ГЕНРИХЪ ГЕЙНЕ.
ГЕНРИХЪ ГЕЙНЕ.
Изъ меня не вышло ничего, кром поэта.
* * *
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 6, 1905
Генрих Гейне, Гейне Генрих, Год: 1905
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Въ пятидесятый разъ вспоминаетъ образованный міръ день его смерти. 17-го февраля 1856 года онъ умеръ въ Париж на авеню Maтиньонъ, и то унылая, то радостная душа его оставила брейное тло, взмученное восьмилтнею тяжкою болзнью. Незачмъ обращаться къ календарю, чтобы вспоминать о дн смерти Гейне, потому что великій поэтъ до сихъ поръ еще живетъ въ памяти образованнаго общества. Очарованіе его еще не исчезло, слова поэта оказываютъ еще мощную власть надъ людьми всхъ возрастовъ, кое-кто подражаетъ и до сихъ поръ поэтическимъ пріемамъ Гейне, и даже въ самыхъ новыхъ произведеніяхъ мы не безъ удивленія слышимъ отзвуки его прекрасныхъ, сильныхъ мотивовъ, проникающихъ въ сердце и разумъ. И въ духовной борьб нашего времени чувствуется еще вліяніе Гейне, который боролся противъ невжества, еще и понын не исчезнувшаго.
Если же намъ нужны доказательства того, что память о Гейне еще слишкомъ жива, то стоитъ только прислушаться къ шуму, который поднимается всякій разъ, когда возникаетъ предложеніе увковчить славу поэта общественнымъ памятникомъ. Такого памятника нтъ и теперь еще ни въ одномъ мст на континент. Одинъ изъ нихъ, предназначенный для его родного города Дюссельдорфа, былъ вывезенъ въ Америку, другой, временно находившійся въ Пратер въ Вн, теперь помщенъ въ мастерской скульптора и почти скрытъ отъ взоровъ публики. Домъ, гд обиталъ поэтъ въ бытность его студентомъ въ Геттинген, получилъ только четыре года тому назадъ памятную доску, а домъ въ Дюссельдорф, гд родился Гейне, почти ничмъ не отмченъ. ‘Моя слава покоится еще въ мраморныхъ ломкахъ Каррары’, писалъ шутя 26-ти-лтній Гейне, и съ нкоторымъ ограниченіемъ слова эти сохраняютъ свою силу до сегодняшняго дня. Кое-гд существуютъ комитеты по постановк памятника Гейне, но нигд нтъ самаго памятника. Каждая попытка въ этомъ направленіи встрчаетъ противодйствіе умственно ограниченныхъ людей. Въ Берлин носились съ проектомъ поставить Гейне монументъ въ частномъ саду, окруживъ его клумбами цвтовъ и ршеткою и сдлавъ видимымъ со всхъ сторонъ. Врядъ ли поэтъ, художественное самосознаніе котораго было весьма чувствительнымъ, могъ бы быть доволенъ памятникомъ подобнаго рода. Вдь онъ не незамтно вторгся въ среду германской поэзіи, онъ родился въ ней. Его можно сравнить со свободно поющимъ соловьемъ, умющимъ извлекать изъ души не только радостные, но и скорбные звуки. А между тмъ многіе не хотятъ воздвигнуть ему памятника: вдь они съ грустью и наслажденіемъ слушаютъ безконечное число разъ геіневскіе тексты, переложенные на музыку Шубертомъ или Шуманомъ, и вмст съ тмъ дерзаютъ доказывать, что Гейне чуждъ нмецкому чувству или же унижаютъ его по сравненію съ другими. Но ‘Лорелея’ не выдумана Гейне, этотъ сюжетъ былъ подъ рукою и у другихъ поэтовъ, если же Гейне былъ боле счастливъ въ обработк упомянутаго сюжета, то этимъ онъ обязанъ не только ‘огромной литературной сноровк’, но прежде всего своему высшему поэтическому дарованію, своему генію.
