Флорентинка, Формон Максим, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 142 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Максимъ Формонъ

ФЛОРЕНТИНКА

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.

Переводъ съ французскаго А. Б. Михайлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1911

ПРОЛОГЪ.

I.
Старый мостъ.

Великолпна была Флоренція при первомъ Медичи, Косьм, прозванномъ Отцомъ отечества. Трепетъ новыхъ временъ пролеталъ по ней, жизнь озарялась новымъ свтомъ. Возрожденіе было уже на горизонт. Брунелески, осуществляя свою мечту, создавалъ уже куполъ церкви Santa Maria del Fiore, Донателло въ своей скульптур воплощалъ нжную и суровую красоту народа, Гиберти, этотъ божественный мастеръ, чеканилъ двери Баптистерія. На Старомъ мосту золотыхъ длъ мастера плели гирлянды и діадемы для прелестныхъ флорентинокъ. Начинающіе художники съ благоговніемъ останавливались передъ произведеніемъ Мазаччьо въ капелл Бранкаччи и поучались на его фрескахъ: этотъ урокъ долженъ былъ дать въ будущемъ чудеса. Въ то же время воскресала и античная мудрость: она отдлялась отъ палимпсестовъ и стряхивала пыль монастырей, которая посла на ея золотыя крылья. Вмст съ греческими учеными, бжавшими изъ Византіи, на берегахъ Италіи явился самъ Платонъ, и каноникъ изъ Фьезоле Марсиліо Фицино уже комментировалъ Евангеліе при свт Платоновскаго Федона.

Все было полно радости. Въ майскія календы молодыя двушки, увнчанныя розами, танцовали на площадяхъ и, справляя праздникъ молодости и весны, ходили по городу, нарядившись въ драгоцнныя одежды.

Одинъ изъ такихъ чудныхъ вечеровъ только что спустился надъ ркою Арно. Вдоль набережной тихо двигались группы усталыхъ танцовщицъ. Он шли тихо, по дв въ рядъ и держа другъ друга за руки. Втеръ срывалъ лепестки розъ, и они падали за ними, словно языки пламени.

Въ одной изъ мастерскихъ на Старомъ мосту смотрлъ на это шествіе подмастерье золотыхъ длъ Сандро. Это былъ еще почти совсмъ мальчикъ съ блднымъ лицомъ, вьющимися кудрями и чувственными, какъ у женщины, губами. Его свтлые, слегка выпуклые глаза принимали то мечтательное, то лукавое выраженіе и отражали флорентійскую подвижность. То были глаза влюбленнаго и смлаго пажа.

Сандро видлъ, какъ удалялись двушки, исчезая въ дымк лиловой дали. На рк показалась небольшая лодка. Напвая тосканскую балладу, лодочникъ лниво опускалъ весло въ блдную воду. Звонили колокола.

Подмастерье вздохнулъ и съ видомъ нетерпнія и досады пожалъ плечами. Двушки уже скрылись, псня лодочника замолкла, и лишь переливы колоколовъ, звонившихъ къ вечерней молитв и какъ бы оплакивавшихъ смерть дня, наввали на него печаль. Ему казалось, что сами вещи жалютъ его. Маэстро Симонъ поступилъ жестоко, оставивъ его сторожить мастерскую во время праздника, когда вся Венеція высыпала на улицу, а двушки образовали танцы на Новомъ рынк и на площади св. Троицы.

Съ досады Сандро отбросилъ на другой конецъ стола вещь, надъ которой работалъ съ самаго утра,— золотую пластинку съ изображеніемъ Діаны, застигнутой Актеономъ. Симонъ художественно и тонко изобразилъ об фигуры. Богиня отличалась хрупкимъ, нжнымъ сложеніемъ, какъ настоящая флорентинка, она сложила губы въ стыдливую гримасу и цломудренно опустила глаза. Дерзкій охотникъ походилъ на полуголыхъ рыбаковъ, толпившихся на бергу Арно. Сандро, съ своей стороны, долженъ былъ изобразить ручей, въ которомъ купалась богиня, и листья около него, раздвинутые нескромнымъ*охотникомъ.

Эта маленькая вещица, въ которую было вложено столько искусства, должна была войти въ жемчужное ожерелье для блоснжной мадонны Жинервы, супруги постояннаго заказчика Симона, мессера Пандольфо Содерини. Сегодня вечеромъ она должна была прійти за этимъ ожерельемъ. Но мечтательность Сандро пошла во вредъ для дла, и онъ усплъ окончить только половину своей работы. Медальонъ, очевидно, не будетъ готовъ къ сроку, и маэстро Симонъ въ первый разъ въ жизни не сдержитъ слова, даннаго покупателю. Великъ, конечно, будетъ его гнвъ. Но что за дло до него Сандро? Хозяинъ можетъ бушевать, сколько ему угодно, ему ршительно все равно. Ему не страшно даже, если онъ его прогонитъ. Напротивъ, ему даже этого хочется. Его не влечетъ къ этому мастерству.

Не такъ еще давно, чтобы избжать ненавистной школы съ ея указкой, онъ далъ отцу клятву сдлаться лучшимъ изъ золотыхъ длъ мастеровъ. Это ремесло ему нравилось, ибо онъ чувствовалъ въ себ способность прославиться въ немъ сразу. Но мало-по-малу его одушевленіе остыло, и теперь ужъ онъ мечталъ о другомъ.

Не разъ въ лтній вечеръ, по окончаніи работы, въ тотъ часъ, когда небо начинаетъ бросать мягкія синія тни на чудныя извилистыя очертанія Фьезоле и Монте-Морелли, приходилось ему гулять по долин Арно съ своими товарищами, учениками маэстро Липпо Липпи. Рка медленно катила блдныя отъ дневного свта волны, зелень оливковыхъ деревьевъ заполняла равнину, стройные кипарисы устремлялись въ небесную лазурь, принимавшую въ наступающихъ сумеркахъ зеленоватый отливъ. Словно привиднія, блли по всей равнин блыя виллы. Въ послдній разъ передъ тмъ, какъ смолкнуть на ночь, въ глубин колокольни, звучала молитва колоколовъ. Невжественный Сандро, умвшій только читать и писать, оставался равнодушенъ къ этой таинственной гармоніи. Онъ только жаллъ, что ему приходится заниматься такимъ узкимъ дломъ, какъ это дло ювелира: вмсто того, чтобы быть ювелиромъ, хорошо было бы стать художникомъ.

Рчи его друзей еще боле усиливали въ немъ это сожалніе и мечты. При всякомъ случа въ нихъ проглядывала гордость, что они художники. Она переходила въ энтузіазмъ, когда дло шло о ихъ учител. Фра-Филиппо Липпи, этотъ монахъ-авантюристъ, о которомъ сплетничали вс кумушки Флоренціи, въ ихъ рчахъ представлялся богомъ живописи, и подмастерье Симона мучился только однимъ желаніемъ — стать ученикомъ Филиппо Липпи. Но онъ скрывалъ это отъ другихъ, боясь, что его будутъ обвинять въ зависти, но, чмъ больше онъ держалъ свои мысли втайн, тмъ сильне разгоралось его честолюбіе.

Въ тотъ вечеръ, съ котораго начинается нашъ разсказъ, его мечта стала его тираномъ, онъ не чувствовалъ себя въ силахъ бороться съ своимъ болзненнымъ желаніемъ. Ему хотлось быть художникомъ, и онъ будетъ имъ. Вмсто того, чтобы изготовлять украшенія для двушекъ, которыя только что прошли мимо него, онъ будетъ создавать ихъ образы, воплощать ихъ прелести, въ которыя влюбленъ даже окружающій ихъ воздухъ. Облокотись на столъ и подперевъ голову рукой, онъ всматривался въ свое будущее, и его глаза блестли.

Вдругъ раздался могучій ударъ кулака, отъ котораго запрыгали мелкія вещицы, лежавшія на стол. Сандро вскочилъ и едва не упалъ со своей табуретки: передъ нимъ стоялъ маэстро Симонъ.

— Не безпокойся, милйшій Сандро, не безпокойся, пожалуйста,— произнесъ онъ насмшливо. Онъ, очевидно, замтилъ, что работа не была окончена.

— Birbante!— вскричалъ онъ.— Это тотъ самый медальонъ, который я общалъ приготовить сегодня утромъ? Теб оставалось поработать надъ нимъ четыре-пять часовъ. Но держу пари, что ты до него и не дотрагивался.

Сандро молчалъ.

— Что же ты молчишь? Теб, повидимому, и въ голову не приходитъ проситъ прощенія, хотя ты, быть можетъ, лишишь меня моей лучшей заказчицы. Мадонна Джинерва такъ много говорила о своемъ медальон!.. Ей такъ хотлось получить его до завтра, до отъзда въ Римъ. Ну, отвчай! Что же ты длалъ въ мое отсутствіе?

Онъ сталъ трясти его. Сандро поднялъ на него свои ясные глаза. Ршеніе его созрло.

— Мессеръ Симонъ,— вжливо сказалъ онъ,— я хотлъ предупредить васъ потомъ, но я боялся огорчить васъ.

— Не шути со мной и называй меня маэстро. Я не мессеръ, не нотаріусъ и не купецъ какой-нибудь. Я простой ремесленникъ, понимаешь?

— Хорошо, маэстро,— послушно промолвилъ Сандро.— Я уже давно хотлъ сказать вамъ, что довольно съ меня этого ювелирнаго искусства.

— Что такое? Да ты съ ума сошелъ!

Симонъ не могъ прійти въ себя отъ изумленія. Какъ! Какой-то мальчишка сметъ заявлять, что ему надоло ювелирное искусство, самое благородное и самое трудное! Неужели это тотъ маленькій Сандро, котораго къ нему за уши притащилъ кумъ Маріано Филипепи, кожевникъ изъ предмстья Оньиссанти, приговаривая: ‘Вотъ мальчишка, некуда негодный. Вы меня очень обяжате, если возьметесь за него. Я ужъ съ нимъ выбился изъ силъ’.

Гнвъ мшалъ ему говорить: онъ даже сталъ заикаться.

— Выслушайте меня, маэстро,— продолжалъ Сандро.— Вы меня хорошо учили, и я за это очень вамъ благодаренъ. До сего времени вы не имли поводовъ жаловаться на меня. Я честно исполнялъ вс обязанности ученика. Я не только длалъ за условную цну всякія работы, но и чистилъ вашу мастерскую, мелъ комнаты вашу и свою и зимой рано утромъ топилъ каминъ. Вамъ не въ чемъ меня упрекнуть. Теперь я прошу васъ отпустить меня. Я покидаю васъ не для того, чтобы перейти къ какому-нибудь-другому хозяину: я знаю, что лучшаго мн и не найти среди ювелировъ Флоренціи.

— Нечего мн льстить,— ворчалъ старый маэстро.

— Я не хочу больше заниматься ювелирнымъ искусствомъ — вотъ въ чемъ дло. У меня другіе планы.

— Какіе же это?— насмшливо спросилъ Симонъ.— Ты, вроятно, хочешь стать епископомъ. Очень жаль, однако, что, кром азбуки, ты ничего не знаешь.

— Я хочу быть художникомъ,— съ тмъ же спокойствіемъ отвчалъ Сандро.

— Чортъ возьми!— вскричалъ его хозяинъ.— Я такъ этого и ждалъ. У нихъ у всхъ является это желаніе, лишь только они сумютъ сдлать браслетъ или гирлянду. Они все ссылаются на Джотто, который былъ ювелиромъ, а потомъ создалъ Кампанилу, и на Мазаччьо, который уже потомъ изобразилъ жизнь св. Петра. А Донателло, Гиберти, Брунелески и другіе! Но ты-то не Джотто, несчастный! ты и не Мазаччьо! Ты — плохой ремесленникъ, у котораго на грошъ знаній, а на пятакъ гордости. Художникъ! Синьоръ Сандро хочетъ быть художникомъ! Какая прелесть!

И онъ притворно разсмялся, хотя ему было вовсе не до смха, такъ какъ уходъ Сандро означалъ для него потерю лучшаго ученика, который когда-либо былъ въ его мастерской.

— Можно узнать,— сказалъ онъ насмшливо:— кому же теперь будетъ вврено обученіе такого ученика?

— Фра Филиппо Липпи, если только онъ пожелаетъ заняться со мной,— попрежнему спокойно отвтилъ Сандро.

Маэстро Симонъ снялъ шапку и отвсилъ насмшливый поклонъ.

— О, о!— произнесъ онъ.— Фра Филиппо Липпи! Преклоняюсь. Желаю вамъ успха, мой милый.

Сандро былъ уже на порог, но Симонъ положилъ ему руку на плечо.

— Смотри мн прямо въ лицо,— сказалъ онъ.— Хорошо ли ты обдумалъ все?

— Да, маэстро.

— Отлично. Тогда ступай себ съ Богомъ,— проворчалъ онъ.

Это означало: можешь убираться къ чорту.

Онъ повернулся спиной къ Сандро и, ворча себ подъ носъ, направился въ мастерскую.

Юноша вышелъ на улицу и направился налво къ Оньиссанти.

Онъ былъ свободенъ, какъ этого хотлъ самъ, но не чувствовалъ отъ этого особой гордости.

Какъ-то приметъ его отецъ?

Онъ уже былъ недоволенъ имъ за то, что онъ измнилъ отцовской профессіи, и привелъ его къ Симону только потому, что не надялся сдлать изъ него хорошаго кожевника. А теперь приходится объясняться съ этимъ раздражительнымъ человкомъ по поводу новой сумасбродной выходки! Что-то будетъ! Дойдетъ ли дло только до пощечинъ? Ради любви къ живописи онъ готовъ претерпть ихъ. Мать, вроятно, будетъ плакать, и это будетъ для него очень больно. Впрочемъ, всегда приходится переносить невзгоды прежде чмъ добиться великихъ результатовъ. Неужели его насильно отведутъ опять къ Симону? Нтъ, онъ знаетъ, что это невозможно.

Путь отъ Стараго моста до Оньиссанти не далекъ. Пока Сандро задавалъ себ вопросы и самъ отвчалъ на нихъ, онъ незамтно очутился уже передъ домомъ кожевника. Онъ вошелъ туда. Его родители и братья сидли за столомъ. Увидя его, мать радостно поднялась ему навстрчу. Онъ рдко навщалъ ихъ, такъ какъ хозяинъ не давалъ ему большой свободы. Но отецъ, словно предчувствуя нчто, сдлалъ гримасу и подъ вліяніемъ зародившихся подозрній довольно сухо поздоровался съ сыномъ.

— Здравствуй,— промолвилъ онъ.— Я не разсчитывалъ видть тебя здсь. Что тебя привело сюда? Надюсь, ты не сдлалъ какой-нибудь глупости?

— Маріано!— съ упрекомъ прервала его жена.

— Ну, это зависитъ отъ взгляда,— возразилъ Сандро.— Я не думаю, чтобы это было…. Вотъ вы сами увидите.

— А, есть новости! Я такъ и зналъ. Отъ тебя только этого и жди. Ну, что еще такое?

— Я больше не состою ученикомъ маэстро Симона,— отвчалъ Сандро, стараясь придать твердость своему голосу.

— Тебя попросту прогнали.

— Нтъ, я ушелъ самъ.

Отецъ смотрлъ на него съ такимъ же изумленіемъ, какъ и Симонъ, и не находилъ словъ. Наконецъ онъ едва внятно спросилъ:

— Отчего ты ушелъ?

— Мн было слишкомъ скучно.

При такомъ признаніи Марино вскочилъ съ мста. Онъ оттолкнулъ жену и бросился къ сыну. Онъ уже занесъ надъ нимъ руку, но презрніе заглушило въ немъ гнвъ, и онъ снова опустилъ ее.

Затмъ онъ обратился къ матери Сандро, какъ будто ему было противно разговаривать съ нимъ самимъ:

— Я теб всегда говорилъ, Берта, что этотъ малый — наше Несчастье. Въ его мозгу столько же злой хитрости, какъ у обезьяны. Ни одной минуты онъ не можетъ оставаться въ поко. Онъ могъ быть кожевникомъ, но ему пришло желаніе стать ювелиромъ. Я уступилъ, ибо видлъ, что для нашего ремесла онъ не годится. Наконецъ у маэстро Симона онъ сталъ кое-что вырабатывать, и нужно было тамъ оставаться. Такъ нтъ, онъ сталъ скучать. Какъ это хорошо. Когда работаешь, то ужъ веселиться некогда. Тутъ вдь вс работаютъ, да еще какъ! Слышишь ты, разбойникъ? Только ты шатаешься. Ты все тотъ же… Вспомни…

Марино попалъ теперь на свою любимую тему. Онъ сталъ перечислять вс проявленія мятежнаго духа, которыя съ самаго дтства были замчены у Сандро. Это-то и привело его къ положенію еще боле печальному, чмъ невжество. Неужели въ самомъ дл этотъ безграмотный малый хотлъ сравниться съ самыми удачливыми мастерами. Разв не вздумалъ онъ такъ еще недавно найти краску, которая не боялась бы дождя, и такимъ образомъ обезпечить сохранность знаменъ республики?

— Впрочемъ, если ты хочешь быть мазилкой, то на здоровье,— промолвилъ онъ въ заключеніе.— Но не думай, что я примирюсь съ послдствіями. Ты бросилъ мсто и длай, какъ знаешь! Надюсь, что ты не разсчитываешь жить на мой счетъ?

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Сандро.— Я знаю, что я буду длать. Я стану художникомъ.

— Будь чмъ хочешь, лишь бы только мн и не слыхать о теб!

— Я пришелъ просить тебя, чтобы ты отвелъ меня завтра къ Фра-Филиппо. Онъ скоро уйдетъ на Прато, гд будетъ отдлывать большую капеллу.

— Другого я ничего и не хочу, лишь бы отдлаться отъ тебя.

Сандро поблднлъ отъ радости. Теперь дло сдлано, и онъ будетъ художникомъ.

Передъ нимъ предстали уже будущія его творенія: двушки, почти дти, похожія на тхъ, которыя произвели на него такое впечатлніе сегодня вечеромъ, сладострастныя миологическія сцены, разыгрывающіяся на полянахъ возл, ручейковъ, сотканныя изъ воздуха божества, рющія между лимонными деревьями и розовыми кустами. Призываемый заказчиками, онъ будетъ путешествовать. Онъ будетъ гостить по монастырямъ, затеряннымъ въ невдомыхъ долинахъ среди темныхъ сосенъ, будетъ гостемъ принцевъ, будетъ жить во дворцахъ, украшенныхъ порфиромъ и драгоцнными камнями, какъ это онъ видлъ на фрескахъ. Онъ будетъ въ состояніи заработать столько денегъ, сколько захочетъ самъ, и поститъ вс города, названія которыхъ его привлекаютъ. Весь свтъ превратился въ его владніе: онъ будетъ художникомъ!

II.
Фреска.

Прервавъ на минуту свою работу на лсахъ, вс трое принялись болтать. Соборъ на Прато былъ пустъ, только въ одной изъ наиболе отдаленныхъ капеллъ молилась какая-то женщина, которую трудно было разглядть благодаря ея темному одянію. Врываясь черезъ широкія входныя двери, лучъ солнца свтлой стрлой разскалъ темную внутренность собора и освщалъ на стн возл главнаго алтаря фигуры еще не оконченной фрески. По средин ея особенно выдлялась одна фигура, въ которой можно было видть высшее напряженіе артистическаго творчества. То была фигура танцующей двушки-подростка.

Она летла въ граціозномъ порыв, опираясь на землю лишь одной маленькой ножкой, другая нога была согнута, руки распростерлись, какъ крылья, платье ея разввалось, казалось, вотъ-вотъ ея легкая и вьющаяся фигура покинетъ землю. Но, несмотря на всю ея прелесть, взглядъ зрителя невольно останавливался на ея полномъ и красивомъ лиц, которое художникъ не позаботился прикрасить и ограничивался только тмъ, что съ изумительной жизненностью изобразилъ на немъ кипніе жизни. Выпуклый лобъ, съ зачесанными назадъ волосами, тонкій, но неправильный носъ напоминали лица флорентинокъ. Подъ дугообразными бровями глаза были полузакрыты, и странная лукавая усмшка придавала особую остроту ея улыбк. Дтское выраженіе, сохранявшееся на этомъ лиц пятнадцатилтней двушки, не было, однако, невиннымъ. То была Иродіада, танцующая передъ старвшимъ царемъ Іудеи.

Фрески изображали жизнь Іоанна Предтечи.

Довольный своей работой, Липпи былъ въ самомъ благодушномъ настроеніи.

— Я доволенъ тобой,— сказалъ онъ своему ученику Сандро, слегка касаясь его плеча.

— Неужели, маэстро!— воскликнулъ тотъ, расцвтая отъ удовольствія.

— Да, милйшій Сандро.— Ты уже умлъ рисовать, когда пришелъ ко мн, а теперь начинаешь недурно управляться и съ красками. Изъ него кое-что выйдетъ — не правда ли, братъ Діаманте?

Тотъ, къ кому онъ обратился, въ отвтъ кивнулъ головой. Кармелитъ-художникъ, какъ и Фра-Липпи, Діаманте помогалъ ему въ работ и сопровождалъ его въ путешествіяхъ. Онъ держался съ такою скромностью, что никто не обращалъ на него вниманія, когда они были вмст.

Фра-Филиппо былъ личностью незаурядной. Рано вступивъ въ свтъ, онъ пустился въ жизнь, какъ не чувствующій узды конь, и не перемнялъ своего образа жизни, хотя и приближался уже къ шестому десятку. Онъ не разставался съ своей рясой, несмотря на то, что расположенные къ нему покровители разъ двадцать уже предлагали ему вернуться въ міръ. Она не стсняла его и, напротивъ, служила ему удобнымъ предлогомъ избгать непоправимой глупости и не связывать себя бракомъ. Согласно уставу, голова его была на темени обрита, а виски обрамлены пушистымъ ореоломъ сдющихъ волосъ. Онъ былъ некрасивъ. Впрочемъ, Италія видла въ немъ, посл смерти Мазаччьо, своего лучшаго художника.

— Знаешь ли ты, Сандро,— спросилъ онъ:— почему ты съ перваго же дня понравился мн? Потому, что ты не хотлъ учиться грамматик. Я тоже не хотлъ учиться. Моя тетка, пріютившая меня сироту и сама нуждавшаяся въ куск хлба, отдала меня на none ченіе кармелитовъ. Т всми способами старались заставить меня учиться, но напрасно. Долженъ сознаться, что они оказались очень милостивы ко мн. Когда я сказалъ, что хочу быть живописцемъ, они передали меня на попеченіе Фра-Джованни изъ Фьезоле.

При этихъ словахъ имъ овладло умиленіе.

— Боже мой! Что это былъ за человкъ! Святой! Мы Недостойны поцловать даже сандаліи съ его ногъ.

— Совершенно врно,— замтилъ Фра-Діаманте, но такъ тихо, что никто его не слыхалъ.

Липпо весьма наивно перешелъ къ самовосхваленію.

— Я принялся изучать Мазаччьо. Я такъ удачно схватилъ его манеру, что вс стали говорить: Невроятно! Духъ Мазаччьо, очевидно, вновь поселился въ тл этого Фра-Филиппо. Если ты въ этомъ сомнваешься, отправляйся въ монастырь кармелитовъ. Попробуй отличить мою манеру отъ его. Такимъ образомъ, только и было разговоровъ, что обо мн. Я сталъ извстенъ и за предлами Флоренціи и Тосканы. Ахъ, Сандрино, если бы ты зналъ, какъ хорошо быть знаменитымъ художникомъ. Нтъ ничего лучше въ жизни. За исключеніемъ, впрочемъ… женщинъ!

Онъ разгорячился. Голосъ его сталъ громче. Молившаяся женщина, смущенная въ своей молитв, поднялась съ колнъ и направилась къ выходу изъ капеллы, проходя посредин храма, залитаго теперь солнцемъ. Своими сводами, отдланными блымъ мраморомъ, онъ походилъ на арабскій дворецъ, въ которомъ крестоносцы-побдители водворили поклоненіе Христу.

Изліянія художника, столь неожиданныя въ устахъ монаха и столь неподходящія къ торжественной обстановк святилища, не могли, однако, шокировать обоихъ его собесдниковъ. ФраДіаманте они давно уже надоли, къ тому же онъ и интересовался только живописью. Что касается Сандро, онъ зналъ уже о тхъ успхахъ, на которые намекалъ его учитель, говоря о женщинахъ и любовныхъ похожденіяхъ.

О всемъ этомъ ученики Фра-Филиппо сотни разъ слышали отъ него самого, когда онъ прогуливался съ ними по берегу Арно. Они особенно гордились тмъ, что ихъ учитель не только лучшій художникъ, но и общепризнанный и самый ршительный въ Италіи волокита. Разсказывали, что Косьма Великолпный однажды пригласилъ его къ себ во дворецъ и поручилъ ему какую-то спшную работу. Вскор ему надоло смотрть, какъ Филиппо только и длалъ, что бгалъ за женщинами, которыя ему нравились, и онъ заперъ его въ одной изъ комнатъ, которая была расположена въ самомъ верху дворца. Тогда Фра-Филиппо взялъ ножницы, разрзалъ простыню на множество полосъ, свилъ изъ нихъ веревку и, рискуя сломать себ шею, спустился по ней на улицу.

Узнавъ о риск, которому подвергался такого таланта человкъ, Косьма послалъ за нимъ и общалъ впередъ никогда не принуждать его силою работать.

Подойдя къ Сандро и показывая ему на танцовщицу, изображенную на фреск, онъ спросилъ, понижая голосъ:

— Видишь ли эту двицу, Сандро? Я долженъ теб сообщить одинъ секретъ. Это моя возлюбленная.

И онъ сладострастно мигнулъ глазами.

— Это настоящее сокровище, Сандрино, настоящее сокровище. Ее зовутъ Лукреція Бути, она изъ Флоренціи. Она послушница въ монастыр св. Маргариты. Монахини этого Монастыря заказали мн запрестольный образъ Мадонны. Мн, конечно, нужно было подыскать модель, и передо мной прошли самыя красивыя монахини. Настоятельница охотно пошла на это. Чего не сдлаютъ, чтобы имть у себя картину Липпи. Между ними оказались прехорошенькія, но эта положительно перлъ. Я знаю, что я уже сдю, а ей нтъ еще и шестнадцати лтъ. Но что длать! Я ей нравлюсь и такимъ, каковъ я теперь. Въ монастыр ей страшно не нравится… Но что съ тобой? Ты весь красный! Теб непріятно отъ моихъ разсказовъ?

Въ самомъ дл, лицо ученика залито было краской. Онъ что-то бормоталъ и извинялся.

— Нтъ, нтъ, это ничего. Это отъ жары…

Солнце успло перемститься: подмостки, три собесдника, фреска — все утонуло въ золотистыхъ его лучахъ.

— Знай, что мы условились, чтобы я ее похитилъ. Въ день празднованія Препоясанія, когда, какъ теб извстно, показывается народу поясъ Св. Двы, принесенный изъ Святой земли рыцаремъ Прато. Вс монахини будутъ въ церкви. И внутри и снаружи будетъ толпа народу. Въ этой толче мы скроемся незамтно.

Вдругъ произошло нчто изумительное: Фра-Діаманте обрлъ даръ слова.

— Вдь это грхъ, что вы хотите тамъ устроить. Не говоря уже о святотатств… А что если отецъ двушки захочетъ вамъ отомстить?

— У насъ есть время подумать объ этомъ. Онъ во Флоренціи. Впрочемъ, знай, что Косьма Великолпный не позволитъ ему дотронуться до моихъ сдыхъ волосъ. Нтъ, его нечего бояться.

Вдругъ Сандро озарила внезапная мысль. Онъ взялъ Липпи подъ руку и отвелъ его на край подмостковъ.

— Ахъ, если бы я смлъ…— промолвилъ онъ.

Фра-Филиппо взглянулъ на. него.

— У тебя очень странный видъ, Сандро. Что тебя могло такъ разстроить. Подожди, подожди… клянусь св. Антоніемъ, я догадываюсь: ты влюбленъ.

— Да, маэстро.

— Тмъ лучше, милйшій, тмъ лучше. Молодой человкъ, который не уметъ влюбляться, никуда не годится въ живописи. Ну, разсказывай, открывай твои секреты.

— Маэстро, я также люблю одну двушку, которая также находится въ монастыр св. Маргариты.

— Вгіссопе? Надюсь, это не Лукреція?

— О, нтъ. Это не послушница, а сирота, которую туда помстилъ ея дядя, ухавшій въ путешествіе.

— Отлично. Въ такомъ случа мы захватимъ и ее.

— Однажды я проходилъ мимо монастыря. Она сидла одна за ршеткой и думала, что ее никто не видитъ. Она украшала свою голову розами взамнъ лентъ, которыя не полагается носить отшельницамъ. Я остановился. Она случайно взглянула въ мою сторону, я улыбнулся. Она сдлала движеніе, чтобы бжать, но затмъ осталась. Я подошелъ, она стала со мной разговаривать и сказала мн свое имя. Ее зовутъ Лиза. Теперь она любитъ меня. Когда вы говорили мн о монастыр и о монахиняхъ, о Лукреціи, я подумалъ, что вамъ извстно обо мн все. Вотъ почему я и покраснлъ.

Фра-Липпо на минуту опустилъ голову. Онъ сравнивалъ себя съ Сандро и мало-по-малу погружался въ уныніе. Онъ представился самому себ такимъ, какимъ онъ и былъ на самомъ дл: распущеннымъ, состарившимся въ распутств, сдовласымъ волокитой, продолжавшимъ еще преслдовать молодыхъ двушекъ.

А Сандро и Лиза любили другъ друга со всею свжестью молодой души. Ихъ нжность обладала такимъ же ароматомъ, какъ дуновеніе весенняго втерка.

Но веселый Липпи не любилъ останавливаться на мысляхъ, которыя его омрачали. Начатая фреска быстро утшила его: въ самомъ дл, можно ли говорить о старости, когда можешь создавать такія вещи?

— Ну, дти мои, за работу!— сказалъ онъ.— Не надо давать штукатурк высохнуть на стн. Все это нужно кончить, пока еще свтло. Живопись фресками не ждетъ.

Вс трое быстро принялись за работу. Сандро даже забылъ о своихъ похожденіяхъ и о Лиз.

Фреска была скоро окончена, и начинать другую было уже поздно. Къ тому же и стна не была еще подготовлена.

— Довольно мы поработали на сегодня,— сказалъ Фра-Липпо своимъ ученикамъ,— Будьте здсь завтра, какъ только разсвтетъ. А пока мы можемъ и позабавиться,— и онъ лукаво мигнулъ въ сторону Сандро.

Тотъ заторопился и быстро вышелъ изъ церкви. Очутившись на свобод, онъ пустился въ путь быстрыми шагами. Онъ мечталъ о смломъ предпріятіи, которое волновало его заране. Отправившись въ уединенную улицу, онъ заплъ какую-то любовную псенку. То былъ сигналъ.

Лиза, видимо, его поджидавшая, не замедлила появиться у ршетки.

Осторожно приближаясь къ ршетк, Сандро увидлъ на лугу между кипарисами и розовыми кустами цлое облако блыхъ платьевъ: прогулка монахинь посл ужина еще не кончилась. Двушки, воспитывавшіяся въ монастыр, рзвились подъ надзоромъ нсколькихъ монахинь. Рой, вылетвшій изъ улья, жужжалъ отъ радости, купаясь въ лучахъ оранжеваго солнца. Иногда показывалась какая-нибудь вновь поступившая въ монастырь двица и съ завистью смотрла на веселыхъ подругъ, которыя скоро одна за другой улетятъ изъ стараго сада въ свои родныя гнзда.

Сандро подвигался впередъ и, выжидая удобный моментъ, напвалъ псенку. Но его голосъ какъ-то потерялъ свою гибкость.

Неудача сокрушала его. Опустивъ голову, онъ бродилъ по сосднимъ улицамъ. Затмъ, когда ему показалось, что прошло уже довольно много времени, онъ опять приблизился къ ршетк.

Когда онъ подошелъ къ калитк, сердце его подпрыгнуло отъ радости. Лиза была уже у ршетки. Она могла незамтно ускользнуть отъ взоровъ своихъ надзирательницъ. Спрятавшись за вковымъ кипарисомъ, она была похожа на газель, которая готова убжать каждую секунду.

— Лиза,— тихо сказалъ Сандро, подойдя къ ней.

Она протянула ему черезъ ршетку узкую блдную ручку. Онъ жадно поцловалъ ея трепещущіе пальцы. Глаза ея были опущены. Этихъ большихъ и печальныхъ глазъ нельзя было забыть. Ея уста заставляли вспомнить объ ангел, которому стало скучно на неб.

— О, другъ мой!— прошептала она въ отвтъ.

Олова вырывались у нея, словно воркованіе голубки.

— Лиза,— пылко произнесъ Сандро, все еще держа ея руку.— Лиза, такъ нельзя продолжать больше. Наше существованіе становится пыткой.

— Чего же вы хотите?— спросила она, смущенная его тономъ.— Мы видимся почти каждый день. Это такъ пріятно! Когда я жила здсь въ уединеніи, мн и въ голову не приходило надяться на то, что мой другъ будетъ приходить сюда каждый вечеръ… Другъ, который меня любитъ. Это настоящій рай, Сандро. Не требуйте большаго. Это значитъ искушать Бога.

— Лиза, я даже не могъ тебя поцловать до сихъ поръ.

Оба на минуту замолчали. Это слово выбило ихъ изъ колеи.

Сандро бросилъ быстрый взглядъ на садъ и на улицу.

— Сегодня, однако, никто мн въ этомъ не помшаетъ.

Однимъ прыжкомъ онъ взлетлъ на верхъ ршетки, за которую держался, другимъ онъ былъ уже въ саду, около Лизы, которая не имла даже времени предупредить его дерзкую выходку.

Словно обвороженная, она неподвижно стояла на мст. Для этихъ полудтей настала минута единственнаго человческаго счастья.

Небо стало какого-то блднаго цвта, словно и оно раздляло ихъ радость. Монастырскій садъ шелестлъ подъ спускавшейся темнотой, оливковыя деревья тихо дрожали. Солнце только что скрылось. По небу быстро пронесся обычный въ Тоскан въ это время метеоръ и погасъ, оставивъ за собой огненный слдъ.

Вдругъ пронесся нжный звонъ, какъ будто какой-то геній коснулся воздушныхъ колокольчиковъ и вывелъ ихъ изъ заколдованнаго сна.

При первыхъ же звукахъ Лиза вырвалась изъ объятій Сандро.

— Пустите меня. Звонятъ къ вечерней служб.

— Неужели ты такъ торопишься на молитву?

— Если меня хватятся, то придутъ искать сюда. Уходите.

— Хорошо, если ты дашь мн общаніе.

— Какое? Боже мой, сюда могутъ прійти… Сандро!

— Ты должна покинуть этотъ монастырь и итти за мной.

— Хорошо… Я васъ люблю… Но уходите, уходите скоре.

— До завтра. Завтра я все теб объясню.

Молодой человкъ быстро очутился по другую сторону ршетки, а блое платье замелькало между зеленью по дорог къ часовн. Садъ готовился уже отойти на покой.

Sancta Cintolа, поясъ святой Двы, составляетъ истинное сокровище Прато. Во времена перваго крестоваго похода въ числ крестоносцевъ былъ и кавалеръ Микеле Дагомари, гибеллинъ, происходившій изъ этого города. Вра завела его на востокъ, любовь задержала его тамъ: онъ влюбился въ прелестную сирійскую двушку и женился на ней. Скоро его тесть умеръ, завщавъ ему большія богатства, а главное, этотъ священный предметъ! Черезъ нкоторое время Микеле Дагомари охватило жгучее желаніе видть свою родину. Провидніе хранило его на пути въ Италію, и онъ благополучно прибылъ въ Прато. Посл его смерти поясъ Святой Двы былъ торжественно перенесенъ въ соборъ и сдлался главнымъ предметомъ любопытства туристовъ, посщавшихъ городъ. Когда одинъ изъ нихъ сдлалъ не удавшуюся попытку украсть поясъ, то было ршено держать его въ капелл, откуда выносить его на всенародное чествованіе одинъ разъ въ годъ.

Послднему изъ учениковъ Джотто, Анвело Гадди, было поручено украсить эту капеллу, и онъ исполнилъ это порученіе съ наивной врой и пышной роскошью. На одной изъ картинъ былъ изображенъ бракъ Дагомари съ сирійской двушкой. Вс фигуры были одты въ золото и пурпуръ, не хуже, чмъ волхвы. Другая картина изображала возвращеніе Дагомари на родину. Держа въ рукахъ раму съ священнымъ поясомъ, онъ стоялъ на носу корабля, за которымъ гнались дельфины. Волны склоняли свои верхушки, какъ бы поклоняясь святын. Затмъ изображено было, какъ Дагомари, очевидно, боясь за драгоцнное сокровище, спитъ на самой рак въ пышно украшенной на восточный ладъ комнат. Оловомъ, была въ простыхъ и живыхъ, какъ вра, образахъ, изложена вся легенда.

Наступилъ наконецъ и день, когда нужно было выносить святыню на площадь на поклоненіе собравшемуся народу. Въ правомъ угл капеллы, снаружи, была сдлана каедра, отъ которой прямо въ капеллу шелъ коридоръ. На этой каедр долженъ былъ появиться священникъ и высоко поднять надъ народомъ священный предметъ,.

Каедра была достойна своего назначенія. Донателло вырзалъ на ней хороводъ веселыхъ дтей, рзвившихся въ райскихъ садахъ. Его ученикъ Микелоццо съ ловкостью ювелира украсилъ рзными изображеніями консоли и навсъ. Каедра, предназначавшаяся быть апоозомъ чудесной реликвіи, сама по себ являлась чудомъ.

Толпа богомольцевъ занимала всю площадь передъ Санъ-Стефано. Тутъ были не только жители Прато. Сюда явились и благочестивые ихъ собратья изъ Флоренціи, изъ Лукки и Пистойи и даже обитатели Казентинскихъ горъ. Ихъ легко можно было узнать по грубому платью, дикому и вмст съ тмъ кроткому виду, по ихъ лицамъ, горвшимъ простодушнымъ энтузіазмомъ. Таковы, вроятно, были пастухи, первые преклонившіеся передъ яслями.

Немало зрителей стояло вдали, которые не могли разсчитывать увидть святой поясъ. Для нихъ было достаточно и того, что они тамъ и дышатъ атмосферой благословенія.

На одномъ изъ угловъ между площадью и боковымъ переулкомъ стояли Лукреція и Лиза. Фра-Липпо и Сандро внимательно слдили за ними.

Церковное пніе на площади усилилось: дымъ кадильный волнами поднимался къ солнцу, тусклое, при дневномъ свт, пламя свчей казалось ярче. Вдругъ какая-то волна прошла по стоявшему народу, словно по полю съ рожью, и вс головы разомъ обнажились: на каедр появился священникъ, высоко поднимавшій святую реликвію. Народъ едва переводилъ духъ.

— Теперь самый удобный моментъ,— сказалъ Липпо двушкамъ:— идемъ скоре.

Он тронулись за нимъ вмст съ Сандро, никто не обращалъ на нихъ вниманія.

III.
Холмы Флоренціи.

Липпи сказалъ правду: заступничество Косьмы стало между нимъ и оскорбленнымъ отцомъ. Медичи только смялся надъ тмъ, что онъ называлъ ‘заблужденіями брата Липпо’, и приказалъ Бути держать себя смирно. Его дочь, заключенная въ монастыр противъ своего желанія, бжала оттуда съ тмъ, кто ей понравился. Чего же естественне? Сандро и его подруг также было хорошо отъ благоволенія, которое оказывалось этому ‘брату’. Дядя двушки, ухавшій по своимъ торговымъ дламъ во Францію, также не безпокоилъ ихъ.

Влюбленнымъ незачмъ было скрываться. Липпи и его ученикъ все еще работали надъ фресками собора. Закончивъ изображенія жизни Іоанна Крестителя, они принялись за житіе св. Стефана, покровителя собора и города. Вечеромъ, закончивъ работу, они спокойно отправлялись въ свое жилище въ самомъ центр Прато.

Пока Сандро работалъ въ собор, Лиза сидла взаперти. Когда же они были вмст, имъ все казалось, что они видятъ другъ друга въ первый разъ: они были въ восторг, какъ въ начал своей любви. Принявшись за свое прежнее ремесло, Сандро сдлалъ для нея тонкую золотую цпочку, которая спускалась ей на лобъ и блестла на ея блоснжной кож.

Вмсто застежки былъ укрпленъ аметистъ. Овалъ лица былъ у Лизы гораздо правильне, чмъ обыкновенно бываетъ у флорентинокъ, и это украшеніе придавало ей видъ какой-то сказочной принцессы, какой-то маленькой волшебницы.

По воскресеньямъ, когда въ собор нельзя было работать по случаю богослуженія, Сандро уводилъ Лизу гулять по полямъ.

Кругомъ Прато разстилается обширная равнина, охваченная на горизонт опаловыми горами. Ее прорзываетъ рка Омброне, катя лнивыя волны, которыя становятся грозными во время осеннихъ дождей. Отсюда недалеко до Флоренціи, но ея шумъ не достигаетъ до этой пустынной мстности, гд царствуетъ тишина.

Сандро и Лиза шли, обыкновенно, держа другъ друга за руки. Иногда Лиза вдругъ вырывалась, если на дорог попадались цвты, къ которымъ у нея была настоящая страсть. Весною она набирала ихъ цлыми охапками и затыкала ихъ себ въ волосы, за поясъ и даже плела изъ нихъ цлыя ожерелья.

Сколько времени длилась ихъ любовь? Этого они не знали сами. Сандро первымъ очнулся отъ этой волшебной летаргіи. Это произошло благодаря одному случаю, которые иногда вдругъ перевертываютъ всю жизнь.

Однажды вздумалось пріхать въ Прато маэстро Андрею дель Вероккіо, извстному скульптору и живописцу. Интересуясь всмъ, что касается его искусства, онъ зашелъ въ соборъ посмотрть фрески, а затмъ постилъ мастерскую Липпи и Сандро.

Какъ водится, онъ выразилъ хозяину обычныя среди артистической братіи похвалы, но, уходя, бросилъ случайно взглядъ на наброски его ученика.

— Послушай,— сказалъ онъ Сандро, отведя его въ сторону: — я старше тебя. За мной десять лтъ опыта, котораго нтъ у тебя. Сандро, то, что ты теперь длаешь, еще не вполн хорошо, но твои наброски вызываютъ во мн удивленіе. Ты почти ничего не взялъ отъ Липпи. Липпи радостенъ, какъ лтній день, какъ день, когда собираютъ виноградъ. Твои же фигуры навваютъ скорбь, нжность, какое-то странное чувство, въ которомъ, быть можетъ, ты самъ не отдаешь себ отчета. Ты рисуешь не такъ твердо, какъ братъ Липпи, но зато боле изящно. Мн кажется, что ты можешь сдлаться большимъ художникомъ. Но ты губишь себя, оставаясь здсь, въ этомъ маленькомъ городишк. Постарайся церебраться во Флоренцію.

Онъ ушелъ, но Сандро не забылъ его словъ. Работая или сидя около Лизы, онъ только и думалъ о нихъ. Они заставили его сбросить съ себя его обычную безпечность. Теперь уже въ немъ говорило не одно сердце, но и голосъ честолюбія и фантазія, всегда жадная до всего новаго.

