитаго меньшаго брата и вызываетъ слезы, волнуетъ сердце. Несравненнымъ психологомъ является Сенкевичъ и въ крупныхъ своихъ твореніяхъ, въ особенности въ психологическихъ и общественныхъ романахъ ‘Безъ догмата’, ‘Семья Полонецкихъ’, или въ драм ‘На одну карту’, гд звучитъ краснорчивая проповдь снисхожденія и раскаянія. Въ первомъ произведеніи удивительно законченный типъ истиннаго сына вка, изряднаго эгоиста, живущаго головою, а не сердцемъ, скептика, отрицателя, безпощаднаго критика,— представленъ въ лиц Плошовскаго. Утонченный эпикуреецъ, у котораго собственная личность, по его мннію, должна заполнить весь міръ, своего рода спортсменъ по отношенію въ прекрасному полу, Плошовскій вчно анализируетъ и окружающихъ, и самого себя, и не проявляетъ въ душ ни малйшей теплоты, ни единаго проблеска чувствъ. Въ муки людскія онъ не вритъ, какъ не замчаетъ своихъ собственныхъ страданій подъ вліяніемъ непрестанной работы его мысли. Ни къ какой задач онъ призванія не чувствуетъ, въ этомъ онъ увренъ. Съ блестящимъ умомъ съ богатыми познаніями, онъ прекрасно знакомъ съ всевозможными направленіями — и ршительно не въ состояніи предаться чему нибудь всецло. ‘Я существо, удивительно хорошо познавшее самого себя — говоритъ Плошовскій,— часто мое я посылаетъ къ чорту другое я, которое анализируетъ и критикуетъ первое, запрещая отдаться какому бы то ни было впечатлнію — ни работ, ни чувству, ни малйшему вожделнію, ни страсти. Можетъ статься, самопознаніе есть черта высокаго умственнаго развитія, но, однако, странно дйствуетъ на чувство. Носить въ себ безпредльную критику самого себя — значитъ отршить отъ цлаго часть духа, необходимаго на подобное дйствіе, и жить и чувствовать не всмъ, своимъ существомъ, а лишь оставшейся его частью… Мн легко будетъ намтить и мое умственное состояніе. Оно таково: не знаю, не знаю, не знаю!’ Полюбивъ, Плошовскій, тмъ не мене, ощущаетъ цлый рядъ настроеній и впечатлній, ране ему невдомыхъ. У него явились благородные порывы, участіе къ людямъ. Человкъ ‘безъ догмата’, онъ въ предмет своей любви — Анельк — нашелъ и догматъ, и смыслъ существованія и силою мученій возродился для новой жизни, выросъ до высоты героя. А когда она умерла, онъ считаетъ первой своей обязанностью быть на вки при ней — и самъ уходитъ туда, ‘гд нтъ ни печали, ни воздыханій, но жизнь безконечная’. Онъ не могъ жить безъ Анельки, безъ тхъ началъ, изъ которыхъ складывалось все ея существо, безъ обртеннаго имъ догмата. Это натура — по опредленію самого Плошовскаго — чуждая какихъ бы то ни было колебаній или сомнній. Душа Анельки столь чисто отдляетъ плевелы отъ зерна, что сбить ее на словахъ — ршительно невозможно. Она не работаетъ надъ развитіемъ собственныхъ основныхъ правилъ, заимствуетъ ихъ изъ религіи и общихъ нравственныхъ понятій, но проникается ими на столько глубоко, что они длаются ея неотъемлемой собственностью, вндряются въ ея плоть и кровь’. По мннію одного изъ критиковъ Сенкевича, догматъ, какъ понимаетъ, его этотъ писатель-психологъ, является въ смысл общаго руководящаго нравственнаго правила, не требующаго доказательствъ и не способнаго выдержать ихъ. Не умомъ, а чувствомъ можно постигнуть его суть. Нельзя доказать, что нехорошо вредить ближнему, доказать тому, кто на этомъ основываетъ свою карьеру, нельзя доказать, что неправда сама по себ вредна,— тому, кто, при помощи ея большого успха и неспособенъ къ внутреннему сознанію этой истины. Наконецъ, невозможно доказать что либо индивидууму, для котораго нтъ въ мір безъотносительнаго, у котораго на все скептическій взглядъ. Другіе, не мене интересные типы даетъ намъ Сенкевичъ въ роман ‘Семья Полонецкихъ’, произведеніи съ наиболе уравновшеннымъ міросозерцаніемъ автора, въ особенности, какъ полагаютъ многіе критики, въ смысл его примиренія съ жизнью. Здсь психологически врно изображена цлая плеяда интереснйшихъ фигуръ, начиная отъ самого Полонецкаго, подобно Плошовскому, зараженнаго страстишкой къ частому анализу и не чувствующаго особаго влеченія къ жизни. Это — дитя переходнаго времени, ‘звено между шляхетствомъ и трудолюбивой буржуазіей’, характеръ довольно сложный, не подвластный какой нибудь одной общей черт, въ немъ преобладающей, его поступки находятся въ полной зависимости отъ его темперамента, идей, воспитавшихъ его, и отъ внушеній разсудочной мудрости, это характеръ съ задатками доброй старины, но уже достаточно измученный сомнніями, живущій въ человк съ горизонтомъ средняго размра. Около этой главной фигуры вращаются и другія, въ высшей степени типичныя и также жизненныя вполн. Q адвокатъ, темнаго происхожденія субъектъ, безпринципный, ловкій искатель приключеній, и поэтъ-мечтатель съ кристальной чистоты душою, и художникъ-аскетъ, чуткій ко всему прекрасному, и тест Полонецкаго изъ типа ‘комедіантовъ’, напоминающій героевъ Крашевскаго въ этомъ род, себялюбецъ, мнящій себя неотразимымъ Донъ-Жуаномъ, съ виду несимпатичный, но на самомъ дл только комичный ‘обломокъ прежнихъ поколній’, жалкій, смшной, и богачъ, задорный, кичливый, со многими отрицательными сторонами своего племени, не допускающій противорчій, по на самомъ дл хорошій малый, сочувственно относящійся въ молодости, врующій въ свтлую зарю грядущаго и являющійся какъ бы противовсомъ тестю Плавицкаго. Есть здсь и симпатичнйшій фанатикъ науки, старикъ профессоръ Васковскій, человкъ ‘не отъ міра сего’, и полунмецъ, полу славянинъ Бигель, коммерсанть, думающій не объ однихъ заработкахъ, но и о чести, баловень судьбы, неспособный понять, что такое сомннія, и калки, и шуты, шуты съ добрымъ сердцемъ и способностью къ благороднымъ порывамъ, и запальчивая дрянь, то и дло воюющая съ мужиками, низкопробный волокита врод, шляхтича Гонтовскаго, и проч., и проч. Много яркихъ, прекрасныхъ образовъ женщинъ рисуетъ Сенкевичъ въ этомъ роман, и рисуетъ въ томъ вид, какою женщина ему представляется, какъ онъ разуметъ ее, не задаваясь при этомъ никакими особенными цлями. А понимаетъ онъ представительницъ прекраснаго пола вовсе не въ смысл неразгаданной загадки, какою стремились представить ее многіе романисты, и старые, и новые. Въ ‘Семь Половецкихъ’ — достаточно положительныхъ женскихъ типовъ: Марина Полонецкая — чистая, двственная натура, съ крпкими устоями, среди которыхъ чувство долга играетъ первую роль, Эмилія Хвастовская — необыкновенно возвышенная натура, тихая, кроткая, нжная, любвеобильная, и еще рядъ идеальныхъ типовъ, а также красавица-кокетка Ооновская, способная загубить человка единственно своимъ легкомысліемъ, въ противоположность ей Бигилева — отличная мать, жена, хозяйка и т. д. Что касается идеи этого романа, то она довольно ясно выражена въ нсколькихъ словахъ одной изъ героинь — Марины Полонецкой. Въ отвтъ на слова мужа, замчающаго, что ‘зло, словно волна, отбитая отъ берега, непремнно возвращается’, она говоритъ: ‘Правда, зло непремнно возвращается, но оно можетъ вернуться въ видъ раскаянія и сожалнія, и тогда Господь Богъ видитъ это и перестаетъ карать!’ Прекрасная философія, вполн достойная романиста съ чуткимъ сердцемъ, если съ одной стороны и намтившаго кое-гд идею возмездія, то съ другой горячо проповдующаго идею снисхожденія. Въ ‘Семь Полонецкихъ’, какъ нигд, Сенкевичъ выдвигаетъ свое ‘credo’, свою надежду, что общество способно возродиться къ новой жизни, и даетъ краснорчивые примры. Онъ твердо вритъ, что общество ищетъ выхода, ищетъ истины и пойдетъ за тмъ человкомъ, который, суля ему покой, отдохновеніе, утшеніе, скажетъ ему, какъ Христосъ изрекъ разслабленному: ‘Возьми одръ твой и иди!’
Какъ художникъ, Сенкевичъ обладаетъ какимъ-то необъяснимымъ секретомъ передавать перомъ то, что доступно кисти мастера живописца,— воспроизводитъ краски жизни и природы во всей ихъ яркости, превосходно группировать историческія и бытовыя черты извстной эпохи, набрасывать сильныя, колоритныя картины, переносить на нихъ вполн реальную жизнь, до тонкости улавливая иныя особенности ея, характерныя, иногда просто техническія мелочи, подробности. Относительно деталей, особенно въ своихъ ‘Эскизахъ углемъ’ и другихъ небольшихъ новеллахъ, онъ очень близко соприкасается съ Диккенсомъ, а по объективности творчества сродни Бальзаку, подобно которому совершенно забываетъ о собственномъ я въ томъ мір, который создала его творческая фантазія. У него сочная, широкая, твердая кисть, у него много лиризма, великолпныя описанія природы, чудныя