Бдный поэтъ, ты правъ: все еще не хотятъ признать того, что ты имлъ сильное вліяніе на нмецкое настроеніе души и что твои псни сдлались популярными. Гейне никогда не достигъ бы такого вліянія, если бы онъ былъ только виртуозомъ. Литературная ловкость — не ключъ къ сердцу народа, чтобы проникнуть въ тайники народной души, нужно имть силу очаровывать эти души, нужно сумть разгадать глубочайшія тайны родного языка, и чуткій слухъ, который дастъ возможность разслышать тихіе звуки въ сокровеннйшихъ глубинахъ человческаго сердца. Постигнуть все это могъ только избранникъ, который владлъ такимъ небеснымъ даромъ. Предъ Гёте и Шиллеромъ, властителями германской литературы, Гейне отступаетъ на второй планъ, но между послдующими поэтами врядъ ли есть кто-нибудь, кто бы оказалъ боле сильное вліяніе на дальнйшее развитіе нмецкаго языка, по крайней мр на вншнюю его форму и на гармонію. Молодая Германія восхваляла его и подражала ему. Было время, когда весь свтъ писалъ la Гейне, когда казалось, что онъ говорилъ тысячью языковъ, и это время еще не совсмъ прошло. Восемьдесятъ лтъ тому назадъ явились въ свтъ: первый томъ ‘Путевыхъ картинъ’ и ‘Книги псенъ’. Успхъ былъ безпримренъ, теперь говорятъ, что трудно понять тогдашній успхъ этихъ произведеній, а между тмъ въ этомъ нтъ ничего удивительнаго. Возвратимся къ тому времени. 1826 годъ! Изъ Веймара нечего уже было боле ждать, хотя еще не вышла II часть ‘Фауста’. Общество хотло имть что-нибудь новое, оно желало слышать новый голосъ, новую мелодію, все стремилось къ современности. И вдругъ на горизонт показалось новое свтило, которое своими лучами озарило все окружающее, и дйствіе свта было поразительно прекрасно.
И въ этомъ случа матеріалъ былъ не новъ. Путешествій не были выдуманы имъ — юнымъ Гейне, съ котомкою на плечахъ и палкою въ рук отправившимся въ путь, чтобы взбираться на Гарцъ и Блоксбергъ. Въ такомъ костюм, въ грубыхъ сапогахъ, совершали свои сентиментальныя путешествія многіе другіе и до Гейне, люди, которые обладали хорошею головою, крпкими голенями и блестящимъ литературнымъ дарованіемъ. Толчокъ вашему поэту былъ данъ безъ сомннія ‘Путевыми тнями’ Юстина Кернера. И здсь каждое впечатлніе получаетъ личную окраску, все обусловливается настроеніемъ, и между прозою вставлены стихотворенія, но Гейне шелъ своимъ путемъ и кое-гд позволялъ себ отступленія, которыхъ моралисты не могутъ простить ему еще и нын. Когда хотятъ погубить художника, то стараются нанести ему удары, вызываемые будто мотивами оскорбленной нравственности. И нельзя отрицать того, что Гейне оскорблялъ подчасъ строгую музу. Но эти недостатки стушевывались передъ другими качествами Гейне. Въ путевыхъ картинахъ главную роль играетъ не то, что описывается, но то, какъ описывается, и читателямъ казалось, что они давно уже не видли такихъ яркихъ красокъ и не слышали такихъ радостныхъ псенъ. Въ этихъ картинахъ Гейне попутно уничтожаетъ и своихъ противниковъ — Платонъ былъ однимъ изъ этихъ несчастныхъ — и поэтъ наноситъ имъ безпощадно тяжелые удары. Но картина путешествія не проигрываетъ отъ такихъ отступленій. Молодой поэтъ не упускаетъ изъ виду красотъ природы, особенностей людей и немногими штрихами рисуетъ ландшафты, какъ будто бы они обладали человческими чертами, и даетъ живыя характеристики людей. Онъ видлъ и прозрвалъ вокругъ себя людей и природу, онъ жилъ среди нихъ и вмст съ тмъ взиралъ на нихъ съ высоты!