Липпо заявилъ какъ-то, что скоро онъ детъ въ Сполетто, гд ему предстоитъ исполнить такую же работу, какъ и въ Прато. Придется, стало быть, опять вести жизнь безвстнаго ученика, которая хороша для какого-нибудь Фра-Діаманте, но которой онъ не могъ же довольствоваться вчно. А во Флоренціи!… Тамъ онъ будетъ независимъ. Вероккіо будетъ заниматься съ нимъ, онъ будетъ получать заказы, пріобртетъ славу.

Однажды вечеромъ онъ повдалъ о своихъ намреніяхъ Лиз. Подперевъ голову рукой, она молча выслушала его.

— А я?— спросила она.— Что же будетъ со мною?

Сандро покраснлъ: онъ не подумалъ о ней. Смутившись, онъ сталъ строить неопредленные планы.

— Нкоторое время ты останешься въ Прато… Я буду часто навщать тебя. Я постараюсь поскоре заработать столько денегъ, чтобы намъ можно было жить во Флоренціи вдвоемъ. Тогда я призову тебя къ себ, и мы поженимся.

Онъ высказалъ это предположеніе съ нкоторымъ смущеніемъ. Голосъ его дрожалъ, и это не укрылось отъ Лизы.

— Стало быть, все кончено,— сказала она.— Сандро, ты меня уже не любишь.

Не замчая своей непослдовательности, она бросилась ему на шею и съ рыданіями прижималась къ нему. Смущенный и растроганный, Сандро также плакалъ и говорилъ ей:

— Молчи, Лиза, молчи. Это неправда, я тебя люблю.

Ему казалось, однако, что счастье его юности покидаетъ его, ускользаетъ изъ его рукъ. А онъ гналъ его самъ!

На другой день было воскресенье. Какъ всегда, они шли по равнин вдоль Омброне. Разыгравшаяся наканун сцена наложила на нихъ отпечатокъ нжности и какой-то слабости, которая бываетъ у раненыхъ. На каждомъ шагу Лиза заставляла своего спутника останавливаться и подолгу смотрла на возвышавшіяся на горизонт горы, похожія на огромные опалы. Она какъ будто хотла запечатлть въ своихъ глазахъ красоту природы.

Сандро засыпалъ ее цвтами, срывая ихъ въ садахъ, попадавшихся по дорог. Они образовали настоящую тунику. Лиза только улыбалась подъ гирляндами незабудокъ и красныхъ розъ.

Усталые они вернулись домой и незамтно перешли отъ сновидній наяву къ легкому сну.

Сандро открылъ глаза и увидлъ Лизу стоящей въ той самой одежд, которую она носила въ монастыр.

Не совсмъ еще придя въ себя, Сандро смотрлъ на нее съ изумленіемъ.

— Что ты хочешь длать?— спросилъ онъ.— Ты собираешься уходить?

— Ты видишь, я возвращаюсь въ монастырь,— отвчала она.

Отъ изумленія онъ не могъ произнести ни слова.

— Ты воображаешь, что ты еще любишь меня,— продолжала она:— но на самомъ дл ты меня не любишь. Мое время прошло. Мн не за что негодовать на тебя. Ты былъ свободенъ, и мы не давали другъ другу никакихъ общаній. Я буду вспоминать о теб тамъ, въ монастыр, и молиться, если только я могу молиться.

Онъ быстро вскочилъ и въ отчаяніи схватилъ ее. Она была какъ мертвая.

— Ты не уйдешь,— вскричалъ онъ.— Я отказываюсь отъ всего, я не пойду во Флоренцію, мы останемся здсь. Я не дотронусь больше до кисти, если ты боишься, что я могу возгордиться и отдалиться отъ тебя. Останься.

— Ахъ, Сандро, Сандро. Я ошиблась. Въ этотъ моментъ ты дйствительно любишь меня.

— Стало быть, ты остаешься?

— Нтъ. Я не хочу, чтобы завтра ты сталъ меня ненавидть.

Она освободилась изъ его рукъ и открыла дверь. Онъ попилъ, что ршеніе ея безповоротно.

— Прощай, Сандро.

Онъ хотлъ броситься къ ней, но легкимъ жестомъ она устранила его и, медленно оглядвъ всю комнату, переступила черезъ порогъ.

Сандро упалъ на колни передъ захлопнувшейся дверью и зарыдалъ.

Лиза быстро спустилась съ лстницы, и не усплъ Сандро поднять голову, какъ бглянка повернула уже въ другую улицу и направилась къ церкви св. Маргариты. Вдали колокола меланхолично привтствовали возвращеніе этой заблудшей овцы.

Солнце заходило на холмахъ Флоренціи и одвало ихъ прозрачнымъ свтомъ. Воздухъ Тосканы принималъ цвтъ восточныхъ сапфировъ, который восплъ еще Данте. Пепельно-зеленая окраска оливковыхъ деревьевъ, темнозеленый цвтъ кипарисовъ и длинныя полосы ихъ тней покрывали Санъ Минтато аль Монте и сосдніе холмы. Подъ ними разстилалась вся долина Арно. Въ томъ мст, гд солнце касалось долины, виднлись серебряныя волны рки, извивавшіяся словно блестящія кольца ужа. Рка прорзывала всю равнину, воздланную, какъ сплошной садъ, и уходила на западъ въ область, уже не такъ ярко освщенную.

Напротивъ рдли холмы Фьезоле и темная Монте Морелло господствовала надъ другими горами — крайними контрфорсами Аппенинъ. Посредин этой долины раскинулась Флоренція, казавшаяся такой близкой, что можно было сосчитать вс ея дома, раздленные ркой Арно. Древность этого знаменитаго и чтимаго города сообщала особый отпечатокъ ея памятникамъ, которые въ перспектив казались нагроможденными другъ на друга. Вотъ Баптистерій Санъ-Джованни, такой же древній, какъ само христіанство, служившій сначала, вроятно, для языческихъ богослуженій, вотъ кампанилла Джотто — первый порывъ католическаго искусства, вотъ массивный старый дворецъ съ рдкими окнами, башня котораго взвивалась къ небу, какъ стрла, вотъ колоссальная усыпальница Строццы, вотъ вс базилики и крпости, защищавшія Флоренцію,— словомъ, вся ея красота, сила, душа.

Дорога къ церкви святой Маргариты шла въ гору и была изрыта низкими ступеньками, облегчавшими подъемъ богомольцевъ. Этой дорогой медленно поднимались къ богатой милостями обители священники, женщины, старики. На послдней площадк сидла на трав группа людей, человкъ въ десять. Возл нихъ лежали разбросанные състные припасы, бутылки и музыкальные инструменты. Это собрались на дружескій пикникъ артисты — скульпторы или художники..

Каждый долженъ былъ принести свое особенное угощеніе: если оно оказывалось такимъ же, что и у другого, принесшій платилъ штрафъ. То былъ давнишній обычай, который исполняли даже самые знаменитые живописцы того времени.

Въ тотъ вечеръ, о которомъ идетъ рчь, среди пировавшихъ находились Вероккіо, оба Паллаюоли, Антоніо и Пьетро, блестящая живопись котораго напоминала ювелирное искусство, Мино да Фьезоле, въ талант котораго было что-то неземное. Онъ обыкновенно длалъ намогильные памятники съ ангелами, которые могли бы понравиться самому блаженному Джованни.

Разговоръ пирующихъ принималъ разное направленіе: слышались то шутки, то серьезные споры объ искусств. Но красота вечера мало-по-малу охватила всхъ. Разговоры смолкли. Мино взялъ лютню и заплъ.

Когда онъ кончилъ, долго еще царило молчаніе. Наконецъ Вероккіо повернулся къ своему сосду и, положивъ ему руку на плечо, спросилъ:

— Ну, что же, Сандро, доволенъ ты тмъ, что пришелъ къ намъ?

— Да, маэстро.

— Кстати, нельзя же тебя вчно называть Сандро. Такихъ именъ слишкомъ много во Флоренціи. Выбери себ еще какое-нибудь имя, которое отличало бы тебя отъ другихъ. Красивыя имена больше пристали сеньорамъ и ученымъ, которые ихъ заимствовали съ греческаго. Но они не годятся для бдныхъ артистовъ, которые пачкаютъ полотна или мнутъ глину..

Сандро улыбнулся, какъ школьникъ, намревающійся продлать штуку.

— Я нашелъ имя для себя. У дяди Симона, учившаго меня ювелирному мастерству, была одна слабость. Онъ любилъ вино монтепульчіяно и не брезговалъ и фалернскимъ. По этой причин его прозвали Боченкомъ. Въ память этого я принимаю такое же имя и буду называться просто Боттичелли {По-итальянски botticelli значитъ маленькій боченокъ.}.

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.
Фьямма.

Прошло нсколько лтъ. Посл Косьмы Великолпнаго Флоренціей не твердо, но властно управлялъ нкоторое время его сынъ Пьеро, вчно болвшій подагрой. Въ моментъ нашего разсказа власть отца и дда наслдовали Лоренцо и Джуліано. Они правили также безъ особыхъ почестей и титуловъ, какъ бы боясь спугнуть слишкомъ скоро призракъ свободы, который еще леталъ надъ дворцомъ сеньоріи. Несмотря, однако, на желаніе придать себ вншность частныхъ лицъ, оба брата были настоящими принцами. Династія Медичи была основана. Флоренціи, впрочемъ, не на что было жаловаться. Она торгуетъ, веселится, процвтаетъ и украшается. Она обезпечила себ миръ съ тхъ поръ, какъ вступила въ союзъ съ Миланомъ, Венеціей и Римомъ. Для ознаменованія этого событія на площади Санта Кроче готовился турниръ.

Кончавшаяся зима переходила уже въ весну. Въ воздух повяло нжностью, небо еще оставалось блднымъ, облака проходили, какъ клубы пара, похожія на души блаженныхъ, какъ он изображались на картинахъ прежнихъ мастеровъ. Кипарисы и обнаженныя горы составляли какъ бы фонъ для фресокъ.

Наступили хорошіе дни. Даже если бы не было праздника, кто сталъ бы оставаться теперь дома? Вся Флоренція была на улиц.

Солнце ласкаетъ благородныя очертанія церкви Санта Кроче. Площадь расчищена, на широкомъ пространств и вся залита солнцемъ. Нужно, чтобы giostranni, которые готовятся принять участіе въ турнир, могли чувствовать себя на свобод, чтобы наносить копьемъ хорошіе удары противнику во славу своихъ дамъ.

Он уже услись по сторонамъ площади въ наскоро построенныхъ ложахъ. Флорендинки получили полное разршеніе отъ властей — рядиться, какъ имъ угодно. Можно было бы сказать, что все это были королевы. Время года позволяло надть одновременно и бархатъ, и мха, и легкій шелкъ съ кружевами. Блестли вс цвта, легкіе шарфы разввались, длинныя перья колыхались, и отъ этого вся картина получала оживленіе. Толпа женщинъ колебалась какъ цвтникъ на разсвт, по ихъ рядамъ то и дло пробгала дрожь нетерпнія.

Сзади эстрады прохаживался одинокій мужчина. Время отъ времени онъ останавливался въ проходахъ между ложами, чтобы окинуть взоромъ пустую еще площадь. То былъ Сандро Боттичелли.

Ему только что исполнилось тридцать лтъ, но онъ уже пользовался славою maestro bonissimo. Онъ создалъ уже не мало изображеній Мадонны для монастырей и Венеры для богатыхъ купцовъ. Т и другія были похожи большею частью на Лизу, исчезнувшую подругу его юности. Точно также, рисуя Юдиь для мессера Бригатти, онъ придалъ ея ростъ, ея глаза и ростъ юной героин, которая только что убила Олоферна и идетъ теперь легкими шагами съ мечомъ въ рук.

Пророчество Вероккіо оправдалось: Сандро сдлался художникомъ мягкой, печальной и немного странной прелести. Съ юности въ немъ сохранилась еще живость и несдержанность пажа. Удивляясь его слав, граждане Флоренціи не придавали ей особеннаго значенія. Не къ нему, а къ боле привычному для нихъ Гирландайо обратятся они, когда захотятъ покрыть фресками стны церкви Santa Maria Novella.. Но оба Медичи, въ качеств утонченныхъ цнителей, наслаждаются его простодушнымъ язычествомъ, его меланхолической и чувственной нжностью, которою запечатлны вс его фигуры. Сандро сталъ ихъ фаворитомъ и жилъ при двор этихъ нетитулованныхъ принцевъ въ качеств своего человка.

Джуліано, принимавшій участіе, далъ ему порученіе украсить его знамя. На восточной матеріи Сандро изобразилъ Палладу Побдительницу, потрясающую головой Медузы. Вокругъ нея былъ изображенъ кустарникъ, испускающій пламя. Горгона и кусты внушали страхъ, но на Палладу было пріятно смотрть. Ибо Сандро смягчался всякій разъ, какъ ему приходилось изображать женщину..

Рыцари еще не прізжали, и художникъ продолжалъ ходить. Вдругъ онъ съ изумленіемъ остановился, узнавъ какого-то подошедшаго къ нему молодого сеньора.

— Какъ, это вы, мессеръ Альдобранди? Вы прогуливаетесь пшкомъ, какъ простой гражданинъ?

— Я самъ, Сандро.

— Вы не участвуете въ турнир?

— Какъ видите.

— И вы пропустите этотъ день и не сдлаете хорошаго удара копьемъ?

— Это не важно.

При такомъ отвт Сандро съ изумленіемъ взглянулъ на собесдника. Это былъ красивый молодой человкъ, съ рзкими чертами лица, похожій на портретъ Данте въ изгнаніи, рисованный Джотто. Вмсто античнаго капюшона на голов у него была высокая шляпа, украшенная кружевами, которые падали ему на плечи. Волосы его были завиты.

— Позвольте спросить васъ, почему вы лишили нашу когорту одного изъ лучшихъ бойцовъ?— съ любопытствомъ спросилъ артистъ.

— Почему?— повторилъ за нимъ Марко Альдобранди, лицо котораго потемнло.— Почему? А вотъ смотри…

И онъ показалъ рукою на флорентинокъ, сгруппировавшихся на эстрад.

— Видлъ ли ты вотъ эту, самую молодую, которая сидитъ ближе къ намъ?

— Да, мессеръ.

— Такъ вотъ изъ-за нея я и не принимаю сегодня участія въ турнир.

Та, на которую онъ указалъ, сидла въ первомъ ряду. Ея профиль отчетливо выдлялся на ясномъ неб. Сандро замтилъ ея высокій лобъ и почти прямыя брови.

Легкая горбинка на носу и слегка выступавшій впередъ подбородокъ сообщали ея лицу живую и чистую красоту, которая встрчается на французскихъ медаляхъ. Шея была чудно нжна и изящна. Вдоль щекъ и по плечамъ ниспадали волнами свтло-рыжеватые волосы. Одта она была съ фантастическимъ вкусомъ, волосы были подхвачены лентой, которая извивалась, словно языкъ пламени. На самомъ верху прически было прикрплено золотое кольцо съ огромными рубинами и блой эгреткой изъ аистовыхъ перьевъ, которыя волновались, словно брызги воды, летящія при втр отъ водопада.

Ея лицо обращало на себя вниманіе, съ одной стороны, чувственнымъ очертаніемъ рта, а съ другой — томностью взгляда. Становилось уже холодно, и незнакомка надла на себя плащъ, причемъ видна была ея блая шея, окутанная шелкомъ и кольцомъ геммъ. То была настоящая флорентинка, какою ее представляли себ въ своихъ мечтахъ художники того времени. Существо одновременно реальное и химерическое, на половину женщина, на половину нимфа, пурпуровыя уста которой кричали о слав жизни, а глаза говорили о мечтахъ сновидній.

— Ее зовутъ Фьямма Джинори,— сказалъ молодой человкъ Сандро.

Сандро не удивился, что эта двица съ видомъ воительницы и богини принадлежала къ патриціанскому роду.

— Я познакомился съ нею въ послднія майскія календы,— продолжалъ молодой человкъ — Она танцовала, увнчанная розами. Я все время былъ ея кавалеромъ.

Его лицо прояснилось при этомъ воспоминаніи. Онъ продолжалъ:

— Не въ первый разъ уже я видлъ ее. Я встрчался съ нею въ церкви, она какъ будто озаряла мракъ капеллы, гд плись хвалы Цариц Небесной. Я встрчалъ ее въ траур и на празднествахъ, но мы ни разу не вступали въ разговоръ. Я уже любилъ ея соколиные глаза, ея роскошные волосы и ротъ, выражавшій презрніе. Ея улыбка была высшей наградой, на которую могъ разсчитывать смертный. Подумай, Сандро, я танцовалъ съ нею, и она позволила мн поцловать кончики ея пальцевъ. Когда она разсталась со мной и пошла къ матери, къ шелковымъ палаткамъ, которыя разбиты на берегу Арно, мн казалось, что я достигъ верха блаженства.

— А потомъ?

— Потомъ! Я не видалъ ее цлые мсяцы. Когда же я ее встртилъ, я погибъ. Ея лицо настолько измнилось для меня, что я едва ее узналъ. Она отвтила на мой поклонъ какъ-то принужденно. На этотъ разъ ее сопровождала ея мать, и я видлъ, какъ он обмнялись нсколькими словами, которыхъ я не слышалъ. Черезъ нсколько времени я опять съ нею встртился. Она шла съ подругами вдоль Арно и направлялась прямо на меня. Я робко поклонился ей. Соколиные глаза отвернулись отъ меня, губы сложились въ нетерпливую и презрительную гримасу. Мн показалось, что солнце померкло. Я вернулся къ себ, шатаясь, какъ пьяный, заперся въ своей комнат и плакалъ до вечера. Ободрившись немного, я сообразилъ, что она не стала бы меня слушать, если бы я вздумалъ съ нею заговорить, и потому я написалъ ей. То было письмо, которое могло бы взволновать каменное изображеніе Св. Двы на алтар, Сандро. Одинъ изъ моихъ друзей былъ вхожъ въ домъ Джинори. Я убдилъ его всякими мольбами отнести мое письмо Фьямм. На другой день онъ принесъ мн его обратно: оно не было даже распечатано. Отвта я такъ и не получилъ. Понимаешь ли ты теперь, почему я не хотлъ принимать участіе въ этомъ турнир? У меня не было дамы, рыцаремъ которой я могъ бы быть.

— Но она ужъ слишкомъ горда…

— Нтъ, нтъ! Послушай, Сандро. Я люблю Фьямму. Она оправдываетъ свое имя. Это пламя, которое сжигаетъ Мою жизнь. Понимаешь ли ты, я люблю ее…

Раздавшійся шумъ прервалъ ихъ разговоръ. Показался отрядъ участниковъ турнира. При вход на ристалище стояли двушки, одтыя въ блыя платья, и герольды въ красныхъ камзолахъ. Двадцать трубъ поднялись высоко къ небу, словно длинные тонкіе цвты съ золотыми чашечками. Изъ нихъ понеслась цлая буря звуковъ. Всадники выхали на арену. Они хали на блыхъ и вороныхъ лошадяхъ, на головахъ которыхъ разввались перья. Оружіе ихъ было украшено чернью и блестло, словно чешуя великолпнаго дракона. Передъ каждымъ изъ нихъ шелъ оруженосецъ, несшій знамя. Сандро узналъ то, которое онъ длалъ: на немъ была Паллада, державшая Горгону. Его несли впереди самаго знаменитаго борца, владыки флорентійской молодежи Джуліано Медичи.

Всадники сошли съ коней. Рзкія трубы смолкли. Хоръ двушекъ заплъ гимнъ любви. Каждый изъ участниковъ турнира шелъ по ристалищу, чтобы привтствовать избранную имъ даму. Джуліано шелъ первымъ. Онъ былъ высокаго роста и отличался величавой и мужественной вншностью. Въ его латахъ съ блестящими полосками отражалась голова Горгоны, вычеканенная на нагрудник. Его шлемъ изображалъ львиную голову.

Привтствуемый аплодисментами и криками, юный герой преклонилъ колно передъ женщиной, которая, очевидно, была царицей праздника. Она сидла подъ балдахиномъ, который былъ задрапированъ матеріями и напоминалъ собою тронъ. То была Симонетта Каттанео, супруга мессера Марка Веспуччи.

Симонетта происходила не изъ Флоренціи. Она родилась на берегахъ Лигуріи, въ Гену. Не такъ еще давно покинула она этотъ пышный городъ, расцвтшій въ глубин своего залива, подобно мечт, воплощенной въ мрамор. Она выросла среди блыхъ и красныхъ дворцовъ Доріа, Фьески, Спинола, среди церквей, населенныхъ героями и чудотворными двами, среди узенькихъ улицъ, которыя поднимались поверхъ холмовъ, словно тропинки для дикихъ козъ. Цвтъ ея лица сохранялъ еще отблескъ блыхъ, какъ снгъ, лилій ея родины, а глаза волнующуюся синеву моря. Она обладала неизъяснимой граціей двушекъ приморскихъ городовъ, съ ихъ волнующейся, какъ волны моря, походкой.

Мессеръ Веспуччіо, богатый купецъ изъ квартала Оньиссанти, прибылъ въ Женеву по торговымъ дламъ и привезъ оттуда это сокровище. Однажды на охот Джуліано случайно встртился съ нею и страшно влюбился въ нее, и подражатель Виргилія, поэтъ Полиціано, воспвалъ ихъ любовь въ нжныхъ октавахъ. Эту любовь называли чистой и непорочной, ибо Джуліано слишкомъ боялись, а Симонетту слишкомъ любили за ея кроткій нравъ. Мессеръ Веспуччи отъ этого только прославился.

Мадонна Симонетта улыбнулась своему рыцарю и наклонила къ нему свою красивую головку съ пышной прической, въ которой вился змй изъ черной эмали. Черезъ плечо у нея былъ накинутъ пестрый шарфъ, и это давало ей видъ восточной царицы, принимавшей какого-нибудь героя, вернувшагося изъ далекихъ странъ.

Флорентинки пли:

‘О любовь! Будь съ нами во время нашего праздника и нашихъ танцевъ. Пусть удалится отсюда тотъ, кто не влюбленъ’.

И эта пснь сопровождалась легкими покачиваніями ихъ гибкихъ тлъ, покрытыхъ блоснжными тюниками.

Вдругъ звонкіе голоса смолкли, и на вс четыре стороны зазвучали трубы. Участники турнира садились на лошадей. Смолкли и трубы, и настала жуткая тишина, словно передъ битвою. Затмъ золотые стволы трубъ еще разъ поднялись вс кверху. Троекратный сигналъ вызова огласилъ воздухъ. Всадники попарно стали другъ противъ друга.

На ихъ головахъ красовались странныя каски: одн изображали медвжью или кабанью голову, на гребн другихъ разввались саламандры, покачивая раздвоеннымъ языкомъ.Латы представляли какъ бы крылья дракона, на другихъ красовалось вооруженіе миланской работы изъ вороненой стали съ арабесками.

Джованни Кавальканти и Гиригоръ Марсуппини уже неслись другъ на друга. Они сшиблись съ великимъ шумомъ, ихъ копья были сломаны и разлетлись блестящими обломками. Отъ удара об лошади упали на колни, но всадники, удержавшись на сдл, быстро подняли ихъ съ помощью шпоръ. Разъхавшись, они снова сшиблись съ прежней яростью. Копья снова разлетлись въ куски, и на этотъ разъ щиты были пробиты. Затмъ выступили Бенчи и Ринуччини и столкнулись съ такою силою, что оба упали съ лошадей. Въ одно мгновеніе они были уже опять на лошадяхъ и снова неслись по ристалищу. Мужчины кричали, аплодировали, женщины вставали съ сидній, чтобы ободрить бойцовъ. Одна изъ нихъ лишилась чувствъ, увидя, какъ упалъ ея рыцарь. Другая въ этомъ случа гнвно вскрикнула и разорвала свой шитый золотомъ платокъ.

Марко Альдобранди, повидимому, мало интересовался тмъ, что происходило на арен. Наоборотъ, Боттичелли смотрлъ съ страстнымъ вниманіемъ: его глаза блестли, какое-то благородное опьянніе одушевляло его лицо, потерявшее свои обычное мечтательное или ироническое выраженіе. Это дикое проявленіе энергіи соотвтствовало его темпераменту, полному отваги, несмотря на видимую разсянность. Обреченный ограниченностью своихъ средствъ и своимъ искусствомъ на спокойное существованіе, онъ старался смягчать свои воинственные инстинкты, мучившіе иной разъ даже наиболе созерцательныхъ художниковъ.

Турниръ продолжался и посл полудня. Многіе бойцы оказывали чудеса храбрости, но не могли вырвать побду у славнаго Джуліано. Онъ вывелъ изъ строя пять противниковъ, и мадонна Симонетта собственноручно вручила ему пальму первенства. Въ предшествіи своего знамени, онъ вернулся во дворецъ Медичи, везя съ собою добычу, взятую отъ противниковъ. Альдобранди и Сандро уже покинули мсто турнира.

Они шли, не имя опредленной цли. Художникъ, съ фамильярностью артиста, который уметъ щадить самолюбіе молодого сеньора, продолжалъ поучать своего друга.

— Вести такую жизнь, мессеръ, большая нелпость. Вы знатны, богаты и созданы для того, чтобы влюбляться въ женщинъ. Вы оскорбляете Провидніе, пренебрегая дарами, которыми оно такъ щедро васъ осыпало. Какъ! Портить свою жизнь изъ-за того, что одна женщина сопротивляется вамъ? Стоитъ ли вшать носъ изъ-за того, что не удается жениться на особ, которая посл свадьбы можетъ оказаться самой непріятной женой?

— Сандро!

— Вотъ я, напримръ, видлъ однажды во сн, будто я женатъ, и проснулся въ такомъ ужас, что вскочилъ съ кровати, хотя было еще темно. Быстро одвшись, я выскочилъ, какъ сумасшедшій, и бродилъ по Флоренціи до самой зари. Мысль о томъ, что я, Сандро Боттичелли, на всю жизнь связанъ съ женщиной, жгла мой мозгъ. Женатъ! Какая глупость! А вы еще жалуетесь, что судьба васъ бережетъ! Надо, наоборотъ, только поздравлять себя.

Марко Альдобранди молчалъ. Жизнерадостная воркотня Сандро не могла его ни разсердить, ни развлечь. Онъ шелъ, опустивъ голову, медленными шагами, и его спутнику приходилось подлаживаться къ его походк. На каждомъ шагу большія группы быстро перегоняли ихъ. Везъ сомннія, эти люди спшили на какой-нибудь другой праздникъ, привлекавшій всхъ звакъ Флоренціи.

Когда оба друга подошли къ Барджелло, разукрашенному, какъ въ большой праздникъ, огромными орифламмами, Альдобранди остановился.

— Прощай, Сандро,— сказалъ онъ Боттичелли, протягивая ему руку.— Сегодня я для тебя слишкомъ унылый собесдникъ.

— Какъ, мессеръ!.. Вы можете говорить…

— Я усталъ. Нужно имть большое горе, чтобы не развеселиться отъ тебя. Благодарю тебя за твою дружбу.

Они разстались.

Оставшись одинъ, Боттичелли пожалъ плечами.

— Ни былъ почти въ томъ же положеніи, когда Лиза покинула меня. Правда, я утшился. Но этотъ бдный Альдобранди не знаетъ живописи.

Машинально онъ направился вслдъ за толпою на площадь Сеньоріи и черезъ нсколько минутъ былъ тамъ. Площадь была превращена въ обширную арену съ перегородками и помостами. Не безъ труда удалось Сандро найти себ мстечко. На площади должны были появиться всякаго рода зври на свобод и въ клткахъ — быки, дикія лошади, волки, кабаны и собаки, имвшія такой страшный видъ, что вс спрашивали, какіе это зври.

Предполагалось, что вс эти зври растерзаютъ другъ друга. У флорентійскаго народа временами проявлялась жестокость, и танцевъ и рыцарей ему было мало.

Но всеобщее ожиданіе было обмануто. Дикія лошади, привыкшія къ зеленому раздолью Мареммъ, ржали отъ безпокойства и удивленія при вид загородокъ, въ которыхъ он очутились. Он пронеслись по площади раза два дикимъ галопомъ и вдругъ остановились, нюхая эту странную почву, пахнувшую пылью вмсто травы. Быки, поднявъ черныя свои морды къ величавому старому дворцу, древнему свидтелю столькихъ революцій, сильно, но не гнвно ревли, какъ они должны были ревть въ храмахъ древняго Египта. Собаки и волки, которыхъ легко было смшать между собою, стояли неподвижно, какъ ихъ изображенія на бронзовыхъ римскихъ цоколяхъ, и продолжали тупо смотрть въ пространство, ничего не видя.

Черезъ нсколько минутъ почти вс животныя легли на землю: нкоторыя, видимо, даже дремали.

— Львовъ!— закричалъ кто-то.— Пусть приведутъ львовъ!

Флоренція любила львовъ и гордилась ими. Они содержались на общественный счетъ, ибо нельзя было этого не сдлать для царей звринаго царства, которые вмст съ лиліей входили въ эмблему города и выражали его двойственный характеръ — то величавый и кроткій, то неумолимый и непреклонный. Разв Донателло не создалъ собственными руками изображеніе льва, которое пользовалось такою любовью народной, этого Марцокко, голова котораго напоминала человческое лицо? Городъ любилъ львовъ и живо интересовался появленіемъ у нихъ дтенышей. Годъ, когда не было новаго львенка, считался печальнымъ годомъ.

Устроители праздника предвидли вс желанія толпы, даже это. Едва народъ потребовалъ львовъ, какъ они явились.

Они вышли на арену обычнымъ образомъ, т. е. торжественно и величаво. На средин они остановились, моргая глазами, отвыкшими отъ сильнаго дневного свта. Безъ сомннія, и яркіе цвта толпы подйствовали на нихъ болзненно. Затмъ они широко открыли пасть, но ограничились легкимъ ревомъ.

Толпа роптала. Вс были недовольны тмъ, что львы отказываются отъ своего львинаго ремесла и не желаютъ никого терзать. Ихъ бранили, бросали въ нихъ камнями, что было уже нкоторымъ святотатствомъ противъ этихъ древнихъ хранителей города.

Вдругъ раздался голосъ:

— Остановитесь! Почтите указаніе судьбы! Небо хочетъ, чтобы отнын Флоренція жила въ мір, ибо животныя, служащія ей символомъ, вдругъ измнились и отказались навсегда отъ своей свирпости.

Народъ въ восторг захлопалъ оратору и привтствовалъ криками львовъ, которые попрежнему находились въ апатіи.

Въ этотъ моментъ выпустили на арену безобразное существо съ длинными и тонкими ногами, худымъ тломъ и гигантской шеей. Многіе видли жираффу въ первый разъ и встртили ее криками изумленія. Животное смло выскочило на арену, сдлало нсколько прыжковъ и вдругъ бросилось бжать со всхъ ногъ. Быки, волки, лошади, быки, не боявшіеся даже львовъ, въ ужас бросились въ разныя стороны. Бшеная скачка поднялась на арен. Черныя, блыя, желтыя массы, смшиваясь, прыгали другъ черезъ друга. Можно было подумать, что это шабашъ демоновъ, принявшихъ видъ зврей. Одни только львы оставались неподвижны. Въ этомъ увидли предзнаменованіе, что Флоренція, непоколебимая и могучая, какъ они, одолетъ вс попытки ея враговъ.

Между тмъ Альдобранди медленно шелъ къ своему дворцу. Вдругъ ему преградила путь толпа: навстрчу двигалось тріумфальное шествіе. Во глав его халъ молодой человкъ, одтый по-королевски, на бломъ кон. За нимъ двигалась раззолоченная колесница на массивныхъ колесахъ. Она изображала собою волшебный замокъ, на верху котораго находился земной шаръ. На немъ стоялъ амуръ, распростиравшій свою власть на весь земной шаръ. Амура изображалъ молодой человкъ, старавшійся выразить на своемъ красивомъ лиц дикій деспотизмъ. Онъ былъ вооруженъ лукомъ, сзади у него были придланы крылья, одежда блестла, какъ груда разноцвтныхъ камней. За нимъ шли пвцы и музыканты, подъ звуки голосовъ и инструментовъ вокругъ носились группы дтей, которыя время отъ времени разлетались въ стороны, какъ цвты разорванной гирлянды.

‘Амуръ, амуръ!’ повторялось въ псняхъ, и это слово жестоко мучило молодого Альдобранди. Слезы показались у него на глазахъ. Среди толпы, прославлявшей любовь, онъ одинъ былъ въ отчаяніи.

Наконецъ онъ выбрался изъ толпы, оглушенный ея шумнымъ весельемъ, и очутился передъ своимъ дворцомъ. Какъ вс дворцы Флоренціи той эпохи, онъ походилъ скоре на крпость или тюрьму, съ его рдкими, неправильно размщенными окнами, съ узкими бойницами, достаточными лишь для того, чтобы пропустить стрлу или взглядъ часового, обостренный подозрительностью и страхомъ. Въ главныхъ воротахъ была продлана форточка, черезъ которую прежніе Альдобранди, принужденные вслдствіе вспышки народной ярости жить исключительно тмъ, что давали имъ ихъ мызы, получали отъ своихъ кліентовъ бутылку вина или корзину съ оливками. Достигнувъ цвтущаго состоянія, они сохранили эту скромную Форточку въ знакъ воспоминанія о былыхъ невзгодахъ. Пронесшіяся надъ Флоренціей революціи разрушили башню дворца, которую запрещено было строить вновь.

Марко Альдобранди прошелъ черезъ маленькій дворикъ, гд билъ фонтанъ, и поднялся по лстниц, по стнамъ которой висли гербы и древнія знамена. Направляясь къ себ въ комнату, онъ долженъ былъ пройти потемнвшую уже галерею, которая шла вокругъ всего дома, и не замтилъ своихъ родителей, которые бесдовали между собою, тихо подвигаясь впередъ.

Въ своемъ зрломъ возраст Аверардо Альдобранди былъ красивъ не мене сына. Черное платье придавало ему видъ члена магистратуры или священника. Однако его бритое, по флорентійскому обычаю, лицо озарялось огненными глазами, бросавшими загадочные взгляды. На голов у него была шапочка, придававшая ему сходство съ средневковымъ ученымъ. Говорилъ онъ тихо и важно, и отъ этого его сдержанный голосъ становился еще властне.

Мадонна Джованна Лофранки, его жена, сохраняла благородную прелесть, едва начинавшую увядать. Въ ней чувствовалось присутствіе сильныхъ страстей и мечтаній, подавленныхъ дисциплиной семейной жизни. Можетъ быть, она и не была счастлива, но располагала тмъ прочнымъ и меланхоличнымъ благополучіемъ, которое дается честнымъ образомъ жизни.

— Ванна,— сказалъ мессеръ Аверардо’:— меня безпокоитъ нашъ сынъ.

Мадонна Альдобранди сдлала движеніе: ея взглядъ съ безпокойствомъ устремился на мужа. Его слова встревожили ея нжную любовь къ сыну, тмъ боле, что она знала, какъ несклоненъ ея мужъ къ напраснымъ тревогамъ. Нужны были серьезныя основанія, чтобы этотъ человкъ почувствовалъ безпокойство.

— Въ чемъ дло?— спросила она слегка дрожащимъ голосомъ.

— Не замчаешь ли ты, какъ онъ сталъ мраченъ послднее время?

— Да, пожалуй. Но это меня не удивило, Марко часто бываетъ въ такомъ сосредоточенномъ, мечтательномъ настроеніи. Мы живемъ очень тихо и удаленно, можетъ быть, онъ иногда скучаетъ.

Она не ршалась боле прозрачно упрекнуть мужа за то, что, ради прежнихъ непріятностей, онъ удалился отъ политической дятельности и, благодаря своему характеру, наложилъ на всю семью какое-то принужденіе, отъ котораго прежде всего страдала она сама. Мессеръ Альдобранди принималъ у себя очень ограниченное число знакомыхъ его возраста, раздлявшихъ его взгляды. Не питая вражды къ Медичи, онъ тмъ не мене раздлялъ предубжденія противъ нихъ аристократической партіи.

Онъ понялъ намекъ жены и ему стало обидно.

— Мы живемъ такъ, какъ должны жить порядочные патриціи въ такое время, когда купцы становятся королями. Но я никогда не препятствовалъ Марку искать развлеченій на сторон, если онъ не можетъ найти ихъ здсь въ дом. Я даже поощрялъ его къ этому. Еще сегодня утромъ я предлагалъ ему отправиться на этотъ турниръ на площади Санта Кроче. Флорентинецъ благороднаго рода не долженъ терять случая сразиться оружіемъ и прославить свое имя. Можетъ быть, ему удалось бы вырвать побду у Джуліаной это, признаюсь, доставило бы мн нкоторое удовлетвореніе. Но онъ самъ не хотлъ. Онъ чувствовалъ себя, по его словамъ, не совсмъ хорошо. Конечно, дло не въ этомъ. Тутъ есть нчто другое. Онъ печаленъ и потерялъ ко всему вкусъ… Марко влюбленъ.

— Ты думаешь?— вскричала она, наивно испугавшись.

То было обычное чувство матерей, которыя боятся превратностей любви для своихъ сыновей. Вторымъ чувствомъ была, наоборотъ, безсознательная радость. Ея сынъ влюбленъ. Ея сынъ спасенъ отъ той однообразной и скучной жизни, которая давила всхъ въ этомъ дом.

— Я не говорю, что это простое любовное увлеченіе молодого человка,— продолжалъ мессеръ Аверардо медленно.— Я и самъ не безпокоился бы объ этомъ. Но тутъ дло другое. Марко влюбленъ искренно и безнадежно.

— Что ты говоришь, Аверар до? Нашъ Марко очень красивъ, и ни одна женщина не отвергла бы его любовь. Онъ богатъ и знатенъ, и любые родители станутъ искать родства съ нимъ.

— Любовь капризна, Ванна. Женщины слпы, а мужчины несправедливы. Нашъ сынъ, должно быть, любитъ чистую двушку, ибо въ его скорби я вижу большое уваженіе къ той, которая его причиняетъ. Несомннно, что онъ получилъ отказъ. Я боюсь, что его любовь такого рода, что она боле разрушаетъ энергію и отравляетъ существованіе, чмъ бурная страсть, которая потухаетъ, бросивъ нсколько искръ. Никто изъ Альдобранди не долженъ быть жертвой такого жалкаго безумія.

— Что же длать?

— Пойди за нимъ, Ванна. Онъ съ тобою будетъ говорить откровенне, чмъ со мной. Ты сумешь лучше втолковать ему, что ему длать. Узнай также имя той, которая повергаетъ его въ такое отчаяніе.

Мадонна Альдобранди быстро пошла по галере, которая длалась все темне и темне. Сдлавъ затмъ поворотъ, она толкнула одну изъ дверей и очутилась въ комнат сына.

Марко лежалъ въ большомъ кресл, оперевшись на локотникъ. Его лицо было закрыто рукой’. Судя по его неподвижности, можно было бы подумать, что онъ спалъ.

— Марко,— тихо сказала Монна Ванна.

Онъ вздрогнулъ.

— Это вы, матушка?

Онъ посмотрлъ на нее, какъ человкъ, только что проснувшійся, длающій усилія, чтобы узнать внезапно представшее передъ нимъ знакомое лицо.

Монна Ванна прежде, чмъ говорить и разспрашивать его, инстинктивно подошла къ нему и стала тихонько его ласкать, гладя рукой его вьющуюся шевелюру. Это прикосновеніе разбудило въ немъ воспоминаніе о томъ, какъ онъ, бывало, прижимался къ матери, и это одно должно было вызвать въ немъ прежнюю откровенность и заставить его прибгнуть къ родительской помощи, которую она ему несла.

— Марко,— сказала она,— ты страдаешь, ты несчастенъ!

И она пристально вперила въ него взоръ, но безъ той повелительной настойчивости, которая рискуетъ раздражить, а не утшить скорбь.

Марко, въ свою очередь, взглянулъ на нее. Чувствуя, можетъ быть, что она разгадала его, онъ хотлъ было замкнуться въ своей тайн, не принимать изъ гордости утшеніе, съ которымъ она къ нему обращалась. Но его сопротивленіе не устояло передъ той кротостью, которая свтилась въ ея глазахъ. Указывая на его страданіе, мать заставляла его жалть себя самого. Остатокъ гордости вдругъ растаялъ въ немъ, онъ схватилъ мать за руку, и Монна Ванна почувствовала на ней горячую слезу.

— Я должна была замтить это раньше,— сказала она.— Я очень упрекаю себя за это. Мать не всегда отдаетъ себ отчетъ о томъ момент, когда ея сынъ длается способнымъ страдать, какъ настоящій мужчина. Ей все кажется, что еще вчера она утшала его въ его дтскихъ горестяхъ. Но твой отецъ замтилъ твою печаль и обратилъ на нее мое вниманіе. Ты любишь кого-нибудь?

— Да, матушка.

— Особу, на которой не можешь жениться?

— Да.

— Ты увренъ въ этомъ?

— Она презираетъ меня. Никогда она не согласится быть моей женою.

— Кто знаетъ? Иногда думаешь…

— Нтъ, матушка. Я все разскажу вамъ.

И онъ началъ разсказывать опять все то, о чемъ онъ уже бесдовалъ съ Сандро.

Она слушала его съ трепетомъ. Эта любовь сына живо напомнила ей то время, когда она сама любила молодого гибеллина, ставшаго потомъ ея супругомъ. Она негодовала на гордую двушку, которая могла смотрть на Марко и не преклониться передъ нимъ. Она не могла допустить, чтобы ея непонятный отказъ нельзя было взять назадъ.

— Она смягчится,— сказала она.— Вотъ ты увидишь. Я познакомлюсь съ ней, если это будетъ необходимо. Твой отецъ самъ пойдетъ просить ея руки у ея родителей. Судя по всему тому, что ты мн разсказываешь, она наврно патриціанскаго происхожденія. Не падай духомъ, сынъ мой. Но ты мн не сказалъ, какъ ее зовутъ.

— Фьямма Джинори.

— Какъ?

Онъ повторилъ громче это дорогое ему имя. На лиц мадонны Ванны выразилось безпокойство, ея руки опустились.

— Ахъ, бдный мой Марко! Ты былъ правъ. Объ этомъ нечего и говорить. Мы ничего не можемъ сдлать для тебя.

Онъ всталъ, задыхаясь.

— Вамъ что-нибудь извстно, матушка?

— Дочь Джинори уже обручена… нсколько мсяцевъ тому назадъ.

— Кто вамъ объ этомъ сказалъ?

— Мадонна Торриджіани, одна изъ тхъ немногихъ знакомыхъ, которая еще заходитъ ко мн.

— Въ такомъ случа, дйствительно, все погибло.

Онъ обнялъ мать и тихо рыдалъ у нея на плеч. Вдругъ ревнивая мысль ужалила сердце молодого человка. Онъ вспомцилъ о томъ, кто у него похитилъ Фьямму. Онъ сразу выпустилъ мать изъ объятій щ хрипло спросилъ:

— За кого же она выходитъ замужъ?

— Постой… Мадонна Торриджіани мн называла. Она выходитъ замужъ за… да, за дворянина, изъ Пистойи… Бартоломео Канцельери. Онъ, кажется, живетъ во Флоренціи.

— Канцельери? Вотъ какъ! Отлично, это будетъ прекрасно!