бытовыя картины, много пластики,— черта, зависящая отъ особенностей его процесса творчества. Но какъ ни пластичны бываютъ у него изображенія, но душевныя впечатлнія онъ невольно выдвигаетъ всегда на первый планъ. ‘Въ этомъ отношеніи,— говоритъ одинъ изъ его критиковъ,— Сенкевичъ неизмримо далекъ отъ большинства французскихъ романистовъ, удляющихъ, такъ или иначе, много мста физіологическимъ процессамъ’. Онъ отличается сильно развитымъ чувствомъ мры и иметъ, неотъемлемое право гордиться присутствіемъ такта вообще и въ особенности тамъ, гд ему приходится рисовать картины какой либо эпохи, о которой историческіе повствователи и ученые даютъ мало матеріала вскаго и безусловно правдиваго. Въ такихъ случаяхъ Сенкевичъ чуждается вымысловъ, какихъ бы то ни было натяжекъ, сосредоточивается на тщательной обрисовк дйствующихъ лицъ и ярко набрасываетъ общій фонъ картины. Мастерски ведетъ онъ разговоры дйствующихъ лицъ, съ удивительной простотой передаетъ впечатлнія и обрисовываетъ разнообразныя состоянія человческаго духа, будь это римлянинъ временъ Нерона, полякъ или малороссъ эпохи Хмльницкаго, онъ не запутывается въ сложныхъ, тягучихъ описаніяхъ, а довольствуется лишь немногими чертами. Таковы въ общемъ его пріемы, какъ историческаго романиста. Когда появилась первая часть его всемірно-извстной исторической трилогіи, романъ ‘Огнемъ и мечемъ’, посвященный исторіи возстанія Богдана Хмльницкаго и скорбной братоубійственной войн, соотчичи Сенкевича пришли въ неописуемое волненіе. Романомъ зачитывались и мужчины, и женщины всхъ возрастовъ, отъ юнца до убленнаго старца включительно. Польская критика ставила романъ на высоту почти недосягаемую, ‘нашлись критики,— говоритъ Пыпинъ:— ставившіе автора выше самого Шекспира, Данте, Гете, и лишь немногіе находили, что гораздо ближе можно было бы вспомнить о ‘Трехъ Мушкатерахъ’… Но страсти улеглись, и на романъ, помимо его громаднаго патріотическаго значенія для польскихъ читателей, взглянули какъ на яркое, колоритное произведеніе, полное интереса, въ особенности вншняго. Онъ такъ написанъ увлекательно, что для многихъ читателей ‘вымыселъ становился какъ будто дйствительностью’: они обращались къ автору съ письменными просьбами дать пощаду тому или другому изъ дйствующихъ лицъ романа,— настолько увлекательно было его содержаніе, такъ рельефны картины событій, похожденія главныхъ героевъ. Успхъ этотъ Сенкевичъ можетъ приписывать не только своему огромному художественному таланту, литературной опытности, но и тщательной подготовк. Поглотивъ множество историческихъ сочиненій до данной эпох, совершивъ цлый рядъ паломничествъ на мста дйствія, Сенкевичъ не ограничился изученіемъ основныхъ изслдованій, но близко ознакомился едва ли не со всми извстными до сихъ поръ мемуарами современниковъ Богдана Хмльницкаго, и это весьма нердко отражается во всей яркости даже на самомъ язык романа. Пламя возстанія, геройскіе подвиги разныхъ лицъ, и мелкихъ, и крупныхъ, длинная вереница битвъ этой ужасающей кровавой трагедіи, величественныя фигуры гетмановъ, другихъ вождей, отдльные эпизоды страшной рзни,— все это какъ въ панорам, съ мастерски написанными картинами, проходитъ передъ изумленнымъ взоромъ читателя. Осада подъ Збаражемъ, особенно ярко изображенная Сенкевичемъ, описанная эпически, на основаніи записокъ одного изъ очевидцевъ, представляетъ какъ бы ядро романа ‘Огнемъ и мечемъ’. Главная фигура его, Играющая первенствующую роль въ военныхъ событіяхъ, это — Іеремія Вишневецкій, представленный во весь ростъ, какъ оплотъ, и притомъ единственный въ эпоху казацкихъ войнъ, польской шляхты и закоренлый недругъ казачества. Необыкновенно мужественный, пропитанный до мозга костей сословной гордостью, гордый и самъ по себ, свободолюбивый, не желающій подчинить свою волю даже королевской власти, представитель старины, Вишневецкій въ достаточной степени идеализированъ авторомъ, который сосредоточилъ, повидимому, все свое вниманіе на этой фигур. Тмъ не мене яркими вышли у романиста и другія лица романа: Скшетускій, Заглоба, Подбипента, Богунъ и Володыевскій, въ особенности Заглоба, неподражаемый природный комикъ, воплощенное остроуміе старой Полыни, ближайшій родственникъ несравненныхъ типовъ Шекспира и Сервантеса — Фальстафа и Санхо-Панчо. И справедливо мнніе одного изъ критиковъ, что ‘еслибы Сенкевичъ не создалъ ничего, кром Заглобы, онъ оставилъ бы посл себя имя’. Отлично охарактеризованы, у Сенкевича также казакъ Богунъ и самъ Богданъ Хмльницкій. Русская серьезная критика, отдавая должную дань таланту Сенкевича, отнеслась очень строго къ выберу темы романа ‘Огнемъ и мечемъ’, темы, которая представляетъ слишкомъ чувствительную струну въ польско-малорусскихъ отношеніяхъ.