Если бы Генрихъ Гейне написалъ только ‘Путевыя картины’ и создалъ ‘Книгу псенъ’, ему слдовало бы и тогда поставить памятникъ. Онъ одинъ изъ тхъ немногихъ, которые разнесли славу германской поэзіи по всему свту. Его ‘Книга псенъ’ была первымъ нмецкимъ произведеніемъ, переведеннымъ на японскій языкъ. Но и великій Байронъ все еще не иметъ статуи въ Вестминстерскомъ аббатств и его бюстъ — благородное произведеніе Торвальдсена — скрытъ отъ взоровъ публики въ Кембридж. Причины несправедливаго отношенія къ Байрону и къ Гейне одн и т же…
Въ 1826 году на Мюнхенской сцен былъ поставленъ ‘Крестьянинъ-милліонеръ’, Гейне не могъ забыть одной псенки, вставленной въ эту пьесу, особенно запомнились ему дв строки: ‘Какъ бы радостно ни свтило солнце, оно все же должно закатиться’. Эти слова нашли отзывъ въ сердц Гейне: въ веселомъ ритм была высказана грустная истина. Постоянно говорятъ объ остроуміи Гейне, но не слдуетъ забывать, что настроеніе Гейне даетъ у него тонъ всему, а его настроеніе не было показнымъ: то, что онъ изливалъ въ звукахъ, было имъ перечувствовано и пережито. Онъ только ввелъ новый родъ остроумія — остроуміе лирическое, элегическое, которое смется сквозь слезы и для своихъ смлыхъ веселыхъ словъ прибгаетъ къ печальнымъ и грустнымъ образамъ. Когда поэтъ преклоняется передъ мраморною статуей Венеры Милосской и молитъ ее объ избавленіи его отъ страданій,— богиня же отвчаетъ ему съ сожалніемъ: ‘Разв ты не видишь, что я безъ рукъ и не могу помочь?’,— то мы видимъ въ этомъ остроту, но такая острота можетъ тронуть и камни. Вообще же эта сцена основана на пережитомъ имъ. Въ ма 1848 года Гейне находился однажды у статуи Милосской Венеры, и это былъ его послдній выходъ, за которымъ послдовали восьмилтнія страданія…
Французы признавали эту нжную черту его характера. Для друга Гейне, Жерара, поэтъ — сентиментальный Вольтеръ, скептикъ XVIII столтія, а Теофиль Готье видитъ въ Гейне херувима подъ маскою сатира. Когда посл Іюльской революціи Гейне поселился въ Париж, то его привтствовали какъ романтика, сбросившаго съ себя монашескую рясу, о Гейне взялъ съ собою кое-что изъ средневковыхъ идеаловъ, весь романтическій матеріалъ, любовь къ исчезнувшимъ эпохамъ и культурамъ, въ остаткамъ старины и стремленіе воплотить призраки въ дйствительность, а дйствительность окутать туманомъ видній. Его первыя стихотворенія названы сновидніями и грезы виднія были всегда его излюбленнымъ художественнымъ пріемомъ. Какіе призраки ни носились только съ нимъ! Онъ прогуливался съ императоромъ Барбароссою въ Кифгейзер, съ Кардомъ Великимъ въ Аахенскомъ собор и съ тремя восточными волхвами въ Кёльнскомъ собор. Прочтите въ ‘Послдней свободной псн романтики’, ‘Атта Троль’, сонъ въ баскской хижин вдьмы и вдумайтесь въ эту Иродіаду, скачущую въ ночной пляск. Она играетъ головой Крестителя, въ дикомъ восторг лобзаетъ ее, бросаетъ вверхъ и вновь ее подхватываетъ. Мы видимъ ея дочь Саломею какъ бы живою. И такими плясками смерти, такими отвратительными и вмст съ тмъ геніальными шутками Гейне наслаждался съ увлеченіемъ. Онъ изучилъ основательно исторію суеврій и любилъ даже въ будничной жизни мистическія шутки. Бднаго Беллини, доступнаго всякимъ суеврнымъ ужасамъ, нашъ поэтъ стращалъ увреніемъ, что онъ, Гейне, обладаетъ дурнымъ глазомъ, и итальянецъ при встрч съ Гейне открещивался отъ него. Беллини умеръ и дйствительно совсмъ молодымъ человкомъ. ‘Я вдь предсказалъ ему это’, утверждалъ поэтъ, который въ конц концовъ самъ отчасти врилъ въ свою загробную власть.