И онъ смялся, а лицо его темнло.

— Канцельери, дйствительно, знаменитый родъ. Вы это врно сказали, матушка. Они вс запятнаны знаменитыми преступленіями. Сколько они убили за два вка однихъ родичей Панчіатики — своихъ враговъ. Среди Черныхъ нтъ разбойниковъ, боле знаменитыхъ. Да Фьямма нашла себ супруга, изъ-за котораго многіе будутъ ей завидовать.

Черты его лица исказились, глаза расширились. Онъ съ силою прикусилъ себ губу.

— Но этого не будетъ. Говорю вамъ, матушка, что этого не будетъ. Я его убью, этого разбойника. Какъ! этотъ рыжій зврь вылсаетъ изъ своей берлоги въ Пистой и является даже во Флоренцію, чтобы похищать нашихъ женщинъ! Я этого не потерплю. Я поражу его кинжаломъ въ день свадьбы, вырву у него сердце и брошу его своимъ собакамъ!

Онъ сталъ неузнаваемъ. Дикій духъ предковъ ожилъ въ немъ. Его лицо стало похоже на мраморную маску съ покрытыми пной губами. Потемнвшая уже комната приняла какой-то зловщій видъ. Сквозь окно пробивался лунный свтъ, свинцомъ ложившійся на старинное оружіе и угловатую мебель, которая отбрасывала длинную тнь. Этотъ свтъ длалъ и самого Марко похожимъ на привидніе. Страсть, унаслдованная отъ двадцати поколній, заставляла дрожать все его тло.

— Марко, умоляю тебя, успокойся. Мн страшно.

Рядомъ съ ней она видла уже не своего сына. То былъ самецъ этой страшной расы, рыкавшій отъ гнва въ ночной тиши.

Наступилъ наконецъ день, когда мессеръ Бартоломео Канцельери долженъ былъ жениться на дочери Фалько Джинори, прекрасной, какъ миологическія воительницы. Члены рода Канцельери были знамениты тмъ, что, враждуя вками съ родомъ Панчіатики, залили кровью всю Пистойю. Враждебныя столкновенія этихъ двухъ родовъ разорили весь городъ и его окрестности. Но Канцельери сумли пріобрсти себ боле свирпую репутацію, чмъ ихъ противники. Они числились въ рядахъ недовольныхъ Медичисами, которыхъ они обвиняли въ покровительств Панчіатикамъ. Ихъ подозрвали въ интригахъ и проискахъ, но Лоренцо и Джуліано щадили ихъ изъ политическихъ расчетовъ, желая дйствовать только противъ своихъ явныхъ враговъ. Поэтому-то они и не противились браку Бартоломео съ Фьяммой:

Въ это утро Марко, уступая слезнымъ мольбамъ своей матери, не выходилъ изъ дому. Онъ заперся въ своей комнат. По мр того, какъ приближался роковой часъ, его гнвъ и лихорадка усиливались. Фьямма, потерянная для него, сейчасъ должна стать женою другого!

Стояло чудное апрльское утро. Марко, стоя у окна, смотрлъ на небо. Оно было такого синяго цвта, что казалось моремъ, висвшимъ надъ срыми желзными дворцами. Онъ вспоминалъ, какъ иногда въ этомъ чудномъ неб вдругъ вспыхивала молнія. Ему хотлось, чтобы оно сейчасъ превратило Флоренцію въ костеръ. Такъ какъ этого не случилось, то онъ поднялъ кулаки къ небу и сталъ яростно произносить богохульства.

Вмсто грома послышалась нжная музыка, волны которой переливались черезъ стны древняго дворца и проникали сюда, въ его комнату, словно дуновеніе весенняго теплаго втерка. То былъ свадебный колокольный звонъ.

Въ эту минуту Марко Альдобранди, забывъ свое общаніе, которое онъ далъ матери, бросился, какъ бшеный зврь, къ стн, на которой висли кинжалы. Онъ схватилъ одинъ изъ нихъ и съ видомъ сумасшедшаго человка принялся его разсматривать, воображая, какъ онъ сейчасъ убьетъ имъ Бартоломео Канцельери.

Вдругъ онъ уронилъ его на полъ.

Звонъ колоколовъ внезапно перемнился. Заглушая свадебные переливы колоколовъ, вдругъ могуче пронесся густой торжественный ударъ, словно жалоба, вырванная изъ ндръ мди какой-нибудь сверхчеловческой пыткой.

Дрожь пробжала по тлу молодого человка: неужели небо, которое онъ вызывалъ сейчасъ, ршило вмшаться, и произошла катастрофа, о которой жалобно звонили теперь колокола?

Инстинктивно онъ бросился къ окну и прислонилъ къ стеклу свои блдный лобъ.

Онъ вздрогнулъ еще разъ. Вся улица была полна черныхъ призраковъ, державшихъ свчи. Марко узналъ въ нихъ монаховъ ордена Милосердія, которые обыкновенно сопровождали мертвыхъ. Колокола продолжали неумолчно и жалобно звучать. Очевидно, умеръ кто-то важный и знатный.

Марко, пришедшій въ себя отъ страха, задавалъ себ вопросъ:

— Кого же это хоронятъ?

На усянныхъ цвтами носилкахъ, съ открытымъ по итальянскому обыкновенію лицомъ, лежала прекраснйшая изъ покойницъ, супруга мессера Веспуччи и возлюбленная Джуліано, мадонна Симонетта. Она умерла двадцати трехъ лтъ отъ роду, и за ея гробомъ шла вся Флоренція — принцы, обыватели, художники, юноши, женщины.

При вид этого потрясающаго зрлища Марко Альдобранди вдругъ постигъ ничтожество всего земного. Такая мысль заставляла иныхъ запираться въ монастырь, но на молодого человка она подйствовала совершенно иначе.

Отъ пышной похоронной процессіи онъ перевелъ свой взоръ на синее блестящее небо.

— Красота, любовь, слава — все это суета. Итакъ, будемъ жить!— промолвилъ онъ про себя.

КНИГА ВТОРАЯ.

Любовь.

— Сюда, Тамбуро, Кастаньо, Россина! Сюда! Берегитесь, голубчики, лошадиныхъ копытъ!

Егерь шумлъ гораздо больше, чмъ цлая стая, рычавшая отъ нетерпнія. Колпачки на, соколахъ позвякивали словно нестройный хоръ колокольчиковъ. Дворъ виллы Медичи въ Фьезоле былъ полонъ радостнаго оживленія, которое предшествуетъ отправленію на охоту.

Приглашенные на охоту дамы и кавалеры выходили на дворъ парами Первыми были готовы къ отъзду сами хозяева — Лоренцо и Джуліано.

— Гд же Луиджи Пульчи?— спросилъ Лоренцо, ища глазами своего любимца.— Онъ, должно быть, спрятался, чтобы не хать съ нами.

— Ба!— воскликнулъ Джуліано:— вдь онъ такъ лнивъ. Онъ или спитъ, или грезитъ о какомъ-нибудь сонет.

— Очень можетъ быть. Эй, Пульчи! Отвта нтъ. На коней! Позвольте вамъ помочь, мадонна.

Съ этими словами онъ обратился къ изящной молодой женщин, которая собиралась ссть на лошадь и уже положила руку на сдло малиновой кожи. Онъ подсадилъ ее своей нервною рукой. То была Лукреція Донати, возлюбленная властителя Флоренціи.

Лоренцо былъ женатъ, какъ требовала его политика, на патриціанк изъ Рима, приходившейся сродни пап. ‘Сегодня,— небрежно писалъ онъ въ конц письма,— меня женили на Кларис Орсини’. Эта Орсини не существовала, впрочемъ, ни для него, ни для его придворныхъ. Донати была его единственной владычицею. Эта страсть возникла довольно страннымъ образомъ.

Она началась съ того дня, какъ онъ вмст съ братомъ шелъ за гробомъ Симонетты Веспуччи, прекраснйшей изъ покойницъ. Видя, что ее оплакиваетъ весь городъ, онъ сказалъ себ, что красота есть дивная вещь, если объ ней такъ скорбятъ. Ему захотлось любить самому. Тутъ-то и встртилась ему мадонна Лукреція.

Она отличалась необыкновенной красотою, особенно когда улыбалась, сидя въ отдланномъ серебромъ плать на блой, какъ снгъ, лошади, носившей кличку ‘Горностайчикъ’. То былъ подарокъ Лоренцо, который онъ передалъ ей съ сонетомъ. Легкой рукой она держала пурпуровые повода.

Лоренцо былъ гигантъ, съ некрасивымъ лицомъ, съ черными волосами и смуглой кожей. Его профиль выдавалъ мыслителя и бойца. Губы его были толсты, а глаза изумительны.

Ршетчатыя ворота отворились настежь, и кавалькада пустилась въ путь. Вс эти разодтые въ яркія платья синьоры и дамы, державшіе на рукахъ соколовъ, сидли на коняхъ съ лебедиными шеями и мрно подвигались впередъ, напоминая собою шествіе волхвовъ, изображеніемъ котораго Гоццоли разукрасилъ стны дворца Медичи. Ихъ силуэты рзко выдлялись на синев лтняго неба.

Въ этой кавалькад было, впрочемъ, одно существо, которое двигалось какъ-то не совсмъ увренно. Не привыкнувъ вставать рано, оно еще чувствовало себя не выспавшимся. Этотъ человкъ едва держалъ повода и покачивался на сдл, какъ пьяный.

— Взгляните на мессера Діониджи,— сказалъ одинъ кавалеръ своему сосду.— Онъ похожъ на мужика, который выпилъ слишкомъ много соку при сбор винограда. Честное слово, онъ упадетъ.

Едва онъ усплъ промолвить эти слова, какъ Діониджи тяжело грохнулся на землю.

Къ несчастью, онъ упалъ на лвую сторону, такъ что соколъ, котораго онъ держалъ на рук, очутился подъ нимъ.

Вс бросились къ нему на помощь.

— Вы не ушиблись, Діониджи?— спросилъ Лоренцо.

— Я-то нтъ,— отвтилъ онъ:— но вотъ онъ…

У сокола было сломано крыло, и весь онъ былъ помятъ.

— Это жаль!— вскричалъ Лоренцо слегка гнусавымъ голосомъ,— Хорошая была птица. Теперь ужъ онъ не годится для охоты. Что же вы хотите теперь длать?

— Я лягу,— отвчалъ Діониджи, звая.— Чортъ бы побралъ всхъ этихъ соколовъ и всякія охоты! Мн страшно хочется спать.

Онъ опять взобрался на лошадь, конечно, не такъ скоро, какъ онъ съ нея спустился и затрусилъ по направленію къ Фьезоле, преслдуемый смхомъ и шутками всей компаніи.

Кавалькада тронулась дальше. Мадонна Лукреція хала во глав ея между Лоренцо и Джуліано, который со времени кончины Симонетты не могъ стряхнуть съ себя уныніе и напрасно старался попасть въ веселый тонъ общества.

Чмъ дальше подвигалась кавалькада, тмъ шире открывалась зеленая флорентійская равнина, испещренная кое-гд срыми и черными пятнами кипарисовъ и оливковыхъ деревьевъ. По средин ея мягко разстилался городъ, къ востоку равнина терялась въ безконечной дали, лишь кое-гд блли виллы съ плоскими крышами. Весь ландшафтъ носилъ двственный характеръ, производившій, однако, впечатлніе могущества и красоты. Блескъ Арно, зажатой среди холмовъ на горизонт, привлекалъ къ себ взоръ своей сверкающей близной.

Мадонна Нера Франджипани, хавшая въ послднемъ ряду кавалькады, остановила свою лошадь и обернулась на сдл, чтобы полюбоваться красотою долины. Ея топкія ноздри раздувались, губы открывали влажные зубы, какъ будто она хотла разомъ втянуть въ себя всю свжесть этой атмосферы. Освщенная солнцемъ съ своими черными глазами и волосами, она была похожа на ночь, отступающую передъ восходящимъ днемъ.

Все въ ней было полно блеска и таинственности. Со времени ея вдовства жизнь ея была мало извстна. Она жила въ замк Винчильята одна, располагая цлой арміей слугъ. Ее обвиняли, но совершенно бездоказательно, въ многочисленныхъ тайныхъ любовныхъ похожденіяхъ. Такъ какъ она была очень красива, то Медичи не разъ приглашалъ ее на празднества, ужины и охоту, гд она блистала высокомрной и равнодушной красотой.

— Мадопна, вы сіяете, какъ это утро.

Эти слова произнесъ чей-то молодой голосъ, заставившій ее вздрогнуть и выйти изъ своего мечтательнаго настроенія. Сообразивъ, кому принадлежалъ этотъ голосъ, она удостоила улыбнуться въ отвтъ.

То былъ Марко Альдобранди.

Какъ не похожъ былъ онъ теперь на того мрачнаго юношу, который годъ тому назадъ блуждалъ въ тоск на площади СантоКроче! Онъ былъ одтъ съ такимъ великолпіемъ, какъ будто онъ участвовалъ въ какой-нибудь процессіи, а не въ простой охотничьей прогулк. Теперь онъ ничмъ не отличался отъ молодыхъ смлыхъ красавцевъ, съ которыми дти Медичи охотно раздляли свои удовольствія. Его отецъ все еще продолжалъ относиться къ Лоренцо недоброжелательно, но не мшалъ ему примкнуть къ малому двору. Тамъ его приняли въ высшей степени радушно. Среди всей этой компаніи онъ былъ самымъ веселымъ, самымъ блестящимъ, но и самымъ сумасброднымъ. Никто другой, какъ онъ, выдумывалъ всякія увеселенія. Онъ прожигалъ свою жизнь и постоянно разжигалъ въ себ огонь жизнерадостности. Этимъ-то онъ и понравился Нер.

Онъ пустилъ свою лошадь ближе къ ея, такъ что об лошади почти сомкнулись.

— Нера,— тихимъ и ласковымъ голосомъ сказалъ Альдобранди:— вы знаете, что я люблю васъ?

Она снова удостоила его улыбки.

— Вы мн уже объ этомъ говорили.

— Отлично. Въ такомъ случа я скажу вамъ это еще разъ. Я буду кричать объ этомъ до тхъ поръ, пока вы этому не поврите.

Голосъ его сталъ громче.

— Тише!— сказала она,— Васъ можетъ услышать Паголантоніо. Взгляните, какъ онъ смотритъ въ нашу сторону.

Въ самомъ дл, одинъ изъ всадниковъ, хавшій далеко впереди, остановился и оглядывался на нихъ съ недовольнымъ выраженіемъ лица.

— Мн нтъ дла до Паголантоніо,— съ раздраженіемъ отвчалъ Марко.

— Ну, а мн до него есть дло. Онъ очень влюбленъ въ меня, и очень меня ревнуетъ. Онъ постоянно рыщетъ вокругъ моего замка.

— Прогоните его, если онъ вамъ надолъ. Позвольте мн заняться этимъ.

— Ни въ какомъ случа. Прежде всего онъ любитъ меня искренно. И, во-вторыхъ, я вовсе не хочу, чтобы между вами была ссора.

Но но ея глазамъ было видно, что она говорила неправду: они вспыхнули при мысли о неожиданной дуэли. Нера принадлежала къ воинственной рас. Марко понималъ, что она можетъ полюбить его лишь въ томъ случа, если онъ поразитъ ея воображеніе какимъ-нибудь отважнымъ подвигомъ.

— Все-таки мы кончимъ дуэлью,— рзко сказалъ онъ.

— Я не хочу этого. Я, наоборотъ, приказываю вамъ быть добрыми друзьями. Однако мы отстали. Впередъ! Догонимъ остальную компанію.

Съ этими словами она хлестнула свою лошадь, и та пустилась галопомъ. Черезъ нсколько секундъ Нера уже была рядомъ съ другими. Марко въ бшенств понесся за нею.

Кавалькада достигла плоскогорья, откуда открывался видъ на необъятную тосканскую равнину вплоть до Каррарскихъ горъ. Всадники повернули направо и похали вдоль монастырскихъ стнъ. Кавалеры и дамы съ любопытствомъ смотрли на францисканцевъ, которые, углубившись въ молитвенники, ходили взадъ и впередъ на лугу, осыпанному лиліями и осненному темными кипарисами. Прохавъ монастырь, лошади пошли по довольно пустынной дорог, по краямъ которой росли фіалки и дикія розы. Мало-по-малу они спустились въ долину, которая, казалось, существовала нарочно для благородной охоты съ собаками и соколами. Склонъ горъ равномрно спускался въ средину долины, которая перескалась углубленіемъ, поросшимъ зеленью. Охотники размстились, словно часовые, на опредленныхъ мстахъ, на половин склона, чтобы удобне было спускать соколовъ на куропатокъ, которыхъ загонщики должны были выпугивать изъ кустовъ. Другіе сопровождали егеря со сворою, который спустилъ своихъ собакъ. Начался обычный на охот шумъ: свистки, крики, лай собакъ.

— Ищи, Скаччьо, ищи! Вотъ наконецъ поднимаются куропатки: одна, дв, три… Тутъ ихъ цлыя тысячи! Здсь! Сюда!— слышались голоса.

Соколы и ястреба парили въ воздух, готовясь одинаково яростно наброситься на свою добычу. Ихъ колокольчики звенли на разные голоса. Одинъ соколъ подрался съ своимъ сотоварищемъ. Птицы вцпились другъ въ друга. Хозяева осыпали ихъ бранью. Другой, слишкомъ слабый и трусливый, видимо, не справился съ своей добычей, которая вырвалась у него и улетла.

Соколъ Неры длалъ чудеса. Не было равнаго ему, который умлъ бы такъ нападать на куропатокъ. Единственнымъ его недостаткомъ была излишняя горячность, его боевой темпераментъ напоминалъ его хозяйку. Онъ такъ увлекся охотой, что нельзя было заставить его вернуться къ ней на руку. Мадонна Франджипани безумно мчалась за своей птицей, безпрестанно подстегивая свою лошадь. Наконецъ, чтобы дать соколу отдохнуть, она остановилась, стала его звать и протягивала ему руку. Но все было напрасно.

Въ нсколько скачковъ своего коня Альдобранди былъ уже около нея. Рискуя быть исцарапаннымъ, онъ схватилъ сокола, надлъ ему колпачокъ на голову и посадилъ его на руку мадонны. Но прежде, чмъ отъхать отъ нея, онъ напечатллъ долгій поцлуй на ея ручк, затянутой въ перчатку, поверхъ которой блестли драгоцнныя кольца.

Одинъ изъ охотниковъ съ бшенствомъ смотрлъ на эту сцену. То былъ Паголантоніо. Воспользовавшись моментомъ, когда Лоренцо подозвалъ къ себ Альдобранди, онъ подъхалъ къ молодой женщин.

— Разршите привтствовать васъ, мадонна?— спросилъ онъ иронически.— Я не смлъ подъхать къ вамъ раньше: вы, видимо, наслаждались обществомъ мессера Альдобранди.

— Альдобранди въ самомъ дл мн нравится,— отвчала она сухо.

— Онъ очень счастливъ. Онъ очень усердно ухаживаетъ за вами съ нкотораго времени… Вы уврены, что онъ дйствуетъ искренно?

— Вотъ нелпый вопросъ, другъ мой. Я отвчу вамъ на него другимъ вопросомъ: неужели вы считаете меня способной внушать кому-нибудь истинную страсть? А между тмъ такъ преслдуете меня своимъ вниманіемъ, что должны были бы понимать, что и другой можетъ находить удовольствіе въ моемъ обществ.

Паголантоніо прикусилъ себ губы, чтобы не отвтить ей дерзостью. Лицо его стало еще сердите.

— Вы безжалостны ко мн, мадонна, и совершенно напрасно. Я только хотлъ поставить васъ въ извстность относительно одного обстоятельства, о которомъ вы, быть можетъ, ничего не знаете. Марко Альдобранди нсколько лтъ тому назадъ уже испыталъ отчаяніе любви и повдалъ объ этомъ Боттичелли, а тотъ разболталъ объ этомъ всмъ. Онъ былъ влюбленъ въ Фьямму Джинори, но она пренебрегла имъ и вышла за мужъ за Канцельери изъ Пистойп. Чтобы найти себ утшеніе, онъ теперь ведетъ веселую жизнь въ обществ Медичи. Но онъ и не думаетъ полюбить кого-нибудь. Вы только мимолетная забава для этого молодого повсы. О любви тутъ и говорить нечего. Его возлюбленная, выйдя замужъ, унесла съ собою его сердце.

— Какъ вы недогадливы, милйшій! Все, что вы мн сейчасъ сказали, какъ разъ можетъ вселить въ меня сильнйшее желаніе покорить этого Альдобранди. Заставить его забыть эту Джинори какой тріумфъ для меня, если только въ моихъ глазахъ онъ иметъ такую же цну, какую вы придаете ему! Но дло не въ этомъ: я забавляюсь ухаживаніемъ за мной молодого человка — вотъ и все. Вы, конечно, не станете мн мшать въ этомъ? До свиданія, Паголантоніо. Я немного раздражена сегодня, а вы раздражаете меня еще боле.

Становилось жарко. Охотники, соколы и собаки чувствовали усталость. Вс услись въ тнь цвтущихъ кустарниковъ. Появились кушанья, опоражнивались корзины со свжими финиками, бутылки съ виномъ были погружены въ воды ручья. Жаворонки перекликались по всей долин. Нера и Марко сидли рядомъ, и слышно было, какъ они болтали и смялись. Паголантоніо куда-то исчезъ.

Сидя на трав, охотники дожидались, пока стихнетъ жаръ. Съ первымъ ударомъ къ молитв ‘Ave Maria’ вс двинулись въ обратный путь, съ сожалніемъ разставаясь съ этой дивной долиной, напоминавшей ту, въ которой среди золотыхъ цвтовъ отдыхалъ Данте передъ входомъ въ чистилище. Нкоторое время охотники хали по гребню холмовъ, а потомъ стали спускаться по направленію къ Фьезоле. Лошади шли рысью, богатые костюмы ярко блестли при свт заходившаго солнца. Кавалькада снова обогнула монастырь капуциновъ и прохала мимо церкви, которая была старше самого христіанства. Современница построенія этрусской стны, она сначала служила храмомъ Эскулапа. Всадники очутились наконецъ передъ широкимъ видомъ, открывавшимся на всю Тосканскую равнину. Марко и Нера, хавшіе рядомъ, разомъ повернулись на сдл, чтобы насладиться величавымъ зрлищемъ. Они до такой степени понимали другъ друга, что могли не говорить въ присутствіи другихъ.

Мало-по-малу кавалькада приближалась къ вилл Медичи. Изъ-за кипарисовъ виденъ былъ уже ея фасадъ, которому Микелоццо нарочно придалъ скромный видъ, по требованію стараго Козимо, которому не хотлось жить какъ бы во дворц.

При звук трубъ охотники въхали во дворъ. Какъ только слзли они съ лощадей, хозяинъ обратился къ нимъ съ милостивымъ приглашеніемъ.

— Я и мой братъ надемся, что вы вс будете сегодня ужинать у насъ. Мы не примемъ никакихъ отговорокъ. Комнаты, гд бы вы могли немного отдохнуть, уже приготовлены

Раздались было кое-какія нершительныя возраженія, но онъ какъ будто смелъ ихъ однимъ жестомъ руки. Его некрасивое лицо озарилось привтливой улыбкой. Для его политики было необходимо, чтобы вокругъ него всегда толпились друзья и прихлебатели. Онъ говаривалъ, что только тираны любятъ видть вокругъ себя пустоту.

На террас, съ которой открывается видъ на Флоренцію и ея долину, разставили столы. Именно здсь во времена Козимо собиралась академія платониковъ, которой онъ положилъ начало. Здсь подъ заманчивой тнью кипарисовъ, ученые углублялись въ мудрость учителя учителей. Дальше, тамъ, гд начинались холмы Фьезоле, виднлась счастливая вилла, гд нашли себ убжище разсказчики Декамерона, пока чума гнздилась во Флоренціи, бившейся въ агоніи подъ ея черными крыльями. Безчисленныя воспоминанія длали это мсто священнымъ.

Спустилась уже ночь, когда компанія заняла мста за столомъ. Горли длинные восковые факелы, разливая свтъ и благоуханіе. Ихъ красный отблескъ лизалъ кипарисы и мраморъ, и на этомъ фантастическомъ фон трепетали и вытягивались длинныя тни дубовъ. Звзды блестли ярче обыкновеннаго. Въ долин вились миріады свтящихся бабочекъ, словно блуждающіе огни, въ которыхъ горли души, виднныя раньше Данте въ одномъ изъ круговъ ада.

Вино лилось въ изобиліи, а блюда были превосходны. Марко и Нера. едва къ нимъ притрогивались. Они оба были погружены въ свои мечты. Они не слыхали даже Луиджи Пульчи, который къ великой радости пирующихъ явился въ конц ужина и сталъ декламировать весьма фривольное описаніе похожденій Маргутта.

Когда вышли изъ-за стола, Нера сказала Марко, умолявшему ее глазами:

— Приходите завтра.

Они разстались. Альдобранди похалъ внизъ по направленію къ Флоренціи. Луна освщала его дорогу, и все было видно, какъ днемъ. Въ ночной тишин до него доносился каждый звукъ — лай собакъ въ далекой деревушк, стукъ колесъ по дорог, хриплый крикъ запоздавшаго возницы. Онъ слышалъ, какъ билось его сердце, и нарочно остановился, чтобы въ себ самомъ послушать эту музыку жизни. Онъ былъ невдалек отъ виллы, которая носила названіе Riposo dei Yescovi (отдыхъ для епископовъ), такъ какъ каждый вновь назначенный пастырь, отправляясь изъ Фьезоле во Флоренцію занять свою епископскую каедру, останавливался здсь дожидаться носилокъ, на которыхъ его несли дальше по крутой дорог въ гору.

Марко прислонился къ стволу стараго дуба, тнь отъ котораго падала на ворота виллы, и долго оставался въ такомъ положеніи, чувствуя, что теперь онъ живетъ такъ, какъ никогда еще до сихъ поръ не жилъ.

Любилъ ли онъ эту женщину? Нтъ, если то чувство, которое онъ испытывалъ къ Фьямм, было настоящею любовью, если любить значило изнывать, погружать свою душу въ муку безполезной нжности. Да, если любовь означала радость, силу, юность и гордость. Ему казалось въ этотъ моментъ, что онъ позналъ наконецъ любовь зрлаго мужа, ту любовь, которая возбуждаетъ энергію, а не угнетаетъ человка.

Онъ смотрлъ на Флоренцію, на ея блые домики, на ея колокольни, похожія на башни изъ серебра. Ему казалось, что этотъ городъ принадлежитъ ему, также какъ и его равнина, полная тихой нжности.

На другой день онъ рано утромъ, не будя слугъ, вышелъ изъ отцовскаго двора и отправился въ поле и виноградники. Чтобы убить время, онъ блуждалъ въ окрестностяхъ Монте Чечіоли. Потомъ, потерявъ терпніе, онъ вскарабкался по самой трудной тропинк на почти отвсные склоны горы, смиряя этимъ восхожденіемъ бушевавшее въ немъ сердце.

Солнце было уже довольно высоко, когда онъ очутился передъ замкомъ мадонны Франджипани. Онъ стоялъ на вершин холма, откуда открывался видъ на рку Арно и ея долину, исчезавшую въ дали. Передъ замкомъ былъ обширный садъ съ аллеями, фонтанами и безконечными цвтниками. Это былъ лабиринтъ цвтовъ, указывавшій, что тутъ живетъ волшебница.

Какъ будто очарованный прелестью этого мста, Марко не ршался постучать въ ворота молоткомъ, сдланнымъ въ вид головы Медузы…

— Мессеръ, на два слова.

Марко быстро обернулся: передъ нимъ стоялъ Паголантоніо.

Кровь бросилась ему въ лицо.

— Что вамъ угодно сказать мн, мессеръ Кальфуччи? Вы видите, что я иду въ этотъ домъ по длу: меня ждутъ.

— Пусть подождутъ. Ждать придется, можетъ быть, дольше, чмъ думаютъ. Мессеръ Альдобранди, вы ухаживаете за мадонной Нерой…

— Стало быть, вы это замтили?— насмшливо спросилъ тотъ.

— Я не знаю, любите ли вы ее, вамъ приписываютъ столько любовныхъ похожденій и интригъ! Это ваше дло. Но я — я люблю се и мою честь.

— Къ чему эти рчи, мессеръ. Она ждетъ меня, говорю я вамъ.

— Вчера вы съ нею посмялись надо мной! Другой разъ этого вамъ не придется сдлать, не будь я флорентинцемъ и кавалеромъ.

— Опять пустыя слова! Въ этомъ, знаете, одинъ Богъ воленъ! Итакъ, обнажайте шпагу!

Шпаги блеснули и скрестились. Въ теченіе нсколькихъ секундъ слышался непрерывный лязгъ стали.

Потомъ Кальфуччи упалъ.

Вдругъ изъ-подъ тнистаго дуба явилось на лужайк видніе. То была Пера, закутанная легкими блыми тканями.

— Войди!— сказала она.

Въ эту минуту она была необычайно красива: глаза ея свтились.

— Я все видла,— продолжала она.— Я стояла за этими деревьями. Мн не хотлось звать кого-нибудь, чтобы разнять васъ. Ты достоинъ меня, Марко! Я люблю тебя. Входи!

Онъ указалъ на раненаго въ бокъ Кальфуччи, который лежалъ на дорог.

— Не безпокойся о немъ. Я пришлю за нимъ служителей. Они внесутъ его въ домъ.

И она повлекла его по аллеямъ, страстная и молчаливая, какъ призракъ.

А на дорог капля за каплей текла кровь Паголантоніо.

Ршетка виллы закрылась за Альдобранди, какъ ворота волшебнаго замка. Много дней онъ оставался добровольнымъ плнникомъ этой волшебницы. Въ сладострастномъ сн онъ забылъ обо всемъ мір, забылъ о теченіи времени. Онъ наслаждался счастьемъ любви. Властная Нера, украшенная новымъ чувствомъ, находила новое удовольствіе унижать себя передъ нимъ. Въ этомъ замк, гд шныряли молчаливые и внимательные служители, гд за каждой дверью стояли пажи въ ожиданіи приказаніи,— она стала первой рабыней своего возлюбленнаго.

Паголантоніо выздоровлъ отъ своей раны, но, стыдясь своего пораженія, держался вдали, сндаемый ненавистью къ влюбленнымъ. Его родные заговорили было о мщеніи, но Лоренцо Великолпный далъ имъ понять, что посл законнаго поединка объ этомъ не можетт, быть и рчи. Кальфуччи были старинными союзниками Медичи, а Альдобранди былъ еще новый другъ, и тмъ сильне они дорожили имъ.

Въ одинъ прекрасный день Нера и Марко вышли изъ своего уединенія, въ которомъ они такъ долго держались, и явились при двор Медичи. Этэ вызвало общее веселье. Пульчи сочинилъ по этому случаю сонетъ, а Полиціано греческую эпиграмму. Имена влюбленныхъ переплетались съ римами и ихъ ставили въ примръ, какъ прежде Джуліано и Симонетту, а теперь Лоренцо и Лукрецію. А между тмъ годъ тому назадъ Марко клялся, что онъ жить не можетъ безъ Фьяммы Джинори.

Въ это время во Флоренціи только и говорили, что о близкой свадьб нкоего Торриджіани и одной изъ семьи Ручеллаи, богатйшей во всемъ город. Ручеллаи были обязаны своимъ состояніемъ изобртательности одного изъ своихъ предковъ, воспользовавшагося подсолнечниками при крашеніи матерій. Ихъ сады — Orbi Oricellari — славились по всей Италіи красотою самыхъ разно образныхъ деревьевъ и великолпіемъ гротовъ, фонтановъ и тріумфальныхъ арокъ.

Сто двушекъ самыхъ лучшихъ семей сопровождали невсту въ церковь. Имъ сопутствовали пятнадцать юношей, одтыхъ въ красные плащи и исполнявшихъ обязанности пажей. На церемоніи обмна обручальными кольцами присутствовали вс кавалеры Флоренціи и ея окрестностей, имвшіе право по своему рожденію носить шпагу съ золотой рукояткой. Посл этого кортежъ направился по усыпанной цвтами и листъ а мы дорог къ знаменитымъ садамъ, гд былъ приготовленъ обденный столъ.

Въ числ приглашенныхъ былъ и Марко Альдобранди, семья котораго была дружна съ семьей Торриджіани. Онъ шелъ за пышной толпой, тснившейся въ аллеяхъ садовъ и вмст съ другими слъ за столъ подъ атласнымъ навсомъ, украшеннымъ орифламмами съ эмблемами любви.

Только что онъ слъ, какъ въ палатку вошла женщина и за няла единственное свободное мсто, какъ разъ противъ него. Машинально онъ поднялъ глаза и вдругъ вздрогнулъ.

Передъ нимъ была Фьямма Джинори, или, правильне, Фьямма Канцельери.

Онъ былъ убжденъ въ томъ, что давно уже забылъ эту странную женщину, которая однимъ ласковымъ взоромъ похитила его сердце, а затмъ смела его съ своего пути, безъ всякихъ объясненій, безъ тни сожалнія или раскаянія.

Любовь къ другой женщин удовлетворила его страсть и мужскую гордость. Ему казалось, что теперь ихъ раздляетъ цлая жизнь. Однако, когда взоры ихъ встртились, прежняя дрожь прошла у него по тлу. Затаенное страданіе снова проснулось въ немъ. Ему казалось, что передъ нимъ его собственный призракъ, призракъ того отчаяннаго человка, какимъ онъ недавно былъ.

Въ ясныхъ глазахъ Фьяммы скользнула какая-то скорбная тнь. Она сдлала движеніе какъ будто для того, чтобы встать и уйти, но затмъ перемнила свое намреніе, видимо, опасаясь, что ея уходъ обратитъ на себя всеобщее вниманіе. Она не могла даже скрыть свое волненіе, вступивъ въ разговоръ съ своими сосдями. Въ этомъ обществ она знала лишь нсколько дамъ, которыя прибыли раньше ея и сидли далеко отъ нея. Но если въ ея глазахъ было смущеніе, зато въ нихъ не было того гнва, которымъ она годъ тому назадъ проводила его, когда онъ раскланялся съ нею на берегу рки Арно.

Марко Альдобранди наблюдалъ за нею со страстнымъ вниманіемъ, стараясь угадать, какое вліяніе оказала на нее брачная жизнь за то время, когда онъ ее не видлъ. Прежде всего она показалась ему боле спокойной, у нея уже не было ни этого вызывающаго вида, ни этой захватывающей прелести, которая заставляетъ предполагать, что плодъ еще не совсмъ созрлъ.

Глядя на нее, Марко переживалъ т прошлые дни, когда онъ въ своей комнат плакалъ и грызъ себ ногти, т ночи, когда онъ украдкою выходилъ изъ отцовскаго дома и блуждалъ передъ дворцомъ Джинори.

Онъ наконецъ разузналъ, гд находилась комната молодой двушки, и съ безумной тоской смотрлъ на нее цлыми часами, пока не появлялись рыночные торговцы.

Теперь онъ могъ признать ее: это была та самая Фьямма, которую онъ такъ любилъ и которую такъ оплакивалъ.

Но въ ея лиц было нчто боле печальное, чмъ прежде. Очевидно, она, въ свою очередь, страдала. Безъ сомннія, отъ своего мужа. Можетъ быть, она не любила его? Эта мысль искушала его.

Съ своей стороны, мадонна Канцельери, несмотря на свое смущеніе, не могла удержаться отъ того, чтобы время отъ времени не бросить взглядъ на молодого человка. Какая-то неодолимая сила влекла ее къ молодому человку. Онъ старался не глядть на нее, по въ его взгляд она прочла тоску и сожалніе.

Неожиданно цлый міръ мыслей поднялся въ немъ.

‘Нужно заговорить съ нею’, ршилъ онъ про себя.

Обдъ уже кончался, уже нкоторые изъ гостей встали изъ-за стола. Мадонна Канцельери послдовала ихъ примру. Марко тоже всталъ и нагналъ ее уже при вход въ павильонъ.

— Мадонна,— произнесъ онъ трепещущимъ голосомъ,— выслушайте меня, умоляю васъ.

Какъ только они встртились, Фьямма уже знала, что онъ подойдетъ и заговоритъ съ ней. Она ждала его словъ, боялась ихъ и вмст съ тмъ жаждала ихъ. Ей было ясно, что ршительное объясненіе неизбжно. Однако она инстинктивно сдлала попытку избжать его.

— Что вамъ угодно сказать мн, мессеръ?— спросила она.— Здсь едва ли удобное мсто… къ тому же начинается балъ.

— Пусть начинается, мадонна. Я не буду злоупотреблять вашимъ терпніемъ и попрошу у васъ только одну минуту.

Они спустились въ аллею, обсаженную громадными кипарисами и украшенную статуями. Эта аллея оканчивалась большимъ прудомъ, по которому медленно плавалъ лебедь, сверкая на солнц своей близной.

— Мы первый разъ встрчаемся со времени вашей свадьбы, съ усиліемъ продолжалъ Марко.— Кто знаетъ, когда намъ еще доведется увидться? Я долженъ говорить съ вами сегодня же.

Она уже не пробовала сопротивляться, чувствуя, что нчто должно быть сказано между ними.

Съ правой стороны аллеи возвышался холмъ, весь покрытый розами и ирисами. Онъ былъ похожъ на огромный букетъ. Зеленые дубы и кедры осняли его своими втвями, а на самой вершин высилась стройная пальма, листья которой сверкали, какъ ятаганы.

Этотъ искусственно созданный холмъ внутри былъ пустъ. Между двумя колоннами открывалась дверь, подъ которой красовалась высченная изъ краснаго гранита фигура нимфы, лежащей на цвтахъ.

— Войдемъ,— сказалъ Альдобранди.

Они вошли въ гротъ, раздлявшійся на дв комнаты. Первая, боле обширная, была украшена сценами изъ пастушеской жизни, высченными на стнахъ, съ потолка свшивались сталактиты. По средин съ легкимъ шумомъ билъ маленькій фонтанъ, освжая жару лтняго дня. Вторая комната представляла чудный уголокъ съ мягкимъ диваномъ въ глубин. Черезъ круглыя окна грота виднлась почти черная зелень, извилистая поверхность которой какъ будто соприкасалась съ голубымъ небомъ.

Оба сли на диванъ, отодвинувшись другъ отъ друга: они чувствовали, что ихъ раздляютъ тысячи всякихъ соображеній.

— Не думайте, мадонна,— началъ Альдобранди:— что я буду назойливъ, хотя я и добивался этого разговора. Когда-то вы слишкомъ ясно дали мн понять, что я недостоинъ васъ, и теперь я не ршусь уже васъ умолять….

— Ахъ!— воскликнула она съ горестью:— если бы вы знали!…

Что означало это невольное восклицаніе, вырвавшееся въ отвтъ на упрекъ Марко? Молодому человка некогда было надъ этимъ раздумывать, и онъ продолжалъ:

— Сегодня мене, чмъ когда-либо. Тогда вы были свободны, теперь этого нтъ. Да и я…

Онъ остановился для того, чтобы его дальнйшія слова, которыми онъ хотлъ отомстить ей, могли произвести боле сильное дйствіе.

— Да и я самъ уже просилъ у другой то, въ чемъ вы мн безжалостно отказали, и ей было угодно подарить мн свою любовь.

Онъ внимательно наблюдалъ за нею. Углы ея прекраснаго рта вдругъ дрогнули какъ будто отъ внезапной боли, и это доставило ему удовольствіе.

‘Значитъ, она еще считается со мной,— подумалъ Марко.— Или это только отъ гордости?’

У нея хватило мужества отвтить просто, безъ малйшей надменности.

— Тмъ лучше! Я меньше буду упрекать себя за прошлое, если я дйствительно заставила васъ страдать!

— Если вы дйствительно заставили меня страдать!

Его голова упала на грудь. Съ минуту продолжалось молчаніе.

— Я не хочу жаловаться, ибо жизнь меня утишила. Но теперь, когда я васъ снова вижу, когда я могу съ вами бесдовать, и вы сами этого хотите, не правда ли?..

— Ахъ — говорите, говорите,— промолвила она.— Разв я здсь не для того, чтобы слушать васъ и отвчать вамъ?

— Я хотлъ бы, мадонна, попросить у васъ объясненія загадочнаго слова, отъ котораго я чуть не умеръ. Когда мы говорили съ вами въ первый разъ на праздник розъ, вы не проявляли ко мн ни непріязни, ни презрнія. Посл этой встрчи я могъ полюбить васъ безумно. Но потомъ вы прогнали меня отъ себя, какъ прогоняютъ назойливаго нищаго. Чмъ я заслужилъ это? Почему я сталъ предметомъ отвращенія и гнва. Вы осудили меня, но я и до сихъ поръ не знаю, по какой же причин. Теперь я хотлъ бы ее знать. Вспомните, мадонна, чмъ вы были тогда для меня. Сколько я перестрадалъ изъ-за васъ! Тоска отравляла мое сердце, отчаяніе сушило его. А отъ бшенства подъ черепомъ носились адскія мысли! Хотлось бы знать, за что я долженъ былъ вынести все это.

— Не все ли вамъ равно теперь, когда вы меня уже не любите — сказала она грустно.

Альдобранди показалось, что онъ слышитъ не только журчанье фонтана, но и сдерживаемыя рыданія. Вся его гордость исчезла.

— А почему я знаю,— воскликнулъ онъ:— что я ужо не люблю васъ?

Ея глаза, похожіе на глаза сокола, сверкнули и пристально остановились на немъ.

— Мн удалось забыть васъ. По крайней мр, мн такъ казалось. Но вотъ вы явились, и черезъ минуту я уже почувствовалъ, что меня снова влечетъ къ вамъ. Это нелпо, ибо вы попрежнему враждебны ко мн. Но я снова вашъ. Это моя судьба. Почему же вы были такъ жестоки ко мн? Вотъ что я желалъ бы знать!

Его упреки не оскорбляли ее. Казалось, она только жалла его. Когда онъ кончилъ, слышно было лишь журчаніе фонтана, напрасно старавшагося достать до потолка.

— Вы ошибаетесь, Марко,— отвтила она.— Я не враждебна вамъ, да и никогда не была вашимъ врагомъ.

— Даже тогда, когда вы длали видъ, что не узнаете меня. Даже тогда, когда вы отправили обратно мое письмо, не читавъ его. А между тмъ я въ немъ умолялъ васъ сжалиться надо мною ради Бога, ради вашей матери?

— Даже тогда.

— Вы не чувствовали ко мн ненависти? Въ чемъ же было дло? Скажите…

— Я не была свободна. Тутъ дйствовала не я, а другіе, т. е. мои родители. Какъ вы могли не дога даться объ этомъ? Почему вы, не разузнавъ дла, стали обвинять меня. Если бы вы навели справки, то вамъ сказали бы, что Фалько Джинори вдругъ ршилъ выдать свою дочь замужъ за Бартоломео Канцельери, чтобы такимъ образомъ скрпить ихъ политическій союзъ и сдлать ихъ интересы общими. То было черезъ нсколько недль посл нашей встрчи. Та двушка, которая не отвтила вамъ на вашъ поклонъ на берегу Арно, была рабыней, исполнявшей приказаніе своего отца, который запретилъ ей узнавать васъ… Тогда, когда я танцовала съ вами цлый день, тогда я была еще свободна. Когда же я опять увидла васъ, прежняя Фьямма умерла для васъ и для самой себя. Теперь понимаете?