По мннію А. Н. Пыпина, въ изложеніи этой темы авторъ ‘не сдлалъ никакой уступки изъ старинныхъ польскихъ представленій о свойствахъ тхъ событій и не съумлъ найти въ себ безпристрастія къ давнему прошедшему’. Такое пристрастное отношеніе романиста къ тем, въ достаточной степени щекотливой, и было причиной успха романа среди польской публики, которую подкупили не столько художественныя красоты его, сколько публицистическія положенія автора. Заслуженный историкъ, нашъ профессоръ В. Б. Антоновичъ очень подробно, мтко и ярко длаетъ оцнку тенденціи романа ‘Огнемъ и мечемъ’, подчеркиваетъ увлеченія Сенкевича въ сторону узкихъ патріотическихъ цлей, его сухое раздраженіе и какое-то восхищеніе каннибальскими подвигами его героя — Вишневецкаго, какъ носителя высшей культуры, какъ необыкновеннаго рыцаря. ‘Князь Вишневецкій,— говоритъ В. Б. Антоновичъ:— изображенъ идеаломъ государственной мудрости, гражданскихъ добродтелей и поборникомъ правды и справедливости, авторъ до того увлекается своимъ героемъ, что доходитъ въ отзывахъ о немъ до кощунства, такъ, всякій неуважительный отзывъ о Вишневецкомъ г. Сенкевичъ называетъ богохульствомъ (bluznieretwo), онъ одаряетъ князя какою-то сверхъестественною силою, дарованною ему свыше, вслдствіе которой цлыя тысячи казаковъ, населенія цлыхъ округовъ бгутъ, объятыя паническимъ страхомъ, при одномъ имени ‘Яремы’ (Іереміи Вишневецкаго). Во время приступа казаковъ въ Збаражу на валахъ крпости появляется среди знаменъ и факеловъ князь Вишневецкій, казаки дрожатъ и выпускаютъ оружіе при его вид!! И тотъ же герой совершаетъ рядъ такихъ подвиговъ, которые ничмъ не отличаются отъ дяній ‘дикой сволочи’, какъ именуетъ запорожцевъ авторъ романа.’
Успхъ второго романа изъ трилогіи Сенкевича, называющагося ‘Потопъ’, былъ такой же блестящій, какъ перваго, хотя уже не сопровождался прежнимъ энтузіазмомъ. А между тмъ онъ написанъ съ большей силой и превосходитъ романъ ‘Огнемъ и мечемъ’ своей исторической достоврностью. Событія отражены въ ‘Потоп’ несравненно врне, ‘исторія нашла въ этомъ роман всестороннее воспроизведеніе и воскресла въ яркой фантастической обстановк’. Наконецъ, романистъ глубже понялъ духъ времени, далъ ему боле врную оцнку и надлежащимъ образомъ освтилъ побудительныя причины и мотивы событій и отдалъ по возможности всмъ и каждому должное. Въ выдающимся достоинствамъ ‘Потопа’ слдуетъ отнести и то, что хотя онъ написанъ въ прежнемъ патріотически воинственномъ дух, но въ немъ уже отсутствуетъ междуплеменной вопросъ. Такъ же, какъ въ первомъ роман, и здсь въ изобиліи льется, кровь, и здсь герои рзни сверкаютъ военными доблестями, и здсь вводятся интереснйшіе эпизоды, и здсь все увлекательно и написано размашистой кистью. Авторъ съ особеннымъ увлеченіемъ рисуетъ старое магнатство, его величественность, его огромное значеніе. Съ почтеніемъ относится онъ и въ представителямъ духовенства старой Польши, являющагося у романиста олицетвореніемъ мудрости и святости. Среди великолпныхъ картинъ и сценъ особенно выдляется по яркости красокъ, по сил движенія, картина осады Ченстохова, геройская защита котораго спасла Польшу. Эпоха Яна Казиміра, воспроизведенная въ роман по интереснйшимъ и разнообразнйшимъ мемуарамъ современниковъ, встаетъ передъ читателемъ во всей своей красот со множествомъ разнообразнйшихъ этнографическихъ подробностей изъ быта старой Польши тхъ своеобразныхъ началъ, на которыхъ она возвышалась среди другихъ государствъ Европы. Вс почти лица ‘Потопа’ — историческія и изображены по обыкновенію мастерски, и портреты сатирика Опалиньсцаго, братьевъ Радзивилловъ, холоднаго циника и измнника по натур, пана Радзевскаго, очаровываютъ читателя. Это вполн живые люди, выступающіе рельефно на ясномъ фон правдивой, широко задуманной и тщательно выписанной картины. Высокая гуманность, теплое чувство просвчиваютъ въ роман, благодаря чему даже и отрицательные типы не внушаютъ отвращенія. Для средняго читателя ‘Потопъ’ представляетъ еще боле интереса и потому, что любовная интрига занимаетъ здсь больше мста и значительне выдвинута впередъ.