Гейне любилъ сопоставленія не только діаметрально-противоположныхъ мыслей, но и сопоставленіе противоположныхъ словъ. Можно привести длинный списокъ подобныхъ контрастовъ, напримръ: Гёттингенъ, извстный своими колбасами и университетомъ, звзды, отражающіяся въ грязи, небеса, которыя ‘принадлежатъ ангеламъ и воробьямъ. Французскіе романтики также любили сопоставлять контрасты, упоминая одновременно и наряду о грязи и перлахъ, о небесахъ и преисподней, но Гейне не былъ ихъ подражателемъ, напротивъ, онъ былъ въ этомъ отношеніи ихъ предшественникомъ. Быть можетъ, здсь играли роль впечатлнія дтства. ‘Донъ-Кихотъ’ былъ первою книгою, прочтенною ребенкомъ-Гейне, онъ поглотилъ эту книгу, сидя на скамь аллеи вздоховъ въ Дюссельдорфскомъ саду, и все, составляющее контрастъ въ нашей человческой жизни, явилось здсь предъ нимъ во весь ростъ: идеалъ и фантазія, возсдающіе на кон, а рядомъ съ ними здравый человческій смыслъ, плетущійся на осл. И затмъ не слдуетъ забывать того, что въ 1808 году вышла I часть ‘Фауста’, что Гейне принадлежалъ поколнію, которое наслаждалось всею свжестью этой поэмы, и велика была антитеза между Фаустомъ и Мефистофелемъ. Подъ этимъ мощнымъ вліяніемъ началъ Гейне свою писательскую дятельность, которая привела его въ другую область, но тнь ФаустаМефистофеля слдовала за нимъ всюду. Отсюда истекаетъ его иронія надъ самимъ собою, пародіи на себя и униженіе самого себя. Отъ французовъ Гейне позаимствовалъ нсколько галлицизмовъ, но въ сущности онъ остался нмцемъ, нмцемъ въ своихъ нжныхъ изліяніяхъ и въ своей грубости. Онъ любилъ кислую капусту, но, говорилъ онъ, кислая капуста должна быть ‘полита амброзіею’.
Даже въ титул германскаго поэта хотли ему отказать, но отвтомъ на это можетъ служить только молчаніе. Въ вопрос же о постановк памятника необходимо высказать мнніе, что Генрихъ Гейне заслуживаетъ памятника, хотя ныншнее время, безъ сомннія, неблагопріятно для разршенія этого вопроса. Реакція въ современномъ обществ должна будетъ уступить мсто боле просвщенному направленію, и тогда явится и памятникъ Гейне. Съ этимъ придется обождать, такъ какъ теперь не существуетъ еще единодушнаго признанія заслугъ Гейне. Онъ же не нуждается въ памятник, который бы долженъ находиться подъ защитою полиціи во избжаніе оскверненія нечистыми руками его враговъ. Императрица австрійская Елизавета поставила ему небольшой памятникъ въ садахъ своего дворца, и здсь, въ тнк пальмъ, въ виду голубого моря, на далекомъ остров стоитъ монументъ, которому мсто на германскомъ свер… Деньги фамиліи Гейне оказались могущественне, чмъ духъ поэта изъ этой фамиліи. Чужестранные аристократы добивались руки богатыхъ наслдницъ, носившихъ имя Гейне. Одна изъ его внучекъ — княгиня делла-Рока, другая вступила въ бракъ съ главою дома Ришельё и въ настоящее время она — княгиня Монако, т. е. суверенная принцесса. Поэтъ, имвшій даръ создавать смлыя грезы и мечты, никогда не могъ бы мечтать о такомъ родств въ своемъ потомств. Генрихъ Гейне самъ не создалъ себ общественной карьеры и теперь еще онъ могъ бы повторить только то, что нкогда онъ сказалъ о себ въ сознаніи своего художественнаго величія:
Онъ выносилъ всю жизнь страданія души. Объ этихъ страданіяхъ не знали его враги, не догадывались, быть можетъ, и его друзья, хотя въ его смх и чувствуется жгучая боль. Вс мы знаемъ традиціонную ‘двойственность’ Гейне, контрастъ между его индивидуальными и демократическими убжденіями, между космополитизмомъ и любовью въ родин, между эллинизмомъ и еврействомъ. Но вс эти противоположности не затемняютъ его мысли. Он не знаменуютъ собою таинственнаго трагизма, который мы видимъ теперь, въ наши дни, и который состоитъ въ разлад между личностью человка и его міровоззрніемъ.
Не два міросозерцанія борятся въ Гейне. Физическія свойства болзненнаго страдающаго поэта выражаются въ его поэзіи. Онъ, восхваляющій эллинскую физическую красоту, ненавидитъ ‘вульгарную краснощекую’ силу инстинктивною ненавистью культурнаго страждущаго человка. Его духъ, грезящій о гармоніи будущаго, поддерживается только чувствами. Онъ по духу — іудей, христіанинъ и романтикъ, но разсудкомъ — современный скептикъ. Іудейство и романтизмъ достигаютъ въ немъ кульминаціоннаго пункта тогда, когда они сливаются другъ съ другомъ въ своей безтлесной чувственности и мечтательности.
Выйдя изъ культурной борьбы своего времени, Гейне воспринимаетъ въ своемъ самосознаніи все посредственно и рефлективно. Онъ переживаетъ любовь въ неясныхъ сновидніяхъ, въ призракахъ смерти и въ мрамор и испытываетъ сильнйшія ощущенія въ видніяхъ. Подъ красивою вншностью жизнерадостнаго міровоззрнія въ немъ ‘врываются духовныя влеченія назарянъ и живетъ аскетизмъ. Эти контрасты — не заблужденіе интеллекта съ его исканіями и не временныя настроенія: нтъ, это контрасты между духовными стремленіями и физическими силами.
Теоретическое міровоззрніе Гейне достигаетъ единства. Онъ возвышаетъ человческій идеалъ сенсуализма и культурный идеалъ эллинизма до тхъ поръ, пока эллинъ и современный всесторонній человкъ, Гёте и Шекспиръ, не сливаются у него воедино, онъ противопоставляетъ имъ въ качеств контраста ‘Назарянина’. И въ одухотворенномъ синтез третьяго царства онъ уметъ соединить демократическія требованія и благородныя человческія мечты, матеріальное величіе и религіозную силу — и создать изъ этого картину необыкновенной красоты: ‘Мы — говоритъ Гейне,— устроимъ демократію одинаково величественныхъ, равно святыхъ, одинаково одухотворенныхъ боговъ. Вы требуете простыхъ одяній, простыхъ нравовъ и простыхъ наслажденій, а мы требуемъ нектара и амброзіи, пурпурныхъ мантій, роскоши и великолпія, веселой пляски нимфъ, музыки и комедій’.
Въ Гейне вмст съ тмъ мы чувствуемъ вру романтика въ то, что въ спиритуализм заключена вся поэзія человчества, чувство, что только страданіе открываетъ доступъ въ тайники души:
‘Въ христіанств человкъ приходитъ къ сознанію своего духа посредствомъ страданій,— болзни способны одухотворить самихъ животныхъ’…
Онъ говоритъ о себ: ‘Я наиболе страдающій изъ всхъ васъ и достоинъ тмъ большаго сожалнія, что знаю, что такое здоровье’.
Въ заключеніе нашей статьи мы скажемъ о завщаніи Гейне. Кто любитъ Гейне, тому интересно было бы взглянуть на листы, гд онъ изложилъ свою послднюю волю. Поэтъ долженъ былъ въ виду сперти сдлать признанія, которыхъ бы онъ не высказалъ въ другое время. Гейне относился во всему въ жизни, какъ поэтъ, и мы въ прав были ожидать, что онъ будетъ говорить передъ кончиною словами, въ которыхъ онъ выскажетъ свое серьезное душевное настроеніе.