— Мадонна,— перебилъ ее Марко, въ голос котораго слышались слезы:— эта прежняя Фьямма… любила ли она меня?

Она вздохнула.

— Зачмъ вы спрашиваете объ этомъ теперь, когда уже слишкомъ поздно?

Но онъ настаивалъ неутомимо.

— Любила ли она меня?

Мадонна Канцельери молчала. Чистая слеза скатилась по ея щек, словно серебряная звздочка упала съ неба.

Марко схватилъ ее за руки.

Веселая, легкая музыка проникала снаружи сквозь листву, вдали послышались какъ будто звуки арфы. То начинался балъ.

— Фьямма,— серьезно сказалъ Марко:— вы несчастны?

— Не все ли равно!

— Нтъ, для меня не все равно. Если бы вы этого захотли, я забылъ бы васъ. Счастливымъ не нужна наша врность. Но нельзя забыть тхъ, кто страдаетъ. Отвчайте мн: любитъ ли васъ Канцельери?

Она покачала головой.

— Онъ васъ покидаетъ… Сегодня вы пришли сюда одна. Но это еще не все. Объ немъ говорили какъ-то въ моемъ присутствіи. Это жестокій и мрачный человкъ: у него страшное самомнніе. Во всхъ интригахъ противъ Медичи видна его рука. Я боюсь, какъ бы онъ не вовлекъ васъ въ свои происки, и хотлъ бы спасти васъ отъ этой участи.

— Не беритесь за невозможную задачу. Оставьте меня. Вы уже пользуетесь любовью.

— Да, но я-то люблю только васъ, Фьямма.

— Что за безуміе!

Онъ бросился на колни.

— Фьямма, въ такомъ положеніи я хотлъ бы провести всю жизнь. Взгляните! Я у вашихъ ногъ и на всю жизнь!..

Она взглянула на него съ безконечной нжностью.

— На всю жизнь,— повторялъ онъ.

Онъ поднялся. Фьямма не отвтила ни слова. Онъ обнялъ ее съ нжностью и поцловалъ ее въ щеку. Мадонна Канцельери не сопротивлялась.

Музыка становилась все громче, слышалась все ближе.Фьямма, вырвавшись изъ его объятій, выпрыгнула изъ грота, какъ лсная нимфа. Быстро пройдя лужайку, она присоединилась къ толп прелестныхъ флорентинокъ.

Танцы остановились, но черезъ минуту начались съ удвоеннымъ весельемъ. Ставъ въ рядъ на изумрудной зелени, раскраснвшіяся отъ оживленія дамы едва успвали переводить духъ, подавшись грудью впередъ, какъ будто въ ожиданіи какой-то новости.

Фьямма поспшно заняла мсто среди этого цвтника. Долгое отсутствіе могло показаться невжливымъ по отношенію къ новобрачной.

Въ перерыв между танцами Альдобранди подошелъ къ ней какъ будто бы за тмъ, чтобы предложить ей прохладительнаго питья.

— Когда я могу увидть васъ?— тихо спросилъ онъ.

Она колебалась.

— Я напишу вамъ, когда я буду свободна.

— Вы мн общаете это?

— Да.

— Благодарю. Я люблю васъ.

Съ этими словами онъ ушелъ съ бала.

Какое-то шумное счастье волновало его.

На другой день, не имя силъ оставаться дома, онъ поскакалъ къ Сесто, оттуда, держась цпи дубовъ, похалъ по величавому склону холмовъ, тянувшихся до самыхъ отроговъ Аппенинъ, усаженныхъ виноградниками и каштановыми деревьями.

Въ Морелло онъ оставилъ лошадь въ какой-то бдной гостиниц около церкви, которая господствуетъ надъ огромной долиной, и пшкомъ отправился на высокую гору, которую видно за нсколько верстъ. Монте Морелло настоящее искушеніе и мученіе для всхъ туристовъ. По тропинкамъ, усыпаннымъ острыми камнями, подъ палящимъ солнцемъ, онъ шелъ черезъ молчаливыя ущелья, гд тишина нарушается лишь позвякиваніемъ колокольчиковъ у коровъ. Марко шелъ дальше, черезъ волнообразныя и желтыя пустыни, черезъ выцввшія пастбища, гд почти не было травы для скота. Оглянувшись кругомъ, онъ могъ вообразить себя на вымершей планет, проклятой небомъ. Но, сдлавъ поворотъ, онъ вдругъ увидлъ себя какъ бы надъ бездоннымъ колодцемъ, отъ котораго у него закружилась голова и въ который глянулъ на него зеленый Божій міръ.

Онъ сдлалъ еще нсколько шаговъ и достигъ края перпендикулярнаго дикаго обрыва: словно чудомъ, держались на немъ черными лентами овцы. Пастуха не было видно. Дйствуя руками и ногами, онъ наконецъ взобрался на самую высокую вершину. Горная цпь отъ него тянулась извилистой линіей вправо, а налво внезапно прерывалась проваломъ. На этой вершин онъ подвергся такимъ яростнымъ нападеніямъ втра, что принужденъ былъ скоре карабкаться къ покинутой хижин какого-то горнаго пастуха, которая на три четверти была разрушена этими вихрями.

Борясь съ втромъ, который, казалось, хотлъ унести и высушить его, замораживая его вспотвшее лицо, онъ выпрямился во весь ростъ и, повернувшись къ Аппенинамъ, подножіе которыхъ было закрыто туманами, крикнулъ въ безконечное пространство:

— Я люблю ее и она любитъ меня!

Въ это время Фьямма жила одна въ своемъ мрачномъ дворц возл церкви San-Spirito. Ея мужъ еще не возвратился изъ путешествія. Бартоломео Канцельери нердко отлучался изъ дому съ какими-то таинственными цлями, о которыхъ она боялась догадываться. Она знала о его сношеніяхъ съ аристократами, непримиримо враждебными къ Флоренціи. Разв его отецъ не примыкалъ къ той же партіи, втайн мечтавшей сломить могущество Медичисовъ и буржуазіи? Оба они остерегались посвящать ее въ свои интриги, но она догадывалась, что они затвали что-то страшное.

Несомннно, Канцельери, пропадавшій изъ дому по цлымъ недлямъ, отыскивалъ соучастниковъ для какого-нибудь темнаго предпріятія и обходилъ всхъ, кто былъ недоволенъ Медичисами.

Если эти происки увнчаются успхомъ, сколько крови будетъ пролито, сколько падетъ жертвъ! Одной изъ первыхъ будетъ Марко Альдобранди, который славился во Флоренціи своей близостью къ обоимъ принцамъ. Но если эти интриги не удадутся,— смерть постигнетъ заговорщиковъ, смерть постигнетъ ея отца, котораго она не переставала нжно любить, хотя онъ и принесъ ее въ жертву своему честолюбію. Хуже всего было то, что въ виду опасности, грозившей съ обихъ сторонъ, она была осуждена на бездйствіе: если бы только она захотла знать все то, что отъ нея скрываютъ, свирпый мужъ неминуемо заподозрлъ бы ее и отправилъ ее куда-нибудь на отдаленную виллу, гд она могла бы умереть отъ неизлечимой лихорадки. Маремскія болота были недалеко.

Пока она думала эти думы, облокотившись на ршетку выходившей на дворъ галереи, Бартоломео Канцельери неожиданно появился на лстниц. Увидвъ, что онъ направляется къ ней, она содрогнулась всмъ тломъ.

Бартоломео одновременно походилъ и на разбойника и на сеньора. Въ немъ чувствовалась порода, но чувствовалась такъ, какъ это бываетъ у хищныхъ птицъ. Длинный и тонкій носъ, обличавшій наслдство этрусковъ, напоминалъ своей кривизной клювъ ястреба. Его руки, нжныя и аристократическія, были желзными тисками. Въ глубоко всаженныхъ глазахъ загорались то и дло золотыя искры, какъ это бываетъ у плотоядныхъ зврей. Они указывали на жестокость и гордость. Чувствовалось, что для обладателя подобныхъ главъ остальные люди не существовали. Все лицо его носило отпечатокъ какого-то аскетизма, словно адскій пламень высушилъ его щеки. Отъ густой, раздваивавшейся на конц бороды лицо это казалось еще длинне.

На голов Бартоломео красовался бархатный беретъ съ длиннымъ, спускавшимся назадъ перомъ, которое прикрплялось рубиномъ. Одтъ онъ былъ въ темнокрасный камзолъ съ широкими рукавами. Черезъ плечо онъ носилъ миланскую шпагу, которая была прикрплена къ поясу золотой пластинкой съ брильянтомъ.

Отъ него не укрылось движеніе, которое сдлала Фьямма при его появленіи и въ которомъ вмст съ изумленіемъ отразился и ужасъ. Это ему, впрочемъ, очень понравилось: онъ любилъ, чтобы его боялись вс и въ особенности его жена.

— Вы не ожидали меня такъ рано, мадонна,— сказалъ онъ насмшливо.

— Дйствительно, не ожидала. Я думала, что вы ухали въ Пистошо на нсколько дней. Вдь вы мн, кажется, такъ говорили?

— Я перемнилъ свои намренія. Впрочемъ, я туда отправлюсь, вроятно, послзавтра. Можетъ быть, придется хать дальше въ Римъ, или въ Имолу, хорошенько еще не знаю.

Мадонна Канцельери поспшила скрыть свою радость, которую она почувствовала при этомъ извстіи.

— Вамъ, вроятно, непріятно будетъ оставаться одной?— продолжалъ онъ съ ироніей, которую онъ уже не скрывалъ боле.— Я, несомннно, похожъ на супруга, который пренебрегаетъ своей семьей. Но что прикажете длать? Мн приходится заниматься важными длами, которыя къ тому же не одного меня касаются. Вы на меня не сердитесь, Фьямма.

Она не знала, какъ отвчать ему: ее смущала эта иронія.

— Ну,— вдругъ сказалъ онъ съ грубостью, отъ которой его жена содрогнулась,— будемъ откровенны. Сознайтесь, что вы только и ждете того времени, когда меня не будетъ здсь.

— Мессеръ,— прошептала она:— изъ- чего вы это заключаете?

Ея губы задрожали. Она имла виноватый видъ. Канцельери

жестоко игралъ ея смущеніемъ. Онъ любилъ мучать ее этими переходами отъ насмшливой нжности къ внезапной рзкости. Онъ съ трудомъ выносилъ эту покорную и вмст съ тмъ гордую женщину, которая никогда не жаловалась на его пренебреженіе и которую онъ не имлъ права въ чемъ-либо обвинять. Казалось, своей манерой держаться она только подчеркивала свое превосходство надъ нимъ. Вмст съ тмъ она была дочерью Джинори, его соумышленника, который держался наставникомъ, иго котораго онъ носилъ съ такимъ нетерпніемъ. Свою злобу онъ вымещалъ на его дочери.

— Я знаю, что вы меня не любите,— продолжалъ онъ, на этотъ разъ съ спокойнымъ высокомріемъ.— Вы вышли за меня замужъ не изъ любви ко мн, а по приказанію вашего отца. Вы, конечно, свободны въ своей любви. Я ни у кого милостыни не просилъ. Итакъ, мадонна, пусть ваше сердце будетъ свободно, располагайте имъ, какъ хотите, но будьте осторожны.

— Мессеръ,— отвчала она:— я не боюсь вашихъ угрозъ и презираю ваши оскорбленія. Моя совсть не можетъ упрекнуть меня ни въ чемъ относительно васъ.

Бартоломео молча глядлъ на нее: въ его глазахъ бгали искры, а лицо было блдне обыкновеннаго. Но и Фьямма не опускала глазъ: вооружившись гордостью, она готова была обнаружить свой боевой темпераментъ. Об эти души, столь различныя и столь закаленныя, стали другъ противъ друга.

— Тмъ лучше, если это такъ!— холодно промолвилъ Бартоломео. Впрочемъ, не думайте, чтобы у меня было время разбираться во всемъ томъ, что можетъ забрать себ въ голову женщина. У меня есть заботы и поважне. Я только прошу васъ объ одномъ. Считайте, что я уже почти умеръ. Медичи — враги мои и враги вашего отца. Берегитесь молодыхъ людей, которые ихъ окружаютъ: они способны на все, чтобы понравиться этимъ выскочкамъ-купцамъ. Если хоть одинъ изъ нихъ пріобртетъ на васъ какое-нибудь вліяніе — хотя бы самое ничтожное,— онъ воспользуется имъ противъ меня, противъ вашего отца, противъ нашихъ друзей. Любите меня, или не любите — это дло ваше. Но не вздумайте сдлаться въ рукахъ какого-нибудь франта орудіемъ шпіонства и измны. Вотъ все, о чемъ я васъ прошу.

— У васъ есть какія-нибудь особыя причины, почему вы мн говорите объ этомъ сегодня?— спросила она, стараясь угадать, какъ далеко шли подозрнія Канцельери.

— Вы были на свадьб Віолы Ручеілаи, а тамъ присутствовали вс придворные Лоренцо. Не совтую вамъ впредь такъ неосторожно вращаться въ обществ моихъ враговъ.

Свирпый взглядъ, который онъ бросилъ на жену, не произвелъ никакого дйствія: имя Марко Альдобраиди не было упомянуто.

Когда онъ обогнулъ галерею и скрылся изъ виду, Фьямма, подперевъ голову обими руками, тихо шептала:

— Марко, онъ самъ этого хотлъ! Я буду любить тебя, пока жива.

Бартоломео Канцельери рыскалъ по Тоскан и Романь, плетя свои интриги. Фьямма, обезпечивъ себ свободу на нсколько дней, отправилась къ фермерамъ своего отца, своимъ старымъ слугамъ, которые ее воспитали и ради нея готовы были измнить Богу, республик и всему христіанству. Тамъ на другой день засталъ ее Марко Альдобраиди.

Они полюбили другъ друга со всею нжностью, со всего боязнью. Сколько времени будетъ продолжаться ихъ безопасность? Не всегда же Канцельери будетъ въ отсутствіи. А когда онъ вернется, Фьямм нельзя уже будетъ являться сюда. Придется видться лишь украдкой, среди тысячи опасностей.

Медленно и какъ будто нершительно шли они обыкновенно черезъ виноградники и луга. Перейдя высохшее русло рчки Эмы, они большею частью направлялись къ возвышенности, на которой возвышался монастырь, сооруженный усердіемъ Ачьяюоли и похожій скоре на укрпленный замокъ.

Однажды Фьямм пришло желаніе осмотрть его, хотя женщинамъ и запрещено было туда входить: он считались нечистыми и опасными. Ея имя заставило нсколько смягчить это суровое правило, и отецъ привратникъ повелъ молодыхъ людей по извилистымъ коридорамъ этой цитадели. Онъ привелъ ихъ въ блествшую золотомъ церковь и въ погребальный склепъ, гд покоился прахъ строителя монастыря. Затмъ они пошли подъ сводами монастыря между двумя рядами монаховъ, которые въ своихъ блоснжныхъ одяніяхъ стояли молча, прислонившись къ колоннамъ. Другіе качали воду изъ колодца. Сидя на желзной перекладин, ласточки щебетали, очевидно, не чувствуя передъ ними никакого страха. Усыпанный розами монастырскій дворъ былъ одновременно и лугомъ и садомъ. Вдали виднлась Флоренція съ своими блдными очертаніями, свтлая долина Арно и мрачная Монте-Морелло.

Альдобрандивдругъ пришла въ голову мысль, что монахи, жившіе среди всхъ этихъ прелестей, должны были испытывать особеннаго рода счастье, особенно сладкое для тхъ, кто еще не испытывалъ страстей или уже пережилъ свою любовь. Молиться, размышлять подъ этими сводами, полными свта, поливать цвты на фон этого чудеснаго ландшафта, развернувшагося на вс четыре стороны, вставать ночью, когда дежурный монахъ будитъ васъ черезъ отверстіе въ двери, пть въ церкви, сіяющей неугасимыми лампадами,— вотъ лучезарный способъ незамтно для себя перейти въ вчность.

На одну минуту Марко показалось, что онъ самъ принадлежитъ къ числу этихъ молчаливыхъ людей въ блыхъ одяніяхъ, но онъ быстро оправился отъ этой галюцинаціи. Фьямма стояла передъ нимъ и улыбалась. Онъ какъ будто вновь родился для любви и вдругъ всми своими нервами почувствовалъ безконечную страсть…

Въ т дни, когда не приходилось бывать въ долин Эмы, Марко почти не выходилъ изъ дворца Альдобранди. Онъ почти оставилъ дворъ Медичисовъ и потерялъ вкусъ къ удовольствіямъ, которыя могли вывести его изъ его мечтательности влюбленнаго. Кром того, онъ боялся встрчи съ мадонной Франджипани.

Нера писала ему дважды. Сначала она прислала ему письмо, полное упрековъ и жестокихъ нападокъ, къ которымъ примшивалась не меньшая нжность. Она считала это легкимъ увлеченіемъ и приказывала ему явиться немедленно и просить у нея прощенія. Марко не отвтилъ на это письмо. Посл этого она прислала ему нсколько строкъ, холодныхъ и острыхъ, какъ кинжалъ, вонзающійся въ тло. Онъ не могъ не испугаться за Фьямму, ибо въ конц письма было сказано: ‘Тебя я презираю, и потому месть моя обрушится не на тебя’. Онъ боялся, какъ бы Нера не догадалась о Фьямм, и каждый день ждалъ грозы. Цлая недля прошла благополучно, и онъ впалъ опять въ свойственное влюбленнымъ равнодушіе ко всему, что не касается предмета ихъ любви.

Вдругъ воздушные замки, въ которыхъ онъ жилъ до сего времени, распались до основанія. Канцельери вернулся во Флоренцію и черезъ нсколько дней увезъ съ собой жену на небольшую виллу около Сіенны, гд онъ предполагалъ провести остатокъ осени.

Альдобранди остался одинъ. Какъ и въ т времена, когда онъ любилъ Фьямму еще двушкой, такъ и теперь онъ блуждалъ до Флоренціи, которая сдлалась для него пустыней. Цлыми часами ходилъ онъ вдоль желтющихъ береговъ Арно, то бродилъ около церкви св. Троицы, гд онъ впервые увидлъ ее, то стремился на лвый берегъ, къ Санъ-Спирито, гд воздухъ для него былъ какъ будто напоенъ ароматомъ ея присутствія.

Его дни проходили въ мрачной тоск, и друзья не могли его видть. Боле чмъ когда-либо пропадалъ онъ изъ отцовскаго дома и бродилъ по улицамъ и площадямъ, словно человкъ, приговоренный къ изгнанію.

Въ одно прекрасное утро, когда онъ только что хотлъ выйти изъ дому, передъ его подъздомъ появился верховой крестьянинъ и просилъ вызвать къ нему Марко. Марко быстро выбжалъ изъ комнаты, какъ бы убгая отъ сндавшей его тупой тоски.

Крестьянинъ, тщательно удостоврившись, что передъ нимъ дйствительно Марко Альдобранди, передалъ ему письмо, которое заставило его поблднть отъ радости: онъ узналъ почеркъ мадонны Канцельери.

‘Милый другъ,— писала она.— Извстный вамъ человкъ только что опять ухалъ и, по всей вроятности, на нсколько недль. Прізжайте. Я одна и люблю васъ. Мн хочется врить, что эти дни были печальны для васъ. Что же я могу сказать про себя за это время? Вы по крайней мр имли возможность страдать свободно, за вами не слдили, у васъ не требовали отчета о причинахъ вашей блдности, вздоха, смутнаго взгляда. Вамъ не приходилось выносить присутствія непріятнаго и ненавистнаго вамъ человка. Поэтому вы имете меньше права жаловаться, чмъ я. И это еще не все: въ теченіе этихъ двухъ недль я испытала ужасные приступы страха. Человкъ, котораго я предпочитаю не называть, готовитъ ужасныя вещи. Онъ уже близокъ къ осуществленію своего плана. Я прихожу въ ужасъ отъ того, чего я еще не знаю и о чемъ только догадываюсь. Сколько безпокойствъ заставилъ онъ меня пережить. Прізжайте, чтобы я могла разсказать все, что я перенесла. Я люблю васъ. Прізжайте’.

Золотистый осенній вечеръ спускался надъ сіенской равниной, когда Марко приближался къ холмамъ долины Эльзы.

Круглыя верхушки горъ были залиты матовымъ свтомъ солнца, словно на картинахъ Диччьо, этого дивнаго предшественника Рафаэля. Босоногій крестьянинъ велъ съ поля пару большихъ быковъ, согнувъ подъ ярмомъ голову, украшенную огромными, почти горизонтальными рогами, они медленно шагали по направленію къ западу. Солнце, еще не потерявшее своего великолпія, свтило какъ разъ между рогами одного изъ нихъ и казалось какимъ-то огромнымъ плодомъ между двумя втвями фантастическаго дерева. Насыщенный свтомъ пейзажъ дышалъ нжностью и въ то же время величавостью.

Вдругъ Марко увидлъ фигуру, которая быстро приближалась къ нему навстрчу, какъ будто утопая въ нжномъ великолпіи вечера. Онъ тотчасъ узналъ ее и ускорилъ шагъ. Она сдлала то же. И вдругъ оба, не имя больше силъ сдерживать себя, бросились бгомъ другъ къ другу. Безъ крика, безъ словъ, почти въ обморок упала Фьямма на грудь Марко. Онъ тоже молча и крпко прижалъ ее къ себ, какъ будто спасалъ ее отъ смерти. Въ этотъ моментъ они любили другъ друга слишкомъ сильно и имъ не нужно было словъ. Долина Эльзы казалась вся въ пламени, въ неб блестло золото всхъ оттнковъ — зеленоватое, какъ море, яркое, какъ у нимбовъ святыхъ двственницъ, красное, словно огни въ день битвы. Со стороны Вольтерры бжали зыбью облачка, подернутыя розовымъ цвтомъ.

— Наконецъ-то,— тихо прошептала Фьямма:— наконецъ!

Она не могла подыскать другихъ словъ.

Два вяхиря сли рядомъ на сосдній кипарисъ, и одинъ изъ нихъ мелкими шажками, воркуя, сталъ кружиться около своей подруги. Изъ самой глубины его груди выходилъ мягкій и нжный стонъ, которымъ онъ привтствовалъ обоихъ влюбленныхъ, которые отъ захватившаго ихъ счастья не могли сказать ни слова.

Первой пришла въ себя отъ этого забвенія Фьямма. Ея душа изъ безднъ радости вернулась къ жизни. Она опустила голову на плечо Альдобранди, покрывъ его, какъ золотомъ, своими волосами, и, повернувшись къ нему лицомъ, устремила на него свои глаза, похожіе на изумруды, ежесекундно мняющіе цвта.

— Марко, ты не знаешь, что пришлось мн вытерпть. За одно это ты долженъ любить меня безконечно.

— Я люблю тебя.

Она посмотрла на него пристальнымъ, долгимъ взглядомъ, какъ будто желая испытать глубину его любви.

— Идемъ,— сказала она.— Становится уже поздно, а до виллы еще далеко. Мы будемъ говорить на ходу.

И они снова направились по дорог къ Сіенн. Ихъ жидкія, колеблющіяся тни становились длинне благодаря косымъ лучамъ солнца, задержавшагося при заход на нкоторыхъ виноградникахъ.

Мощное дыханіе вечера заставляло дрожать оливковыя деревья и трепетать сверху донизу кипарисы.

— Все, что я теб писала,— начала Фьямма,— не въ состояніи дать даже приблизительнаго понятія о томъ, что мн пришлось пережить безъ тебя въ теченіе этихъ двухъ недль. Въ его присутствіи мн не хватало воздуха. Я испытала страданія человка, который тонетъ и задыхается. Я чувствовала себя осужденной, которую заперли въ свинцовую тюрьму. Я чувствовала, что день и ночь меня сторожитъ ненависть, которая не знаетъ ни жалости, ни усталости. Я была подавлена, пригнута къ земл бурей, которая еще не разразилась, мн хотлось даже, чтобы меня поразила молнія. Нсколько разъ, чувствуя, что силы мои приходятъ къ концу, я едва не бросила ему въ лицо нашу тайну.

Вдругъ она остановилась, какъ бы чувствуя на себ всю тяжесть пережитыхъ дней, о которой она только что говорила.

Марко пожималъ ей руку, и это легкое прикосновеніе, напоминавшее о его присутствіи, давало ей силу итти дальше.

— Чтобы спасти себя отъ начинающагося безумія, я часто уходила въ соборъ,— продолжала она.— Ты не знаешь сіенскаго собора, Марко? Это дворецъ молитвы. Онъ гораздо роскошне, чмъ дворцы людей. Тамъ никогда не бываетъ вполн свтло: свтъ падаетъ сверху, таинственно, какъ небесная благодать. Когда входишь въ него, то можно заблудиться среди цлаго лса блыхъ и черныхъ колоннъ. Если поднять глаза кверху, то увидишь залитый свтомъ сводъ, если опустишь книзу, то подъ ногами окажется масса фигуръ. Вся церковь выстлана каменными плитами съ рзными изображеніями, такъ что ходишь по легкимъ, какъ дымъ, образамъ фантазіи. Я всегда искала убжища передъ большой каедрой, колонны которой поддерживаются львами, а бока украшены изображеніями всякихъ добродтелей. Мн нравились эти женскіе лики, спокойные и твердые. Одна изъ этихъ фигуръ держитъ въ рукахъ ребенка, а одна изъ львицъ кормитъ своихъ дтенышей. Когда въ собор начинало темнть, я воображала себя перенесенной въ какую-нибудь печальную райскую обитель, полную молитвъ и безмолвія. Именно въ эти часы я любила мечтать о теб. Мн казалось, что я уже мертва, а мертвые свободны… свободны въ своей любви.

— Не говори о смерти, Фьямма. Забудь о ней. Лучше думай о жизни. Ты прекрасна, я люблю тебя, мстность — самая милая. Итакъ, будемъ жить.

— Ты правъ. Мы будемъ счастливы другъ подл друга. Да, вдь ты не знаешь! Моя подруга Эсмеральда уступаетъ теб свою виллу, которая находится рядомъ съ моей. Я ей сказала, что ты мой родственникъ, которому приходится на нкоторое время удалиться изъ Флоренціи, чтобы спастись отъ угрожающаго мщенія. Это моя подруга дтства, и мы знали другъ друга, когда еще жили у Санъ-Спирито. Она вышла замужъ за нкоего Толомеи, но теперь овдовла. Она живетъ одна съ дочкой въ старинномъ мрачномъ замк. Мы сходимъ къ ней, конечно?

— Конечно.

— Но скажи, пожалуйста, почему ты пришелъ пшкомъ, какъ простой путникъ? Гд твоя лошадь?

Отъ радости она засыпала его вопросами. Теперь въ ней не было и слда той скорби, которая такъ удручала ее часъ тому назадъ.

Марко только улыбался, видя ея радость.

— Моя лошадь расковалась, и мн пришлось ее оставить на дорог въ гостиниц. Кром того, она сильно нуждалась въ отдых. Такимъ образомъ, я пришелъ сюда, какъ пилигримъ. Да я и въ. самомъ дл пилигримъ. Разв я не совершаю паломничество къ вашей красот, мадонна?

И съ благоговніемъ, какъ будто передъ нимъ было изображеніе какой-Нибудь святой, онъ поцловалъ край вуали, который вился вокругъ ея головы, словно утренній туманъ.

Между тмъ вечерній сумракъ, такъ быстро смняющій осенью блестящіе дни, окуталъ всю мстность. Золотое небо потемнло, волны свта отъ заходящаго солнца перестали переливаться, лазурь стала неподвижной: мало-по-малу она блднла и переходила въ замиравшіе опаловые тона.

Об виллы отдлялись другъ отъ друга только низкимъ и плоскимъ холмомъ, на верху котораго росли оливковыя деревья.

Передъ виллой Фьяммы разстилался цвтущій садъ розъ: она любила гулять въ немъ.

Одтая въ длинное красное платье, съ капюшономъ на голов, который предохранялъ ея лицо отъ все еще жгучаго октябрьскаго солнца, она сама походила на пышную розу.

Прежде всего они сдлали визитъ Эсмеральд. Первый разъ въ жизни Марко шелъ по извилистымъ улицамъ Сіенны. Онъ удивлялся ихъ кривизн, зданіямъ, построеннымъ изъ кирпича и приспосабливавшимся къ неровностямъ почвы, массивнымъ воротамъ, похожимъ на мостъ съ одной аркой, видами на укрпленія, которые открывались на каждомъ поворот дороги. Построенный на трехъ холмахъ такъ, что дворцы и церкви лпились другъ на другй, городъ казался огромной цитаделью, которая пирамидой поднималась къ свтлому небу.

Воспитанный въ город гармоніи и правильности, Марко переходилъ отъ удивленія къ удивленію въ этомъ лабиринт переулковъ, среди которыхъ вдругъ въ какомъ-нибудь прорыв появлялись блествшія горы и далекая равнина. Онъ долженъ былъ сознаться, что площадь Сеньоріи гораздо меньше Сатро, которое служило ареной для боя быковъ и игръ молодежи. Онъ удивлялся Torre del Maugia, столь высокой, что съ ея верхушки можно было замтить движеніе войска на самомъ отдаленномъ мст горизонта.

Наконецъ они пришли къ мрачному замку гд жили мадонна Толомеи и ея дочь, Сельваджія. Передъ зданіемъ на высокой колонн стояла тощая волчица съ оскаленными зубами, символизуя происхожденіе Сіенны, дочери Сеніуса и внучки Рема. Замокъ былъ очень некрасивъ. Съ огромнымъ цоколемъ и тремя неравными воротами, продланными въ разныхъ мстахъ, онъ казался тюрьмой.

Въ этомъ именно замк жилъ когда-то Піа Толомеи, который изъ ревности погубилъ свою жену, заточивъ ее въ Мареммахъ, гд она и умерла отъ лихорадки.

Поднявшись по лстниц, Марко и Фьямма очутились въ зал, гд ихъ ждала мадонна Толомеи съ дочерью.

Эсмеральда отличалась той особенной красотой уроженокъ Сіенны, которая не встрчается во Флоренціи. Величавость, кротость, особенная нжность лица придавали ея лицу тихую прелесть, столь непохожую на нервную и, такъ сказать, боевую красоту Фьяммы. Ея большіе глаза сіяли мистическимъ свтомъ, какъ т расширенные отъ экстаза зрачки, которыми Дуччи и Симоне Мартини даютъ ихъ ангеламъ.

При появленіи гостей мадонна Толомеи поднялась и нжно поцловала свою подругу.

— Добро пожаловать въ Сіенпу, синьоръ,— сказала она Марко, съ благородствомъ отвчая на его поклонъ.

Марко сталъ благодарить ее за то, что она предоставила въ его распоряженіе свой домъ въ долин Эльзы. Пока онъ говорилъ, мадонна Толомеи украдкой осматривала его и переводила взглядъ на Фьймму. И на ея пышныхъ губахъ играла улыбка снисхожденія.

Несомннно, она не врила разсказу своей подруги о какомъ-то ея родственник. Къ тому же достаточно было взглянуть на Фьямму, страсть которой бросалась въ глаза. Но мадонна Толомеи не шокировалась этимъ. Она знала грубость Канцельери и не удивлялась тому, что супруга жили не въ ладахъ. Она не порицала Фьямму и говорила самой себ, что возл ея подруги нтъ Сельваджіи, чтобы служить ей охраной.

Посл разговора, вращавшагося на безразличныхъ вещахъ, Марко и Фьямма поднялись. Хозяйка пошла провожать ихъ и, нжно обнявъ Фьямму, тихо шепнула ей:

— Ты очень неосторожна. Съ такимъ мужемъ, какъ у тебя…

Она чувствовала, какъ задрожала молодая женщина при мысли, что ея тайна открыта.

— Будь покойна, я тебя не выдамъ. Я вдь знаю, что ты не была счастлива…

— Благодарю тебя,— тихо промолвила Фьямма.

— Въ случа какой-либо опасности… или неожиданности… моя сестра — настоятельница монастыря Санъ-Джиминьяно… У нея ты найдешь убжище, въ которомъ никто не посметъ тебя потревожить. Извините, мессеръ,— прибавила она, обращаясь къ Марко:— но вдь у женщинъ, какъ извстно, всегда есть сказать другъ другу кое-что, о чемъ мужчинамъ нтъ надобности знать.

Марко молча поцловалъ руку мадонн. Пока гости спускались по лстниц, гражданка Сіенны стояла наверху, прислонившись къ стн, словно изваяніе, и провожала ихъ взглядомъ.

Прошло нсколько дней. Однажды утромъ Фьямма и Марко гуляли въ саду среди осеннихъ розъ. Они тихо шли вмст и говорили вполголоса, чтобы не спугнуть счастья, которое бываетъ у насъ мимолетно, словно птичка, готовая вспорхнуть.

Они не замтили, какъ съ другого конца сада къ нимъ подошла какая-то женщина, закутанная въ длинную вуаль.

— Мессеръ Альдобранди!— сказала она рзко и съ этими словами сбросила покрывало. Марко вздрогнулъ при звук ея голоса: онъ узналъ Неру Франджипани.

— Вы совсмъ забыли меня,— продолжала она съ ироніей.— Зато я много думала о васъ.

— Кто эта женщина, Марко?— робко спросила Фьямма.

Нера не дала ему отвтить.

— Женщина, которую этотъ кавалеръ когда-то любилъ, мадонна Канцельери.

— Въ такомъ случа вамъ нтъ надобности называть себя, мадонна Франджипани,— отвчала высокомрно Фьямма.— Марко разсказалъ мн все. Что же вамъ здсь угодно? Вы знаете, что онъ васъ уже не любитъ, если только вообще онъ васъ когда-либо любилъ.

Нера пожала плечами и, повернувшись къ Альдобранди, сказала:

— Я отвчу теб, Марко. Намъ время дорого. Готовится катастрофа, которая можетъ поразить тебя не дальше, какъ сегодня.

— Катастрофа?

— Слушай. Мн ваша тайна извстна уже недли три. Я догадывалась о той, ради которой ты разстался со мной. Я отправилась во дворецъ Канцельери и попросила доложить о себ синьор. Мн отвчали, что на осень она ухала на виллу въ Сіенну. Я догадалась, что и ты долженъ быть недалеко. И вотъ я явилась сюда. Я уже видла васъ разъ десять.

Ея лицо исказилось судорогой.

— Ахъ, Марко! Какая это пытка! Спрятавшись за эту изгородь, я видла, какъ вы цловались. Я слышала вашъ шопотъ, и десять разъ готова была умереть. И тмъ не мене я жива…

— Мадонна,— холодно перебилъ ее Альдобранди:— вдь вы говорили, что время намъ дорого.

— Но я отомстила за себя.

— Какимъ же это образомъ?— вырвалось у Фьяммы, которая начинала бояться за Марко.

Мадонна Франджипани нарочно медлила отвтомъ.

— Я написала вашему мужу,— сказала она, пристально глядя на ея поблднвшее лицо.

— Несчастная!— вскрикнулъ Марко, сжимая кулаки.

Фьямма закрыла лицо руками.

— Часъ тому назадъ,— продолжала Нера спокойнымъ голосомъ,— мой гонецъ помчался уже во Флоренцію, куда только что прибылъ мессеръ Канцельери. Онъ дважды долженъ перемнить лошадь, чтобы доскакать туда какъ можно скоре. Это человкъ, которому я хорошо плачу и который мн преданъ. Ничто не можетъ его остановить, и никто не можетъ его догнать. Онъ летитъ за Канцельери и смертью.

При слов ‘смерть’ она вдругъ вздрогнула.

— Нтъ, Марко, я не хочу, чтобы ты умеръ. Я явилась сюда, чтобы предупредить тебя о томъ, что я сдлала. Ибо я люблю тебя, я теряю разумъ. Ты можешь еще спастись. Узжай немедленно, умоляю тебя. Когда явится Бартоломео Канцельери, я скажу ему, что я его обманула, что я взвела на тебя обвиненіе изъ ревности, что я ничего не видла, что даже и нтъ ничего. Эта суметъ солгать не хуже меня, иначе она тебя не любитъ. И онъ будетъ принужденъ намъ поврить. И она будетъ спасена… Идемъ же, идемъ!

Марко не слушалъ ее. Онъ увлекъ за собой Фьямму и, когда они были на такомъ разстояніи, что Нера не смогла ихъ слышать, сталъ говорить ей:

— Фьямма, вы ли я ясны немедленно узжать. Какъ можно скоре спшите въ Санъ-Джиминьяно съ письмомъ, которое вамъ дала мадонна Толомеи къ аббатисс. Вы должны оставаться тамъ, пока не пройдетъ опасность. Не берите съ собой никого изъ вашихъ слугъ: они могутъ васъ выдать изъ страха передъ вашимъ мужемъ. Съ вами подетъ слуга, котораго Эсмеральда оставила на вилл. У него есть лошадь, а вы сядете на мою.

— А ты?— вскричала она.— Неужели ты думаешь, что я могу хать, предоставивъ тебя ярости Канцельери? Если ты останешься здсь, я тоже останусь.

— Я запрещаю теб это. Чмъ ты можешь помочь мн противъ него, Фьямма? Я умоляю тебя хать. Во имя нашей любви!

Она взглянула на него. Его лицо выражало непреклонную ршимость. И на половину покоренная, она опустила голову.

— Разв ты не ршаешься, положиться на меня? Разв ты думаешь, что я буду сильне въ твоемъ присутствіи, если дло дойдетъ до схватки? Послушайся меня и узжай.

— Я поступлю такъ, какъ ты желаешь, Марко. Ты правъ. Я горжусь тобой въ этотъ моментъ и не боюсь за тебя.

Черезъ нсколько минутъ Фьямма въ сопровожденіи слуги скакала по дорог къ монастырю Санъ-Джиминьяно

Экзальтація, которую въ ней поднялъ Марко, еще продолжалось, и она ни минуты не сомнвалась, что онъ выйдетъ побдителемъ. Въ необузданной радости она твердила себ, что теперь она навсегда разрываетъ съ прошлымъ и освобождается отъ Канцельери. Вдругъ, холодный страхъ сжалъ ей сердце. Какъ будто въ волшебномъ зеркал, въ которомъ колдуны показываютъ будущее, она увидла схватку Марко и Канцельери. Марко выхватилъ свою шпагу. Вотъ онъ лежитъ на спин. Онъ приподнимаетъ голову и шепчетъ съ тоскою: ‘Фьямма! Фьямма!’ И ея нтъ около него!

Невольнымъ движеніемъ она остановила свою лошадь. Проводникъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее и тоже остановился.

— Синьор нехорошо?— спросилъ онъ.

Просьба Марко снова прозвучала въ глубин ея души…

— демъ,— коротко отвчала она.

Путь ихъ былъ довольно дологъ. Они миновали долину Эльзы, сжатую между двумя горными склонами, покрытыми виноградниками, и въхали на возвышенность, съ которой видна была вся равнина съ Флоренціей на горизонт.

Повернувшись влво, проводникъ указалъ рукой на кучку оранжевыхъ и розовыхъ башенъ, напоминавшихъ мечеть и возвышавшихся на самомъ горизонт горъ.

— Вотъ Санъ-Джиминьяно,— сказалъ онъ.

Пилигримъ, идущій сюда изъ Сіенны, съ Мареммъ или изъ Умбріи, чтобы помолиться св. Фин, покровительниц этой мстности, приходитъ въ трепетъ, завидя этотъ монастырь, Castel Fleuri, какъ онъ назывался во времена легендъ. Ему приходитъ на умъ мистическій райскій городъ. Всякій набожный человкъ привтствуетъ этотъ монастырь съ тмъ же энтузіазмомъ, съ какимъ крестоносцы привтствовали наконецъ-то появившійся на горизонт Іерусалимъ.

Castel Fleuri не просто городокъ, возвышающійся надъ тихой, спокойной равниной, нтъ, это букетъ фантастическихъ башенъ, созданныхъ сновидніемъ. Онъ обманчивъ, какъ и самое чудо, его создавшее. Когда къ нему приближаешься — онъ отходитъ, когда въ него поднимаешься,— онъ оказывается все выше и выше.

Фьямма и ея спутникъ похали въ гору. Усталыя лошади шли шагомъ, а извилистая горная дорога становилась все круче. Корона изъ розовыхъ башенъ на вершин попрежнему казалась въ поднебесь.

Наконецъ и эта часть пути была пройдена. По отвсной улиц, мостовая которой такъ и посыпалась подъ копытами ихъ коней, Фьямма и проводникъ въхали въ Санъ-Джиминьяно.

Они въхали черезъ массивныя ворота, погрузившись сразу въ полную темноту, и вдругъ очутились среди безпорядочной кучи дворцевъ, горвшихъ на солнцъ и представлявшихъ собою каждый крпость, способную выдержать цлую осаду. На переднемъ фасад каждаго высилась огромная четыреугольная башня, съ которой можно было видть даль. Одн изъ этихъ башенъ были изъ пестраго, какъ тигровая шкура, камня, другія желтыя, третьи — красноватыя, словно у нихъ внутри свтилась жаровня съ углями. Съ лвой стороны они прохали площадь, всю застроенную зданіями, громоздившимися одно на другое, и наконецъ достигли городскихъ валовъ.

На вершин одного холма, выдававшагося на равнину, Фьямма увидла длинное, угрюмое зданіе, которое высокой стной съ узкими бойницами связывалось съ церковью

Она хотла было спросить о немъ проводника, но послдній предупредилъ ее:

— Синьора,— сказалъ онъ,— Мы пріхали. Вотъ монастырь.

Фьямма вздрогнула при мысли, что ей придется войти въ эту могилу заживо погребенныхъ. Но она вспомнила объ опасности, которой ради нея подвергается теперь Марко, и ей стало стыдно своего малодушія.

Она подъхала къ страшной двери и постучала. Появилась привратница, нашептывая молитвенное привтствіе, и оглядла — безъ всякаго, впрочемъ, удивленія, прекрасную незнакомую даму. Не разъ бывало, что эти свтскія дамы, несчастныя или обманутыя, искали здсь временнаго или постояннаго убжища.

— Сестра,— сказала ей Фьямма:— будьте добры передать это письмо настоятельниц.

Пока монахиня отправилась съ письмомъ, Фьямма сошла съ лошади и бросила поводья слуг, который долженъ былъ отвести лошадей обратно въ Сіенну.

— Благодарю тебя, Куррадо,— обратилась она къ проводнику:— Вотъ, возьми это себ.

Но онъ отказался принять кошелекъ, который она ему протянула.

— Мессеръ Альдобранди и безъ того платитъ мн щедро. Позвольте проститься съ вами.

Послднія слова онъ- произнесъ съ видимымъ волненіемъ. Грубая военная среда не заглушила въ немъ инстинктивнаго рыцарскаго уваженія къ женщин въ несчасть.

— Прощай, Куррадо.

Слуга тронулся въ путь.

Нсколько минутъ мадонна Канцельери оставалась одна, пока не возвратилась привратница.

— Благоволите слдовать за мною,— произнесла она.

И она повела Фьямму по какой-то длинной галере. Затмъ он оказались въ пустой комнат съ изображеніемъ Христа изъ темной бронзы, который какъ бы простиралъ руки ко всмъ входящимъ. По стнамъ видны были многочисленныя изображенія на тему о христіанской жизни.