‘Панъ Володыевскій’ — послдній романъ эффектной трилогіи — въ строгомъ смысл не можетъ быть причисленъ къ историческимъ романамъ, такъ какъ въ немъ событія историческія уступаютъ мсто частнымъ, а нкоторые факты прямо-таки вымышлены. Это не боле какъ повсть жизни и дяній Володыевскаго, фигурирующаго въ ‘Потоп’ и столь излюбленнаго авторомъ,— живая лтопись его семейной жизни, не имющая прямого отношенія къ военнымъ событіямъ. По свидтельству г. Шепелевича, для этого романа Сенкевичъ воспользовался преимущественно изслдованіями Іосифа Ролле, историка юго-западнаго края, большого знатока Подоліи и Волыни, и рукописными матеріалами (фамильными бумагами) одного семейства, а также и поэмой Вацлава Потоцкаго ‘Wojna Chocimska’. Вс три романа, несмотря на ихъ яркія достоинства, страдаютъ нкоторыми недостатками, въ числу изъ увлеченіе воинственнымъ духомъ описываемой эпохи можно поставить на первомъ план. Затмъ многіе фантастическіе эпизоды, особенно въ роман ‘Огнемъ и мечемъ’, носятъ на себ черезчуръ сильное вліяніе произведеній Дюма-отца и, наконецъ, чувствуется какое-то однообразіе романтической завязки. А. Н. Пыпинъ очень отрицательно относится въ знаменитой трилогіи Сенкевича. Онъ находить, что у автора ея многіе вопросы остаются безъ отвта, что вся исторія у него полна эффектовъ театральнаго свойства. ‘Романы Сенкевича,— говоритъ критикъ:— по своему содержанію не возвышаются надъ уровнемъ ходячихъ популярныхъ представленій о старой Польш: она продолжаетъ рисоваться его воображенію въ фантастическихъ чертахъ, съ великими, впрочемъ, случайными бдствіями, отъ которыхъ въ крайнемъ случа спасаетъ ее Ченстохевская Богоматерь, эта старая Польша блистаетъ шляхетскими добродтелями — дурные шляхтичи оказываются особенно въ партіи шведскаго короля, тяжелыя испытанія, великія заблужденія, какія бывали и здсь, приводятся только вншними, несчастно сложившимися обстоятельствами, въ самомъ стро польскаго государства автору не видится никакихъ особенныхъ недостатковъ… Что касается племенного состава государства, мы видли, какъ изображены въ первомъ роман Сенкевича отношенія Польши и Малороссіи: возстаніе Хмльницкаго есть не боле, какъ бунтъ холоповъ, полу-дикихъ, возстающихъ противъ разумной дисциплины, вводимой цивилизующею шляхтой, и единственное средство дйствовать противъ подобнаго бунта, это — ‘потопить его въ океан крови’, такъ именно разсуждалъ тотъ магнатъ, въ которомъ авторъ удивляется и военному генію, и великой политической мудрости’… Конечно, строгій критикъ иметъ здсь въ виду направленіе Сенкевича, историко-философскій характеръ его исторической трилогіи, не касаясь безспорныхъ достоинствъ ея, глубокаго интереса, и вншняго, и внутренняго, художественныхъ красотъ, мастерству описаній этихъ трехъ романовъ, въ которыхъ богатство содержанія, цльность находятся въ полной гармоніи съ удивительной техникой, съ оригинальностью, ловкостью пріемовъ,— благодаря чему отъ читателя ускользаютъ недочеты романиста, какъ историческаго живописца и публициста. Отъ романовъ, посвященныхъ Польш XVII вка въ разные моменты ея существованія, высокоталантливый польскій романистъ сдлалъ чрезвычайно смлый шагъ, шагъ — даже рискованный, задавшись мыслью представить картину древняго Рима въ царствованіе Нерона. Отъ эпохи изъ исторіи отчизны онъ вдругъ перешелъ въ эпох ему во многихъ отношеніяхъ чуждой, не имющей ничего общаго съ первою, отдаленной отъ насъ длинной вереницей сдыхъ вковъ. У Сенкевича невозможное стало возможнымъ, благодаря его громадному таланту, широкому полету фантазіи и глубокимъ познаніямъ въ области классической древности, а равно и всестороннему знакомству съ искусствомъ и археологіей. Къ исполненію задачи своей романистъ приступилъ, съ ногъ до головы вооруженный знаніями, поглотивъ множество источниковъ, относящихся въ данной эпох, начиная отъ Тацита, Светонія и кончая позднйшими христіанскими историками, а также и крупнйшими изслдователями нероновской эпохи, не выключая и мучной книги нмецкаго историка Фридлендера ‘Картины изъ исторіи римскихъ крабовъ отъ Августа до послдняго изъ Антониновъ’, которая послужила ему большимъ пособіемъ. Когда появился романъ ‘Quo vadis’, европейская критика не могла не признать, что съ такой, крайне рискованной задачей могъ справиться, одолть вс преграды и трудности лишь романистъ-виртуозъ, подобный Сенкевичу, обладающій талантомъ всеобъемлющимъ, полнымъ независимости и гибкости. Въ роман изображена событія, относящіяся ко времени пожара Рима, случившагося около 64 года нашей эры, когда Неронъ имлъ ‘за собою, кром прочихъ смертей, отравленіе брата Британика, убійство Агриппины, своей матери, умерщвленіе Бурра, воспитателя своего и начальника преторіанцевъ, убійство Корнелія Суллы и Рубелія Плавта, изгнаніе Сенеки, другого своего воспитателя, убійство жены Октавіи и бракосочетаніе съ Поппеей Сабиной, когда онъ устранилъ большую часть своихъ свидтелей, или докучныхъ, или опасныхъ, отъ товарищей и соперниковъ, и далъ широкую свободу своему разнузданному темпераменту, низменнымъ инстинктамъ и привычкамъ. Главныя положенія романа и сильнйшія по драматизму мста его Сенкевичъ связалъ съ пожаромъ Рима и казнями христіанъ, его сопровождавшими. Вс предыдущія дянія Нерона и наклонности, въ немъ преобладающій, въ полной мр подготовляютъ читателя къ самому возмутительному и дикому факту царствованія обезумвшаго цезаря, и въ длинной цпи его преступныхъ дяній пожаръ ‘вчнаго города’ является какъ одно изъ необходимыхъ звеньевъ. Смло вводитъ насъ художникъ-романистъ на сцену дйствія, гд разыгрывается драма самыхъ запутанныхъ отношеній въ столиц Римскаго государства, въ первый вкъ христіанства и съ неподражаемымъ талантомъ рисуетъ картину двухъ, исключающихъ другъ друга, міровъ — языческаго и христіанскаго. Романистъ и въ ‘Quo vadis’ показываетъ себя такимъ полноправнымъ хозяиномъ, какимъ онъ былъ въ романахъ, живописующихъ Польшу XVII вка. Почти до мелочей врный историческимъ свидтельствамъ, онъ съ художественной и жизненной правдой изображаетъ и римскую толпу, грубую, легкомысленную, алчную до зрлищъ и крайне разношерстую по своему составу и историческія личности: Петронія Арбитра, бывшаго проконсула Вианіи, и грека Xилона, представителей двухъ классовъ нероновской эпохи, знати и и черни,— и главаря этой эпохи Нерона съ его сложнымъ характеромъ, съ его удивительной психологіей, существенную черту которой романисту удалось, кажется, уловить до извстной степени. Художественнымъ вышелъ у него Петроній, но еще цльне представленъ типъ Хидона, который художникъ-романистъ даетъ, какъ одинъ изъ множества примровъ чудодйственной силы христіанскаго ученія. Этому ученію въ произведеніи Сенкевича отведена важная и первенствующая роль. Неронъ, стоящій во глав язычества, у Сенкевича своими характерными чертами находится въ тснйшей связи съ тмъ портретомъ, который дастъ Тацитъ. Но, но справедливому замчанію г. Шепелевича — Сенкевичъ ‘пользуется боле сложными средствами, чмъ римскій историкъ. Искусство, особенно пластическое, помогло Сенкевичу возсоздать образъ Нерона ярче, чмъ у Тацита… Слдуя всюду въ характеристик Нерона его указаніямъ, Сенкевичъ имлъ полное право расширить рамки историка. Онъ не только изобразилъ Нерона, но и далъ ключъ къ пониманію этой, на первый взглядъ, загадочной натуры. Этотъ ключъ — въ исключительно артистической натур тирана, въ ею неудовлетворяемыхъ стремленіяхъ къ художественнымъ эффектамъ’. Характеристику Нерона Сенкевичъ отчасти влагаетъ въ уста самого цезаря. ‘Знай, что живутъ два Нерона,— говоритъ тиранъ Петронію, одному изъ приближенныхъ своихъ,— одинъ такой, какимъ его знаютъ люди, другой — артистъ, котораго знаешь одинъ ты и который, если убиваетъ, какъ смерть, или безумствуетъ, какъ Вакхъ, то только потому, что его давитъ плоскость и ничтожество обычной жизни, и который хотлъ бы искоренить ихъ, хотя бы пришлось прибгнуть къ огню или желзу… О, какъ пошлъ будетъ этотъ міръ, когда меня не станетъ! Никто еще