Насколько намъ извстно, Гейне излагалъ свою послднюю волю пять разъ, слдовательно, онъ находилъ нкоторую привлекательность въ составленіи завщаній, въ его словахъ чувствуется нкоторая торжественность, онъ чувствуетъ, что его завщаніе будетъ прочтено людьми, любившими его, и онъ трогательно прощается съ ними. Онъ вспоминаетъ не только о друзьяхъ и родственникахъ, но и о народахъ, среди которыхъ онъ жилъ. Онъ пишетъ: ‘Моею великою жизненною задачею было трудиться на пользу взаимнаго пониманія и согласія между Германіей и Франціей’. Въ другомъ завщаніи онъ говоритъ: ‘Посл дорогихъ родственниковъ я ничего на свт не любилъ боле французскаго народа и дорогой Франціи’ — выраженіе, напоминающее знаменитыя слова обожаемаго поэтомъ героя, останки котораго незадолго до того были перевезены въ Домъ Инвалидовъ: ‘Я хочу, чтобы мой прахъ покоился на берегахъ Сены, среди французскаго народа, такъ сильно любимаго мною’.
Но во всхъ такихъ заявленіяхъ мы не находимъ какихъ-нибудь признаній, похожихъ на исповдь. Нигд Гейне не касается тайниковъ своей души и не останавливается въ размышленіи надъ вопросомъ о своемъ ‘я’. Онъ даетъ практическія распоряженія, относящіяся къ хозяйству, и иногда кажется, что мы слышимъ голосъ возлюбленной жены поэта, просящей мужа, чтобы ея Генрихъ, ‘ce pauvre chien’, не забылъ своевременно объ обязанностяхъ заботливаго мужа, но послдняго искренняго желанія поэта въ его завщаніи мы не слышимъ.
Изъ пяти завщаній самое раннее и наиболе интересное перешло въ руки профессора Мейера въ Лейпциг, у котораго находится самое значительное собраніе рукописей и реликвій поэта. Это завщаніе наиболе интересно потому, что оно написано до смерти дяди Гейне — Соломона и слдовательно предшествутъ тому печальному спору о наслдств, о которомъ упоминается въ. позднйшихъ завщаніяхъ. Въ то время поэтъ могъ еще писать: ‘Разсчитывая на великодушіе моего дяди Соломона Гейне, я умираю спокойно’. Въ этомъ завщаніи Гейне поручаетъ заботу о своей литературной собственности брату Максимиліану, пользовавшемуся любовью и довріемъ поэта, хотя братъ и не заслуживалъ ихъ,— такъ, онъ удалилъ изъ мемуаровъ Гейне довольно много мстъ. Завщаніе гласитъ между прочимъ:
‘Вотъ мое завщаніе, собственноручно составленное въ Париж 7-го апрля 1843 года. Все, чмъ я владю въ этомъ мір, свое движимое имущество, свою литературную собственность и все, что имю право получить, я оставляю жен моей, Матильд Гейне, урожденной Мира, съ которой въ теченіе 8-ми лтъ жизни я длилъ радость и горе. Къ сожалнію, имущество, которое я ей оставляю, не особенно велико, и я надюсь, что благородные люди, великодушно помогавшіе мн въ теченіе всей жизни, перенесутъ свою любовь и на мою вдову, эта надежда составляетъ уже боле внушительное наслдственное имущество, которое я оставлю моей бдной жен, разсчитывая на великодушіе моего дяди Соломона Гейне, я умираю спокойно’.
Затмъ Гейне продолжаетъ:
‘Моему брату Максимиліану, искренне любимому мною, я поручаю привести въ порядокъ мое литературное наслдіе, дабы ни мое честное имя, ни права моей вдовы не потерпли какого-либо ущерба, прежде всего я прошу доктора Детмольда помочь брату, который долженъ позаботиться о моей жен и быть ея помощникомъ и совтникомъ. Объ этомъ я прошу также моего добраго благороднаго кузена Карла Гейне, котораго я также всегда любилъ’.
Половина слдующей за этимъ третьей страницы рукописи кмъ-то оторвана. Разумется, этого незачмъ было длать самому Гейне, который уничтожилъ бы впослдствіи все завщаніе, сдлавшееся недйствительнымъ вслдствіе составленія новаго, указанная часть завщанія не могла быть оторвана и Матильдою, которая не знала нмецкаго языка. И такъ какъ она охраняла бумаги своего супруга съ усердіемъ Цербера и не давала ихъ въ руки никому, кром шурина Максимиліана, то весьма вроятно, что мы видимъ здсь слды дятельности этого брата поэта. Мы не знаемъ содержанія того, что онъ уничтожилъ, мы можемъ высказать только предположеніе. Въ конц завщанія говорится о Карл Гейне, жена котораго ненавидла поэта. Эта ненависть имла причиною обстоятельство, которое поэтъ освщаетъ стихомъ: ‘Разв женщина можетъ желать головы мужчины, котораго она не любитъ?’. Можетъ быть, Гейне просилъ въ завщаніи забыть о прошедшемъ и простить, но это только предположеніе.
Наконецъ Гейне прощается съ матерью, сестрою и братомъ Густавомъ и сердечно благодаритъ дядю Соломона за вс его благодянія.
Затмъ слдуетъ мсто, въ которомъ Гейне говоритъ, что посл родныхъ и близкихъ онъ любилъ боле всего на свт французскій народъ и Францію.
И въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ Гейне часто бываетъ занятъ мыслью о томъ, когда и гд онъ распростится съ этимъ міромъ и что онъ оставитъ своимъ ближнимъ. Напримръ, вспомнимъ его пснь: ‘Гд будетъ мсто послдняго упокоенія усталаго путника?’ — стихотвореніе, въ которомъ Гейне разршаетъ загадку загробной жизни:
‘Какъ бы то ни было, и тамъ надо мною будетъ божественное небо, какъ и здсь, а ночью будутъ надо мною носиться свтила смерти — звзды’.
Но чмъ ближе смерть, тмъ печальне жалобы умирающаго:
‘Изъ рукъ выпадаетъ арфа, и въ куски разбивается кубовъ, который я радостно подношу къ своимъ устамъ’.
Горячая привязанность и любовь къ жизни возрастаетъ въ поэт, и онъ приходитъ въ восторгъ отъ глубокой истины, высказанной словами Ахиллеса, произнесенными въ подземномъ мір въ отвтъ на рчи Одиссея:
Лучше бъ хотлъ я живой, какъ поденщикъ, работая въ пол,
Службой у бднаго пахаря хлбъ добывать свой насущный.
Нежели здсь надъ бездушными мертвыми царствовать мертвый.
Эти слова были по сердцу поэту, жаждущему жизни, и въ двухъ Стихотвореніяхъ, ‘Прощающійся’ и ‘Эпилогъ’, Гейне повторилъ въ современной перифраз мысли эллина. Гораздо печальне звучитъ диссонансъ въ стихотвореніи ‘Занавсъ опустился, пьеса окончена’, гд умирающій сравниваетъ душу съ послднимъ огонькомъ, который медленно догораетъ въ опуствшемъ театр. Рзкими, отталкивающими словами поэтъ разражается въ обоихъ стихотвореніяхъ ‘Завтъ’ и ‘Завщаніе’, въ которыя онъ желаетъ своимъ врагамъ испытать т же страданія, которыя истерзали его тло и душу. Насъ охватываетъ ужасъ, когда мы заглядываемъ въ эту бездну страданій, и съ удивленіемъ мы слдимъ за проявленіями сильнаго духа, не сломленнаго страданіемъ. Эпоха, которая, подобно нашей, цнитъ характерное наряду съ прекраснымъ, не откажетъ этимъ безудержнымъ взрывамъ негодованія поэта въ оригинальности и значеніи.
Мы можемъ спросить: дйствительно ли таково истинное завщаніе Гейне? Разв мы слышимъ его послднее слово въ этихъ ужасныхъ диссонансахъ, разв это т слова, которыхъ мы ждали отъ этого генія? Нтъ, послднее слово Гейне не было никогда написано. Оно таилось въ сердц поэта въ форм ‘тоски по свобод и счастіи, по юност и красот, тоски по откровеніи нашего ‘я’ по воплощеніи нашей индивидуальности. Гейне часто позволяетъ себ грязныя выходки, побуждаемый какимъ-то злостнымъ влеченіемъ, но нердко его духъ возносится и въ высшія области будущаго, въ ожиданіи солнечнаго дня, который послдуетъ за безпросвтнымъ временемъ страданій. И тотъ, кому доступно уразумніе высшихъ стремленій поэзіи Гейне, найдетъ въ его псняхъ истинное духовное завщаніе поэта.