По знаку привратницы, Фьямма приблизилась къ маленькому оконцу съ ршеткой, за которой ее ожидала настоятельница. Сквозь ршетку Фьямма успла разглядть неподвижную блую фигуру съ блднымъ лицомъ, выцвтшими губами и потерявшими свой блескъ глазами. Раздался тихій голосъ, звучавшій такъ, какъ будто онъ шелъ издалека.

— Добро пожаловать, мадонна. Моя сестра пишетъ, что вы обратились къ намъ, находясь въ большой бд. Я не хочу разспрашивать объ этомъ. Нашъ долгъ подражать божественной любви Того, Кто принималъ всхъ приходившихъ къ нему. Вы можете оставаться здсь, сколько заблагоразсудите. Сестра Тереза, отведите эту даму въ монастырскую гостиницу и велите приготовить ей комнату. Для услугъ нужно назначить къ этой дам послушницу.

Фьямма стала было благодарить ее, но аббатисса прервала еэ тихимъ, едва слышнымъ голосомъ:

— Здсь нужно благодарить только Господа Бога.

— Аминь,— набожно промолвила Фьямма.

Он простились. Блая фигура вдругъ отдлилась отъ окошка и исчезла во мрак комнаты, какъ будто вдругъ погрузилась въ глубину водъ. Мадонна Канцельери послушно двинулась за привратницей въ назначенную ей комнату.

Эта комната была небольшая и имла видъ кельи. На полу были разостланы цыновки. На выбленной известкой стн изображеніе смерти св. Клары, сдланное въ манер первыхъ мастеровъ.

— Это изображеніе работы нашей сестры Пиккордіи,— сказала монахиня.— Это ея послдняя работа передъ тмъ, какъ ей почить въ Боз. Она поступила въ монастырь, когда ей было всего двнадцать лтъ, и умерла здсь на склон дней… Съ вашего позволенія, я теперь удалюсь и пришлю къ вамъ послушницу, которая принесетъ вамъ обдъ.

— Благодарю васъ, сестра.

Оставшись одна, Фьямма опустилась на единственный деревянный стулъ, стоявшій около кровати. Усталость отъ поздки овладла ею. Къ тому же на ней начинало уже сказываться и вліяніе монастыря. Ей казалось, что вотъ-вотъ стны ея кельи сдвинутся и раздавятъ ее.

Противъ нея лицо умиравшей св. Клары, радостно улыбалось въ предвкушеніи вчнаго блаженства. Созерцая его, Фьямма чувствовала, какъ мало-по-малу ею овладваетъ мистическое спокойствіе. Но вдругъ она сорвалась съ мста и выпрямилась.

— Марко!— произнесла она, словно сомнамбула,— Марко!

То былъ какъ разъ часъ, въ который Нера просила Канцельери прибыть въ Сіенну. День догоралъ, и вся равнина была залита крае нымъ свтомъ, словно кровью.

Можетъ быть, они уже встртились, и она ничего не можетъ узнать объ этомъ раньше завтрашняго дня!

Ночь уже давно спустилась надъ долиной Эльзы. Звзды стали боле яркими на безлунномъ неб.

По дорог къ Санъ-Джиминьяно быстро несся всадникъ, безпрестанно пришпоривавшій свою лошадь. Не останавливаясь и не сворачивая, несся онъ въ ночной тиши среди заснувшихъ картинъ, безпрестано измнявшихся. За отлогими откосами холмовъ, на которыхъ раскинулись блыя мызы, пошли отвсныя скалы, увнчанныя, словно воинъ шлемомъ, могучими крпостями, вздымавшими свои башни къ лазурному небу.

Всадникъ несется мимо, не замчая ихъ. Онъ смотритъ только на горизонтъ, гд виднется его цль. И этотъ горизонтъ вдругъ наполняется какимъ-то сверхъестественнымъ феерическимъ зрлищемъ: на первомъ план горъ показались чудесныя башни изъ пламени, окаймленныя горящими рубинами. На неб стоитъ зарево, какъ отъ пожара, и отражается на коричневыхъ скалахъ.

Всадникъ все сильне пришпориваетъ лошадь. Для него этотъ городъ не фантасмагорія, а райская обитель. То причудливо раскрашенныя башни Санъ-Джиминьяно, который будетъ завтра праздновать память своей покровительницы, св. Фины.

Этотъ нетерпливый всадникъ, летящій съ такой поспшностью, не кто иной, какъ Марко Альдобранди,онъ несетъ Фьямм радостную всть о побд. Бартоломею Канцельерй раненъ, его рука, пронзенная шпагой, теперь такъ же безсильна и безвредна, какъ рука ребенка. Альдобранди вернется во Флоренцію и будетъ просить тамъ у Медичи ихъ заступничества въ пользу Фьяммы. Но сначала онъ долженъ успокоить ее, утшить и обнять въ послдній разъ.

Наконецъ-то онъ достигаетъ монастыря, и какъ разъ въ то.время, когда гаснули звзды и таинственная игра цвтовъ башенъ, и городъ начинаетъ просыпаться въ золотой ряби утренней зари.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Кровь.

Мессеръ Франческо де-Пацци, прозванный за свой малый ростъ уменьшительнымъ именемъ Франческино, нервно ходилъ по своей террас. Онъ казался еще очень моложавымъ. Его голова, преждевременно посдвшая отъ болзни или разгульной жизни, была причесана съ особой тщательностью. По манер, съ какой онъ держался, по его взгляду, въ немъ видна была наслдственная гордость. Его рзкія движенія обличали въ немъ бурную натуру, свойственную семейству Пацци.

Въ немъ роились самыя свирпыя мысли. А вокругъ него разстилался тихій спокойный садъ, украшенный блыми статуями. Между деревьями виднлась чудная вилла Монтуги, въ саду журчалъ фонтанъ, словно серебряная игла, поднимавшійся къ небу.

А въ это время Франческино, продолжая ходить въ тни, обдумывалъ смертоносный планъ.

Въ эту эпоху Флоренція шумла непрерывными празднествами, но въ воздух носилась гроза, и вокругъ Медичи кишли заговоры. Наслдственный врагъ Медичи, король неаполитанскій, поднималъ уже голову, вчерашній другъ Сикстъ IV превратился въ непримиримаго врага. Папа считалъ, что Лаврентій Медичи нанесъ ему смертельное оскорбленіе. Сикстъ отказался назначить Джуліано Медичи кардиналомъ. Великолпный въ отместку за это сталъ поддерживать враждебные пап города. Затмъ, когда святой отецъ вздумалъ купить Имолу, чтобы подарить ее своему племяннику Ріаріо, онъ запретилъ Пацци ссудить Римъ деньгами на эту покупку. Франческо не обратилъ вниманія на запрещеніе. Тогда Медичи принялся за его двоюроднаго брата Джованни и при помощи нарочно для этого изданнаго закона лишилъ его крупнаго наслдства. Отъ этого старинная вражда Пацци къ Медичи вновь вспыхнула яркимъ пламенемъ. Въ ихъ вражду вступились папа и неаполитанскій король.

Противъ Медичи образовалась сильная партія. Его стали обвинять въ томъ, что онъ покушается на свободу Флоренціи. Не имя какого-либо титула и даже не занимая опредленной должности, онъ издавалъ и передлывалъ законы по своему произволу. Послдніе республиканцы Флоренціи, подстрекаемые примрами древнихъ, которые не боялись пролить кровь во имя общаго блага, открыто говорили, что его нужно убить.

Найти для этого средства и было задачей Франческино.

Вдругъ онъ прервалъ свое лихорадочное хожденіе. За ршеткой сада появился человкъ, лицо котораго было покрыто капюшономъ, какъ это длали монахи и легисты. Франческино самъ открылъ ему калитку.

Они пожали другъ другу руки и пошли рядомъ къ вилл, сохраняя полное молчаніе. Войдя въ переднюю, они сейчасъ же прошли въ потайную комнату. Тамъ только гость сбросилъ съ себя капюшонъ, подъ которымъ оказалось длинное и жесткое лицо Бартоломео Канцельери.

— Вы пришли сюда съ опасностью для вашей жизни, мессеръ,— сказалъ Франческино, вновь подавая ему руку.— Благодарю васъ за это отъ имени нашихъ друзей.

— Это правда,— отвчалъ Канцельери съ улыбкою.— Если Медичи узнаютъ, что я ухалъ изъ Пистойи, я убитъ. Ихъ рабы, этотъ Совтъ Восьми, предупредили меня. Они такъ боятся, чтобы я не напалъ на монастырь Санъ-Джиминьяно, гд скрывается моя добродтельная супруга, и не поджегъ бы дворца ея любовника Альдобранди. Страхъ, конечно, небезосновательный… Ахъ, если бъ эти Медичи знали, какъ я ихъ ненавижу!..

— Ну, не больше, чмъ я,— перебилъ его Франческино, взглядъ котораго такъ и загорлся.— Если они помшали вамъ отомстить за вашу честь, то они смертельно ранили мою гордость. Когда возникло дло объ этой Имол, я былъ въ Рим, у святого отца, котораго я состою банкиромъ. Не они ли вызвали меня въ Совтъ Восьми и обошлись со мною, какъ съ послднимъ гражданиномъ. Но они поплатятся за это… А пока я длаю для нихъ привтливое лицо…

И онъ засмялся.

— Они и не догадываются о томъ, что имъ готовится. Съ тхъ поръ, какъ мы видлись съ вами въ послдній разъ, дло сильно подвинулось впередъ. Сальвіати теперь на нашей сторон, во глав насъ стоитъ теперь ихъ родственникъ, архіепископъ пизскій. Мн удалось склонить къ нашему длу моего дядю, который вначал и слышать не хотлъ объ этомъ.

— Я, съ своей стороны,— сказалъ Канцельери,— повидался съ графомъ Ріаріо, племянникомъ святйшаго отца, и съ изгнанниками Романьи, которые пойдутъ за нимъ. Фалько Джинори также общалъ мн помочь, чмъ только онъ можетъ. Кром того, я такъ хорошо подготовилъ умы въ Пистой и въ пригородахъ, что по моему сигналу они возстанутъ, какъ одинъ человкъ. Во время изгнанія я, какъ видите, не терялъ времени даромъ.

Долго еще говорили они о политик и о задуманномъ убійств, сидя въ потайной комнат, куда проникалъ уже ароматъ приближающейся весны.

Между тмъ Лоренцо и Джуліано, окруженные своими риторами, философами и художниками, среди празднествъ и досуга, посвященнаго музамъ, казались какими-то полубогами, продолжавшими собою олимпійскую миологію. Конечно, для нихъ было небезызвстно, что имъ завидуютъ и ненавидятъ ихъ, а судьба, стерегущая сильныхъ міра сего на перекресткахъ, подготовляетъ засаду и имъ. Джуліано подъ своимъ камзоломъ носилъ кольчугу. Но они не думали, что ихъ часъ уже насталъ, что опасность, при блеск кинжаловъ, готова уже прыгнуть на нихъ изъ темноты и схватить ихъ за горло. Они не замчали, что почва подъ ихъ ногами уже изрыта интригами, и не слышали, что въ стнахъ ихъ двор ца, расписанныхъ фресками Гоццоли, уже ходятъ Пацци.

Ученые друзья, геніальные собесдники заставляли ихъ забывать дйствительность и витать въ какомъ-то мистическомъ сн.

Таковъ былъ Анджело Полиціано — изумительный умъ, обитавшій въ некрасивомъ тл. Когда онъ говорилъ, никто не замчалъ его толстыхъ губъ и некрасиваго профиля его лица. Онъ считался пріоромъ монастыря Санъ-Джовани, но душа его была языческая. Онъ относился съ презрніемъ къ Библіи и въ своихъ проповдяхъ, вмсто молитвъ, указывалъ врнымъ мста изъ Платоновскаго Горгія, рекомендуя заучивать ихъ наизусть.

Марциліо Фичино, въ своемъ монастыр во Фьезоле, гд Анджелико на колняхъ рисовалъ свои райскія сцены, теплилъ лампаду передъ бюстомъ Платона, словно передъ алтаремъ.

Леоне Альберти былъ учителемъ и духовнымъ отцомъ обоихъ сыновей Медичи, кбгда они посщали Камальдульскій монастырь съ его тихимъ лсомъ, столь благопріятствовавшимъ ихъ бесдамъ. Геній его былъ универсаленъ. Какъ архитекторъ, онъ воздвигъ входныя двери въ церкви Santa Maria Nova и составилъ нсколько трактатовъ. Какъ естествоиспытатель, онъ изобрлъ аппаратъ для измренія океанскихъ глубинъ и извлекалъ оттуда корабли, лежавшіе на дн морскомъ сотни лтъ. Какъ гуманистъ, онъ указывалъ Боттичелли красивыя аллегоріи, которыя могли пригодиться для его миологическихъ картинъ. Онъ сочинялъ также комедіи и писалъ стихи.

Еще боле замчателенъ былъ молодой художникъ, ученикъ Вероккіо, къ которому Джуліано чувствовалъ- особенное расположеніе. Леонардо былъ очень красивъ, всегда любезный, онъ одвался весьма изысканно. Пріятная наружность почти заставляла забывать, что этотъ человкъ одаренъ божественными талантами. Его первыя работы вызвали въ его учител чувство удивленія, смшаннаго со страхомъ. Но и помимо живописи ему достаточно было заняться какимъ-либо искусствомъ или наукой, и черезъ нсколько мсяцевъ онъ былъ уже выше всхъ въ этой области.

Его влекла къ себ тайна философскаго камня. Его другъ Джуліано, такой же мечтатель, раздлялъ съ нимъ эту страсть. Во дворц Медичи былъ устроенъ алхимическій кабинетъ. За цвтными стеклами, скрывавшими ихъ отъ взоровъ профановъ, оба они, Джуліано и Леонардо да Винчи, окруженные книгами формулъ, ретортами и колбами, блдные отъ напряженія и надеждъ, со страхомъ сидли за своимъ великимъ дломъ.

Великолпный старался возродить во Флоренціи религію Платона.

Даже въ тотъ самый день, когда Пацци и Канцельери обдумывали, какъ бы его убить, онъ созвалъ на своей вилл Карреджи основанную имъ академію. Засданіе было устроено въ честь Платона. Члены академіи — ихъ было девять по числу музъ — комментировали творенія своего учителя. Кавальканти, прозванный за свою красоту Героемъ, объяснялъ діалогъ ‘Федонъ’. Они трепетали отъ его словъ, какъ будто чувствуя, что черезъ нихъ проходитъ всеоживляющая античная религія.

А въ то же самое время въ Монтуги, на вилл стараго Джакопо де-Пацци, старйшаго члена рода, заговорщики впервые собрались на совтъ.

Предсдателемъ былъ Джакопо. Это былъ странный, безпокойный и бурный человкъ. Даже наружность его свидтельствовала о его раздражительномъ и непостоянномъ нрав. Его руки были постоянно въ движеніи, а голова судорожно тряслась. Еще не такъ давно онъ цлые дни проводилъ въ азартной игр, разражаясь богохульствомъ при каждомъ проигрыш и бросая въ лицо противнику мшокъ съ костями. Слишкомъ расточительный, онъ никогда не платилъ не только своимъ кредиторамъ, но и простымъ рабочимъ, которые ремонтировали его дворецъ.

Когда племянникъ предложилъ ему свергнуть Медичи, онъ объявилъ это предпріятіе безуміемъ. На вс доводы онъ отвчалъ упорнымъ сопротивленіемъ, но въ конц концовъ сдался. Народъ съ удивленіемъ сталъ замчать, что мессеръ Джакопо пересталъ предаваться игр, началъ посщать церковь и платить долги.

Посл Бога онъ открылъ свой умыселъ папскому кондотьеру Джамбаттист де-Монтессеко, чловку ршительному и бывалому, который охотно согласился предоставить свою шпагу въ пользу ихъ плана.

Наконецъ заговорщики были вс въ сбор. Вс Пацци тснились около Джакопо. Во глав другихъ сталъ архіепископъ пизанскій Сальвіати, увлекшій за собою и нкоторыхъ своихъ родственниковъ.

Одинъ только колебался среди нихъ: это былъ папскій кондотьеръ, для котораго убійство было ремесломъ. Джамбаттиста не такъ давно имлъ случай видть Лоренцо и, вступивъ съ нимъ въ бесду, не могъ устоять противъ его обаянія.

Франческино, наиболе нетерпливый, заговорилъ первымъ:

— Такъ какъ мы уже ршили казнить этихъ двухъ негодяевъ, то лучше будетъ дйствовать быстро и покончить съ обоими разомъ.

— Мн кажется, что это едва ли возможно,— живо возразилъ Монтессеко.

— Почему же, мессеръ Джамбаттиста?— спросилъ, нахмурившись, Франческино, котораго разсердило это неожиданное возраженіе.

— Да потому, что вы не можете поразить ихъ одновременно въ ихъ дворц. Подумали ли вы о томъ, сколько слугъ ихъ всегда окружаетъ?

— Отъ военнаго человка я не ожидалъ такого осторожнаго замчанія,— проговорилъ сквозь зубы Франческино.

Кондотьеръ пожалъ широкими плечами въ знакъ презрнія къ своему худосочному противнику. Старый Джакопо поспшилъ вмшаться.

— Синьоръ Джамбаттиста правъ,— объявилъ онъ.— Истинное мужество состоитъ въ томъ, чтобы не браться за невозможное. Убьемъ Медичи, но каждаго порознь

— Какимъ же образомъ?— воскликнулъ архіепископъ Пизы.

— Вотъ что я вамъ предложу. Джуліано, какъ вы знаете, помолвленъ съ дочерью синьора Пьомбино.

— Ну?

— И предполагаетъ скоро хать къ ней. Пусть нкоторые изъ насъ догонятъ его и устроятъ ему кровавое обрученіе.

— А Лоренцо?

— Мы отправимъ его въ Римъ. Онъ горитъ желаніемъ примириться съ папою. Мы скажемъ ему, что его святйшество ждетъ его въ Рим, чтобы дать ему отеческое благословеніе. Когда онъ явится въ Римъ, тамъ встртятъ его нашъ другъ графъ Ріаріо съ нсколькими лихими малыми, которые и дадутъ ему отпущеніе грховъ при помощи хорошаго удара кинжаломъ.

Предложеніе Джакопо ршено было поставить на голоса, но тутъ вмшался архіепископъ Пизы.

— Я нахожу въ план, предложенномъ нашимъ почтеннымъ другомъ, одно большое неудобство. Наше дло неминуемо должно будетъ затянуться на неопредленное время, а между тмъ заговоръ нашъ можетъ открыться. Въ промежутокъ между убійствомъ Джуліано у Пьомбино и убійствомъ Лоренцо наши враги успютъ собраться съ силами, и мы слишкомъ скоро выдадимъ себя

— Это врно,— сказалъ Джакопо Браччолини.

— Что же вы предлагаете?— спросилъ Франческино.

— А вотъ что. Святйшій отецъ помстилъ своего племянника Рафаэлло Сансони для окончанія образованія въ нашъ университетъ въ Пиз. Онъ только что назначилъ его кардиналомъ и легатомъ въ Перузу. Такимъ образомъ молодой человкъ, чтобы добраться до Перузы, долженъ будетъ прохать черезъ Флоренцію. Тамъ я его задержу, а мессеръ Джакопо сдлаетъ мн удовольствіе и пригласитъ его къ обду на свою виллу.

— Съ удовольствіемъ,— перебилъ его Джакопо:— но я не вижу…

— Подождите. Одновременно съ нимъ вы пригласите Джуліано и Лоренцо. Хотя между вами были недоразумнія, тмъ не мене вы все-таки съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ?— прибавилъ архіепископъ иронически.

— Въ превосходныхъ,— тмъ же тономъ отвтилъ Джакопо.

— На дессертъ мы поднесемъ Медичи блюдо, которое имъ придется състь и которое называется ‘мщеніе’.

Вс улыбнулись и молча переглянулись между собою. Каждому было за что отомстить Медичи.

— Кардиналъ Сансони прізжаетъ завтра,— закончилъ свою рчь архіепископъ Сальвіати.

— Послзавтра я пришлю ему приглашеніе,— вставилъ мессеръ Джакопо.

На этомъ и было покончено.

Юноша, одтый въ пурпуръ, которому, невдомо для него, предстояло стать пособпикомъ убійства, остановился въ Монтуги. Глава рода Падци уже послалъ ему приглашеніе и разсчитываетъ, что оба брата, стараясь смягчить своихъ враговъ, явятся къ нему несомннно. Но ему не везетъ. У Джуліано, страдавшаго, какъ и его отецъ, подагрой, сильно разболлась нога, и онъ прислалъ извиненіе, что не можетъ быть.

Замыселъ на этотъ разъ не удался. Можетъ быть, дло пойдетъ удачне въ Фьезоле, куда Лоренцо и Джуліано должны хать, чтобы, въ свою очередь, устроить празднество въ честь кардинала. Нога Джуліано не проходила, и Лоренцо является на праздникъ одинъ.

Франческино пускается на хитрости. Онъ велитъ передать обоимъ братьямъ, что кардиналъ, наслышавшись о великолпіи ихъ дворца во Флоренціи, желалъ бы, чтобы его пригласили туда. Братья соглашаются на это. Все уже готово къ пріему: серебро, восточныя ткани, брильянты, колье, статуи, картины — все это выносится изъ шкаповъ и витринъ. Но въ самый день банкета Джуліано объявляетъ, что онъ еще не въ состояніи выходить, и, полусидя, остается въ своей комнат.

Что происходитъ въ глубин этой души, тайну которой такъ строго хранятъ глаза, никогда не открывающіеся вполн? Конечно, Джуліано дйствительно боленъ, но разв не могъ онъ, изъ уваженія къ такому гостю, преодолть на нсколько минутъ свои страданія? Обыкновенно онъ, этотъ неутомимый охотникъ, цлыми днями рыщущій верхомъ, гораздо боле выносливъ. Неужели его томитъ предчувствіе?

Время было мрачное. Герцогъ миланскій только что палъ, проколотый кинжаломъ на ступеняхъ церкви Ольжіати. Да и Пацци не совсмъ надежны. Не догадывался ли Джуліано о заговор? Въ такомъ случа, почему бы ему не подлиться своими страхами съ братомъ? Вроятно, тутъ было темное предчувствіе судьбы, и, конечно, не больная нога, а нервы отталкивали его отъ неминуемой гибели. Въ немъ что-то испытывало страхъ. Что-то такое, что не есть ни разумъ, ни сердце, ни воля. Но это что-то сильне и повелительне всего этого.

Тмъ не мене во дворц Медичи царитъ полная гармонія, она заполняетъ звучныя галереи и даже отдаленную комнату, гд сидитъ Джуліано, опустивъ глаза и погрузившись въ мысли. Противъ него сидитъ за органомъ Альберти и импровизируетъ.

Между тмъ заговорщики волнуются и начинаютъ терять терпніе. Дло черезчуръ затягивается. Объ немъ знаютъ слишкомъ многіе, и, если такъ будетъ тянуться, возможно, что заговоръ будетъ открытъ. Необходимо покончить. Надо дйствовать завтра же. Завтра воскресенье — оба брата будутъ за обдней вмст съ кардиналомъ въ Санта Маріа дель Фіоре. Тамъ-то они должны погибнуть.

На новомъ собраніи въ Монтуги снова устанавливаются подробности предполагаемаго убійства.

Во-первыхъ, кто долженъ нанести первый ударъ? Для этого нужна чрезвычайная ловкость. Поразить Джуліано вызывается подвижной и нервный Франческино и буйный забіяка Вандини. Предложеніе ихъ принимается: за нихъ нечего бояться! Ихъ кинжалы будутъ дйствовать, какъ жало осы.

Относительно Лоренцо думать нечего. Вс взоры обратились на Джамбаттиста де-Монтессеко. Убить чудовище долженъ не кто другой, какъ кондотьеръ съ его солдатскимъ хладнокровіемъ и мускулами здоровеннаго крестьянина.

Но Джамбаттиста отказывается. Минуту заговорщики остаются въ полномъ оцпенніи отъ изумленія, затмъ вс разомъ поднимаются и окружаютъ кондотьера. Его капризъ непонятенъ. Неужели онъ хочетъ сорвать весь планъ? А вдь онъ держится именно на немъ. Если Лоренцо ускользнетъ, то народъ можетъ обратиться противъ заговорщиковъ. Если же тиранъ будетъ убитъ, можно поручиться, что Флоренція будетъ ихъ привтствовать.

Но на вс доводы кондотьеръ упорно отвчаетъ:

— Не могу. У меня не хватаетъ дерзости поразить этого человка въ церкви, во время мессы. Не мало народу убилъ я на своемъ вку, но въ битв или на улиц во время дуэли. Это было обычное убійство. Но вы хотите, чтобы я зарзалъ Лоренцо во время церковной службы. Я не желаю. Не желаю быть святотатцемъ.

Вс стали его упрашивать, стараясь устыдить его и заклиная его именемъ порабощенной Флоренціи. Неужели онъ покинетъ на произволъ судьбы своихъ друзей и доведетъ ихъ до казни и позора? Стали даже высказывать сомннія въ его храбрости. Но все было напрасно. Джамбаттиста оставался непоколебимъ.

Тогда смло поднимаютъ голову Антоніо изъ Волтерры и Стефано изъ Боньоны.

— Такъ какъ мессеръ Джамбаттиста колеблется, то мы займемъ его мсто. Мы оба — священники, къ церкви и къ алтарю намъ не привыкать стать, и мы не поддадимся страху.

Одни стали аплодировать, другіе возмущались. Священники — и берутся за такое дло! Но время не терпитъ. Предложеніе обоихъ добровольцевъ принято. Переходятъ къ обсужденію другихъ подробностей задуманнаго плана. Ршено, что убійство должно совершиться посл причащенія и что архіепископъ пизанскій и Джакопо тотчасъ же вернутся во дворецъ и объявятъ совту старйшинъ, что волею или неволею онъ долженъ повиноваться членамъ рода Пацци. Монтесекко будетъ поддерживать ихъ съ помощью всадниковъ, которыхъ онъ ввелъ въ городъ подъ видомъ почетнаго эскорта кардинала.

Санта-Репарата полна народу. Высокіе своды работы Брунелески, голыя стны, на которыхъ мстами чуть-чуть вырисовываются статуи, падаетъ холодный утренній свтъ. Толпа, кишащая подъ огромными сводами, все-таки не въ состояніи заполнить эту торжественную пустоту: храмъ такъ великъ, что его строила какъ будто совершенно не та раса, которая колнопреклоненно молится тамъ внизу на каменныхъ плитахъ пола, двигаясь словно колонія какихъ-то наскомыхъ.

Вдругъ раздаются величавые звуки, словно громъ раскатывающіеся подъ сводами. То звучала душа органа, какъ будто запли хоромъ рзные ангелы, украшавшіе верхъ трибунъ. Началась обдня.

Съ хоръ, еще боле темныхъ, чмъ вся остальная часть собора, надъ которыми высился громадный куполъ, не имющій равнаго во всемъ мір, соборъ кажется какимъ-то колодцемъ, откуда поднимаются, какъ туманъ, волны кадильнаго дыма. Въ этомъ сумрак, столь подходящемъ къ таинственности вры, костюмы кавалеровъ сверкаютъ золотомъ и камнями, Кардиналъ, стоя одинъ подъ балдахиномъ, кажется высокимъ привидніемъ въ красной мантіи. Служащій обдню священникъ медленно движется съ чашей, словно какой-то золотой жукъ.

Лоренцо Медичи уже въ церкви. Его сопровождаютъ его сынъ Пьеро съ своимъ наставникомъ Полиціано и нсколько друзей. Заговорщики тоже тамъ, готовые на все. Они стараются погасить невольный блескъ своихъ глазъ и скрыть подергиваніе сухихъ отъ волненія губъ. Нкоторымъ изъ нихъ стоило только протянуть руку, чтобы достать до Лоренцо, который появлялся всюду безъ тлохранителей и не требовалъ, чтобы вокругъ него была пустота, требуемая не только этикетомъ, но и благоразуміемъ. Лоренцо не хотлъ, чтобы съ нимъ обходились, какъ съ принцемъ.

— А гд же Джуліано? Онъ общалъ также пріхать. Неужели дло опять сорвется?

Сбившись въ тсную кучу, заговорщики совтовались между собою взглядами, не смя двинуть головой. Не шевеля губами, одинъ изъ нихъ сказалъ два-три слова, которыя обошли всхъ, заглушенныя звуками латинскихъ пснопній. Планъ дйствій былъ составленъ.

Два человка тихонько пробираются сквозь тсную толпу молящихся, которые даже не замчаютъ ихъ движенія, объятые великолпіемъ богослуженія. Франческино и Бандини выходятъ изъ церкви.

Они идутъ за Джуліано…

Молодой человкъ еще лежитъ на диван въ своей комнат. Ему докладываютъ о двухъ постителяхъ. Усталымъ жестомъ онъ велитъ ихъ пустить къ нему. Входятъ Пацци и его врный спутникъ. Нервная дрожь пробгаетъ по нему. Вотъужетри дня, какъ невольно онъ неотступно думаетъ о нихъ. Что-то странное происходитъ съ нимъ въ эту минуту. Вмсто того, чтобы слушаться инстинкта, который велитъ ему бжать отъ нихъ, онъ, чувствуетъ, что, вопреки всякой осторожности, его тянетъ къ тому изъ нихъ, который къ нему пришелъ. Рокъ судьбы лишаетъ его воли, отнимаетъ у него благоразуміе.

Съ смющимся лицомъ и открытыми объятіями приближается къ нему Франческино. Онъ приподнимается на половину и также протягиваетъ ему руку. Франческино долго и крпко прижимаетъ ее къ груди. Въ то же время его рука быстро скользитъ вдоль Джуліано, ощупываетъ его.

Все идетъ отлично. Сегодня Джуліано, не разсчитывавшій выходить, не надлъ своей кольчуги. Кинжалъ справится съ нимъ очень легко.

— Вы все еще страдаете, дорогой Джуліано?— дружескимъ тономъ спрашиваетъ Франческино.

— Да, и очень.

— Какъ мн васъ жаль. Но вамъ нужно сдлать нкоторое усиліе. Знаете ли вы, что мы пришли нарочно за вами?

Джуліано ждалъ этихъ словъ. Онъ чувствуетъ, что теперь участь его ршена, что судьба велитъ ему слдовать за этими людьми. И онъ машинально бормочетъ извиненія.

— Я едва ли въ состояніи двигаться.

— Идемъ. Попробуйте. Кардиналъ начинаетъ удивляться, что ему никакъ не удается видть васъ. Онъ будетъ въ прав думать, что вы нарочно избгаете. Вы, пожалуй, сдлаетесь къ вашей свадьб хромоногимъ. Этого еще недоставало. Движеніе ускоритъ ваше выздоровленіе. Идемъ и,е, дорогой другъ.

— Мы оба дадимъ вамъ руку,— любезно предлагаетъ Вандини.

И, переходя отъ словъ къ длу, оба встаютъ и весело тащатъ его,

разсыпаясь въ шуткахъ. Вотъ они уже вышли изъ комнаты, спускаются съ лстницы. Вотъ они наконецъ на улиц. Ошеломленный Джуліано уже не отдаетъ себ ни въ чемъ отчета. Его спутники овладли имъ совершенно и не даютъ ему опомниться. Ихъ болтовня, шутки и остроты лишаютъ его возможности сосредоточиться. У него только мелькаетъ одна мысль: эти веселые малые не могутъ быть предателями.

Вотъ они наконецъ и у церкви Santa Maria и входятъ въ боковыя двери. Вотъ они идутъ за ршетки подъ палящими взорами заговорщиковъ. Пацци и Сальвіати бросаютъ другъ другу свирпые взгляды.

Вторая жертва приведена. Только чудо могло бы помшать теперь заговорщикамъ. Но Богъ не сдлаетъ его: чувственные и гордые, Лоренцо и Джуліано слишкомъ гршны передъ Нимъ.

Обдня продолжается. Т, кто стоитъ поближе къ алтарю, слышатъ, какъ священникъ тихо произноситъ священныя слова: ‘Пріимите, ядите, сіе есть тло Мое’. Чаша съ св. дарами блеститъ въ рукахъ священника.. Водворяется тишина.

Начинается причащеніе.

Франческино даетъ знакъ.

Заговорщики быстро окружаютъ Джуліано. Шпага Бандини пронзаетъ ему грудь. Молодой человкъ хочетъ бжать, длаетъ шатаясь нсколько шаговъ и падаетъ. Въ эту минуту Франческино бросается на него и наноситъ ему кинжаломъ ударъ за ударомъ. Короткое трехугольные лезвіе то исчезаетъ въ тл, то снова поднимается, красное отъ льющейся крови. Франческо наноситъ удары съ такой яростью, что ранитъ въ ногу самого себя. Онъ поражаетъ напрасно, ибо Джуліано уже мертвъ. Его слуга бжалъ отъ него, какъ трусъ.

Въ тоже время оба священника бросаются на Лоренцо. Антоніо впереди. Онъ наноситъ ему легкій ударъ въ шею и хочетъ схватить его за плечо. Но Лоренцо сбрасываетъ свой плащъ и вырывается отъ него. Неопытные убійцы такъ неловки, что ихъ удары не достигаютъ намченной жертвы, и друзья Медичи обращаютъ ихъ въ бгство.

Окруженный небольшимъ героическимъ отрядомъ своихъ друзей, Лоренцо бросается въ ризницу. Друзья вбгаютъ туда же, таща за собой трупъ Франческо Нори, который былъ убитъ, защищая Джуліано. Тяжелыя бронзовыя двери съ шумомъ закрываются, уступая усиліямъ Полиціано и другихъ. Среди нихъ не мало раненыхъ. У Андрея Кавальканти, брата Героя, ударомъ шпаги пробита рука.

Народъ въ смятеніи волновался въ церкви, словно море. Женщины кричали, дти метались- изъ стороны въ сторону. Испуганные монахи были свидтелями убійства и не знаютъ, въ чемъ дло. Другіе думаютъ, что рушится храмъ, и устремляются на улицу, сокрушая все, что попадается на ихъ пути. Прижатый къ алтарю, окруженный священниками, кардиналъ щелкаетъ отъ страха зубами, позеленвъ подъ своей красной мантіей. Вскор у него посдютъ волосы, и на всю жизнь онъ останется блднымъ.

Между тмъ друзья Лоренцо, столпившіеся вокругъ него въ ризниц, обезпокоены его раною, изъ которой идетъ кровь. Антоніо Ридольфи приближается къ нему.

— Мессеръ, какъ знать, не былъ ли кинжалъ отравленъ. Позвольте, я, можетъ быть, еще успю спасти васъ…

И съ этими словами онъ припадаетъ губами къ ран. Напрасно Лоренцо старается его оттолкнуть. Ридольфи высасываетъ рану до послдней капли.

Раздаются сильные удары въ дверь. Слышны крики.

— Отворите, отворите. Мы ваши друзья. Пустите насъ.

Но, можетъ быть, это новая ловушка со стороны Пацци? Сисмондо делла Стуфа взлзаетъ, карабкаясь, на лстницу, которая ведетъ изъ ризницы на хоры, и черезъ отверстіе выглядываетъ внутрь церкви и отшатывается въ ужас. Трупъ Джуліапо лежитъ въ мор крови на каменномъ полу. Онъ весь усянъ зіяющими ранами. Глаза его открыты и обращены къ небу.

Сисмондо длаетъ усиліе и снова выглядываетъ. Онъ узнаетъ молодыхъ людей, которые толпятся у двери со шпагами въ рукахъ. Это дйствительно друзья. Бояться нечего.

— Пустите ихъ!— кричитъ онъ внизъ.

Двери отворяются, и вооруженные люди наполняютъ ризницу.

— Джуліано спасенъ?— спрашиваютъ ихъ.

Они избгаютъ отвчать, окружаютъ Лоренцо, умоляютъ его выйти и слдовать за ними во дворецъ. Онъ соглашается. Они ведутъ его изъ церкви по разнымъ закоулкамъ, чтобы скрыть отъ него трупъ Джуліано.

Наконецъ они выбираются изъ церкви и идутъ по площади. Дти, старики, монахи,— вс бгутъ съ оружіемъ въ рукахъ. Людской потокъ съ ревомъ направляется къ одной цли: вс бгутъ защищать дворецъ Медичи, какъ будто онъ былъ цитаделью республики. Толпа узнала Лоренцо. Потокъ разступается и даетъ ему дорогу. Онъ идетъ между двумя живыми, шумящими стнами. Раздаются привтствія для него и угрозы для враговъ. Одинъ и тотъ же крикъ несется по этому человческому морю, какъ волна по океану:

— Palle! Palle!

Это народъ привтствуетъ Лоренцо, намекая на его гербъ.

Между тмъ архіепископъ Сальвіати, оставшійся вн церкви во глав отряда перуджинскихъ изгнанниковъ, бросается на дворецъ Сеньоріи, въ надежд овладть имъ и убить представителя этого совта старйшинъ. Онъ оставляетъ впизу нсколько человкъ, а самъ поднимается во второй этажъ и отъ имени святого отца проситъ предсдателя, или гонфалоньера, Цезаря Петруччи принять его.

Время уже позднее, совтъ старйшинъ за столомъ. Петруччи принимаетъ архіепископа стоя. Онъ высокъ ростомъ, силенъ и иметъ ршительный видъ. Сальвіати уже раскаивается въ томъ, что онъ явился сюда, и начинаетъ сбивчивую рчь, не смя взглянуть на своего собесдника.

— Синьоръ, его святйшество, страдая отъ безпорядковъ, раздирающихъ Флоренцію…

— Какіе безпорядки?— сухо перебиваетъ его Петруччи.

— Честолюбіе обоихъ Медичи… враждебныя выходки противъ святого отца! Его святйшество желалъ бы… Онъ поручилъ мн…

Онъ все боле и боле запутывается и начинаетъ заикаться. Его глаза бгаютъ по сторонамъ, и онъ старается поскоре улизнуть отсюда.

Петруччи догадывается, что тутъ измна. Онъ отворяетъ дверь и изо всей силы кричитъ:

— На помощь! Помогите!

Вбгаетъ стража, и архіепископъ схваченъ.

Гд же его спутники, изгнанники Перуджіи? Они заперты въ канцеляріи, гд думали было спрятаться. Они закрыли за собою двери, не подозрвая, что замокъ можно открыть только съ помощью особаго ключа. Такимъ образомъ, они сами собой попали въ клтку.

На шумъ сбжались вс члены сеньоріи. Они замтили опасность, но они безоружны.

— Бжимъ на кухню!— кричитъ Петруччи.

Вс бросаются туда и вооружаются ножами, гонфалоньеръ хватаетъ вертелъ, въ его могучихъ рукахъ это кулинарное орудіе становится страшнымъ.

Заговорщики видятъ, что счастье ихъ покинуло. Старый Пацци въ отчаяніи бьетъ себя по лицу обими руками. Онъ бросается къ себ во дворецъ, гд спрятано около сотня солдатъ, чтобы дать ему возможность бжать, а если это не удастся, то выдержать осаду. Туда же является и его племянникъ Франческино, весь въ крови отъ раны, которую онъ нанесъ самъ себ, добивая Джуліано.

— Мессеръ Джакопо, вы глаза нашего рода, не покидайте насъ! Умоляю васъ, сдлайте послднюю попытку, позжайте верхомъ во глав вашихъ людей! Я буду съ вами. Мы будемъ кричать: ‘Свобода! Да здравствуетъ свобода!’ Можетъ быть, народъ услышитъ насъ!

Мессеръ Джакопо лишь качаетъ головой. Онъ знаетъ, что теперь отъ народа ждать нечего: -свобода не нужна ему. Но пусть будетъ такъ: онъ соберетъ своихъ людей, сядетъ на лошадь, но подетъ одинъ, ибо Франческино отъ потери крови не можетъ держаться, въ сдл.

Джакопо бросается къ старому дворцу и выходитъ на площадь.

— Свобода! Да здравствуетъ свобода!— кричитъ онъ.

Но никто не слушаетъ его. Угрозы и ругательства заглушаютъ его ослабвшій отъ страха голосъ. Съ вершины, башни члены сеньоріи пускаютъ въ него и его спутниковъ градъ камней. Нкоторые изъ его солдатъ падаютъ, остальные разбгаются. Въ сопровожденіи наиболе храбрыхъ и врныхъ, онъ удаляется и доходитъ до Санта-Кроче, а оттуда черезъ Porta Crucis выходитъ за городъ, на равнину, сплошь покрытую весенними цвтами и одинаково гостепріимную, какъ для другихъ людей, такъ и для преступника.

Трупы его приверженцевъ валяются на площади Сеньоріи. Народъ ругается надъ ними, наноситъ имъ увчья и терзаетъ ихъ въ дикой ярости. Группа молодыхъ людей потрясаетъ копьями, на которыхъ торчатъ головы съ закрывшимися глазами и слипшимися отъ крови волосами. Съ криками ‘Palle! Palle!’ они несутъ эти трофеи ко дворцу Медичи.

Въ покинутый солдатами дворецъ Джакоцо врывается яростная толпа. Она проникаетъ въ комнаты, гд въ лихорадк отъ полученной раны лежитъ Франческино.

Увидвъ палачей, которые готовы его схватить, молодой человкъ смло смотритъ имъ въ глаза, и его пристальный взглядъ раздражаетъ эту стаю тигровъ. Полуодтаго его волокутъ на улицу и заставляютъ итти впередъ, подталкивая въ спину лезвіями ножей и пикъ. Его лицо въ крови и плевкахъ. Онъ идетъ, едва таща за собой почти парализованную ногу, онъ не кричитъ и не жалуется, а только тяжело вздыхаетъ по временамъ. Проходя по площади, онъ видитъ трупъ Джакопо Браччолини, который виситъ у какого-то окна. При помощи ударовъ его заставляютъ взобраться на позорный эшафотъ. Онъ поднимается почти мертвый.

Черезъ нсколько минутъ у другого окна качается на веревк новый трупъ. Франческино кончилъ свое существованіе.

Между тмъ, солдаты тащутъ за веревку человка съ фіолетовомъ одяніи, который упирается, словно быкъ. То архіепископъ Пизы, Франческо Сальвіати. Они подталкиваютъ его къ окну, за которымъ качается трупъ Пацци съ почернвшимъ, искаженнымъ лицомъ.

— Посмотри,— кричатъ они ему:— черезъ минуту ты самъ сдлаешь такую же гримассу.

Архіепископъ упирается, его ноги какъ будто врастаютъ въ почву, но солдаты тащатъ его еще сильне. Приладивъ веревку, они вздергиваютъ его на воздухъ. Тутъ происходитъ нчто такое, что потомъ долго будетъ душить ихъ кошмаромъ и чего они не забудутъ всю жизнь.

Взлетвъ на воздухъ, архіепископъ сталкивается съ трупомъ своего соучастника и въ порыв демоническаго бшенства, широко раскрывъ глаза, онъ впивается зубами въ грудь Франческино. Онъ не выпускаетъ ее даже въ предсмертной агоніи, и его зубы такъ и остаются въ тл соучастника, скованномъ холодомъ смерти, Этотъ трупъ и корчащійся въ агоніи человкъ, пожирающій его, возбуждаютъ необыкновенный ужасъ, напоминая осужденныхъ Дантовскаго ада, которые терзаютъ другъ друга.

Со стороны площади несутся рукоплесканія.

— Palle, palle,— неумолимо кричитъ народъ, который любитъ Медичи, но любитъ также иногда и взглянуть, какъ на веревк качается трупъ.

Полиціано, смшавшись съ толпой, смотритъ на это ужасное зрлище. Но скоро онъ отворачивается: трагедія становится слишкомъ низменна для него. Онъ не желаетъ больше смотрть на конвульсіи повшенныхъ и на терзаемые народомъ трупы. Онъ съ грустной нжностью вспомнилъ о своемъ принц-ученик, этомъ ‘цвтк флорентійской молодежи’, которому пришлось умереть въ двадцать пять лтъ. Несмотря на свое горе, онъ, какъ истый гуманистъ, сейчасъ же привелъ на память стихи Вергилія, гд оплакивались герои, скошенные смертью въ весн своей жизни.

Въ этотъ и два слдующіе дни вооруженная толпа заливала площадь и наводняла собою улицы. Народъ прибывалъ со всхъ пригородовъ и даже изъ сосднихъ городовъ.

Вдругъ народъ завылъ отъ радости: по городу прошла воспламеняющая всть, что поймали стараго Джакопо.

Онъ бжалъ въ Альпы, къ гор Фальтерон. Но тамъ его настигли эмиссары, посланные за нимъ въ погоню и мчавшіеся за нимъ по пятамъ.

Его привезли съ солдатами. Совтъ Восьми выслалъ изъ Флоренціи навстрчу ему конвой, чтобы не дать народу разорвать его на клочки. Везд, гд его везли, сверкали ножи, держались наготов камни. Однако его удалось привезти во дворецъ Сеньоріи невредимымъ. Тамъ онъ разсказалъ все о своемъ преступленіи и былъ приговоренъ къ смерти.

Въ послдній моментъ въ немъ вспыхиваетъ сатанинская дерзость его расы.

— Отдаю свою душу дьяволу,— кричитъ онъ, когда ему на шею надваютъ роковую петлю.

Едва усплъ онъ крикнуть эти нечестивыя слова, какъ тло его уже качалось въ воздух. Онъ умеръ съ тою же дерзкой отвагой, какой отличался всю жизнь.

Одинъ за другимъ попадаютъ Пацци въ тенета, разставленныя имъ по всей Тоскан. Оба священника, покушавшіеся убить Лоренцо, укрылись въ Вадіи. Народъ является туда за ними, оскорбляетъ монаховъ, которые указываютъ на неприкосновенность права убжища. Дло едва не доходитъ до того, чтобы обагрить кровью ихъ блыя одянія. Обоихъ священниковъ бьютъ, лица ихъ распухаютъ. Затмъ имъ отрзываютъ носы и уши и въ такомъ вид отправляютъ на вислицу.

Монтессеко посл долгаго допроса отрубаютъ голову. Но убійц Джуліано Бандини удалось бжать: общано цлое состояніе тому, кто доставитъ его живымъ или мертвымъ. Но онъ бжитъ все дальше и дальше и останавливается наконецъ въ Константинопол. Въ полной увренности, что мстительная рука Лоренцо не достанетъ его здсь, онъ принимаетъ смерть отъ руки султана.

Однажды утромъ, когда члены Сеньоріи собрались на совтъ, передъ ними предсталъ какой-то человкъ и потребовалъ свиданія со старйшиною совта. То былъ простой горецъ изъ окрестностей Пистойи. На плеч онъ держалъ мшокъ изъ козьей шкуры.

— Что теб нужно?— спросили его.

— Я принесъ нчто для Сеньоріи въ доказательство врности жителей Пистойи вашей Флоренціи.

Съ этими словами онъ открылъ мшокъ. Члены Сеньоріи заглянули туда и увидали тамъ отрубленную голову. Борода и волосы слиплись отъ крови, лицо было бло, какъ мраморъ, а въ раскрытыхъ глазахъ застыло выраженіе нечеловческаго ужаса.

То была голова Бартоломео Канцельери. Узнавъ о неудач заговора, его сограждане убили его.

Теперь Фьямма была свободна. Этотъ ужасъ уже не грозилъ ей.

Когда улеглось волненіе, старшій изъ Медичи начинаетъ думать о пышномъ церемоніал, которымъ должна быть почтена память его брата. Базилика св. Лаврентія, покровителя семьи Медичи, затянута чернымъ. Подъ чернымъ покрываломъ эта красивая церковь, отличающаяся простотой линій, напоминаетъ вдову, плачущую и молящуюся. Въ теченіе многихъ поколній она принимаетъ Медичи при ихъ появленіи на свтъ и посл ихъ смерти. Въ низкихъ коридорахъ ея крипты виднется саркофагъ Пьеро Медичи, украшенный бронзовыми цвтами работы Вероккіо. Дале, на простой надгробной плит на полу высчена простая надпись, увковчивающая память основателя славы Медичи, Отца Отечества, Косьмы Медичи. Каждый можетъ попирать ногами его имя: такова была послдняя воля усопшаго, въ которой сказалось и христіанское смиреніе, и княжеское честолюбіе. У ногъ его покоится скульпторъ Донателло, котораго онъ такъ любилъ. Они почіютъ вмст, художникъ съ божественнымъ талантомъ и великій купецъ съ душою принца.

Сегодня тло Джуліано, пронзенное кинжаломъ двадцать разъ, будетъ возложено на лоно его предковъ. Среди молитвы въ церкви слышатся воспоминанія, сожалнія. Флорентійская молодежь облачилась въ трауръ: она оплакиваетъ того, кто, не давая чувствовать своего положенія, былъ для нихъ добрымъ товарищемъ. Но еще боле трогаетъ толпу неожиданная новость:, посл Джуліано остался сынъ, тайно прижитый имъ съ нкоей Горини, котораго Лоренцо выразилъ желаніе принять въ лоно своей семьи.

Вс глаза обращены на главу рода Медичи.

Вотъ онъ стоитъ весь въ траур, отчего кажется еще выше. Желтый свтъ свчей озаряетъ его измученное лицо. Онъ погруженъ въ думы.

Угнетаемый тоскою и тяжелымъ воздухомъ, наполненнымъ запахомъ расплавленнаго воска, Лоренцо наконецъ не выдерживаетъ и начинаетъ рыдать при звукахъ отпванія, которые медленно несутся подъ церковными сводами. Его голова опускается на грудь.

Вдругъ одна мысль заставляетъ его выпрямиться.

Вотъ онъ теперь владыка Флоренціи. Теперь онъ царствуетъ въ траурномъ город. Взгляды всхъ ясно говорятъ ему объ этомъ. Въ немъ видятъ избранника Божія, котораго Богъ спасъ чудомъ, дабы дать ему возможность исполнить судьбы Флоренціи.

Кто теперь посметъ коснуться его?

Настало настоящее его царствованіе. Черезъ нсколько дней начался сильный дождь, который такъ упорно портилъ иногда тосканскую весну. Рка Арно въ Пиз вышла изъ береговъ, рка Омброне около Поджіо опустошила насажденія и снесла нсколько хижинъ. Въ самой Флоренціи мирный ручей Миньоны, три четверти года сухой, также затопляетъ пригородные сады. Земледльцы въ большомъ количеств стекаются въ городъ и, расплываясь въ жалобахъ, бьютъ себя кулаками по бедрамъ, какъ это длаютъ крестьяне, когда ихъ постигаетъ непріятность.

— Нашъ урожай пропалъ,— говорятъ они флорентинцамъ:— и въ этомъ виноваты вы. Вы позволили взять ночью тло повшеннаго мессера Джакопо. Его похоронили въ семейной усыпальниц, въ священномъ мст, его, который умеръ съ богохульствомъ на устахъ и поручилъ свою душу дьяволу! Богъ прогнвался на это и теперь наказываетъ насъ всхъ.

Такія рчи и слезы не могли не подйствовать на народъ. Толпа устремилась къ усыпальниц Пацци, отрыла тло Джакопо и похоронила его вн города въ ям, выкопанной подъ городскимъ валомъ.

Наконецъ дождь перестаетъ, появляется солнце и разгоняетъ облака. Подъ прояснившимся, синимъ, словно море, небомъ зданія города, омытыя стекающей водой, блестятъ ярче, чмъ когда-либо. Господь Богъ простилъ людямъ ихъ вину и возвратилъ лазурь наводненной равнин.

Но черезъ три дня свтъ былъ оскверненъ такимъ ужаснымъ дломъ, что мудрецы увидли въ этомъ знакъ не мене важный, чмъ тотъ, который возвщалъ смерть Юлія Цезаря или Рождество Христово.

Неожиданно вс адскія силы вошли въ дтей Флоренціи. Словно подгоняемыя невидимыми факелами, они толпою бросились въ одну и ту же сторону. Въ какомъ-то вихр замелькали тысячи дтскихъ босыхъ ногъ, въ какой-то злоб вытягивались ихъ хрупкія руки. Ангельскія личики стали демоническими, круглые рты раскрывались для брани и богохульства. Этотъ вихрь промчался по городу, который пропустилъ ихъ съ ужасомъ и трепетомъ. Наконецъ толпа остановилась у самыхъ укрпленій, у того мста, гд земля была недавно разрыта. Тутъ была печальная могила мессера Джакопо, на которой не было даже креста. Ее охранялъ, какой-то человкъ въ траурномъ плать, очевидно, родственникъ или преданный слуга, жалость котораго не знала страха.

— Убирайся!— кричитъ ему толпа дтей.

Тотъ не отвчаетъ и не двигается съ мста. Онъ дико смотритъ на нихъ, какъ бы предвидя бду, готовую случиться.

— Убирайся отсюда!

Тотъ продолжаетъ молчать. Тогда въ воздух проносится рзкій крикъ:

— Камнями его!

Камни сыплются градомъ. Борьба длится недолго. Подъ свистъ камней, которыхъ у всхъ полныя руки, раненый и окровавленный, незнакомецъ медленно удаляется, отступая, словно призракъ, шагъ за шагомъ.

Съ громкими криками дти кидаются ко рву. У нихъ есть палки и кирки. Смясь и крича, они начинаютъ копать землю.

Вдругъ изъ нея появляется нчто такое, что заставило ихъ отпрянуть. То былъ трупъ, уже переставшій быть трупомъ: мясо висло лохмотьями, черепъ и челюсти обнажились совершенно. Всмъ кажется, что онъ молча смется, какъ бы отвчая на ихъ смхъ.

Схвативъ за веревку, болтавшуюся у него на ше, толпа вытащила изо рва эту безформенную массу. И вотъ отвратительный трупъ лежитъ во всю длину на яркой зелени равнины.

Самые сильные впрягаются, чтобы тащить его, и вся толпа направляется обратно въ городъ. Съ пніемъ и криками несется она по пригороду. Ея авангардъ передразниваетъ герольдовъ, которые расчищаютъ путь важнымъ особамъ.

— Дорогу, дайте дорогу!— ревутъ они.— Сзади насъ детъ знаменитый рыцарь.

Другіе, вооружившись остроконечными палками, тычутъ ими въ мертвое тло.

— Ну, идемъ же, мессеръ, торопитесь! Вы загораживаете дорогу гражданамъ, которымъ нужно пройти на площадь.

Никто не ршается остановить это шествіе. Флоренція въ кошмар. Все это представляется ей какимъ-то адскимъ видніемъ. Толпа останавливается передъ обломками, которые еще недавно были дворцомъ Пацци.

— Эй!— кричитъ опавъ ворота.— Нтъ ли тамъ кого-нибудь. Отворяйте ворота именитому сеньору, который возвращается къ себ съ большой свитой. Отворяйте.

Отвта нтъ. Дворецъ пустъ. Тогда двое наиболе сильныхъ поднимаютъ трупъ и трижды стукаютъ его лбомъ о ворота.

Наконецъ подросткамъ надодаетъ волочить несчастный трупъ. Они схватываютъ его безъ отвращенія и страха и бросаютъ, черезъ перила въ рку Арно. Но дьяволъ, которому мертвецъ поручилъ свою душу, хранитъ его и помогаетъ ему выплыть. Онъ тихо спукается внизъ по рк къ морю. Дти съ пніемъ провожаютъ его по берегу.

Вотъ они прошли черезъ пригородъ и все дальніе и дальше углубляются въ безпредльный просторъ равнины. Только облако пыли указываетъ на ихъ шествіе.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Воскресеніе.

Медленно оправлялась Флоренція отъ своего оцпеннія. У многихъ душа еще трепетала отъ страшнаго потрясенія. Боязливо нащупывали почву граждане и удивлялись, что она крпка, какъ и прежде. Мало-по-малу народная душа успокаивалась, но сохраняла въ себ ту меланхолію, которую можно видть у выздоравливающихъ, когда бредовые образы улетли и смерть уходитъ медленными шагами.

Постепенно Флоренція воскресала къ жизни.

Насталъ часъ, когда затворница монастыря Санъ-Джиминьяно могла также воскреснуть и вернуться къ жизни, къ любви. Сколько ужасовъ предшествовало тріумфу ея нжной преданности. Джуліано Медичи былъ убитъ, Канцельери казненъ…

Но Фьямма еще ничего не знала.

Уже семь мсяцевъ изнывала она въ монастырской полуневол, и извстія о вншнемъ мір доходили до нея лишь съ большимъ опозданіемъ. Отецъ писалъ ей всего разъ и въ такихъ суровыхъ выраженіяхъ, что холодъ охватывалъ ея сердце. Онъ предупреждалъ ее, что онъ не приметъ къ себ недостойную дочь, если она ршится вернуться во Флоренцію.

Одновременно съ этимъ письмомъ гонецъ передалъ Фьямм записку отъ ея матери, которая также осыпала ее упреками, хотя сквозь нихъ и проглядывала нжная любовь. Фьямма горько плакала при мысли о страданіяхъ, которыя она причинила матери, но не считала нужнымъ въ чемъ-либо раскаиваться.

Всякій разъ, какъ только было возможно, Марко посылалъ ей черезъ мадонну Толомеи пламенныя посланія, отъ которыхъ у нея длалась лихорадка и ея мистическое убжище населялось вокругъ нея жгучими призраками.

Во время чудныхъ октябрьскихъ дней она выходила съ послушницей на солнце, чтобы подышать свжимъ воздухомъ. Суровая ограда изъ срыхъ камней, опоясывавшая монастырь, оживлялась тамъ и сямъ золотистымъ на солнц мхомъ и ползучими ліанами. Фьямма садилась на траву и съ грустью смотрла на горы, высившіяся на далекомъ горизонт, думая о равнинахъ, которыя оставались для нея запретными. Красота природы угнетала ее и вызывала въ ней желаніе плакать. Она безучастно слушала послушницу, звонкій говоръ которой напоминалъ щебетаніе птицы среди необъятныхъ луговъ.

Послушница съ гордостью повствовала ей о былой слав ея родного города, который когда-то былъ такъ могуществененъ, что Сіенна и Флоренція обращались къ нему за разршеніемъ ихъ распрей. Съ ужасомъ разсказывала она о кровавой легенд и о соперничеств между гвельфами Селькуччй и гиббеллинами Ардингелли. Воинственный городъ, державшійся насиліемъ и убійствомъ, каждый домъ котораго былъ крпостью, отъ войны и погибъ. Когда-то столица, теперь онъ спустился на ступень маленькаго города.

— И все это, синьора, по причин злобы людей, которые не перестаютъ терзать другъ друга, вмсто того, чтобы жить въ мир, какъ братья во Христ. Мой отецъ, когда былъ живъ, часто разсказывалъ мн объ этихъ ужасахъ, о которыхъ ему передавалъ мой ддъ. На ступеняхъ Народнаго дворца въ одинъ и тотъ же день отрубили голову тремъ Ардингелли, и при томъ несправедливо. Башня, которою вы любуетесь сейчасъ, принадлежала нкогда одному барону по имени Монтеагутоло. У этого сеньора былъ замокъ въ Компань, и онъ жилъ тамъ съ женою и сыномъ. Однажды мать за что-то побранила сына. Тотъ, въ порыв ярости, внушенной, конечно, дьяволомъ, выбросился изъ окна въ ровъ замка. Вернувшись съ охоты и узнавъ о случившемся, сеньоръ схватилъ жену и выбросилъ ее въ тотъ самый ровъ, куда упалъ его сынъ. Его за это судили и приговорили къ смертной казни, а его имущество, дворецъ и высокая башня въ Санъ-Джиминьяно достались въ наслдство общин. Да люди того времени — нельзя не сознаться — потеряли страхъ Божій, и жестоки были сердца ихъ.

А Фьямма думала о томъ, что съ того времени прошли вка, а сердца и не думали смягчаться: гордость и жестокость попрежнему владли душою человка.

— Съ другой стороны,— съ оттнкомъ гордости продолжала послушница,— Санъ-Джиминьяно былъ городомъ святыхъ. У насъ былъ святой Вивальдъ, который провелъ всю жизнь, стоя на камняхъ въ дупл каштановаго дерева, и графъ Бартоло, этотъ тосканскій Іовъ, котораго Небу угодно было испытать проказою. Тло его, столь жалкое при его жизни, посл его смерти испускало лучи. У насъ была еще и святая Фина, которая умерла четырнадцати лтъ отъ роду и которая для умерщвленія плоти спала на голой доск. А теперь больные выздоравливаютъ, приложившись къ ея мощамъ.

Долго еще продолжала говорить послушница, но Фьямма уже не слушала ея. Она смотрла на дивную панораму, на блыя верхушки холмовъ и волнистую равнину, всю залитую солнцемъ, и на двухъ быковъ съ огромными рогами, которые медленно шли въ городъ. И ей было непріятно отъ этой мирной тишины.

Она вспомнила о своей тюрьм и сдлала знакъ послушниц: об вернулись въ монастырь: Фьямма съ облегченіемъ, послушница съ сожалніемъ.

Наступала уже весна, согрвая своей золотистой мягкостью старыя стны и юныя сердца. То было время обрученій и свадебъ, и не проходило дня, чтобы къ церкви не тянулся свадебный кортежъ. Входъ въ церковь былъ загражденъ розовой лентой, и женихъ долженъ былъ откупаться золотой монетой. Улицы гудли отъ томнаго стрекотанія стрекозъ. Серенады раздавались неумолчно.

Фьямма обыкновенно выходила въ сопровожденіи послушницы въ тнь отъ укрпленій и здсь садилась у водоема, въ которомъ женщины полоскали блье. Глядя на прозрачный горизонтъ, она чувствовала себя одинокой, лишенной того сладкаго чувства, которымъ были полны вс. И на ея соколиныхъ глазахъ, которые такъ любилъ Альдобранди, навертывались слезы.

Вернувшись однажды съ прогулки, она услышала легкій стукъ въ дверь. Вошла послушница.

— Мадонна, васъ ждутъ въ пріемной какой-то синьоръ съ дамой, которые желаютъ съ вами переговорить.

Сердце у Фьяммы забилось сильне. Быть можетъ, это Марко и мадонна Толомеи! Но ей сейчасъ же пришло на мысль, что Альдобранди далъ слово не смущать своимъ посщеніемъ это святое мсто.

— Они говорятъ, что пріхали за вами,— продолжала послушница, заливаясь слезами, какъ ребенокъ, плачущій при мысли, что наступилъ конецъ ихъ прогулкамъ и разговорамъ.

Вдругъ Фьямма вздрогнула. А что если это Канцельери, явившійся съ какой-нибудь родственницей или даже просто со служанкой, чтобы увезти ее отсюда. Но нтъ, не можетъ быть. Ей было извстно, что посл дуэли съ Альдобранди онъ находился въ изгнаніи въ Пистой. Да и настоятельница не позволила бы ему оскорбить заступничество монастыря.

— Я сейчасъ приду,— отвчала она.

Сгорая отъ любопытства, она спшила по коридорамъ, опережая свою послушницу. Едва переступивъ порогъ, она громко вскрикнула.

Передъ ней стояли ея отецъ и мать.

Фалько Джинори двинулся къ ней навстрчу. Его лицо, обыкновенно жесткое и безстрашное, на-этотъ разъ выражало сильное волненіе.

— Дитя мое,— началъ онъ,— ты теперь вдова. Бартоломео Канцельери, котораго мы избрали теб въ супруги, убитъ.

Фьямма не знала о происшествіяхъ, разыгравшихся во Флоренціи, и отецъ вкратц разсказалъ ей о всемъ, что тамъ произошло. Она слушала, и сердце у нея то сжималось отъ ужаса, то прыгало отъ радости: для нея это было избавленіемъ.

— Синьоръ Лоренцо,— съ оттнкомъ горечи продолжалъ Фалько,— заблагоразсудилъ забыть, что его врагъ былъ моимъ зятемъ и что я самъ хотлъ его гибели, ибо я считалъ это необходимымъ для блага родины. Его великодушіе щадитъ меня ради тебя или, врне, ради синьора Альдобранди. Посл того, какъ кончится срокъ траура, ты должна выйти за него замужъ, таково требованіе Лоренцо.

— Отецъ!

Фьямма бросилась на грудь, которую уже не защищала обычная гордость и честолюбіе. Потомъ она обняла мать, которая рыдала, не говоря ни слова.

Фалько Джинори смотрлъ на нихъ, а сердце его размягчалось отъ какой-то незнакомой ему прежде нжности. Потомъ онъ тихонько тронулъ жену за плечо.

— Идемъ, Белла,— сказалъ онъ.

Маленькая послушница открыла имъ дверь, и только тутъ Фьямма замтила, что глаза ея были красны отъ слезъ. Нарушая монастырскія правила, она поцловала ея лобъ, на половину скрытый уже подъ монашескимъ покровомъ. Среди радости ее вдругъ охватило чувство сильной грусти. Она наклонилась къ послушниц и тихо сказала ей:

— Молись за меня.

И съ этими словами Фьямма быстро перешагнула порогъ.

Передъ ней была равнина, залитая солнцемъ. Мягкій весенній втерокъ пахнулъ ей въ лицо и сталъ ее ласкать, какъ воскресшую къ новой жизни.

КНИГА ПЯТАЯ.

Примавера.

Въ квартал Оньиссанти, обычномъ прибжищ всхъ художниковъ и скульпторовъ, живетъ и Сандро Боттичелли съ своимъ отцомъ, который уже не сердится на своего знаменитаго сына.

Въ его распоряженіе предоставлена пасть стараго дома, которая служитъ ему мастерской. Тамъ онъ проводитъ лучшую часть своей жизни, предаваясь труду, размышленію и грезамъ.

Сколько событій пронеслось надъ нимъ. Дрожь охватываетъ его при одномъ воспоминаніи.

Онъ былъ въ церкви Санта Марія ли Фьоре въ тотъ день, когда былъ убитъ Джуліано. Онъ видлъ, какъ его кровь лилась изъ двадцати ранъ на каменный полъ церкви, и написалъ портретъ убитаго съ закрытыми глазами и мирнымъ выраженіемъ лица. На картин ‘Поклоненіе волхвовъ’ въ церкви Святой Маріи Новой онъ изобразилъ всхъ членовъ семьи Медичи на колняхъ вокругъ Божественнаго Младенца.

Въ то же время онъ написалъ Мадонну ‘Magnificat’. Въ величавой печали, съ опущенными глазами, Божественная Два протягиваетъ медленнымъ жестомъ перо, которымъ она сейчасъ будетъ писать торжественный гимнъ, а душа ея въ это же время полна горестныхъ предчувствій. Іисусъ въ лвой рук держитъ гранатовое яблоко, а правой раскрываетъ для матери чистую книгу. Но красота окружающихъ ихъ ангеловъ затмеваетъ все. Ни одинъ ликъ не выражалъ никогда такой нжности, какъ лики этихъ ангеловъ. Глядя на нихъ, онъ невольно вспоминалъ ротъ и глаза Лизы, его исчезнувшей подруги.

Что-то сталось съ ней? Сандро нердко вспоминалъ о ней съ чувствомъ, среднимъ между угрызеніями совсти и сожалніемъ. Онъ былъ злымъ прохожимъ для этого цвтка, сорвалъ его, перекинулъ черезъ плечо и пошелъ дальше своей дорогой.

Съ тхъ поръ многое перемнилось въ его жизни. Вызванный папою въ Римъ, чтобы расписать стны Сикстинской капеллы, онъ разстался и съ Флоренціей, съ друзьями и любовницами. Теперь онъ сталъ въ своихъ картинахъ капризенъ и нженъ, великъ и вмст съ тмъ простъ.

Во Флоренцію онъ явился безъ денегъ и немедленно долженъ былъ приняться за работу. Субсидіи святйшаго отца пошли на веселыя пирушки, на игру въ кости и на всякіе вертепы въ Рим. Къ счастью, заказы плывутъ къ нему со всхъ сторонъ. Въ послднее время онъ получилъ два заказа изъ Прато — на Венеру для богатаго купца и запрестольный образъ для одной церкви.

Чтобы договориться съ своими заказчиками, ему пришлось сдлать путешествіе въ Прато, гд онъ не былъ со времени послдней своей любовной исторіи. Тамъ онъ проходилъ мимо стны монастыря и той ршетки, около которой онъ когда-то останавливался. Никто не смотрлъ на него, и онъ съ волненіемъ поцловалъ т прутья ршетки, черезъ которые когда-то просовывалась ручка его подруги. Онъ осмотрлъ садъ, лужайки, начинавшія темнть, и т самые кипарисы, за которыми, полумертвая отъ страха, прижималась, бывало, она.

Онъ не ршился наводить о ней справки въ этой мстности. Но вечеромъ, наканун своего отъзда, онъ ршилъ сдлать длинную прогулку по равнин, перескаемой ркою Омброне,— такую прогулку, которую они нердко предпринимали здсь вдвоемъ.

Какъ и тогда, слышенъ былъ переливчатый звонъ колоколенъ, похожій на низкіе звуки флейты, покрывавшіе шопотъ полей.

Затмъ онъ вернулся во Флоренцію и въ теченіе двухъ дней сидлъ передъ начатыми картинами, погруженный въ думы. Работать ему не хотлось, и ученики дивились его необычайной лности.

Съ нкотораго времени безпечность покинула его. Его душа волнуется и возвышается въ какомъ-то мистическомъ ожиданіи. Ему кажется, что кто-то или что-то должно прійти изъ глубины неизвстности и вторгнуться въ его жизнь. На него словно падаетъ какая-то тнь отъ грядущихъ событій. Или, можетъ быть, это душевная подавленность художника, который, вынашивая въ себ великое твореніе, чувствуетъ муки этого творчества?

Сегодня праздникъ весны, а Боттичелли одинъ.

Не привлекая къ себ его вниманія, къ нему входитъ неизвстная женщина.

— Маэстро Сандро!— говоритъ она.

Онъ оборачивается. Передъ нимъ высокая блондинка. Онъ смотритъ на нее, но не знаетъ ея. Онъ нигд не видалъ ту, которая только что назвала его по имени.

Она попрежнему стояла передъ нимъ. Ея блыя одежды длаютъ ее еще величаве и выше. Она не похожа ни на одну изъ тхъ, которыхъ онъ любилъ до сего времени. И ему становится ясно, что съ этого момента начинается новая жизнь. Въ одно мгновеніе идеалъ артиста измнился, и все, что было, исчезло передъ этимъ видніемъ.

Незнакомка чрезвычайно, но какъ-то странно красива, не какъ обыкновенная женщина, а какъ сказочная принцесса, какъ нимфа. Ея блокурые волосы не подколоты, какъ у флорентинокъ, а падаютъ легкими складками вдоль прямыхъ висковъ, овалъ лица очарователенъ. Подъ отчетливой линіей бровей блестятъ сро-зеленые, прозрачные глаза неизмримой глубины. Но особенно поражаетъ въ ней очертаніе рта, въ немъ такъ и сказывается презрніе и сладострастіе, усталость и ненасытная жажда любви.

Откуда явилась она? Изъ глубины вковъ, изъ сказочной страны, изъ-за морей и пустынь? Въ ней нельзя признать ни современницу, ни уроженку Италіи. Можетъ быть, она происходитъ изъ Индіи или изъ лсовъ Арморики, листья которыхъ шепчутъ пророчества, можетъ быть, какъ жемчугъ, она родилась въ лагунахъ, а можетъ быть — расцвла, какъ лилія, на берегахъ Греціи.

Сандро не отвчалъ ей. Онъ смотритъ на нее, затаивъ дыханіе. Она, зная свою красоту и свою власть надъ мужчинами, молча выноситъ это безмолвное поклоненіе. Затмъ ея безсмертныя уста раскрываются, и изъ нихъ слышится музыка:

— Маэстро Сандро, вотъ зачмъ я пришла къ вамъ.

Онъ вздрагиваетъ при звук ея словъ, похожемъ на звуки Эоловой арфы, и слушаетъ ее словно сквозь сонъ. Онъ смутно понимаетъ, что незнакомка проситъ его сдлать ея портретъ и что работа эта спшная.

— Мадонна,— растерянно бормочетъ онъ,— я принимаю вашъ заказъ, я къ вашимъ услугамъ.

— Я не могу долго оставаться во Флоренціи,— продолжаетъ она.— Не позволите ли начать завтра же?

— Да, конечно,— отвчаетъ онъ, трепеща отъ радости.

— Маэстро Сандро,— говоритъ она посл минутнаго молчанія,— я не хотла бы имть обыкновенный портретъ. Я избрала васъ, а не кого-либо другого, потому что ваши портреты говорятъ душ и сами имютъ свою душу. Попробуйте угадать мою. Въ ка комъ вид вы изобразите меня?

Боттичелли размышляетъ нсколько минутъ. Его взглядъ падаетъ на цвты, которые свшиваются изъ вазъ и падаютъ на диванъ. Онъ проситъ незнакомку ссть, быстро осыпаетъ ея платье цвтами, надваетъ на голову корону изъ розъ, а къ поясу прикрпляетъ блый плющъ.

— Вотъ какъ я изображу васъ, мадонна. Примаверой — Весною любви.

Величаво встаетъ она съ кресла, разсыпая вокругъ себя дождь цвтовъ. Блой рукой она снимаетъ съ себя свою цвточную корону. Блоснжное платье движется къ выходу, оставляя за собой въ мастерской свтящійся слдъ.

Вдругъ комната погружается во мракъ: Примавера покинула ее.

Боттичелли остается одинъ. Онъ продолжаетъ стоять, напряженно прислушиваясь къ тишин и какъ бы удивляясь, что не слышитъ уже божественной музыки. Его сердце наполнено какимъ-то особеннымъ волненіемъ. Можно ли передать словами встрчу артиста съ давно искомымъ, давно предчувствуемымъ идеаломъ?

Однако Примавера все-таки женщина, какъ и вс другія. Изрдка, въ т минуты, когда она отдыхаетъ отъ позировки, она роняетъ нсколько словъ — скудная милостыня любопытству Сандро. Она разсказываетъ, что ея мать родомъ изъ Флоренціи, а отецъ владтель далекой сверной страны, омываемой германскою ркою. Она никогда не видала Флоренціи, гд, по вол случая, родилась. Она не можетъ здсь оставаться и должна возвратиться въ тотъ таинственный міръ, откуда она пришла.

Сандро угадываетъ, что она свободна, богата, ничмъ не связана, что она не способна на чемъ-нибудь-остановиться и по вол каприза должна странствовать въ поискахъ за наслажденіемъ жизнью, обманывая мужчинъ и сама обманываясь въ сладострастіи. Онъ понялъ, что это блуждающій образъ любовнаго безпокойства, что это Ева, Психея и Венера въ одно и то же время.

Работа была закончена съ лихорадочной поспшностью, и образъ Примаверы распустился на полотн, какъ цвтокъ. Божественная модель не будетъ больше озарять мастерскую, да и самого портрета уже не будетъ здсь черезъ часъ.

Въ послдній разъ присутствуетъ Примавера въ мастерской. Медленнымъ взглядомъ она даетъ понять, что одобряетъ работу, и переводитъ его затмъ на художника.

— Маэстро Сандро, благодарю васъ.

Онъ едва осмливается поднять глаза, его безумно тянетъ къ этой красот, которая вотъ-вотъ скроется у него изъ глазъ. Быть можетъ, тайная мольба въ глазахъ заставитъ остановиться это видніе, готовое разсяться?

И вдругъ совершается чудо. Ея лицо наклоняется къ нему, благоуханіе ея волосъ обвиваетъ его, ея уста, для которыхъ нтъ тайнъ любви, касаются его устъ и даютъ ему долгій-долгій поцлуй.

Глаза Сандро смыкаются, вся его жизнь сосредоточивается въ этомъ поцлу, и сердце перестаетъ биться.

Когда онъ открылъ глаза, Примаверы уже не было, и весь міръ сталъ для него тусклымъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сандро Воттиччелли неутомимо работаетъ въ своей мастерской въ квартал Оньиссанти. Онъ заканчиваетъ стоящую передъ нимъ на станк картину ‘Тріумфъ весны’. Въ ней на первомъ план сама богиня весны — Примавера.

Она изображена съ короной изъ незабудокъ на голов, изъ тхъ же цвтовъ сдлано ожерелье. Изъ складокъ платья она вынимаетъ розы и королевскимъ жестомъ сыплетъ ихъ всюду. Ея сро-зеленые глаза смотрятъ спокойно и деспотически. Узкой и хрупкой обнаженной ножкой она ступаетъ на землю, усянную цвтами, и эта ножка кажется владычицей земли.

Особенно замчателенъ ротъ этой царицы весны. Чувственный и въ то же время печальный, онъ какъ будто сулитъ глубокое, какъ смерть, успокоеніе. Сандро запечатллъ въ немъ воспоминаніе о томъ поцлу, который на прощанье дала ему Примавера.

КНИГА ШЕСТАЯ.

Слава.

Вечерній столъ только что кончился во дворц Альдобранди. Слуги убрали со стола, и гости подвинулись съ своими креслами къ окнамъ, привлекаемые прелестью потухавшаго дня.

Фьямма сидла рядомъ съ мужемъ. Ея расцвтшая красота потеряла прежній холодный и воинственный оттнокъ и пріобрла новую прелесть — прелесть материнства: уже десять лтъ, какъ у нея родился сынъ Джани. Аверардо Альдобранди и его жена наслаждались счастіемъ ихъ дтей, глядя на потомство, которому суждено ихъ пережить. Не нарушая гармопіи, здсь же присутствовалъ и старый другъ семьи — мадонна Торриджіани, ставшая теперь мадонной Руччелаи. Марко и Фьямма не могли забыть, что они встртились у нея на свадьб: она была причиной того, что сердца ихъ нашли другъ друга. Теперь она стала для нихъ какъ бы сестрой. Она привела съ собой и свою дочку Бичи, которая играла съ Джани.

Разговоръ зашелъ о счастливомъ исход переговоровъ Лоренцо, которому удалось помирить папу съ республикой.

— Я сознаюсь,— сказалъ Аверардо, обращаясь къ сыну:— что твой Медичи — очень ловкій политикъ. Какую зависть возбуждаетъ его власть! Теперь въ его рукахъ вс власти! Если такъ будетъ продолжаться, то что останется намъ отъ флорентійскихъ вольностей? Одно названіе!

— Неужели вы думаете, что при Пацци вольностей осталось бы больше? Власть Лоренцо, по крайней мр, всмъ доброжелательна! Да и сама Флоренція не разъ доказывала, что слишкомъ много вольностей для нея и не нужно.

Разговаривая съ отцомъ, Марко бросалъ нжные взгляды на Фьямму. Его прежняя страсть превратилась съ тхъ поръ, какъ она стала матерью, въ глубокое уваженіе.

Мужъ и жена оба молча взглянули на игравшихъ дтей.

Джани и Бичи играли безъ шума. Двочка приложила къ виску лепестокъ мака, а Джани долженъ былъ задать ей вопросъ. Если листокъ хлопнетъ подъ рукой двочки — это должно значить ‘да’, если же звука не будетъ — это должно значить ‘нтъ’.

— Знаешь, что я хочу спросить у цвтка?— спросилъ Джани свою подругу.

— Какъ же я могу это знать?

— Я хочу спросить, любишь ли ты меня?

Въ глазахъ двочки блеснулъ лукавый огонекъ, и ея нжная ручка осторожно ударила по цвтку такимъ образомъ, чтобы онъ не хлопнулъ. Отвтомъ на вопросъ Джани былъ только взрывъ смха.

Онъ замтилъ, что она нарочно задержала руку, и слезы навернулись у него на глазахъ. Тогда двочка бросилась на шею къ своему другу и быстро заговорила:

— Цвтокъ все лжетъ, Джани, а я, правда, тебя люблю.

Въ этотъ моментъ на улиц раздались крики и пніе. Вс бросились къ окнамъ. Шло тріумфальное шествіе: шесть колесницъ, разукрашенныхъ, по приказу Великолпнаго, молодымъ художникомъ Пунтормо, который пріобрлъ уже славу въ декораціонномъ искусств. Первая колесница, влекомая быками, изображала золотой вкъ при цар Сатурн. Затмъ слдовалъ двуликій Янусъ, сидвшій передъ запертымъ храмомъ войны. За нимъ хали полуобнаженные пастухи, сидвшіе на тиграхъ и львахъ въ знакъ всеобщаго умиротворенія. Затмъ показался первый законодатель Рима — Нума, котораго охраняла Эгерія. Онъ держалъ священныя книги, вокругъ которыхъ группировались жрецы и гаруспексы. На колесниц, запряженной восьмью лошадьми, халъ Титъ Манлій Торкватъ. Колесницу Юлія Цезаря везли слоны, за которыми шествовали покоренные Цезаремъ народы. Императоръ Августъ въ своемъ апооз былъ окруженъ поэтами: они хали на крылатыхъ лошадяхъ со свитками своихъ произведеній.

Вся Флоренція столпилась у оконъ и на порогахъ домовъ. Молодыя двушки, которыя не желали показываться, смотрли сквозь опущенныя ршетчатыя шторы или просто сквозь пропитанную масломъ бумагу. Аплодисменты трещали, словно градъ по крышамъ.

Показалась, наконецъ, послдняя колесница, замыкавшая шествіе. На верхушк земного шара стоялъ мальчикъ, служившій символомъ возрождающагося золотого вка. Ребенокъ былъ совершенно голъ и только покрытъ слоемъ золота, такъ что вечерняя свжесть заставляла его дрожать. То былъ сынъ одного булочника, котораго отецъ отдалъ для участія въ процессіи за десять экю.

Флоренція того времени была городомъ, на половину языческимъ. Никто не безпокоился о ребенк, котораго приносили въ жертву своимъ удовольствіямъ. Обращали вниманіе только на то, что онъ хорошо сложенъ и красиво поставленъ на вершин шара. Одна Фьямма, очень встревоженная за ребенка, отвернулась.

Народная фантазія флорентинцевъ любила рзкіе контрасты, и за зрлищемъ великолпія послдовало зрлище ужаса. Появилась большая черная колесница, запряженная быками. На ней всюду были изображенія костей и блыхъ крестовъ. Наверху стояла колоссальная фигура смерти съ косой въ рук. Кругомъ нея находилось нсколько гробовъ, которые раскрывались всякій разъ, какъ шествіе останавливалось на перекресткахъ. Изъ нихъ вылзали существа, обличенныя въ черныя одежды, на которыхъ были изображены части скелета — кости рукъ и ногъ, ребра, позвонки, черепъ. Эти черныя одежды сливались съ наступавшей темнотой, и виднлись только блыя кости, казавшіяся настоящими. Раздавались глухіе звуки трубы, мертвецы выходили на половину изъ своихъ гробовъ и принимались пть мрачный покаянный стихъ.

Вокругъ этой колесницы хало множество мертвецовъ на тощихъ лошадяхъ въ черныхъ чапракахъ съ блыми крестами. Около каждаго всадника шло четыре слуги, одтыхъ мертвецами, съ огромными черными факелами и чернымъ знаменемъ, на которомъ изображены были кости и черепа.

Джани и Бичи въ ужас бросились къ матерямъ, которыя закрывали имъ глаза руками. Къ счастью, мрачная процессія удалялась довольно быстро, и унылое пніе скоро замерло въ сосднихъ улицахъ.

Наступилъ уже вечеръ. Мадонна Торриджіани скоро стала собираться домой, простилась съ подругой и вмст съ Бичи отправилась къ себ. А маленькій Джани неотступно слдилъ глазами за своей подругой, и сердце у него сжималось отъ горя. И такъ повторялось всякій разъ, какъ ему приходилось разставаться съ подругой своихъ игръ.

Прежде чмъ итти къ себ въ комнату, Марко и Фьямма остановились на минуту въ галере, которая окружала весь внутренній дворъ. Луна ярко свтила, вырисовывая гербы, которыми были украшены стны дворца. Освщенный его фонтанъ казался снопомъ серебристыхъ искръ.

Какъ далеко были супруги отъ пережитыхъ испытаній! Ни образъ мучимой ревностью Неры, ни призракъ обезглавленнаго Канцельери не тревожили ихъ больше. Ихъ жизнь проходила теперь мирно въ однообразномъ семейномъ счасть.

Впрочемъ, однажды на охот Марко вздумалось вдругъ постить замокъ Винчильяту. До него дошли слухи, что Нера уже не жила тамъ.

Его глазамъ представился угрюмый, какъ ликъ мертвеца, фасадъ, изсохшій фонтанъ, бассейны, превратившіеся въ грязныя лужи, лужайки, когда-то зеленыя, а теперь покрытыя бурой травой. Аллеи заросли бурьяномъ. Въ замк, гд прежде толпились слуги, теперь не было ни одной живой души. На конюшняхъ не было уже слышно стука подковъ.

У Марко невольно навернулась мысль, что и сердце Неры должно быть похоже на этотъ полуразрушенный и заброшенный замокъ.

Но онъ скоро освободился отъ этого впечатлнія. Кругомъ него все было полно спокойствія и радости. Флоренція переживала расцвтъ величія Медичи.

Одна фигура рзко выдавалась на лучезарномъ фон этой эпохи. Отъ нея падала тнь на весь этотъ апоозъ. То была жена Лоренцо Клариса Орсини.

Принцесса Флоренціи не любила Флоренціи и въ глубин души оставалась римлянкой, преданной традиціямъ надменной аристократіи. Для жителей Флоренціи она какъ будто не существовала. Ея не видно было на празднествахъ, и вс знали, что Лоренцо старайся держать ее возможно дальше отъ своихъ гостей. Когда она умерла, онъ даже не былъ въ ея комнат.

Пренебрегаемая всми и, въ свою очередь, равнодушная ко чсмъ, она удовольствовалась однимъ близкимъ другомъ — Фьяммой Альдобранди. Она поручила ей дла благотворительности, на которыя она была очень щедра. Среди основанныхъ ею учрежденій дороже всего ей былъ монастырь, воздвигнутый на берегахъ рки Арно, недалеко отъ Пизы. Этотъ монастырь долженъ былъ служить убжищемъ для патриціанокъ, которымъ надола свтская жизнь.

Фьямма нсколько разъ въ годъ здила къ настоятельниц этого монастыря, чтобы узнать о его нуждахъ, и обыкновенно брала съ собою Джани, которому эта прогулка доставляла большое удовольствіе.

Такъ было и на этотъ разъ.

Пока его мать бесдовала съ настоятельницей, мальчикъ игралъ среди монахинь, забавляясь ихъ широкими одяніями, отъ которыхъ, несмотря на распустившіяся розы, отдавало ладаномъ.

Покончивъ разговоръ съ настоятельницей, Фьямма вышла въ садъ. Увидвъ ее, мальчикъ вырвался изъ круга столпившихся около него монахинь и побжалъ къ матери.

Они собирались уже покинуть монастырь, какъ вдругъ Фьямма принуждена была остановиться.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ неподвижно стояла какая-то монахиня, устремивъ на нихъ пристальный взглядъ. Несмотря на густой вуаль и похудвшее лицо, Фьямма тотчасъ узнала Неру Франджипани.

Оправившись отъ изумленія, мадонна Альдобранди двинулась снова впередъ, стараясь итти скоре.

Но та загородила ей дорогу.

— О, не смущайтесь, пожалуйста, мадонна,— сказала она.— Теперь вамъ нечего бояться меня. Я уже считаюсь мертвой. Я больше не Нера Франджипани, а недостойная раба Божія- сестра Урсула.

Тонъ, которымъ были произнесены эти слова, отзывался скоре горестью, чмъ христіанскимъ смиреніемъ. Въ ея обращеніи съ бывшей соперницей проскальзывало презрніе, несмотря на монашескія выраженія, который она употребляла.

Фьямма подняла голову.

— Мадонна,— отвчала она,— я бы хотла видть въ васъ то, о чемъ вы говорите сами. Но я не была подготовлена къ этой встрч. Она тяжела для меня. Позвольте мн пройти.

— Какъ? Неужели вы отказываетесь удлить мн минуту вашего времени? Неужели вы такъ скупы, сестра?

Въ ея тон явно сквозила иронія.

— Я вдь столько плакала изъ-за васъ, столько разъ проклинала васъ. Цлыя десять лтъ я блуждала по свту, какъ сумасшедшая. Потомъ я вернулась во Флоренцію, которая, несмотря на все, продолжала меня притягивать. Тутъ я была счастлива. Понимаете ли вы — счастлива! Вдь не можете же вы лишить меня воспоминаній!

Она говорила довольно громко, а Джани, не понимавшій, почему она сердится, плакалъ и прятался въ платье матери.

— Но вдругъ я почувствовала желаніе покончить съ отчаяніемъ,— продолжала она.— Я узнала о существованіи этого монастыря, гд находятъ пріютъ усталыя, какъ моя, души, и я поступила въ него. Я начинала забываться, какъ и моя товарка, тмъ сномъ безъ сновидній, который переходитъ въ сонъ вчный. Наконецъ-то я могла отдохнуть душой!

Ея голосъ сталъ тихимъ и походилъ на скорбный шопотъ. Фьямма невольно почувствовала жалость.

— Зачмъ вы пришли сюда?— вдругъ съ гнвомъ воскликнула ея собесдница.— Зачмъ вы преслдуете меня даже въ этомъ убжищ? Неужели вамъ мало своихъ радостей и вамъ нужно еще смущать несчастную, о которой забыли уже вс? Неужели вы хотите совратить ее съ пути спасенія и снова заставить ее ненавидть, любить и страдать? Неужели вы являетесь лишь для того, чтобы я была осуждена въ этой жизни?

Испуганный этой сценой Джани принялся кричать. Мать быстро повела его къ выходу.

— Зачмъ вы приводите съ собой этого ребенка?— продолжала кричать ея бывшая соперница.— Для того, чтобы показать мн, что вы счастливая мать? Но помните: вы согршили, какъ и я, но вы не принесли, подобно мн, покаянія и, можетъ быть, вы еще будете наказаны за это… Смотрите, Фьямма Альдобранди. Богъ вамъ далъ этого ребенка, но Богъ можетъ его у васъ и взять.

Испуганная этими словами, Фьямма бросилась бжать, крпко держа сына за руку.

КНИГА СЕДЬМАЯ.

Сумракъ.

— Благодарю васъ, святой отецъ. Вы мн больше не нужны! Когда я захочу выйти отсюда, я опять постучу въ эти ворота.

Такъ говорилъ Лоренцо Медичи монаху-привратнику на Кампо-Санто, который, почтительно поклонившись, быстро удалился. Владыка Флоренціи остался одинъ.

Великолпный нердко назжалъ въ Пизу, чтобы ознакомиться съ настроеніемъ умовъ своихъ гражданъ. Пизанцевъ не безъ оснои:нія считали довольно равнодушными къ интересамъ Флоренціи. Они только съ виду помирились съ потерей свободы, а не могли забыть, что ихъ городу первому досталась когда-то власть надъ Тосканой. Несмотря на свое полурабство, они не убавили своей спеси, кичась своимъ прошлымъ, которымъ были освящены эти печальные и величавые берега Арно.

Съ тхъ поръ, какъ миръ установился прочно, Великолпный все путешествовалъ. Постивъ морскія купанья въ Филетт, онъ прохалъ въ Лукку, а затмъ, охваченный желаніемъ одиночества, ухалъ въ Валлобрезе, гд спасался и кончилъ земные дни св. Вальбертъ. Тутъ его глаза, утомленные великолпіемъ, отдыхали на зелени каштановъ. Но самымъ любимымъ его мстомъ былъ Paradisino, на вершин горы, откуда взглядъ по желанію направлялся или къ голубому бездонному небу, или по зеленой необъятой равнин…

Въ данную минуту. Лоренцо привело въ Пизу не только его собственное желаніе, но и политика. Онъ постилъ университетъ, гд бесдовалъ съ учеными, побывалъ въ собор, гд простоялъ нсколько минутъ въ раздумь среди статуй работы Пизано. Но его всегда тянуло на Кампо-Санто.

Гробницы съ ранней юности имли какую-то притягательную силу для Великолпнаго. Онъ любилъ стоять около нихъ, какъ будто прислушивась къ шопоту вковъ.

Въ Этой обстановк онъ чувствовалъ теперь, что его дло здсь на земл кончено. Его здоровье разрушается, и въ сорокъ два года его высокая фигура горбится, его руки покрываются подагрическими шишками.

Но не за себя тревожится Лоренцо: его безпокоитъ опасность, которая грозитъ его длу.

Посл его смерти два человка могутъ погубить его дло.

Прежде всего его сынъ Пьеро Медичи. Недалекій и безхарактерный, покорный только своимъ животнымъ чувствамъ, онъ плохо примется за дло своего отца, тріумфъ котораго ослпилъ его, но не пріучилъ къ мысли, что этотъ тріумфъ подготовлялся медленно и терпливо.

Затмъ есть еще врагъ, смшной и страшный въ одно и то же время. Это нкій монахъ — Іеронимо Савонарола.

Семь лтъ тому назадъ прибылъ во Флоренцію молодой доминиканецъ, внукъ пользовавшагося нкоторой извстностью врача Михаила Савонаролы.

Ему предшествовала цлая легенда.

Въ одинъ прекрасный день онъ бжалъ изъ родительскаго дома въ Феррару, оставивъ въ своей комнат написанную имъ книгу о презрніи къ міру. Онъ вступилъ въ орденъ доминиканцевъ, но затмъ, испуганный страшной испорченностью церкви, укрылся въ монастыр. И тотчасъ вокругъ него стали происходить въ изобиліи чудеса. Такъ, однажды онъ халъ на корабл въ Мантую. Матросы играли въ кости и вели между собою нечестивые разговоры. Савонарола сталъ проповдывать имъ, и черезъ полчаса одиннадцать изъ нихъ пали къ его ногамъ, каясь въ своихъ грхахъ. Въ монастыр св. Марка Савонарола былъ принятъ восторженно. Ему поручили проповдывать въ дворцовой церкви Медичи.

Но тутъ его постигла неудача.

Глаза проповдника горли, его лицо было очень некрасиво, говорилъ онъ хрийлымъ голосомъ, длая неловкіе жесты, и его языкъ, въ которомъ часто встрчались феррарскіе обороты, казался несноснымъ флорентинцамъ. На третій день у него осталось только двадцать пять слушателей. Тогда онъ отказался на нкоторое время отъ каедры и по приказу своего духовнаго начальства отправился путешествовать. Потомъ онъ опять сталъ проповдывать и на этотъ разъ съ большимъ успхомъ. Братъ Анджело изъ Брешіи заявилъ, что въ канунъ Рождества онъ видлъ свтъ вокругъ головы проповдника. Его призвали во Флоренцію. Изъ христіанскаго смиренія онъ хотлъ совершить путешествіе пшкомъ, но силы ему измнили. Тутъ Провидніе послало ему на помощь таинственнаго человка, который привелъ его въ гостиницу, а потомъ сопровождалъ его до городскихъ воротъ Флоренціи и здсь вдругъ исчезъ.

Въ монастыр св. Марка Савонарола сталъ проповдывать о простот христіанской жизни. Зала скоро оказалась недостаточною, и проповдникъ долженъ былъ спуститься въ монастырскій садъ. Тамъ онъ обыкновенно становился подъ розовое дерево.

Уныніе стало распространяться по Флоренціи. Лоренцо просилъ монаха умрить свой голосъ, но Савонарола сказалъ его посланнымъ:

— Скажите Лоренцо Медичи, чтобы онъ покаялся въ своихъ грхахъ, ибо Богъ хочетъ наказать его и его семью.

Не имя возможности ни запугать, ни подкупить суроваго проповдника, Лоренцо хотлъ подорвать его возраставшее вліяніе и выставилъ противъ него августинца Маріано Гинаццано. Они сразились съ каедры, и Гинаццано былъ со срамомъ побжденъ.

Успхъ воодушевилъ Савонаролу. Когда онъ проповдывалъ постомъ въ базилик Санъ-Лоренцо, его краснорчіе производило страшное впечатлніе. Даже ученйшій изъ людей Пико де-Мирандола выходилъ изъ церкви, охваченный энтузіазмомъ. Народъ же просто безумствовалъ.

Изъ могучихъ легкихъ этого монаха вылетало пламя, воспламенявшее вс сердца. Не рискуетъ ли Флоренція сгорть съ своимъ правительствомъ, искусствомъ и богатствомъ, когда ея владыка окажется не въ состояніи защищать ея дло?

Такъ думалъ Лоренцо, стоя на кладбищ Кампо-Санто. Ему казалось, что на неб онъ видитъ апокалиптическое облако, которое заволакивало весь горизонтъ. Освщеніе становилось колеблющимся, природа тосковала, какъ бы въ ожиданіи отвта.

Отвтъ былъ данъ скорый и страшный для Лоренцо. Занятый своими мыслями, онъ машинально обогнулъ монастырь и очутился лицомъ къ лицу съ фресками, изображавшими тріумфъ смерти.

‘Неужели же я боюсь монаха?’ спросилъ онъ самъ себя и, направившись къ воротамъ, постучалъ привратнику.

Черезъ дв недли Великолпный лежалъ при смерти на своей вилл Кареджи. Лихорадка сжигала его, боль внутри была невыносима. Его обычный докторъ не зналъ, на что ршиться, я выписанъ былъ другой ученый Лаццари. Онъ прописалъ ему лекарство изъ жемчуга и драгоцнныхъ камней, но оно не произвело никакого дйствія. Смерть была уже здсь. Лоренцо, вспоминая о своей набожной матери, хотлъ умереть добрымъ христіаниномъ, исповдывался и причастился.

— Больше всего я сожалю о томъ, что не усплъ устроить Лавренціанскую библіотеку,— говорилъ онъ призваннымъ-къ нему друзьямъ, Анджело Полиціано и Пико делла Мирандоля.

Потомъ вошелъ въ комнату его сынъ Пьеро. Никто не присутствовалъ при ихъ бесд, но всмъ стало извстно, что Лоренцо завщалъ своему преемнику править всегда въ интересахъ большинства, а не въ пользу отдльныхъ лицъ.

Когда Пьеро вышелъ, вс замтили, что глаза его были сухи: онъ былъ радъ, что скоро начнется его правленіе, и онъ не могъ плакать.

Между тмъ Лоренцо ждалъ еще кого-то или чего-то и нетерпливо повертывался на постели, несмотря на возрастающую слабость.

— Неужели онъ не придетъ ко мн, пока я еще не умеръ?— спросилъ онъ Полиціано, который снова былъ у его постели.

— Онъ идетъ, я вижу его,— отвчалъ тотъ.

— Наконецъ-то!— вздохнулъ Лоренцо.

Въ садъ входилъ Іеронимо Савонарола. Онъ шелъ быстро, ни на что не глядя. Вотъ послышался стукъ его сандалій о мраморный полъ. Еще секунда, и онъ былъ въ комнат Лоренцо.

Савонарола явился снова по просьб Медичи. Прежде, чмъ умереть, Великолпный хотлъ сдлать послднюю попытку къ примиренію съ реформаторомъ и такимъ образомъ спасти свое дло и свою семью.

— Отецъ мой,— сказалъ онъ доминиканцу, который приблизился къ его постели,— я хотлъ бы умереть въ мир съ Богомъ и съ вами. Вотъ почему я призвалъ васъ прійти снова.

Савонарола смотрлъ на него безстрастно. Если онъ внутренне торжествовалъ, видя, какъ унижается передъ нимъ владыка Флоренціи, то на лиц его нельзя было прочесть ничего.

— Вруете ли вы?— спросилъ онъ умирающаго.

— Да, врую.

— Можете ли вы мужественно встртить смерть, если то угодно Богу?

— Да.

— Если ему угодно будетъ продлить вашу жизнь, общаетесь ли вы жить по-христіански?

— Да.

— Вы совершили тяжкіе грхи передъ Нимъ. Когда-то вы взяли и разграбили Волатерры и совершили мщеніе надъ невинными. Вы присвоили себ имущество другихъ. Общаете ли вы загладить эти поступки и вознаградить потерпвшихъ?

— Да, общаю.

— Общаете ли оставить вашимъ дтямъ лишь такое состояніе, которое прилично простымъ гражданамъ.

Въ душ умирающаго на мгновеніе вспыхнула борьба. Тяжела для него была жертва!

Но и на этотъ разъ онъ сдлалъ головой утвердительное движеніе.

Водворилась тишина. Іеронимо цридвинулся еще ближе къ кровати.

— Общаете ли возвратить свободу Флоренціи?— спросцлъ онъ.

Отреченіе! Это уже слишкомъ!

Великолпный отвернулся къ стн и не отвчалъ.

Савонарола вышелъ изъ комнаты.

Такъ умеръ Лоренцо ди-Медичи, флорентійскій купецъ, некоронованный владыка Флоренціи, многолтній судья Италіи.

Много знаменій предвщали его кончину.

Въ церкви святой Маріи Новой во время проповди одна женщина стала бгать, крича: ‘Видите этого страшнаго быка, который опрокинулъ церковь своими огненными рогами?’

На безоблачномъ неб вдругъ появились сильныя тучи. Молнія ударила въ колокольню собона и уничтожила украшавшій ее золотой гербъ Медичи.

Наконецъ въ теченіе трехъ ночей на холмахъ Фьезоле видны были блуждающіе огни. Огни двигались по направленію базилики Санъ-Лоренцо и здсь исчезали.

Народъ бросилъ въ колодезь врача, который не сумлъ спасти ихъ владыку.

Другъ Лоренцо Полиціано умеръ съ горя, слагая элегію на его смерть.

Объятые внезапной яростью, львы Флоренціи растерзали другъ друга въ своихъ клткахъ, къ великому огорченію флорентинцевъ.

Смерть Лоренцо, хотя вс ожидали и предсказывали ее, погрузила во мракъ весь городъ. Пока новый правитель ощупью искалъ своихъ путей въ лабиринт политики, въ умахъ водворялся мракъ. Естественные свточи — философія и искусство — гасли подъ бурнымъ втромъ реформы, которую громко съ каедры проповдывалъ Савонарола.

Флоренція заразилась религіозной болзнью, какъ недавно заразилась она чумой.

Одной изъ первыхъ жертвъ этой болзни была Фьямма Альдобранди. Она стала обнаруживать признаки слабости, свойственной благороднымъ и нжнымъ душамъ. Даже въ пылу страсти къ Марко она испытывала угрызенія совсти за свое не совсмъ христіанское счастье. Слова Неры, сказанныя ей въ монастырскомъ саду, прозвучали для ея совсти словно ударъ грома.

Ужасъ, который сялъ своими проповдями Савонарола, нашелъ въ жен Альдобранди благодарную почву. Въ томъ всеобщемъ разрушеніи, которое онъ предсказывалъ и которое онъ могъ, казалось, вызвать по мановенію своей прозрачной руки, она видла и свой личный трауръ. Съ утра до вечера думала она о словахъ проповдника, полныхъ смерти. Когда Марко цловалъ ее, думая развлечь ее, она съ ужасомъ упрекала себя за то, что забывала въ эти минуты о готовящемся небесномъ мщеніи.

Наступилъ наконецъ моментъ, когда она была уже не въ силахъ оставаться сама съ собою. Она повдала обо всемъ мужу, разсказала ему даже о встрч съ Нерой. Марко нахмурился и, опустивъ голову, нсколько минутъ сидлъ въ задумчивости.

— Итакъ,— промолвилъ онъ наконецъ: — она все еще не сложила оружіе! И за что она ненавидитъ меня? Вдь я не былъ первымъ ея капризомъ. Мое преступленіе состояло только въ томъ, что я не сталъ дожидаться, чтобы она меня бросила. А теперь она мститъ любимой мною женщин. Да, если когда-то мы и совершили грхъ, то разв мы за него не выстрадали, особенно жена?

Фьямма повдала ему и о томъ ужас, который нагнала на нее проповдь Савонаролы. Слушая ее, Марко только улыбался.

— Этотъ отецъ — ловкій человкъ, которому справедливо удивляются,— сказалъ онъ.— Онъ знаетъ, какъ говорить съ народомъ, чтобы его слушали. Онъ мститъ теперь правительству Флоренціи за то, что оно когда-то не хотло его признать. Но вдь онъ не распоряжается молніями. Будь же разумна и не бойся ничего.

Фьямма успокоилась, но это спокойствіе длилось всего около недли.

Однажды вечеромъ, наклонившись надъ кроваткой сына, она замтила, что, вопреки обыкновенію, онъ еще не спалъ. Инстинктивно, машинальнымъ жестомъ, свойственнымъ всмъ матерямъ, она пощупала ему лобъ. Мальчикъ былъ въ жару.

Дло было въ начал осени. Надъ Флоренціей нависла удушающая жара. Дождя не было давно, и рка Арно почти совсмъ высохла. Воздухъ былъ насыщенъ міазмами, и въ город было много больныхъ, особенно среди дтей. ‘Лихорадка съ Арно’ не представляла большой опасности, однако дочь сосдки Фьяммы умерла отъ нея.

Напуганная мать не сомкнула боле глазъ. Мальчикъ началъ бредить. Она разбудила мужа.

— Ахъ, Марко, я говорила теб, что Богъ возьметъ его у насъ.

— Виче, не бги,— бредилъ мальчикъ.— Почему ты не хочешь меня подождать?

— Тише, Фьямма,— пытался успокоить жену Марко.— Не говори такихъ вещей. Не накликай смерть. Онъ выздороветъ, увряю тебя.

— Умоляю тебя, или за докторомъ.

Марко вышелъ изъ комнаты. Фьямма осталась одна, жутко прислушиваясь къ бреду ребенка.

Явился докторъ. Внимательно осмотрвъ ребенка, онъ объявилъ, что болзнь произошла вслдствіе роковой констелляціи звздъ. Онъ назначилъ ванны изъ молока, ибо молоко иметъ сродство съ человческой натурой. Кром того, онъ прописалъ еще сокъ нкоторыхъ растеній, который слдовало принимать во время полнолунія.

Но лихорадка у Джани не уменьшалась. Она сразу достигла высокой степени и не спадала.

Однажды вечеромъ Фьямма, не знавшая сна со времени болзни сына, тихо стояла у его кровати. Ея заплаканные глаза были окружены тми синими пятнами, которыя Данте называлъ короной мучениковъ.

Въ комнату тихо вошелъ Марко. Безконечная жалость сдавила его сердце. На одну минуту имъ забылъ даже о больномъ ребенк и нжно обнялъ жену за талію.

Но она рзко оттолкнула его.

— Оставьте меня,— сказала она хрипло.— Оставьте меня.

Онъ едва узнавалъ ее: такъ перемнилась она. Ея губы были сжаты, глаза ввалились, она была похожа на сумасшедшую.

— Не дотрагивайся до меня! Я чувствую, что возненавижу тебя!

Лицо Марко выражало неперемнно то глубокое изумленіе, ‘то скорбь.

— Ты думаешь, что я сошла съ ума?— спросила она.— Нтъ, я не сошла съ ума.

— Что съ тобой Фьямма? Ты пугаешь меня.

— Что со мной? Я чувствую, что если бы я не полюбила тебя, если бы мы не совершили грха…

— Ну?

— Тогда Джани не умеръ бы. Я боюсь, что возненавижу тебя. Это ты увлекъ меня тогда на путь грха, за который мы теперь расплачиваемся.

— Итакъ, ты сожалешь, что полюбила меня?

— Можетъ быть,— тихо отвчала она.

Страданія матери убили въ ней инстинкты жены.

— Но вдь если бы ты не любила меня,— съ отчаяніемъ говорилъ Марко,— то Джани и на свт бы не было.

— Не все ли равно!— отвчала она возбужденно.— Не все ли равно! Вдь онъ умираетъ.

Прошелъ часъ. Ребенокъ былъ еще живъ. Мало-по-малу его дыханіе становилось спокойнымъ и правильнымъ.

Удастся ли спасти Джанни?

Мальчикъ остался живъ.

Мсяцъ спустя человкъ въ траурномъ одяніи шелъ черезъ Соборную площадь. Онъ шелъ быстро, натыкаясь на прохожихъ, которыхъ не замчалъ. Видно было, что онъ шелъ безъ опредленной цли.

Очутившись передъ церковью Santa Reparata, онъ вдругъ остановился. Съ минуту онъ оставался неподвижнымъ, потомъ вдругъ ринулся впередъ и вошелъ въ церковь.

То былъ Марко Альдобранди.

Три дня тому назадъ умерла его жена, Фьямма Альдобранди. Она также заразилась лихорадкой и, ослабленная горемъ и усталостью, не могла перенести болзнь.

Флорентинка умерла, какъ умираютъ т лидіи, которыя служатъ символомъ Флоренціи: она тихо заснула, пока Марко покрывалъ поцлуями ея руки и края ея одежды. Вздохъ — и душа ея смшалась съ серебристыми тучками, что плыли въ голубомъ неб Флоренціи.

Марко остался одинъ.

Вотъ уже два дня, какъ тло ея покоится въ церкви, которой семья Альдобранди оказывала особое покровительство. Тамъ въ сумрак плакали и молились, стоя на колняхъ на каменныхъ плитахъ, его отецъ и мать. Марко не могъ молиться, его отчаяніе было слишкомъ свирпо, и, словно волкъ, онъ бродилъ по городу, возбуждая одновременно страхъ и сожалніе.

И вотъ, остановившись теперь передъ церковью Santa Reparata, онъ вдругъ вспомнилъ, что въ ней произносилъ свои проповди Савонарола.

Марко ненавидлъ его. Онъ обвинялъ его въ томъ, что въ своей дикой нетерпимости онъ смутилъ сердце Фьяммы и ускорилъ ея конецъ, вндривъ въ него ужасы и предчувствія.

Теперь онъ ршилъ войти въ церковь. И въ тотъ моментъ, когда проповдникъ будетъ, какъ всегда, проклинать фривольный городъ и предвщать близкую гибель Флоренціи и Италіи, онъ остановитъ его рчь, онъ уличитъ его въ дух насилія, который и заставляетъ его говорить. И это будетъ его месть. Можетъ быть, врные приверженцы Савонаролы бросятся на него и убьютъ его на мст. Тмъ лучше!

Съ такими мыслями проникъ онъ въ церковь. Савонарола былъ на каедр. Онъ не грозилъ боле, страшныя слова на этотъ разъ исчезли, слушателей охватывало чувство милосердія, а не мести. Въ это утро Іеронимо говорилъ о Божественной любви.

Гнвъ Альдобранди упалъ. Онъ испытывалъ какое-то сладкое и спасительное умягченіе, неудержимое желаніе плакать.

И вспоминалось ему, какъ на зар ихъ любви онъ вмст съ Фьяммой постили монастырь. Прислонившись къ стн, словно блыя мраморныя изваянія, монахи предавались созерцанію, другіе носили воду изъ колодца, и ихъ блыя одежды рзко выдлялись на яркомъ фон неба.

Онъ вспомнилъ, какъ ему вдругъ показалось, что и онъ — одинъ изъ этихъ монаховъ.

Не насталъ ли теперь часъ, когда этотъ сонъ долженъ стать дйствительностью?

Между тмъ проповдникъ едва держался на ногахъ отъ усталости.

— Дайте мн перевести духъ,— говорилъ онъ своимъ слушателямъ.

Онъ спустился съ каедры. Растроганные слушатели заливались слезами, восклицая:

— Боже! сжалься надъ нами.

Марко подошелъ къ Савонарол.

— Отецъ мой,— сказалъ онъ.— Меня зовутъ Марко Альдобранди. Я хотлъ бы прійти сегодня въ вашу келью.

— Съ какою же цлью, сынъ мой?

— Я хочу принять монашество..

КНИГА ВОСЬМАЯ.

Ночь.

Армія Карла VIII двигалась вглубь Италіи. Король французскій хотлъ поддержать права Анжуйскаго дома на неаполитанскую корону. Его призвалъ сюда миланскій владтель Людовикъ, который стремился къ сверженію правившаго Неаполемъ Альфонса Аррагонскаго, своего смертельнаго врага.

Геній Лоренцо, быть можетъ, предотвратилъ бы эту гибельную для всхъ войну, но уже некому было спорить съ судьбой. Народъ съ позоромъ изгналъ его сына. Войска французскаго короля, двигаясь къ югу, готовились вступить во Флоренцію.

Народъ, облекшись въ праздничныя одянія, толпился около воротъ Санъ-Фредіано, об половины которыхъ были сняты съ петель. Улицы были усыпаны благоуханной травой, вс балконы были украшены коврами. На домахъ разввались флаги и орифламы съ изображеніемъ лилій и висли щиты, на которыхъ по голубому полю золотомъ сдланы были привтствовавшія короля надписи. На дверяхъ церквей виднлись надписи: ‘Rex, pax et restauratio libertatis’. Повсюду были устроены эстрады, съ которыхъ жонглеры произносили декламаціи. Къ несчастью, ноябрьскій день былъ ненадеженъ, и духовенство дрожало за свои ризы, въ которыя обыкновенно оно облачалось только въ день св. Іоанна, покровителя города.

Зазвонили колокола, возвщая приближеніе короля. Надъ городомъ пронесся переливчатый мдный стонъ. Вотъ остановилась стража короля: то былъ моментъ, въ который надлежало привтствовать короля.

Стали падать капли дождя. Священники, спасая свои ризы, бросились подъ ворота, но дождь пересталъ, и шествіе двинулось дальше.

Во глав его хали верхомъ триста молодыхъ людей, пышно одтыхъ въ шелкъ и бархатъ. Ими начальствовалъ одинъ изъ Медичи, недавно изгнанный, Пьеро, отрекшійся отъ своего опаснаго имени и называвшій теперь себя Пополано. За ними двигались духовныя и свтскія братства и корпораціи, швейцарцы, германскіе ландскнехты и гасконцы съ аллебардами. Ихъ было всхъ тысячъ десять. Оглушительно звучали трубы и барабаны, какъ будто бы Флоренцію должна была постигнуть участь Іерихона.

Артиллерія внушала флорентинцамъ ужасъ. Привыкнувъ видть тяжелыя мортиры, которыя съ трудомъ надо было возить на телгахъ, запряженныхъ быками, и которыя могли дать не больше пятидесяти выстрловъ въ сутки, народъ съ изумленіемъ смотрлъ на многочисленныя орудія, которыя легко двигались впередъ на подвижныхъ лафетахъ.

За артиллеріей появилась наконецъ французская знать, первая въ мір. Восемьсотъ бароновъ, одтыхъ не хуже самого Карла, отличались гордой осанкой и огромнымъ ростомъ. На нихъ красовались ослпительно блествшіе воинскіе доспхи, а ихъ огромныя лошади казались еще страшне оттого, что имъ нарочно обрзали гривы и уши. За баронами хала легкая кавалерія, шотландскіе стрлки съ грубыми лицами, по четыре въ рядъ. Послдними шли пятьсотъ тлохранителей короля.

Подъ золоченымъ балдахиномъ, который несли четыре почетные мужа Флоренціи, еще издали видна была огромная блая шляпа и мантія, голубыми складками падавшая на крупъ великолпной черной лошади. Рука, блествшая золотыми украшеніями, держала длинное копье, конецъ котораго упирался въ колно — какъ обыкновенно держали его въ тхъ случаяхъ, когда входили въ городъ побдителями. Только вблизи можно было разглядть человка очень небольшого роста, съ огромнымъ крючковатымъ, носомъ, съ рыжеватыми, словно выцвтшими волосами. То былъ французскій король.

Вокругъ него хали вельможи: великій конюшій, державшій мечъ правосудія, великій прево, на обязанности котораго лежало разгонять толпу, епископы и кардиналы. Въ сравненіи съ ними онъ казался еще меньше. Но вс взгляды неслись къ нему, къ этому королю-карлику, котораго почтительно сопровождали эти грубые сильные колоссы, влачившіе за собой страшныя пушки.

Вс старались угадать, что значила не сходившая съ его губъ улыбка. Около узкихъ стнъ флорентинскихъ дворцевъ, похожихъ на тюрьмы, съ любопытствомъ и безпокойствомъ толпились многочисленные зрители.

Изъ дома Торриджіани, который стоялъ рядомъ съ воротами Санъ-Фредіано, на пышный кортежъ смотрли двое дтей: то были Джани и Биче.

Джани носилъ еще трауръ по матери. Посл болзни онъ поблднлъ и вытянулся. На его лиц виднлась какая-то серьезность, Несвойственная его четырнадцати годамъ. Ему было стыдно при вид этого короля, котораго называли другомъ и который, однако, възжалъ во Флоренцію съ копьемъ въ рук, какъ побдитель.

Стоя возл него, Биче смотрла на закованныхъ въ латы бароновъ. Сзади дтей помстился старый Аверардо Альдобранди. Онъ еще держался бодро и прямо, словно былъ одтъ въ боевые доспхи, но егб лицо было уже покрыто морщинами, а глаза потеряли былой блескъ. Онъ жестоко страдалъ отъ двухъ несчастій, которыя не могъ простить Провиднію. Прежде всего безуміе его сына, который погибъ для родины, а затмъ онъ считалъ, что Флоренція подверглась позору.

Для него эти чуждые солдаты были представителями партіи гвельфовъ. Это были соотечественники Готье, герцога Аинскаго, который держалъ въ тискахъ Флоренцію, и Карла Анжуйскаго, который черезъ вс вка понесетъ на себ проклятіе Данте. Ему было жаль, что молодость Джани начинается въ такія времена. Онъ какъ-то особенно любилъ внука, который являлся, для него конечнымъ звеномъ всего рода.

Между тмъ шествіе подвигалось впередъ. Триста всадниковъ Пополани поднимались уже на Старый мостъ. Достигнувъ площади Сеньоріи, они остановились и, поднявъ трубы, затрубили. Имъ въ отвтъ загудли колокола.

Въ квартал возл воротъ Санъ-Фредіано все стихло. Наступалъ уже вечеръ, и гости Торриджіани отошли отъ оконъ.

Свжая ноябрьская ночь окутывала Флоренцію. Передъ соборомъ остановилась тріумфальная колесница, на которой красовалась гигантская лилія, окруженная оливковыми и пальмовыми втвями. Карлъ VIII сошелъ съ этой громоздкой колесницы и на земл сталъ еще меньше. Онъ вошелъ въ соборъ. Церковь была такъ полна молящихся со свчами, что онъ съ трудомъ могъ проложить себ путь среди этихъ свтильниковъ. Даже въ алтар слышенъ былъ крикъ: ‘Да здравствуетъ Франція!’

Въ часъ, когда умиралъ въ окнахъ свтъ и замолкалъ гулъ печальнаго торжества, а на улицахъ становилось темно, къ кварталу Оньиссанти тихо пробирался какой-то человкъ, съ трудомъ волоча за собою ногу. То былъ маэстро Сандро Боттичелли. Ему не было пятидесяти лтъ, но онъ уже чувствовалъ свою старость, расшатавъ свое здоровье и растративъ энергію. Свтъ факела, горвшаго около какого-то дома, освтилъ его фигуру, и тогда можно было различить блдное, покрытое морщинами лицо и почти посдвшіе волосы. По этому лицу безпрестанно пробгали болзненныя судороги, то и дло набгали морщины и снова расходились. Безпокойство, присущее Сандро, съ годами не только не исчезло, но усилилось еще боле.

Настроеніе его становилось мрачнымъ и измнчивымъ, такъ что нкоторые стали сомнваться въ его разсудк. Талантъ его теперь нельзя было узнать.

— Почему ты пишешь такіе печальные виды?— спрашивалъ его Леонардо де-Винчи, который любилъ его.

Изображавшіяся имъ лица отличались какой-то вымученной позой, движенія ихъ потеряли свободу и естественность краски, на картинахъ выцвли, и, что еще важне, его ангелы и святыя двы утратили свою прежнюю нжную душу.

Вотъ наконецъ добрался онъ до своего дома. Онъ вошелъ, зажегъ лампу. По мастерской разлился робкій свтъ. На стнахъ висло множество неоконченныхъ набросковъ, рзко выступавшихъ въ полутьм. Два полотна были почти кончены. Одно изображало коронованіе Св. Двы, другое — положеніе во гробъ.

Послднее отличалось мрачнымъ характеромъ. Христосъ былъ изображенъ безбородымъ, но съ длинными волосами. Его мать, постарвшая отъ острой боли, откинулась отъ Него въ ужас, поддерживаемая Іоанномъ. У всхъ были безумные глаза и перекошенныя отъ страданій лица.

Картина была плоха, но отъ нея вяло какой-то дикой силой.

Маэстро Сандро бросилъ вокругъ себя усталый взглядъ, въ которомъ выражались неувренность, уныніе, нежеланіе работать и напрасное стремленіе принудить себя къ труду. Онъ слъ на трехногое кресло и вытянулъ болвшія ноги. Затмъ, облокотившись на ручку кресла и подперевъ голову рукой, онъ закрылъ глаза.

— Сандро!

Кто-то рядомъ съ нимъ произнесъ его имя дрожащимъ и разбитымъ голосомъ. Артистъ вздрогнулъ, открылъ глаза и узналъ своего отца.

Маріано было теперь уже подъ семьдесятъ лтъ, но онъ еще сохранялъ въ себ живость своихъ лучшихъ лтъ. Онъ измнился гораздо меньше, чмъ его сынъ.

— Сандро,— началъ онъ снова:— у меня есть хорошая новость для тебя.

— Въ самомъ дл?

— Да. У меня есть хорошая новость. Правда, за послднее время такія новости заходятъ къ намъ рдко. Но кто виноватъ? Ты не работаешь больше и тратишь свое время на то, чтобы ходить слушать этого монаха, который вскружилъ теб голову. Будь онъ проклятъ!

— Отецъ!

— Я знаю, что ты не любишь, когда съ тобой объ этомъ говорятъ. На этотъ разъ дло не въ немъ. Вотъ что я хочу теб сказать. Сегодня утромъ, когда ты ушелъ, къ намъ приходилъ какой-то синьоръ. Онъ пріхалъ сюда издалека, чтобы видть празднества въ честь французскаго короля. Онъ слышалъ о теб и знаетъ твои работы… Словомъ, дло идетъ о заказ. Онъ проситъ тебя написать для него одну изъ тхъ обнаженныхъ женщинъ, которыя создали теб славу. По его манер держаться я видлъ, что онъ можетъ хорошо заплатить. Ахъ, этотъ годъ былъ тяжелъ для насъ. Я уже не могу работать, какъ прежде, а ты съ тхъ поръ, какъ погрузился въ благочестіе, ничего не сдлалъ путнаго. Ну, теперь я надюсь, что ты заработаешь тутъ хорошо. А если ты угодишь заказчику, то, можетъ быть, онъ закажетъ теб еще что-нибудь.

— Отецъ, я боюсь тебя огорчить, но я долженъ отказаться отъ этого заказа.

— Что ты говоришь?

— Я не хочу больше писать такихъ картинъ. Братъ Іеронимо открылъ мн глаза. Теперь я понимаю, что цлый рядъ лтъ я совершалъ грхъ и употреблялъ мой талантъ на то, чтобы удовлетворить своему вредному тщеславію. Но я не повторю уже стараго грха.

— Не во сн ли я? Мн такъ и кажется, что я слышу проповдь.

— Не смйся надъ проповдями, отецъ. Они обратили къ Богу и не такихъ, какъ мы съ тобой.

— Слышалъ я его, твоего Савонаролу. Это какой-то сумасшедшій.

— Это святой.

— Ну, пусть будетъ святой. Дло теперь не въ немъ. Дло идетъ объ этомъ заказ. Неужели ты серьезно хочешь отъ него отказаться?

— Да, отецъ. Я уничтожилъ вс свои картины нечистаго содержанія, конечно, не для того, чтобы начинать новыя. Да если бы я и хотлъ, то не могу, отецъ. Я это пробовалъ и когда дьяволъ начиналъ искушать меня, я старался сдлаться прежнимъ Сандро, но это уже не удавалось мн.

— Ты съ ума сошелъ. Художникъ, знающій свое дло, какъ ты, можетъ быть, чмъ хочетъ. Позволь мн сказать теб, Сандро: ты дурной сынъ. Господь Богъ сжалился надъ нашей бдностью и посылаетъ намъ случай заработать деньги, а ты его отвергаешь. Да, ты плохой сынъ и плохой христіанинъ.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, махая руками. Сандро остался одинъ и съ грустью сталъ думать о себ.

Его фантазія походила теперь на планету, сошедшую съ своей орбиты. Онъ, видимо, потерялъ путь къ красот. И вотъ вмсто того, чтобы истощаться въ усиліяхъ постичь убгающій отъ него персоналъ, онъ прильнулъ къ величайшему изъ художниковъ Данте-Алигьери. Онъ не писалъ больше картинъ, онъ довольствовался тмъ, что длалъ иллюстраціи къ ‘Божественной’ Комедіи, терпливо стараясь воплотить при помощи своего искусства величавые образы этой поэмы.

Прошло два года.

Майскій втерокъ тихо колеблетъ красивые кедры въ саду Торриджіани. Изъ земли бьетъ небольшой ручеекъ. Его вода стремится сначала по блестящимъ камешкамъ, покрытымъ мохомъ. Затмъ наклонъ внезапно обрывался, и длинными свтлыми нитями она падала въ обсаженный цвтами водоемъ. Трава кругомъ была такъ нжна, словно на райскихъ лужайкахъ Анжелико, на которыхъ кружатся въ танцахъ блаженные и ангелы, держа другъ друга за руки.

Возл этого маленькаго водопада стоятъ дв юныя фигуры — Беатриче Торриджіани и Джани Альдобранди. Уже минуту стоятъ они вмст, но не сказали еще ни слова. Кажется, они боятся говорить. Это странно. Вдь это друзья дтства, мысли которыхъ, едва распустившись, становятся общими.

— Беатриче!— говоритъ наконецъ Джапи.

Онъ уже не сметъ называть ее, какъ прежде, уменьшительнымъ именемъ Биче.

— Беатриче, я пришелъ проститься съ вами.

— Вы скоро дете?— спрашиваетъ она, и голосъ ея, противъ ея воли, дрожитъ.

— Да, завтра. Мессеръ Аверардо находитъ, что мн давно пора начать занятія въ университет въ Пиз. Мн бы очень хотлось остаться здсь… возл васъ. Я очень просилъ его объ этомъ. Но онъ утверждаетъ, что у насъ наука упала и что здсь я ничему не научусь. Нужно хать. И надолго.

— На нсколько лтъ?— спрашиваетъ она съ волненіемъ.

— Да. Время отъ времени я буду прізжать. Разстояніе не велико. Да еслибъ и было велико…Я не могу жить, цлые мсяцы не видя васъ, Беатриче!

Онъ смолкаетъ, сдавленный тми рыданіями безъ слезъ, въ которыхъ выражается горе мужчины. Да, Джани уже мужчина.

Она беретъ его за руку, но не долго держитъ ее въ своей и выпускаетъ.

— Беатриче, если бъ вы знали, какъ я люблю васъ!

Сколько разъ, будучи дтьми, говорили они такъ другъ другу!

Но теперь они избгали этого слова и оттого оно кажется имъ новымъ, полнымъ сладкой опасности, которой они не въ силахъ противостоять.

— Джани!— отвчаетъ она кратко, отвертываясь.

Онъ чувствуетъ ея слабость, и это его ободряетъ. Онъ беретъ ее за руку.

— Взгляните на меня, Беатриса! Я люблю васъ съ того времени, когда начинаешь любить, самъ того не замчая. Помните… когда мы были дтьми — наши игры… цвтокъ, который я спрашивалъ, любите ли вы меня, и который далъ мн такой жестокій отвтъ.

Несмотря на свое смущеніе, Беатриса улыбается при воспоминаніи объ этомъ коварств, въ которомъ уже сказывалась женщина.

— Беатриса, у меня никого нтъ, кром васъ. Я одинъ, и буду еще боле одинокимъ. Моя мать умерла, а отецъ схоронилъ себя заживо. Я узжаю. Черезъ два дня я уже буду далеко отъ васъ и долго-долго не увижу васъ. Позвольте мн ухать съ увренностью въ одномъ, въ томъ, что для меня дороже жизни…

На минуту онъ останавливается. Беатриса, у которой сильно бьется сердце, не сдерживаетъ его. Ей нетрудно понять, о чемъ онъ говоритъ.

— Любите ли вы меня?— спрашиваетъ наконецъ Джани.

Она отвчаетъ не вдругъ. ‘Да’, которое она не сметъ произнести, наполняетъ его такою радостью, что сердце его, кажется, готово лопнуть. Между чувствомъ и словомъ стало препятствіе: стыдливость женщины-двочки.

— Почему вы сомнваетесь во мн, Джани? Это. дурно. Мы выросли вмст. Мы не обмнялись ни однимъ словомъ, когда насъ предназначили другъ другу. Съ тхъ поръ ничто не перемнилось, какъ извстно. Я знаю, что я должна быть вашей женой.

Ея щеки пылали. Но Джани былъ недоволенъ.

— Что намъ за дло до замысловъ нашихъ родителей!— вскричалъ онъ.— Разв это доказываетъ, что вы меня любите, Беатриса? Поймите, что я долженъ быть увренъ въ этомъ! Когда я буду тамъ, далеко, то могу ли сказать себ: она думаетъ обо мн? Когда я возвращусь, могу ли я вернуться безъ боязни? Беатриса,— продолжалъ онъ умоляющимъ тономъ:— я буду очень несчастенъ вдали отъ васъ? Скажите, что вы меня любите, если вы можете это сказать, не совершая великаго грха лжи.

— Хорошо. Я люблю васъ, Джани.

Онъ наклонился къ ней и сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ. Имъ казалось, что существа ихъ растворятся въ весеннемъ воздух и исчезнутъ, какъ паръ.

Городъ, изъ котораго узжалъ Джани, постепенно исчезалъ въ дали равнины. Это не была уже веселая Флоренція, въ которой онъ выросъ. На ея мраморномъ чел лежалъ уже не легкій сумракъ, сгустившійся около потухавшаго величія Медичи: теперь тяжелыми волнами опускалась на него глухая ночь.

Посл безсмысленной тираніи Пьеро Медичи не было ничего устойчиваго. Однажды Савонарола крикнулъ народу съ высоты своей проповднической каедры:

— Хотите ли вы имть королемъ Христа?

— Да, да,— загремли голоса.— Пусть Господь Іисусъ Христосъ будетъ королемъ Флоренціи.

Надпись на фасад Стараго дворца увковчила этотъ вотумъ.

Но Савонарола оказался безсильнымъ дать Флоренціи свое государственное устройство, и Сеньорія, вря въ его сверхчеловческую мудрость, напрасно обращалась къ нему. Мистицизмъ былъ его единственной потхой, его тираніей, столь же жестокой, какъ и тиранія Медичи.

Казалось, вся Флоренція облачилась въ монашеское одяніе. Все, что напоминало о тщеславіи, ‘противномъ простот христіанской жизни’, гибло въ огн: поэмы, статуи, картины, философскія творенія — все длалось добычей пламени. Игроковъ ждала пытка, богохульниковъ — раскаленное желзо, которымъ пронзали языкъ. Гостиницы запирались въ шесть часовъ вечера, женщины легкаго поведенія сгонялись при звукахъ трубъ къ Сеньоріи и затмъ изгонялись изъ Флоренціи. Женщины, носившія нескромные туалеты, подвергались ударамъ веревкой, а если этого оказывалось недостаточно, он осуждались въ тюрьму. Тайцы были запрещены даже въ деревняхъ, которыя не знали другого развлеченія. Въ праздники даже самыхъ малоизвстныхъ святыхъ купцы должны были запирать свои лавки. Въ воскресенье только два-три аптекаря могли продавать самыя необходимыя лекарства. Постоянно соблюдался самый строгій постъ, и цны на мясо пали. Приданое за патриціанками было ограничено пятьюстами дукатами. Въ город, гд большинство ремесленниковъ было артистами, почти не было работы.

Проходя но улицамъ Флоренціи, можно было подумать, что находишься въ монастыр. Безпрестанно встрчались женщины, читавшія на ходу молитвенники, какъ длаютъ монахини. Лишившись работы, грамотные ремесленники принялись за Библію или за проповди Савонаролы, которыя немедленно отпечатывались. Сидя внизу каедры проповдника, нотаріусъ Виволи,— лицо, не послднее въ город, на лету схватывалъ вызывающую рчь и записывалъ ее. Благочестивые разговоры чередовались съ духовно-нравственнымъ чтеніемъ. Въ деревняхъ, какъ и въ город, друзья собирались лишь для того, чтобы распвать Молитвенные гимны, или же начинали сами проповдывать, увлеченные примромъ учителя. Во Флоренціи и по всей Тоскан народъ слушалъ его съ замираніемъ сердца. Чтобы послушать его, народъ ночью стекался изъ самыхъ отдаленныхъ деревень. Люди богатые добровольно давали у себя пріютъ этимъ пилигримамъ, жаждавшимъ ученія Савонаролы. Они сами ходили среди богомольцевъ, несмотря на ночной мракъ. Ихъ сопровождали слуги съ факелами. Такія процессіи виднлись по всему городу, словно извивающіяся зми.

Когда Савонарола проповдывалъ, храмъ оглашался криками и рыданіями. Самъ маэстро Виволи, затуманенный слезами, долженъ былъ останавливаться и переставалъ записывать. Любимыми слушателями Савонаролы были дти. Он стекались къ нему въ такомъ количеств, что для нихъ понадобилось устроить особую эстраду. Въ одинъ прекрасный день она обрушилась, но въ силу Божественнаго Промысла никто изъ нихъ не пострадалъ, и Савонарола, остановившись на минуту, затмъ спокойно сталъ продолжать свою проповдь съ того мста, на которомъ остановился.

Пришлось расширить монастырь св. Марка. Въ него хлынула масса людей знаменитаго рода или прославившихся своимъ талантомъ, которые вступили въ число братіи. Такъ поступили Аччіэюли, считавшіе въ числ своихъ предковъ воинскихъ королей, и шесть братьевъ Строцци. недавнихъ владльцевъ одного изъ красивйшихъ дворцовъ во Флоренціи. Представители гуманизма, который Савонарола такъ жестоко осудилъ во имя оскорбленной христіанской вры и чистоты, сбгались толпой для торжественнаго покаянія, выпрашивая у него постригъ, какъ милость.

Слушая Савонаролу, ученый и ремесленникъ чувствовали въ себ одинаковую душу. Богатымъ становились противны ихъ богатство и ихъ наслажденія, художникамъ ихъ чувственныя мечты. Флоренція, ставшая уже нсколько лтъ языческой, очнулась отъ оргіи, пробужденная голосомъ своего пророка. Плоть уступала мсто духу.

Втеръ мистицизма превратился въ бурю, сметавшую на своемъ пути цлое поколніе.

Какъ красивъ былъ монастырь св. Марка, съ его садами и фресками. Какъ онъ притягивалъ къ себ всякаго, кто шелъ по дорог.

Въ монастыр св. Марка Савонарола сдлался другимъ человкомъ. Возл своихъ юныхъ учениковъ онъ самъ сталъ воплощеніемъ кротости и простоты. Онъ уводилъ ихъ въ садъ и здсь собиралъ вокругъ себя подъ фиговымъ деревомъ.

Въ Вербное воскресенье, когда Іисусъ Христосъ былъ объявленъ царемъ Флоренціи, Савонарола собралъ въ монастыр св. Марка дтей — двочекъ и мальчиковъ — въ числ боле восьми тысячъ. Вс они были одты въ блое. Каждому ребенку онъ далъ красное растеніе. Дти двинулись въ путь съ оливковой втвью въ рук и съ оливковымъ внкомъ на голов. Процессія должна была служить напоминаніемъ входа Господня въ Іерусалимъ. Нкоторые несли особую снь, гд находилось изображеніе Іисуса Христа, сидящаго на осл. Передъ этой снью танцовали, какъ Давидъ передъ скиніей Завта, старцы, одтые въ блое платье.

Вотъ что представлялъ собою городъ, въ который впервые посл своего отъзда возвращался Джани Альдобранди. Стояла какъ разъ пора карнавала, и Савонарола своими благочестивыми выдумками старался отбить память о прежнихъ нечестивыхъ маскарадахъ. Не усплъ молодой человкъ подъхать къ воротамъ Флоренціи, какъ его слухъ былъ пораженъ шумомъ толпы, похожимъ на гулъ отдаленнаго моря.

Джани халъ, волнуясь противоположными чувствами. Онъ мысленно уже видлъ себя мужемъ Беатрисы, которая внесетъ веселье въ старый дворецъ Альдобранди, ставшій такимъ мрачнымъ со времени отъзда его отца Марко и смерти бабки. Но, съ другой стороны, какое-то тяжелое чувство сжимало ему грудь. Ему вдругъ пришло въ голову, что Беатриса больна или же забыла его.

Въ тотъ моментъ, когда Джани възжалъ въ городъ, навстрчу ему попался какой-то всадникъ. Это былъ Николо Ридольфи, старинный другъ его отца.

— А, вотъ и ты!— вскричалъ онъ.— Очень радъ, что мн пришлось первому поздравить тебя съ пріздомъ.

— Спасибо, мессеръ Николо,— отвчалъ Джашг, пожимая ему руку.— Какъ ваше здоровье?

— Отлично чувствую себя, во всякомъ случа здорове, чмъ Флоренція. Ты увидишь, что нашъ городъ превратился въ монастырь

— Какъ? Вотъ такъ новость!— вскричалъ молодой человкъ съ тревогой.

Ридольфи пожалъ плечами.

— Новость? Ну, нтъ. Просто — усиленіе того зла, которое уже существовало. Тиранія этого монаха стала нестерпима. И еще смютъ говорить о тираніи Лоренцо или Пьеро! Изгнать принца и его сыновей только для того, чтобы переносить неистовства этого безумца въ ряс! Но еслибъ только меня кто-нибудь подслушалъ!.. Его поклонники были бы способны повсить насъ обоихъ! Я поду съ тобой до Соборной площади, и дорогой мы потолкуемъ.

Они двинулись въ дорогу. Джани было не по себ.

— Вообрази себ, Джани,— продолжалъ Ридольфи: что этотъ Іеронимо, который запрещаетъ заниматься политикой, на самомъ дл управляетъ всми длами Флоренціи. Если бъ ты зналъ, какъ смются надъ нами въ Рим! Сдлана даже была попытка избавить насъ отъ него, и святой отецъ запретилъ этому сумасшедшему человку всходить на каедру и даже подвергъ его отлученію. Но ничто не помогаетъ. Эдотъ отлученный самъ подвергаетъ другихъ отлученію. Его вдь поддерживаютъ, и Сеньорія прежде, чмъ онъ всходитъ на каедру, всегда условливается съ нимъ, о чемъ онъ будетъ говорить.

Въ этотъ моментъ проходившій мимо piagnole остановился и посмотрлъ имъ вслдъ. Инстинктивнымъ жестомъ его рука скользнула подъ одежду. Ученики пророка, который сравнивалъ святого съ покорной ослицею, осыпаемой ударами палки, сами предпочитали проявлять свою вру ударами ножа.. Когда святоша былъ далеко, Ридольфи возобновилъ разговоръ.

— А знаешь, что всего хуже? Этотъ монахъ сдлалъ своими шпіонами цлую массу ребятъ, которые осыпаютъ насъ ругательствами и даже грабятъ. Теперь нтъ правленія Савонаролы, а есть только правленіе ребятъ.

Онъ разгорячился и сталъ говорить громче.

— Однажды моя жена, переходила черезъ площадь с-в. Креста. На пои было красивое ожерелье, такъ какъ она шла въ гости къ одной подруг. И вотъ одинъ изъ этихъ негодяевъ подошелъ къ ней и сказалъ кротко, какъ обыкновенно говорятъ эти лицемры: ‘Мадонна, отъ имени святой Двы, нашей покровительницы, позвольте мн васъ предупредить, что если вы будете носить эту тщету, то васъ постигнетъ болзнь’. Женщины изъ простонародья, стоявшія недалеко, такъ и покатились со смху. Этой дряни всегда доставляетъ удовольствіе зубоскалить насчетъ знатной дамы.

— Неужели такія вещи творятся?

— Они выкидываютъ штуки и получше. Они проникаютъ къ намъ въ домъ подъ именемъ инквизиторовъ, подслушиваютъ за дверьми, не слышно ли гд-нибудь богохульства. Они устраиваютъ обыски и требуютъ, чтобы имъ выдавали вещи, на которыя тотъ монахъ кладетъ анаему: карты, кости, лютни, арфы, книги. Они — наши судьи, наши цензора, наши наставники. А имъ всего лтъ по пятнадцати!

— Неужели у тхъ, у кого они производятъ обыски, не найдется хорошаго кнута?

— Тронуть дтей! Да это значитъ рисковать своей жизнью. Тотъ, на кого они принесли бы жалобу, былъ бы казненъ. Впрочемъ, для ихъ защиты монахъ далъ имъ конныхъ стражниковъ. Да, мой бдный Джани, ты видишь, что Флоренція сильно измнилась! Наши семьи съ тхъ поръ, какъ городъ управляется небомъ, стали адомъ. Рабы, которые доносятъ на своихъ господъ, обвиняя ихъ въ игр или богохульств, отпускаются на свободу, а если это будутъ слуги, то они получаютъ награду. А хуже всего то, что въ семьяхъ происходитъ расколъ. Отецъ-язычникъ,— такъ теперь называютъ разумныхъ христіанъ,— видитъ, какъ противъ него возстаетъ сынъ-ханжа. Жены убгаютъ изъ дома мужей, чтобы не быть рабынями плоти, невсты отказываются отъ даннаго слова, чтобы сохранить свою двственность!

Джани вздрогнулъ при этихъ словахъ. Мессеръ Николо далъ только опредленное выраженіе тмъ страхамъ и предчувствіямъ, которые его волновали.

— Я полагаю, однако, что такъ будетъ продолжаться не долго,— продолжалъ мессеръ Николо.— У насъ тутъ не мало твердыхъ и ршительныхъ юношей, которыхъ святоши называютъ ‘дурной компаніей’. Они не упускаютъ случая раздлаться со святошами… Но, кажется, я ужъ черезчуръ разболтался. До свиданія, мой милый, ты почти уже на мст.

Въ самомъ дл они подъхали уже къ Бадіи, и дворецъ Альдобранди находился въ нсколькихъ шагахъ.

— Не забудь поклониться отъ меня мессеру Аверардо,— сказалъ

Ридольфи, пожимая руку молодому человку,— Надюсь, онъ здоровъ. Я не видалъ его уже съ мсяцъ.

Эти слова нсколько успокоили Джани: его спутникъ, очевидно, ничего не впалъ о Беатриче.

— Прощайте, мессеръ Николо,— отвчалъ онъ.

Минуту спустя онъ уже увидлъ свой дворецъ, сохранявшій все тотъ же прежній строгій видъ. Онъ быстро въхалъ въ ворота и, очутившись на внутреннемъ двор, бросилъ поводъ лошади подбжавшему слуг. На верху лстницы показался мессеръ Аверардо, видимо, поджидавшій внука. Онъ хотлъ бы броситься ему на шею, по строго соблюдаемый обычаи не позволилъ ему умалять свое достоинство.

Джани быстро поднялся по ступенькамъ и бросился въ объятія дда.

— Вотъ и я батюшка!— вскочилъ онъ.

Съ тхъ поръ, какъ Марко покинулъ его, онъ сталъ называть старика батюшкой.

Мессеръ Лверардо крпко держалъ внука въ объятіяхъ, какъ бы желая охранить его отъ какой-то опасности. Джани стало страшно.

— Дитя мое,— заговорилъ наконецъ старикъ.— Богу не угодно было, чтобы я встртилъ тебя въ радости. Едва ты переступилъ порогъ родного дома, какъ я долженъ причинить теб большое горе.

— Беатриса?— невольно вырвалось у Джанни.

— Теперь это уже не твоя невста. Сна скоро будетъ невстой Христа. Ея родители еще сопротивляются, но нтъ надежды измнить ея ршеніе. Монахъ разрушилъ вс наши планы.

— А, я уже догадывался объ этомъ!

Однимъ порывомъ онъ освободился отъ дда и стоялъ неподвижно, какъ изваяніе, закрывъ лицо руками.

— Итакъ,— сказалъ онъ, отрывая наконецъ лицо:— надежды нтъ.

Онъ говорилъ такимъ тономъ, какъ говорятъ раненые въ лихорадочномъ бреду.

Старый Аверардо покачалъ головой.

— Увы! Надежды нтъ. Беатриса послдовала совту, который Савонарола давалъ своимъ ученикамъ. Она стала безумной отъ любви къ Богу.

— Но какъ же это могло случиться?

— Какъ это случается, когда люди заражаются чумой отъ прикосновенія. Савонарола отнялъ у меня сына, у тебя невсту. Моя старость и твоя юность — теперь одиноки.

— Мой отецъ былъ въ отчаяніи, но она?..

— Что прикажешь длать. Это, видишь ли, особая благодать Божья. Впрочемъ, братъ Савонарола можетъ теб объяснить это лучше. У Беатрисы есть родственница, которая въ прошломъ году также отказалась отъ замужества. Сначала он было потеряли другъ друга изъ виду, но теперь, къ сожалнію, случаи свелъ ихъ вмст. И вотъ молодая двица напла Беатрис въ уши тотъ же вздоръ, которымъ была наполнена ея собственная голова. Теперь Беатриса относится къ браку съ ужасомъ, какъ вс, которыя наслушались проповдей этого монаха. Въ настоящее время природа предается проклятію.

Джани поникъ головою.

— Но я все-таки думаю, что она тебя любитъ,— прибавилъ старикъ.

— Я долженъ повидаться съ ней,— промолвилъ онъ вслухъ.

— Какъ хочешь. Но прежде всего отдохни. У тебя еще будетъ время для того, чтобы страдать. Оставайся пока со мной. Мы вдь такъ одиноки съ тобой, Джани.

И, взявъ подъ руку внука, старикъ повелъ его съ собой. Онъ былъ выше его на цлую голову и принужденъ былъ нагибаться, когда говорилъ съ нимъ. Они прошли длинную галерею и вступили въ огромный дворецъ, гд оба были такъ одиноки.

Когда Джани явился во дворецъ Санъ-Фредіано, онъ засталъ тамъ только мать Беатрисы. Отца не было дома. По всей вроятности, онъ былъ въ одномъ изъ тхъ собраній, гд втихомолку подготовлялось возстановленіе Медичисовъ.

Мадонна Торриджіани встртила Джани съ распростертыми объятіями. Не будь ея лицо такъ блдно отъ безсонныхъ ночей, а глаза такъ красны отъ постоянныхъ слезъ, ее все еще можно было бы назвать прекрасной.

Она замтила встревоженное лицо молодого человка, который, очевидно, не ршался сейчасъ же начать свои разспросы.

— Бдный Джани,— сказала она:— вамъ уже все извстно?

— Да, я знаю, что Беатриса отказывается отъ брака.

— Не обвиняйте ее, это было бы жестоко. Беатриса всегда была набожна, и это меня не безпокоило. Но теперь… я просто не знаю, что и подумать. Она какъ-то отправилась на проповдь этого монаха и вернулась оттуда неузнаваемой. Она припала ко мн, стала просить прощенія за то горе, которое она мн причиняетъ, и заявила, что она нашла свой путь къ вчному блаженству, что она отрекается отъ насъ, отъ всего мірского и поступаетъ въ монастырь и что ршеніе ея безповоротно.

Джани испустилъ крикъ, похожій на жалобный вопль какого-нибудь зврька.

Не усплъ еще стихнуть этотъ крикъ, какъ дверь отворилась и на порог показалась Беатриса.

— Извините меня, матушка,— произнесла она:— по я полагаю, что въ такую минуту я сама должна говорить съ Джани. Позвольте мн остаться съ нимъ одной!

Мадонна Торриджіани сначала были заколебалась, ни затмъ поднялась и направилась къ двери.

Молодой человкъ впился глазами въ ту, которую уже не могъ назвать своей невстой. въ ней замтно было что-то аскетическое, что-то прозрачное, какъ будто жаръ души прожегъ вншнюю оболочку и выступилъ наружу.

— Беатриса,— началъ Джани:— мн сообщили, что вы разлюбили меня.

Ея взглядъ съ нжностью остановился на немъ.

— Вы ошибаетесь, Джани. Я васъ попрежнему люблю. Христіанская любовь вчна и неизсякаема.

— Христіанская любовь! Вы сметесь надо мною, Беатриса. Забудьте на минуту проповди. Говорите просто и искренно. Между нами вдь все кончено?

Этими сильными словами онъ надялся смутить ея спокойствіе, которое такъ раздражало его.

Но она отвчала попрежнему спокойно:

— Вы сердитесь на меня за то, что я люблю васъ, какъ брата?

— Я вдь былъ вашимъ женихомъ, Беатриса.

— У меня теперь только одинъ женихъ — женихъ Небесный. Я храню къ вамъ глубокую нжность — чувство, опасное для моего спасенія. Богъ запрещаетъ всякія чувственныя привязанности.

— Оставьте эти фразы! Вы это говорите или тотъ фанатизмъ, который отравилъ вашу душу?

Мягкимъ жестомъ она остановила его.

— Не кощунствуйте, другъ мой. Это было бы ненужнымъ грхомъ. Вамъ не оторвать меня гнвными и оскорбительными словами отъ этого апостола.

Гнвъ Джани вдругъ пропалъ.

— Хорошо,— сказалъ онъ.— Хотите, я отдамъ этому апостолу не только мою жизнь, но и еще боле рдкую вещь — вру?

— Что же нужно для Этого сдлать?

— Вамъ стоитъ только сказать: я ваша навкъ. И вы увидите, что я стану ярымъ приверженцемъ этого человка и его ученія. Подумайте: для реформатора наступаютъ плохія времена. Его ненавидятъ и лично и за дла его. Та слпая преданность, которую я предлагаю, можетъ весьма пригодиться для него.

Беатриса долго молчала. Она не предвидла такого приступа.

— Итакъ,— съ тоскою спросилъ Джани,— что же скажете вы мн, Беатриса?

Впервые она взглянула на него со скорбью и тихо промолвила:

— Прощайте.

Джани былъ ошеломленъ и стоялъ, какъ будто не понимая этого слова.

— Прощайте, Джани. Будьте воиномъ Христовымъ, воиномъ правды, не для того, чтобы нравиться мн, а ради любви къ истин и вчнаго спасенія. Будьте счастливы съ другой. Желаю вамъ этого отъ всей души.

Джани бросился къ ней.

— Клянусь Богомъ, я отомщу за себя и за всхъ тхъ, счастье которыхъ разбилъ этотъ сумасшедшій обманщикъ. Я отомщу ему и всмъ этимъ негодяямъ, которые его окружаютъ. Прощайте, Беатриса.

И онъ выскочилъ изъ комнаты.

Оставшись одна, Беатриса опустилась на колни по середин комнаты, хотя тамъ и не было иконы: врующая душа видитъ Бога всюду.

Между тмъ Джани, быстро шагая, скоро достигъ площади Сеньоріи. Площадь была полна народу, и конная стража охраняла вс выходы съ нея. Посредин возвышалась огромная пирамида съ пятнадцатью ступенями. На этихъ ступеняхъ были навалены всевозможныя вещи, ярко блествшія на солнц: матеріи, книги, рукописи, музыкальные инструменты.

Джани, знавшій объ этихъ сожженіяхъ только по наслышк, понялъ, что дло идетъ объ abbrucimento. Предстояло жечь всю эту ‘суету’, конфискованную клевретами Савонаролы въ частныхъ домахъ. Въ прошломъ году такимъ образомъ- сожгли сокровища, за которыя торговецъ-еврей предлагалъ двадцать тысячъ дукатовъ и которыя стоили втрое дороже. Савонарола отвергъ предложеніе и веллъ сжечь изображеніе этого еврея.

Прижатый въ уголъ, Джани видлъ, какъ прибыла цлая армія дтей, одтыхъ въ блое. Въ правой рук они держали красное распятіе, въ лвой — оливковую втвь. Савонарола расположился въ лож Орканьи, гд обыкновенно Сеньорія присутствовала на празднествахъ. Съ ненавистью глядлъ Джани на это лицо, напоминавшее въ профиль голову козла. Едва отросшая за недлю борода придавала ему неряшливый видъ.

Палачъ приблизился къ пирамид и подложилъ подъ нее огонь. Загремли фанфары, зазвенли колокола. Дти запли псалмы. Струйками поднимался дымъ кадильный.

Вдругъ толпой овладлъ какой-то приступъ безумія. Доминиканцы, присутствовавшіе на площади, разомъ схватили мальчиковъ за руки и закружились съ ними въ вихр танца. Духовенство и старцы пустились имъ подражать. Образовались три концентрическіе круга танцующихъ, которые въ то же время пли священные гимны..

А пламя поднималось все выше и выше.

Оно пожирало иллюстрированныя рукописи Боккачьо, творенія Петрарки, украшенныя миніатюрами, статуи и картины. Савонарола думалъ, что, сжигая ‘суету’, онъ уничтожалъ и самое язычество. Но онъ лишь заставлялъ его возродиться изъ пепла.

Джани ушелъ съ площади. Ему казалось, что съ нимъ кошмаръ. Его отчаяніе заглушалось криками несмтной толпы..

Между тмъ нищета уже спускалась надъ городомъ, гд люди перестали трудиться. Случился неурожаи, за нимъ шелъ голодъ. По улицамъ двигались исхудавшія фигуры, опираясь на стны домовъ, и тысячами падали передъ дверьми лавокъ эти жертвы голода. Другіе задыхались въ баракахъ, гд Сеньорія продавала на всъ золота куски дурно испеченнаго хлба. Крестьяне, прізжавшіе во Флоренцію за хлбомъ, возвращаясь домой, находили своихъ дтей мертвыми.

Звзда монаха стала закатываться. Флорентинцы, страдавшіе отъ голода, начали сомнваться въ своемъ пророк. Ихъ уже не удовлетворяли одн проповди. Чтобы сохранить за собою довріе, нужно было совершить чудо.

Отецъ Францискъ, пріоръ французскаго монастыря во Флоренціи, объявилъ, что онъ готовъ взойти на костеръ для того, чтобы подтвердить, что отлученіе Савонаролы папою Александромъ VI законно и дйствительно. Но Савонарола не пожелалъ подчиниться Божьему суду и на мсто папы назначилъ своего замстителя Буонвичини.

Снова на площади высится костеръ. Онъ сложенъ изъ двухъ стнъ бревенъ, политыхъ масломъ. Между ними оставлена только узкая тропинка, усыпанная пескомъ.

Ложа Орканьи раздляется перегородками на дв части — по одной для каждаго ордена.

Толпа стоитъ въ ожиданіи.

По площади проходитъ длинный рядъ коричневыхъ фигуръ: это идутъ францисканцы. Piagnoni поднимаютъ ропотъ. Слышны крики:

— Долой безбожниковъ, лгуновъ, папскихъ ставленниковъ!

— Смерть врагамъ Савонаролы!

— Да здравствуетъ Савонарола!

Раздается топотъ скачущихъ лошадей. Пятьсотъ копей, закованныхъ въ желзо, заставляютъ землю гудть.

Впереди нихъ Доффо Спини съ своими соратниками. Съ другой стороны противъ него съ вызывающимъ видомъ останавливается Маркуччьо Валори, предводитель piagnoni, за нимъ стоитъ триста всадниковъ.

Вотъ идутъ длинной процессіей около двухсотъ доминиканцевъ. Савонарола держитъ св. дары, Буонвичини — распятіе. Ихъ сопровождаетъ множество свтскихъ лицъ съ факелами и распятіями. Они входятъ въ ложу. Передъ алтаремъ, нарочно воздвигнутымъ на этотъ день, Савонарола совершаетъ мессу. Поютъ псалмы и церковныя пснопнія. Вдругъ пніе смолкаетъ. Саванарола и Буонвичини остаются колнопреклоненными передъ алтаремъ.

Отца Франческо не видно. Вмст съ своимъ намстникомъ Рондинелли онъ теперь тамъ наверху, во дворц и совщается съ пріорами, которые создаютъ ему одно препятствіе за другимъ.

— Отцы и братья,— говорилъ онъ:— Буонвичипи, очевидно, хочетъ броситься въ огонь въ своемъ священномъ одяніи. Пусть онъ сниметъ это одяніе. Нужно, чтобы испытаніе было одинаково для обихъ сторонъ.

Толпа выражаетъ нетерпніе. Слышится ропотъ.

— Когда же они тамъ кончатъ!

— Никто изъ нихъ не посметъ подвергнуться испытанію. Вс они трусятъ.

— Тутъ виноваты францисканцы. Они ужъ очень щепетильны.

— Нтъ, виноватъ вашъ Савонарола. Видите, какъ онъ трясетъ головой. Это онъ говоритъ комиссарамъ: -‘нтъ’.

— Онъ непремнно хочетъ, чтобы Буонвичипи взошелъ на костеръ съ крестомъ.

— Молчи. Савонарола — святой.

— Шарлатанъ!

Наконецъ Савонарола соглашается, и Буонвичини взойдетъ на костеръ безъ креста, но съ освященной облаткой.

Новость быстро распространяется въ толп.

— Слышали? Онъ хочетъ, чтобы сгорло тло Божье!

— И вы еще говорите, что это не обманщикъ!

Со стороны горы Морелло поднимается огромная темная туча, которая мало-по-малу заволакиваетъ все небо. Если хлынетъ дождь, то костеръ угаснетъ въ потокахъ дождевой воды, и испытаніе не состоится.

Дождь, призываемый обими сторонами, въ самомъ дл полилъ, какъ изъ ведра. Никогда Флоренціи не приходилось видть такого потопа, даже въ то время, когда городъ подвергся наводненію вскор посл убійства Пацци. Струи дождя лились на крыши, словно водопады, съ шумомъ и трескомъ, похожимъ на щелканье бича. Площадь превратилась въ озеро. Публика бросилась искать убжища, прыгая черезъ лужи, отчего во вс стороны летли брызги.

Вскор дождь прекратился, но костеръ уже не годился.

Приверженцы францисканцевъ хотятъ броситься на доминиканцевъ. Мараучьо Сальвіати шпагой очерчиваетъ вокругъ нихъ черту: смерть тому, кто ее переступитъ. Онъ и начальникъ полиціи охраняютъ Савонаролу, а конная стража — остальныхъ доминиканцевъ, которые возвращаются въ монастырь. Іеронимо идетъ послднимъ, съ высоко поднятой головой, устремивъ глаза на св. Дары, которые онъ несетъ передъ собой.

Монахи поютъ:

‘Salvum fac populum tuum, Dominer’ {Спаси, Господи, люди твоя.}.

Въ толп слышится перебранка:

— Отлученные!

— А вы лицемры!

— Злодй!— кричитъ кто-то Савонарол:— не касайся святыхъ даровъ.

— На, получи за это,— отвчаетъ стоящій рядомъ приверженецъ пророка и даетъ пощечину кричавшему.

— Что же мы-то?— кричатъ conipagnacci.— Насыплемъ имъ хорошенько!

А Сеньорія все еще совщается.

Доминиканцы, не выдержавшіе испытанія, признаются побжденными. Согласно условіямъ вызова, они должны закрыть свой монастырь, а Савонарола черезъ двнадцать часовъ покинетъ Флоренцію.

Вдругъ вспыхиваетъ мятежъ. Одинъ изъ compagnacci былъ убитъ въ толп. Его товарищи поднимаютъ крики:

— Къ оружію! Сожжемъ! Къ монастырю св. Марка!

Черезъ всю Флоренцію течетъ людской потокъ. Въ первомъ ряду возбужденной толпы идетъ молодой человкъ съ безумными глазами и съ разввающимися но втру волосами. То Джани Альдобранди. Онъ нашелъ выходъ изъ своего горя и отчаянія.

Толпа хочетъ сжечь монастырь и перебить доминиканцевъ. По дорог ей встрчается какой-то набожный человкъ, который громко поетъ псаломъ.

— Смерть лицемру!

И бдняка пронзаютъ пикой.

Другой несчастный, занимавшійся полировкой оптическихъ стеколъ, вышелъ изъ своей мастерской и, плохо отдавая себ отчетъ въ томъ, что творится, вздумалъ проповдывать о мир. Шпага кого-то изъ campagnacci размозжила ему голову.

Т самыя дти, изъ которыхъ Савонарола длалъ защитниковъ своего дла, теперь сбгаются цлыми толпами съ камнями и рзкими голосами кричатъ:

— Жечь! Къ монастырю!

Монастырь уже приготовился къ осад: въ немъ есть оружіе и даже артиллерія. Валори организуетъ защиту. Шестнадцать монаховъ въ шлемахъ и латахъ, надтыхъ поверхъ подрясника, бгутъ по монастырскимъ коридорамъ съ бердышами и кричатъ:

— Къ оружію! Къ оружію!

Отецъ Бенедетто, мирный поэтъ и художникъ-миніатюристъ, вдругъ исполнился воинственнаго духа и, взобравшись на крышу, бросаетъ оттуда камнями въ осаждающихъ.

Сеньорія ршается положить конецъ всему этому. Она, осуждаетъ на смерть всхъ тхъ, кто будетъ захваченъ въ стнахъ монастыря. Посл этого удаляется даже Валори. Толпа бросается къ его дому. Его жена, показавшаяся въ окн и молившая о пощад, убита стрлой. Его ребенокъ задушенъ въ колыбели. Самъ онъ извлеченъ изъ потайной комнаты и отведенъ въ Сеньорію. По дорог Ридольфи и какой-то Торнабуони бросаются на него и убиваютъ его, мстя за своихъ родственниковъ, убитыхъ приверженцами Савонаролы.

Между тмъ ревущая толпа тснится около монастыря святого Марка.

— Смерть лицемрамъ! Жечь! Выкуримъ этихъ лисицъ изъ поръ!

Пламя начинаетъ уже разгораться. Люди лзутъ на стну, вотъ они уже въ самомъ монастыр. Они врываются въ трапезную, гд накрытъ столъ. Они съдаютъ пищу, выпиваютъ вино и острятъ.

— Пища постная, по вино — пальчики оближешь!

— Еще бы, на немъ вдь служатъ мессу!

Посл этого они разбиваютъ двери въ ризницу и проникаютъ туда, а оттуда бросаются на хоры, гд собрались на молитву монахи. Завязывается борьба. У нападающихъ ножи, шпаги, пики желзныя и свинцовыя орудія,— доминиканцы защищаются желзными распятіями и толстыми свчами. Въ схватк они поджигаютъ завсы. Дымъ идетъ клубами. Можно подумать, что тутъ самый адъ, въ которомъ домиканцы витаютъ, словно блые и черные призраки.

— На помощь! Помогите!

— Бей! Бей ихъ!

Дымъ усиливается. Удары сыплются наугадъ. Люди то и дло падаютъ на каменный полъ. На нихъ наступаютъ каблуками, затаптываютъ раненыхъ и умирающихъ. Невозможно дольше дышать. Франческо-дель-Пульезе реветъ, какъ быкъ. Какой-то послушникъ, къ счастью, разбиваетъ окно. Дымъ начинаетъ понемногу выходить. Битва продолжается среди проклятій и пснопній. Время отъ времени звукъ выстрла покрываетъ шумъ битвы: это стрляетъ изъ аркебуза доминиканецъ изъ нмцевъ, братъ Генрихъ, стоя на каедр и голося: ‘Спаси, Господи, люди твоя’.

Но вотъ является съ артиллеріей начальникъ полиціи Джожинъделля-Веккіа. Савонаролу должны выдать, иначе монастырь подвергнется бомбардировк. Братія колеблется, но не долго. Братъ Сакраморо, который готовъ былъ взойти на костеръ вмсто Буонвичини, первый сталъ говорить:

— Пастырь долженъ сложить голову за овцы своя!

Прежде, чмъ сдаться, Савонарола удалился на минуту въ греческую библіотеку.

Тамъ онъ причастился и произнесъ проповдь на латинскомъ язык: теперь онъ долженъ былъ говорить не переставая. Затмъ онъ сошелъ внизъ въ сопровожденіи преданнаго Буонвичини.

Вотъ онъ среди шумной, кричащей толпы. Стража образуетъ надъ его головой родъ балдахина изъ шпагъ и щитовъ. Но народная ярость все-таки достигаетъ его: ему крутятъ пальцы, тычатъ въ лицо горящими факелами, даютъ ему пинки сзади, приговаривая:

— Скажи, пророкъ, кто ударилъ тебя?

Во двор монастыря св. Марка, загроможденномъ трупами, среди тлющаго еще пожара стоитъ одинокій монахъ. Онъ высокаго роста, сверхъ монашескаго одянія на немъ кольчуга. Опершись на бердышъ, онъ, согнувшись, смотритъ на одинъ изъ распростертыхъ передъ нимъ труповъ, смотритъ съ ужасомъ и тоской. Онъ хотлъ бы бжать отсюда, но какая-то высшая сила приковываетъ его къ этому мсту.

Передъ нимъ трупъ юноши съ кроткимъ, тонкимъ лицомъ, такимъ изящнымъ въ профиль.

Это Марко Альдобранди не можетъ оторваться отъ своего убитаго сына.

Вдругъ страшная мысль прорзываетъ его мозгъ.

Въ недавней схватк, гд въ клубахъ дыма удары наносились направо и налво, не разбирая кому, онъ самъ ранилъ кого-то своимъ бердышемъ, который еще дымится кровью. И вотъ передъ нимъ мелькаетъ блокурая голова… Знакомое лицо… Да, да, онъ вспоминаетъ… Неужели онъ убилъ собственнаго сына?

Страшное ругательство оглашаетъ монастырскій дворъ. Сжатые кулаки поднимаются къ небу, но вдругъ съ силою падаютъ на кольчугу, которая отвчаетъ звономъ. Безумнымъ взглядомъ обводитъ онъ потемнвшій дворъ.

Онъ убилъ своего сына изъ любви къ Богу, который послалъ смерть Фьямм. Гд же умиротвореніе, которое было общано ему устами пророка?

Такъ бредилъ братъ Паоло.

Въ наступающемъ сумрак монастырская церковь стала величавой и спокойной. Казалось, сами стны ея вопіяли: ‘Азъ есмь воскресеніе и животъ вчный И вдругъ Марко Альдобранди сталъ думать о вчной жизни своего сына, котораго онъ, можетъ быть, самъ убилъ и который погибъ въ грховномъ возстаніи противъ Господа. Онъ упалъ ницъ на церковныя плиты и среди труповъ друзей и враговъ, среди обломковъ и крови, сталъ жарко молиться объ отпущеніи сыновнихъ грховъ.

ЭПИЛОГЪ.

Въ среду 23-го мая, наканун Вознесопія. въ девятомъ часу утра площадь Сеньоріи была залита народомъ, сбжавшимся посмотрть, какъ будутъ сжигать Іеронима Савонаролу и двухъ его клевретовъ Маруффи и Буонвичини. Его святйшество, папа Александръ VI, спшившій покончить съ этимъ дломъ, получилъ полное удовлетвореніе и добился казни дерзкаго монаха, который смло доказывалъ, что избраніе этого папы недйствительно, такъ какъ оно явилось результатомъ симоніи.

Слдствіе продолжалось двадцать дней. Съ разршенія папы были пущены въ ходъ и пытки, хотя очень осторожно. Вздернутый на дыбу — наказаніе, которое онъ считалъ не очень болзненнымъ для женщинъ, уличенныхъ въ кокетств,— Савонарола не могъ вынести этой пытки и сдлалъ признанія, подсказанныя ему заране. Присланный изъ Рима прелатъ привезъ съ собой и готовый приговоръ. 22-го мая Савонарола съ двумя своими приверженцами былъ осужденъ на смерть за то, что распространялъ ересь,— что было совершенно неврно — производилъ безпорядки во Флоренціи, ввозилъ въ монастырь оружіе, послдствіемъ чего была гибель многихъ добрыхъ гражданъ, и наконецъ поддерживалъ переписку съ враждебными потентатами.

Савонарола выслушалъ свой приговоръ съ покорностью и только попросилъ трехъ милостей: чтобы его не сжигали живымъ, не выдавали пап и не отдавали на растерзаніе подросткамъ.

Вс эти просьбы были исполнены. Насталъ день казни. На площади Стараго дворца воздвигнуты были три трибуны: одна для духовнаго судьи, который сниметъ съ Савонаролы духовный санъ, другая для папскихъ пословъ, которые прочтутъ смертный приговоръ, третья для гонфалоньера и для членовъ Совта Восьми, которые должны утвердить этотъ приговоръ именемъ государственнаго суда.

Толпа стоитъ молча. Трое осужденныхъ спускаются изъ дворца.

Настоятель церкви св. Маріи Новой, о. Буонтемпи, совлекаетъ съ нихъ одяніе. Затмъ осужденныхъ ведутъ къ первой трибун, устроенной въ форм алтаря. Согласно церемоніи, ихъ сначала облачаютъ въ священническія облаченія, а затмъ совлекаютъ съ нихъ эти одянія.

— Отлучаю тебя отъ церкви воинствующей и торжествующей,— произноситъ судья.

— Отъ торжествующей не въ твоей власти меня отлучить,— смло отвчаетъ Савонарола, снова нашедшій мужество въ своей искренней вр,

Доминиканцевъ ведутъ къ апостолическимъ комиссарамъ, которые оглашаютъ смертный приговоръ. Отсюда, они направляются къ свтскимъ судьямъ, чтобы узнать, ‘что они будутъ висть, а потомъ горть, пока ихъ душа не отдлится отъ тла’.

Эшафотъ въ ростъ человка занимаетъ не меньше четверти всей площади. На немъ цлая куча горючаго матеріала. На конц высится вислица, которой придана форма креста. Толп это не нравится.

— Словно распинать хотятъ!

Эшафотъ сколоченъ такъ плохо, что подъ него забираются нсколько мальчишекъ. Въ тотъ моментъ, когда осужденные направляются къ вислиц, мальчишки вонзаютъ имъ въ подошву остроконечныя палки и заставляютъ ихъ спотыкнуться. Это т самые подростки, которые въ ангельскихъ костюмахъ кружились въ танцахъ въ тотъ день, когда Савонарола сжигалъ ‘суету’.

Но вотъ, наконецъ, и вислица. Палачи быстро длаютъ свое дло, и Маруффи и Буонвичини уже качаются по бокамъ перекладины. Савонарола долженъ умереть послднимъ. Онъ тихо молится, едва шевеля губами. Его руки свободны, глаза не завязаны. Онъ поднимается на пытку. Петля опускается ему на шею, и палачъ быстро поднимаетъ его на воздухъ. Пальцы казненнаго начинаютъ судорожно шевелиться.

— Смотрите, смотрите, онъ все еще хочетъ благословлять насъ!— кричатъ въ толп.

— Онъ, словно Христосъ, между двумя разбойниками.

Три тла висятъ неподвижно. Палачъ подноситъ факелъ къ костру, пламя вспыхиваетъ, разбгается и развертывается, словно огромный, красный трепещущій веръ. Савонарола долженъ былъ сгорть на томъ же мст, гд онъ жегъ Петрарку, Боккачіо, Овидія. Теперь знаменитые мертвецы мстили ему за себя.

Внезапный порывъ втра разрываетъ стну огня на дв части, и въ этомъ разрыв выступаетъ вислица съ висящими на ней трупами.

— Какъ они почернли! Словно крысы!

— Они, должно быть, поджарились. Не кольнуть ли монаха пикой?

— Не достанешь. Подожди, я принесу лстницу.

Дти, столь любимыя Саванаролой, теперь бросаютъ камнями въ его полуобуглившійся трупъ.

Куски мяса, красныя внутренности несчастнаго падаютъ на помостъ. Толпа, не имя силъ сдерживать себя, бросается къ эшафоту и подбираетъ ихъ. На этотъ разъ дйствуютъ piagnoni — врные рабы суеврій.

Флорентійскія дамы, переодвшись въ костюмъ простолюдинокъ, проявляютъ при этомъ наибольшее усердіе.

Наконецъ вислицу подпиливаютъ, и она падаетъ въ огонь. Ея пепелъ вмст съ пепломъ казненныхъ бросаютъ въ Арно.

Въ первыхъ рядахъ толпы стоитъ человкъ съ скорбнымъ выраженіемъ лица, съ неврной, колеблющейся походкой. Онъ протискался сюда, чтобы не просмотрть малйшей подробности этихъ ужасовъ.

— Настали времена Апокалипсиса,— бормочетъ онъ про себя.— Сатана сорвался съ цпи.

Маэстро Сандро Боттичелли убжденъ, что кончина міра близка. Онъ и не подозрваетъ, что дло пророка исчезнетъ вмст съ послдними изъ его приверженцевъ, что перемнится лицо земли и останется одна только божественная улыбка Примаверы.

‘Историческій Встникъ’, тт. 124—125, 1911

Максимъ Формонъ

ФЛОРЕНТИНКА

ПРОЛОГЪ.

I.Старый мостъ.

II.Фреска.

III.Холмы Флоренціи.

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.Фьямма.

КНИГА ВТОРАЯ.

Любовь.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Кровь.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Воскресеніе.

КНИГА ПЯТАЯ.

Примавера.

КНИГА ШЕСТАЯ.

Слава.

КНИГА СЕДЬМАЯ.

Сумракъ.

КНИГА ВОСЬМАЯ.

Ночь.

ЭПИЛОГЪ.

Читайте также:

I.
Старый мостъ.

II.
Фреска.

III.
Холмы Флоренціи.

I.
Фьямма.