не постигалъ, даже ты, дорогой мой, какой я артистъ. Но поэтому-то я и страдаю, и искренно говорю теб, что по временамъ душа моя бываетъ такъ же грустна, какъ т кипарисы, что чернютъ передъ нами. Тяжело человку единовременно влачить бремя величайшаго могущества и величайшаго таланта’. У Сенкевича Неронъ представленъ не простымъ, безъумствующимъ тираномъ, но существомъ съ сатанинскимъ славолюбіемъ, съ ненасытной страстью къ величественному, послдовательнымъ въ своемъ безуміи, словомъ, это вполн цлый типъ, производящій дельное впечатлніе. Превосходно обрисованы у него и тины женщинъ, изъ которыхъ многія играютъ довольно видную, а иногда и первенствующую роль въ роман, и въ особенности удаченъ вышелъ образъ Поппеи Сабины младшей, любовницы, а затмъ и жены цезаря. Не мене типичными представлены у него Актея и идеальная Лигія, даже Грецина, остающаяся на второмъ план грандіозной картины, возсозданной Сенкевичемъ, и намченная нсколькими штрихами, выходитъ у романиста жизненною, это истая римлянка, одаренная нравственной чистотой и характеромъ, присущими женщин лучшихъ временъ римской республики. Вообще, Сенкевичъ изобразилъ женщинъ Рима правильне, чмъ он изображены въ римскихъ источникахъ, которыми романистъ пользовался осторожно и со свойственною ему чуткостью. Но мннію профессора . Г. Мищенко, большого знатока античнаго міра, Сенкевичъ ‘не поддался искушенію сатириковъ и моралистовъ, и взглянулъ на римскую женщину боле спокойно и объективно. Онъ выдвинулъ на первый планъ знаменательный фактъ міровой исторіи, дятельное участіе римской женщины въ христіанскомъ движеніи того времени и ея заслуги въ пропаганд новаго ученія, которое часто требовало отъ новообращенныхъ и тяжелыхъ жертвъ, и необыкновенной стойкости, онъ съ большимъ стараніемъ и любовью выписываетъ въ Лигіи и Грецин Помпей и черты высшей духовной красоты, передъ которой преклоняется даже Петроній и смиряется страсть Виниція, онъ не глумится надъ тмъ, что двушка въ дом Авла Плавція отвчаетъ на любезное привтствіе гостя греческой цитатой изъ Одиссеи, надъ чмъ непремнно посмялся бы Ювеналъ’. Тотъ же критикъ находитъ, что въ роман ‘Quo vadis’ недостаточно анализированы мотивы и условія пережитаго христіанами бдствія, допущены нкоторые анахронизмы и нсколько умалено значеніе проповднической дятельности апостола Павла по сравненію съ первенствующимъ вліяніемъ Петра. Какъ бы въ связи съ этимъ романомъ, упрочившимъ славу Сенкевича, находится замчательная новелла его ‘Пойдемъ за Нимъ’, въ которой представлено языческое міросозерцаніе на рубеж христіанскаго и, между прочимъ, чрезвычайно ярко и мтко обрисованъ образъ дйствій римскаго прокуратора Іудеи, Понтія Пилата, когда онъ даетъ согласіе на казнь Богочеловка. Гоманъ ‘Quo vadis’ вызвалъ въ европейской литератур цлый рядъ этюдовъ о немъ, а въ публик онъ произвелъ фуроръ, какой выпадаетъ на долю лишь очень немногихъ произведеній изящной литературы. Въ русской критик этому произведенію была посвящена, между прочимъ, прекрасная лекція профессора Мищенко, читанная въ 1897 г. въ Казани. Указавъ вскользь на нкоторые недочеты романа, который онъ ставитъ высоко, . Г. Мищенко говоритъ: ‘Но съумемъ умрить наши требованія къ художнику, не забудемъ, что и въ точной наук остается далеко не разршенною задача, къ которой онъ подходитъ съ любовью въ своихъ художественныхъ произведеніяхъ, будемъ ему признательны за то, что силою дарованія и изученія онъ врно возсоздалъ многія явленія давно минувшей смутной эпохи и рельефными, часто увлекающими чертами нарисовалъ намъ рядомъ съ одичаніемъ нравовъ возвышенныя движенія человческой души, способныя вдохнуть новую жизнь въ общество, повидимому, разложившееся безповоротно. Романъ прочитанъ, книга закрыта,— а читатель, благодаря таланту и старанію романиста, долго еще находится подъ обаяніемъ истины, за которую ратовалъ дерзновенный Павелъ: ‘Нсть эллинъ, ни іудей, нсть рабъ, ни свободъ, нсть мужескій полъ, ни женскій: ней бо едино есть о Христ Іисус’.
Генрихъ Сенкевичъ родился въ 1846 году, въ мстечк Вол Ожейской, и высшее образованіе получилъ въ Главной Варшавской Школ, впослдствіи переименованной въ Варшавскій университетъ. Ему было двадцать лтъ, когда онъ отправился путешествовать. Онъ прохалъ многія мста Америки и дольше всего пробылъ въ Калифорніи. Изъ путешествія онъ вынесъ4 множество самыхъ разнообразныхъ впечатлній изъ жизни и природы Новаго Свта, и эти впечатлнія отразились очень ярко на многихъ то произведеніяхъ, не только мелкихъ, но отчасти и на крупныхъ, гд въ изображеніи картинъ природы онъ руководствовался довольно часто своими американскими воспоминаніями. Это бросается въ глаза особенно въ его роман ‘Огнемъ мечемъ’. Поздне Сенкевичъ предпринялъ поздку въ Африку, которая дала ему прекрасный матеріалъ для цлаго ряда писемъ, появившихся въ одномъ изъ польскихъ изданій, писемъ, имющихъ не только огромный научно-литературный интересъ, но и художественное значеніе. Объхалъ онъ и почти всю Европу, всюду учась, знакомясь съ памятниками искусствъ и древности, наблюдая и обогащаясь матеріалами, сослужившими ему потомъ такую большую службу. Едва ли не отовсюду онъ корреспондировалъ въ разныя польскія газеты. Еще во время путешествія по Америк посылалъ онъ въ варшавскія и заграничныя польскія изданія очерки, разсказы, новеллы, въ которыхъ жизненная правда, юмористическіе блестки и красочность обнаруживали настоящаго художника. Поселившись въ Варшав, Сенкевичъ принималъ дятельное участіе, въ качеств соредактора, въ нкоторыхъ газетахъ, преимущественно политическаго характера, и былъ редакторомъ газеты ‘Слово’. Съ этого времени онъ начинаетъ пріобртать нкоторую извстность, которая стала расти съ появленіемъ его новеллъ, собранныхъ въ книг ‘Эскизы углемъ’, вышедшей съ именемъ и сразу понравившейся польской публик. Въ этой книг Сенкевичъ уже обнаружилъ вс особенности своего таланта, а также симпатіи и антипатіи и политическіе взгляды. Принадлежа къ старой шляхетской партіи — партіи консервативной, Сенкевичъ въ нкоторыхъ произведеніяхъ, преимущественно относящихся къ первому періоду его литературной карьеры, является также защитникомъ и демократическихъ началъ, хотя довольно слабымъ, но въ общемъ политика не составляетъ насущной потребности писателя. Онъ весь, цликомъ, уходитъ въ художественные интересы. Популярность Сенкевича достигла высшей точки посл появленія романа его ‘Безъ догмата’, за которымъ довольно скоро, одно за другимъ, слдовали его произведенія: ‘Меченосцы’, упомянутая трилогія, романы и повсти: ‘Та третья’, ‘Lux iutenebris’, ‘Ради насущнаго хлба’, ‘Ганна’, ‘Семья Половецкихъ’, ‘Татарскій плнъ’, ‘Черезъ степи’, ‘Американскіе разсказы’ и друг. Изъ новеллъ его, въ которыхъ по техник онъ не уступаетъ Гюи де-Мопасану, наиболе извстны ‘Янко музыкантъ’, ‘За хлбомъ’, ‘Морской сторожъ’. ‘Бартекъ-побдитель’, ‘У источника’, ‘Даромъ’, ‘Изъ записокъ учителя’ и друг. Свои литературные взгляды, въ особенности на теченія натурализма, Сенкевичъ, непримиримый врагъ его, высказалъ въ интересныхъ ‘Письмахъ о Золя’. Путевые очерки его цнны не только какъ художественныя произведенія, съ безукоризненными описаніями природы, но и въ отношеніи богатства этнографическаго матеріала. Проживая то въ Польш русской, преимущественно въ Варшав, то въ Австріи, главнымъ образомъ, въ Краков, Сенкевичъ принималъ неоднократно участіе въ мстныхъ общественныхъ длахъ. Такъ, напримръ, онъ былъ въ комитет по сооруженію памятника Мицкевичу и проявилъ много энергіи и ума въ этомъ дл. Императорская академія наукъ избрала Сенкевича въ свои члены-корреспонденты. Вс сочиненія его переведены на языки французскій, нмецкій, англійскій, итальянскій, финскій, шведскій, норвежскій, русскій и другіе. Произведеніями его вдохновлялось и вдохновляется не мало художниковъ, и польскихъ, и иностранныхъ, и лучшія иллюстраціи къ отдльнымъ романамъ его сдланы американскими и англійскими живописцами. Многочисленные критическіе этюды о Сенкевич разсматриваютъ его, какъ бытописателя, психолога и историческаго романиста, но безподобный авторъ ‘Камо грядеши’ — такая крупная литературная сила, что о немъ можно написать, безъ опасенія повторяться, не одну интересную книгу. Всеобъемлющій, умный, глубокомыслящій художникъ, Сенкевичъ представляетъ самый благодарный, и до извстной степени неисчерпаемый, матеріалъ для критика
Прочитали? Поделиться с друзьями:
